Хаханов Александр Соломонович
Из истории современной грузинской литературы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А. Казбек.

   

Изъ исторіи современной грузинской литературы.

(Посвящается И. Ф. Тхоржевскому и В. Л. Величко).

А. Казбекъ.

   Исторія, этнографія и археологія Грузіи давно уже обратили на себя вниманіе русскихъ и западно-европейскихъ изслѣдователей. Одна только грузинская словесность, за исключеніемъ очень немногихъ ея образцовъ, остается у нихъ въ неизвѣстности и пренебреженіи.
   Грузія исторически живетъ болѣе двадцати вѣковъ. Уже въ началѣ IV столѣтія она, принявъ христіанство, стала въ непосредственныя культурныя сношенія съ Византіей, хранительницей священнаго огня, зажженнаго древними греками и римлянами. Со времени просвѣщенія Грузіи ученіемъ Христа, оторвавшимъ ее отъ вліянія языческаго Востока и поставившимъ подъ благотворное воздѣйствіе христіанскаго Запада, въ ней развивается переводная литература церковно-богослужебныхъ книгъ и духовно-нравственныхъ сочиненій. За этимъ подготовительнымъ періодомъ грузинской письменности (съ IV до X в.) слѣдуетъ блестящій разсвѣтъ оригинальной (грузинской) литературы въ эпоху Багратидовъ съ X до XIII в. Грузинская образованность достигаетъ высшаго апогея въ царствованіе царицы Тамары {Не нужно смѣшивать строго засвидѣтельствованной исторической цар. Тамары съ легендарною Тамарой.} (1184--1211 гг.), доставившей Грузіи своими побѣдоносными войнами преобладающее политическое вліяніе во всей Малой Азіи и на Кавказѣ. Водворившійся затѣмъ миръ благотворно отразился на развитіи науки, искусства и литературы, создавшихся подъ воздѣйствіемъ трехъ культуръ: арабской, персидской и византійской. При дворѣ царицы Тамары собирается цѣлая плеяда славныхъ писателей, доведшихъ грузинскій языкъ до полнаго совершенства. Вѣкъ ея ознаменованъ литературною дѣльностью поэтовъ Шавтели и Чахруха, написавшихъ поэмы въ проявленіе царицы, нѣчто вродѣ державинской Фелицы. Ея царствованіе украшаютъ имена талантливыхъ романистовъ М. Хонели и Саргисъ Тмогве, произведенія которыхъ, по словамъ Вордропа, автора The Kingdom of Georgia, могутъ занять почетное мѣсто и въ европейской литературѣ. Но дѣятельность грузинскихъ классиковъ блѣднѣетъ предъ памятью поэта Шота Руставели, имя котораго каждымъ грузиномъ произносится съ чувствомъ благоговѣнія. Его поэма Барсова кожа, современница русскому Слову о полку Игоревѣ, сдѣлалась достояніемъ всего грузинскаго населенія. На пространствѣ семи сотъ лѣтъ она служитъ воспитательною книгой для чтенія наравнѣ съ Евангеліемъ и Апостоломъ; многіе ея стихи стали народными поговорками, и нѣтъ ни одного грузина, который бы не зналъ нѣсколько ея мудрыхъ изреченій. Ш. Руставели завершаетъ собою золотой вѣкъ грузинской литературы.
   Классическій періодъ грузинской образованности смѣняется эпохой упадка художественнаго творчества вслѣдствіе внѣшнихъ и внутреннихъ бѣдствій, обрушившихся на Грузію: въ XIII в. она испытываетъ страшное нашествіе монголовъ, въ началѣ XV в. подвергается варварскому нашествію Тамерлана, XVII в. печально ознаменованъ неистовствами Аббаса I, шаха персидскаго. Поистинѣ нужно удивляться, что эта горсть народа, въ виду постоянныхъ волненій и нашествій разноплеменныхъ ордъ, съумѣла отстоять свою національную самобытность, вѣру, литературу, языкъ. Грузія непрерывно была наполняема врагами и порабощаема; ея почву безпощадно попирали; ея святыни подвергали поруганію; ея жителей частью избивали на мѣстѣ, частью выселяли. При всемъ томъ, она пережила самыя сильныя націи; она съумѣла организоваться; она имѣла свою систему управленія, свой судъ и расправу, свои учебныя и воспитательныя заведенія. Четыре вѣна тяжкихъ испытаній (XIII--XVII ст.), имѣвшихъ естественнымъ послѣдствіемъ культурный упадокъ и политическое раздробленіе Грузіи (въ 1469 г.) на три царства и пять княжествъ, отдѣляютъ классическій періодъ грузинской литературы отъ эпохи ея возрожденія въ XVII ст. Но даже отъ этой четырехвѣковой тревожной эпохи осталось у насъ значительное количество переводныхъ и оригинальныхъ сочиненій, изъ которыхъ болѣе 15 памятниковъ письменности на "ani",-- окончаніе идентичное съ "адой" (Петріада, Генріада),-- таковы: Дапнисіани, Камардіани, Небротіани, Алгузіани и проч.
   Эпоха возрожденія грузинской письменности открывается литературною дѣятельностью царственныхъ особъ: царей Арчила, Теймураза I и II, Вахтанга VI -- законодателя, католикоса Антонія и царевича Вахушта, автора исторіи и географіи Грузіи. Этотъ періодъ,-- серебряный вѣкъ грузинской литературы,-- завершается прекрасною поэмой Д. Гурами it вили, являющейся іереміадой надъ бѣдственнымъ положеніемъ Грузіи отъ поочереднаго разоренія ея Персіей и Турціей.
   Новая фаза грузинской литературы ведетъ начало со времени русскаго владычества на Кавказѣ. Грузія стала медленно оправляться отъ ужаснаго нашествія въ 1795 г. персидскаго шаха Ага-Магометъ-хана, нанесшая послѣдній роковой ударъ ея независимому существованію. Раны, оставленныя на ея политическомъ организмѣ, были слишкомъ глубоки, чтобы можно было залечить въ короткое время эти зараженныя язвы. Однако, подъ защитой сѣверной державы Грузія предалась давно желанному мирному культурному развитію. Уже сынъ полномочнаго министра грузинскаго царя Георгія XII при русскомъ дворѣ, кн. Гарсевана Чавчавадзе, оказавшаго сильное вліяніе при рѣшеніи вопроса о добровольномъ присоединеніи Грузіи къ Россіи, Александръ Чавчавадзе {На дочери кн. Александра Чавчавадзе, Нинѣ, былъ женатъ авторъ безсмертной комедіи Горе отъ ума, А. С. Грибоѣдовъ.} (1786--1846), первый настраиваетъ грузинскую лиру то на веселые мотивы, то на грустные тоны. Съ этого времени Грузія отчасти непосредственно, отчасти черезъ призму русскаго вліянія широко пріобщается къ европейской образованности. Сантиментализмъ, романтизмъ, байронизмъ, реализмъ, народничество,-- словомъ, всѣ смѣняющіяся направленія въ европейской литературѣ отражаются въ творчествѣ грузинскихъ писателей. Романтизмъ, съ его неопредѣленными стремленіями въ туманное прошедшее, порываніями отъ земли къ небу, и байронизмъ, съ разочарованіемъ и пессимизмомъ, находятъ явные отголоски въ поэзіи кн. И. Бараташвили (1816--1846). Въ подкрѣпленіе нашей мысли назовемъ элегію этого даровитаго поэта "О, Мтацминда! о ты, гора святая!" гдѣ, между прочимъ онъ съ грустью восклицаетъ:
   
   Глядятъ въ твою лазурь, забывъ судьбу земную,--
   Предчувствіе манятъ туда, за твой предѣлъ,
   Въ обитель вѣчности -- искать тамъ жизнь иную...
   Увы! не суждено знать смертнымъ свой удѣлъ!
   
   Цѣлый рядъ другихъ его стихотвореній: Сиротство души, Суровый выперъ налетѣлъ, Гіацинтъ и чужестранецъ, Конъ -- свидѣтельствуютъ о разладѣ и недовольствѣ, поселившемся въ душѣ поэта. Тоска и разочарованіе, овладѣвшія поэтомъ, достигаютъ своего зенита въ стихотвореніи Пегасъ. Обращаясь къ нему, онъ просить улетѣть далеко изъ ненавистной ему среды и развѣять по вѣтру тяжелый гнетъ его души. Далѣе онъ продолжаетъ:
   
             Пусть кину край родной, въ душѣ по немъ тоскуя,
             И не увижу вновь ни милой, ни родныхъ;
             Гдѣ свѣтъ разсѣетъ тьму, тамъ родину найду я,
             Тамъ звѣздамъ разскажу всѣ тайны чувствъ моихъ...
   Пусть трупъ мой не снесутъ на кладбище родное,
   Пусть милая къ нему не припадетъ въ слезахъ,
   Пусть воронъ выклюетъ глаза мои и, воя,
   Пусть вѣтеръ занесетъ пескомъ мой жалкій прахъ.
             Пусть будетъ одинокъ твой всадникъ, умирая;
             На встрѣчу смерти самъ, безстрашный, онъ пойдетъ.
             Лети, мой конь, лети, усталости не зная,
             И по вѣтру развѣй печальной думы гнетъ!
   
   Предпославъ это небольшое введеніе, я считаю теперь возможнымъ перейти къ очерку дѣятельности романиста А. Мочхубаридзе (Казбекъ).

-----

   Александръ Казбекъ, извѣстный въ литературѣ подъ псевдонимомъ Мочхубаридзе {Четыре тома его сочиненій вышло въ концѣ прошлаго года въ Тифлисѣ. Остается еще издать его стихотворенія и драматическія произведенія.},-- одинъ изъ лучшихъ современныхъ грузинскихъ писателей. Онъ одинаково силенъ во всѣхъ трехъ родахъ поэзіи: онъ романистъ, лирическій поэтъ, творецъ историческихъ драмъ и бытовыхъ комедій. Въ повѣстяхъ изъ жизни грузинъ-горцевъ у него нѣтъ соперника. Близкое знакомство автора съ бытомъ горцевъ, рѣдкая его наблюдательность, горячая любовь къ издревле идущимъ народнымъ обычаямъ снабдили его богатымъ запасомъ этнографическихъ свѣдѣній, послужившихъ основой и фономъ его художественныхъ повѣстей. Если присоединить къ сказанному, что А. Казбекъ отъ природы одаренъ большимъ поэтическимъ талантомъ, дающимъ ему возможность создавать яркія картины горной природы во всемъ ихъ величіи, что онъ въ совершенствѣ владѣетъ легкимъ, выразительнымъ языкомъ, то станетъ вполнѣ яснымъ, почему имя Казбека-Мочхубаридзе стало наиболѣе популярнымъ и дорогимъ для грузинскаго читателя. Страсти самыя благородныя, чувства самыя возвышенныя воодушевляютъ А. Казбека до такого поэтическаго созерцанія, благодаря которому образы, имъ создаваемые, вырисовываются во всемъ блескѣ своихъ чарующихъ красотъ. Своими произведеніями онъ доказалъ, что ему равно доступны таинственные уголки человѣческаго сердца и причудливо своеобразныя черты нравовъ какъ своихъ соплеменниковъ грузинъ-горцевъ (мтіуловъ и мохевцевъ), такъ и чужеплеменниковъ -- ингушей и чегенцевь
   Но надъ всѣми произведеніями А. Казбека повисло, какъ бы въ противовѣсъ чуднымъ картинамъ природы, доминирующее безутѣшное настроеніе самого автора: на лицѣ его нельзя никогда уловитъ свѣтлой улыбки, глубокія морщины сковываютъ его высокій лобъ, мрачная скорбь ни на минуту не покидаетъ его. Такимъ настроеніемъ писателя, вѣрно воспроизведеннымъ и на фотографической его карточкѣ, можно объяснить трагическій финалъ всѣхъ его повѣстей. Явная несправедливость, грубое давленіе, оскорбленіе человѣческаго достоинства и чести женщины наполняютъ сердце автора неудержимою злобой и негодованіемъ, волнуютъ его до глубины души, чувствительные нервы напрягаются до того, что на 35 году писатель стадъ уже терять силы, хандрить и проявлять признаки умопомѣшательства, а въ настоящее время онъ сидитъ уже въ домѣ душевно-больныхъ. Такова участь писателя, которому каждый мигъ святого вдохновенія стоилъ слезъ, невидимыхъ для людей,--
   
   Нѣмой тоски, тревожнаго сомнѣнья
   И скорбныхъ думъ въ безмолвіи людей.
   
   Пусть авторъ говоритъ о себѣ отрывками, извлеченными пани изъ en произведеній: лучшихъ доказательствъ нами сказаннаго и не потребуется.
   Двѣ раннія повѣсти А. Казбека Элгуджа и Убійца относятся ко времени вступленія русскихъ войскъ въ Грузію въ началѣ текущаго столѣтія. Горцы не могли примириться съ разрушеніемъ обычнаго порядка вещей: любовь къ отчизнѣ и свободѣ воодушевляли ихъ на прод" лжительную неравную борьбу съ сѣвернымъ колоссомъ. Горцы -- стражи старины и независимости. Каждый изъ нихъ считалъ своимъ нравственнымъ долгомъ пожертвовать имуществомъ, любимою женой, собственною жизнью для защиты своей скалистой родины. Такую мысль авторъ даетъ высказывать Синмону, одному изъ симпатичнѣйшихъ героевъ повѣсти Элгуджа. Во время возстанія Карталиніи, вскорѣ послѣ объявленія Грузіи присоединенной къ Россіи, горцы всѣ единодушно, какъ одинъ человѣкъ, изъявили готовность поднять оружіе въ пользу грузинскаго царевича Александра, бѣжавшаго въ Персію. Стали составляться отряды партизановъ и небольшія группы удалыхъ молодцовъ, посредствомъ такъ называемаго союза "побратимства" дававшихъ аннибалову клятву предъ священными знаменами общины, въ присутствіи высокочтимыхъ жрецовъ "деканози", до послѣдней капли крови отстаивать неприкосновенность я интересы своего свободолюбиваго народа. Обрядъ заключенія этого союза носитъ религіозный характеръ. Горецъ, увѣрившись въ преданности своего друга, предлагаетъ ему вступить въ вѣчное побратимство. Получивъ отъ послѣдняго согласіе, оба снимаютъ шапки, обмѣниваются пулями и, призывая проклятіе ангела "цверскаго", произносятъ: "Твоя рука будетъ служить моей, твой глазъ -- моему глазу, твое колѣно -- моему колѣну, а измѣнника да караетъ безжалостно св. Георгій Ломисскій, да сдѣлается онъ мужемъ своей матери и переломится у него кинжалъ, поднятый на врага". Сила этого заговора неотразима для горца: съ этого времени друзья сливаются въ единое непреклонное и неумолимое существо; враги и пріятели, горе и радость дѣлаются у нихъ общими; одни и тѣ же интересы и побужденія становятся цѣлью ихъ существованія; никакія опасности и угрозы не могутъ заставить ихъ стать предателями своего собрата; дружба ихъ выше и дороже кровнаго родства. Такой союзъ заключаетъ Элгуджа и Матіа и съ безупречною честностью исполняютъ данное слово. Дружба получаетъ большую цѣну, когда она основывается на необходимости общими силами похитить любимую дѣвушку или защитить ея честь отъ легкомысленныхъ покушеній. Горецъ, принявъ подъ свое покровительство женщину, устраняетъ всѣ земныя страсти и одни "братскіе" помыслы и готовность постоять за ея цѣломудріе воодушевляютъ и питаютъ въ немъ богатый запасъ рыцарскихъ чувствъ. Сама женщина, своимъ умѣніемъ съ оружіемъ въ рукахъ защищать свое цѣломудріе противъ насилія, двигаетъ горца на отчаянную борьбу съ насадителями установленной чистоты нравовъ. Женщина вооружается не только въ своихъ видахъ, но въ интересахъ своей родины, для поднятія духа и усиленія бодрости въ отстаиваніи свободы страны {Нѣжное сердце Нуну (ром. Убійца) наполняется необыкновенною энергіей, кровавою враждой; она выростаетъ въ равнаго мужчинѣ, по своей смѣлости, героя, нисколько не уступая ему въ ловкости владѣть мечомъ для защиты чести и свободы страны.}. Эта способность женщины проникаться общими интересами ставитъ ее на тотъ пьедесталъ почитанія, какимъ она пользуется у горцевъ. Въ Романѣ Дуцш выступаетъ женщина въ другой роли, именно посредницы примиренія двухъ ищущихъ кровной мести. Ея чистота, непорочность и красота -- обыкновенный сюжетъ народныхъ лирическихъ пѣсенъ. Измѣна же долгу, подозрительныя сношенія и отлучка изъ дому даютъ обильную пищу сатирическимъ четверостишіямъ о ней. Попасть въ такой "лекси" -- самый чувствительный позоръ, пятно котораго ложится на всю семью женщины: отецъ предпочитаетъ гибель дочери такой уничтожающей горделивую честь участи женщины.
   Послѣ примиренія враждебныхъ фамилій (наприм., въ романѣ Духовникъ) кровная месть у нихъ замѣняется вѣчною и теплою дружбой, равною по силѣ союзу побратимства. Съ этихъ поръ горецъ дѣлается нѣжнымъ и исполненнымъ любви ко всѣмъ членамъ предъ тѣмъ враждебной ему семьи. Одно мѣсто изъ романа Элгуджи даетъ ясное представленіе о глубинѣ чувствъ горца, рыцаря безъ страха и упрека, въ борьбѣ съ врагомъ и о силѣ поэтическаго полета мысли и фантазіи самого писателя. Матіа проникся какъ-то незамѣтно для себя чувствомъ нѣжной привязанности къ возлюбленной друга своего Элгуджа. Союзъ, заключенный между ними, однако, не позволялъ Матіа давать мѣсто въ своемъ сердцѣ другимъ страстямъ за исключеніемъ однимъ "братскихъ" помысловъ. Чувство же, разъ закравшееся, все росло въ немъ: красавица Мзаго въ видѣ тѣни почти стала преслѣдовать его всюду, заняла все его воображеніе и существо. Онъ начинаетъ таять, какъ "восковая свѣча", не рѣшаясь заикнуться предъ Мзаго о своей любви. Цѣлые дни проводитъ Матіа въ глубокой тоскѣ, въ непонятной печали... "Былъ чудный вечеръ, блѣдное сіяніе луны и чарующая природа увлекали человѣка къ уединеннымъ мечтаніямъ. Матіа вышелъ изъ комнаты, тихо миновалъ поле и подошелъ въ берегу Арагвы, плескъ которой какъ будто убаюкивалъ задремавшую природу. Журчанье рѣчки въ этой мертвой тишинѣ пробудило такую нѣгу и сладость въ душѣ Матіа, что даже его закаленное желѣзное сердце смягчилось и наполнилось тысячью различныхъ думъ, вытѣсняющихъ другъ друга новою силой прелести, очаровательности и необъятности. Онъ погрузился въ розовыя грезы и вообразилъ себя тѣмъ счастливцемъ, котораго въ тотъ моментъ услаждала Мзаго своими страстными ласками. Онъ увѣрилъ себя, что эта гордая красавица любитъ только его одного во всемъ мірѣ, что отъ служитъ единственнымъ предметомъ ея неотвязныхъ сердечныхъ томленій. Мечта увлекла его такъ далеко, что онъ любимое существо со всею ея небесною красотой воплотилъ предъ собою; онъ уже обнялъ ея нѣжный станъ, страстно вглядывался въ ея прекрасные, томные глаза и такъ приблизилъ къ ней свои горячія уста, что сталъ чувствовать и упиваться ея дыханіемъ. Предъ нимъ стали отчетливо вырисовываться ея черные, какъ смоль, волосы, которые дуновеніемъ вѣтерка робко задѣвали ея алыя ланиты своимъ прикосновеніемъ возбуждали иллюзію неизъяснимаго блаженства. Онъ шепотомъ, подобно тихому вѣянію, тономъ, исполненнымъ страха, благоговѣнія и чистоты, клялась ему въ вѣчной любви и преданности... Матіа все болѣе убѣждался, что образъ, создаваемый его фантазіей, не есть одинъ пустой плодъ его розовыхъ грезъ,-- пылкое сердце такъ покорило себѣ омраченный страстью разсудокъ, что воображаемыя картины встали предъ нимъ въ живыхъ, осязательныхъ формахъ".
   О Мзаго мечтаетъ вдали отъ нея на смертномъ одрѣ Элгуджа, изнывающій отъ тяжелыхъ ранъ. Одно утѣшеніе теперь облегчаетъ грызущую все его существо боль,-- онъ послалъ ей прощальный поклонъ, "его привѣтъ дойдетъ до Мзаго, она вспомнитъ о немъ и своими розовыми устами произнесетъ имя Элгуджы. Можно ли представить для влюбленнаго болѣе высокое блаженство? Онъ такъ погрузился въ эти пріятныя думы, что прелестное лицо Мзаго, нѣжныя ея уста, томные глаза промелькнули съ быстротой молніи въ его умѣ, онъ всматривался жаднымъ, упивающимся взоромъ, съ замираніемъ сердца, въ воображаемый образъ Мзаго, ласкалъ и цѣловалъ ее, и не было конца ихъ земному блаженству".
   Красоты природы не могутъ успокоитъ взволнованное чувство горца. Контрастъ между душевными тревогами и внѣшними очаровательными картинами раздражаетъ его еще больше, усиливаетъ въ немъ недовольство и сознаніе своего одиночества. Матіа хорошо знаетъ, что Мзаго принадлежитъ его другу, Элгуджѣ, и эта горькая мысль вытѣсняетъ у него всѣ другіе помыслы и усвоенную привычку погружаться въ созерцаніе открывающейся предъ нимъ у подошвы снѣжныхъ вершинъ живописной долины. "Овцы постепенно шли впередъ, удаляясь отъ своего пастуха, который неподвижно оставался на мѣстѣ и безсознательно устремилъ взоры въ бѣлое облачко, разлучавшееся съ сѣдовласымъ Кавказомъ. Удивительно, что Матіа, извѣстный своею бдительностью пастухъ, ни на шагъ не отступающій отъ стада, сегодня такъ невнимателенъ къ нему, погруженъ въ какія-то думы, точно прикованный къ своему пастушескому посоху. Быть можетъ, его увлекла прелестная природа, оживленная журчащимъ потокомъ? Нѣтъ! Онъ теперь не видитъ ни гордо упирающихся въ небеса снѣжныхъ горъ, ни густо разросшихся лѣсовъ, ни горныхъ водопадовъ, которые молочными брызгами низвергались съ высокихъ скалъ, разсыпаясь въ милліоны разноцвѣтныхъ звѣздъ, ни зеленыхъ луговъ, усѣянныхъ тысячами различныхъ благоухающихъ травъ. Нѣтъ! Онъ самъ еще не отдаетъ себѣ отчета въ смутныхъ грызущихъ его сердце мечтахъ о красавицѣ Мзаго"...
   Какъ горецъ всецѣло проникается чувствомъ любви въ одной, тая его до гробовой доски, такъ и женщина любитъ твердо и непреклонно разъ избраннаго друга своего сердца. Она не умѣетъ мѣнять или дѣлить свои чувства. Она можетъ любить только одного и никакія угрозы, никакія страданія не могутъ вырвать изъ ея души разъ загорѣвшей искры любви,-- искры, охватившей неугасаемымъ пламенемъ все ея женское, чувствительное существо. "Я предпочту умереть,-- говоритъ Нуну въ романѣ Убійца отца,-- чѣмъ забыть когда-нибудь его. Я сохну и вяну въ ожиданіи его и нѣтъ отрады, утѣшенія для меня!" Не даромъ поэзія горцевъ имѣетъ своимъ центромъ вѣрную, постоянную любовь женщины. Женщина пользуется у нихъ большимъ почетомъ, является нравственною силой, сдерживающею своимъ платкомъ кровопролитное столкновеніе двухъ ищущихъ мести фамилій. Въ женѣ грузинъ-горецъ видитъ не рабыню, а равнаго себѣ друга и помощника. Онъ эту мысль о равноправности выражаетъ довольно фигурально въ одномъ прекрасномъ, трудно переводимомъ четверостишіи: "Порожденіе льва остается львомъ, все равно, какого бы пола оно ни было". Уваженіе къ женщинѣ у грузинъ имѣетъ свое историческое оправданіе: Грузію ввела въ кругъ христіанскихъ народовъ женщина -- св. Нина; Грузію возвела на ступень политическаго могущества и культурной славы женщина -- царица Тамара; грузинка-мать являлась вдохновительницей воина на полѣ брани, въ борьбѣ съ врагами родной земли и Христова креста.
   Гордая красавица мохевка служитъ предметомъ горькихъ вздыханій молодого пастуха, ей посвящаются задушевныя пѣсни, слава объ ея красотѣ распространяется далеко среди горцевъ; на праздникѣ взоры всѣхъ обращены на нее; является толпа искателей ея руки, и заканчивается тайное ухаживаніе открытымъ похищеніемъ красавицы вооруженною силой изъ родной хижины. Интересны характеристическія черты идеала красавицы по народнымъ пѣснямъ: красавица должна быть высокаго роста, какъ чинаръ, бѣлаго цвѣта, какъ "известь", съ румяными ланитами, какъ алое вино, съ волосами черными, какъ смоль, съ черными сверкающими, какъ молнія, глазами. Однимъ изъ ея украшающихъ качествъ считается спокойная, мѣрная походка. Застѣнчивость и скромность при постороннихъ, внимательность и вѣрность мужу, "языкъ ласточки" въ бесѣдѣ довершаютъ идеалъ красавицы. Пѣсни, воспѣвающія красоту женщины, разбросаны въ романахъ А. Казбека, но тутъ же мы встрѣчаемъ отрывки, которые даютъ общее представленіе о поэзіи горцевъ. Сюжетъ ихъ пѣсенъ составляютъ разсказы объ отважныхъ подвигахъ, о благородномъ гостепріимствѣ, объ уваженіи къ старѣйшимъ, о защитѣ слабыхъ и оскорбленныхъ. Блестящее оружіе, жажда мщенія, любовь къ родинѣ, свободѣ и женщинѣ одушевляютъ горца поэтическимъ настроеніемъ, въ которомъ сама собою слагается у него пѣсня. Послѣдняя сопровождается и описаніемъ природы: бѣлоснѣжныя горы, дѣвственные лѣса, непроницаемый туманъ, журчащій потокъ, стремительный водопадъ, веселыя трели жаворонка, унылый крикъ совы -- вотъ матеріалъ изъ внѣшней природы для поэзіи горцевъ. Каждое ихъ четверостишіе много говоритъ и уму, и чувству, каждая ихъ пѣсня согрѣта теплою любовью къ родинѣ, свободѣ, красотѣ.
   Въ горахъ нѣтъ соціальной розни, сословныхъ градацій, не существуетъ общественныхъ предразсудковъ: здѣсь всѣ равны, нравы дышатъ простотой и патріархальностью. Двери хаты свободно открыты для странника; гость -- неприкосновенное лицо, посланникъ Бога. Часто поднимаются споры, кому пригласить случайно показавшагося странника. Появленіе гостя -- торжество для всѣхъ: дѣти начинаютъ отъ радости прыгать, собираются юноши и дѣвушки, чтобы пѣніемъ, танцами и играми доставить удовольствіе новому другу цѣлой деревни. Любовь здѣсь не стѣсняется внѣшними условіями положенія героевъ. Дочь состоятельнаго горца Корюко, Циція, влюбляется въ пастуха своего отца Бежіа. Циціа, единственная дочь и гордость старика-отца, сама носитъ въ поле пастуху провизію, здѣсь они встрѣчаются, угощаются парнымъ молокомъ, постепенно зарождается въ нихъ на лонѣ роскошной природы чувство любви, которое сначала находитъ исходъ въ робкихъ взглядахъ, а потомъ и въ чистыхъ сердечныхъ изліяніяхъ.
   Корюко не согласится выдать за Бехіа свою дочь; есть одно спасительное средство -- похитить любимую дѣвушку. Циціа сама намекаетъ на этотъ обычный способъ разрѣшенія любовной интриги, и тутъ только Бежіа убѣждается, что онъ любимъ: онъ обнялъ ее и припалъ къ ея сердцу, учащенное біеніе котораго электрическимъ токомъ пробѣгало по ея напряженнымъ нервамъ. "Она не сопротивлялась; искры одного огня одинаково охватили ихъ; оба были въ забвеніи, были объяты однимъ чувствомъ, и это чувство было желаніе соединиться въ одно, перелить свою душу, вложить свое сердце и слиться въ одно нераздѣльное существо. Влюбленные не замѣчали, какъ день близился къ вечеру, какъ лупа озарила всю природу лучами, возбуждающими страсти въ человѣкѣ. Ночь была тихая, объятая таинственнымъ молчаніемъ, какъ будто горы и лѣса, утомленные дневнымъ зноемъ, погрузились въ желанный сонъ и покой. Только съ горъ бѣгущіе ручьи неумолкаемо звенѣли по камнямъ, словно напѣвая чудную пѣсню задремавшей природѣ"...
   Но судьба разстроила мечты влюбленной пары. Циціа была похищена въ отсутствіе отца не Бежіей, а какимъ-то чеченцемъ, который видѣлъ ее на похоронахъ Эпхіа. "Когда ты ударила,-- говорилъ ей чеченецъ,-- своими маленькими ручками по алымъ ланитамъ съ едва замѣтною бородавкой, я далъ себѣ слово поцѣловать тебя какъ-разъ въ то мѣсто". Съ этими словами онъ обнялъ дрожащую въ его крѣпкихъ рукахъ Цицію, привлекъ къ сердцу и жадно впился въ ея блѣдныя уста..." Чрезъ нѣсколько минутъ по свистку похитителя прилетѣлъ его сотоварищъ и они, умчавшись на двухъ коняхъ вмѣстѣ съ Циціей, пропали во мракѣ ночи. Но здѣсь выступаетъ свойственная горцу черта: онъ не пользуется беззащитнымъ положеніемъ женщины, онъ не посягаетъ на ея цѣломудріе, не прибѣгаетъ въ насилію. Циціа на всѣ ласки похитителя отвѣчаетъ молчаніемъ, отказывается отъ пищи, горючія слезы текутъ ручьями изъ ея темныхъ глазъ. "Сердце горца тронуто. Безстрашный воинъ, съ улыбкой встрѣчавшій тысячу смертельныхъ опасностей, стоитъ взволнованный, блѣдный и со слезами на глазахъ, едва переводя дыханіе, умоляетъ ее пощадить, полюбить хотя бы на моментъ полной гибели въ пропасти съ высокихъ скалъ. Циціа смягчилась; она видѣла статнаго красавца, опьяненнаго страстью, который, не употребляя насилія, палъ къ ея ногамъ и, какъ повелительницу свою, умолялъ о любви.
   Но въ ея чистой, не покрытой нравственною ржавчиной, душѣ два чувства еще не уживались. Она любила Бежію, и ей оставалось своему новому безумному поклоннику предложить братскую дружбу: "Я люблю другого,-- говоритъ Циціа,-- ты -- брать, я -- сестра!" -- "О-охъ!" -- вздохнулъ чеченецъ такъ сильно, какъ будто сердце вырвалось вонъ изъ глубины, и разразился страшнымъ, мучительнымъ плачемъ. Но онъ быстро оправился, отеръ, быть можетъ, впервые на его глазахъ навернувшіяся слезы и, обратившись къ ней, сказалъ: "Сестра моя, куда тебя вести?" Съ этого времени онъ дѣлается преданнымъ, безкорыстнымъ ея другомъ. Чеченецъ не жалѣетъ силъ, не останавливается предъ угрожающими ему опасностями, чтобы доставить страстно любимую дѣвушку въ обладаніе счастливому своему сопернику. Голосъ совѣсти, сознаніе нравственнаго долга заглушаютъ въ немъ бурный потокъ его страстныхъ чувствъ. Послѣ цѣлаго ряда приключеній чеченецъ съ Циціей отыскиваетъ Бежію. Послѣдній, считая свою подругу уже опозоренною похитителемъ, готовъ броситься на него съ кинжаломъ, чтобы кровью отомстить за честь женщины. Чеченецъ также обнажаетъ оружіе для самообороны и недалекъ уже, по недоразумѣнію, шагъ къ кровопролитію, какъ вдругъ слышится крикъ Циціи, платокъ ея "мандили" неожиданно появляется между разъяренными борцами и въ ту же минуту взбѣшенные львы смиряются, опустивъ неподвижно сверкающіе мечи. Враги опомнились при видѣ "мандили",-- святыни, чрезъ которую но можетъ переступить не одинъ горецъ: "мандили" обезоруживаетъ и Бежію, и чеченца.
   Романъ Элисо заимствованъ изъ эпохи насильственнаго выселенія чеченцевъ въ Турцію. Славный наибъ Шамиля, Анзора, имя котораго гремѣло нѣкогда въ горахъ Кавказа, пожертвовавшій тремя своими сыновьями на защиту родины, теперь на старости лѣтъ съ единственною дочерью Элисо прощается съ дорогимъ пепелищемъ. "На открытомъ роскошномъ полѣ, близъ Владикавказа, стояли полукругомъ арбы, наполненныя домашнею рухлядью. Посреди ихъ были разведены костры, предъ которыми усѣлись старики и въ глубокомъ молчаніи курили кальянъ. Ихъ мужественныя опечаленныя лица при свѣтѣ мерцающаго огня представляли какую-то фантастическую картину. Эта необыкновенная тишина у вѣчно подвыпившихъ горцевъ, среди роскошной природы въ теплый чудный вечеръ, была прервана тихими звуками чіануры {Родъ скрипки.} и тяжело-грустнымъ напѣвомъ. Голосъ пѣвца вырывался изъ глубины сердца, которое воспламенялось, клокотало, жгло и самого пѣвца, и слушателей. Пѣсня разсыпалась далеко по полю, гдѣ легкое вѣяніе приносило ея звуки къ каждому дереву, кустику, травкѣ и, прикоснувшись къ нимъ, какъ будто давала такъ рѣзко чувствовать свою силу, что они начинали дрожать подъ этимъ жгучимъ отголоскомъ. Скоро вопль одного пѣвца обратился въ общій вой и вся равнина наполнилась мучительнымъ ропотомъ и завываніемъ. Это пѣніе безъ словъ выражало такую глубокую грусть, наполняло сердце такою тоской и меланхоліей, что заставляло человѣка невольно сочувствовать постигшему ихъ горю. Это была ихъ лебединая пѣсня, прощаніе умирающаго, вѣчная разлука съ любимыми родителями, ласкъ которыхъ лишаетъ сына неумолимая и немилосердная судьба. Эти стоны и вздохи казались тѣмъ болѣе горькими, что они были рыданіемъ не одного несчастнаго лица, а выражались въ нихъ общая грусть, общая тоска, общее мученіе; здѣсь бился общій нервъ и въ стонѣ одного воплощались чувство и горе цѣлаго народа. Эти вѣрные сыны своей страны, готовые на безмолвное для нея самопожертвованіе, разставались съ дорогими ихъ сердцу горами и полями, для укрѣпленія которыхъ за собою отецъ не жалѣлъ сына, жена -- мужа, и послѣ всѣхъ этихъ жертвъ они должны покинуть родину. "Господи, гдѣ ты? воззри на насъ!" -- говорили ихъ обращенные къ небу глаза и, не получая отвѣта, грустно опускались къ сырой землѣ. Каждый кустъ, каждое мѣстечко и уголокъ напоминали ихъ мужественную борьбу, въ которой ихъ кровь лилась рѣкой. Прикосновеніе къ каждому камню и каждый шагъ способны были воскресить въ нихъ минувшія картины жизни, которыя раскаленными иглами терзали ихъ сердце и лишали словъ для выраженія тоски. Бываютъ минуты, когда слова безсильны для выраженія горести..."
   Анзора, отецъ Элисо, съ ускореннымъ біеніемъ сердца и съ глубокими морщинами на высокомъ челѣ слушалъ, опершись на кинжалъ, эту унылую пѣсню. Онъ нѣсколько разъ дрожащею рукой отеръ уже выступавшій на лбу холодный потъ, но грусть все не покидала его и пробудившіяся воспоминанія о прошломъ горько жгли его сердце. "Онъ вспомнилъ свою юность, удалые набѣги на русскія войска, захватъ у нихъ добычи и коней и радость при этомъ молодыхъ чеченокъ; вспомнилъ, когда онъ, подобно вѣтру, носился неустанно то тамъ, то здѣсь, и пѣсня за пѣсней слагались въ честь и прославленіе его. Вспомнилъ онъ юную жену, нѣжно ласкающую его, вспомнилъ онъ своихъ сыновей -- отраду на старости, которые предъ его глазами, при отраженіи враговъ, были подняты на штыки. Вспомнилъ все это, еще разъ сильнѣе провелъ рукою по лбу и грустно произнесъ: "Лай, Лай, Илъ, Аллахъ!"
   Этотъ нѣкогда суровый воинъ, закаленный въ бояхъ и мщеніяхъ, таить свѣтлый потокъ неизсякаемой любви и нѣжности къ своей красивой дочери Элисо. Молодая дѣвушка, вдали отъ другихъ, на берегу рѣчки, давно уже сидитъ, погруженная въ глубокія думы. Ея нѣжное блѣдное лицо прислонилось къ маленькимъ ручкамъ, а томные глаза устремились въ неопредѣленную даль. Она предавалась тутъ двойному постигшему ее горю: вмѣстѣ" родиной она теряла и своего друга, грузина-христіанина Важіа. Религія и вражда къ грузинамъ, гіярамъ-проводникамъ русскихъ въ горы, служатъ препятствіемъ въ глазахъ Анзоры въ ихъ браку. Но отецъ былъ вѣренъ, что Элисо такъ легко не разстанется съ избранникомъ своего зато сердца: чеченка рѣдко полюбить, но разъ похитившему ея сердце и, отдается всецѣло, вѣчно... Отецъ тихо, украдкой приблизился къ любимой дочери, объятой одною тяжелою мыслью -- борьбою между чувство" и долгомъ предъ старцемъ-родителемъ.
   "Я постараюсь забыть того, кого люблю!-- говоритъ отцу Элисо,-- "Ты должна забыть, если можешь: Важіа христіанинъ, а ты чеченка" (мусульманка),-- отвѣчаетъ Анзора. Отецъ не довольствуется этимъ краткимъ лаконическимъ заявленіемъ, почему Элисо должна заглушить чувство любви къ Важіа. Онъ посвящаетъ ее въ перипетіи своей мрачной судьбы, такъ тяжело наказавшей его по милости гіяровъ. Она должна забыть ихъ. "Слушай, Элисо!-- восклицаетъ отецъ.-- Я имѣлъ свой табунъ лошадей, свободно разгуливавшій по полямъ Чечни, пришли гіяры и отняли его... Я имѣлъ стада барановъ, и не проходилъ предъ моимъ домомъ странникъ, чтобъ я не пригласилъ и не зарѣзалъ ему овечки,-- напали гіяры и отняли... Я имѣлъ домъ, и онъ былъ пріютомъ всѣхъ несчастныхъ и нуждающихся -- пришли гіяры и сожгли... Остались у меня три сына, ты и оружіе мое. Я бѣжалъ въ горы и хотѣлъ отмстить за эту несправедливость, но и cm пришли гіяры и сыновей моихъ одного за другимъ убили предъ моими глазами. Боже мой! Какой это былъ страшный день!... Одно только утѣшало меня, что они геройски пали: у нихъ было пробито сердце,-- видно, они не показывали тыла врагамъ. Остался живъ я одинъ, чтобъ адскій огонь водворился въ моемъ сердцѣ. Теперь я удрученъ годами, ослабѣлъ и, когда нуждаюсь въ покоѣ, я разстаюсь съ родиной, съ прахомъ моихъ сыновей. Только ты теперь моя отрада, ты должна закрытъ мои глаза, во... если точно любишь Важіа, скажи... и этимъ послѣднимъ утѣшеніемъ я пожертвую".-- "Нѣтъ, отецъ, я не оставлю тебя, если бы даже сто разъ больше я его любила. Пройдетъ время... Я забуду... Правда, вѣдь, отецъ, забуду?"
   Задушевное объясненіе отца съ дочерью прерывается неожиданныхъ появленіемъ Важіа во мракѣ ночи. Важіа не скрываетъ, что "любитъ Эль со такъ, какъ рыба -- воду, птица -- воздухъ". "Элисо! слышишь? Отвѣчай ему!..." Элисо стояла молча и по ея блѣдному липу замѣтно было, чтобъ ея душѣ происходила мучительная борьба двухъ противуположныхъ чувствъ: съ одной стороны были отецъ и долгъ дочери, съ другой -- избранникъ сердца и необходимость пожертвовать имъ. За минуту предъ тѣхъ длянея былъ рѣшенъ вопросъ о подчиненіи чувства долгу, но теперь какая-то невѣдомая сила пробѣжала по ея нервамъ и вся она превратилась въ чувствительное женское существо. Она упорно молчала; сердце старика, въ ожиданіи отвѣта, сжималось отъ страха, а сердце Важіа усиленно билось при видѣ своей возлюбленной..." Анзора понимаетъ, что теряетъ послѣднюю опору въ дочери, и начинаетъ просить Важіа оставить ему дочь -- единственную его отраду на старости лѣтъ.
   "Умоляетъ тебя Анзора, который никогда ни къ кому не обращался съ просьбой: но лишай меня, старца, единственной надежды и отрады. Ты молодъ, у тебя есть домъ, родные, я же волей судьбы потерялъ все, все..." Здѣсь душой старца овладѣло сильное волненіе, онъ сталъ издавать прерывистыя тяжелые вздохи, только жестокъ и мимикой выражая мучительное страданіе"... Нѣтъ необходимости прибавлять къ этому отрывку, насколько вѣрно схвачена психологическая черта борьбы въ душѣ Элисо и ея отца. Авторъ безъ скачковъ, не упуская изъ вида отдѣльныхъ сценъ и моментовъ для развитія этой душевной драмы, показалъ намъ не горца въ его сердечной жизни, а человѣка съ его внутреннимъ міромъ и страстями, остающимися одними и тѣми же во всѣ времена и у всѣхъ народовъ. Анзора, потративъ тщетно свои моленія, уступаетъ молодой парѣ, но, по недоразумѣнію, столкновеніе съ властью кладетъ безвременный конецъ не отвѣдавшему счастья Важіа, и вмѣстѣ съ Анзорой онъ падаетъ отъ козацкихъ пуль.
   Пушкинъ и Лермонтовъ первые изъ русскихъ писателей воспѣли Кавказъ. Время, къ которому относятся ихъ произведенія, отмѣчено упорною, отчаянною борьбой горцевъ съ русскимъ оружіемъ. Пушкинъ въ поэмахъ, а въ особенности въ своемъ Путешествіи въ Эрзерумъ, представилъ: горцевъ въ одностороннихъ черныхъ краскахъ, а Лермонтовъ ярко, въ Героѣ нашего времени, изобразилъ нравы и быть кавказцевъ въ дикомъ состояніи. Бѣлинскій, словами Максима Максимыча, говоритъ, что "азіаты; (т.-е. горцы) всѣ большіе плуты и что самая ихъ храбрость есть отчаянная удалъ разбойничья, подстрекаемая надеждою грабежа". По моему мнѣнію, такой взглядъ основанъ на недоразумѣніи. Горсть кавказскихъ горцевъ вступила въ продолжительное кровавое столкновеніе съ могущественнымъ русскимъ оружіемъ. Сила для этой упорной и отчаянной войны въ теченіе 60 лѣтъ черпалась въ теплой привязанности къ свободѣ и родинѣ. Горцы были побуждаемы къ поголовному вооруженію не хищническими интересами, а сознательною идеей защиты своей самостоятельности. "Онъ ждетъ, не крадется-ль козакъ, ночной ауловъ разоритель", говоря словами поэта. Онъ оборонялся, а не нападалъ, онъ стойко защищалъ свои трущобы и кровью мстилъ за вторженіе въ его мирную обитель. Любовь къ независимости -- стихійное чувство горцевъ, и это чувство воодушевляло ихъ къ геройскимъ подвигамъ. Они заблуждались только относительно результатовъ этой неравномѣрной борьбы, но побужденія къ ней были всегда искренни и чужды матеріальныхъ соображеній.
   Присоединеніе Кавказа теперь -- совершившійся фактъ. Пушкинъ и Лермонтовъ писали о горцахъ въ періодъ возбужденія народныхъ страстей, и потому ихъ взгляды на характеръ кавказцевъ отличается недостаточною наблюдательностью и спокойствіемъ. Грузинскій писатель А. Казбекъ поставленъ въ болѣе выгодное положеніе: Кавказъ умиротворенъ, волненіе улеглось, писатель, близко стоящій къ его обитателямъ, имѣетъ возможность представить ихъ бытъ и культуру съ большею ясностью и разносторонностью. А. Казбекъ первый бросилъ лучъ въ глубь сердца горца, проникъ въ его сокровенные изгибы, раскрылъ предъ нами богатъ внутренній міръ мохевца, мтіула, чеченца. Онъ показалъ намъ, что горецъ -- не дикій хищникъ, а человѣкъ съ чувствами и помыслами, какъ всѣ другіе, онъ далъ возможность заглянуть въ сердце горца, въ которомъ клокочетъ бурный потокъ и нѣжности, и пылкости. Онъ положительно увѣрилъ насъ въ томъ, что въ душѣ горца также происходитъ борьба между страстью и долгомъ, разыгрывается мучительная драма при столкновеніи безсильнаго праваго съ всесильнымъ неправымъ. А. Казбеку принадлежитъ честь установленія правильнаго взгляда на нравы и съ виду жестокія дѣянія горцевъ, вызываемыя необходимостью самообороны, защиты женской чести и свободы родины. Изъ чтенія этихъ романовъ еще разъ можно убѣдиться, что родина, какъ бы она мала ни была, всегда занимаетъ большое и почетное мѣсто въ сердцѣ благороднаго человѣка. Необыкновенная теплота и искренность отношенія автора къ горцамъ заражаетъ и читателя: послѣдній начинаетъ съ біеніемъ сердца входить въ интересы героевъ повѣстей, мучится и радуется за одно съ ними. Пастухъ въ бараньемъ полушубкѣ выростаетъ въ истиннаго героя, исполненнаго благородства, свѣтлыхъ помысловъ, глубины чувствъ, постоянства въ дружбѣ и любви. Горы и лѣса, туры и собаки, рѣчки и травка заговорили своимъ особымъ языкомъ, выражая сочувствіе правому дѣлу и соболѣзнуя жертвѣ несправедливости и гоненія. Авторъ въ нашъ вѣкъ вѣроломства и эгоизма какъ будто зоветъ насъ поучиться у горцевъ сознанію общаго дѣла, общихъ интересовъ, позаимствовать у нихъ похвальный навыкъ быть вѣрнымъ данному честному слову, не гнуть шею предъ грозою, а ждать всякую опасность готовымъ къ ея отраженію. Этотъ призывъ не есть возвращеніе къ первобытному состоянію, бѣганью на четверенькахъ, какъ бы сказалъ Вольтеръ, а только голосъ въ порицаніе существующему злу, призывъ къ братству и любви.

А. Хахановъ.

"Русская Мысль", кн.XII, 1893

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru