Ядринцев Николай Михайлович
Из записной книжки Добродушного Сибиряка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ИЗЪ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ ДОБРОДУШНАГО СИБИРЯКА.

(ФЕЛЬЕТОНЪ).

   Я лежалъ усталый и утомленный въ своемъ кабинетѣ; на столѣ валялась смятая замшевая перчатка, а на коврѣ хлыстъ. Мнѣ казалось, что я только что расчитался съ врагомъ, выполнивъ весьма непріятную операцію. На душѣ, однако, не было чувства удовлетворенія, довольства,-- напротивъ, послѣ прилива гнѣва, послѣ минутной вспышки ощущалась реакція, какая-то истома и непріятное чувство гадливости; являлась потребность забыться, отвлечься, перенестись въ какой либо другой міръ, къ болѣе дорогимъ предметамъ, къ лучшимъ воспоминаніямъ, чувствовалась потребность дать отдыхъ душѣ. Она искала любви и міра, дружескаго слова, мягкихъ и нѣжныхъ аккордовъ.
   Ощущеніе мое было, однако, только аналогичное съ тѣмъ, какому я его уподобилъ; на самомъ дѣлѣ я никуда изъ кабинета не выходилъ, личной непріятной встрѣчи съ врагомъ не имѣлъ, я не осквернилъ себя никакимъ насиліемъ, перчатка моя была чиста и хлыстъ, устрашавшій мою охотничью собаку, пока не касался литературнаго Расплюева, котораго и такъ достаточно бьютъ по трактирамъ.
   Нѣтъ, я не унижалъ еще себя до подобныхъ столкновеній.
   Напротивъ, я отошелъ только что отъ стола, заваленнаго корреспонденціями, статьями, журналами, корректурами и полученными газетами самаго разнообразнаго свойства. Одни изъ нихъ я тщательно прибралъ и положилъ въ папки, чтобы соединить въ фоліанты, другіе смятые бросалъ въ уголъ, такъ какъ это былъ тотъ хламъ и тѣ шантажные листки нашихъ "культуртрегеровъ", которые возбуждали во мнѣ чувство брезгливости, желчи и отвращеніе. Какая скучная работа разбираться съ ними! Я долженъ сознаться, что я выполняю се не безъ внутренняго отвращенія. Сегодня я также принужденъ былъ погрузиться въ эту грязную работу и разсчитаться съ литературной клеветой и шантажемъ. Я бросилъ съ досадою перо и потушилъ свѣчи на письменномъ столѣ, такъ какъ изъ-за портьеръ пробирался уже свѣтъ ранняго утра. Ночь журналиста близилась къ концу, хотя нервное возбужденіе не навѣвало сна, а скорѣе отгоняло его. Свѣтъ зеленой лампы еще скользилъ по письменному столу, портьерамъ и книжнымъ полкамъ; та часть кабинета, куда я удалился, былъ полутеменъ. Здѣсь висѣла висячая лампа съ розовымъ матовымъ стекломъ, свѣтъ которой иногда успокаиваетъ мои нервы. Я забылся. Послушное воображеніе переносило меня отъ пошлой и гнусной дѣйствительности въ даль воспоминаній.
   Проносилась какая-то знакомая зеленая даль; я несусь на тройкѣ, а кругомъ голубое небо, съ плавающими бѣлыми лѣтними облаками, точно рядъ сплетающихся руками, бѣломраморныхъ боговъ на голубомъ плафонѣ. Вотъ среди зелени мелькнули знакфмые незабудки и алый піонъ. Выступилъ лѣсъ. Вотъ и опять я въ тайгѣ. Огромные лиственницы, коверъ огромныхъ папоротниковъ, верховая лошадь колеблется на жердочкахъ болота и тянется схватить сочную головку какого-то зонтичнаго растенія. Знакомая тишина дѣственнаго лѣса, его безмолвіе, спокойная торжественность...
   Л потомъ все смѣнилось. Что это за мотивъ слышится,-- веселый, бойкій, гудитъ рожокъ, флейта и барабанъ? Что эта за милая, знакомая пѣсенка, полная дѣтскаго веселья и беззаботности? Вѣдь, это была музыка, которую я слышалъ изъ маленькаго парусиннаго балагана бѣдныхъ комедіантовъ, выѣзжая изъ итальянскаго городка, близъ освѣщеннаго вокзала, когда синѣли въ чудной дымкѣ долины С. Готарда. Пахнуло ароматомъ южныхъ цвѣтовъ, кущи нѣжной зелени, выступилъ залитый электрическимъ свѣтомъ piazza del'Duomo... Вотъ мелькаетъ затѣмъ рядъ итальянскихъ городковъ,-- Туринъ, его освѣщенные бульвары, гдѣ у каждаго кафе сіяли огни и раздавалась музыка, вотъ темные бульвары съ южной зеленью, рѣка въ темнотѣ, изъ-за которой несется какой-то торжественный хоръ, точно гимнъ монаховъ изъ оперы, а потомъ развернулась Флоренція, роскошная, освѣщенная солнцемъ, мраморные дворцы и статуи; тихо катилась желтая Арно. Я иду: освѣщенная улица, гурьбы гуляющихъ итальянцевъ, среди тихой голубой ночи вспыхиваютъ въ темнотѣ потѣшные огоньки цвѣтныхъ спичекъ и вдругъ темный переулокъ, гдѣ въ кучкѣ музыкантовъ дрожитъ и льется какой-то теноръ влюбленной аріей. Боже мой, да, вѣдь, эта южная серенада! Я спѣшу туда и вдругъ вмѣсто красиваго итальянца вижу окруженнаго толпою chдаго странствующаго музыканта, который костлявыми пальцами извлекалъ аккорды, а изъ груди его несется молодая, страстная арія.... Я потомъ вдругъ разостлалось Лаго-Комо, роскошное, съ нѣжной воздушной перспективой, точно фантастическими горами, которые художникъ едва намѣтилъ въ топкихъ голубыхъ абрисахъ. Я плыву въ лодкѣ и смотрю на эти обольстительно зеленыя воды, на эту гладь, залитую южнымъ солнцемъ, а лодочникъ мнѣ разсказываетъ одну изъ грибальдійскихъ эпопей. Вонъ тамъ была австрійская тюрьма, но и она теперь сіяла весело на солнцѣ, какъ отошедшій въ вѣчность когда-то страшный призракъ.
   А потомъ воображеніе нарисовало другое озеро и другую картину. Здѣсь не было того мягкаго, южнаго колорита, суровыя горы и томные хвойные лѣса спускались къ озеру. Переспектива была громадна, все было грандіознѣе, самое озеро походило на море, большія волны плескали на берегъ изъ красивыхъ гранитовъ и сверлили скалы; шумъ этой волны былъ грозенъ и внушителенъ. Здѣсь все поражало размѣрами, своей грандіозностью; все подавляло суровымъ величіемъ и оригинальностью. Неизмѣримая глубина этого озера, вулканическая его обстановка, несущаяся изъ него широкая холодная рѣка, прозрачная, съ зеленымъ цвѣтомъ водъ, ли кія скалы и таинственный шаманскій камень при истокѣ этой рѣки...
   Тамъ, за дальнимъ моремъ-озеромъ, среди суровыхъ и унылыхъ горъ также виднѣлась тюрьма. Это были уже родныя картины. Я стою на берегу этого озера, смотрю въ его даль и ширь, какъ въ будущность моей загадочной родины, я слушаю таинственный шумъ этихъ набѣгающихъ волнъ, выносящихъ пока мелкозернистый гранитъ, и въ шумѣ этомъ стараюсь прочесть, что пророчитъ волна этого вулканическаго озера.
   Безмолвный, точно прикованный, я стою на берегу и жду отвѣта, а солнце скрылось,-- свинцовое небо, кругомъ разорванныя тучи и дикій крикъ чайки.
   Такъ проходили и мѣшались въ моемъ воображеніи рядъ сценъ и картинъ, недавно еще мною видѣнныхъ. Среди массы обыденной, докучливой журнальной работы мнѣ не было даже времени достаточно остановиться на нихъ и передать всѣ впечатлѣнія. Только въ свободныя минуты я отдыхаю на нихъ. Докучный молотъ жизни назойливо стучить и отрываетъ меня, мои мечты и поэзія, какъ легкія фантомы, пугливо исчезаютъ при появленіи дневной суеты и отворяемыхъ кабаковъ; они обрываются, какъ та итальянская пѣсенка, которая оборвалась подъ шумъ увлекавшаго меня вагона.
   Тѣмъ не менѣе, послѣ утомительной работы я возвращаюсь къ нимъ. Часто понемногу воображеніе переноситъ меня къ дальнимъ воспоминаніямъ милаго дѣтства. Тогда возстаетъ предо мною знакомое дѣтское лицо моей дикарки. Я вижу его подъ лучезарнымъ блескомъ роднаго солнца въ скромномъ вѣнкѣ изъ полевыхъ цвѣтовъ. Это первая любовь моя.
   Вотъ и сегодня, точно изъ темной рамы воспоминаній выступило оно, и мнѣ припомнилось все,-- и наше счастье, и наши бѣды и наша разлука.
   Сегодня я хотѣлъ воскресить нашъ романъ. Я сѣлъ къ своему дневнику и сталъ писать. Сцены за сценами возставали изъ воспоминаній. По мѣрѣ того, какъ они охватывали меня, исчезло волненіе, негодованіе, желчь; бурныя звуки души моей смолкли, ночь бѣжала, я чувствовалъ около себя близкое дорогое существо, стоявшее невидимой тѣнью, звучали старыя пѣсни юныхъ восторговъ и дышали своимъ нѣжнымъ запахомъ знакомые цвѣты.
   И чудилось, что отлетѣлъ мракъ ночи, голубое небо сверкало опять надъ нами, какъ встарь знакомый старый садъ, знакомое лицо и сладкій, тихій шопотъ. Неужели мы опять съ тобой? Конецъ тоски, разлуки, свиданія часъ насталъ, и все слилось въ порывѣ отрадныхъ слезъ, безсчетныхъ поцѣлуевъ, надеждъ, исполненныхъ священныхъ упованій, и сладкихъ грезъ и пламенныхъ молитвъ...

Добродушный Сибирякъ.

(Продолженіе въ слѣдующемъ No).

"Восточное Обозрѣніе", No 39, 1887

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru