Ядринцев Николай Михайлович
Перед праздником

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПЕРЕДЪ ПРАЗДНИКОМЪ

(ФЕЛЬЕТОНЪ).

Бесѣда съ читателемъ передъ новымъ годомъ о мамашѣ.-- Иллюзіи молодости и сюрпризы въ старости.-- Шишки мудрости и пріятельскія поиски.-- Подарки на елку.-- Судбище и бесѣда съ Кондратомъ о "его чести".-- Купидошка Цыганки въ и Трешникъ.-- Амурцы, Златогорскъ и Омутинскъ.-- Шампанское и горькій напитокъ.-- Ночь на новый годъ.-- Гаданье въ банѣ.-- Страшное зеркало.-- Птичьи страхи.

   Ты, сибирскій читатель, слишкомъ молодъ и еще полонъ надеждъ, ты еще въ прогрессъ вѣруешь, ты еще кипятишься въ своей глуши и паришь духомъ, а мы, убѣленные опытомъ, увы! знаемъ, что прогрессъ этотъ -- фють! Но кто не надѣялся, кто не вѣрилъ, кто не парилъ! Надежда-кроткая посланница небесъ! Было время, и я вѣровалъ. Это было давно, когда мы съ мамашей въ столицѣ проживали. Ахъ, мамаша, мамаша, вѣдь какъ я на васъ надѣялся. Помните-ли, какъ вы гордо увѣряли, что у васъ, въ столицѣ, прогрессъ, а у насъ въ провинціи одна капуста; помните, какъ вы праздновали свои имянины и увѣряли меня, что вы такую музыку завели, что всю Европу опередите. Помните, какъ вы отдавались иллюзіи, какъ вы гордо торжествовали и высокомѣрничали. "Въ ваше время, когда..." начинали вы свои рѣчи. И я, скромный мальчикъ, провинціалъ, привыкъ васъ считать передовой, чуть не Сталь и Роланъ. Помните, какъ мы вмѣстѣ Шатріана читали и Фаллерслебена переводили:
   
   Разъ австрійскій генералъ
   Въ страхѣ пробудился.
   
   Какъ это было забавно! А стихотвореніе о флюгерахъ помните! Какъ превосходно описанъ этотъ штиль и ожиданіе флюгеровъ, куда бы повернуть. Вѣдь мы флюгера осмѣивали тогда, когда продажной прессы и флюгеровъ -- то и въ поминѣ не было. Мы ужасно тогда храбрились, и вотъ чрезъ нѣсколько лѣтъ, когда вся гавань покрылась флюгерами, вѣдь ни одного Фаллерслебена не выскочитъ. Удивительно! Ахъ, мамаша. мамаша, помните, какъ вы Луи-Блана мнѣ тихонько давали. Да, и я тогда преисполнился благоговѣнія къ вашему прогрессу. Не даромъ вы говорили:
   -- "Ты почитай родительницу, она тебя выведетъ!" И почиталъ. Божусь Богомъ, почиталъ! Помните эти наставленія провинціи: "не соваться въ калачный рядъ" и держать глаза налѣво, а руки по швамъ. И держалъ-съ, держалъ до того, что отерили. Я во всемъ вѣрилъ вамъ, мамаша, и въ статьи о большихъ китахъ и о центростремительности, и центробѣжности, и въ статьи о ничтожествѣ провинціи. Я вѣрилъ въ вашу міровую теорію и бросилъ даже свою родину, увлекшись вашими якобы "міровыми дѣлами". Вы въ одно утро объявили мнѣ, мамаша, что ни классическая, ни реальная наука мнѣ не поможетъ, и я оставилъ ихъ. Вы сказали: "будь свободенъ и философствуй ";правда, я прежде всего обрадовался и зашелъ въ кондитерскую, но все-таки уже всякій классицизмъ забросилъ, я сталъ философомъ, я сталъ вѣрить только въ васъ, мамаша, и успокоился. Я только изрѣдка спрашивалъ васъ: "скоро, мамаша?" И спрашивалъ это, какъ проѣзжающій, сиДя спокойно въ повозкѣ, зная, что лошади бѣгутъ и мы скоро доѣдемъ. И вы отвѣчали всегда: "скоро, Мишенька!" И вдругъ послѣ этого-то, вы помните, какъ призвали меня и сказали: "Мишенька. пора все это бросить! Ты бы сходилъ къ батюшкѣ"...-- "Мамаша, воскликнулъ я,-- то есть послѣ Дидеро-то!" -- "Да, дружокъ, надо готовиться въ столоначальники, времена измѣнились. Прежнее баловство надо бросить, займись чѣмъ нибудь посерьезнѣе -- ты взрослый, вотъ тебѣ разсказы Ваньки Каина, Папа, цыганскія пѣсни, подарокъ на елку, съ олеографіей въ два аршина, изданія Вольфа. Это современное!" -- "Мамаша, мамаша! что вы со мной надѣлали: прогрессъ, Фаллерслебенъ, "скоро доѣдемъ", а потомъ Ванька Каинъ, Нана, цыганскія пѣсни, Зорина, Семенова, колбасы на елку... Боже мой! можно-ли было такъ насмѣхаться!" -- и я зарыдалъ, горько зарыдалъ надъ иллюзіями молодости. Такъ вотъ какія въ столицѣ бываютъ разочарованія.
   Куда-же, намъ окраинцамъ! Намъ-ли мечтать о иллюзіяхъ, когда мамаша... Пришло время и намъ взять "уроки жизни". Видишь, читатель, какая на лбу у меня шишка то сидитъ. Я вѣдь я дня тебя, читатель, старался и тебѣ корреспондентъ угождалъ. Но посмотри, какими сюрпризами отвѣчали намъ. Посмотри, какъ намъ стараются подставить ножку (даже не чужіе, а ёвои. Охъ, эти милыя ножки старыхъ друзей!). Посмотри, какія нахальныя морды вылѣзаютъ изъ угловъ провинціальной глуши и какъ нахально открываютъ рты и собираются съѣсть все -- и живое слово, и остатки общественной совѣсти. Но я не сержусь на нихъ и готовъ имъ сдѣлать подарокъ на елку.
   Надняхъ вижу Кондрата. Стоитъ въ лавкѣ хмурый такой и съ свирѣпостью ситецъ отмѣриваетъ. Около него управляющій сидитъ, изъ гласныхъ. Когда-то человѣкъ былъ, но какъ мамаша повернула -- такъ и онъ... Далѣе вижу, сосланный жуликъ Горшъ съ тросточкой вертится и вексель на прилавкѣ сторожитъ, видимо тилиснуть сбирается. Рѣшился вступить я въ разговоръ.
   -- Здравствуйте, говорю, Кондратъ Контратьичъ. Каковы дѣлишки? Слышалъ, -- въ судъ жалобу на газеты подали?
   -- Съ цѣлыми тремя судимся, говоритъ,-- я ихъ доѣду!
   -- Что-жеэто вы съ печатью затѣяли?-- говорятъ, будто это стыдно...
   -- Намъ стыда нѣтъ! отвѣчаетъ Кондратъ, и на рожѣ дѣйствительно хоть-бы капля краски, смущенія. Вылупилъ глаза и стоитъ съ аршиномъ.-- Намъ стыда нѣтъ, потому нашу честь задѣли.
   Разъ этого Кондрада на рынкѣ мужикъ уличалъ: "Ваша честь, зачѣмъ же вы мнѣ фальшивый двугривенный дали!.." Съ этого времени Кондратъ убѣдился въ своей чести, и всѣ его величали "ваша честь".
   Каково?!-- этотъ человѣкъ честь узналъ! Онъ,-- который цѣлую жизнь кралъ куски ситцу и обиралъ хозяевъ, этотъ офеня, который не задумывался надуть послѣдняго нищаго, тотъ, кого вертѣли въ лавкѣ за чупрынъ, кого вытягивали аршиномъ, тотъ, у кого, еще у мальчишки, были выбиты послѣдніе остатки чувства человѣческаго достоинства, кто не стыдился считаться на рынкѣ, обсчитывая мужика, и орать на весь базаръ за переданную копейку, -- онъ почувствовалъ честь!
   А два пріятеля ссыльныхъ стоятъ около прилавка и сводъ законовъ ему кажутъ: "ты. говорятъ, на счетъ чести твердо стой"! Къ счастію, въ это время адвокатъ Кондратовъ схватилъ съ прилавки давно намѣченный вексель и кинулся вонъ. "Держи"!-- заоралъ ограбленный Кондратъ.
   Захожу въ другое мѣсто. Вижу -- извѣстный взяточникъ Купидошка Цыганкинъ, тотъ, который бралъ курами и пѣтухами, ѣздя за статистикой, который молодыхъ цыганокъ въ Абатской торговалъ, и этотъ старый Купидошка, съ беззубымъ ртомъ, кричитъ тоже: "Доѣхали! доѣхали"!
   Купидошка, и ты торжествуешь, ты, мѣстный Мироновичъ, ты, который растлѣвалъ все -- и цыганъ, и крестьянъ, который съ гитарой распѣвалъ дѣтямъ пѣсни о взяткахъ, и ты радуешься!
   Вижу -- пробѣгаетъ посоловѣвшій Трешникъ, подъ мышкой бутылка рому, и тотъ потираетъ руки.-- "Засужу, говоритъ, газетчиковъ ракалій"!-- И въ то же время по дѣлу татарина новыя ассигновки пишетъ.
   Вотъ на Амурѣ, въ благословенной глуши, гдѣ обираютъ китайцевъ и устроиваетъ клубы Ланцепуповъ, гдѣ не возмущалъ никого X -- съ продѣлками уголовныхъ дѣлъ, гдѣ въ собраньяхъ фигурировали когда-то дѣвицы Зона съ кавалерами подъ ручку, и тамъ point d'honneur явился и тамъ не возмутили общество рылобитія, скандалы, взятки, но возмутила мѣстную жизнь и общественное мнѣніе печать.
   Вижу богоспасаемый городъ Златогорскъ и въ немъ когда-то благодушнаго Карла Ивановича Краснобаева, и Карлъ Ивановичъ озабоченъ. Окружаютъ его Ели Лейбовичъ, Подлянскій, жуликъ Горшъ. Ели Лейбовичъ жметъ руку Прокуратскому, мѣстныя Нана окружаютъ старца и канканируютъ, и здѣсь благодушество, а за благодушсствомъ дутые векселя, взятьи, подлоги, безобразія.
   Вотъ Омутинскъ: и тамъ торжествуютъ. Миша Вертихвостовъ съ Чебуковымъ; по клубу гуляютъ и продаютъ другъ друга и пьютъ другъ съ другомъ. Всѣ они весело встрѣтятъ Новый годъ, беззаботно, счастливо ликуя, что скопили въ этотъ годъ въ кубышку, а печать съ носомъ. Шампанское будетъ литься у нихъ рѣкою и рѣкою будетъ литься ложь краснорѣчія и краснобайства. А мы, читатель, съ своими внутренними болями, съ своими надеждами, какъ мы проводимъ этотъ годъ?...
   Также грустно мы пожмемъ другъ другу руку, провожая старый годъ съ тѣмъ, чтобы безъ улыбки встрѣтиться съ новымъ. Не будемъ мы пить шампанское за погибель печати, не будемъ жать руки Лейбовичу, не будемъ лобызаться съ червонными валетами, но чѣмъ мы утѣшимся? Не можетъ быть, однако, чтобы шли года для честныхъ людей, не отмѣчаемые ни одной радостью, ни однимъ лучемъ правды. Нѣтъ! вѣдь это невозможно, гдѣ же ты, свѣтъ знанія, гдѣ прогрессъ человѣчества, гдѣ Божія правда, гдѣ Божій судъ!
   Я склонился еще разъ надъ отходящимъ въ вѣчность призракомъ времени и еще одна капля крови, можетъ быть, послѣдняя капля упала въ отравленный кубокъ. Къ счастію, какъ всегда измученный, обезсиленный, я забылся, и вдругъ вижу на далекомъ Востокѣ освѣщенную баню. Въ этой банѣ сидятъ индюки,-- индюки, какъ слѣдуетъ, въ ожерельяхъ, съ хохлами, клювами и во фракахъ, тутъ же съ перехватами индюшки, затѣмъ бойкіе пѣтухи съ гамадрильской бойкостью, залетные фазаны, кашгарскія куропатки,-- и все это, перебравшись изъ птичника въ ночь на новый годъ, гадаетъ по Соломону, иные смотрятся въ зеркало, льютъ олово (а можетъ быть, и золото). Вонъ индюкъ охорашивается, онъ что -- р увидалъ въ зеркалѣ пріятное, но всматривается и вдругъ затрепеталъ, захлопалъ крыльями и пустился бѣжать въ ужасѣ. Будущее показало невеселую картину. Вонъ лысый гусь тоже увидалъ что-то недоброе въ чашкѣ съ водой. Ахъ, ужъ эта ночь на новый годъ! Ахъ, это будущее!..
   Недовольныя птицы здѣсь готовы были разбить зеркало, запойная, что оно предсказывало только то, что должно совершиться. Цѣлый годъ они въ него не смотрятся, а потомъ пугаются отраженія своихъ поступковъ. Это святочное зеркало, мнѣ казалось, я держалъ въ рукахъ. Я держалъ это зеркало и предъ мною проходили ряды лицъ. Вонъ грозный Филипповичъ, цѣлый сонмъ забайкальскихъ звѣздъ, знаменитый Миша Сырцовъ. Въ моментъ своего величія они охорашиваются передъ зеркаломъ, забывая, что будетъ моментъ, когда уличенные они будутъ сидѣть съ горькимъ отчаяніемъ въ тюрьмѣ и видѣть каждый шагъ своей закулисной жизни въ многотомномъ дѣлѣ. И это будетъ тоже зеркало.
   Птицы между тѣмъ гадали.
   -- Вернется, или не вернется? говоритъ индюшка!-- Сойдетъ, или сорвется?-- говорилъ какой-то обревизованный пѣтухъ.
   Словомъ всѣ закидывали на будущее...
   Вдругъ шарикъ въ рукахъ старшаго индюка задрожжалъ и покатился. Всѣ поблѣднѣли, физіономіи вытянулись. Въ банѣ, появилась тѣнь, эта тѣнь росла и выросла на темной стѣнѣ, точно какой-то внезапный призракъ, точно на стѣнѣ появилось mani fakel fares!
   Бойкіе пѣтухи струсили, индюшки кинулись подъ корыто, индюки тревожно загоготали, мокрица и банный клопъ поползли въ щель. Въ банѣ появилась птичница съ метелкой, ахъ! это было-дурное предзнаменованіе!

Добродушный Сибирякъ.

"Восточное Обозрѣніе", NoNo 55--52, 1884

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru