Ходасевич Владислав Фелицианович
Парижский альбом. VII

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Ходасевич В. Ф.

Парижский альбом. VII

   Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т.
   Т. 4: Некрополь. Воспоминания. Письма. --
   М.: Согласие, 1997.
   OCR Ловецкая Т. Ю.
   
   Начало 1920 года, герценовские торжества. Парадный спектакль в Большом театре. Лучше сказать -- смесь спектакля с заседанием. Билеты, как водится, "распределены по организациям": всучаются кому не надо -- и недоступны для тех, кто хотел бы попасть в театр.
   Звонок по телефону. От имени Всероссийского союза писателей просят пойти. Сообщают номер ложи. Подхожу к театру. Толпа безбилетных ломится в двери: это -- остатки интеллигенции, учащиеся. Входы охраняются часовыми с винтовками. Кое-как пробиваюсь в театр, но в ложу меня не пускают. "Давайте билет". А билет -- у Эфроса, один на всех. Надо ждать, пока соберутся "наши". Ждать посылают в комнату коменданта.
   У коменданта -- неразбериха и толчея. У него требуют билетов, но сам он -- душою не здесь. Он звонит по телефону.
   -- Пожалуйста, МЧК. Попросите товарища такого-то. Товарищ такой-то? Да, я. Значит, в одиннадцать? Ладно, приеду. А Катя приедет? Так. Сколько достали? Две? На пятерых-то не маловато? Ну ладно, я тоже принесу. Да уж будьте покойны: хороший, эстонский. Пришлите за мной машину к одиннадцати. Пока!
   Речь явно идет о спирте. "Эстонский", то есть доставленный "дипломатическими курьерами" из Эстонии, особенно славился в ту пору.
   В комендантскую вваливается красноармеец:
   -- Товарищ комендант, пожалуйте тыщу рублей ломовому.
   -- Что привез?
   -- Нежданову.
   Нежданова будет петь в отрывке из "Эрнани".
   Наконец мы в ложе бельэтажа: Гершензон, два Эфроса, Лидин, Жилкин и я. Оркестр под управлением Кусевицкого играет "Интернационал". На сцене -- Каменев, Луначарский и другое начальство. Произносятся бесконечные речи, читаются декреты, указы. Соловьем растекается Луначарский. Потом, очень долго, расхаживая по сцене, говорит по-французски Садуль. Его плохо слышно. Остается смотреть, как он то и дело останавливается, сгибается в три погибели и, не прерывая речи, закручивает размотавшиеся обмотки. Но это плохо ему удается, и предательские кальсоны все время выбиваются наружу. Среди гигантских декораций, на ярком свете, все это очень неимпозантно. В зале хихикают.
   Впрочем, театр почти пуст. Толпу желающих не пустили. Билеты, распределенные на заводах и в канцеляриях, -- не использованы. Лишь кое-где в партере мелькают ситцевые платки да красноармейские шапки. Все в шубах. Светло, холодно и нестерпимо скучно.
   В тот вечер мне показали Дзержинского. Наша ложа была ближайшая к царской. Дзержинский сидел в царской, совсем близко от меня. Больше я его никогда не видел.
   У Дзержинского было сухое, серое лицо. Острый нос, острая бородка, острая верхняя губа, выдающаяся вперед, как часто бывает у поляков. Выглядывая из потертого мехового воротничка, Дзержинский мне показался не волком, а эдаким рваным волчком, вечно голодным и вечно злым. Такие бросаются на добычу первыми, но им мало перепадает. Вскоре они отбегают в сторону, искусанные товарищами и голодные пуще прежнего.
   О личной жизни Дзержинского не ходило рассказов. Кажется, ее и не было. Он был "вечный труженик". Пока верхи -- Каменевы, Луначарские -- потягивали коньячок, а низы -- мелкие чекисты, комиссары, коменданты -- глушили эстонский спирт, Дзержинский не уставал "работать". Не будем отягощать памяти о нем -- несовершенными преступлениями. Достаточно совершённых. По-видимому, Дзержинский не воровал, не пьянствовал, не нагревал рук на казенных поставках, не насиловал артисток подведомственных театров. Судя по всему, он лично был бескорыстен. В большевицком бунте он исполнял роль "неподкупного". Однажды затвердив Маркса и уверовав в Ленина, он, как машина, как человеческая мясорубка, действовал, уже не рассуждая. Он никогда не был "вождем" или "идеологом", а лишь последовательным учеником и добросовестным исполнителем. Его однажды пустили в ход -- и он сделал все, что было в его силах. А силы были нечеловеческие: машинные. Сказать, что у него "золотое сердце", было хуже чем подло: глупо. Потому что не только "золотого", но и самого лютого сердца у него не было. Была шестерня. И юна работала, покуда не стерлась: 20 июля, в 4 часа 40 минут.
   Разумеется, были перебои и в этой машине. Тут действовал атавизм: ведь шестерня все-таки происходила от человеческого сердца. Дзержинский был сделан Лениным из человека, как доктор Моро делает людей из зверей... Покойного Виленкина Дзержинский допрашивал сам. Уж не знаю, что было при этом, только впоследствии машина стала давать перебои. Рассказывая одному писателю о допросе Виленкина, Дзержинский, по-видимому, галлюцинировал, говорил двумя голосами, за себя и за Виленкина. Писатель передавал мне, что это было очень страшно и похоже на то, как в Художественном театре изображается разговор Ивана Карамазова с чертом.
   В период болезни Ленина, а затем после его смерти многим большевикам пришлось действовать не машинально, не "по наряду", а по собственному разумению. В довершение беды, нэп потребовал действий не по разрушению и пресечению, а по созиданию и налаживанию, да еще в направлении непредусмотренном. В число таких "строителей поневоле" попал и Дзержинский. Но ни в наркомпути, ни, особенно, в совнархозе он ничего не сделал. Поставить их на такую "высоту", как ЧК, было ему не по силам. Единственное, что он мог, -- это нагнать страху на подчиненных. Действовало его ужасное имя. В одной из своих "хозяйственных" речей он недавно сказал:
   -- Меня боятся, но...
   Дальше шло много разных "но", которые все свидетельствовали о его бессилии. Убивать легко, творить трудно!
   Это знают большевики, и, конечно, раздастся теперь очередной лозунг:
   "Дзержинский умер, но дело его живет".
   Основное дело, заплечное мастерство, в котором силен каждый коммунист и к которому каждый имеет касательство.
   Уж на что мягкий был человек Воровский, порой почти обаятельный (я его знавал). Уж какая мирная, торговая и дипломатическая специальность у "европейца" X! А вот -- рассказ того же писателя.
   Однажды этот писатель застал где-то компанию: Воровский, X и неизвестный поляк-инженер. Инженер с пылом говорит о каких-то широких планах, вроде электрификации. Все в восторге, наперебой расхваливают инженера и чуть ли не обнимают. А когда он уходит, большевики говорят писателю, кивая на дверь:
   -- Последние часы бедняга догуливает. Сегодня его арестуют -- и к стенке...
   -- Как? Почему?
   -- Польский шпион. Он еще не знает, что нам все известно.
   -- Почему же его просто не арестуют?..
   -- А потому, что надо еще от него добыть кое-какие сведения. Не уйдет.
   Так -- Воровский и X работали на Дзержинского, в должности обыкновенных провокаторов...
   Дзержинский умер, но дело его живет.
   

КОММЕНТАРИИ

   Парижский альбом. VII. -- Д. 1926. 25 июля. Отклик на смерть Ф. Э. Дзержинского.
   
   С. 262. Герценовские торжества состоялись 20 января 1920 г. в Большом театре. В газетном отчете писалось: "20 января в Большом театре состоялось торжественное заседание членов ВЦИК, Московского совета и фабрично-заводских комитетов, посвященное памяти А. И. Герцена. Заседание открывается "Интернационалом" в исполнении оркестра Большого театра под управлением Кусевицкого. Затем артистами государственных театров Неждановой и Южиным был исполнен "Эгмонт" Бетховена с симфоническим оркестром. С большой речью выступил тов. Каменев. <...> После речи тов. Каменева начались приветственные речи, посвященные Герцену. Выступили: М. К. Лемке, Мархлевский, тов. Садуль, тов. Рязанов. Затем артисты московских театров прочли отрывки из произведений Герцена, прочтено было несколько стихотворений, посвященных памяти Герцена. С большой речью о Герцене выступил Нарком тов. А. В. Луначарский" (Известия. 1920. 21 января). Следует отметить, что 21 января в Малом театре Московский союз писателей устроил еще одно чествование Герцена, на котором выступил и Ходасевич (Известия. 1920. 22 января).
   "Эрнани" -- опера Дж. Верди (1844). На самом деле Нежданова пела "Эгмонт" (см. предыдущий коммент.).
   ...два Эфроса... -- искусствовед и поэт Абрам Маркович (1888--1954) и театральный критик Николай Ефимович (1867--1923).
   Жилкин Иван Васильевич (1874--1958) -- поэт и прозаик.
   С. 263. Садуль Жак (1881--1956) -- деятель французского рабочего движения, участвовал в гражданской войне на стороне Красной Армии.
   С. 264. Доктор Моро -- герой романа Г.Уэллса "Остров доктора Моро" (1896).
   Покойного Виленкина... -- Александр Абрамович Виленкин (1883?--1918), присяжный поверенный, председатель Московского союза евреев-воинов, был расстрелян ВЧК по делу "Союза защиты родины и свободы". Протоколы его допросов см.: Красная книга ВЧК. Т. 1. С. 107--110. Упоминание Виленкина Ходасевичем могло быть вызвано заметкой: Дзержинский расстреливает // Сегодня. 1926. 22 июля (двумя днями ранее в той же газете было опубл. ст-ние Ходасевича "Двор").
   -- Меня боятся, но... -- Вероятно, имеется в виду следующее место из речи Ф. Э. Дзержинского "Вопросы труда и зарплаты в промышленности": "Это может произойти в течение дня, если боятся Дзержинского, а если это не Дзержинский, -- будет идти целую неделю, целый месяц..." (Дзержинский Ф. Э. Избранные произведения: В 2 т. 3 изд., испр. и доп. М., 1977. Т. 2: 1924--1926. С. 484; впервые -- Правда. 1926. 8 июля).
   С. 265. Воровский Вацлав Вацлавович (1871--1923) -- большевик, советский государственный деятель. Ходасевич был знаком с ним.
   ...у "европейца" X! -- Видимо, имеется в виду Леонид Борисович Красин (1870--1926), нарком торговли и промышленности, полпред в Великобритании и Франции.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru