Хмелев Измаил Петрович
На поденщине
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Хмелев Измаил Петрович
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1881
Обновлено: 11/03/2020. 58k.
Статистика.
Рассказ
:
Проза
Проза
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
НА ПОДЕНЩИНѢ.
На большомъ лугу передъ Ржевомъ паслось городское стадо; впереди, по направленію къ городу, виднѣлись полковыя конюшни; направо растянулась пригородная барская усадьба съ полуразрушенными каменными и деревянными постройками, съ гнилыми заборами и съ запущеннымъ большимъ садомъ, въ одномъ изъ угловъ котораго торчала длинная, покачнувшаяся на сторону мачта съ оборваннымъ флагомъ. Чернѣвшія за полковыми конюшнями, крайнія городскія избенки имѣли такой же грязный и унылый видъ, какъ и усадьба.
Время стояло холодное. Несмотря на то, что наступилъ уже весенній Никола, скоту нечего было ѣсть въ поляхъ. Коровы, ходившія по городскому лугу, жались другъ къ другу съ понурыми головами и не думали щипать жалкихъ всходовъ травы. Маленькій пастушокъ, синій отъ холода, пряталъ свои рученки въ оборванные концы рукавовъ. Отрядъ уланъ ѣхалъ съ водопоя къ конюшнямъ; холодный вѣтеръ видимо дѣйствовалъ и на нихъ непріятно. Я ускорялъ шаги, чтобы сколько-нибудь согрѣться.
На краю придорожной канавы лежалъ пожилой мѣщанинъ съ удочкой и корзиной въ рукахъ.
-- Что, почтенный, ходитъ ли у васъ машина въ Торжокъ? обратился я къ нему, поравнявшись.
-- Нѣтъ, братецъ, не ходитъ. Еще Богъ знаетъ когда ходить-то начнетъ. Землю весной распустило, всѣ насыпи, говорятъ, попортило.
-- Стало быть, опять чинятъ?
-- По всей линіи чинятъ. Около вокзала тоже еще много работы.
-- Здѣшніе работаютъ аль со стороны нанимаютъ?
-- Нѣтъ. Здѣшніе на эту работу не польстятся. У насъ своя работа: день напрялъ, денежки получилъ и шабашъ! Праздники всѣ свободны; а на чугункѣ праздникъ не праздникъ -- работай. Ну, и привычки у нашихъ нѣтъ къ той работѣ.
-- А многоль на чугункѣ даютъ поденно?
-- Шесть гривенъ.
-- И квартиру даютъ?
-- Казармы тамъ есть. Ты самъ откуда будешь?
-- Я Псковскій.
-- Домой что-ль идешь съ Москвы?
-- Домой, да вотъ хочу здѣсь остаться, на сколько времени придется.
-- Тутъ работу найдешь.
Распрощавшись съ мѣщаниномъ, я отправился по указанному пути. Ржевъ оказался значительно больше и богаче Зубцова, Волоколамска и Воскресенска. По ту и другую сторону Волги встрѣчались большіе каменные дома, площади съ длинными рядами каменныхъ лавокъ и множество безграматныхъ вывѣсокъ надъ трактирами, кабаками и разной торговлей. На хорошихъ извощикахъ разъѣзжали богатые горожане. Мостовыя и тротуары не уступали тверскимъ. По переулкамъ и глухимъ улицамъ настроены были изъ бревенъ длинныя анфилады воротъ съ крючками на поперечныхъ перекладинахъ; въ концѣ каждой помѣщался небольшой деревянный сарай съ маховыми колесами -- это были такъ называемыя канатныя фабрики.
Пройдя почти весь городъ и выйдя на конную площадь, я увидалъ вокзалъ. Разфранченные мѣщане въ синихъ поддёвкахъ и нѣмецкихъ пальто, мѣщанки, уродливо одѣтыя, направлялись къ своему любимому мѣсту прогулки: къ кучамъ мусора, глины и щепъ, къ неоконченнымъ постройкамъ желѣзнодорожной станціи.
Николинъ день дѣлалъ свое дѣло. Веселое настроеніе города сказывалось на каждомъ шагу: изъ открытыхъ оконъ трактировъ неслись разудалыя пѣсни, говоръ и смѣхъ; на площади стояли солдаты съ веселыми, красными лицами; два мужика, плотно обнявшись, шли невѣрными шагами изъ города; какая-то баба, толкая въ шею, уговаривала своего мужа остепениться; на углу площади пьяный мужикъ разсуждалъ съ трезвымъ парнемъ:
-- У-ухъ! какъ мое сердце горитъ! Сказать я тебѣ не могу, какое у меня сердце!
-- Объ эфтомъ толковать нечего, иронически отвѣчалъ трезвый парень:-- кабы у тебя не такое сердце, тебя не Николаемъ и звали бы.
-- Вѣрно! кричалъ пьянымъ и довольнымъ голосомъ именинникъ.-- Вѣдь вѣрно? обратился онъ къ проходившему мѣщанину.
-- Вѣрно, другъ любезный, вѣрно!
-- Эхъ, кабы жена у него, да трусливая, проговорилъ съ притворнымъ ужасомъ парень:-- сжегъ бы онъ своимъ сердцемъ всѣхъ на-чисто!
Мужикъ, обладавшій горячимъ сердцемъ, обидѣлся и замолчалъ.
"Вновь открытый трактиръ Вишнякова" показался мнѣ привлекательнѣе другихъ отчасти потому, что находился ближе прочихъ, когда я рѣшилъ напиться чаю и отдохнуть прежде, чѣмъ искать поденной работы, отчасти потому, что посѣтителей въ немъ было особенно много: бѣлыя и розовыя рубахи, синіе мундиры уланъ виднѣлись въ каждомъ окошкѣ. Въ общемъ залѣ солдаты составляли большинство публики, только за двумя столиками сидѣли крестьяне съ крестьянками и мастеровые. Чернорабочихъ тутъ не было, потому что ихъ копеечные кутежи совершались по кабакамъ. Оживленіе посѣтителей въ этотъ день было такъ велико, каждый изъ нихъ до такой степени былъ занятъ съ своими застольными товарищами, чаемъ, водкой, пѣснями и безтолковой бесѣдой, что никто не обращалъ вниманія на другіе столы, никто не осматривалъ вновь приходившихъ, и, противъ обыкновенія, несмотря на вліяніе хмѣля, никто не стремился заводить новыхъ знакомствъ. Пѣсня, пѣвшаяся за однимъ столомъ, не мѣшала ближайшимъ сосѣдямъ пѣть совершенно другую; смѣхъ одной группы не дѣйствовалъ на другихъ; каждый былъ счастливъ самимъ собой или своими пріятелями. Всѣ эти пѣсни, говоръ и стукотня, ежели только перестать прислушиваться къ отдѣльнымъ компаніямъ, сливались въ одинъ ровный гулъ, который, смотря по настроенію слушателя, могъ бы нагнать и тоску, и веселье.
Ни въ трактирѣ, ни у вокзала не узналъ я ничего опредѣленнаго о поденной работѣ. На станціи работы еще не производились: показаніе мѣщанина оказалось невѣрнымъ. Поденщиковъ не было видно, а десятники и разныя личности въ форменныхъ картузахъ давали самые неопредѣленные отвѣты: приходи завтра въ 4 часа, можетъ быть, и попадешь на работу.
-- А сколько тутъ даютъ за день?
-- Пятьдесятъ копеекъ.
-- Мнѣ говорили шесть гривенъ.
-- Брехать можно, да толку изъ того не выходитъ.
-- Харчи и квартира хозяйскіе? продолжалъ я разспрашивать, хотя и предвидѣлъ отрицательный отвѣтъ.
-- Какой тутъ хозяинъ! Гдѣ хошь, тамъ и живи; что хошь, то и ѣшь.
-- А мнѣ говорили, что тутъ казармы для рабочихъ построены.
-- Ну, и ступай наниматься къ тому, кто тебѣ говорилъ.
Вечеромъ, въ тотъ же день, найдя ночлегъ за три копейки у двухъ стариковъ мѣщанъ въ полуразвалившейся трехоконной избушкѣ, опять пошелъ я бродить къ вокзалу и встрѣтилъ тамъ двухъ поденщиковъ. Они шли изъ-за линіи въ городъ. Оба глядѣли какъ будто съ просонья; ногами двигали лѣниво, не торопясь, по всему было видно, что они сладко выспались послѣ выпивки. Одинъ былъ маленькаго роста, брюнетъ, въ давно отслужившихъ срокъ осташахъ и такихъ лохмотьяхъ, какихъ нельзя было найти ни на одной толкучкѣ ни въ уѣздныхъ городахъ, ни въ столицахъ. Желтое, худощавое лицо, обрамленное черной бородкой, дышало силой и добротой; умное выраженіе глазъ дѣлало физіономію еще привлекательнѣе. Насколько можно было судить по первому взгляду, личность эта относилась къ разряду тѣхъ маленькихъ желѣзныхъ людей, которыхъ весьма много между русскимъ крестьянствомъ и въ существованіе которыхъ трудно было бы вѣрить, еслибы не приходилось дѣлать наблюденія своими глазами. Эти люди не могутъ похвалиться ни большимъ ростомъ, ни шириною въ плечахъ, ни выдающеюся мускулатурою, а работаютъ наравнѣ съ силачами, холодъ и голодъ переносятъ лучше многихъ богатырей.
Другой, болѣе высокій поденщикъ, судя по щетинистой бородѣ, которая недѣлю, а можетъ быть и дольше, ожидала бритья, былъ когда-то солдатомъ, но, какъ видно, очень давно, потому что въ одеждѣ его не оставалось уже ничего солдатскаго.
-- Что, земляки, обратился я къ нимъ: -- берутъ ли на машину поденщиковъ? Здравствуйте.
-- Здравствуй. Берутъ, братецъ ты мой, берутъ. Тутъ народъ нуженъ, отвѣчалъ маленькій мужичекъ.-- Ты откедова?
-- Я Псковскій.
-- Скопской? Такъ. Что больно далече зашелъ?
-- Домой пробираюсь съ Москвы.
-- На Торопецъ пойдешь?
-- Да, на Торопецъ.
-- Знаю. Отъ насъ валяльщики въ Торопецкій уѣздъ ходятъ. Плохая, братецъ ты мой, тутъ работа.
-- Плохая-то, плохая, согласился высокій поденщикъ, глядя на своего товарища:-- да можетъ, ему идтить дальше не съ чѣмъ.
-- Это такъ; коли деньги человѣку нужны, на всякую работу пойдетъ. На, братъ, табачку: у меня хорошій.
Мы закурили трубки.
-- А много ли здѣсь даютъ за день?
-- Пятьдесятъ-пять копеекъ.
-- Немного!
-- Гдѣ-жь много!.. Совсѣмъ изъ-за малости работаемъ. Харчи свои, фатера своя...
-- А помѣсячно не рядятъ?
-- Нѣтъ, еще не рядятъ. Помѣсячно-бъ лучше, а такъ-то что?.. Ну и разсчетъ производятъ, какъ нельзя хуже. Мы вторую недѣлю работаемъ, а денегъ, окромя самой малости на харчи, и въ глаза не видали. Пойдешь къ Хилипъ Петрову...
-- Это подрядчикъ?
-- Подрядчикъ. Вѣдь вотъ, жидъ его побери, изъ одной деревни, почитай что сусѣди, свой человѣкъ, а какъ до денегъ, такъ хуже чужого. Придешь за разсчетомъ: "я, говоритъ, ребята, самъ денегъ не получалъ, Красновскій не выдалъ". Пойдешь къ Красновскому, а тотъ и говорить о разсчетѣ не хочетъ: "вы у меня нанимались?" -- Нѣтъ. "Ну, такъ съ меня нечего вамъ и спрашивать".
Слова маленькаго мужичка, Тимоѳея, привели его товарища въ раздраженіе; по словесныя сѣтованія, казалось, ему надоѣли, можетъ быть потому, что толку отъ нихъ онъ видалъ очень мало. Вмѣсто безполезныхъ заочныхъ упрековъ строителямъ желѣзной дороги, ему захотѣлось убѣдить меня не попадать въ такія же тяжелыя условія жизни, въ какія попали они, благодаря обѣщаніямъ Филиппа Петрова, сулившаго имъ при наймѣ безусловно аккуратный разсчетъ.
-- Нечего, братъ, тебѣ лѣзть въ эту петлю, говорилъ высокій поденщикъ:-- мы сами не знаемъ, какъ изъ нея уйтить. Какая это работа! Съ чѣмъ пришелъ, съ тѣмъ и домой пойдешь. Вотъ, еслибы, обратился онъ къ Тимоѳею, какъ бы спрашивая его совѣта:-- на Боровенскую станцію ему порядиться. А то, братъ, поденщина -- не работа.
Тимоѳей одобрилъ мысль своего товарища и принялъ во мнѣ еще болѣе горячее участіе: подробно разсказалъ условія найма на Боровенскую станцію, сообщилъ имя подрядчика, у котораго рядились рабочіе, и время отъѣзда.
-- Тебѣ, братъ, рука на Боровенскую станцію, говорилъ онъ:-- работа помѣсячная и къ дому будетъ много ближе. Въ воскресенье Василій Ехимовъ, этотъ самый боровенскій подрядчикъ, сюда пріѣдетъ; онъ тебя безпремѣнно возьметъ. Нашихъ 30 человѣкъ порядилось, получили по рублю, теперь за пачпортами побёгли; а до воскресенья ты тутъ пробьешься на поденщинѣ. Въ субботу Хилипъ Петровъ обѣщалъ намъ разсчетъ, и ты за два дни получишь.
-- А ты порядился на Боровенскую станцію? спросилъ я Тимоѳея.
Оживленное выраженіе его лица перешло въ полузадумчивое, полугрустное. Онъ отвѣчалъ нехотя, какъ будто не хотѣлъ нетолько говорить, но и вспоминать о причинахъ, мѣшавшихъ ему уйти вмѣстѣ съ односельчанами на заработки.
-- Мнѣ нельзя: я -- одинъ въ домѣ хозяинъ. Ну, ничто-бъ и это, кабы жена порожняя была, а то вотъ теперь, можетъ, ужь родила.
Наступило молчаніе. Тимоѳей опустилъ голову и нахмурилъ брови. Товарищъ его отвернулся и разсматривалъ проходившихъ мѣщанъ.
-- Вы изъ одной деревни? спросилъ я, чтобы перемѣнить разговоръ.
-- Съ нимъ-то, съ Михеемъ?
-- Да.
-- Сусѣди.
Послѣ нѣкоторой паузы Тимоѳей прибавилъ:
-- Пойдемъ съ нами, я тебѣ фатеру Хилипъ Петрова укажу. Ты къ нему сходи, онъ тебя на два дни возьметъ на поденщину. А въ понедѣльникъ поутру вмѣстѣ съ нашими и поѣдешь, коли съ Василій Ехимовымъ сговоришься.
Мы направились къ самымъ глухимъ переулкамъ. Разговоръ дорогой опять наладился. Тимоѳей сообщалъ мнѣ подробности своего бюджета: квартира съ приваркомъ стоила 18 копеекъ въ недѣлю, мука 90 коп. за пудъ, крупа рубль тридцать шесть копеекъ за мѣру. Меньше 15 коп. въ день прожить невозможно. Они съ Михеемъ сами покупали муку для хлѣба и крупу для каши, говядины никогда не ѣли, и у нихъ въ день круглымъ счетомъ выходило по 20 к. на человѣка. Землекопу жить безъ водки и говядины почти невозможно, потому что земляная работа одна изъ самыхъ тяжелыхъ. Тридцати-пяти копеечный остатокъ отъ поденной платы неминуемо долженъ былъ уменьшаться отъ употребленія или водки, или говядины. Праздники, въ которые работы не производились, требовали обыденныхъ расходовъ и еще больше уменьшали скудный остатокъ. Вотъ тутъ и живи, плати подати, земскія повинности, пополняй застой въ домашнихъ работахъ.
-- Ну, все бы еще можно было здѣсь оставаться, кабы разсчитывали по чести. Да этого, кажись, не дождешься. Довольно ужь насмотрѣлись!
Тимоѳей задумался.
-- Шабашъ, Хилипъ Петровичъ! произнесъ онъ рѣшительнымъ тономъ и махнувши рукой: -- какъ денежки получу, такъ и домой; я -- тебѣ не работникъ.
-- Ежели ты уйдешь, и я не останусь, сказалъ Михей.-- Мы и около дому работу найдемъ, и въ лѣсу, и на фабрикѣ.
Тимоѳей зло и насмѣшливо улыбнулся.
-- Была бы шея, а петля найдется!
По указанію Тимоѳея, я отправился наниматься къ Филиппу Петрову.
Въ небольшой мѣщанской избѣ тучная фигура подрядчика расположилась въ какой-то безсмысленной позѣ на стулѣ передъ окномъ. Кажется, онъ только что возсталъ отъ крѣпчайшаго сна и не успѣлъ еще сбросить съ себя одурѣлаго вида. Ситцевая рубаха была распоясана, сапоги роскошно смазаны дегтемъ, лицо опухло, маленькіе глазки заплыли жиромъ, руки казались налитыми какой-то грязно-сѣрой матеріей, растянувшей рыхлую кожу.
При моемъ появленіи, Филиппъ Петровъ не захотѣлъ повернуть головы и только лѣниво покосился на дверь однимъ глазомъ.
-- Что надо? промычалъ онъ жирнымъ голосомъ.
-- Мнѣ говорили, что вы на поденщину рядите. Не будетъ ли мнѣ работы?
Замѣтивъ, что костюмъ мой не походилъ на одежду мѣстныхъ крестьянъ, подрядчикъ обернулся и осмотрѣлъ меня съ ногъ до головы.
-- Ты откудова?
-- Псковскій.
Филиппъ Петровъ помолчалъ.
-- Какъ же ты сюда попалъ?
-- Домой иду изъ Москвы.
-- Работа есть. На земляной работѣ бывалъ?
-- Бывалъ.
Филиппъ Петровъ сдѣлалъ видъ, какъ будто переговоры покончены. Вошла хозяйка и предложила мнѣ сѣсть, подвинувъ скамью противъ дверей чистой комнаты, въ которой сидѣлъ подрядчикъ.
-- Сядь-ко, молодецъ, потолкуй.
-- Что-жь, Филиппъ Петровичъ, приходить завтра? спросилъ я, добиваясь окончательнаго рѣшенія.
Филиппъ Петровъ поднялся, потянулся и пошелъ вонъ изъ избы. Проходя мимо меня, онъ остановился.
-- Не знаю, какъ съ деньгами-то. У тебя на харчи есть ли?
-- На два дни будетъ.
Филиппъ Петровъ еще разъ потянулся и вышелъ на дворъ. Хозяйка сообщила мнѣ, что до субботы инженеръ денегъ не выдастъ, а когда ея жирный постоялецъ вернулся, она за него обѣщала вѣрный разсчетъ въ субботу.
-- Приходи, проговорилъ наконецъ Филиппъ Петровъ, не отвергая, но и не подтверждая обѣщаній хозяйки.
-- Ну что, велѣлъ приходить? спрашивали Тимоѳей съ Михеемъ, стоявшіе у воротъ своей квартиры, когда я проходилъ мимо.
-- Велѣлъ, только говоритъ: денегъ теперь нѣтъ.
-- Въ субботу получишь. Насъ безпремѣнно въ субботу разсчитать обѣщался. Слушай, Петра, продолжалъ Тимоѳей, подумавъ:-- ты говорилъ по три копейки за ночлегъ платишь?
-- Да, отвѣчалъ я, не догадываясь къ чему клонится подобный вопросъ.
-- Этакъ вѣдь жить нельзя. Три копейки за одинъ только ночлегъ! Надо будетъ платить еще за харчи да за приварокъ; сколько-жь тебѣ отъ полтины останется?
-- И самъ вижу, что дорого, да не знаю, гдѣ другую квартиру искать. Съ одного человѣка наврядъ ли возьмутъ гдѣ дешевле.
-- Это вѣрно, одинъ не найдешь. Если мы домой не уйдемъ, а ты съ Василій Екимовымъ не поладишь, переходи къ намъ. Въ артели-то лучше, а такъ-то тебѣ одному не прожить.
Такимъ образомъ рѣшено было мое присоединеніе къ нимъ, если на будущую недѣлю всѣ трое останемся въ Ржевѣ.
Меня всегда поражалъ фактъ быстраго сближенія людей, принадлежащихъ къ какой-нибудь одной общей сектѣ, гонимой другими людьми. Нѣчто подобное замѣчается и у нашихъ чернорабочихъ.
На другой день, въ четыре часа утра, рабочіе собрались къ дому Филиппа Петрова. Долго стояли мы подъ окнами, дрожа отъ мороза, пока, наконецъ, въ форточкѣ показалась заспанная рожа молодого парня, будущаго кулака и подрядчика, а нынѣ еще только начинающаго формировать свою совѣсть и свой мозгъ на тотъ ладъ, который необходимъ для успѣшнаго объегориванья. Парень этотъ разыгрывалъ роль адъютанта при нашемъ патронѣ, жилъ съ нимъ на одной квартирѣ и поучался у него практической мудрости.
-- Ваня! обратился къ нему одинъ изъ поденщиковъ:-- отвори, братецъ, мы чисто иззябли.
Ваня былъ еще при самомъ началѣ торной дороги, а потому считалъ еще нужнымъ поддерживать съ рабочими добрыя отношенія, какъ съ равными. Онъ самъ еще работалъ поденно, высокомѣріе вслѣдствіе этого было бы неумѣстно. Съ любезнымъ видомъ пошелъ онъ отворять намъ калитку и, впустивъ всѣхъ въ переднюю комнату, сталъ составлять списокъ явившихся на работу. Филиппъ Петровъ или, какъ его за глаза называли, Хиль, зѣвая и потягиваясь, медленно совершалъ въ это время свой утренній туалетъ.
Составивъ списокъ, Ваня отправился раздавать намъ лопаты, причемъ захватилъ и на свою долю, преобразившись такимъ образомъ изъ полуначальника въ рядового.
-- Сегодня, ребята, будемъ работать за бойней; Красновскій записку прислалъ, объяснилъ намъ Филиппъ Петровъ, когда къ нему обратились съ вопросомъ, почему онъ насъ ведетъ къ вокзалу, а не къ обычному мѣсту работы на переѣздъ.
Никому не хотѣлось отлучаться изъ города, да и предстоящая за бойней работа пугала всѣхъ, кому она была извѣстна по горькому опыту.
-- Охъ, Филиппъ Петровичъ, тамъ же работа самая дурная! теперича глину и ломомъ не отворотишь, замѣтилъ жалобнымъ голосомъ Михей.
Хиль хорошо это зналъ, но старался утѣшить.
-- Ну, какъ-нибудь ковырять будешь, говорилъ онъ, растягивая каждое слово и улыбаясь: -- работа вѣдь тамъ не урочная. А взяли ли хлѣба, ребята, чтобы намъ въ эти два дни въ деревнѣ не христорадничать; десять верстъ до городу ходить далеко.
У нѣкоторыхъ хлѣба не оказалось, и они были поставлены этимъ въ довольно затруднительное положеніе; между прочими и я не взялъ съ собой ничего съѣстного потому, что не ожидалъ двухдневной отлучки изъ города, но Тимоѳей съ Михеемъ, переговоривъ между собою, предложили мнѣ свой запасъ.
-- Ты ѣшь хлѣбъ съ нами, чѣмъ тебѣ по деревнѣ бѣгать разыскивать. Послѣ отдашь. Ну, и попадемъ же сегодня мы на работу! Нѣтъ хуже конной!
Конной работой называли такую, при которой землю отвозили на лошадяхъ. Чернорабочихъ не легко запугать тяжелой работой, но существуетъ предѣлъ, за который и они боятся переступать. Живя далеко отъ дома безъ денегъ и безъ малѣйшей надежды на медицинскую помощь, каждый изъ нихъ боится болѣзни почти такъ же сильно, какъ смерти. Самый несчастный человѣкъ невольно бережетъ свою жизнь, и никакая долговременная культура не въ состояніи убить чувства самосохраненія. Зато удается устроить такъ, что, несмотря на боязнь помереть, работа все-таки исполняется.
Для переѣзда изъ Ржева намъ позволено было воспользоваться поѣздомъ, перевозившимъ песокъ. Сидя на платформахъ и прячась другъ за друга отъ холоднаго вѣтра, доѣхали мы по волнообразнымъ рельсамъ и сквознымъ, недостроеннымъ мостамъ до мѣста работы.
Въ воскресенье ожидали комиссію изъ Торжка. По этому случаю по всей линіи въ оставшіеся два дня надо было сдѣлать всѣ необходимѣйшія поправки. Десятники хотѣли отличиться вередъ начальствомъ, но прибавлять поденной платы имъ не хотѣлось. Они призвали на помощь всѣ способности своего спеціальнаго разума, и подъ конецъ дня на томъ участкѣ, гдѣ я работалъ, результаты получились но истинѣ поразительные. Сработано было такъ много, что у десятниковъ развилось самое лучшее настроеніе духа, зато изнемогшіе отъ чрезмѣрныхъ усилій рабочіе проклинали судьбу.
Мы срывали откосъ, чтобы потомъ перемѣстить рельсы. Тридцать два человѣка раздѣлялись на восемь группъ; каждая группа нарывала на двѣ лошади, да еще была одна лишняя подвода, на которую нарывали всѣ группы. Впереди поставлены были такіе четыре поденщика, которые, по глупости и малой развитости, старались щегольнуть передъ прикащикомъ своимъ удальствомъ, изнуряя себя чрезмѣрной работой. Безъ сомнѣнія, главною побудительною причиною дѣйствовать такимъ образомъ была не щедрая лесть десятниковъ, а возвышенная поденная плата; первая группа получала, подъ условіемъ не сообщать никому, по шестидесяти и семидесяти копеекъ въ день. Когда первая колымажка наполнялась и лошадь трогалась съ мѣста, другія лошади шли за ней, и, такимъ образомъ, всѣмъ заднимъ группамъ невозможно было отставать отъ первой.
Лошади отвозили землю недалеко, такъ что процессъ нарыванія не прерывался, и передохнуть можно было только въ такомъ случаѣ, если нарыть удавалось ранѣе переднихъ группъ. Но къ этому стремились всѣ поголовно, и такая безумная тактика погоняла насъ лучше прикащиковъ. Некогда было закурить трубки, некогда было напиться воды; глина едва отламывалась ломомъ, а ломовъ у насъ не было, за исключеніемъ одной группы. Работа лопатой при такой безумной поспѣшности и на такомъ грунтѣ была бы совершенно невыносима, еслибы къ понудительнымъ крикамъ десятниковъ не присоединялась безъисходная нужда въ деньгахъ.
К*, влѣзшій добровольно въ шкуру чернорабочаго въ Сѣверной Америкѣ, описываетъ нѣчто подобное, но тамъ онъ изнемогалъ отъ непривычки, а товарищи его, землекопы, переносили работу довольно легко; здѣсь же, подъ конецъ дня, шатались отъ усталости такіе рабочіе, которые, казалось, родились землекопами.
Шутки, остроты и разговоръ, возникающіе всегда на сгонной работѣ, слышались только первое время; но часа черезъ два или три мало по малу перешли въ сердитую брань и проклятія. Дѣти, водившія лошадей, кричали и ругали другъ друга, подражая взрослымъ товарищамъ. Даже десятники присмирѣли, видя общее раздраженіе, и только самыхъ смирныхъ продолжали ругать.
Время приближалось къ обѣду. Шелъ маленькій дождикъ; ноги скользили внизъ по откосу, и стоило большихъ усилій держаться на мѣстѣ. Захваченная съ большимъ трудомъ глина такъ плотно прилипала къ лопатѣ, что сбросить ее можно было только сильнымъ размахомъ или ударомъ о край колымаги. Лошади, и безъ того чуть не кубаремъ летавшія вмѣстѣ съ телегами съ крутого откоса, теперь еще больше скользили и падали на размоченной глинѣ, такъ что восьми и десятилѣтніе вожаки ихъ подвергались серьёзной опасности. Армяки и поддёвки намокли, лапотники промочили онучи. Глина начинала приходить въ такое состояніе, при которомъ ломомъ ее не отломишь и на лопату не заберешь.
-- Ребята, анженеры пріѣхали, крикнулъ кто-то радостнымъ голосомъ.
-- Гдѣ?
-- Вонъ за будкой паровозъ остановился. Видишь дымокъ? Пѣшими сюда идутъ.
-- Деньги, ребята, привезли, завтра разсчетъ получимъ.
На линіи показался высокій молодой господинъ въ щегольскомъ пальто, въ бѣломъ картузѣ, съ физіономіей, напоминавшей типъ польскихъ евреевъ. Десятники и подрядчики сейчасъ же составили позади его свиту. Когда я присмотрѣлся поближе, лицо инженера показалось мнѣ очень знакомымъ.
-- Это кто такой? обратился я къ сосѣду, желая удостовѣриться.
-- Фигуринъ.
-- Можетъ, Фигура?
-- А кто его знаетъ, и Фигуринымъ зовутъ его, и Фигурой; а ты почемъ его знаешь?
-- Тутъ къ одному барину онъ ѣздилъ, у котораго я работалъ.
Дѣйствительно, при исполненіи лакейской должности у одного изъ Старицкихъ помѣщиковъ, довелось мнѣ видѣть этого господина и однажды, за вкуснымъ деревенскимъ завтракомъ, въ обществѣ нѣсколькихъ барышень, восхищавшихся душевными качествами этого молодого двигателя прогресса, слышать его разсужденія о рабочихъ...
Этотъ-то самый Фигура, котораго я годъ тому назадъ видѣлъ при совершенно другой обстановкѣ, шелъ теперь очень важно, маленькими шажками, не поворачивая головы ни въ ту, ни въ другую сторону и выслушивая доклады десятниковъ, шедшихъ сзади его и изгибавшихся какъ-то особенно, чтобы Фигурѣ слышнѣе было все, что они говорили.
Черезъ нѣсколько времени, когда бѣлый картузъ скрылся по направленію къ городу, кто-то изъ болѣе зоркихъ сообщилъ, что "резина бѣжитъ". Всѣ стали смотрѣть на линію, не переставая, впрочемъ, дѣйствовать заступомъ. Фигура торжественно возвращался, сидя на передней скамейкѣ дрезины. Нѣсколько молодыхъ дѣвушекъ вертѣли колеса и везли, такимъ образомъ, своего молодого начальника. Съ неподвижной шеей, какъ и прежде, проѣхалъ онъ мимо насъ къ паровозу.
-- Уѣхалъ, братцы; можетъ, и денегъ не привозилъ! крикнулъ мой сосѣдъ, иронически поглядывая на товарищей.
-- Намъ все одно, отвѣчали ему сердито: -- завтра безпремѣнно разсчетъ просить надо. Гдѣ хоть, тамъ и бери денегъ, съ голоду намъ не околѣвать же.
Наступило время обѣда. Замѣчательна была пища, которая поддерживала наши силы для исполненія работы, могущей по истинѣ назваться лошадиной. Обѣдъ нашъ состоялъ изъ воды съ небольшимъ количествомъ соли и накрошеннымъ хлѣбомъ, а вечеромъ намъ удалось воду замѣнить квасомъ, но, кромѣ хлѣба, такъ же, какъ и утромъ, не было ничего.
Послѣ обѣда дождикъ, шедшій почти съ самаго утра, наконецъ, до такой степени размочилъ глину, что лошадямъ невозможно было ни спускаться, ни подыматься по откосу. За часъ или полтора до обыкновеннаго времени десятники велѣли намъ пошабашить. Часовъ тринадцать мы все-таки проработали, и работа эта, окончившаяся ранѣе сроку, была такова, что за ужиномъ даже самые терпѣливые, подъ вліяніемъ голода и крайняго утомленія, негодовали на нее.
Тимоѳей, дѣйствительно оказавшійся однимъ изъ лучшихъ работниковъ, жаловался на боль въ ладоняхъ; Иванъ, адъютантъ Филиппа Петрова, не могъ ступить на правую ногу. У всѣхъ состоялось единодушное рѣшеніе -- уйти на другой день въ городъ.
Слышались самые горькіе упреки десятникамъ, подрядчикамъ и строителямъ-инженерамъ.
Хозяйка, пустившая насъ ночевать, принимала самое искреннее участіе въ нашемъ дѣлѣ, и чѣмъ злѣе становились отзывы нѣкоторыхъ рабочихъ объ инженерахъ, тѣмъ безпокойнѣе начинала она насъ оглядывать. Ей хотѣлось уговорить своихъ постояльцевъ быть посмирнѣе, чтобы не ухудшить еще больше и безъ того худого до крайности положенія.
-- Ребятушки, голубчики вы мои! говорила она: -- ничего вы такъ-то не сдѣлаете, не найдете вы на нихъ суда нигдѣ. Получите-ка вы денежки прежде -- ну, тогда, Богъ съ вами, говорите, что знаете. Давно-ль у меня парень стоялъ, разсчету не могъ дождаться, ѣсть было нечего. Ждалъ, ждалъ... сталъ такъ-то строго съ Фигуринымъ говорить, такъ тотъ такъ въ грудки и лѣзетъ. Вѣдь по тридцати копеекъ его разсчиталъ! Нѣтъ, ребятушки, съ ними какъ мягче, то лучше.
Никто, повидимому, съ ней не былъ согласенъ.
-- Ты, тетка, пустого не говори, возразилъ Сёма, плечистый рыжій мужикъ, работавшій почти цѣлый день за двоихъ и бывшій однимъ изъ немногихъ, успѣвавшихъ курить, пока другіе кончали нарывать колымаги:-- видѣлъ я одного такого мягкаго, какъ его Рогалевъ билъ на откосѣ!
Въ этомъ родѣ продолжалась наша бесѣда, и много горькихъ истинъ высказывалось о желѣзной дорогѣ. Ни малѣйшей пользы не предвидѣли эти темные люди отъ проведенія новой линіи, а отчужденіе земель и обсчитываніе на работѣ представляли уже огромный вредъ въ настоящее время. Ни одинъ человѣкъ изъ нашей артели не смотрѣлъ на желѣзныя дороги иначе, какъ на всякое другое торговое или промышленное предпріятіе. Еслибы кто-нибудь въ этотъ вечеръ заговорилъ объ общей пользѣ желѣзныхъ дорогъ, о томъ, что онѣ должны называться двигателями прогресса, никто изъ насъ не задумался бы назвать такого говоруна дуракомъ.
-- Коли тебѣ выгода отъ желѣзной дороги, сказали бы ему:-- такъ ты и загребай денежки молча, а про насъ, другъ любезный, не ври.
Спать мы легли на грязномъ полу, подостлавъ немного соломы и положивъ подъ головы свои собственныя руки; но такъ какъ было еще довольно рано, то разговоры не прекращались. Несмотря на всѣ неудобства и плохой ужинъ, утомленіе мало по малу уменьшалось, и изъ разговоровъ я сталъ замѣчать, что намѣреніе наше уйти завтра въ городъ не такъ твердо задумано, какъ это казалось мнѣ прежде. Многимъ не хотѣлось ссориться съ Филиппомъ Петровымъ въ послѣдній день передъ полученіемъ денегъ, и они сначала намеками, а потомъ и совершенно ясно стали уговаривать принять другія условія, при которыхъ наврядъ ли пришлось бы намъ уйти въ городъ.
Прежде никому въ голову не приходило, чтобы Филиппъ Петровъ вздумалъ намъ выдать за сегодняшній день не полную плату, но когда объ этомъ заговорили, когда припомнили нѣкоторые намеки, сдѣланные Филипомъ Петровымъ при концѣ работы, тогда опасеніе начало закрадываться и въ умы большинства. На этомъ-то опасеніи и были основаны новыя условія стачки, о принятіи которыхъ заботились всѣ, у кого было больше нужды.
-- Эхъ, братцы, отвѣчалъ одинъ изъ поденщиковъ, когда ему замѣтили, что онъ труситъ:-- я-то не трушу, да нужда моя труситъ. У меня дома жена съ ребятами безъ хлѣба сидитъ. Что же теперича будетъ, ежели я отсюда безъ денегъ вернусь. Хлѣба мнѣ міръ не подаритъ.
-- Ну, пускай такъ будетъ, ребята, сказалъ Сёма, до сихъ поръ упорно стоявшій на томъ, чтобы уходить завтра въ Ржевъ, какія бы уступки ни дѣлалъ подрядчикъ:-- пускай будетъ такъ: ежели положитъ Хиль за сегодняшній день намъ полную плату, отработаемъ завтра, чортъ съ нимъ; ежели же хоша копейку съ насъ вычтетъ -- уйдемъ, безъ разговору уйдемъ! А за заработанныя денежки бояться мнѣ нечего, въ деревнѣ-то онъ отъ меня не уйдетъ, мы съ нимъ сусѣди. Я ему проходу не дамъ, въ церкви на людяхъ осрамлю!
У другихъ не было столь же сильнаго средства допечь Филиппа Петрова въ случаѣ, если онъ не додастъ чего-нибудь по разсчету; тѣмъ не менѣе, всѣ согласились на то, что предлагалъ Сёма.
Одинъ только Иванъ, о которомъ я уже говорилъ, находился въ совершенно исключительномъ положеніи. Не хотѣлось Ивану работать, потому что нога его страшно болѣла, а уйти одному значило бы набросить на себя самую неблаговидную тѣнь въ глазахъ своего покровителя. Надо было настаивать, чтобы вся артель забастовала на завтрашній день, т. е. надо было становиться въ нѣкоторомъ родѣ зачинщикомъ.
На лицѣ Ивана изображалась внутренняя борьба: какъ ни вертись, а ногѣ и Филиппу Петрову не угодишь въ одно время. Въ минуту преобладанія чувства самосохраненія, Иванъ говорилъ, что онъ и
самъ
на такую работу не приглашаетъ, если завтра будетъ все то, что сегодня.
-- Тутъ и ноги, и руки попортишь, я и теперь на одну ногу ступить не могу.
Стихъ понемногу нашъ говоръ, послышался храпъ и тяжелые сонные вздохи. Непробудный сонъ воцарился въ избѣ, не спала только одна старуха на печкѣ. Тимоѳей, лежавшій рядомъ со мной, стоналъ и метался: ему снился поѣздъ, сошедшій съ рельсовъ, отъ котораго онъ съ ужасомъ прятался подъ мосты и за насыпи. Вѣроятно, и многимъ снилось въ эту ночь что-нибудь въ этомъ же родѣ.
Наступило утро.
Молча стали мы обуваться, всѣ смотрѣли угрюмо, но не потому, чтобы вчерашняя злоба на Хиля усилилась. Напротивъ, надъ этимъ чувствомъ все больше и больше брало верхъ совершенно другое: досада на опрометчивую горячность и сознаніе неминуемаго убытка отъ ссоры съ подрядчикомъ. Нехорошо дѣлается человѣку, когда приходится отрекаться отъ своихъ словъ, и еще хуже, когда такой поступокъ обусловливается страхомъ нужды. Прежней рѣшимости уйти въ городъ у многихъ ужь не было, а когда мы пришли на мѣсто работы, когда Филиппъ Петровъ, обругавъ всѣхъ насъ огуломъ и объявивъ, что денегъ за полный день ни за что не выдастъ, тогда артель наша раздѣлилась на двѣ неравныя половины: меньшая продолжала упорствовать, а большая пошла на работу; но и меньшая половина, стоя около будки, медлила уходить въ городъ, а Филиппъ Петровъ, отойдя немного, продолжалъ уговаривать, обращаясь то къ тому, то къ другому.
-- Ну, что ты, Михѣй, пустяки дѣлаешь? говорилъ онъ: -- чего ты на этихъ дураковъ смотришь? Ты вѣдь -- не мальчикъ какой, чтобы съ чужого голоса пѣть. Ну, зачѣмъ ты въ городъ пойдешь? Кого ты тамъ не видалъ? Пятьдесятъ пять копеекъ на дорогѣ не сыщешь. И что ты за мужикъ, коли боишься работы?
Михѣй пошелъ на откосъ; но наврядъ ли онъ слышалъ хоть одно слово изъ увѣщательной рѣчи Хиля. Цѣлый рядъ мыслей проходилъ въ его головѣ, пока говорилъ подрядчикъ, и должно быть не радостны были эти мысли, заставившія его взяться за заступъ.
За Михѣемъ ушло еще нѣсколько человѣкъ. Никто изъ нихъ не оправдывался, потому что каждый зналъ, что всѣмъ другимъ хорошо извѣстны причины, заставлявшія покоряться волѣ подрядчика.
Около будки оставалось совсѣмъ уже мало. Филиппъ Петровъ въ надеждѣ, что эти немногіе поколеблются сами собой и присоединятся къ послушнымъ, ушелъ къ работѣ.
Кончилось тѣмъ, что во Ржевъ ушли только трое: я, Тимоѳей да Сема. Ушли мы, думая отыскать работу на станціи, но работы тамъ не сыскали и цѣлый день прошлялись по городу безъ дѣла.
Время безконечно тянулось. Сколько возможно было, мы спали, лежали, ходили. Когда надоѣло безъ цѣли слоняться по улицамъ, пошли въ трактиръ. Чай пили часа полтора, выкурили множество трубокъ, выпили по стаканчику водки, а времени все-таки оставалось еще много до вечера. Пошли мы на рынокъ; медленными шагами пробирались между народомъ и останавливались вездѣ, гдѣ только была какая-нибудь причина.
-- Ишь, разбойникъ, за какую овцу четыре безъ четверти даетъ, замѣтилъ я Тимоѳею, указывая на покупателя-мѣщапина.
-- Цѣна небольшая, отвѣчалъ Тимоѳей, внимательно осмотрѣвъ овцу. Потомъ прибавилъ:-- лѣтось у меня двѣ овцы, у одной ужь въ полматки два ягненка было, за подати продали за 6 рублей. Вотъ дарма-то пропали, а какія были овечки!
Въ заднихъ рядахъ маленькихъ деревянныхъ лавочекъ нашлась торговка, знакомая Тимоѳею, которая угостила насъ табакомъ и разсказала длиннѣйшую исторію о томъ, какъ полиція за что-то прижимала одну изъ ея сосѣдокъ и какъ теперь эта сосѣдка-вдова голодаетъ со всѣми своими малыми ребятишками и не можетъ горю помочь торговлей потому, что лавку ея забили въ такой закоулокъ, куда не заходитъ ни одна душа человѣческая.
Осмотрѣли мы лавочки, походили около лотковъ съ разными пряниками и сластями, посмотрѣли, какъ торгуются люди. Нечѣмъ было разогнать скуку.
-- Что это ныньче какой день длинный! ходимъ, ходимъ и конца ему нѣтъ, говорилъ Тимоѳей:-- пойдемъ ко мнѣ, не пришли ли изъ деревни наши ребята?
-- Пойдемъ, пожалуй. Какой-то будетъ сегодня разсчетъ?
-- Говорятъ, нечего сегодня и ходить за разсчетомъ. Завтра вечеромъ въ 5 часовъ комиссія изъ Торжка будетъ: она всѣхъ и разсчитаетъ.
-- Да ты, Сёма, гдѣ это слышалъ?
-- Мнѣ еще вчерась Иванъ говорилъ, что теперь и у самого Красновскаго денегъ нѣту. Надо полагать, въ карты продулся.
Подошелъ какой-то пьяный солдатикъ.
-- Гдѣ, земляки, работаете?
-- Тутъ на дорогѣ.
-- Дорого-ль платятъ?
-- Пятьдесятъ пять копеекъ.
-- Дѣло!
-- Ну, братъ, хорошаго-то видѣли мало.
-- Что такъ?
-- Да разсчетъ затягиваютъ. Каждый день денегъ не выдаютъ. Обѣщали разсчитывать по субботамъ, а теперь и по двѣ недѣли не получаемъ.
-- А-а! Значитъ, мошенники! заключилъ солдатъ злорадостнымъ голосомъ, какъ будто ему удалось поймать кого-нибудь на мѣстѣ преступленія.-- Дайте, землячки, покурить: табакъ свой на заводѣ оставилъ. Такихъ, братцы, хорошо бываетъ пугнуть, продолжалъ онъ, показывая кулакъ: -- намять хорошенько бока, забыли бы и про мошенничество.
Тимоѳей недовѣрчиво посмотрѣлъ на солдата.
-- Инженера не испужаешь, сказалъ онъ тономъ глубокаго убѣжденія.
-- Неровенъ часъ. Кто пугать станетъ, тоже вѣдь и они -- люди, ребра-то и у нихъ не желѣзныя. Спасибо, други, табакъ славный, только маненичко отсырѣлъ.
И солдатикъ поплелся въ кабакъ допивать свою порцію.
Кое-какъ прошелъ день. Прошло и воскресенье. Утромъ я нанялся у Василія Ефимова на Боровенскую станцію; наступилъ вечеръ. Ни одна артель не получила обѣщаннаго разсчета. Къ пяти часамъ у вокзала собралась огромная толпа поденщиковъ и поденщицъ. Ожидали комиссію. Безмолвные и сердитые, стояли мы на площадкѣ. Многимъ надо было идти въ деревню домой, а ихъ задерживали, оттягивая разсчетъ. У многихъ давно не было ни копейки, и они послѣдніе дни работали впроголодь. Понятно, съ какимъ нетерпѣніемъ ожидали всѣ инженеровъ и какъ твердо рѣшились эти жалкіе люди отстоять свое право хоть на тѣ гроши, которые имъ слѣдовали по условію найма.
-- Что-то будетъ? дадутъ-ли денегъ? говорили рабочіе и наблюдали за всѣмъ, что происходило вокругъ, чтобы лишній разъ убѣдиться въ дѣйствительности ожиданія поѣзда и точнѣе опредѣлить время его прибытія.
Судя по сложнымъ приготовленіямъ къ встрѣчѣ, надо было думать, что инженеры несомнѣнно пріѣдутъ и что пріѣдетъ ихъ очень много: нѣсколько троекъ въ ямской сбруѣ стояли у подъѣзда вокзала; пары и одиночки тѣснились тутъ же; за ними стояли городскіе извощики, старавшіеся пробраться поближе и постоянно кѣмъ-нибудь прогоняемые, иногда совершенно постороннимъ лицомъ. Пузатый жандармъ расхаживалъ по крылечку и гордо посматривалъ на толпу. Нарядные десятники, съ Роголевымъ во главѣ, суетились безъ всякаго смысла и чрезвычайно огорчались тѣмъ, что рабочіе непремѣнно хотѣли стоять у самаго выхода, чтобы не пропустить инженеровъ.
-- Куда вы лѣзете, черти! кричалъ одинъ изъ десятниковъ: -- сказано: получите сегодня разсчетъ -- ну, и позовутъ, когда будутъ раздавать деньги.
Но власть десятниковъ только на работѣ имѣла значеніе; по праздникамъ же и особенно въ такую минуту никто не думалъ ей подчиняться.
-- Куда самъ-то ты лѣзешь? Не твое дѣло! отвѣчали грубо рабочіе:-- ступай откуда пришелъ!
-- Я вамъ покажу не твое дѣло! Подите прочь!
-- Что вы, братцы, съ нимъ разговариваете? самый это -- пустой человѣкъ, замѣтилъ какой-то солдатъ, желая оскорбить назойливаго десятника презрительнымъ тономъ.
-- Прошка, или ты впередъ, говорила красивая дѣвушка, обращаясь къ тому же солдату.
-- Ну, нѣтъ, красавица; я только два дни работалъ, такъ мнѣ за всѣхъ васъ шумѣть не приходится.
-- Не все равно?
-- Ладно! Всѣ просить будемъ, нечего одному зря соваться.
На платформѣ набралось, между тѣмъ, много разныхъ гуляющихъ. Они также ожидали поѣзда, но съ гораздо большимъ терпѣніемъ и безъ всякой тревоги. Молоденькія мѣщанки подъ зонтиками, степенные старики и старухи расхаживали по подмосткамъ, любуясь своими нарядами и своимъ почтеннымъ, внушающимъ уваженіе видомъ. Какіе тутъ велись разговоры -- не знаю: у меня не являлось охоты прислушиваться, да и гуляющіе не потерпѣли бы въ своей компаніи мужика. Точно отъ работы какой изморились, такъ они медленно ходили, повертывались и говорили. Несравненно болѣе подвижные мальчишки сновали между разодѣтой толпой и далеко забѣгали впередъ, чтобы разсмотрѣть прежде всѣхъ дымокъ паровоза.
-- Петька, поѣздъ катитъ!
-- Врешь?
-- Гляди, противъ лѣсу дымокъ столбикомъ подымается. Побѣжимъ, Петинька!
Петинька кинулся изо всѣхъ силъ отъ платформы и, глядя на далекій дымокъ, со всего маху налетѣлъ на десятника, спѣшившаго къ вокзалу сдѣлать окончательныя приготовленія къ встрѣчѣ. Петинька только крякнулъ, а десятникъ молча хотѣлъ-было ухватить его за вихоръ, но въ попыхахъ промахнулся и побѣжалъ къ станціи, даже не успѣвъ обругаться.
Страннымъ образомъ готовились столкнуться другъ съ другомъ совершенно различные люди. Господа, ѣхавшіе въ вагонѣ перваго класса, думали свою думу; рабочіе, стоявшіе на площадкѣ -- свою. Жизнь подъѣзжавшихъ шла своей собственной торной дорожкой, имѣла свои собственныя радости и надежды, заключалась въ своихъ собственныхъ узенькихъ рамкахъ, рѣзко обособлявшихъ ее отъ внѣшняго міра, и смыслъ ея былъ совершенно особенный, чуждый и неизвѣстный для ожидавшей толпы. Служебные интересы и домашнія сплетни, возможно большая роскошь для удовлетворенія маленькаго тщеславія, оригинальныя выдумки въ видѣ національныхъ костюмовъ для кучеровъ и невиданной въ Твери краковской упряжи, сердечныя отношенія къ кисейнымъ барышнямъ сосѣднихъ имѣній, ожиданіе желѣзно-дорожныхъ празднествъ: ужиновъ, баловъ и обѣдовъ, и множество всякихъ другихъ мелочей, соединявшихся между собою и называвшихся иногда нелѣпо громкими именами -- это составляло все, чѣмъ жили и радовались господа инженеры. Благородныя фразы и высокія чувства зачастую являлись тутъ, какъ красивыя блестки, и всѣхъ, кто кичился развитіемъ, обманывали своимъ мишурнымъ значеніемъ потому, что всѣ они хотѣли быть обманутыми по своей доброй волѣ. Была въ этой жизни одна темная черта, это -- неизбѣжность сношеній съ низшими классами, но она рѣдко выступала на первый планъ, а многолѣтній опытъ помогалъ довести непріятность сношеній до минимума.
И у рабочей толпы были свои собственныя страданія, свое горе, свои, можетъ быть, и розовыя надежды, свой собственный взглядъ на жизнь. И этотъ міръ былъ также рѣзко очерченъ и обособленъ; но здѣсь не было ни малѣйшей нужды въ сношеніяхъ съ людьми посторонними; только несчастныя условія жизни, отнимавшія возможность развитія внутренней солидарности, приводили бѣдняковъ къ необходимости наемной работы и заставляли ихъ жертвовать собой.
-- Надо будетъ, ребята, шапки скинуть, когда господа выйдутъ, посовѣтывалъ кто-то.
-- Постоимъ и въ шапкахъ.
Въ теоріи предложеніе было отвергнуто, но на практикѣ вышло иное.
Петинька со своимъ другомъ и цѣлая ватага мальчишекъ стояли впереди всѣхъ далеко отъ платформы, и глаза ихъ блестѣли отъ удовольствія. Все тише и тише шелъ поѣздъ, поровнялся съ передними зрителями, вдругъ свиснулъ такъ, что нѣкоторые изъ зѣвакъ присѣли на корточки, и остановился почему-то далеко отъ платформы. Изъ вагоновъ стали выходить господа, при чемъ одинъ изъ нихъ, пожилой военный въ отставкѣ, возбудилъ неистовый хохотъ въ толпѣ маленькихъ сорванцовъ, падая, какъ пьяный, на каждомъ шагу и больно ушибаясь о шпалы.
Красновскій, подъ начальствомъ котораго находился ржевскій участокъ, суетился особенно сильно, бѣгалъ вокругъ паровоза, командовалъ и махалъ тоненькими руками. Осмотрѣвъ какое-то зданіе и еще что-то, всѣ вышедшіе опять усѣлись въ вагоны, и поѣздъ тронулся дальше. Зѣваки бѣжали за нимъ по платформѣ и кучей тѣснились противъ вокзала на томъ мѣстѣ, гдѣ должны были выходить пассажиры. Такъ сильно разбирало всѣхъ любопытство, точно на этотъ разъ изъ Торжка пріѣхали заморскіе звѣри.
Во все это время рабочіе терпѣливо стояли у выхода и, какъ ни увлекательно было движеніе на платформѣ, не покидали удобной позиціи изъ боязни упустить своихъ весьма юркихъ при случаѣ должниковъ. Для того, чтобы инженеры не проскочили гдѣ-нибудь стороной, нѣкоторые изъ поденщиковъ зорко и внимательно стерегли по бокамъ зданія.
И до прибытія поѣзда мало разговоровъ слышалось у подъѣзда, а теперь, когда поѣздъ прибылъ и замѣшкавшіеся для чего-то въ вокзалѣ инженеры каждую минуту могли появиться на крыльцѣ, говоръ стихъ совсѣмъ.
Отъ сильнаго нетерпѣнія время ужасно тянулось.
Ждали мы, ждали. Пассажиры начали выходить изъ вокзала. Проходили мимо насъ какія-то барыни съ саквояжами, пріѣхавшія на поѣздѣ, проходили какіе-то юноши въ пиджакахъ и цвѣтныхъ галстукахъ. Нѣсколько одиночекъ уѣхали уже съ сѣдоками, на одну изъ троекъ усѣлись какія-то пузатыя личности и тоже уѣхали, а два нужные намъ инженера все не являлись. Жандармъ всѣми силами старался разсѣять толпу, а толпа становилась все плотнѣе и плотнѣе. Мало по малу даже завладѣли крылечкомъ. Наконецъ, ожиданія увѣнчались успѣхомъ: дверь быстро отворилась, и на порогѣ, лицомъ къ лицу съ ближайшими поденщиками, появился Фигура съ крайне озабоченнымъ и дѣловымъ видомъ. Толпа загудѣла; стоявшіе впереди скинули шапки.
-- Ваше благородіе, ваше благородіе! заговорили они, перебивая другъ друга.
-- Что вы, чего вамъ, ребята? обратился Фигура ласковымъ голосомъ, выступая на лѣсенку, но вмѣстѣ съ тѣмъ показывая видъ, что рабочимъ онъ можетъ удѣлить только двѣ-три секунды.
-- Пожалуйте разсчетъ, ваше благородіе! который уже день дожидаемся.
-- Хорошо, хорошо; вамъ разсчетъ будетъ. И Фигура хотѣлъ-было дать стречка обратно въ вокзалъ, но его остановили громкими возгласами.
-- Что-жь, ваше благородіе? Такъ-то намъ давно обѣщаютъ. Мы два дни не ѣвши работаемъ. То, что изъ дому захватили, потратили; теперича у насъ хлѣба купить не на что.
Возгласы эти сильно разсердили Фигуру. Лицо его сдѣлалось краснымъ, глазки сердито прищурились, но ему удалось сдержаться.
-- Ну, что-жь дѣлать? Не бросать же мнѣ всѣхъ для васъ! Подождите, ребята!
-- Да мы и такъ ужь сколько дней ждемъ!
Фигуру передернуло. Хотѣлось ему ругнуть насъ, да толпа была слишкомъ ужь велика для того, чтобы произвести впечатлѣніе бранью, и онъ счелъ за лучшее скрыться.
Всѣ разомъ заговорили и еще плотнѣе сдвинулись въ кучу. Слышалось множество разныхъ совѣтовъ, какъ бы навѣрняка добиться разсчету или хоть сколько-нибудь получить денегъ на хлѣбъ.
Черезъ нѣсколько времени повторилась почти такая же сцена: на крыльцѣ появился Красновскій. Онъ быстро сбѣжалъ со ступенекъ и, выражая ужасное безпокойство, кричалъ кучерамъ и всѣмъ окружающимъ:
-- Гдѣ, гдѣ Карпъ Копдратьичъ? Иванъ, Иванъ! Гдѣ Карпъ Кондратьичъ?
-- Въ клубъ-съ уѣхали, отвѣчалъ одинъ изъ кучеровъ.
-- Ахъ, Боже мой, Боже мой! И мнѣ туда надо!
-- Ваше благородіе, ваше благородіе! кричали рабочіе и должно быть черезчуръ громко, потому что Красновскій нахмурился, но все-таки остановился и сталъ слушать.
-- Ваше благородіе! сдѣлайте божескую милость, разсчитайте!
-- Будетъ, будетъ, сегодня будетъ разсчетъ. Сейчасъ я въ городъ поѣду, велю счеты свести. Сегодня же и деньги получите.
-- Сдѣлайте божескую милость, ваше благородіе!
Красновскій исчезъ.
-- Ну, ребята, теперича одинъ только остался. Этого ни за что не пущайте, а то не видать намъ сегодня разсчету.
-- Ступайте съ Богомъ! нечего вамъ тутъ стоять, внушалъ жандармъ:-- господа всѣ разъѣхались. Деньги вамъ обѣщали, теперича объ разсчетѣ не сумлевайтесь.
И въ самомъ дѣлѣ можно было бы успокоиться. Чего-жъ больше? оба должника во всеуслышаніе заявили, что непремѣнно сегодня всѣхъ разсчитаютъ. Но толпа все-таки не разошлась: отодвинулась нѣсколько отъ вокзала, порѣдѣла немного и кучками стерегла въ разныхъ мѣстахъ фигуру.
Фигура ужасно взбѣсился, когда къ нему вторично пристали, а сопровождавшій его кондукторъ или машинистъ въ форменномъ пальто и фуражкѣ пришелъ въ совершенную ярость и, благодаря тому, что былъ гораздо менѣе благовоспитанъ, чѣмъ инженеръ, разразился громомъ угрозъ и проклятій.
-- Куда лѣзете? Жандармъ! Чего смотришь? Гони ихъ! кричалъ онъ жандарму.
Тотъ кинулся въ середину толпы и началъ расталкивать.
Во время этой схватки съ жандармомъ Фигура уѣхалъ. За нимъ по немногу разошлась и толпа.
-- Какой хорошенькій, видѣла? сообщала какая-то горничная своей подругѣ на пути къ городу.
-- Который это?
-- А вотъ, въ черной шляпѣ. Фигурой его называютъ.