Хамадан Александр Моисеевич
Лань Чжи - мать партизан

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Александр Хамадан

Лань Чжи -- мать партизан

I

   Нам только бы добраться до этих гор! -- сказал командир партизанского отряда Сюй.
   Он вытянул перед собой руку, в которой легко держал винтовку, и показал дулом на группу высоких холмов, мягко и неуловимо переходящих в большую, покрытую лесом цепь гор.
   -- Дальше они не пойдут, не осмелятся, -- добавил он.
   -- У них есть верховые, товарищ Сюй, им ничего не стоит перерезать нам путь в горы. Ты не подумал об этом? -- спросил человек, истрепанная одежда которого все еще сохраняла на себе следы городского покроя.
   -- Я не мог не подумать об этом, товарищ Тан. -- Сюй помолчал секунду и уверенным голосом сказал громко, так, чтобы слышали все бойцы: -- Мы доберемся до гор раньше, чем они успеют перерезать нам дорогу. Все зависит от нашей быстроты. Мы идем прямо по трясине, а это наполовину сокращает наш путь. Они идут по дороге. Здесь они не сумеют пройти, не зная тропок, тем более на конях. Будь я у них командиром, я прекратил бы уже давно погоню. Они замучают своих солдат -- и только.
   Сюй и Тан разговаривали на ходу. Сюй шел впереди уверенным, крупным шагом. Весь отряд поневоле, несмотря на усталость, приноравливался к его шагу, не отставая. Шли по узкой зыбкой тропке, издавна проложенной в этих низких камышовых зарослях через всю болотистую местность, до самых гор. Итти надо было осторожно, чтобы не оступиться. Каждый боец точно повторял движения переднего. Трясина всасывала все, что попадало в нее, как губка воду.
   Небольшой отряд Сюя возвращался из штаба дивизии Восьмой народно-революционной армии, куда ходил для восстановления прерванной противником связи партизанских отрядов с регулярными частями и за новыми инструкциями. В штабе дивизии к отряду Стоя присоединился инструктор политотдела товарищ Тан.
   На обратном пути отряд Слоя обнаружил лагерь японской части, очевидно, отведенной с фронта для кратковременной передышки. Обойдя лагерь стороной, партизаны наткнулись на большой караван японских грузовиков с продовольствием. Здесь уже Сюй ничего не мог поделать с собой. Все его бойцы, -- а их было человек тридцать, -- имели с собой по пять-шесть гранат собственного, партизанского, изготовления. Это были грубые, корявые гранаты, обладавшие страшной разрушительной силой. Командир отряда точно указал каждому бойцу грузовик, который надо было подорвать. Осторожно прокравшись к самой дороге, партизаны некоторое время еще ползли в кустах, рядышком с грузовиками, медленно переваливавшими через выбоины и ямы поврежденной дороги.
   Партизаны сразу, по едва слышной команде Сюя, вскочили на ноги и метнули свои гранаты. Сухой, неприятный треск разрывов гранат и крики раненых наполнили воздух. Грузовики падали набок с развороченными моторами, с вырванными щитами управления; задние машины, не успев затормозить, всей своей тяжестью налетали на передние. Густые облака пыли повисли над дорогой, укутывая все в серый саван.
   Партизаны скользнули в кустарник и заторопились в сторону, своей дорогой. Казалось, что все прошло удачно, как вдруг где-то сзади послышался глухой дробный цокот копыт. По дороге рысью шла японская конница, на глаз не больше пятидесяти верховых. Сюй хотел уже было окопаться, залечь где-нибудь в кустарнике, как за конницей, правда еще очень далеко, показалась целая рота японской пехоты.
   Взбешенные налетом партизан, японцы решили истребить их и выслали вдогонку все свое охранение. Сюй подсчитал бойцов своего отряда, хотя он точно знал, сколько их, и благоразумно решил уклониться от боя.
   -- Тридцать партизан против кавалерии в пятьдесят сабель и роты в двести штыков... Нет, я не могу, у меня спешные дела, -- бросил он Тану и увел отряд с холмов по одному ему известной тропке в трясине.
   Японцы быстро шли по дороге; иногда, сокращая свой путь, они переваливали через холмы, торопясь к горам, с тем чтобы отрезать партизанам выход к ним.
   Выбравшись из трясины, партизаны прошли холмы и уходили в молодой лесок, покрывавший склоны гор, когда на гребне холмов появились японские всадники. Партизаны смеялись, громко кричали, махали руками японцам, жестами приглашая их итти за собой в горы: они были у себя дома. Японцы послали им вдогонку десятка три пуль, оборвавших кое-где на деревьях кору.
   -- Товарищ Тан, -- обернулся Сюй, -- ты еще не привык к нашим гранатам. Я смотрел, как ты их бросаешь. Они сделаны не так, как настоящие. Поэтому, пожалуйста, не задерживай гранату в руке, иначе вместо японцев ты и себя и нас покалечишь.
   -- Як ним скоро привыкну, -- улыбаясь, ответил Тан. -- Как ты думаешь, твоя мать все еще на базе, никуда не ушла?
   -- Куда ей итти! -- засмеялся Сюй. -- Она никуда не уйдет оттуда. Она слишком стара. И потом ведь она у нас самый большой командир. А командир не может уйти от своих войск. Подожди, сам скоро увидишь ее.
   Вечерело, когда отряд, поминутно называя невидимым часовым свой пароль, приближался к партизанской базе, скрытой в недоступных горах.
   Это был район Утай, на северо-западе провинции Шаньси, где так много больших, тесно сдвинутых гор, вершины которых покрыты вечным снегом, а склоны -- дремучими лесами. В этих горах шаньсийские партизаны создали свою главную базу. Они отдыхали здесь, залечивали раны, учились военному делу. Отсюда они совершали свои опустошительные рейды по японским тылам.
   База расположилась высоко, в большой ложбине, где сохранилось много древних каменных пещер. На базу вели редкие тропинки, внезапно исчезавшие в лесу, обрывавшиеся у ручейков. Только опытный проводник мог разобраться в этом сложном горном лабиринте. Но партизаны, выполняя чей-то мудрый совет, проложили десятки новых ложных троп, которые чужих людей должны были обмануть, запутать, завести в густой лес. Такие тропы, уходя от подножия горы, долго петляли и выводили в болото, к пропасти, а иной раз возвращали путников к тому самому месту, с которого они начинали свой подъем. Густая сеть таких тропок покрывала весь этот горный район.
   Японцы не раз делали попытки выследить, уничтожить партизанскую базу и каждый раз с большими потерями возвращались назад. Однажды, рассвирепев, они целый день стреляли по горам из тяжелых орудий и сбрасывали на них бомбы с самолетов. Но база попрежнему жила своей напряженной, боевой жизнью, оставаясь неприступной и неуязвимой для вражеских войск, снарядов и бомб.
   У самого входа в ложбину, где расположилась база, отряд встретили несколько человек и среди них маленькая, сухонькая старая женщина. Длинные широкие ватные штаны ее, выстеганные ромбами, были крепко перехвачены у самых щиколоток тесемками. Такая же куртка обхватывала ее сутулую спину. Этот наряд делал ее суровой, похожей на мужчину. Она держала в руках крепкую суковатую палку. Завидев Сюя, шедшего впереди отряда, она подняла палку вверх, улыбнулась, и сотни больших и маленьких морщин разгладились, поплыли по ее лицу, утопая в ласковой улыбке. Черные, еще сохранившие блеск глаза ее засверкали приветливо и радостно.
   -- Ты долго ходил в этот раз, не правда ли, сын мой? -- встретила она Сюя.
   Это была его мать -- Лань Чага.
   -- Я торопился домой, мать, и по дороге встретил японцев. Я должен был задержаться. Жалко было расставаться с ними.
   -- Даже несмотря на то, что они загнали тебя в трясину?
   -- Я очень доволен, что они не оставили нас у себя гостить. Ты ведь поругала бы меня за это, не так ли?
   Старуха увидела Тана, зорко оглядела его и вопросительно посмотрела на Сюя.
   -- Это товарищ Тан, инструктор политотдела. Командование перебросило его к нам.
   Сюй подробно рассказал о Тане все, что он знал о нем. Незнакомые еще Тану люди подходили к нему, дружески пожимали руку, и каждый говорил ему два-три слова, простых, но хороших, идущих от сердца.
   Тан радостно отвечал на приветствия, благодарно улыбался и во все глаза смотрел на старуху Лань Чжи, мать Слоя. Он представлял ее себе более дряхлой. Ему казалось, что она должна быть обессилевшей, беспомощной старухой, прикованной к постели неизлечимым недугом. Тан признался себе в том, что о всех старухах он думал одинаково. Тем более ему приятно было видеть эту старую, семидесятилетнюю женщину все еще бодрой, подвижной.
   Всем своим несколько суровым и строгим видом она как бы подтверждала рассказы о ней, где правда давно уже переплелась с добрым вымыслом. Но так уж всегда бывает с рассказами о людях, прославившихся своими делами и жизнью. Одно можно без колебаний сказать: она вполне заслужила прозвище, которое ей дал сам народ: "Мать партизан".
   Она была не просто любящая, заботливая мать для всех шаньсийских партизан. Сказать так -- значило ничего не сказать об этой поистине замечательной женщине, достойной дочери своего народа. Лань Чжи -- это боевая мать партизан, боец, друг и советник.
   -- Сын мой, -- сказала она Тану, -- если тебе нужна мать (а она нужна всякому бойцу), ты будешь для меня не менее дорог, чем собственные сыновья мои и внуки.
   Она положила свою легкую маленькую руку на плечо Тана и, чуть приподнявшись на носках, посмотрела ему пристально в глаза. Бойцы, стоявшие вокруг, с почтением слушали Лань Чжи. Вдруг старуха, словно опомнившись, вскинула левую руку к голове, поправила выпавшую прядку седых волос и сказала:
   -- Вот это дело! Люди вернулись из похода, а я их разговорами угощаю. Стара я стала, забываю свои обязанности.
   И, повернувшись, она повела за собой всех к пещерам. Тан шел рядом с Сюем. Не утерпев, он спросил:
   -- Откуда она знает, что у нас была стычка с японцами и что они преследовали нас?
   -- Здесь все знают, -- с гордостью ответил Сюй. -- Сотни разведчиков и дозорных бродят по всей округе. Они, как эстафету, передают сюда все, что видят и слышат. У нас всюду тысячи глаз и ушей. Если бы с нами случилась беда, отсюда пришли бы к нам на выручку.
   Сказав это, Сюй прибавил шагу, догнал свою мать и спросил ее:
   -- Что слышно о Ли, когда он вернется домой?
   -- Внучек скоро будет, очень скоро, -- может, сегодня ночью, может быть, завтра утром. Не тревожься, Сюй. Иметь такого сына -- одна радость. Он не только горяч сердцем, но и осторожен умом. От него есть хорошие вести. Целый месяц он был в районе Тайюани, а теперь торопится с отрядом сюда.

II

   День на базе начинался рано. Люди были на ногах еще до восхода солнца. Здесь всегда кипела работа. В одной из пещер, самой большой, помещались кузница и механическая мастерская. Здесь ковались и отделывались прекрасные боевые мечи, кустарные ружья, отливались пули. Рядом, в длинной и узкой, похожей на бесконечный коридор пещере изготовлялся порох, знаменитые партизанские гранаты, патроны. Эти две пещеры партизаны с гордостью именовали "Центральным антияпонским арсеналом".
   И на самом деле, это было серьезное предприятие, большое подспорье в партизанской борьбе. Начальником арсенала был инженер Чэн, работавший ранее в арсенале в Мукдене, до захвата его японцами. Теперь под руководством Чэна в "Центральном антияпонском арсенале" работали сотни две кузнецов, механиков, токарей, монтеров, подрывников. Арсенал работал круглые сутки, в две смены, по двенадцати часов. И когда однажды коммунисты -- организаторы и командиры партизанских отрядов -- предложили работать в три смены, по восемь часов каждая, чтобы не изнурять арсенальцев, работники арсенала организовали настоящую забастовку протеста.
   Они вышли из своих пещер со знаменем и демонстрировали по всей ложбине. На знамени своем они написали:
   "Мы работаем для нашей родины всего двенадцать часов в день, а наши братья жертвуют своей жизнью в борьбе с японцами. Позвольте нам работать всего двенадцать часов в день!"
   Демонстранты направились к пещере Лань Чжи. Старуха вышла к ним, и они долго беседовали, как она потом рассказывала, "о текущем моменте". В конце концов "забастовщики", поддержанные Лань Чжи, одержали решительную победу. Им сделали эту уступку, ибо поняли, что ярость, сжигающая людей, находит себе выход в упорной работе.
   На базе всегда царит большое оживление. Каждый день сюда приходят и отсюда уходят партизанские отряды, разведчики, рабочие, крестьяне, добираются из больших городов студенты. Они объединяются здесь в отряды, обучаются военному делу и уходят обратно, на фронт или в тылы японских дивизий. Неграмотных обучают здесь грамоте в обязательном порядке. На этом особенно настаивала старуха Лань Чжи. И хотя ей доказывали, что время для обучения еще не наступило, она продолжала настаивать на своем:
   -- Надо людей учить. У нас здесь много студентов. Мы их учим военному делу, пусть они учат нас грамоте. Люди будут еще лучше воевать, когда узнают грамоту.
   После долгих пререканий Лань Чжи настояла на своем. Сюй уступил и приказал студентам организовать курсы ликвидации неграмотности. Правда, люди не успевали овладеть первоначальной грамотой: едва осилив десятка два иероглифов, они уходили с отрядами на фронты. Но бойцы, уяснив жизненную необходимость учения, уносили с собой неистребимую жажду знаний.
   В большую фанзу, прилепившуюся к скале, где находились командующий базой Сюй и его штаб, ежечасно являлись разведчики. В полдень на базу прибежал подросток и взволнованным голосом сообщил Сюю:
   -- Командир Ли требует немедленно прислать триста-четыреста носильщиков на дорогу перед трясиной. Просит прислать скорее.
   Сюй приказывал и думал одновременно: "Дорога перед трясиной... Это как раз там, где мой отряд подрывал японский обоз. Значит, Ли управился с охраной и Забирает добычу. Молодец! Хозяйственный командир!..".
   С базы быстро уходили люди. Они шли налегке, без оружия. Обратно они придут с тяжелым грузом продовольствия, боеприпасов и медикаментов, находившихся на грузовиках и предназначавшихся японским войскам.
   Вечером недалеко от штаба несколько командиров, отряды которых отдыхали на базе, развели большой костер. Решили не спать -- ждать возвращения Ли.
   По вечерам в горах даже летом прохладно. У костра было хорошо, приятно, светло. К костру, как бабочки к огоньку, тянулись люди. Круг все расширялся и расширялся: собралось человек пятьдесят бойцов и командиров. На огонек подошли Тан и Сюй. Люди подвинулись, освободив им немного места. Такие вечера были самым лучшим отдыхом на базе. Обязательно кто-нибудь из командиров рассказывал о боевых эпизодах или о своей жизни, богатой интересными событиями. Для молодых командиров и бойцов это была увлекательная школа: здесь испытанные партизаны делились своим боевым опытом.
   Из тьмы к костру вышла Лань Чжи. Она шла медленно, слегка опираясь на палку. Ее приветствовали сердечно, любовно. Лучшее место у костра было очищено для нее. Старуха, покряхтывая, опустилась на удобную подстилку.
   -- Эх, жаль, жизнь уходит! А теперь бы только начинать жизнь снова.
   Она еще долго устраивалась, потом, глубоко вздохнув, высоко подняла голову и громко, чтобы все слышали, сказала:
   -- Ну что же, подождем внука?
   Все согласились. Они для этого и собрались у костра, чтобы подождать возвращения отряда. Но все знали слабость старухи, души не чаявшей в своем внуке Ли.
   -- Хорошо бы материй всяких заполучить у японцев, -- закашлявшись, проговорила она, раскуривая длинную, вылепленную из глины трубку с деревянным мундштуком. Лань Чжи любила курить и курила с малых лет, Как помнит себя. -- Одежда у бойцов оборвалась. Вчера ушел отряд, одеть не во что было. Что скажет командующий? -- строго посмотрела она на своего сына Сюя.
   -- Я скажу, что у японцев есть хорошие текстильные фабрики в Осаке [Осака -- крупный промышленный центр Японии]. Хорошо бы оттуда выписать для твоей мастерской товары.

0x01 graphic

Лань Чжи начала рассказывать.

   У костра сдержанно фыркнули.
   -- До Осаки далеко, -- сказала старуха, -- а японцы здесь, близко. Вся их армия теперь у нас. Своих солдат они ведь одевают. Почему мы наших партизан не можем одеть за их счет?
   У костра зашумели:
   -- Правильно говорит мать, очень правильно!
   И потом пошли у костра всякие разговоры, долгие, любопытные. Тан пересел поближе к старухе и в чем-то страстно убеждал ее.
   -- Да что ты, с ума сошел! Разве это интересно? -- хитро посмеиваясь, отвечала Лань Чжи.
   Таи не отставал:
   -- Нет, это очень важно знать. Молодые люди даже обязаны знать это.
   Лань Чжи вопросительно посмотрела на сына. Сюй кивнул головой и развел руками: ничего, мол, не поделаешь, раз просят -- значит, надо.
   В костер подбросили сухих веток, он чуть заглох и потом с треском разгорелся ярко, далеко отбрасывая искры. Старуха опять стала усаживаться поудобнее. Молодой командир, сидевший слева от нее, заботливо приготовил ей трубку. Лань Чжи начала рассказывать. Теснее сомкнулся круг.

* * *

   -- Мы испокон веков жили на Формозе [Формоза -- остров на Тихом океане, принадлежавший ранее Китаю и захваченный Японией после японско-китайской войны 1894-1895 годов, ныне Тайвань], весь наш род произошел оттуда. Сколько этому лет, я не знаю. Знаю только, что отец мой, и дед, и прадед -- все родились на Формозе. Тогда много китайцев жило на Формозе. Остров этот был наш, земли там было много, жили мы хорошо, свободно... Отец мой имел много земли, наверное двадцать му [му -- около 1/16 гектара или 25 на 25 м.], не меньше. Не было там в земле недостатка, и притеснений никаких не было. Просто каждый человек, которому нужна была земля, ставил несколько камней или кольев по ее краям. Это значило, что земля уже занята, и никто не захватывал ее. Никто ни разу не нарушил этот наш народный закон.
   Все в нашем роду земледельцы: был у нас и рис и табак (я и курить поэтому стала, все у нас в роду курили-- и мужчины и женщины), был и сахарный тростник и чай. Раз или два в году приезжали к нам большие купцы, даже из Кантона приезжали, и закупали плоды наших трудов.
   Жили мы мирно. Никого не трогали, и нас никто не трогал. И вдруг, -- я уже была почти взрослой девушкой, -- случилось большое несчастье. На Формозу напали японские войска [Речь идет о первой попытке японцев (в 1874 году) захватить Формозу], пришел к нам их большой флот. А остров этот был испокон веков наш, китайский. Начали японцы истреблять нас, отнимать сперва урожай, а потом и землю. Трудно нам стало так жить, ушли мы в горы. Мужчины партизанили против японцев, а мы, женщины, готовили им пищу. Семья наша понесла большие потери в этой войне. Два моих старших брата были пойманы японцами и казнены. Но отец с отрядом еще лет пять после этого партизанил. Так мы и остались в горах. Расчистили себе кусок земли и опять занялись сельским хозяйством. Японцы тогда еще боялись итти далеко в горы, и жили мы поэтому спокойно.
   Так прошло пятнадцать, а может быть, и двадцать лет, точно не скажу. Как вдруг опять японцы пошли в горы. Началась, как мы потом узнали, новая японо-китайская война. Опять нам стало плохо. Всей деревней снялись мы и ушли еще дальше в горы. Отец мой был уже старик, а все-таки не выдержал: взял моего младшего братишку, его дядю (Лань Чжи кивнула в сторону внимательно слушавшего Сюя), еще многих родственников наших позвал с собой и опять пошел партизанить.
   Вся наша семья стала ненавистна японцам. Они объявили награду за голову моего отца. Но все-таки долго не могли его поймать. Год прошел, наверное, после объявления награды, когда они наконец поймали моего отца. Отрубили они ему голову и повесили ее на городских воротах для устрашения населения...
   Старуха говорила ровным, спокойным голосом. Она медленно посасывала трубку, морщила лоб, словно силясь припомнить все прошлое точно, в подробностях. И движения ее были медленны и спокойны, как голос. При вспышках костра было видно, как маленькие черные глаза, затаившиеся в морщинах, горели ненавистью.
   -- ...Остались мы без отца. Человек он был трудолюбивый, упорный и молчаливый. Он умел все делать по крестьянству. Голова у него была умная: для всех он был всегда вожаком, советником. Убили его, и стало нам совсем трудно жить на Формозе. У меня было трое детей и муж, спокойный и незлобивый труженик. Он был сиротой, и отец мой взял его к нам в семью еще мальчиком. Когда убили моего отца, Сюй был тогда еще грудным...
   Старуха закашлялась, и все посмотрели на партизанского командира Сюя, которому ранняя седина уже серебрила виски.
   -- ...Тогда муж мой и младший мой брат решили забрать всю нашу семью и бежать в Китай, потому что японцы ловили нас и превращали в своих рабов, а непокорных истребляли.
   Надо было нам из гор пробиться к берегу моря, найти лодку и бежать. Так мы и поступили. Но только злой дух кружил над нами: уже у самого берега нас выследили японцы. Я успела с грудным младенцем на руках добежать до гор и спрятаться там. Убежал и брат мой. А мужа моего с двумя детьми поймали японцы. Я это хорошо запомнила. Это были японские морские солдаты; было их человек двадцать, все с ружьями, а на ногах у них были такие белые высокие чулки поверх штанов.
   Мы все видели из-за кустов, как они связали мужу руки, вывернув их за спину, и ударами прикладов заставили его сесть на корточки. Потом двое из них выстрелили ему из винтовок прямо в голову. Он так и упал на землю спиной, весь скрюченный. У меня потемнело в глазах от ужаса.
   Солдаты пошли дальше, по берегу. Лодку они нашу не тронули, а возле лодки сидели мои дети: мальчик восьми лет и девочка шести лет. Солдаты ушли далеко, и мы с братом уже хотели выбраться к берегу, как вдруг они повернули обратно. Мы опять спрятались за скалой. Они вернулись назад, к лодке. Девочка, я помню, все кричала, а мальчик подполз к отцу и лег возле него. Один солдат подошел к девочке и что есть силы ударил ее прикладом винтовки по голове. Я уже не помню, что было дальше.
   Когда я очнулась, рот мой был забит травой, и брат крепко держал на нем руку, чтобы я не кричала.
   Солдат на берегу уже не было. Там в разных местах лежали мои дети и муж. Мы подождали до темноты и, когда она наступила, подошли к лодке.
   Муж был мертв, и девочка, и мальчик. Они их всех убили...
   Голос старухи дрогнул, она глубоко вздохнула и замолкла. Она пошарила рукой возле себя, нашла свою палку с металлическим наконечником и ткнула его в костер. Над людьми повисло горестное безмолвие. Лань Чжи низко опустила голову и подалась туловищем вперед, к костру. Никто не видел ее лица, и никто не знал, плачет ли она беззвучно и бесслезно, или напряженно разглядывает в причудливом сверкании пламени картины далекого прошлого.
   Старуха вдруг быстро задвигала палкой в костре, и туча искр вспорхнула в воздух. Лань Чжи откинулась назад. У нее были сухие, с глубокой думой глаза. Отблески пламени играли на ее морщинистом лине, рассекая его светло-коричневыми узкими полосками. И казалось, что это большая жизнь отложила следы свои на ее лице.
   -- ...Лодку японцы не тронули -- почему, не знаю. И отплыли мы втроем: я, брат мой и сын мой Сюй. Мы потеряли счет дням и неделям, столько времени носило нас по бурному морю, пока нам не помогла китайская джонка. Это была джонка пиратов, а они были неплохими людьми, и после того, как мы рассказали про наше горе, они доставили нас к глухому берегу провинции Фуцзянь, снабдили деньгами, продуктами и пожелали доброго счастья.
   Мы прошли всю страну пешком и добрались до пустынных ничьих земель в Шаньси, недалеко отсюда. Сюй женился, когда ему исполнилось семнадцать лет. Нам в семье нужны были дети; мы хотели, чтобы род наш возместил все свои потери.
   Теперь у меня целых три внука: Шан, Ли и Сян. Прожили мы спокойно в этих землях лет тридцать, а может быть, и больше. И опять японцы напали на нашу страну, захватили наш Северо-восток [Северо-восток -- Манчжурия]. Но кругом люди не беспокоились и говорили так: "Северо-восток далеко, до нас не дойдут никогда. Не смогут японцы притти к нам в Шаньси".
   Я не согласилась с такими людьми. Я-то ведь знаю, как японцы приходили на Формозу! Но со мной мало считались, ведь я женщина... А потом и действительно год или два было тихо. Попробовали японцы взять Шанхай, не сумели и ушли.
   Вот тогда-то и пропал мой старший внук Шан. Наши генералы тогда дрались между собой за власть; каждый хотел быть властелином, а о защите родины, о сопротивлении врагам они не думали. Проходили мимо нас войска какого-то генерала и увели с собой моего внука Ша-на. Только через пять лет, нынешней весной, узнали мы о нем. Он теперь ученый человек, большой военный начальник в Восьмой народной армии.
   Узнали мы, что бежал он от генерала и перешел к красным народным войскам в провинции Цзяньси, куда его послали воевать с ними. Учился он в главной школе красных командиров. Теперь он командует целым полком в Восьмой армии, на юге Шаньси. Скоро и здесь будет. Если они сумели пройти через все горы, леса и реки от Цзяньси до Шаньси, то они и сюда дойдут, до наших гор.
   Другого внука, Ли, вы все знаете. Он командует партизанским отрядом, бывает у нас часто на базе. А самый младший внук, Сян, учится сейчас в военной школе в Восьмой армии в Шэньси, будет командиром!
   Вот и все о моей жизни. Больше нечего рассказывать...
   Где-то далеко прозвучал сигнальный рожок.
   -- Это, наверное, идет отряд Ли, -- сказала, оживившись, старуха.
   -- Мать, -- спросил ее Тан, -- а где твой младший брат?
   -- Сун? Он погиб зимой прошлого года, когда нашу деревню забросали бомбами японские самолеты. Вот после этого-то и началось пробуждение народа в нашей округе. Все увидели, что если не сопротивляться, то японцы истребят нас или превратят в рабов. И народ наш поднялся. Приходили к нам люди из красной партии и помогли нам организоваться. Вот и Сюй теперь стал красным. Он организовал эту базу, а я ему помогаю здесь по хозяйственной части. Я женщина старая, и мне уже трудно итти в поход. Но я не могла спокойно оставаться в деревне. Я видела уже две войны с японцами, а теперь вижу третью и хочу, чтобы она была последней и чтобы я дожила до полной победы нашего народа. Это даст мне покой. Наш род всю жизнь дрался с японцами -- и на Формозе и здесь. В этой борьбе я потеряла отца, и детей своих, и братьев, и сестер. Но у меня есть еще внуки и много других детей -- весь наш народ сейчас бьется с врагами. Мне нужно дожить до победы нашего народа над врагами...
   Лань Чжи замолчала.
   -- Ты доживешь, мать, обязательно доживешь! -- горячо встрепенулся Тан. -- Не зря ты носишь такое бессмертное имя [Лань Чжи -- древнее китайское имя; означает: "Орхидея бессмертных"].
   -- Мы победим, мать! Мы не можем не победить теперь, когда весь наш народ поднялся на войну. Это будет тяжелая война за свободу нашей страны. И ты доживешь, мать, до этой великой победы, -- сказал долго молчавший сын ее Сюй.
   Звуки сигнального рожка быстро приближались. Они доносились то слева, то справа, то пропадали опять где-то вдали. В костер подбросили большую охапку веток, и тонкие язычки пламени, лизнув их, стали пробиваться наружу, к воздуху. Внезапно из темноты донеслись голоса быстро идущих людей. К костру подошло несколько человек. Все встали. Молодой командир сбросил с головы серую матерчатую кепку, подошел к Лань Чжи, нежно обнял ее и осторожно усадил обратно на подстилку. Затем он подошел к Сюю и, широко улыбаясь, крепко пожал отцовскую руку. Поздоровавшись со всеми, он опустился на землю и вздохнул:
   -- Ну и устали! Спать буду два дня, не меньше. Бабушка, хорошо бы горячих пельменей поесть, а?
   -- Будут тебе утром пельмени, если заслужил, -- с добродушной строгостью ответила Лань Чжи.
   -- Посуди сама, заслужили мы или нет: радиостанцию целую принесли, оружия не счесть, и продовольствия сколько' хочешь. Продовольствие мы здесь уже, на обратной дороге, подхватили с грузовиков. Кто-то перед нами подорвал большой японский обоз.
   -- Как люди? -- строго спросил у него Сюй.
   Ли опустил голову и тихо прошептал:
   -- За весь месяц потеряли двадцать семь бойцов.
   -- Двадцать семь...
   -- А разве война бывает без жертв? -- мягко сказала старуха.
   -- Отец, -- поднял голову Ли, -- мы не считали сраженных врагов. Мы оставляли их повсюду за собой на дорогах, в сопках. Они не щадили нас, и мы не давали им пощады!
   Костер угасал. Люди поднялись на ноги, простые, суровые, мужественные.

-------------------------------------------------------

   Источник текста: Гнев. Рассказы [о борьбе китайского народа с японскими захватчиками] [Для ст. возраста] / Ал. Хамадан; Рис. Р. Гершаник. -- Москва --Ленинград: Детиздат, 1939 (Москва). -- 200 с., 11 вкл. л. ил.; 20 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru