Ярославский Александр Борисович
Аргонавты вселенной

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Роман-утопия)

А. Б. Ярославский

Аргонавты вселенной
(Роман-утопия)

   Ярославский А. Б. Аргонавты вселенной: (Роман-утопия). Сост. и биогр. очерк А. Шермана.
   Б.м.: Salamandra P.V.V., 2013. (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. XXX).
  
   От автора
   Глава I. Чемберт
   Глава II. Елена
   Глава III. Горянский
   Глава IV. На остров!..
   Глава V. "Победитель"
   Глава VI. Накануне
   Глава VII. В ракете
   Глава VIII. Через пространство
   Глава IX. Луна
   Глава X. Опять в пространстве
   Глава IX. Кладбище бессмертных
   Глава XII. Последняя и самая маленькая
  

От автора.

   В дни, когда в Америке астроном Годдар готовится к практическому опыту посылки космической ракеты, когда у нас в Москве уже организовано общество межпланетных сообщений, -- этот роман, написанный более двух лет тому назад, несколько устарел.
   Утопия близится к реальности на глазах живущих.
   Но мне милы наивные и немного старомодные герои этого романа. И мне думается, что моя попытка описания возможного межпланетного полета найдет отклик у всех пресытившихся сутолокой земли и иногда с надеждой и вопросом подымающих глаза к звездам...

Александр Ярославский.

   23-го февраля 1925 года.
   МОСКВА.
  

ГЛАВА I.
Чемберт.

   ...И день и ночь работало радио. Сотрясались высокие башни от упругих искровых ударов. И нежно звенела певучая антенна.
   А рядом еще выше, еще безумнее поднимались башни. Спешно заканчивали новую станцию. Суетились рабочие.
   Проходили туземцы, работавшие на насыпи. Было оживленно и шумно. Работы подходили к концу, но Чемберт испытывал недовольство...
   Уже две недели он не получал никаких известий из Парижа... И все чаще его взгляд с неопределенным вопросом обращался к громадному эллингу, скрывавшему окутанное парусиной и брезентом железное тело "Победителя". Распоряжался Чемберт спокойно и властно.
   Выбритый, чистенький, с неизменным пробором и папироской, безукоризненно точный, холодный и выдержанный, -- сын латыша и англичанки, он по-прежнему выполнял порученную ему работу. Что ж! Он, конечно, не гений, как Горянский, он ничего не сможет выдумать или изменить, но свою часть работы он доведет до конца!.. -- Что теперь с Горянским?.. Заболел он? Может быть арестован?..
   -- Удался опыт или нет? -- Или, может быть, у него не хватило денег? -- Тысячи предположений возникали сразу и перепутывались. Но нельзя было показывать даже намека на неопределенность и сомнения. -- Вера в Горянского была слишком велика; половина рабочих работала в кредит. Если бы у них мелькнула хоть тень догадки, -- предприятие бы распалось. -- Банкроты!.. -- Да, если не вернется Горянский, -- они банкроты!.. Впрочем, припасов хватит еще на три месяца. Горянский может вернуться... А если они заговорят о плате, если захотят домой, если откажутся работать, -- тогда?
   Нет!.. Этого не будет!.. Гениальная попытка не может окончиться так пошло и глупо какой-то Панамой...
   -- А если -- все-таки? -- Узловатая рука Чемберта погладила нервно холодное тельце браунинга в кармане, -- он заставит! -- Перестреляет половину, если понадобится, или умрет сам... -- Впрочем, нет, глупости!.. -- При чем здесь Панама? -- Горянский ведь не Лессепс!.. Тут, конечно, другие... совсем другие причины. -- Но что бы то ни было, а свою часть работы Чемберт доведет до конца!
   -- "Господин Чемберт! Господин Чемберт!" -- к нему черненьким клубочком подкатился маленький негритенок Мукс.
   -- "Новости! -- необыкновенные новости: -- мы перехватили американское и французское радио! -- Вас просят к аппарату, господин Чемберт!"
   -- Радио... Париж... Горянский!.. -- у Чемберта заискрились глаза и напряглись ноздри. Он вздрогнул и, нервно сутулясь, зашагал в аппаратную.
   Маленькая лестница. Металлические колонны, изящные и мощные, как легкий абрис Эйфелевой башни. Желтые медные наконечники выключателей и спокойный, четкий, немного танцующий ритмический стук аппаратов. Телеграфист в громадной предохранительной каске, неуклюжий, смешной и немного похожий на водолаза, что-то суетливо показывает ему, оживленно жестикулируя. Его лицо в каске странно гримасничает. И Чемберту кажется, что это -- средневековый Мефистофель издевается над ним здесь, в аппаратной.
   ...Разочарование! -- тяжелое и острое, неожиданное и грубое, как удар кулаком в сердце, -- это не Горянский!
   Чемберт изнеможенно опускается на кожаное сиденье стула. -- Который раз!... Который раз его зовут на аппарат для того, чтобы он выслушивал какие-нибудь глупости, а от Горянского -- ни слова!.. -- Ах, разорвать бы эти глупые бесполезные проволоки!.. Какое ему дело до всего остального мира, до политических новостей, до этой нелепой бессмысленной войны, до визитов коронованных идиотов друг другу!.. До этих рабочих стачек! Все равно из этого никогда ничего не выйдет!... -- Разве могут рабы обойтись без кнута и погонщика?! -- Да и что ему до этого, если радио молчит о Горянском?
   Но телеграфист по-прежнему размахивает руками и по-прежнему сует Чемберту длинную узкую бумажку с рядами черточек, цифр и точек. И, наконец, сквозь ритмический стук приборов до сознания Чемберта долетают какие-то слова и упорно, сквозь безразличие и разочарованность проталкиваются в мозг: -- "Гражданская война в России... Правительство Николая второго свергнуто... Революционеры захватили власть... Братания на фронте... Русская революция опасна: есть симптомы, указывающие, что она может превратиться в международную... Беспорядки на почве голода в Германии... Русский царь захвачен и арестован революционерами..." Брови Чемберта удивленно приподымаются: неужели из этого, действительно, что-то вышло!.. Рабы без погонщика?! Россия без царя?! Как это удивительно!.. Страна дикарей и рабов, страна малоподвижных тупых крестьян, где, казалось, было невозможно никакое свободное течение мысли, -- и вдруг!..
   -- Неужели это, действительно, конец самодержавия?! С телеграфистом происходит нечто невозможное: он сбрасывает свою неуклюжую шапку и бежит, взволнованно крича, мимо Чемберта, вниз по металлической лесенке. Чемберт изумленно смотрит вниз. -- Ведь вовсе не смешон теперь без каски этот стройный, бледный человек со смуглым семитическим типом лица! До Чемберта, который хотя плохо, но все же понимает по-русски, доносится голос телеграфиста, тонкий, острый и жалобный, отдаленно напоминающий плач. Проходящие рабочие останавливаются. У аппаратной собирается небольшая группа.
   -- "Братья!.. Товарищи!.. В России революция!.. Сейчас мы перехватили американское радио... Царь Николай Романов арестован!.. Пришла, пришла, наконец, и к русским свобода!.."
   -- "Братья! Мне не давали учиться в России... Моя мать убита во время еврейского погрома..." -- слова телеграфиста переходят в рыдание.
   -- "Долго терпели мы, евреи! Долго терпел весь народ, но есть справедливость, есть возмездие!.."
   Голос его прерывается. К телеграфисту подбегает русский рабочий. Говорят все вместе, шумно, непонятно и несвязно; рабочие бросаются на шею телеграфисту, -- целуются... Чемберт с удивлением и с некоторым испугом смотрит вниз: -- "Да, эти русские... Видно наболело у них на сердце много и долго... Экспансивный народ! Вот и Горянский такой!.. Нервный, впечатлительный, чуткий, но в то же время решительный, героически-смелый... О, этот не станет плакать -- нет! Он, когда нужно, сумеет быть острее стали, тверже гранита..."
   Чемберт вспомнил шестой год в России. Баррикады в Москве. Себя и Горянского. Подъезжавших казаков, наведенный пулемет и застывшую наверху у красного знамени фигуру Горянского, красивого и спокойного под выстрелами, улыбавшегося радостно и по-детски наивно в глаза неизбежной смерти.
   Он вспомнил, как схватил его, -- тогда почти мальчика еще -- в охапку, вместе со знаменем, и унес, спас чудом от неминуемой бессмысленной гибели...
   -- Где теперь Горянский? -- Почему нет известий? -- Что с ним? -- Доведут ли они до конца это грандиозное дело, которое затеяли вместе? Но вдруг остро, сквозь печаль, сквозь воспоминание, одна практическая сегодняшняя мысль деловито постучалась в мозг: -- эти русские! -- этот телеграфист, который должен быть у аппарата!.. Как бы это не помешало работе?! Надо прекратить это!
   Чемберт встал, сразу сухой и бесстрастный, чтобы спуститься к шумевшей, жестикулирующей кучке. -- Вдруг звонок негромкий, но продолжительный и настойчивый ударил в сознание и уши:
   Раз... Два... Три... Четыре... Пять!..
   Три -- Россия. Семь -- Америка. Пять!.. Радио-телефон!..
   -- Нет сомнений: Горянский звонит из Парижа!..
   С легким стуком отпала крышка прибора; забыв все на свете, Чемберт бросился к слуховой трубке. -- Что это? -- Женщина! -- Значит говорит не Горянский!..
   -- Кто же это может быть? -- Мать Горянского умерла!.. Сестра тоже... Кто же это?
   Голос женщины тихий, нежный, вдумчивый и далекий тонкой струей вливался в напряженное сознание Чемберта.
   -- "Говорит Елена Родстон из Парижа, по поручению Горянского... Попросите к телефону господина Чемберта".
   -- "Оль-райт! -- Я, Чемберт, у аппарата, слушаю вас. В чем дело?" -- и почему-то странно враждебно звучит голос Чемберта, -- сам он не знает почему.
   -- "Мы с вами еще незнакомы, тов. Чемберт, -- давайте будем знать друг друга! Я -- Елена Родстон, невеста Горянского..."
   -- Что? Невеста?! Горянский женится? Чемберт ошеломленно хлопает себя по лбу.
   Но дальше, дальше!.. Проклятая девчонка, которая не может сразу перейти к делу!..
   -- "Горянский был болен, но вы не беспокойтесь, все благополучно, он уже поправляется, пока еще слаб. Он находится у меня: Улица Аллей 1б, 81Б. -- Говорю с вами по его просьбе. Через три дня вышлите за нами аэроплан; сами не отлучайтесь. Ваше присутствие на острове теперь более необходимо, чем когда-либо... Горянский нашел, что искал. -- Больше говорить не могу -- опасно. Аппарат вышлите маскированный. Ко мне являйтесь не сразу, а через несколько часов после прибытия. Успех близок; нужны лишь терпение и осторожность. Привет от меня и Горянского!"
   С гулким стуком захлопнулась крышка. Слуховая трубка замолчала.
   Радостный и ошеломленный откинулся Чемберт на спинку стула. -- Горянский жив! Он нашел!.. Они почти у цели!
   -- Это главное!.. -- И Чемберт радуется этому искренно и глубоко. -- Но как в реке, чистой и прозрачной, все же на дне, по течению, грузно поворачиваются тяжелые камни, так и в радости Чемберта оседало что-то тоскливое и чуждое... Да, все это так естественно!..
   Так и должно было случиться... А между тем никогда он не думал, что будет именно так! -- Всегда представлял себя и Горянского рядом. Всегда считал он, что Горянский -- его ребенок, ребенок гениальный, бесконечно больший, чем он сам, но все же -- его, его, Чемберта, неотъемлемо... А вот теперь между ними, двумя становится третий, то есть нет, третья! И как-то сами собой наивно, обиженно и совсем по-детски опускаются углы рта у крепкого, как кремень, сухого и стойкого Чемберта.
   -- Ну что ж! -- Горянский молод, ему мало его, Чемберта, дружбы, ему захотелось страсти, женского теплого тела, женской чуткости и ласки... Может быть, это и хорошо! -- вот болен он; она, вероятно, ухаживает за ним... Он, Чемберт, несмотря на всю его преданность и любовь, не сумеет ведь создать всей той атмосферы тепла, ласки и уюта, которой так легко окружает женщина любящая и желанная... -- Что ж, пусть так! -- Женщина победила! Пусть уходит к ней Горянский!.. Остается их дело, нужное, великое, которому Чемберт будет служить до конца!
   И, подавив вздох, опять спокойный и бесстрастный, с лицом, точно застегнутым на все пуговицы, он говорит телеграфисту, который уже снова в неуклюжей шапке стоит перед ним, смущенный своей недавней вспышкой, и мнет бумажки, чтобы скрыть свое замешательство, говорит сурово:
   -- "Делаю вам выговор, мистер Тамповский; какие бы интересные известия вы ни получили, все же до окончания дежурства нельзя отлучаться от аппарата! Сейчас я получил телефонограмму от мистера Горянского: послезавтра мы отправим ему почту в Париж. Приготовьте копии наиболее интересных телеграмм, которые мы получали, и больше не смейте никуда уходить".
   Телеграфист бормочет извинения срывающимся тонким голосом, плохо слышным сквозь шум приемников... Но Чемберт уже не обращает на него внимания. Берет трубку телефона. Соединяется с ангаром. И говорит спокойно, отрывисто и сухо, как капитан дредноута во время сражения:
   -- "Алло! Ангар!
   -- Говорит Чемберт!..
   -- Приготовить Л/з для отправки за мистером Горянским в Париж. Аппарат маскируйте. Взять бензину на три дня. -- Отправление послезавтра в час дня. -- Летит Джонни!.."
   Чемберт вешает трубку телефона и сухой, бесстрастный, немного похожий на засушенную орхидею, идет осматривать работы.
  

ГЛАВА II.
Елена.

   Елена Родстон медленно шла по улице Аллей. Был веселый радостный солнечный день, и ей тоже было легко и радостно: Горянский лежал у нее и выздоравливал!..
   -- "Теперь он -- мой!" -- думала Елена. -- "Эта напыщенная русская княжна, дочь генерала, такая красивая, с пышными волосами, не отнимет его у меня! -- Ее дело проиграно!"
   Да и теперь она, Елена, все равно не отдаст его!
   -- "Он -- мой и больше ничей!..." -- и сама не заметив, в такт мыслям, притопнула ботинком с невысоким английским каблуком.
   Но что-то накидывало паутину грусти на игру радости; резкая прямая морщина прорезывала невысокий изящный лоб; забота, самая примитивная забота: нужно было достать для Горянского молока! Это было очень несложно, житейски просто и в то же время не совсем выполнимо. Кредит ее у лавочника давно иссяк. В булочной еще пока давали, но мясник и молочник вчера взбунтовались... И сейчас идти не стоит: все равно без денег ничего не дадут.
   Елена еще в самом начале болезни Горянского истратила свои последние деньги, которых у нее вообще было очень недостаточно, и с тех пор жила вместе с больным в кредит.
   Правда, у лих были консервы, которые она захватила из лаборатории Горянского после пожара, но нужны были еще: какао, белый хлеб, сахар, молоко, главное -- молоко!.. Доктор сказал, что молоко необходимо, и чтоб пил его Горянский как можно больше. Как же быть? В долг не дадут!.. Это определенно... До прибытия аэроплана от Чемберта целых три дня! Раньше вызвать его никак нельзя!.. Она и так страшно опасается, как повлияет перелет на Горянского. -- Три дня!.. Нужно по крайней мере шесть бутылок -- самое меньшее! Он поправляется и с каждым днем пьет больше.
   Продать или заложить пальто? -- Но как взять его незаметно? И потом она ведь подстелила его Горянскому, чтобы ему было теплее и мягче. Взять у Горянского? -- Нет!.. Ни за что на свете! -- Он еще может подумать, что она пошла за ним из-за денег... Он ведь знает, что она бедная, очень бедная... Да и как она будет просить у него денег?! Она -- просить! И потом: разговаривать о деньгах, когда он болен!.. И, наконец, ведь эти деньги -- золото!.. Он сам не раз говорил ей раньше, что их мало, что их едва хватит на дело... Как же может она надоедать милому с такими глупостями?!
   -- Нет, она должна достать деньги сама, и -- достанет... И вот Елена решилась на такую вещь, о которой долго потом вспоминала с величайшим омерзением...
   Владелец маленького кафе на повороте улицы Аллей, в котором Елена не бывала уже больше двух месяцев, преследовал ее своими ухаживаниями чуть не с первого дня ее появления в Париже. Елена решила зайти к нему. Стиснув зубы и вся сжавшись, нервно поеживаясь, как будто собираясь войти в холодную ванну, она открыла дверь в кафе, где в ранний утренний час еще никого не было...
   -- "Добрый день, мосье Фанкони!" -- заговорила она, преувеличенно развязным тоном с хозяином, стоявшим за стойкой, и первая, с деланной игривостью, протянула ему руку.
   -- "Здравствуйте, милая барышня", -- забормотал Фанкони, сластолюбиво поблескивая черными глазками, похожими на две круглых мелких маслины.
   -- "Я же говорил вам, что вы еще придете ко мне! Значит, понадобился старый знакомый!..
   -- Да, в Париже Фанкони многим нужен!... Фанкони все знают!.. -- Какая вы сегодня хорошенькая! -- прямо как богиня!..
   -- Нет, прямо три богини сразу; Диана, Аврора и Венера!.. Ваши губки, ваши глазки пленяют смертных, да и бессмертных я полагаю... Будьте же поласковее к любящему вас Фанкони! -- Это будет хорошо и для него и для вас. -- Не правда ли?.."
   И он потянулся к ней через стойку. Елену чуть не стошнило, но надо было сдерживаться.
   -- "Мосье Фанкони, -- прервала она его разглагольствования почти прежним тоном, -- я пришла к вам за маленьким одолжением: у меня временные затруднения в редакции, где я работаю... задержали гонорар... -- У них, кажется, нет сейчас денег; а мы с подругой хотим отпраздновать ее именины, так, знаете, по-русски, в вашем французском Париже, -- чтобы всего было вдоволь...
   Так вот не устроите ли вы нам взаимообразно две четверти молока, булок, печенья, ну там еще чего-нибудь? Я, разумеется, расплачусь с вами на днях..."
   -- "С удовольствием, мадемуазель Елена, с очень большим удовольствием!.. -- Почему не сделать услугу такой приятной барышне, как вы? Но только, знаете, я не люблю давать в долг: какие могут быть долги, да еще с очаровательными барышнями?!. Наоборот, мы у вас всегда в долгу... Мы просто сделаем вам этот небольшой подарок...
   -- "Мальчик!" -- обратился он к непроспавшемуся гарсону -- "собери все, что просила мадемуазель! А вы, -- продолжал он, обращаясь к Елене и нагло поблескивая глазками -- тоже сделаете нам небольшой подарочек и зайдете ко мне сегодня вечерком, часиков в девять на чашку кофе. Зайдете, -- не правда ли, миленькая?.." -- повторил он почти просительно. Елена страшным усилием воли подавила непреодолимое желание плюнуть ему в физиономию, повернуться и уйти, -- самое главное это -- молоко для Володи!.. -- В конце концов не все ли ей равно? А через три дня она с Горянским будет далеко от Парижа... А все-таки хорошо бы раза два сочно и смачно хлестнуть по жирной щеке этого пошляка!.. Но, подавив дрожь отвращения, она пробормотала:
   -- "Хорошо... хорошо... приду..."
   -- "Душечка! Ангел..." -- расцвел просиявший Фанкони.
   -- "Вам, может, и деньги нужны?" -- он выбросил на стойку десятифранковую монету. -- "Возьмите!.." Елена вспыхнула до корней волос, но опять сдержалась.
   -- "Унижаться так до конца!.." -- подумала она. "Пригодится! Куплю Володе сахару и какао..." И опустила монету в карман. Через минуту шла Елена по улице, в сопровождении гарсона, нагруженного молоком и свертками, ощущая в кармане десятифранковик, который жег ей тело сквозь платье, сама удивляясь и стыдно любуясь тому, что сделала. И еще думала, что нет для любви ни высокого, ни низкого, когда делаешь для любимого. И знала, что и жизнь свою, и любовь, и тело отдала бы до конца, и на самом деле продалась бы Фанкони, если бы это нужно было для спасения ее Володи... Солнечный свет окрылял и радовал... Думала, что сейчас увидит Володю... Уже соскучилась о нем за два часа утренних поисков. Воображала, как поцелует этот высокий гениальный белый лоб, как пригладит эти волнистые русые волосы, которые так славно курчавятся над точно отполированной нежной раковиной уха...
   -- "Володик, хороший, славный!.." -- думала она и понимала, что нет ничего в мире, чего бы ни сделала для милого своего... Тут Елена вспомнила, что нельзя, чтобы кто-нибудь увидел у нее Горянского, так как его разыскивают и это опасно; гарсон может проболтаться. Забрала сама свертки и бутылки, отпустила гарсона, дав ему случайно завалявшиеся пять су, и пошла в сторону, прижимая к себе пакеты, хотя была уже близко: все боялась, чтобы не подглядел за ней хитрый мальчишка. Внутренне побранила себя за то, что не вспомнила этого сразу и взяла с собой мальчика. Нарочно шла долго в обратном направлении...
   Лишь когда увидела, что нет никого вдали, кроме случайных прохожих, повернула к себе. Шла торопливо. Думала, что еще три дня будут они безраздельно вместе с Володей... Еще три дня, а дальше... Дальше они, правда, тоже будут вместе... Вообще Елена не представляла себе своей жизни без Горянского, но дальше у него будет дело!.. Величественное... Смелое... И сложное, которого она не понимала и боялась, -- боялась больше русской княжны, ибо знала, чувствовала каким-то подсознательным инстинктом, что, невзирая на всю его любовь к ней, Елене, -- она для Горянского все же меньше, чем его дело.
   Она женским чутьем представляла себе дело в виде большой, сильной и любимой соперницы, чувствовала неопределенную безликую ревность, в которой она сама себе стыдилась сознаться...
   Вот ее маленькая скромная парадная!.. Вот улыбающаяся консьержка...
   С тех пор, как Елена поместила к себе Горянского, ее встречали с какой-то особенной улыбкой. Правда, она выдала его за двоюродного брата; правда, он был болен, но все, же эта улыбка тонкого женского понимания не сходила с губ консьержки после переселения Горянского...
   Поднялась по лестнице на пятый этаж. Вынула из сумочки ключ (уходя, она заперла Горянского). Щелкнула задвижкой и вошла в маленькую прихожую. Заглянула в комнату: Горянский спал. Сняла шляпку, положила свертки на окно и минуты две, любуясь, смотрела на спящего...
   Он спал, беспокойно бормоча негромко какие-то слова:
   -- "Свинец... гелий... уран... опять свинец... Нет, радий, только радий!.."
   Выражение лица его изменилось, стало веселым, как у ребенка.
   "...Радий..." -- шептал он, улыбаясь во сне. -- "Победа... Радий..."
   Елена наклонилась над ним, осторожно, боясь разбудить, дотронулась губами до влажного горячего лба.
   -- "Володик, милый!.. Даже во сне он думает об этом своем, мужском и далеком!.. Выздоравливай скорей, мой мальчик!.." Еще раз поцеловала его в лоб и осторожно, боясь шуметь, стала развертывать фанконовские свертки. Тихо прошла в кухню. Газовая плита не работала -- газопровод уж два дня был испорчен... Поставила чайник на примус и долго задумчиво глядела на холодное синее пламя, любовно лизавшее дно и бока медного чайника.
   Под ровное спокойное гудение примуса было так хорошо думать...
   Прошла в комнату и опять смотрела на Володю.
   Луч солнца ласковый, быстрый, жаркий скользнул ему на лицо. Уколола ревность: как смеет солнце целовать милого?!
   Хотела задернуть занавеску, но было поздно, -- Горянский проснулся.
   -- "Елена, ты?! -- Я не слышал, как ты вернулась... Меня разбудило солнце... Ты знаешь -- я видел сон: будто мы с тобой взлетали все выше и выше к солнцу двое, и только жаль было, что кто-то третий остался на земле...
   -- Мы мчались, как свет!..
   -- И вдруг солнце разбудило меня... Я проснулся и вижу тебя наяву! Иди ко мне!.."
   Елена подошла и села на край кровати. Горянский потянулся к ней жадно, как к цветку...
   -- "Успокойся, милый!.. тебе вредно..." -- говорила Елена, отвечая на его слабые, но бурные поцелуи. -- "Успокойся, детка!.. -- Хочешь, я принесу тебе молока?"
   Она осторожно высвободилась. Через минуту вернулась со стаканом и булкой.
   Горянский жадно пил горячее молоко, а Елена рассказывала ему, как звонила на остров.
   -- "Умница!.. -- похвалил Горянский, -- "значит, ты хорошо запомнила все, что я тебе объяснял перед тем, как свалился.
   -- "Володя!" -- обиделась Елена, -- "я всегда хорошо помню то, что ты мне раз показал!.. -- Хочешь, сейчас включу радио-телефон?.." -- и она поднялась было с кровати...
   -- "Не надо... не надо, милая! я и так верю..." -- остановил Горянский и пробормотал задумчиво:
   -- "Да, послезавтра Чемберт вышлет за нами Л/з". -- Хорошая машина. -- Менее чем в восемь часов перенесет она нас на своих широких крыльях из Парижа на остров.
   -- Елена, а ты не боишься связать свою участь со мной, -- полусумасшедшим изобретателем, -- с преступником-анархистом?..
   -- Идиоты! -- они считают меня преступником!.. Они думают, что там, в лаборатории, я готовил покушение на их правительство... Они думают, что во время пожара сгорел я, безумный анархист, вместе со своей лабораторией!..
   Чины парижской охранки, вероятно, получат награду... Тут попахивает орденом Почетного Легиона в петличке...
   Официально считается, что они уничтожили опасного государственного преступника... -- О, ослы! Ведь если бы я захотел!.. Смотри, Елена".
   Он с трудом своей ослабевшей после болезни рукой поднял с постели маленькую четырехугольную, похожую на большой портсигар, металлическую вещицу, очевидно, очень тяжелую, с которой он не расставался даже во время болезни, и показал ее Елене... Та вспомнила, что даже в бреду он прижимал эту вещь к себе, и свои напрасные попытки убрать ее с кровати...
   -- "Смотри, Елена: вот здесь в этой маленькой металлической коробке сосредоточена страшная, неизмеримая сила: стоит нажать вот этот незаметный рычажок и отсюда вытечет один атом освобожденного радия, и этого будет более чем достаточно, чтобы взорвать весь Париж!"
   Глаза Горянского заблестели лихорадочном блеском... Он приподнялся в рубашке, сбросив с груди одеяло...
   Бледный, красивый и страшный, прижав тесно к себе левой рукой Елену, заговорил, безумно присасываясь поцелуями:
   -- "Положи свой маленький пальчик сюда... вот так!.." Елена почувствовала упругое сопротивление кнопки и ей почему-то вдруг стало страшно...
   -- "Хочешь, Елена?.. В твоей власти сейчас жизнь всего Парижа!.. И наша!.. Один нажим этого розового пальчика, детски наивного, такого изящного, который я люблю задумчиво целовать, не спеша... и все полетит ко всем чертям!.. -- Париж!.. Правительство!.. Охранка!.. Богатые, бедные -- все!..
   -- Погибнет весь город, все вокруг на пятьдесят верст в окружности... Погибнем и мы...
   -- Четверть секунды -- и мы превратимся в тончайшие продукты распада атомов!.. Мы и не заметим, как перейдем в ничто!..
   -- Жизнь или смерть? -- Хочешь, Елена?"
   -- "Жизнь!.. С тобой!.. Милый, не надо!.." -- в нервическом испуге воскликнула Елена, отдергивая палец от страшной кнопки. -- "Люблю!.. С тобою жить хочу! Вдвоем!.. Вместе!.. Не надо... не надо смерти!.." Страстно, безотчетно прижалась она к Горянскому... Их губы соединились мучительно и долго... Смертоносная коробка с грохотом упала на пол. Глаза Елены сладко и безумно запрокинулись в глаза Горянского... Ей чудилось, что она отнимает его у смерти... А ему казалось, что к нему пришла сама жизнь, бившая ключом в ее упругом податливом теле, и обнимает его просто и пьяно... И в объятии упругих тел жизнь и любовь торжествовали над смертью...
  

ГЛАВА III.
Горянский.

   Горянский прибыл в Париж более двух месяцев тому назад. Почти все было готово для осуществления его идеи: рабочие, втайне из разных мест собранные на остров, башни радио, сотни машин, -- мастерские и приборы, порученные его "altro ego" -- его верному другу -- Чемберту. В одном из эллингов острова, тщательно укутанные парусиной, скрывались почти законченные мощные формы "Победителя"...
   И все же этого было мало: главного, души аппарата -- двигателя пока еще недоставало. Горянский был инженером, но он мало походил на этих людей, почти всегда узких и ограниченных, практичных и меркантильных дипломников, выше всего ставящих карьеру и трезвую выгоду сегодняшнего дня, тупых и косных мещан.
   -- Да, как это ни странно, но инженеры -- "творцы Фаустовской культуры", по меткому выражению Шпенглера, -- почти всегда мещане. Особенно -- заграничные, -- эти тупые рутинеры, техники мысли, которые, приделав крантик или подставку к раньше существовавшему прибору, уже считают себя новаторами.
   Техника керосиновых примусов, чайников, лампочек, освещающих будуары и уборные, электрических ковров, согревающих ножки дам полусвета и света, техника тысяч деталей буржуазно-мещанской "обстановочки" цивилизованного готтентота, -- вот их ближайшие цели...
   У них все реально, практично и трезво, все полно вульгарного здравого смысла, все достижимо... Никогда не увлекутся они высокими задачами, никогда не поставят целью невыполнимого...
   Бывают конечно, и среди них радостные исключения, которыми только и жива техническая мысль и культура Запада. Но их немного, а основная масса -- мещане, до ужаса трезвые и практичные.
   Русские инженеры интереснее и безумнее, но их мало и в их распоряжении неизмеримо меньше технических средств и возможностей... Горянский был одним из безумнейших: только невыполнимое, только непреодолимое привлекало его.
   Он был истинным поэтом техники, только поэмы его создавались из проволоки и железа.
   Он рифмовал безумие в изумительнейших триолетах из стали... Его электрические сонеты, излучавшие молнии, могли смело поспорить с сонетами Петрарки.
   ..........Еще в шестом году, во время баррикад в Москве, ему случайно пришлось столкнуться с остатками работ гениального русского химика и революционера Кибальчича, удушенного царским правительством, которые сохранились в архиве полиции.
   ..........Еще раньше в мозгу Горянского мелькала мысль о возможности окончательной победы над пространством, о реальном преодолении страшных миллионоверстных промежутков пустоты, отделяющих островки жизни во вселенной, отдельные планеты друг от друга.
   Работы Кибальчича, детски наивные, принимая во внимание технические возможности его эпохи, и в то же время ослепительно-дерзкие по изумительной силе и простоте основной мысли, захватили Горянского. Он имел раньше в виду другой принцип: он хотел использовать энергию света, наполняющую отдаленнейшие уголки вселенной, положив в основу закон лучевого давления, открытый русским физиком Лебедевым...
   Но Горянский, человек, получивший высшее техническое образование в России и за границей, прекрасно сознавал, что при современном состоянии техники этот принцип, теоретически, безусловно, верный, практически неосуществим...
   И тем не менее, корабль вселенной -- машину, преодолевающую космические пространства, построить можно.
   Горянский был убежден, что за эпохой летания над землей последует эпоха заатмосферного, космического полета.
   Он стал работать в этом направлении.
   Ему пришлось ознакомиться с работами русского ученого Циолковского, с проектом француза Эснопельтри, и он увидел, насколько верна и даже близка к осуществлению основная мысль погибшего Кибальчича.
   Горянский оставил свой первоначальный план об использовании лучевого давления и стал производить изыскания в направлении работ Кибальчича, Циолковского и Эснопельтри.
   Горянскому досталось богатое наследство: план, проект и теория заатмосферного полета были фактически разработаны этими его предшественниками. Циолковский до мелочей разработал схему междупланетного корабля, теоретически, безусловно, верную; и Горянскому, после продолжительных проверок, удалось открыть лишь незначительную ошибку в вычислениях Эснопельтри.
   По работам предшественников Горянский сознавал себя на верном пути... Как новый космический мореплаватель, он стоял перед безграничным межзвездным пространством и чувствовал себя междупланетным Фультоном...
   Но не было двигателя...
   Работы предшественников давали лишь принцип; двигатель должен был найти он сам, и в этом, собственно, и заключалось решение вопроса. Это не было невыполнимой задачей, как первый проект, -- это было трудно, сверхчеловечески трудно, но в конце концов осуществимо.
   Когда Горянский понял это, когда увидел, что, действительно, близок к решению одной из красивейших задач, которую когда-либо ставило себе человечество, -- он стал беречь себя, перестал подставлять свой спокойный лоб под нелепые казачьи пули...
   Было бы бессмысленно и глупо ему, будущему планетному Колумбу, погибнуть от руки жандармов и штыков где-нибудь в московских тупичках и переулочках.
   Горянский покинул Москву и такие красивые, увлекавшие его раньше баррикады.
   Его друг, англичанин Чемберт, скучающий турист, фланер, объездивший весь мир, и от скуки решивший поиграть со смертью под красным флагом, последовал за ним. Мысль о возможности междупланетных сообщений, мысль о реальном проникновении на отдаленные миры, обожгла мозг Чемберта. Глубокий энтузиаст и мечтатель под пеплом холода и безразличия, искавший всю жизнь и не знавший, куда бросить себя, он нашел, наконец, выход для своей заглушённой энергии и предоставил Горянскому себя и свое очень большое состояние для достижения цели.
   Его отец, богатый торговец, латыш по происхождению, женился на единственной дочери владельца одной из крупнейших английских фирм, оставшейся миллиардершей после смерти отца. Чемберт унаследовал одно из самых больших в Европе состояний.
   Горянский -- истинный пролетарий, родившийся от отца-рабочего и матери-интеллигентки, не имевший ничего, кроме своих рук, знаний и дипломов, -- которому еще в гимназии приходилось содержать себя своим трудом, увидел в своем распоряжении свыше двух миллиардов на текущем счету английских и французских банков.
   Он инстинктивно презирал буржуазию и случайно подружился с Чембертом лишь потому, что тот показался ему немного Агасфером, бродягой, мечтателем, выходящим из рамок класса.
   Горянскому приятнее было бы, конечно, достичь победы собственными силами, и сначала он чувствовал себя как-то странно, пользуясь деньгами Чемберта, но потом, когда увидел искренний энтузиазм последнего, когда понял, что идея обожгла Чемберта не меньше, чем его самого, -- тогда Горянский успокоился и стал рассматривать происшедшее, как акт своеобразной справедливости, когда буржуазия, в лице Чемберта, возвращала прогрессу и человечеству кристаллизованный в золоте человеческий труд, награбленный в течение столетий.
   В Чемберте Горянский нашел незаменимого помощника, товарища и соратника.
   Горянскому не хотелось окружать свои опыты рекламной шумихой и газетной трескотней.
   Кроме того, он боялся, что в атмосфере надвигающейся войны... а его работы были так близки к уничтожению, к смерти, к исследованию разрушительной силы внутриатомной энергии; его достижения захотят использовать для убийства и войны, которые были ему глубоко омерзительны.
   Потом он еще боялся, что ему могут помешать довести дело до конца....
   Рассчитывать на правительственную помощь было бы, конечно, нелепо... Ему могли бы дать миллиарды на дредноуты, пушки, подводные лодки и т. п., но не дали, бы, разумеется, ни копейки на постройку междупланетного корабля, отнесясь к этому, в лучшем случае, с иронией, сочтя его просто за тихого помешанного.
   Правительство буржуазной Европы, правительство царской России могли только помешать осуществлению его планов. Состояние Чемберта являлось в данном случае прямо манной небесной и Чемберт буквально спасал идею Горянского, как однажды на баррикадах в Москве спас его самого.
   ..........За не особенно большую сумму в пятьдесят тысяч долларов они купили целый маленький остров, -- один из бесчисленных островков мало исследованной группы Самоа.
   Плату внесли частью деньгами, так как туземцы вели торговлю с соседними островами и имели представление о деньгах, частью порохом, табаком, дробью, ружьями, одеялами и спиртом.
   Невзирая на все протесты Горянского, которому не хотелось спаивать туземцев, пришлось пойти и на это, так как иначе вождь племени островных туземцев, по имени Чигринос, не соглашался на сделку, заявляя, что какой же он будет царь, если не омочит губы и горло солнечной влагой радости, -- так поэтично и пышно именовали островитяне спирт...
   Чигринос считал необходимой выпивку в связи с продажей острова и приобретением взамен одеял, пороха и ружей, делавших его, по его мнению, могущественнейшим повелителем в мире.
   Горянскому был очень смешон этот вождь, -- Чигринос, казавшийся ему типичным по глупости, жадности и продажности образцом правителя вообще, не исключая и цивилизованной Европы.
   Глядя на эту комичную фигуру, с головой, утыканной перьями, с необычайным убранством, причем из одного уха свешивался легкий алюминиевый портсигар, а возле другого болталась перламутровая трубка, -- в нос, уступая традициям старины и отеческим преданьям, он воткнул просто страусовое перо, -- Горянский думал, что по существу пестрое убранство Чигриноса не хуже и не лучше, чем цилиндр и фрак какого-нибудь европейского президента или мундир, ленты, эполеты, золотое шитье и лосевые штаны любого российского генерала. У Горянского мелькала ироническая мысль, что если бы переодеть на наш лад этого очаровательного малого, то из него, вероятно, вышел бы недурной российский губернатор.
   При заключении договора было поставлено особое условие, что Чигринос освобождает им необходимую для построек землю, хотя бы для этого пришлось выселить с острова часть племени.
   Вождь островитян -- "отец народа" согласился на это с легким сердцем, совершенно беззаботно, подобно правители цивилизованных стран или российским министрам, легко распродававшим оптом и в розницу отечественную территорию иностранным банкирам за небольшую взятку, -- и быстро покончив с этим маловажным, по его мнению, вопросом, перешел к определению количества пороху, одеял и ружей, и особенно священной солнечной воды.
   Однако, на деле это оказалось труднее, чем думал мудрый Чигринос, и при водворении на острове людей и машин пришлось неоднократно прибегать даже к угрозе вооруженной силой для освобождения нужной территории, невзирая на то, что все условия Горянским и Чембертом были соблюдены, и плата Чигриносу была внесена вперед. В конце концов удалось все устроить, так как для туземцев было вполне достаточно меньшей, более возвышенной части острова. И даже удалось наладить вполне дружественные отношения с Чигриносом и его подданными.
   Горянский очутился в роли неограниченного владыки этого пустынного клочка земли, а Чемберт ревностно исполнял обязанности первого министра.
   Чигринос в данном случае исполнял роль дипломатического представителя дружественных пограничных держав, с которыми сохранялись добрососедские отношения.
   Горянский часто в шутку сам называл себя островным кациком, -- сыном луны и неба и младшим братом Чигриноса.
   За восемь лет, которые истекли со времени переселения на остров, была сделано многое: пустынный заброшенный островок по внешнему виду напоминал, самое меньшее, германский фабричный поселок. Башни радио, эллинги, починочные мастерские представляли главную массу построек.
   Возле башен возвышался двухэтажный каменный домик, где жили Горянский и Чемберт.
   Дальше раскинулись маленькие одноэтажные домики для рабочих, добрая половина которых обзавелась уже женами из числа очаровательных согражданок Чигриноса (Горянский, по совету Чемберта, не брал женатых рабочих и теперь, приехавши, рабочие акклиматизировались и начинали врастать в островную почву семейственными корнями). Правительство островитян, как именовал Горянский иногда себя и Чемберта, могло быть спокойно за будущее островного племени.
   Но дело Горянского все же медленно, слишком медленно, подвигалось вперед: два года потратил он на необходимые закупки, на заказы машинных частей в разных странах, на доставку их на остров, и вообще на организацию островных мастерских и островной жизни, и сверх того восемь лет упорной работы на самом острове, -- всего около десяти лет протекло с тех пор, как у Горянского явилась мысль положить в основу своих изысканий принцип Кибальчича, а все-таки дело двигалось до обидного незаметно...
   Давно уже были собраны отдельные части машин, выполненные на лучших европейских и американских заводах, давно все схемы и диаграммы возможного полета, пересмотренные тысячу раз и проверенные, лежали в специальных папках, но двигателя -- этой таинственной души машины, ее всеоживляющего сердца, ее основного и отправного импульса, -- все еще не было...
   И в двадцать пятый раз снималась с якоря "Мария", прекрасная турбинная паровая яхта, служившая для сообщения острова с внешним миром, которую Чигринос за резкие пронзительные гудки сирены прозвал "железной рыбой белого человека, кричащей со злости", -- и в двадцать пятый раз пересекала океан, чтобы перевезти новые материалы для новых опытов...
   И в сотый, в тысячный раз, в течение десяти лет с непоколебимым мужеством и стальным упорством принимался Горянский за повторные опыты и медленно, слишком уж медленно приближался к цели...
   Гигантская скорость, -- свыше десяти верст в секунду, нужна была ему, чтобы привести в действие машину.
   Он же за время своих многолетних опытов с трудом добился шести верст и дальше не подвинулся ни на шаг.
   Между тем, время шло и, невзирая на всю экономию Чемберта, невзирая на то, что почва острова давала хороший урожай и содержание рабочих им почти ничего не стоило, средства все же постепенно иссякали.
   Отчаяние начинало охватывать Горянского: неужели из-за недостатка денег остановится великое дело, неужели проклятое золото -- символ человеческого порабощения и унижения, восторжествует и тут!
   Несколько раз он впадал в умственную и нервную прострацию, и если бы не Чемберт, который заботился о нем, как о ребенке, то он, может быть, покончил с собой.
   Наконец, тоже по настоянию Чемберта, Горянский на последние деньги отправился в Париж, чтобы заняться изысканиями с радием. Это была его последняя ставка, последняя конвульсивная попытка спасти свое дело.
   Если и это не удастся, если он не найдет этих проклятых, недостающих ему четырех верст в секунду, -- машина не полетит, его "Победитель" станет побежденным, он не сдвинется с места, он инертной грудой бессмысленного мертвого металла будет лежать под крышей эллинга!..
   ......Тогда Горянский -- банкрот, тогда он обманул Чемберта и попусту растратил его состояние!
   Но первые же опыты с радием убили пессимизм и возбудили энергию Горянского.
   Он снял квартиру в отдаленном глухом предместьи Парижа, устроил себе на скорую руку походную лабораторию и работал, работал с утра вечера, а иногда и целыми ночами, как бешеный. У него появилась вера в успех; опыты с радием дали неожиданно блестящие результаты, открывалась возможность получения еще большей скорости, чем было нужно... И, кроме того, еще одна возможность, настолько сказочная, что он сам боялся в ней себе признаться.
   Горянский продолжал упорно работать и даже нарочно до получения определенных результатов не хотел ничего сообщать Чемберту на остров, с которым мог ежедневно сообщаться, благодаря усовершенствованному им радиотелефону.
   ..........Вечерами, совершенно истомленный от упорной сосредоточенной работы, он выходил подышать свежим воздухом прогуляться по тенистым бульварам...
   Там он встретился однажды с Еленой.
   Горянский принял было сначала ее за гризетку, за одну из тех бесчисленных ночных женщин, которые наполняют бульвары и главные улицы всех больших городов Европы, в особенности Парижа, и равнодушно прошел мимо.
   Но потом его поразила небрежность ее костюма и торопливая походка (она шла из редакции домой и боялась, что консьержка закроет двери и придется долго стучаться) и он заговорил с ней, неожиданно для самого себя, может быть, потому, что ему инстинктивно почуялось что-то русское в ее манере и движениях.
   Она не обиделась и не рассердилась. Отвечала спокойно, просто, с большим достоинством.
   Ее низкий серебристый голос ласкал уши и заплетал хорошими прядями утомленный мозг Горянского.
   Она рассказала Горянскому, что работает в "Пти Журналь" в редакции, и когда Горянский попросил у нее разрешения зайти к ней завтра вечером в редакцию, она не ответила отказом.
   Они стали встречаться почти ежедневно; и эти встречи служили для Горянского приятным отдыхом после напряженной ночной работы.
   Правда, у него были еще официальные знакомства, было одно семейство княгини Тамирской, дочь которой княжна Анна (познакомился он с ней еще в России) была влюблена в него по уши.
   Но его врожденная нелюбовь к буржуазии и аристократии мешала ему чувствовать себя свободно в их вылощенном аристократически-мещанском салоне, и он не знал, о чем ему говорить с этой влюбленной в него, но чуждой ему, красивой напыщенной барышней. Горянский не умел и не хотел быть кавалером, -- "кавалериться", как он иронически иногда выражался; и сознание, что ему внушают какую-то роль и что он должен как-то держаться и что-то делать, -- внушало ему чуть ли не отвращение и ненависть к красивой княжне, которая в конце концов была виновата лишь в том, что его любила.
   С Еленой же Горянскому было просто и хорошо, и уже каждый вечер он провожал ее из редакции до дому, и они незаметно сближались все больше и больше.
   Один раз Елена оказала ему неожиданную услугу: у нее через редакцию были знакомства в электрохимическом институте и ей удалось устроить Горянскому возможность приобрести необходимый для опытов гелий по необычайно низкой цене.
   Это расположило Горянского к ней еще больше...
   Скоро он узнал ее несложную историю:
   Дочь англичанина-врача, попавшего в Россию, Елена с детства росла в очень скромных условиях, граничащих с бедностью.
   Отец ее умер рано. Она окончила гимназию в Питере и поступила на Бестужевские курсы, окончить которые ей не пришлось, так как нужно было содержать и себя и мать. Хорошее знание языков помогло ей найти место воспитательницы детей в богатом французском семействе, с которым она и уехала в Париж после смерти матери. Там с большими усилиями, тоже благодаря исключительному знанию языков, она устроилась в "Пти Журналь", как переводчица международной хроники...
   После смерти матери она -- одна, совсем одна на белом свете...
   Горянский сказал о себе, что он инженер и работает над изобретением, которое должно доставить ему большие средства.
   Так они встречались друг с другом... Время шло... Настроение Горянского было совсем радужным; он почти уже получил необходимую ему скорость... И, кроме того, то, другое, что казалось ему невозможным, -- предстало перед ним во всей своей фантастической реальности...
   Оставалось еще раз проверить и резюмировать добытое в форме портативного удобного прибора.
   Горянскому казалось, что победа совсем близка.
   Еще усилие и напоенный сверхчеловеческой мощью "Победитель" прорежет земную атмосферу, чтобы взлететь к звездам....
   Как вдруг совершенно неожиданно он открыл, что за ним следят!..
   Вечером, возвращаясь после прогулки с Еленой, Горянский заметил, как быстро прошмыгнули две тени, когда он входил к себе в дом.
   Ночью, когда он нарочно неожиданно погасил свет в лаборатории, он ясно увидел на мгновение два глаза и приплюснутый нос в стекле окна.
   Ему вспомнилось старое революционное время, когда он спасался от шпиков в России...
   Что ему было делать? -- Бросить все и возвратиться на остров, не доведя до конца работу?
   Но это было бы непростительным малодушием.
   Пойти к префекту полиции и объяснить ему все.
   Но он не хотел открывать тайну своих работ и потом ему, вероятно, все равно бы не поверили.
   -- Как же быть?..
   Мысль о том, что необходимо что-то сделать, как-то выпутаться преследовала его неотступно.
   Один раз в разговоре, неожиданно для самого себя, он сообщил Елене, что за ним следят. Его необычайно обрадовало то простое, открытое сочувствие, с каким встретила столь неприятную новость эта девушка, с которой ему было так хорошо и которую он уже начинал любить...
   Она сразу же предложила ему, в случае надобности, свою квартиру, обещала помочь скрыться и добавила, что завтра же через бывавших в редакции, имевших какие-то связи с Парижской охранкой знакомых эмигрантов она выяснит, в чем дело...
   ..........На другой вечер она встретила его с очень серьезным лицом и передала, что дело обстоит совсем плохо: охранка, которая последнее время была почти без работы, решила воспользоваться случаем и инсценировать в его лице прекрасный политический процесс...
   Его считают опасным преступником-анархистом, готовящим с помощью адской машины покушение на правительство.
   За его лабораторией, действительно, всегда следит сыщик и, что хуже всего, в конце этой недели Горянского собираются арестовать...
   ...Горянский горячо благодарил Елену. Его работы были почти закончены. План действий моментально возник у него в голове.
   -- "Если вы столько сделали для меня до сих пор, то вы поможете мне и впредь, не правда ли, мадемуазель Родстон?"
   -- "Да", -- ответила Елена просто, -- "я сделаю все, что сумею..." -- и протянула Горянскому свою маленькую нежную руку, которую тот крепко пожал... И это пожатие послужило как бы скреплением их нарождающейся дружбы и любви...
   -- "Завтра, в час ночи -- быстро проговорил Горянский, -- вы наймете фиакр, не считаясь с ценой, и самый быстроходный, и законтрактуете его по часам на всю ночь. Вы будете ждать меня на втором повороте от переулка, где я живу, в течение десяти минут... Если я не появлюсь там к этому сроку, то, не спеша, нарочито шумно, всячески обращая на себя внимание, вы пойдете по направлению к моей лаборатории...
   -- Будет хорошо, если вы запоете какую-нибудь шансонетку (если только, конечно, не найдете этого неудобным). Как бы сильно вас ни поразило то, что там произойдет, -- не пугайтесь и не беспокойтесь за меня серьезно, но внешне проявляйте свои чувства как можно более эффектно и шумно: кричите, зовите на помощь, даже, если это вас не затруднит, расплачьтесь, вообще не бойтесь и действуйте открыто и громогласно... -- Вот вам программа на завтрашнюю ночь, если хотите оказать мне большую услугу... А сейчас разрешите показать вам дорогу в мою лабораторию и вообще считать своей гостьей на сегодняшний вечер..."
   Мягкой улыбкой Елена выразила свое согласие, и они, смеясь и оживленно болтая, дошли до квартиры Горянского.
   В лаборатории сидели недолго: -- Елене надо было утром рано в редакцию, но все же здесь, над колбами и ретортами, над сложными приборами, значение которых объяснил Горянский изумленной Елене, в обстановке, похожей на пещеру средневекового чародея-алхимика, -- они поцеловались, поцеловались впервые!..
   И наивность ее молодого, только что расцветшего чувства, прикосновение нежных, немного холодных, губ, ее невысокая упругая грудь и все ее крепкое, свежее тело, так хорошо прижавшееся к Горянскому в объятии, -- опьянило его легко и радостно, как бокал "Клико", и наполнило новой бодростью и уверенностью в победе.
   Целовались и сидели в сумерках, тесно прижавшись, как дети. И нарочно не зажигали света...
   Было радостно обоим и хорошо вместе... И в целом мире не нужно было больше никого...
   Но истекало время и надо было расставаться: величие идеи у него и забота будней у нее нависали жестоко над любовью...
   На прощанье вспомнил об обыденном и просил ее забрать необходимейшие вещи, так как завтра думал переехать к ней. И она собрала, по указанию, вещи и с женской практичностью захватила разбросанные по полу консервы.
   Распределили свертки и Горянский проводил Елену почти до половины дороги. Потом нанял ей фиакр, усадил, пожелал спокойной ночи, поцеловал на прощанье и радостно возбужденный вернулся в лабораторию.
   Он работал напролет всю ночь до рассвета, не чувствуя усталости, и к девяти часам утра в металлической плоской коробке, похожей на большой портсигар, перед Горянским лежал результат его десятилетних исканий.
   Перед ним была возможность вскинуть к звездам грузное тело "Победителя"! -- Душа двигателя междупланетного корабля лежала на столе и, кроме того, совершенно неожиданно открывалась другая побочная возможность, найденная случайно, но укреплявшая и дополнявшая победу...
   Перед Горянским открывались необычайные и грандиозные перспективы... Его немножко смешила мысль, что какие-то полицейские, какой-то глупый префект Парижа хочет арестовать его, -- его, человека, в руках которого, вот в этой маленькой коробочке, сосредоточена страшная, стихийная сила, которая может не только перенести космический корабль через безграничные пространства, но и легко уничтожить полмира, если бы только он захотел употребить ее во зло...
   Горянский подумал, что то же французское правительство предложило бы ему, что угодно, чтобы только получить в свое распоряжение для военных целей эту грандиозную разрушительную силу.
   ..........Теперь, когда работа была окончена и достигнутый результат -- металлический итог лежал перед ним, -- Горянский сразу почувствовал страшную, непреодолимую усталость. С трудом, отчаянным напряжением воли, превозмогая сон, он сделал кой-какие приготовления на завтра и, свалившись на кушетку, не раздеваясь, мгновенно заснул, как убитый..........До позднего вечера он проспал......................................
  
   Ровно в час ночи Елена Родстон, с сильно бьющимся сердцем, стояла у фиакра, на условленном повороте переулка и, пользуясь слабым светом фонарей фиакра, следила за медлительной стрелкой...
   Десять минут прошло -- Горянского не было...
   Елена велела вознице ждать и сама, волнуясь, пошла к лаборатории.
   Елена совсем не представляла себе, что будет делать Горянский, но твердо решила, что бы ни случилось, -- помогать ему до конца, даже если придется рисковать жизнью.
   Она хорошо помнила наставления Горянского и потому старалась идти как можно более шумно, -- нарочно шаркала подошвами, а, подойдя ближе, стала неуверенно напевать вслух серебристым голоском модную шансонетку...
   Приближаясь, она заметила, как влево за деревьями, возле лаборатории, мелькнула тень: сыщик дежурил на посту! У двери Елена с недоумением остановилась: откровенно говоря, она не знала, что ей нужно делать, но в то же время она до боли ощущала, что за ней сзади усиленно наблюдают: ей даже казалось, что ее спина стала прозрачной и ее сзади мягко щупают, щупают глазами... Это побуждало Елену к активности.
   Взгляд в сторону показал, что света в окнах Горянского не было: он или же спал или нарочно не зажигал света. Елена снова запела, уже громче (она решила демонстративно разыграть девушку с бульвара, идущую на свидание) и стала громко стучаться в дверь:
   -- "Эй, вы там!.. Кто там есть?!.. Мосье!" -- восклицала она ненатурально грубовато.
   -- "Отворите!... Я не привыкла ждать -- мои друзья всегда меня дожидаются!..
   -- Если приглашаете, то отворяйте!..
   -- А то я уйду!" -- и она опять застучала... Ответа не было. Вдруг послышался шум -- будто упало что-то тяжелое...
   Через секунду страшный грохот и треск лопнувших стекол наполнили воздух.
   Елена в ужасе отпрянула от двери -- этого она не ожидала -- громадный клуб желтого пламени показался из окна! Дым, густой и смрадный, повалил вместе с пламенем из окон и сквозь щели дверей...
   Снова грохот, -- еще взрыв -- и пламя, сразу усилившись вдвое, лизнуло крышу...
   Стало светло, как днем. В страшном испуге, забыв всякие инструкции и все на свете, полная ужаса за участь Горянского, Елена принялась изо всех сил ломиться в лабораторию, оглашая воздух криками...
   -- "Помогите!.. Пожар!... Спасите!.." -- кричала она, как безумная, и билась о дверь, до крови изранив маленький изящный кулачок, но никого не было вокруг и никто не приходил к ней на помощь.
   Неожиданно она почувствовала, что кто-то тронул ее сзади за плечо -- оглянулась: какой-то человек невысокого роста, в статском, с физиономией, точно помазанной маслом, стоял возле нее.
   -- "Сыщик!" -- подумала Елена (кроме него, никого не могло быть поблизости)...
   ... -- Да не все ли ей равно сейчас, сыщик это или святой -- нужно спасать Володю. -- Умоляюще кинулась к человеку в статском:
   -- "Мосье, умоляю вас!.. Помогите!... Здесь горит человек!... -- Мой знакомый... Я шла к нему в гости... Он сгорит заживо!.. У него, очевидно, что-то случилось,-- помогите!.. Спасите!.. Позовите кого-нибудь!.. Я с ума сойду!.."
   -- "Успокойтесь, мадемуазель", -- отвечал ей человек в статском, -- нас тоже интересует и уж не в меньшей степени, чем вас, ваш знакомый...
   -- Поверьте, что мы не дадим ему сгореть -- он нам очень нужен...
   -- Успокойтесь!.. Не плачьте!.. Я сейчас вызову пожарных и пришлю помощь...
   -- Да, -- прибавил он с ехидной улыбочкой -- вам, милочка, выпало на долю очень жаркое, слишком жаркое свиданье!..
   -- Ну, успокойтесь же -- я бегу за помощью!.." -- и он быстро и ловко, немного приседая, по-заячьи, побежал вдоль переулка и скоро скрылся из глаз следившей за ним безнадежным взглядом Елены.
   В отчаяньи стояла она перед дверью и думала, что вот еще вчера разговаривала с Володей, живым и здоровым, и смеялась, а вот сейчас, может быть, он лежит рядом, в нескольких шагах от нее, за стенами этого несчастного здания, -- мертвый, погибший мучительной страшной смертью!
   И еще думала, что никого в жизни уж не будет так любить, как Володю...
   Вдруг!.. Тихонько приотворилась дверь, -- из-за нее осторожно выглянуло беззвучно смеющееся лицо Горянского.
   -- "Володя!.. -- захлебнулась Елена неожиданностью, радостью и светлым испугом.
   -- Так это -- мистификация?!.. Так это -- ты сам, нарочно?!.. А я-то испугалась до смерти!.."
   -- "Шпик ушел?" -- быстро спросил Горянский.
   -- "За помощью побежал, -- за пожарными... Я его сама просила", -- улыбнулась Елена.
   -- "Да, я видел из окошка, как он помчался зайцем... Ну, бежим, Елена! -- у нас мало времени, а шпик проклятый может вернуться..."
   Горянский аккуратно затворил дверь, повернул ключ два раза, вынул его и положил в карман; потом взял Елену за руки, привлек к себе и они поцеловались нежно и бурно и побежали, держась за руки, как дети, от пылавшей факелом лаборатории, освещавшей все вблизи, -- во мрак, туманный и липкий, но казавшийся им светлым и приветливым, как их будущее...
   Через минуту фиакр бешено мчал их по плохо освещенным улицам предместья...
   Скоро потянулись светлые, пылавшие электричеством и газом, площади и бульвары, промелькнули, ослепительные днем и ночью Елисейские поля, и через полчаса Горянский вслед за Еленой подымался по лестнице на пятый этаж, мимо изумленной консьержки, которую не мог привести в себя даже золотой пятифранковик, деловито опущенный в ее ладонь Горянским, решившим разыграть галантного денди.
   Только, когда он вошел к Елене, только когда опустился на диван в уютной маленькой простой комнатке, он почувствовал внезапно страшную слабость, разбитость, жаркую сладкую истому и усталость во всем теле.
   Это его удивило: ведь он спал перед этим весь день, весь вечер, -- почти до самого пожара...
   -- "Володя, что с тобой, милый? -- сказала прижавшаяся к нему было Елена, изумленно отодвигаясь.
   -- О тебя обжечься можно, ты весь горячий, как огонь...
   -- Да у тебя ведь страшный жар!"
   Мысли Горянского путались, ему стало казаться, что он еще в горящей лаборатории.
   -- "Уйди, Елена!.. Уйди!.. Горим!..
   -- Горячо!.. очень горячо!.. ключ затерялся -- не отворить...
   -- Спасать!.. радий!..
   -- Елена... люблю... Огонь!.." -- бормотал он в забытьи. Елена уложила его на диван, укутала, как ребенка, поцеловав нежно и испуганно, и побежала за врачом.
   Напряжение последних дней и усиленная мозговая работа без отдыха, в течение недавних месяцев, не прошли Горянскому даром...
   Приведенный Еленой живший поблизости старичок доктор объявил, что у больного нервная горячка.............
  

ГЛАВА IV.
На остров!..

   .......-- "Так ты не хочешь их убивать, Елена? -- говорил Горянский, когда после ласк, они отдыхали разнеженно и устало на смятых подушках кровати...
   -- Черт с ними, пусть живут!..
   -- Все равно: рано или поздно волна рабочей революции сметет эту сволочь...
   -- А мы будем жить, жить и жить!.. Вся жизнь -- наша, мы возьмем ее всю, не правда ли, детка?
   -- Чего нам ждать?!..
   -- Дай-ка сюда телефон, Елена!"
   -- "Не надо, милый... Тебе еще вредно, -- ведь ты еще не выздоровел!"
   -- "Ерунда! -- я здоров, как бык, или ты не довольна моими поцелуями?
   -- Давай сюда трубку, я хочу говорить с Чембертом... Ведь, подумай, -- я совсем забыл его! -- Больше месяца я не слышал его голоса!..
   -- Чемберт -- славный, вот увидишь, Елена, он будет ревновать меня к тебе!.."
   Елена подвинула к Горянскому прибор, находившийся в маленьком чемодане, включила радиоаккумулятор, быстро распахнула окно и свесила маленькую антенну...
   Она хорошо помнила все наставления Горянского, которые тот ей дал перед болезнью, и гордилась тем, что в прошлый раз сама сумела поговорить с островом.
   Горянский с кровати любовался ее легкими изящными движениями...
   Антенна висела за окном. Солнце отбрасывало от нее сетчатую тень на обои.
   Горянский взял трубку и упруго нажал рычажок прибора. -- Легкий треск заискрившейся антенны... Мгновение... -- искра радио перелетала через океан. -- Вот Горянский уже соединился с островом и с улыбкой прислушивался к звукам аппаратной, отдававшимся в слуховой трубке...
   Он так привык к острову, что знал, помнил и чувствовал каждый прибор, каждую машину, как живую: -- вот гудит большая правая "А", как большой шмель, медленно, ровно, солидно, с достоинством... Вот "Альфа" и "Бета" -- быстроходные современные, частят друг за дружкой, вперегонку, точно два славных игривых мальчугана...
   Вот еле слышен серебристый шелест большой островной антенны: Горянский на минуту ясно увидел аппаратную. Он представил себе, как его искра ударила в островную антенну... Звонок!... Открылась крышка слухового прибора... Кто подойдет к нему? Дежурный телеграфист? Чемберт? Нет, он, вероятно, на работе.
   .... -- "Алло! Остров! Кто у телефона?"
   Горянский узнал сразу этот голос у которого ни путешествия, ни известное образование не смогли отбить акцента еврейского предместья.
   -- "Это -- я, коллега Тамповский!
   -- Я -- Горянский, умерший, воскресший и выздоровевший, и собирающийся вам всем задать хорошую взбучку".
   -- "Здравствуйте, господин Горянский, здравствуйте!.. Уж мы все тут так обрадовались вашему выздоровлению!.. За вами через два дня пошлют аэроплан...
   -- Вы знаете -- небывалая вещь: в России -- революция!
   -- Царь арестован! -- Ну что же вы на это скажете, а?"
   -- "Ладно, ладно... -- улыбнулся Горянский, -- об этом после поговорим, а пока попросите к аппарату Чемберта".
   -- "Бегу, бегу, господин Горянский!"
   Горянскому показалось, что он видит, как Тамповский суетливо скатился вниз по лестнице аппаратной.
   -- "Горянский -- вы?" -- раздался через две минуты низкий густой голос Чемберта.
   Горянский чувствовал, как сквозь внешнюю сдержанность, в голосе этом трепетали и бились нотки радости.
   -- "Я, дружище Чемберт, я! Звоню из Парижа... Здоров, как стадо четвероногих, и счастлив, как тысяча ослов...
   -- А у меня есть женка, Чемберт!.. -- маленькая, славненькая и такая хорошенькая... Вот она сейчас стоит у окна и краснеет, что я вам ее расхваливаю.
   -- Вы, смотрите, не вздумайте за ней ухаживать, а то я теперь выздоровел и кровожаден, как испанец, моментально вызову вас на дуэль!.."
   -- "Поздравляю вас, мистер Горянский... -- Горянский уловил в его голосе оттенок грусти.
   -- А как ваши успехи?"
   -- "Великолепно, мистер Чемберт!.. Идеально!.. Сногсшибательно!..
   -- Я не только добился десяти верст в секунду, но я, кажется, сумею избавить вас от всех материальных затруднений...
   -- Ликуйте, Чемберт! Мы -- Крезы, мы -- Ротшильды!.. Богатство всех банков обоих континентов -- ничто в сравнении с тем, что будет у нас через два дня!..
   -- Победа, Чемберт!.. Полная победа!.. "Победитель" взлетит к звездам! -- это так же верно, как то, что я сейчас расцелую эту маленькую белую мышку, которая дуется на меня вот здесь у окна...
   -- Дружище Чемберт, мне надоело дожидаться! -- Я здоров, как вагон поросят, как стадо коренастых кретинов...
   -- Я не могу больше ждать, вышлите за нами машину сегодня же. Я хочу пожать вашу твердую честную руку, хочу вздохнуть воздухом моего острова, хочу видеть моего старшего брата, сына луны и неба -- Чигриноса..."
   -- "Мистер Горянский, -- послышался радостный голос Чемберта, -- я сделаю распоряжение сию же минуту, только не повредило бы это вам -- может, вы еще не совсем поправились?"
   -- "Пустяки, Чемберт, я крепок, как паровоз... Я готов боксировать с Джонсоном и бороться с Геркулесом...
   -- Итак, Чемберт, я вешаю трубку...
   -- Значит, до скорого свиданья!..
   -- Л/з уже летит за нами?.. Что? Телефон из ангара испорчен и Мукс бежит в ангар?!
   -- Люблю Мукса, -- очаровательный чертенок!..
   -- Вы знаете, если он вам будет очень надоедать, отпустите его к нам в Париж, -- пусть прокатится по воздуху...
   -- Кто летит, -- Джонни? -- Ну, он его наверное, возьмет...
   -- Я окончательно вешаю трубку... -- Значит, через три часа машина прибудет к нам? -- До скорого свиданья на острове, дружище Чемберт!"...........................
  
   -- "Собирай пожитки, Елена! Сегодня мы определенно покидаем Париж".
   -- "Я рассержусь на тебя, Володя, если ты так будешь говорить обо мне своим друзьям. -- Тебе смешно, а мне совестно".
   -- "Не сердись, детка!.. -- сказал Горянский, вставая с кровати, закутанный в одеяло, как римлянин в тогу. -- Давай помиримся!"
   Он привлек ее к себе и вкусно поцеловал, исполняя обещание, данное по телефону Чемберту.
   Елена отбивалась, смеясь, и делала вид, что сердится.
   Незаметно проходило время.
   Звонок внизу напомнил им, что пора отправляться.
   -- "Это -- за нами", -- сказал Горянский уверенно. Он был прав.
   Елена пошла отворять.
   -- "Здесь живет Елена Родстон?" -- раздался голос в прихожей.
   Через минуту маленький черный Мукс в необыкновенной ширины брюках и в тирольской шапке с перьями вкатился в комнату и с радостным восклицанием бросился к Горянскому.
   -- "Мистер Горянский! Вот хорошо, что вы выздоровели!..
   -- А как интересно лететь! Какой большой Париж внизу, а сверху -- какой маленький!..
   -- А знаете, -- я не боялся, -- вот спросите у Джонни!" Горянский опустил руку в его пышную, черную шевелюру и погладил по голове.
   В дверях стояла улыбавшаяся Елена и вошедший Джонни.
   -- "Гуд дэй, мистер Горянский!.. Аппарат -- в вашем распоряжении.
   -- Когда изволите отправляться?"
   -- "Сейчас, Джонни, сейчас!" -- ответил Горянский, пожимая ему руку и с удовольствием вглядываясь в его крепкое обветренное лицо.
   -- "Как же мы поднимемся?.. -- вспомнила осторожная Елена. -- Ведь сейчас -- день, тебя знают в лицо. -- И потом появление аппарата возбудит всеобщее внимание..."
   -- "Ерунда!.. -- махнул рукой Горянский, -- пойдем напролом!
   -- К чертовой матери шпиков!.. -- Они надоели мне хуже горькой редьки...
   -- Улетим, Джонни, не правда ли? -- Ведь французы нас не задержат?"
   -- "Оль-райт! -- мистер Горянский. -- Как вам будет угодно, а только не может этого быть, чтобы французы задержали англичанина!..
   -- Вот только, если мистрис говорит, что вас могут узнать, то разрешите предложить вам это..." -- он протянул Горянскому каску авиатора с громадными наушниками и наглазниками.
   Это была превосходная мысль -- каска делала Горянского совершенно неузнаваемым.
   -- "Молодец, Джонни! -- Беги за автомобилем, Мукс! -- Только обязательно закрытый и поприличнее... -- Горянский радовался, как ребенок, предстоящему отъезду.
   -- Позови консьержку, Елена! Квартиру твою мы на всякий случай оставим за собой, она еще может пригодиться..."
   -- "Мы уезжаем, -- заявил Горянский появившейся консьержке. -- Квартиру считайте за нами... Вот вам плата вперед за полгода. За вещами вы присмотрите".
   Консьержка удалилась, оглашая воздух изъявлениями преданности и восторга.
   Вместо нее появился Мукс, сияющий, и объявил, что автомобиль у дверей.
   Елена собирала последние свертки.
   -- "Где машина, Джонни?" -- осведомился Горянский.
   -- "В воздухе, мистер, над Марсовым полем... На две тысячи метров..."
   -- "Там, наверху!" -- дополнил Мукс, тыкая в потолок черным пальцем.
   -- "Как? -- удивился Горянский, -- так вы -- не одни?"
   -- "Нет, -- ответил Джонни, -- с машиной Апфель... Я спустился у северных предместий, а его послал в воздух... Нас предупреждал Чемберт о предупреждении мистрис и мы приехали к вам на метрополитене, но вы не беспокойтесь: мы можем сообщить Апфелю в любую минуту, на аппарате есть радиотелефон, а у меня в кармане -- приемник".
   -- "Прекрасно, -- сказал Горянский, -- тем лучше, -- мы проучим всех парижских шпиков. -- Ты готова, Елена?"
   Мукс, Джонни и Елена стали переносить в автомобиль необходимые вещи; Горянский просил Елену брать с собой как можно меньше.
   Потом Елена закрыла дверь и передала ключ консьержке.
   Через пять минут все четверо мчались в закрытом автомобиле по направлению к Марсову полю.
   Не доверяя слабому приемнику Джонни, Горянский сам привел в действие свой прибор. Минута -- и он уже разговаривал с Апфелем:
   -- "Алло! -- Л/з! -- Апфель!" -- говорил Горянский.
   -- "Слава богу! -- послышался радостный голос летчика, -- "а я уже целый час кружу над Парижем, -- Джонни и Мукс -- с вами?"
   -- "Все здесь, успокойтесь Апфель... -- Аппарат маскирован на французский лад?"
   -- "Да, господин Горянский!"
   -- "В исправном состоянии? -- Баки защищены? -- Прекрасно!.. Ну, вы -- смелый человек, Апфель! -- Я надеюсь на вас!..
   -- Спускайтесь на 300 метров и кружите над Марсовым. -- Через пять минут мы будем там".
   Марсово поле было уже близко. Вырисовывался четко огромный, изящный и кружевной абрис Эйфелевой башни.
   Над полем кружилось, как и всегда, несколько учебных военных аппаратов. Горянский сразу узнал Л/з -- изящная птица парила над полем широкими плавными кругами; ее маскировка французскими военными отличиями предохраняла ее. Ее, очевидно, принимали за испытываемый новый военный аппарат и мало обращали на нее внимания. Пока все шло прекрасно.
   -- "Спускайтесь!" -- телефонировал Горянский Апфелю.
   -- "Есть, мистер!" -- отвечал Апфель.
   Изящная птица резко наклонилась и плавно планировала к подножью Эйфелевой башни, куда медленно подъезжал автомобиль.
   Но тут экспансивность Мукса внезапно спутала все планы Горянского: увидев спускавшийся Л/з, не в силах, по-видимому, сдержать душивший его восторг, Мукс мячиком выпрыгнул из автомобиля и бросился навстречу, размахивая белым носовым платком и крича что-то нечленораздельное.
   Елена высунулась из окошка и стала звать Мукса обратно.
   Шофер остановил автомобиль.
   Какой-то человек в военной форме подошел близко к автомобилю и внимательно посмотрел на Елену.
   -- "Ба! -- мадемуазель! Да ведь мы, кажется, с вами знакомы?!
   -- А как вы думаете, сгорел или не сгорел ваш дружок?"
   -- "Сыщик! -- сразу узнала Елена масляную физиономию. -- Боже мой, что теперь будет?!" -- она в испуге задернула занавеску и, откинувшись на сидение, задыхаясь, шепнула об этом Горянскому.
   Сыщик между тем вскочил на подножку и, откинув дверцу, заглянул внутрь автомобиля.
   -- "Что же вы от меня спрятались, милочка? -- Э, да вас тут трое!
   -- А сгоревший-то, оказывается, жив! -- кивнул он на Горянского, который, как назло, был в этот момент без каски.
   -- А так вот оно что! -- Нас, оказывается, надули!"
   -- "Парень! -- обратился сыщик к шоферу, -- я агент полицейской префектуры. Это -- государственные преступники, ты мне за них отвечаешь".
   -- "Милостивый государь! -- обратился он к Горянскому, направляя на него револьвер, -- я вас арестую. -- И вас, барышня, тоже.
   -- Следуйте за..."
   Продолжать ему не пришлось: мощный боксерский удар Джонни опрокинул его с подножки; Апфель, между тем, был уже почти над землей.
   -- "Вперед!" -- скомандовал Джонни шоферу. Тот не двигался...
   Джонни выскочил из автомобиля, выхватил револьвер из рук ошеломленного падением и ударом сыщика и направил его на шофера, уловив его едва заметное движение удрать.
   Терять времени было нечего. Горянский, приподняв на руках Елену, посадил ее в аппарат; выпрыгнувший Апфель вместе с огорченным Муксом перекладывали вещи.
   -- "Пора, Джонни!" -- сказал Горянский, когда вещи были уложены и все, кроме Джонни, были уже в аппарате.
   И действительно было пора: сыщик, очевидно, уже оправившийся от увесистого кулака Джонни, поднялся и бежал по направлению к военным ангарам. Горянский указал на него Джонни, -- Джонни поднял револьвер.
   -- "Оставьте, не надо, Джонни!" -- в один голос воскликнули и Елена и Горянский.
   -- "Воля ваша, мистер! А только напрасно вы... -- Да и этого молодчика, -- он указал на шофера, -- не мешало бы связать! -- Наделают они нам еще хлопот!... -- пробормотал Джонни сквозь зубы.
   -- "Отправляйтесь, отправляйтесь, Джонни!" -- торопил его Горянский.
   Джонни влез в машину и, взяв одной рукой рычаг, а из другой не выпуская револьвера, обратился к шоферу:
   -- "Мы сейчас поднимемся. У нас с собой бомбы. -- Если вы двинетесь с места, мы вас взорвем! -- Пока мы не улетим, -- не двигаться -- слышите?" -- он положил револьвер в карман и неторопливо пустил двигатель машины. -- И -- вовремя.
   На противоположной стороне поля уже суетились люди; сквозь шум двигателя прорывалось хлопанье ружейных выстрелов, расходились белые дымки по ним стреляли.
   Джонни пустил двигатель полным ходом.
   Мгновение разбега, когда земля с безумной скоростью уносится назад.
   И вдруг поле, автомобиль, ангары стали проваливаться вниз.
   Машина плыла в воздухе; могучие контуры Эйфелевой башни появились почти рядом; аппарат огибал башню слева.
   Близко проносилась изящная железная плетень башни, легкая и кружевная, хотя сделанная из тяжкого массивного металла.
   Видна была кучка людей, смотревших на аппарат, один из них, очевидно лакей ресторана, приветственно махнул передником.
   Елена в первый раз летела на аэроплане; голова ее сладко кружилась; Елене казалось, что она немного пьяна; нежно, радостно прижималась она к Горянскому.
   Вдруг белое облачко показалось у переплетов Эйфеля; сквозь ровный шум двигателя и шуршанье ветра что-то звякнуло, как будто лопнула туго натянутая струна.
   Выстрел с башни пробил крыло аппарата.
   -- "Год дэм!" -- выругался Джонни.
   -- "Осторожнее, Джонни, дальше от башни!" -- крикнул Горянский.
   Крутой вираж положил аппарат на правое крыло -- Джонни уходил от коварства Эйфеля...
   Елена зажмурила глаза -- ей показалось, что они сейчас упадут...
   Джонни выровнял аппарат, и они пошли на подъем.
   Внизу еще стреляли.
   Через несколько минут, однако, уже почти ничего не было видно; ангары представлялись маленькими, как игрушечными, и даже Эйфелева башня казалась невысокой темной иглой. На север раскидывалась красочная панорама Парижа, похожая на план или карту; еще несколько минут -- и все внизу слилось в сплошное...
   Ровный прохладный ветер обвевал лицо, ни одного звука не доносилось, только однотонный шум двигателя нарушал безмолвие. Джонни взял курс на северо-восток.
   Горянский закутался поплотнее в меховое пальто, прижался ближе к Елене и, чувствуя внезапную усталость, опустил голову и на высоте две тысячи метров, на коленях у Елены заснул крепко и сладко, как ребенок.
   Через три часа они спланировали на остров.
  

ГЛАВА V.
"Победитель".

   "Вот, Елена, -- главное дело всей моей жизни!" -- сказал Горянский, когда перед ними широко распахнулись двери эллинга и яркий солнечный луч заулыбался на широких железных боках "Победителя".
   Горянский поправился и загорел за неделю, истекшую с момента их прибытия на остров. Глаза его утратили лихорадочный блеск и смотрели спокойнее и строже. Голос звучал вдумчиво и глубоко.
   Сегодня он хотел объяснить Елене сущность работы, составлявшей смысл его жизни.
   Чемберт стоял невдалеке и незаметно, но внимательно вглядывался в Горянского и Елену.
   Он изучал ее все время, с момента ее появления на острове, и его враждебность начала рассеиваться. Но оттенок какой-то неопределенной зависти, чего-то похожего на ревность остался в его сознании и теперь. Он внимательно, настороженно ловил каждое выражение ее лица, следя, как менялось оно под влиянием страстной речи Горянского, показывающего свое детище.
   -- "Елена, -- говорил Горянский, взволнованно расхаживая по эллингу, -- представь себе дикаря, стоящего на берегу первобытного океана; -- представь себе этот низкий нависший горизонт, это тяжелое мутное небо, эту серую белесую муть, заволакивающую туманом все на расстоянии двадцати-тридцати верст...
   ...Эти страшные непроницаемые свинцовые воды... И вообрази, что должен был чувствовать первобытный человек...
   -- Он казался себе былинкой в сравнении с мощью океана.
   -- "Никогда, -- думал он, -- не сумею я преодолеть эти неизмеримые пространства воды!.. Никогда не узнаю я, что там на противоположном берегу, и есть ли этот другой берег, или там, за страшными скалами Сциллы и Харибды -- конец мира!.." -- так, вероятно, думал первобытный человек.
   -- А сейчас гений Фультона и объединенный труд людей расшвырял по всем морям и океанам паровые суда, и легко во всех направлениях пересекают водные пространства созданные человеком железные громады.
   И перед громадным воздушным океаном в изумлении и испуге стоял дикарь, завидуя птицам, и не только дикарь, а лет сто тому назад и цивилизованный житель Европы 18-19-го столетия, говорил: -- "Это сумасшествие!.. это невозможно!.. это противоестественно!.. -- Никогда человек не сможет летать, как птица!.."
   -- Совсем недавно, каких-нибудь двадцать пять-тридцать лет тому назад, управляемый полет человека считался совершенно невозможным, и вот сейчас дирижабли и аэропланы пересекают атмосферу земли повсюду, почти не считаясь с расстоянием и погодой.
   -- И мы сами с тобой, Елена, прилетели из Парижа, пройдя по воздуху больше двух тысячи верст...
   -- Неужели ты думаешь, что на этом остановится полет человеческой мысли?
   -- Взгляни на небо!.. Сейчас день, и одно только солнце нашей планетной системы -- ничтожнейшее из мириадов солнц, наполняющих вселенную -- виднеется на небосводе.
   -- Ночью видны триллионы триллионов и секстильоны секстильонов иных миров, разбрызганных в пространстве...
   -- Неужели ты думаешь, что человеческая мысль прекратит свое упругое стремление, неужели ты думаешь, что мы не сумеем проникнуть на эти отдаленные островки жизни, затерянные в пространстве?!.. -- Подумай, Елена!.. Как за эпохой ходьбы, езды и плаванья последовала эпоха летания...
   -- Как за телегой, пароходом и паровозом последовали Монгофлиер, дирижабль и аэроплан, так естественно, логически и неизбежно на очереди за эпохой летания в атмосфере земли должна последовать эра заатмосферного космического летания.
   -- Я понимаю, что тебе страшно ночью погружать свой взгляд в неизмеримое, страшно даже представить себе эти безграничные холодные пространства, в сравнении с которыми человек меньше, чем былинка перед океаном. -- Но тем не менее человеческая мысль побеждает и тут: -- "Sic ituradastra!"
   -- Вот надпись, которую я велел высечь на железном борту "Победителя". -- "Таков путь к звездам!.."
   -- Вот один из древнейших заветов человечества, и "Победитель", надеюсь, с честью выполнит этот завет и первый укажет путь к звездам...
   -- Когда люди чего-нибудь сильно хотели и не могли сами этого добиться, они наделяли желаемыми свойствами свои абстрактные построения -- бога или дьявола. Мы знаем, что христианские и эллинские божества в христианской и античной мифологии обладали способностью передвижения в космическом пространстве...
   -- Мы знаем, что у Гете Мефистофель, схватив ошеломленного Фауста за шиворот, тащит его за собой под звездным паркетом.
   -- Время басен и сказок прошло...
   -- Мы не нуждаемся в помощи чертей и богов! -- Вот машина, реальная, как ты и твой поцелуй, которая будет переносить людей к звездам.
   -- И принцип, положенный в ее основу, -- чрезвычайно прост:
   -- Ты видала когда-нибудь по улицам расшалившихся мальчишек, которые, пугая прохожих, взрывают у них под ногами маленькие ракетки -- "шутихи"?
   И эти мальчишки, беззаботно хохоча и наслаждаясь испугом прохожих, вероятно, никогда не думают, что в своем радостном хулиганстве они лицом к лицу соприкасаются с разрешением величайшей проблемы о победе над межзвездным пространством.
   -- Точно так же, как об этом, вероятно, никогда не думал какой-нибудь крепостной фейверкер или пиротехник, высеченный розгами предварительно и запускающий в небеса римскую звезду или бенгальский огонь на потеху помещику...
   -- Точно так же не думал какой-нибудь шалый школьник, запускающий с последней парты бумажную стрелу с чернильной кляксой на лысину учителя, что он вплотную подходит к вопросу о полете аэроплана...
   -- От великого до смешного -- только шаг! Это опостылевшая пошлая истина; и одно и то же расстояние отделяет бумажную стрелу, несущую чернильную кляксу на лысину педагога, от современного гигантского аэроплана, и маленькую шутиху от межпланетного корабля.
   -- Взгляни на нашего "Победителя"! -- Это не что иное, как громадная ракета, и в то же время это -- истинный экипаж вселенной, междупланетный корабль.
   -- Тебя удивляет, что я говорю о ракете? Тебе кажется, что ракета должна обязательно оттолкнуться от чего-то, и что в безвоздушном пространстве, где она не будет иметь от чего отталкиваться, где у нее не будет точки опоры, -- она не полетит?..
   -- Это неверно! -- Ракета по существу является реактивным двигателем, она вовсе не нуждается в обязательной точке опоры, наоборот, она сама создает ее себе; она так же полетит в безвоздушном пространстве и в абсолютной Торичеллевой пустоте и даже лучше, так как там не будет сопротивления; она летит, если так можно выразиться, отталкиваясь от взрыва, то есть, вернее, она движется по принципу отдачи, используя энергию, развиваемую во время взрыва, и если силу газов, истекающих из нее во время взрыва, мы обозначим, предположим, "2", то сама ракета получит поступательное движение, в силу отдачи, со скоростью 2, независимо от того, находится она в плотной среде или разряженной.
   -- Мысль о применении ракеты принадлежит не мне: ее разработали еще до меня: -- Кибальчич, Циолковский, Эснопельтри; но я нашел то, чего им найти не удалось: я создал двигатель "Победителя", -- тот самый реактивный двигатель, без которого межпланетная ракета мертва, -- вот он!" --
   Он вынул из кармана и поднял высоко на вытянутой руке ту небольшую коробку, которой он уже однажды так напугал Елену, предложив ей взорвать Париж.
   Она невольно отодвинулась от этой маленькой страшной коробки.
   -- "Не бойся, Елена! -- улыбнулся Горянский, -- да, здесь сосредоточена необычайная сила, но тебе она не причинит вреда.
   -- Это -- радий, это -- тот таинственный металл, который с таким трудом добывали до сих пор люди!
   -- Я научился разлагать его на составные части и при распадении частиц я получил нужную мне стихийную силу взрыва.
   -- Нужна громадная скорость -- свыше десяти верст в секунду, чтобы преодолеть земное тяготение и кинуть планету к звездам и потом вести ее в желаемом направлении в пространстве!
   -- Эта скорость у меня есть.
   -- Ее мне дал радий. Мало того, -- он мне дал еще одно: -- мы с тобой сказочно богатые люди, Елена! -- Я нашел философский камень древних алхимиков, -- мы можем делать золото!
   -- Я выполнил свое обещание Чемберту, данное по телефону, помнишь? -- И в кладовой Чемберта уже имеются слитки золота, полученные радиоактивным путем.
   -- Текучие неустойчивые элементы дают возможность менять выражение лица природы, сущность которой едина.
   -- Получить золото не труднее, чем получить свинец, чугун, латунь, олово...
   -- Одним и тем же способом можно превратить свинец в олово или в золото.
   -- Сущность материи -- едина и капризные изменения ее форм всецело в руках того, кто владеет элементами распада радия: с помощью радия я могу металл или даже минерал превратить в золото.
   -- Если бы мы захотели, -- мы легко бы вызвали крах всей буржуазной финансовой системы, обесценив на рынке золото, -- навезя его сотнями пудов...
   -- Так радий помог нам привести в движение ракету и разрешил наши финансовые затруднения...
   -- И ты сейчас -- не только жена капитана космического корабля, но и миллиардерша, Елена!..
   -- Но вернемся к "Победителю" -- понимаешь ты теперь, Елена, каким образом полетит наша ракета?"
   -- "Как будто, я в общем уяснила себе принцип ракеты, но мне кажется, что она сгорит или разобьется на тысячу кусков, если прыгнет от земли с такой страшной скоростью: -- десяти верст в секунду, как ты говоришь...
   -- По-моему, она должна загореться от трения о воздух; -- ведь болиды и метеоры, попадающие к нам -- эти падающие звездочки -- сгорают в атмосфере..."
   -- "Правильно, Елена, -- согласился Горянский, -- и если бы ракета с такой скоростью ударилась бы в подушку земной атмосферы, то она, вероятно, еще прежде чем сгореть рассыпалась бы в пыль, -- но она будет развивать скорость не сразу, а постепенно....
   -- В этой-то возможности широко варьировать скорость и заключается решение вопроса о том, можно или нет доставить человеческие существа живыми с одной планеты на другую.
   -- Ведь если бы мы, как герои Жюль Верна, захотели воспользоваться не ракетой, а пушкой, то прежде всего живые существа, заключенные в ядре, погибли бы от одной резкой перемены скорости, -- просто погибли бы от перехода из неподвижности к скорости в несколько верст в секунду, которой обладает ядро при вылете из дула; они были бы расплющены о дно своего ядра.
   -- Вообще до сих пор никто еще из живых людей, кроме знаменитого барона Мюнхаузена, не умел путешествовать на ядре верхом или внутри его!
   -- Наша же ракета в противоположность ядру развивает вначале очень незначительную, сравнительно, скорость, не свыше тысячи верст в час, то есть лишь в два с половиной раза больше современного аэроплана, -- ну, хотя бы нашего Л/З, на котором мы сюда прилетели.
   С такой скоростью она прорезает плотный слой нашей земной атмосферы, который, как тебе известно, невелик и простирается над землей всего лишь на четыреста-четыреста пятьдесят верст...
   -- Полчаса будет более чем достаточно для ракеты, чтобы очутиться за пределами земной атмосферы в пустоте..."
   -- "Но ведь пассажиры ракеты все равно погибнут, невзирая на отсутствие сопротивления, если ракета разовьет свои десять верст в секунду, так как разница в скорости все равно будет огромная!" -- возразила Елена.
   -- "Да, -- и поэтому она все время, даже и в безвоздушном пространстве, все будет увеличивать скорость постепенно и равномерно, -- ответил Горянский. -- А с помощью медленного постепенного перехода можно приучить живые существа даже к очень большим скоростям".
   -- "Хорошо, -- сказала заинтересованная Елена, -- но если даже пассажиры ракеты перенесут такую ужасную скорость, благодаря постепенному нарастанию, то как же вы спасете их, когда ракета с такой безумной быстротой упадет на поверхность планеты, куда будет направлена? -- Не сможет же она лететь в пространстве без конца, ведь придется же ей когда-нибудь причалить!"
   -- "Скажи, Елена, -- ответил ей Горянский вопросом на вопрос, -- когда поезд подходит к станции, он замедляет ход, не правда ли? -- Почему нашей ракете не сделать то же самое?"
   -- "Да, но ведь у поезда есть тормоза, а каким образом ты затормозишь ракету в пустоте?"
   -- "Елена, -- обратился к ней Горянский, -- можно тебе задать маленькую задачу, вроде тех, которые ты, вероятно, решала давно, в гимназии.
   -- Ты не удивляйся, если она покажется тебе страшно простой: если у тебя будет десять рублей, а я у тебя отниму рубль, сколько останется?"
   -- "Девять..." -- удивилась Елена.
   -- "Ну, а если еще рубль у тебя возьму?"
   -- "Ну, восемь!.."
   -- "...И так буду отнимать постепенно, пока у тебя останется вместо десяти рублей, ну, десять копеек, -- может это случиться?"
   -- "Конечно, может..." -- удивилась Елена, все еще не понимая.
   -- "Я думаю! -- засмеялся Горянский, -- у меня были приятели, которые спускали и более крупные капиталы...
   -- Теперь -- другая задача: "течет речка, через речку -- мостик, а на мосту -- овечка, а у овечки -- хвостик", как поется в песенке...
   -- И течет она, -- не овечка, а речка, конечно, -- со скоростью, ну, предположим... пяти верст в час.
   -- А по речке по течению плывет пароход со скоростью десяти верст в час.
   -- Какова скорость парохода относительно берега?"
   -- "Ну, пятнадцать верст,-- сказала Елена, -- к его скорости скорость течения прибавится!"
   -- "А, если он вздумает повернуться против течения, тогда что?"
   -- "Тогда он будет плыть со скоростью только пяти верст..."
   -- "А если подымется ветер, течение усилится и станет, предположим, шесть верст?"
   -- "Тогда пароход будет проходить только четыре версты..."
   -- "А если -- семь?"
   -- "Тогда -- три..."
   -- "Ну, а если -- все десять?"
   -- "Тогда станет неподвижно".
   -- Теперь вернемся к нашей ракете: она летит со скоростью десяти верст в секунду; давай-ка отнимать у нее скорость так, как у тебя деньги в первой задаче или же течение -- скорость у парохода -- во второй".
   -- "Да, но каким же образом?" -- спросила Елена.
   -- "Да очень просто! -- Вспомни принцип реактивного двигателя!
   -- Ракета летит прямолинейно и равномерно увеличивая скорость рядом последовательных взрывов. Давай также постепенно и равномерно отнимать у нее скорость рядом последовательных контр-взрывов, то есть реактивных процессов, направленных в сторону, противоположную движению ракеты".
   -- "Понимаю! -- Понимаю! -- воскликнула Елена. -- Это будет, как во втором примере, когда пароход идет против течения, которое все усиливается, и пароход, наконец, останавливается..."
   -- "Совершенно верно! -- обрадовался Горянский, которому было приятно, что Елена его поняла. -- Мы совершенно прекращаем реактивные процессы, с одной стороны, и ракета продолжает лететь лишь в силу инерции, а с другой стороны -- мы вызываем те же процессы в обратном движению ракеты направлении.
   -- И сначала медленно постепенно замедляем скорость, а потом сводим ее совершенно на нет, и ракета причаливает к поверхности предполагаемой планеты и, даже еще тише и спокойнее, чем аэроплан, -- садится на землю.
   -- Конечно, -- повторяю, что замедление скорости, так же, как и нарастание ее в начале полета, должно производиться медленно, равномерно и крайне осторожно, чтобы не отразиться на жизни пассажиров".
   -- "А как же возвратится ракета на землю?"
   -- "Ну, это уж совсем просто! -- улыбнулся Горянский. -- Да тем же самым способом, помощью тех же реактивных процессов...
   -- Я полагаю, что путешественники будут запасливы и возьмут с собой достаточный запас радия для путешествия туда и обратно.
   -- Итак ты видишь, Елена, что наш "Победитель" в полном смысле -- корабль вселенной и корабль управляемый: он может двигаться в любом направлении и его легко повернуть, направляя по желанию струю истекающих при взрывах газов, -- таким образом перемещая точку отдачи.
   -- Электрическая печь предохранит каюты "Победителя" от невыносимого холода межпланетных пространств; прочность стали, из которой сделана ракета, гарантирует "Победителю", что он не разломается от последовательных реактивных взрывов и не раздуется, как рыба, вытащенная на берег, от давления воздуха изнутри, когда очутится в безвоздушном пространстве.
   -- Целый ряд усовершенствованных мною приборов, которые употребляются на подводных лодках, установленных внутри "Победителя", будет изготовлять искусственный воздух и, поглощая вредные газы и отделения, будет поддерживать внутри чистоту атмосферы.
   -- Мы возьмем, конечно, с собой обильные запасы провианта, в виде всевозможных консервов.
   -- Радио-телеграф и радио-телефон, ты видишь, Елена, для этой цели мы выстроили эти восемь башен и эту центральную главную, которая в два с половиной раза больше парижского Эйфеля, -- будут соединять космическую ракету, летящую в пространстве, с нашим островом, точно так же, как тот же беспроволочный телеграф соединяет какой-нибудь затерянный в океане пароход со всеми городами Европы и Америки и дает пассажирам возможность получать каждое утро свежие новости; скажу больше: даже если произойдет какое-либо несчастье и у пассажиров иссякнет запас радия, вернее -- радио-активной смеси, без которой невозможна работа реактивного двигателя и немыслим полет ракеты, то с острова можно послать им запасы энергии через пространство космической пустоты с помощью наших башен радио, так как мною открыт способ передачи энергии на расстоянии.
   -- Только это будет, конечно, страшно невыгодно и дорого, так как больше половины передаваемой энергии рассеется в пространстве.
   -- Таким образом, всюду, даже в отдаленнейших уголках вселенной, ракета -- маленькая планетка, сделанная человеческой рукой, будет, как ребенок пуповиной с матерью, связана с нашим островом и родной землей!
   -- Остаются лишь некоторые детали аппарата: приспособление для посадки -- нечто вроде шасси аэроплана, только смотри, Елена, какое солидное!
   -- Сложная система буферов снаружи, из мягких эластичных пружинящих стенок -- внутри, для смягчения возможных толчков; ассортимент всевозможного оружия, причем сверх обыкновенных карабинов, винтовок и так далее, -- более десятка электрических ружей, соединенных с реактивным двигателем, которые могут в любой момент дать разряд, молнию почти во всю мощность двигателя; если же ее окажется мало, то, повторяю, можно послать по радио запас энергии в любом количестве, так что каждое такое ружье есть, собственно, пушка в потенциале.
   -- Специальные костюмы, наподобие водолазных, из непроницаемой материи, с запасом воздуха, при наличии вооружения, о котором я уже сказал, также имеются на борту "Победителя" чтобы предохранить путешественников от бактерий и неизвестных химических и иных опасностей, когда придется вступить на почву неисследованного людьми неведомого мира.
   -- Еще одно приспособление: особые изогнутые ванны, заполненные водой до половины человеческого роста, в которые войдут путешественники для смягчения первоначального толчка при отправлении с земли.
   -- Сверх того будет еще специальный резервуар для питьевой воды и, кроме того, конечно, запас всяких лекарств и медицинских снадобий.
   -- Вот почти все детали машины, которой суждено будет осуществить древнейшую и грандиознейшую мечту человечества -- мечту о полетах на звезды...
   -- Я не знаю, конечно, что мы встретим там, -- но об этом мы не будем говорить, -- живой или мертвый, вероятнее всего -- живой, через несколько дней я сам буду там и увижу все это собственными глазами!
   -- Жаль, Елена, что я не могу показать тебе сейчас внутренность "Победителя", -- мы устанавливаем там главную трубу реактивного двигателя и сейчас туда нельзя пройти. Через два дня они закончат и тогда я все покажу тебе; там внутри очень уютно: славная светлая каютка и, кроме того, несколько отделений.
   -- Ты прости меня, детка, я утомил тебя, вероятно, этим длинным описанием машины?!"
   С новым чувством уважения и страха смотрела Елена на металлические контуры "Победителя" и думала, что на днях он унесет в холод, безмолвие и пустоту ее Володю...
   -- Конечно, все выверено, предусмотрено, рассчитано, -- они работают над этим уже десять лет. Спокойствие Чемберта и уверенность Горянского передавались отчасти и ей, а все же страшно: а вдруг -- ошибка, а вдруг -- неудача?!..
   Может быть, когда-нибудь люди и будут лететь безопасно на планеты, как сейчас они летают по воздуху, но только первые авиаторы ведь разбились насмерть!
   -- А это ведь первый прыжок с земли в космические пространства.
   -- Страшно!
   -- А вдруг -- гибель?
   -- Что ж? -- Тогда погибнуть вместе с ним!
   -- Нет, нельзя, нельзя отпускать одного Володю!
   Она опустила глаза и сказала робко, не глядя на Горянского:
   -- "Володик, возьми меня с собой! -- Можно?"
   -- "Это -- мужское дело, детка!" -- улыбнулся Горянский.
   -- "Володик, я не буду мешать! -- Я тоже что-нибудь буду делать... Я спрячусь в углу, я -- маленькая...
   -- Володя, мне страшно, я боюсь отпустить тебя одного!.."
   Горянский собирался рассердиться, но, взглянув в ее глаза, которые теперь широко открытые смотрели на него, полные просьбы и ласки, -- смягчился:
   -- "Милая, как она меня любит!" -- подумал он и сказал:
   -- "Ну, что ж? Если не боишься, -- молодец!
   -- Хорошо, -- едем вместе!"
   -- "С тобой я ничего не боюсь!.." -- подошла к нему близко Елена.
   Чемберт ушел; в эллинге были только они двое; Горянский крепко поцеловал Елену.
   -- "Мистер Горянский! -- Мистрис Елена! -- донесся к ним заливающийся голосок Мукса и почти тотчас же появилась его ослепительная черная физиономия. -- Идите обедать, суп простынет! -- Мистер Чемберт послал за вами!"
   Горянский и Елена отправились обедать, предводительствуемые Муксом.
  

ГЛАВА VI.
Накануне.

   Горянский стоял у открытого окна; вечерняя свежесть вливалась в комнату и целовала в губы...
   Елена заснула у себя.
   Горянский один любовался необозримым ночным небом; как громадный кусок темно синего хрусталя, усеянного золотыми блестками звезд, загромождало оно высь -- далекое и недосягаемое...
   Млечный путь, тонкий, прозрачный и серебристый неуловимо мерцал в бездонной высоте, тая зародыши новой космической жизни...
   Небо, беременное солнцами, раскидывалось перед Горянский, как зовущая темноволосая женщина и, казалось, говорило ему:
   -- "Иди!.."
   -- "Я приду, -- думал Горянский, -- я возьму тебя, моя космическая любовница!"
   Луны не было видно -- она боялась показаться на глаза смельчака, полетом мысли и творчества дерзавшего оскорблять ее целомудрие.
   -- "Завтра я буду там! -- шептал Горянский, -- завтра... завтра..." -- Он опустил взгляд вниз.
   Башни радио легко возвышались во мраке; в домиках рабочих не было огней -- все очевидно, уже спали...
   Массивные формы "Победителя", освещенные электричеством, вздымались недалеко от окна вправо.
   Все было готово. И со вчерашнего дня стоял выведенный из эллинга "Победитель", принявший на свой борт реактивный двигатель, запас радиоактивной смеси и все необходимые запасы и приборы.
   Из окна он был очень похож на грандиознейшего кита или же на маленький дирижабль.
   Электрический свет дробился на гранях его обшивки и легко можно было прочесть даже ночью высеченную на носу золотую надпись: "Sic itur ad astra!"
   Снаряженная и начиненная радием ракета была готова каждую минуту ринуться к звездам.
   Тупой с носа и удлиненный к корме, где чуть виднелся выход реактивной трубы и руль реактивного прибора, идеально осуществлявший в своей конструкции форму падающей капли, -- "Победитель" прижался к земле и глядел в небо своими темными зеркальными окнами-глазами, сделанными из двух кусков цельного хрусталя, презрительно и грозно, как на врага, приземистый и мощный, весь собравшийся, точно накоплявший силу для страшного прыжка.
   Горянский снова поднял взгляд в темную синеву; он представил себе необозримое пространство жуткой пустоты, отделявшее планеты друг от друга.
   -- "А если... ошибка? -- Если сумасшедший междупланетный прыжок не удастся? -- Если, смерть?"
   Мгновенное сомненье укусило мозг.
   -- "Может быть... может быть, простое счастье с Еленой здесь, на земле, стоит дороже всех междупланетных полетов?!"
   -- "Выбирай!.." -- казалось, говорила ночь.
   -- "Выбирай!.." -- кричало протестующее упругое молодое тело, которому органически невозможна, противна была перспектива риска и смерти.
   "Победитель", казалось, еще больше прижался к земле и ждал настороженно и любопытно ответа своего строителя и капитана.
   Луна, осмелев, выкатилась из-за облаков и улыбалась тоже, насмешливо и вопросительно...
   Горянский решил: нет! Он полетит во что бы то ни стало, он прыгнет на эту улыбающуюся луну, как тигр из радио-металла!
   Любовь прекрасна, но ему мало одной любви здесь, на земле, и он сумеет разбрызгать и унести ее дальше за солнца, в космические просторы... риск, боязнь смерти, протест мяса -- не остановят его.
   -- Может быть, он не имеет права рисковать жизнью Елены, но своей жизнью он вправе распорядиться.
   -- А Елена... Он не хотел брать ее с собой, ему приятнее была бы мысль, что она -- в безопасности здесь, на земле, но она сама упорно, настойчиво, хочет быть с ним.
   -- Что же? Пусть будет так!...
   -- Завтра, завтра в победе или смерти воплотится ослепительная мечта, -- завтра будет подведен итог его десятилетней работе!
   С легким скрипом отворилась дверь кабинета; вошел Чемберт и, подойдя к окну, положил руку на плечо задумавшемуся Горянскому.
   -- "Что же, завтра летим?"
   -- "Да", -- ответил, оборачиваясь, Горянский.
   Они, неожиданно для самих себя, крепко пожали друг другу руки.
   -- "Что-то будет с нами там, Горянский? -- сказал Чемберт, садясь на окно и указывая рукой на небо. -- Хотел бы я уже быть там!..
   -- Проверили ли вы все... ты все?.. -- спросил он, сам не замечая, что переходит на ты. -- Уверен ли ты в действии своих приборов?"
   -- "Безусловно!" -- убежденно ответил Горянский. -- С самого возвращения сюда я упорно контролирую все мои вычисления; ни одной ошибки! -- Все правильно.
   -- Только одно сильно беспокоит меня..."
   -- "Что?" -- Острые огоньки испуга блеснули в глазах Чемберта.
   -- "Башни радио... -- вздохнул Горянский, -- особенно главная, с помощью которой будет работать междупланетный беспроволочный телеграф и в случае надобности можно будет бросить энергию...
   -- Мы сделали большую ошибку, Чемберт! Мы не приготовили себе настоящего помощника и заместителя; когда мы с вами будем в пространстве, кто же заменит нас здесь?"
   -- Тамповский? -- Джонни?
   -- Хороший преданный парень, но ведь он же совершенно не интеллигентен!
   -- Тамповский будет хорош, пока работает радио; ну, а если что-нибудь испортится? -- Он ведь только телеграфист, а не инженер... -- При малейшей порче он может просто растеряться...
   -- Наконец, как знать, что в наше отсутствие может случиться на острове?
   -- Мы сделали большую, большую ошибку, и виноват в этом я!..
   -- Предвидеть все и упустить из виду такую простую и в конце концов несложную вещь: да ведь за эти восемь лет можно было превратить того же Тамповского или Джонни в хорошего инженера!
   -- А теперь не откладывать же из-за этого наш опыт еще на несколько лет, когда все уже готово?
   -- Впрочем, глупости! -- Я разнервничался, как баба, и напрасно расстраиваю себя и вас, Чемберт: машины работают прекрасно -- я сам вчера их осматривал; -- мы вернемся через два-три дня. Почему же им останавливаться без нас?
   -- Наш добрый Чигринос за эти два дня тоже, вероятно, не произведет вооруженного низвержения существующего строя!
   -- Не правда ли, Чемберт? -- Пустяки, -- все будет хорошо! -- Завтра летим, Чемберт!"
   -- "Я останусь, -- сказал Чемберт чуть слышно. Лицо его как-то сразу осунулось; блестевшие ранее глаза погасли, он нервно крутил пальцами пуговицы своего безукоризненного костюма. -- Это моя вина, а не ваша, Горянский, вы были заняты, вы работали над самым изобретеньем, над машиной, вы создавали...
   -- Я имел достаточно времени, чтобы обучить Джонни...
   -- А Тамповский... не человек!.. Его оставить одного совершенно невозможно.
   -- Это -- моя вина, и я останусь, Горянский".
   -- "Нет, нет!.. -- запротестовал тот, тронутый и уничтоженный таким самопожертвованием. Он понимал, чего стоит Чемберту этот героический отказ от участия в полете, который был его мечтой в течение всех десяти лет борьбы и работы.
   -- Нет, нет, уж если нужно, то пусть лучше останусь я!.. Я этим искуплю хоть отчасти свою непростительную идиотскую оплошность.
   -- Вы отдали мне все свое состояние, вы были моим братом и другом, вы меня идейно поддерживали все время; без вас я, может быть, и даже почти наверное, не довел бы дело до конца.
   -- Этого бы не доставало, что бы, так сказать, у старта, в итоге работы, вы оставались за флагом!..
   -- Для меня достаточно будет сознания, что идея осуществлена, что машина полетела,
   -- Нет, если уже нужно расстаться, то честь первого полета принадлежит вам, Чемберт!"
   -- "Нет! -- Нет, я не согласен!.. -- восклицал Чемберт.
   -- Вы! -- творец идеи, творец машины!.. Если бы не было бы вас, не было бы и ее.
   -- Я -- только орудие, только подспорье, только средство. Вы же -- цель и отец достижения цели.
   -- Честь первой героической, беспримерной в истории попытки, безусловно, ваша, и я бы сам себе не пожал руки, если бы вздумал ее оспаривать у вас, опираясь на свои деньги. -- Я был бы тогда недостоин названия порядочного человека...
   -- Нет, вы полетите, а останусь на острове я..."
   Так препирались они в немного смешной со стороны борьбе великодушия, передавая друг другу права рисковать жизнью...
   Наконец, после продолжительного, искреннего спора Горянский уступил.
   -- Так, может быть, даже лучше!.. -- говорил Чемберт, когда они потом оба, взволнованные и немного уставшие, сидели у окна, казавшегося началом темно-синего туннеля, ведущего в небо... -- Мы будем сообщаться по радио и я смогу записывать малейшие подробности вашего беспримерного путешествия...
   -- Я буду всегда держать наготове неистощимый запас энергии, чтобы, по первому вашему сигналу, послать ее вам.
   -- Потом я сумею распродать золото, которого у нас так много сейчас, благодаря вашему открытию; ведь вы уже более чем втрое вернули мне мое состояние! -- На вырученные деньги, если вы задержитесь, -- я не сомневаюсь, что вы встретите там что-нибудь сверхчеловечески-ценное и интересное, чего нет на земле, -- можно будет накупить машин, поставить новое, еще более мощное радио, и я сумею даже построить и выслать к вам вторую ракету, если понадобится. -- Ее можно будет сделать автоматом, управлять ею буду сначала я, потом вы, оттуда, где будете находиться, по радио...
   -- Да, Горянский, мы сейчас -- зачинатели новой эры в истории мира и нам ли с вами спорить о первенстве?! Летите, Горянский, -- и да будет с вами победа!
   -- Но знайте, если с вами что-либо случится, если только замолкнет пульсация радио, доносящая ко мне ваш голос из неизмеримых пространств, -- то в тот же день, когда после повторных вызовов вы не ответите, я покончу с собой. -- Наша судьба да будет едина!"
   И на движение протеста Горянского повторил настойчиво:
   -- "Я считаю долгом чести, даже расставшись с вами, оставаясь здесь, на земле, в то время как вы будете там, подвергаться равной с вами опасности...
   -- Но отдохните, Горянский. -- Вам надо набраться сил на завтра. -- Спите спокойно и крепко, милый! -- нотки отцовской глубокой нежности послышались в голосе Чемберта.
   -- Спокойной ночи, до завтра!" -- он конвульсивно пожал руку Горянского и исчез за дверью.
   Горянский закрыл окно: синева ночи уже больше не звала его... -- сразу почувствовал непобедимую свинцовую усталость...
   Он опустился на диванчик у окна и заснул моментально и крепко, под луной полной, бледной и грустной, и слышал, как подошла к нему и накрыла одеялом проснувшаяся после ухода Чемберта Елена.
   И знала Елена, что полетят они завтра и глядела на луну, к которой они должны были устремиться, и думала, что, может быть, последняя эта ночь у нее, Елены, в жизни...
   А завтра, быть может, разбрызганная на тысячи кусков, устремится она вместе с Горянским в смерть!..
   И жутко было Елене и радостно стоять перед неведомым, и было это, как в детстве, когда еще девочкой стояла она на балконе шестиэтажного дома, вглядывалась вниз, в темное и пустое, и думала: прыгнуть или нет?
   ...Хотела разбудить Володю, но пожалела усталого, так вкусно и хорошо спал он, хотя очень хотелось ей услышать голос милого и говорить с ним...
   И не страшной казалась луна и не злой: ласково улыбались лунные губы и, казалось, обещали и просили что-то...
   Поняла Елена -- любит луна Володю, как женщина, и порадовалась Елена, что не пустила милого одного.....
   -- Хорошо с милым и в жизни и в смерти вместе! И на луну смотрела победно, как на соперницу неопасную, и даже жалела ее........................................
  
   Так до утра просидела Елена у изголовья Горянского.
  

ГЛАВА VII.
В ракете.

   Последние приготовления были сделаны. Чемберт вместе с Еленой взошел на верхнюю площадку ракеты, люк был откинут и в нешироком отверстии виднелась уютная, блестящая новой обивкой, внутренность каюты.
   Все население острова собралось возле "Победителя"; не было только Мукса: с утра он куда-то пропал, -- вероятно, убежал в селение туземцев.
   Пришел Чигринос -- сын Луны и Неба -- посмотреть, как его младший брат, по его приказанию, как он объяснил соплеменникам, полетит на луну.
   Верный Джонни неуклюже подошел прощаться и неловко смахнул нависшую слезу:
   -- "Мало понимаю в таких вещах, но все же не хотел бы я быть в этой чертовой штуке!.." -- ворчал он про себя.
   Тамповский долго и взволнованно тряс руки Горянскому и Елене и несвязно, со смешным акцентом, говорил что-то о высоких целях, героизме, человечестве и прогрессе...
   Чемберт молчал и только смотрел пристально на Горянского и Елену, к которой он тоже привязался за последнее время, освещенных невысоким утренним солнцем; -- странно: ему почему-то все казалось, что он видит их в последний раз. Он усилием воли отогнал эту мысль и подошел к "Победителю" попрощаться.
   -- "Вы -- смелая и благородная женщина! -- сказал он покрасневшей от неожиданности Елене, -- если б вы не любили его, -- он указал на Горянского, -- я был бы счастлив назвать вас своей женой. -- Я от души завидую вам сейчас, -- голос его дрогнул -- что вы летите с ним, в то время как я должен остаться..."
   -- "Чемберт! -- горячо воскликнул Горянский, хватая его за руку, -- отправляйтесь с нами! -- Будь что будет! -- Тамповский как-нибудь справится и без вас!"
   -- "Нет, Горянский, -- возразил Чемберт твердо, -- мы уже решили... -- я остаюсь. -- Счастливого пути! -- Возвращайтесь скорей!"
   -- "Елена! -- обратился Горянский к жене, -- кто знает, что с нами будет через минуту, полет опасен... Но еще не поздно: может быть ты останешься?"
   -- "Володя!" -- только сказала Елена и слезы обиды задрожали в ее голосе и глазах...
   Горянскому стало стыдно:
   -- "Прости меня, детка! -- сказал он, беря ее за руку, -- ну так идем вместе навстречу всему, что нас ожидает!"
   Он послал последний прощальный поклон острову и всем окружающим; Елена раскланялась тоже, и они спустились в каюту.
   Громкий взрыв приветствий долетел до них; -- особенно выделялся рев Чигриноса и бас Джонни:
   -- "Ура "Победителю"! -- Ура, Горянский! -- Дорогу к звездам!" -- Горянский нажал боковой рычажок -- люк аппарата захлопнулся, как бы защемив кусок приветственных криков; мгновенно стало тихо; сквозь окна виднелись жестикулирующие фигуры провожавших, виден был распоряжавшийся Чемберт, приветственно раскрывались рты, но не слышно было ни звука...
   Вот толпа отодвигается, очевидно, по распоряжению Чемберта, отбегает подальше...
   -- "Пора!" -- Горянский помогает Елене войти в одну из двух изогнутых, немного выше человеческого роста, ванночек, наполненных водой; поправляет у Елены под головой прикрепленную к стене подушку и напоминает, как держаться за верхние предохранительные ремни; Елена морщится -- она вся промокла выше пояса; ей неприятно ощущение липнущего платья, но она покорно и молча, не возражая, протягивает руки к ремням.
   Горянский подходит к двигателю, осматривает его внимательно, дает предохранительный звонок наружу, потом -- еще и, позабыв встать в предохранительную ванну, нажимает главный рычаг...
   Башни радио и постройки острова, видные из левого окна, со страшной скоростью падают вниз...
   Непреодолимая сила швыряет Горянского назад... что-то больно ударяет по голове!..
   В глазах -- ослепительный блеск!..
   Горянский теряет сознание...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Когда крышка захлопывается за Горянским и Еленой, Чемберт отодвигает обступивших аппарат провожающих; с помощью Джонни удается оттащить Чигриноса, все протягивающего руки для благословения.
   Раздается звонок. -- Чемберт отходит сам, командует отойти еще дальше от аппарата.
   Второй звонок! -- испуганные туземцы с Чигриносом сами, не дожидаясь команды, убегают дальше...
   Пауза...
   Вдруг страшный взрыв потрясает остров! -- Стекла вылетают из окон домиков, сети антенны сотрясаются у дальних башен радио... Страшный вихрь опрокидывает на землю всех присутствующих!..
   Молния сверкает в небе и внезапно начинает идти дождь.
   Когда опрокинутые вихрем подымаются и, потирая ушибленные места, робко подходят туда, где стоял "Победитель", там ничего нет... Только следы шасси на песке и немного взрытая разрыхленная почва, да длинный, как канавка, след газовых излучений на земле напоминает о том, что он только что был здесь.
   Больше сотни человеческих голов, невзирая на дождь, задраны кверху и упорно смотрят в высь.
   Ничего -- ни малейшего следа машины нет в небесах: гигантская ракета со страшной силой отпрыгнула от земли; и даже не верится, что она минуту назад была тут.
   Чуть слышный запах гари щекочет ноздри...
   Чемберт в тревоге -- ему кажется, что взрыв был слишком силен...
   Через несколько минут дождь перестает лить и безоблачное солнце снова сияет над островом...
   Только разбитые окна и несколько расшибленных носов свидетельствуют об исчезнувшей ракете...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Елена с трудом раскрыла глаза; она чувствовала страшную тяжесть в голове, боль в ушах и слабость во всем теле...
   С удивлением оглянулась: что с ней?
   -- Она по пояс стоит в воде, чувствует под головой неудобную твердую подушку... затекшие руки подняты кожаными браслетами, пристегнутыми к ремням над головой.
   Взгляд Елены упал на распростертое на полу у стены человеческое тело.
   -- "Володя!... Боже!... -- Что с ним?..." -- и, сразу придя в себя и вспомнив, что они в ракете, Елена выскочила из ванны, из которой вытекла уже почти вся вода, -- чуть не вывихнув себе руки, выдернула их из ремней и кинулась к Горянскому.
   Он лежал навзничь у стены. Лоб был окровавлен; очевидно, при падении Горянский ударился о что-то...
   Елена прислушалась -- он чуть слышно дышал... Сердце ее забилось от радости.
   Она подошла к маленькому шкапчику, где, по указанию Горянского, должна была быть аптечка, и достала склянку с нашатырным спиртом...
   После довольно длительных стараний Горянский был приведен в чувство.
   Он оглянулся безумно, очевидно, еще не придя в себя, и с трудом приподнятый Еленой был посажен на диван. Она обмыла ему ранку и перевязала полотенцем лоб.
   -- "Елена, ты?! Где -- мы? -- Почему так болит голова?" -- прошептал он изумленно.
   И вдруг, взглянув случайно на двигатель и, очевидно, вспомнив все происшедшее, сказал громко и энергично:
   -- "Ну, и надо же быть таким ослом, как я! Мало того, что не встал в ванну, но еще передвинул рычаг на целых полмиллиметра больше, чем следовало! -- Нужно удивляться, как это мы остались в живых!
   -- Кретин я -- непроходимой крепости!.. Чемберт вот никогда бы не сделал такой глупости!..
   -- Бедняжка! -- привлек он Елену к себе, -- ты сама, верно, чуть жива и еще заботишься обо мне!..
   -- Ты вся вымокла в ванне! -- Пойди в соседнюю каютку, переоденься..."
   -- "Сейчас, милый! -- отозвалась Елена, -- я так испугалась, увидев тебя на полу! -- Мне показалось, что ты мертв!..
   -- Володя! Милый! -- Мне так странно, что мы с тобой сидим сейчас здесь вдвоем в этой уютной маленькой кабинке!
   -- Мне все кажется, что это -- сон...
   -- Неужели мы, действительно, в ракетке?
   -- Может быть мы умерли и это -- тот свет?!"
   -- "Нет, милая, -- возразил Горянский, улыбаясь, -- на том свете не бывает плюшевых диванов и потом там вряд ли можно набить такую основательную земную, то есть, виноват, ракетную шишку, как у меня!.. -- Он притронулся ко лбу.
   -- Нет, мы на самом деле теперь -- в ракете, которая стала маленькой самостоятельной планетой, и, смеясь над земным притяжением, мы с безумной скоростью мчимся к луне, моя маленькая женка! -- он взглянул на часы и на показатель скорости...
   -- Тридцать пять минут прошло с момента нашего отправления... Мы уже выходим из пределов земной атмосферы, мы висим над землей на высоте пятисот верст...
   -- Смотри, Елена, какой чудный, какой необыкновенный вид!" Он кинулся к нижнему окну, -- увлек за собой Елену, распахнул, чтобы лучше видеть, нижнюю боковую ставню нажатием кнопки. Вид, действительно, был величественный: земля, обращенная к ним одним из своих полушарий, медленно вращалась, как гигантский титанический глобус: ракета, вышедшая из атмосферы силой реактивного двигателя, самостоятельно двигалась в пространстве, не участвуя во вращении земного шара вокруг своей оси; и поэтому они могли наблюдать суточное вращение земли...
   -- "Володя, -- воскликнула Елена в восторге, -- какая прелесть! -- Я никогда не думала, что путешествовать в ракете будет так интересно!"
   Шар земной, немного похожий на сплющенное по концам яйцо, медленно вращал свои тяжелые мохнатые бока... Медленно проплывали океаны и материки... Контуры Африки раскинулись резко и отчетливо, как на карте.
   Громадное тело земли поворачивалось, как живое. Елене казалось, что перед ней вырисовывается таинственный механизм вселенной...
   -- "Однако, пора увеличивать скорость!" -- сказал Горянский, отрываясь от окна.
   Он взглянул на хронометр, висевший на стенке, и передвинул рычаг еще на полмиллиметра.
   Вращающаяся громада земли сразу стала заметно уменьшаться.
   -- "Сорок пять минут прошло, -- сказал Горянский. -- Когда пройдет час, то раздастся сигнальный звонок; каждый час нашего пребывания в пространстве будет отмечаться особым сигналом; мы висим сейчас на высоте свыше тысячи верст; и идем со скоростью одной версты в секунду...
   -- Помнишь, Елена, мои объяснения на острове, в эллинге "Победителя", когда я еще все хотел отнимать по рублю?"
   -- "Помню!" -- откликнулась Елена с окна.
   -- "Так вот мы теперь, наоборот, будем отнимать, а прибавлять скорость, пока наш "Победитель" не разовьет нужные нам десять верст в секунду; но только мальчик в школе может ошибиться при решении задачи; в крайнем случае злостный математик ему влепит кол, каковые я каюсь, получал сам нередко в гимназии; -- а если я переведу слишком сильно вот этот рычаг и перейду, например, сразу от одной версты к пяти или же к восьми, то мы с тобой срочно отправимся в лучший мир... Ты помнишь, что произошло несколько минут назад с нами, когда я погорячился и увеличил скорость лишь в полтора раза: еще немного... и мы бы погибли!..
   -- Да, ошибаться нельзя: нас экзаменует строжайший экзаменатор -- смерть!
   -- Скорость можно лишь очень медленно увеличивать и очень медленно замедлять потом, отнимая понемногу, как в моем примере...
   -- Итак, моя женка, мы с тобой сейчас -- пассажиры, и команда, и капитаны космического междупланетного корабля, граждане маленького самостоятельного небесного тела. У нас тоже есть атмосфера, но только она внутри, а не снаружи, как у земли; и мы не вращаемся вокруг своей оси, что было бы весьма неудобно, -- только потому, что этому препятствует специальное устройство нашего реактивного прибора.
   Мы не блещем отраженным светом, как луна, но если мы зажжем электричество, то можем сыграть роль маленького солнца, только не греющего...
   -- И самое главное: мы мчимся, со все увеличивающейся скоростью от земли к луне, и если нас не зацепит по дороге какой-нибудь шальной метеорит или блудящая комета, то мы, несомненно, прибудем к цели, а наша цель -- луна.
   -- Я выбрал ее, как ближайший островок жизни в окружающем пространстве, -- как ближайшую к земле космическую станцию.
   -- Космические расстояния огромны и измеряются миллионами, -- сотнями миллионов верст и более... Но расстояние луны от земли, это -- сравнительно скромное для астрономических цифр расстояние; если вообразить землю, которая еще поворачивается, все уменьшаясь, вот в этом окне в виде жирной замоскворецкой купчихи и обвязать веревкой, как поясом ее толстое пузо, то длина такой веревки, такого корсажа, обнимающего талию мадам земли, -- земной экватор, -- будет тридцать шесть тысяч верст; десять таких кушаков, связанных вместе, свободно уложатся между луной и землей, во время перигелия, то есть в момент наибольшего их приближения друг к другу.
   Триста шестьдесят тысяч верст -- вот то расстояние, которое отделяет землю от луны и которое теперь пробегает наш "Победитель" -- расстояние для астронома небольшое; при нашей скорости это -- пустяки. Десять верст в секунду, это -- тридцать шесть тысяч верст -- в час; ты видишь, -- мы могли бы в один час совершить кругосветное путешествие вокруг всего земного шара вдоль экватора.
   -- Если бы ракета могла развить полный ход сразу, то ровно через десять часов мы были бы на луне; но это невозможно по уже известным тебе причинам.
   -- На ускорение и замедление уйдет тоже еще около десяти часов; час мы уже провели в ракете; -- через девятнадцать часов мы должны причалить к кроткой Селене...
   -- Ну, а пока, Елена, я хочу есть! А так как от земли мы уже отлетели, а до лунных ресторанов еще далеко, то я надеюсь, что моя женка исполнит роль межпланетной хозяйки и покормит меня чем-нибудь на высоте... -- он взглянул на хронометр, -- двух тысяч верст над самыми высокими земными горами..."
   -- "Сейчас, милый!" -- встрепенулась Елена.
   -- "Остолоп я безмозглый, -- вдруг хлопнул себя Горянский по голове, так что повязка чуть не слетела.
   -- Эгоисты мы с тобою, женка, -- совершенно позабыли про Чемберта, а он ведь там с ума сходит; надо его успокоить и вообще вступить ним в постоянное сообщение!"
   Горянский вытащил из-под дивана переносный телефонный прибор и соединил его через специальный стенной провод висящей снаружи за бортом "Победителя" антенны.
   Почти моментально раздался сигнальный звонок: перепуганный, взволнованный молчанием "Победителя" Чемберт уже закидывал пространство мощными радиоволнами...
   -- "Видишь, Елена, бедняга Чемберт себе за это время вымотал все нервы и руки отбил на аппарате!" -- укоризненно сказал Горянский, берясь за слуховую трубку...
   -- "Алло! "Победитель"! Отвечайте! "Победитель"! Отвечайте!" -- прохрипела трубка в ту же минуту взволнованным нервным голосом Чемберта.
   -- "Остров! Отвечаю! Горянский! -- Успокойтесь, дружище Чемберт, все обстоит благополучно! Двигатель действует превосходно; мы с Еленой здоровы и летим к луне во все лопатки..."
   -- "Слава богу!" -- взволнованно отозвалась трубка.
   -- "Я набил себе шишку на лбу, и поделом! -- продолжал Горянский, -- я по-дурацки переставил рычаг почти на целый миллиметр и в полтора раза увеличил скорость.
   -- Вас на острове, вероятно, тоже здорово тряхнуло?
   -- Что? -- Вихрь и молния? -- Все стекла перебиты?!
   -- На землю опрокинуло?! -- Пошел дождь?
   -- Да, я так и думал!
   -- Благодарите меня! Это все по моей милости... -- Что брат мой, Чигринос, не возносит мне благодарственные моления?
   -- Что? Вы говорите -- на луну по его распоряжению? Что же, это меня радует!.. Пусть передаст через вас все свои поручения на луну, -- выполню с удовольствием!
   -- И шлет луне сто поклонов? И это передам с удовольствием!
   -- Вы говорите -- пропал Мукс? -- Не может быть! Ну, ничего, найдется! -- Просто запропастился где-нибудь... проказливый чертенок!..
   -- Что? Обвиняют нас в похищении Мукса? Ты слышишь, Елена? -- оторвался Горянский от трубки. -- В жертву луне, по распоряжению Чигриноса?.."
   Горянский залился неудержимым хохотом вместе с Еленой.
   В трубке бился одновременный смех Чемберта.
   -- "Передайте им, Чемберт, что мы половину его уже зажарили и съели, а другую половину везем на луну в сыром виде... -- Нет, кроме шуток, Чемберт, я не понимаю, в чем дело: в ракете никого нет, кроме нас с Еленой; при том крышка тяжела и должна всегда быть закрыта; мне кажется, он никак не мог залезть туда...
   -- Впрочем, мы обыщем все наши владения -- они невелики, -- и сообщим вам!..
   -- Дружище Чемберт, вы не обижайтесь, но я жрать хочу, как миллиард бегемотов, да и вы ведь, вероятно, с утра тоже ничего не ели!.. -- Давайте-ка закусим, вы -- на земле, а я на небе, то есть, виноват, в ракете; за нас не беспокойтесь -- ракета наша тверда в пространстве, как паперть Исаакиевского собора!..
   -- Что? Вы хотите говорить с Еленой, -- с наслаждением передаю ей трубку... -- Только умоляю вас, дорогой друг, не отнимайте ее у меня надолго -- желудок мой урчит, как голодный тигр, а она только что обещалась меня покормить". -- Горянский передал трубку Елене.
   -- "Вы -- героиня!.. -- доносилось из трубки. -- Я должен от души извиниться перед вами за то, что вначале испытывал к вам тайное недоброжелательство -- я эгоистично боялся, что вы отнимете Горянского у меня и у его великого дела...
   -- Я вижу теперь, как ошибался: вы не только -- жена, вы его соратница... Я преклоняюсь перед вами и завидую вам, несущейся с ним в ракете; вы -- подруга гениального человека и вы достойны его. Простите же мое недоверие!.."
   -- "Вы слишком хвалите меня, Чемберт, -- сказала Елена, -- вы преувеличиваете мои заслуги...
   -- Я -- не героиня; я просто -- маленькая женщина, которая любит, и делаю, что могу... -- Не могла же я оставить Володю, когда он решился на этот безумный полет? Я думала, что это невозможно, что это -- почти смерть!
   -- Вижу теперь, что ошибалась... Но, все же ведь не могла я его оставить одного?.. Умирать -- так умирать вместе!
   -- А на вас я не сержусь, Чемберт, я знаю, что вы -- хороший и любите Володю, и вам -- большое спасибо за заботы о нем и обо мне.
   -- А теперь вы больше заботьтесь о себе и о своем здоровье: вы и так стали за последнее время такой худой и бледный... Побольше ешьте и обязательно что-нибудь вкусное!..
   -- Вот я разложу вещи, достану свою поваренную книгу, я ее, кажется, захватила с собой, второпях, и сообщу, вам по телефону рецепт одной необыкновенной яичницы, вроде омлета, а ваш негр вам ее сготовит; хотите, а?
   -- Не благодарите!.. Не за что...
   -- Ну, всего хорошего, Чемберт, а то Володя делает мне такую страшную физиономию, и все время указывает мне на свой желудок, и я боюсь, что б он, правда, не умер голодной смертью! Ну, всего хорошего, еще раз!
   -- Идите-ка и вы завтракать. Часика через два позвоним вам опять".
   Елена положила трубку и достала из шкапчика банку с консервами.
   -- "Володя! Что это? -- спросила она с изумлением, -- разве консервы вытекли? Но банка цела!..-- В чем дело? Это -- двухфунтовая банка... Почему она такая легкая? В ней, по-моему, не больше четверти фунта весу!"
   Горянский улыбнулся: -- "Разве ты не чувствуешь ничего особенного, когда ходишь по каюте, Елена?"
   -- "Да, мне как-то особенно легко и приятно здесь, только вначале было немного жарко...
   -- А теперь совсем хорошо и легко".
   -- "Попробуй, приподнимись на носках посильнее, как будто ты делаешь балетное па!" -- коварно предложил Горянский.
   Елена выполнила это и, к своему удивлению, подпрыгнула и стукнулась головой в потолок.
   -- "Видишь, и ты стала легче; -- Елена, смотри! -- Горянский чуть оттолкнулся от стены и мгновенно перенесся в противоположный конец каюты, -- и я тоже необычайно уменьшился в весе!"
   Елена смотрела на него с колоссальным изумлением...
   -- "Это изменение в весе есть результат уменьшения силы земного притяжения; а оно тем слабее, чем дальше мы от земли. А мы от нее уже на расстоянии четырех тысяч верст...
   -- В нашем путешествии будет момент, когда весу совсем не будет. Тогда произойдут любопытные, необычайные явления, которые ты сама увидишь; это будет, между прочим, очень неудобно... Но не бойся: когда мы подлетим к луне, вес снова появится, хотя и в сильно уменьшенной степени.
   -- Но, ей-богу, будем есть, а то у меня не хватит сил даже произнести себе самому эпитафию!..
   -- А ты двигайся медленнее и осторожнее и учитывай силу движений, а то обогатишься синяками и шишками, вроде моей, и перебьешь всю посуду!"
   Он взял у Елены банку и стал ее открывать консервным ключом, сидя на диване; Елена осторожно прошла в спальное отделение переодеться, -- она до сих пор оставалась в мокром платье.
   Вдруг оттуда донесся ее взволнованный крик:
   -- "Володя, иди ко мне! Здесь кто-то есть!"
   Горянский оставил банку и, не рассчитав движения, с силой перелетел через всю каюту, за что и поплатился: приобрел новую шишку при столкновении с дверью.
   Елена, нагнувшись, стояла рядом с кроватью, из-под которой, действительно, высовывалась черная кудластая голова, могущая принадлежать только Муксу...
   Горянский нагнулся и вытащил его за шиворот из-под кровати.
   -- "Проклятый чертенок!" -- пробормотал Горянский, -- "так он все таки забрался к нам! Но что же делать с ним на расстоянии шести тысяч верст от земли? Не выбросить же его в безвоздушное пространство?!"
   Но нужно было прежде всего привести его в чувство...
   Мукс лежал вытянувшись, без движений: очевидно, он был оглушен подъемом в первую минуту так же, как и они с Еленой, но обморок его не прошел до сих пор еще; наружных повреждений на теле не было; Горянский ощупал ему голову, но и там все обстояло благополучно -- видно, солидная шевелюра помогла ему, даже если он и стукнулся основательно головой.
   Горянский приложил ухо к груди Мукса -- сердце слабо билось... Елена пустила в ход нашатырный спирт, который уже помог сегодня привести в чувство Горянского, и поднесла склянку к самому носу мальчугана. Горянский стал растирать тело Мукса; минуты через две Мукс зашевелился.
   -- "Ты не говори, Джонни, Чигриносу, что я украл у него перья, я хочу еще стащить!.." -- пробормотал он, открывая глаза, и, очевидно, не представляя себе, где он находится. -- "Мистрис Елена!.. -- закричал он вдруг, увидев ее, -- значит мы на острове!.. -- Разве мистер Горянский не полетит на луну? -- "Победитель" не двигается!.." -- протянул он разочарованно.
   -- "Я-то вот полечу на луну, -- сказал Горянский, полушутя, полусерьезно, -- а тебя выброшу в окошко, обратно на землю, скверный мальчишка!
   -- Ты знаешь какой переполох ты наделал на острове? Тебя там ищут еще до сих пор; а рассерженный Чигринос велел принести тебя в жертву луне!"
   -- "Ах, мистер Горянский! -- закричал испуганный Мукс, приподымаясь, -- не отдавайте меня на съедение луне! Уж лучше выбросьте меня обратно на землю!"
   -- "Это мы еще посмотрим, что с тобой делать! -- пробормотал Горянский, приподымая его с пола, и кладя на кровать. -- А пока лежи-ка ты лучше смирно!.."
   -- "Ну, что с ним делать? -- обратился Горянский к Елене.
   -- Вот еще новоявленный гражданин новой планеты!.."
   -- "Теперь ничего не поделаешь, -- ответила, смеясь, Елена.
   -- Пусть летит вместе с нами на луну; был земной, теперь станет лунный хулиганишка", -- и она погладила Мукса по волосам.
   -- "Ну, теперь за еду, Елена, а потом уже сообщим Чемберту о находке. -- А то нам так и не удастся сегодня перекусить", -- еще раз напомнил Горянский и снова отправился открывать консервы.
   Мукс, сразу воспрянувший как только вспомнили о еде, появился в каюте и робко поглядывал на Горянского.
   -- "Садись, Мукс, и сиди! -- подозвала Елена. -- И веди себя хорошо. Сейчас будем завтракать".
   С большим трудом удалось Елене накрыть маленький столик салфеткой и поставить на него тарелки. При малейшем движении все угрожало слететь.
   Как и следовало ожидать, с Муксом произошла катастрофа; ему захотелось поболтать ногами, как он это делал у себя на острове, сидя на пристани; результаты вышли потрясающие: -- стул полетел в одну сторону, Мукс -- в другую, а скатерть, которую он увлек за собой, со всем содержимым -- в третью...
   Однако, все окончилось благополучнее, чем можно было ожидать, потому что предметы, находившиеся над скатертью, не упали на пол, не разбились, как следовало бы предположить, а, повиснув в воздухе, медленно скоплялись у стены, обращенной к земле, где их без труда и выловили Горянский с Еленой.
   Внушив Муксу подзатыльником уважение к законам Ньютона внутри ракеты, Горянский с остальными продолжал прерванный завтрак.
   -- "Восемь с воловиной тысяч верст, -- сказал Горянский Елене, взглянув на измеритель. -- Скоро притяжение земли совсем прекратится и центр нашей ракеты станет для нас центром тяготения; тогда совсем нельзя будет справиться с тарелками; трудно будет есть и пить, и вообще наступит ряд еще больших неудобств.
   -- Потому ешьте и пейте скорее!" -- И он подал им наглядный пример.
   Впрочем, проголодавшиеся Елена и Мукс и не нуждались в особенном уговаривании.
   Горянский передвинул рычаг двигателя еще на миллиметр и увеличил ход.
   Земля в окне утратила свою выпуклую форму и представлялась громадным мерцающим плоским диском. Она была похожа на сияющий светлый щит; контуры материков нечеткими линиями испещряли его поверхность.
   Солнечные лучи, не сдерживаемые никакой атмосферой, проникали сквозь окна внутрь.
   Хотя снаружи царствовал страшный холод безвоздушных пространств, внутри ракеты становилось тепло, даже жарко. Ход "Победителя" все усиливался.
   Сквозь маленькое окошечко в корме можно было видеть массы газа, выходившего из реактивной трубы, широко стлавшегося позади "Победителя", как хвост кометы.
   -- "Мне хочется спать Елена! -- Поговори сама с Чембертом насчет Мукса, а я немного вздремну.
   -- Следи за хронометром и каждые полчаса -- не раньше -- передвигай рычаг вперед на миллиметр, но смотри -- не больше!.. -- И он показал ей, как это делать.
   -- Сумеешь, Елена?"
   -- "Думаю, что сумею..." -- ответила та.
   -- "Тут еще будут разные фокусы с тяготением, но ты не бойся: это -- ерунда!.. Впрочем, если что-нибудь будет нужно, разбуди меня..."
   Он вытянулся на диване во весь рост и через минуту заснул...
  

ГЛАВА VIII.
Через пространство.

   Елена сидела возле двигателя и смотрела задумчиво в окно на все уменьшавшийся земной диск...
   Уже с час тому назад она переговорила с Чембертом, сообщив о нахождении Мукса в ракете, и Чемберт поздравил Елену с увеличением ракетного народонаселения; он прибавил, что туземцы острова плохо примут это известие, так как это подтвердит их подозрения, что Чигринос отправил Мукса в жертву луне; от этого могли произойти большие неприятности на острове; Чемберт прибавил, что как-нибудь постарается это уладить.
   Елена сообщила, что в ракете все благополучно, что она у машины, а Горянский спит.
   Чемберт просил его не будить, и разговор закончился. Мукс тоже заснул, прикорнув на соседнем диванчике...
   Елена бодрствовала одна в ракете...
   Прозвенел негромкий сигнальный звонок хронометра, отмечавший истекший час...
   Елена методически передвинула рычаг и снова вернулась к своим мыслям...
   Земной диск все таял и таял в окне...
   -- Что-то ждет их там, на луне, к которой они стремятся?
   Внутри ракеты было поразительно тихо; в тишине раздавался лишь мягкий ритмический стук хронометра и сонное дыхание спящих...
   На одну секунду Елена с изумительной отчетливостью вообразила себя висящей между двумя мирами в этой маленькой стальной коробке, мчащейся с необозримой скоростью в неведомое; она ощутила на мгновенье свою страшную оторванность от городов, от земли, от живых людей... Она вспомнила Париж, явственно увидела Елисейские поля, услышала шум, движение экипажей и говор толпы, подумала, что никогда больше, может быть, этого не увидит и не услышит, представила себе, что она одна, безгранично одна в ужасающем безмолвии пространств, и ей стало страшно; жуть, как в детстве при чтении страшной сказки и рассказа о мертвецах и привидениях, прокрадывалась в мозг, острыми иглами щекотала спину, укалывала тело...
   Вот распадаются тонкие хрупкие стены ракеты, и она, Елена, падает в пустоту...
   Она видела, как падает ее тело, она судорожно ищет воздух в безвоздушьи...
   Невообразимый жестокий холод зажимает сердце... Вот маленьким ледяным комочком несется без конца, будет носиться ее тело в пространстве...
   И ее передернуло: -- ракета показалась ей гробом, а спящие Горянский и Мукс похожими на трупы...
   Да, несомненно,-- они обречены, -- возврата нет!
   Куда и зачем понесло их в пустоту, куда-то на далекую луну?
   Ведь это возможно только в детских фантастических романах; кому и зачем это нужно?
   Разве плохо простое скромное счастье там, на земле: просто жить, как все, -- любить, -- иметь детей от него; она представила себе, что у нее -- маленький, и лицо ее потеплело...
   К чему же эта гордость мыслей, эти взвивы и взлеты, при которых так легко, так неизбежно погибнуть?.. Нужен ли вообще весь наш прогресс, вся цивилизация, вся наша техническая культура, -- ведь ракета -- лишь звено в цепи изобретений; -- прибавят ли они простой человеческой радости хоть на йоту?
   Елена взглянула в лицо спящему Горянскому и вдруг почувствовала, что ее сомнения распадаются, как карточный домик...
   Она вдруг, как-то сразу, представила себе, что здесь вот, рядом с нею, в этой маленькой железной клетке, затерянной в пустоте, на плюшевом диванчике лежит и дышит живой гений.
   Да, это -- не только ее Володик, большой, картавящий, ласковый, немного несуразный, который целует и обнимает и с которым так сладко и хорошо во время последних стыдных ласк; это не только -- теплое живое тело, к которому истомно ночью прижаться, это еще -- гений!..
   Да, гений!..
   Возможен ли он?
   Перед глазами Елены -- вереницы безумных, кидающих вызов за вызовом неодолимой стихии:
   Первая искра... огонь... первый топор... первый рычаг... приручение животных... пар... первая паровая машина...
   Уадс... Стеффенсон... Фультон... Эдиссон...
   Пароходы... паровозы... аэропланы...
   Рельсы и провода, опутывающие землю...
   Гигантские башни и кружевные мосты...
   Электричество, радио и все величие, вся мощь современной техники и культуры: библиотеки, музеи, груды картин и статуй, изящные платья, красивая вкусная еда; свет и тепло в жилищах...
   Книги... много книг... а в них такие изящные, такие красивые мысли, такие образы, такие песни о любви, от которых жить и радоваться еще слаще...
   Театр; создания творческой прихоти, оживающие на сцене, объединяющие толпы в один порыв, в одно великое наслаждение искусством, идеей, ослепительной и острой, возносящей личности, и двигающей массы...
   Стройные изящные системы мыслей, похожие на величественные замки...
   Гений! Да, -- гений!..
   Он наполняет вкусом и смаком жизненные игры, он вливает смысл и увлечение в мерцание будней...
   Гений и объединенный труд миллионов создали все богатства, всю радость мира!
   Гений, -- да! -- С ним не страшно!., даже здесь, в этой маленькой ракетке, которая, вскинутая с ослепительной дерзостью, мчится клуне...
   Жена гения!..
   Великая гордость наполнила сознание Елены; -- да, -- она жена гения, -- не просто женщина, не просто жена, любящая и любимая, как тысячи любящих, рождающих детей и умирающих бесследно, -- нет, она подруга творящего, она -- соратница титана, и в ее преданности, в ее поцелуях, простых и обычных, как у всех, есть частица высокого творчества...
   Ее забота и любовь подвинут человечество в более благородные игры...
   Сладко не только любить, как все, но и быть соучастницей игры, изумительной, дерзостной и блестящей!..
   Страх исчез из сознания Елены: любовь, надежда, вера в победу и достижения, и упругая мальчишеская бодрость, дерзкая, чуть озорная, -- всколыхнули мозг и тело...
   Елена с вызовом взглянула на уменьшавшийся в окне земной диск:
   -- "Погоди... погоди, земля! Мы еще заставим, заставим тебя двигаться по нашей прихоти!..
   Пусть погибнем! -- радостно и вкусно мгновение гениального взвива..."
   Тихо подошла Елена к Горянскому и осторожно, чтобы не разбудить, и нежно поцеловала его высокий изящный лоб:
   -- "Спи, милый! -- Я, маленькая и слабая, помогу, помогу тебе повернуть колесо мира..."
   Она вернулась к рычагу и, теперь радостная и взнесенная, смотрела в окно -- с бешеной скоростью мчалась ракета -- уже только четыре версты ускорения оставались до полного хода, свыше восьмидесяти тысяч верст отделяло ее от земли...
   Плавно стучал хронометр, отсчитывая сигнальные звонки и осторожно передвигала рычаг Елена.
   Медленно раскручивалась нить времени...
   Елене захотелось пить. Она взяла со стола графинчик -- к ее изумлению, вода не выливалась из него.
   Елена ударила по донышку -- блестящий радужный клубок выкатился из графина и, красиво поблескивая всеми цветами радуги, повис посредине ракеты.
   Елена, ошеломленная, выпустила графин и стакан, и они неподвижно повисли в воздухе.
   Она ощутила внезапный толчок: Мукс, очевидно, повернувшись во сне сильнее, чем следовало, налетел на нее, плавно перелетев через всю каюту.
   Спустя секунду, Елена наблюдала замечательное зрелище: -- черный непроспавшийся негритенок, тараща глаза, висел неподвижно как раз посредине каюты; -- от его головы оставалось пол-аршина до потолка и столько же от ног до пола. Графин, стакан и красивый водяной шар висели возле.
   Мукс, которому, очевидно, очень хотелось пить, инстинктивно потянулся к воде и стал втягивать ее губами непосредственно из водяного шара, не прибегая к бесполезному графину и стакану.
   Это рассмешило Елену и напомнило ей старую сказку, где окорока сами лезут в рот герою.
   -- "Ешь!" -- крикнула она Муксу, опуская в воздух кусок колбасы, лежавший рядом с консервом; колбаса немедленно повисла рядом с водой и графином и через минуту очутилась во рту Мукса.
   -- "Давайте еще, мистрис!" -- воскликнул он, немало не смущаясь необычайностью своего положения.
   Елена отправляла ему по воздуху кусочки колбасы, смеясь негромко, и Мукс поглощал их в невероятном количестве, вися в воздухе, сверкая глазами, похлопывая себя по животу и болтая ногами.
   Однако, Елена немедленно была наказана за свой смех и неосторожное движение отправило ее прямо к Муксу...
   Разбуженный всем происходящим Горянский приподнялся на кушетке и в ту же минуту был рядом с остальными; все трое стукнулись лбами.
   Горянский и Елена минут пять хохотали, вися в воздухе и глядя друг на друга и на гримасничающего Мукса, которому, по-видимому, все это ужасно нравилось.
   -- "Я могу летать, как птица!.. -- кричал он. -- Мы все сейчас птицы!.. Чигринос будет мне завидовать! Смотрите, мистрис!"
   Он уцепился за свисающий с потолка ремень и кувыркнулся. Но возмездие уже преследовало Мукса: он закрутился в воздухе колесом...
   Это была любопытнейшая вещь: ни один акробат столичных цирков не мог бы сделать этого.
   Вначале это очень одушевляло Мукса: он крутился, как черный чертенок, крича, что он превзошел самого Чигриноса, скаля зубы и размахивая руками и ногами; но после десятиминутного вращения у него закружилась голова и воодушевление его стало падать... Спасительный ремень, от которого он откатился, остался на аршин влево и дотянуться до него Мукс никак не мог.
   -- "Вот Муксу и наказание, -- сказал с улыбкой Горянский, берясь за ремень и притягиваясь к полу. -- Оставим его тут вращаться вокруг своей оси, в центре тяготения ракеты -- пусть покрутится, как гроб Магомета; сопротивления тут почти нет, -- обратился он к Елене, -- тяготения тоже; центр его там, где находится сейчас Мукс; он может крутиться так несколько недель, а если выкачать из ракеты воздух, так до второго пришествия!.. -- Ну что, нравится тебе там, Мукс?"
   -- "Ой, мистер, довольно!.. Пусть уж так покрутится Чигринос!.."
   -- "А ты будешь себя хорошо вести? Не будешь шалить?"
   -- "Ой, не буду, мистер! Ей богу, не буду!.. -- закричал испуганный Мукс. -- У меня уж все в глазах и в голове кружится!.."
   Горянский, держась за ремни потолка, осторожно подплыл по воздуху к невольному акробату без трапеции и, приостановив движения бедного мученика, увлек его с собой на диван. Все трое сидели теперь рядом на диване, зацепившись ногами за специальные ремни, проложенные посреди пола, а Мукс сверх того упирался в потолок тростью Горянского; как будто бы возможность летать в любую минуту уже не привлекала его особенно, после невольной эквилибристики, и он удрученно молчал.
   -- "Нет, не стоит быть птицей! -- высказался он, наконец, -- у птиц всегда болит голова!.." -- В голове у него все еще трещало.
   -- "Правильно! -- согласился Горянский. -- Вот, Елена, последние шутки тяготения, новых сюрпризов оно нам преподнести уже не сможет!.. -- Но это будет продолжаться до тех пор, пока мы не вступим в сферу притяжения луны, или какого-нибудь другого тела... Сейчас мы, так сказать, сами себе притяжение; наша ракета -- самостоятельная планетка; нет ни верха, ни низа; если можно бы было выйти на поверхность ракеты, то мы одинаково бы держались и на верхней, и на боковой, и на нижней ее части, потому что центр тяжести вот здесь!.. -- он указал туда, где только что крутился Мукс. -- Все тела стремятся к центру тяготения, по законам тяготения, поэтому ни верха, ни низа практически не существует; если я возьму этот стул кверху ножками... -- он высвободил стул, прикрепленный, как и остальная мебель, к полу, и перевернул его в воздухе, -- и поставлю на его перевернутое сидение этот графин, то он будет на нем стоять точно так же, как он стоял бы в нормальном положении, если стул будет находиться выше центра тяготения... -- Смотри!"
   Горянский встал посредине каюты, уцепившись за ремни, и, взяв правой рукой стул с поставленным на него графином, медленно и осторожно описал в воздухе большой круг вокруг предполагаемого центра тяготения. Горянский повторил это несколько раз; графин все время спокойно стоял на сидении стула.
   -- "Если вылить жидкость сейчас, то она тоже соберется в шар и повиснет здесь, возле графина, -- это ты, кажется, уже видела...
   -- В стакан ее налить трудно: слишком слаба сила тяжести...
   -- Таково тяготение, шутки которого нам сейчас очень неудобны, но на основании его же законов движутся миры и летит теперь наша ракета!.. Законы его гласят: Всякое тело в пространстве, где нет никакого притяжения, будет двигаться прямолинейно и равномерно по инерции, если вывести их из неподвижности.
   -- И если бы притяжения не было совершенно, то достаточно было бы просто оттолкнуть ракету от земли в желаемом направлении, и ракета должна была бы долететь до луны по прямой линии; но в том-то и дело, что притяжение существует, и не одно, а фактически очень сложно переплетающиеся притяжения различных небесных тел...
   -- Для нашей планетной системы самое сильное притяжение это -- притяжение солнца... Конечно, во вселенной эта сила ничтожна, и само солнце со всей нашей планетной системой мчится, как былинка, подчиняясь могущественному притяжению какого-то другого, еще более громадного солнца, которое находится где-то возле созвездий Геркулеса и которое в свою очередь движется вокруг какого-то центра, и так без конца...
   -- Но, как говорится -- "сильнее кошки зверя нет..." -- и в нашей планетной системе этот самый сильный зверь -- солнце.
   -- Я мог бы сейчас передвинуть рычаг назад и остановить реактивный двигатель, и мы бы не упали, -- мы продолжали бы двигаться по инерции, но мы не попали бы на луну; не прошло бы и получаса, как мы были бы втянуты в сферу притяжения солнца, с которым при этих условиях не мог бы сравниться ни один реактивный двигатель, и через мгновение со страшной скоростью, которая возрастала бы обратно пропорционально квадрату расстояния, падали бы на солнце.
   Еще не долетев до его огненной и газовой поверхности, ракета на довольно большом от него расстоянии была бы расплавлена и обращена в жидкость и газ от страшного жара.
   -- И даже пепла не осталось бы от наших разбрызганных тел, чтобы упасть на солнце.
   -- Вот потому-то нельзя ни на минуту приостановить двигатель. Мы летим к луне по изогнутой кривой линии, так как, только что вырвавшись из притяжения земли, прежде чем попасть в сферу лунного притяжения, мы должны сделать самостоятельное и сильное движение, чтобы преодолеть притяжение солнца...
   -- Если же только солнце затянет нас, как насос, -- мы погибли!
   -- Но довольно объяснений и разговоров, давайте обедать!"
   Они закусили тут же на диване консервами и колбасой, причем Муксу нравилось выливать горячее какао из специальных жестянок, где оно сохранялось горячим, в воздух; какао собиралось в светло-коричневый клубок и Мукс, поигравши с ним предварительно, втягивал его. Таким образом, он без труда очистил четыре банки. К этому же способу прибег и Горянский, потому что, таким образом, слишком горячее какао сразу остывало.
   Елена предпочитала более нормальный способ и, терпеливо дождавшись, пока остынет, пила из жестянки.
   -- "Теперь ты можешь спать, мы с Муксом будем дежурить", -- и Горянский, поцеловав Елену, проводил ее в спальное отделение и показал, как нужно пристегиваться к ремням, чтобы при малейшем движении не взлететь а воздух.
   Затем Горянский вернулся к двигателю.
   Взгляд на хронометр показал, что наступал уже девятый час их полета; около ста тысяч верст отлетели они от земной поверхности и еще двести шестьдесят тысяч верст отделяло ракету от луны...
   Звонок, отмечавший время; -- Горянский передвинул рычаг на последний миллиметр.
   Теперь двигатель работал полным ходом и ракета мчалась со скоростью десяти верст в секунду, или триста шестьдесят верст в час.
   Шесть часов полета с такой быстротой и пять часов замедления -- и они будут на луне.
   Горянский взглянул в заднее окно; диск земли, уменьшавшийся с каждой минутой, был сейчас очень похож на луну.
   Зато луна в переднем окне становилась все больше и больше и своим большим желтым телом занимала почти все окно.
   Горянский задумался, разглядывая выступавшие на желтом диске резкие очертания контуров поверхности.
   -- Что то ждет их там, на этой спутнице земли, к которой летят они сейчас, очертя голову?
   -- Есть ли там живые существа, подобные человеку, и если -- да, то как они их примут: враждебно или дружески?..
   -- Они должны были начать свою культуру раньше, чем мы; может быть, мы покажемся им дикарями, полузверями, не достигшими того уровня, чтобы стоило с нами считаться, и они поступят с нами, как с дикими животными?
   -- Или, может, примут любезно представителей земли?
   -- Тогда мы обогатимся от них сведениями о еще неизвестных нам открытиях и изобретениях; может быть, они сообщат нам сведения, которые опрокинут все наши установившиеся понятия и создадут начало новой эры для человечества, если мы сумеем донести эти сведения до земли.
   -- Может, там решили все волновавшие нас вопросы? Может, там мы найдем на них ответ?
   -- Может, там племя силачей и титанов, ведь на луне сила тяготения меньше, чем на земле, и это должно благоприятствовать росту, -- победило природу и окончательно одолело стихию?
   -- Может, там техника настолько превосходит земную, насколько наши европейские инженеры уменьем строить превосходят готтентотов или зулусов?
   -- Может, живые существа пропорциональны массе планет, и тогда племя мудрых карликов повелевает там помощью изумительных гениальных машин?
   -- Или, может, там погибли давно остатки давней культуры, умершей в непосильной борьбе с охлаждением планеты и только жалкие остатки одичалых племен ютятся в лунных пещерах?..
   -- Есть ли там жизнь на поверхности или, может быть, она ушла внутрь, где еще используются вулканические силы, где еще сохранились остатки теплоты?
   -- Есть ли там воздух, без которого немыслима жизнь подобных нам существ? -- Или, может, там ничего нет, даже моллюсков и насекомых, даже бактерий? -- Может быть, последние остатки жизни погибли на охлажденной планете? Может быть, никакая жизнь там невозможна? Может, вместо атмосферы, серная кислота ровным слоем заливает поверхность планеты, как утверждает Аррениус? Может, луна -- только труп, холодный и безнадежный? Может, ее улыбка -- улыбка мертвеца, страшное memento mori скалящего зубы черепа?
   -- Может, стоит она, как громадный гроб, как висящее в пустоте кладбище, чтобы быть предостережением для смельчаков, которые пожелают вырваться из узких и цепких объятий земли на простор Вселенной?
   -- Может быть, к другим планетам, более далеким, но более живым -- к Марсу, к Юпитеру и к Венере -- следовало ему направить ракету?..
   Но как бы то ни было, а жутко и интересно, интересно до боли, что скажет эта первая космическая станция, самая близкая к земле -- крошечный островок в океане Вселенной!...........................
  
   Горянский пристально глядел на все ясней очерчивающиеся линии громадной лунной тарелки и думал, что скоро раскроются и будут ясно видны таинственные лунные ландшафты...
   Земной диск, между тем, уменьшился больше чем втрое и в сплошное и ровное слились линии его поверхности; ракета мчалась; она прошла уже больше половины пути и была от земли на расстоянии двести тысяч верст.
   Два раза уже говорил Горянский с островом по радио и каждый раз приятно и немного странно было слышать голос Чемберта, дружественный и деловитый, явственно доносившийся из неизмеримых пространств.
   И странно было Горянскому, и казалось ему, что это какая-то игра, как в детстве, когда он был еще мальчиком, в гимназии, -- и казалось, что дурачит его Чемберт и прячется здесь в ракете и сейчас выйдет и засмеется.
   И опять вспомнилось Горянскому раннее детство, как просыпается он утром в деревне с зарею рано-рано, при первом утреннем возгласе петуха.
   И, кажется, явственно слышит он петушиный крик...
   -- "Ку-ка-ре-ку!" -- раздалось в ракете.
   -- Что это? -- Слуховая галлюцинация? Крик повторился.
   Или проделка Мукса?
   Горянский оглянулся: Мукс спал, пристегнувшись ремнями, на диване, где спал перед этим сам Горянский.
   -- Что же это?
   Крик петуха на расстоянии двести тысяч верст от земли, перед лунным диском, в стальной ракете...
   -- Да, черт возьми! -- Непростительная забывчивость! -- Не сам ли Горянский велел Джонни поставить в кладовую ракеты корзину с двумя курицами и петухом и после совершенно забыл о них. Удивительно только, как они не умерли? И как они до сих пор молчали?!
   Горянский оторвался от набухающего лунного диска и прошел в кладовую; одна курица лежала неподвижно, по всей вероятности, мертвая, но вторая курица и петух были живы; они, очевидно, только сейчас очнулись от столбняка, в который впали во время толчка при отправлении...
   Курица сидела, нахохлившись, но петух ходил как ни в чем не бывало, оправляя примятый от толчка гребешок, и время от времени громогласно кукарекая.
   -- "От них может произойти целое поколение лунных кур и петухов" -- подумал, улыбаясь, Горянский и, оставив воскресшего шантеклера с подругой, вернулся к двигателю.
   Уж громадным становился лунный диск в окне, уж выпукло начинала выступать его середина.
   Двести сорок тысяч верст от земли указывал измеритель. Пора было начинать замедление скорости, нужно было постепенно тормозить ракету.
   Горянский приготовил к действию второй реактивный двигатель для контр-взрывов, в передней части ракеты, делавшей ее подобной космическому трамваю с двумя моторами -- передним и задним; он был пока еще не нужен -- ракета не вступила еще в сферу притяжения луны, но Горянский хотел приготовить все заранее.
   Он посмотрел на спавшего Мукса, кинул мимолетный взгляд на маленькую землю в боковом окне и передвинул рычаг назад на миллиметр.
   Луна в переднем окне сделалась уже совсем выпуклой; начинал вырисовываться рельеф поверхности...
   Вдруг, между луной и окном бесшумно пролетели два маленьких небесных тела, очевидно, метеориты, и на мгновенье ее поверхность была заслонена третьим громадным массивным болидом...
   Горянский вздрогнул; -- вот та опасность, которую нельзя предвидеть: переведи он главный рычаг назад на сотую долю секунды позже, задержи он на йоту замедление хода, -- и ракета разлетелась бы перед самой луной вдребезги, на тысячу осколков!.. -- И он, и спящая Елена, и Мукс обратились бы в ничто!.. Он вспомнил про мойру -- судьбу -- неотвратимый фатум древних -- и подумал, что до сих пор еще случайность играет неизмеримую роль в жизни человека.
   -- "Динь-динь-динь..." -- зазвенел телефонный звонок.
   -- "Алло! Горянский!" -- звал Чемберт.
   -- "Здесь, дружище, -- отозвался тот, -- под самым носом у луны, то есть -- нет, перед самыми лунными губами!..
   -- Сейчас чуть-чуть на метеор не наскочили: промелькнул, как ошпаренный, перед самыми окнами "Победителя"!.. -- Что, -- завидуете, что я подвергаюсь опасности, в то время как вы сидите на острове?
   -- Не завидуйте, дорогой мой, ничего нет хорошего! Признаться, я основательно струсил, когда этот нахальный небесный верзила проскочил у нас под самым носом...
   -- Что? Остальные?
   -- Елена спит... И Мукс тоже спит... Видали бы вы, как этот Мукс освоился у нас в ракете!.. Уморительная образина!.. Вы знаете, кажется, я перестаю жалеть, что он к нам залез: с ним весело и потом он развлекает Елену.
   -- Вы не знаете, как успокоить соплеменников Чигриноса по поводу полета Мукса на луну?
   -- Ерунда!..
   -- Скажите им, что мы вернем его в целости и сохранности!
   -- Скажите, что они нарекаются отныне все священным племенем луны и что луна отныне благосклонна к ним!..
   -- Что? Вы опасаетесь за наше золото? Ха-ха-ха...
   -- Уж не боитесь ли вы ограбления? Кто же будет вас грабить на нашем острове?
   -- Уж не Чигринос ли?
   -- Совершенно невозможно!.."
   -- "Не смейтесь, Горянский! -- отвечал озабоченный голос Чемберта. -- Меня почему-то все время гложет... Я сам себя не узнаю, начинаю нервничать...
   -- Я буду гораздо спокойнее, когда отправлю "Марию" с золотом в Европу... Держать его здесь мне неприятно... Да и настроение туземцев, в связи со всей историей, мне совсем не нравится..."
   -- "Возьмите себя в руки, Чемберт, и успокойтесь...
   -- Пустяки все это, если даже допустить, что вас ограбят, чего я совершенно не допускаю, то это совсем неважно: в вашем распоряжении радий и мои формулы, и вы можете наделать снова золота, сколько угодно!
   -- Мы подлетели к луне, Чемберт!
   -- Вы не сердитесь: я хочу запечатлеть на фотографической пластинке вид из ракеты на лунные ландшафты, так что пока до свиданья!.. Теперь буду звонить вам с луны".
   Горянский положил трубку. Он достал из чемодана усовершенствованный кодак последнего выпуска и установил его перед окном; вид, действительно, стоило сфотографировать: -- на огромной выпуклости лунного полушария красиво выделялись горные цепи и кряжи.
   Лунные горы, превосходящие по высоте земные, выделялись острыми коническими формами.
   Горянский снимал одну фотографию за другой. Никакие земные карты луны не могли, конечно, сравниться с этими снимками. Время шло -- ракета приближалась...
   Уже было заметно вращение колоссальной выпуклости. Кряжи и цепи на лунном экваторе двигались слева направо...
   Горянский взглянул на измеритель: -- триста семьдесят тысяч верст от земли; -- оставалось только пятьдесят тысяч верст; -- пора было тормозить двигатель. Горянский подскочил к нему и передвинув рычаг назад до отказу.
   Двигатель остановился. Теперь ракета лишь по инерции стремилась к лунной поверхности... Вращение колоссального лунного шара делалось все заметнее.
   -- "Елена! Мукс! Вставайте! -- бросился Горянский будить их.
   -- Мы подлетаем к луне!"
   Но Мукс, проснувшийся еще раньше его возгласа, уже прилип к окну.
   -- "Это -- земля, мистер Горянский, -- кричал он, -- мы прилетели обратно! -- Только какая она старая, сморщенная, желтая и нехорошая, -- как лимон!.. Она состарилась, пока нас не было.
   -- Какая же это луна? У луны должны быть рот, нос и уши. Она должна скалить зубы -- вот так!..
   -- А это -- земля, только мы прилетели к ней с другого края!
   -- Мистер Горянский, мы опустимся прямо на гору, не правда ли?"
   Через минуту Елена прильнула к окну рядом с Муксом.
   -- Так вот она эта планетная гавань, в которую они должны сейчас причалить! -- Она не так уж необыкновенна, Мукс отчасти прав: -- она напоминала Елене не землю, правда, но те земные карты луны, которые ей приходилось видеть; лунные пики, кряжи и горные цепи пересекались по всем направлениям. Вулканический характер поверхности сразу бросался в глаза. Рука времени и космических сил избороздила и исцарапала ссохшееся лунное тело.
   Только двенадцать верст оставалось до луны. Ракета уже начинала вступать в сферу лунного притяжения. Еле заметное возвращалось тяготение: стакан, выпущенный из рук, уже не висел неподвижно, а медленно плыл к переднему окну.
   Пора было приводить в движение передний двигатель; Горянский подвинул на полмиллиметра второй рычаг; широкая струя газа застлала половину окна -- начиналось реактивное торможение ракеты.
   Задний двигатель не работал уже почти час, и ракета двигалась лишь по инерции, а теперь -- просто падала на луну, постепенно замедляя противодействием второго двигателя силу падения.
   Восемь... шесть... пять... четыре... тысяча!..
   Сила тяжести начинала чувствоваться...
   Взяв банку со стола, Елена с удивлением почувствовала ощущение веса, от которого она уже успела отвыкнуть; тарелка, которую она по старой привычке спокойно выпустила из рук, наклонно упала на пол в направлении передней стенки каюты и разбилась.
   В ногах и во всем теле ощущался слабый зуд...
   Чувствовалась легкая, еле уловимая тошнота, как на аэроплане, при переходе к планированию.
   Но передвигаться внутри ракеты сделалось гораздо легче, можно было определенно ступить на пол, не цепляясь за ремни, без опасения взлететь в воздух.
   Тысяча... пятьсот верст... четыреста пятьдесят... -- ракета падала на луну, но реактивный двигатель действовал.
   Все шире и шире врывалась газовая струя спереди -- падение явственно замедлялось.
   Четыреста... триста... двести пятьдесят... двести... ракета уже не падала, а быстро опускалась к лунным кряжам.
   Шар луны красиво вращался перед Еленой, Горянским и Муксом, холодный и темный, без пятен леса, без сверкающих океанов, без блистающих ледников, сухой, мрачный, гористый и пустынный....
   Как встретят там жителей земли?
   Может, уже сбегаются толпы лунных обывателей, чтобы посмотреть на опускающуюся, как громадный болид, ракету?!
   Семьдесят пять верст... пятьдесят... тридцать...
   Очевидно, там нет атмосферы -- слишком отчетливо и точно можно разглядеть малейшую подробность: и цвет поверхности, серовато-желтый, и никого: -- ни одной двигающейся точки, которую можно было бы принять за живое существо; только громадные коричневые скалы пирамидальной формы вместе с поверхностью проплывают вправо...
   Горянский лихорадочно фотографирует ландшафт за ландшафтом...
   Двадцать пять... пятнадцать... десять... восемь... пять... три... верста!..
   "Победитель" почти приостанавливает спуск и висит над иссеро-желтой равниной, как дирижабль; только равнина как будто подымается к нему.
   Все уже и уже становится круг горизонта...
   Вот громадная вершина острого черного пика виднеется почти вплотную с окном "Победителя"...
   Четко выделяются громадные бурые трещины...
   Влево раскидывается огромный лунный кратер, зловещий и жуткий, -- в него вглядываются путешественники в надежде увидеть кого-нибудь...
   Никого!.. Гигантское черное отверстие уходит во мрак, может быть до самого центра луны... Там -- бездна...
   Под "Победителем", совсем близко, в нескольких саженях виднеется ровное пространство с ссохшейся зеленовато-серой почвой...
   Никого!..
   Горянский возбужденно передвигает рычаг на последние полмиллиметра... толчок... еще толчок!..
   Упруго содрогаются пол и стенки ракеты...
   "Победитель" благополучно опускается у подножия гигантского пика...
   Они -- на луне...
  

ГЛАВА IX.
Луна.

   Горянский судорожно бросается к телефону.
   -- "Алло! Земля! Чемберт! -- лихорадочно вызывает он. -- "Победитель" причалил!.. Мы уже на луне!"
   -- "Поздравляю!-- доносится серьезный задумчивый голос Чемберта, -- теперь я могу сообщить вам одну вещь, которая вас ошеломит. Сколько времени пробыли вы в ракете?"
   -- "Девятнадцать часов сорок три минуты семнадцать одна сотая секунды", -- отвечает Горянский, взглянув на хронометр.
   -- "А вы знаете, какое число сейчас на острове? Пятнадцатое ноября восемнадцатого года!
   -- Я не хотел сообщать вам до сих пор, так как все время получал от вас известия по радио, знал, что все обстоит благополучно и хотел приготовить вам маленький сюрприз к вашему прибытию; -- я решил, что сообщу вам об этом не раньше, чем вы будете на луне.
   -- Земные хронометры сделали за это время более девяносто суточных оборотов...
   -- Три месяца один день и полчаса прошли с момента отправления ракеты до этого нашего разговора с вами!
   -- Зеленые ростки пшеницы, едва зеленевшиеся при вас, уже сжаты и дали обильный урожай...
   -- Признаюсь вам, я с большим трудом удерживался до сих пор, чтобы не сообщить вам об этом...
   -- Все вы помолодели ровно на три месяца... Я только начинаю неопределенно догадываться, почему это произошло".
   -- "Не может быть! -- воскликнул ошеломленно Горянский. -- Так значит Эйнштейн прав! Наш полет -- наглядная демонстрация принципа относительности!.."
   -- "Елена, -- обратился он к жене, -- ты подумай только: этот ужасный Чемберт злостно скрывал от нас все время, что мы скрали у Хроноса три месяца один день и полчаса!.. Это, впрочем, так и должно было быть: время, по прекрасному выражению нашего Лобачевского, который является одним из предшественников Эйнштейна, -- есть лишь движение для измерения других движений; оно всегда относительно; нет абсолютного времени, одинакового для всех; оно зависит от скорости: чем быстрее движение, тем медленнее время; мы бешено мчались через пространство, и три земных месяца растаяли в двадцать часов...
   -- Но любопытнее всего, что мы на самом деле психологически и физически пережили именно только двадцать часов и разница эта не только на хронометре; -- щеки мои гладки, ты видишь? А я брился перед отправлением на острове; на земле, ты можешь себе представить, какая-бы выросла щетина за три месяца?"
   -- "Да, -- изумилась Елена, -- мы действительно ели только два раза и я спала только раз!
   -- Совсем не верится, что могло пройти целых три месяца".
   -- Да это только на земле, -- успокоил ее Горянский, -- для нас прошло двадцать часов!..
   -- Если бы ты была не в ракете, а в фантастическом ядре французского физика Ланжевена, ученика Эйнштейна, и мчалась со скоростью двести пятьдесят тысяч верст в секунду, перед которой наша скорость лишь жалкая пародия, то для тебя прошло бы лишь два года, в то время как на земле прошло бы двести лет.
   -- Ты бы вернулась на землю молодой и встретила бы новую эпоху и своих поседелых внуков и их взрослых детей, а какой-нибудь из них смело мог бы признаться тебе в любви, невзирая на твой двухсотлетний возраст... То, что произошло с нами, лишь пустяковый эпизод в сравнении с этим!..
   -- Но какой злодей этот Чемберт, что до сих пор ухитрился скрывать от нас это!
   -- Выражается вам искреннее порицание от лица всего ракетного населения, -- прокричал он Чемберту, -- за низкое укрывательство нашего страшнейшего врага -- времени. Французы гордятся тем, что они убивают время, мы выполнили это буквально и уничтожили целых три месяца.
   -- А вы скрываете от нас нашу победу, разбойник! Даже Мукс возмущен вашим поведением!.."
   -- "Я сообщу вам еще одну новость, -- сказал Чемберт, -- которая вас обрадует до глубины души: помните вы поэтическую Парижскую Коммуну, которой вы так восхищались и которая погибла под штыками разъяренных версальцев; она воскресла в России!
   -- Вчера мы поймали сообщение о том, что двадцать пятого октября либерально-буржуазное правительство Керенского свергнуто. -- Ах, да!.. -- Вы ведь не знаете, что так называлось коалиционное правительство, образовавшееся в России вслед за Государственной Думой, правившей первое время после свержения Николая...
   -- И рабочие захватили власть, провозгласив Советы Рабочих и Солдатских Депутатов... -- Во главе движения стоит Ленин...
   -- Провозглашена диктатура пролетариата...
   -- Парижская Коммуна, кажется, действительно воскресает в России, в грандиозном масштабе... Буржуазия мира испугана... -- Что-то действительно небывалое в социологии и истории возникает в вашей России!.."
   -- "Спасибо, Чемберт! -- Я рад, что первое известие о русской коммуне я получаю одновременно с прибытием на луну... Спасибо, дружище!..
   -- Это счастливое предзнаменование!
   -- Да здравствует пролетарская революция!
   -- Да здравствует русская коммуна!
   -- Да здравствует победа рабочих!
   -- Да здравствует победа на земле и в космосе!
   -- Я так счастлив, я так доволен сейчас, Чемберт! Исполнились все мои заветные мечты: -- я достиг луны; -- я люблю и любим; -- в мире воскресла попранная Парижская Коммуна!
   -- Если мне даже суждено умереть через минуту, все равно -- я счастлив!.."
   -- "Не говорите о смерти, Горянский, -- снова донесся задумчивый голос Чемберта, -- "вы молоды, вы еще только у начала победы...
   -- Исследуйте планету, на которой находитесь и возвращайтесь скорей обратно -- лишь тогда ваша задача будет закончена.
   -- Кстати, -- добавил Чемберт шутливо, -- одна из жен Чигриноса предсказывала вам удачу...
   -- По ее мнению, богиня Луна к вам расположена...
   -- Пророчества этой вещуньи по моему адресу были гораздо хуже...
   -- А у меня все в порядке, -- продолжал Чемберт уже серьезно, -- по первому вашему требованию, я готов кинуть к вам на луну грандиозные запасы земной энергии, если понадобится!"
   -- "Прекрасно, Чемберт! -- Итак, я вешаю трубку. -- Как ни приятно разговаривать с вами, но меня манит лежащая за окном поверхность луны; мне не терпится ступить на лунную почву... Сейчас мы выйдем из ракеты!"
   Горянский снял три больших неуклюжих, похожих на водолазные, предохранительных костюма с крючков, на которых они висели, и перенес их в столовую.
   -- "Твое счастье, Мукс, -- сказал он, приводя в порядок составные части костюмов, -- что мы захватили с собой лишнюю предохранительную одежду, а то сидеть бы тебе в ракете до скончания века!..
   -- Следовало бы тебя продержать здесь, чтобы ты отучился совать свой черный толстый нос в чужие дела!"
   -- "О, мистер Горянский, -- взмолился Мукс, -- не оставляйте меня здесь!.. Я тоже хочу на луну!.."
   -- "В этих костюмах, Елена, -- сказал Горянский, -- мы попробуем рискнуть выйти из ракеты.
   -- Здесь, по всей вероятности, нет атмосферы, судя по тому, что все выделяется с такой отчетливостью... --Впрочем, если б она даже и оказалась, то не менее опасными, чем ее отсутствие, могут быть лунные бактерии! Вообще мы не можем даже себе представить тех опасностей, которые нас ожидают...
   -- Примем на всякий случай возможные предосторожности: мы возьмем с собой запас нашего земного воздуха; он будет у нас за спиной, сжатый в металлических баллонах, как у водолазов; эта непроницаемая ткань изолирует наше тело от неизвестной нам среды, в которую мы войдем; если не будет воздуха, не будет и звука, поэтому возьмем на всякий случай с собой радио-телефон, чтоб не разыгрывать глухонемых; при встрече с лунными чудовищами, если таковые окажутся, нас предохранят вот эти электрические ружья; я тебе уже говорил о них, Елена... Выбрасываемого ими разряда достаточно, чтобы уничтожить даже ихтиозавра... Итак, мы вооружены и снаряжены, насколько возможно, земными средствами. Остальное предоставим нашей смелости и судьбе... Во всяком случае, мы выйдем и посмотрим поближе луну. Не правда ли!" --
   -- "Да, да!" -- отозвались Елена и Мукс одновременно.
   -- "Было бы очень глупо улететь обратно, не посмотрев ее!" -- воскликнула Елена.
   -- "И это было бы непростительной трусостью", -- добавил Горянский.
   -- "Итак -- в путь! Но мы возьмем с собой также и этих двух спутников, -- он приподнял клетку с петухом и курицей. --Впрочем, я думаю, что в первый раз нам довольно будет и одного шантеклера... -- заметил, он вынимая петуха из клетки и пересаживая его в непроницаемый металлический футляр, где тоже был приготовлен небольшой резервуар с сжатым воздухом: -- "Вперед, дети земли". -- "Allons enfants de la terre!.." -- воскликнул Горянский шутливо, застегивая на спине Мукса последние пуговицы предохранительного костюма.
   Затем он подошел к Елене, которая, ни слова не говоря, крепко и просто его поцеловала.
   Когда все были готовы, он дал каждому в руку по электрическому ружью и показал, как нажимать его кнопку, проверил у каждого крепко ли держится баллон с воздухом и соединенная с ним маленькая антенна радио-телефона.
   Затем Горянский захватил футляр с петухом, взял небольшой, но сильный электрический фонарик и отошел к правой стене каюты; выходить через верхнее отверстие было рискованно: если бы на луне не оказалось атмосферы, то весь воздух моментально вылетел бы из ракеты.
   Горянский нажал скрытый в стене рычажок; завертелась по винтовому нарезу и через минуту широко распахнулась металлическая дверца, открывая вход в небольшой четырехугольный коридорчик, похожий на миниатюрную переднюю бокового выступа ракеты...
   Все вошли туда, причем Горянский захватил еще огромный красный флаг для сигналов.
   Коридорчик был так мал, что они с трудом в нем разместились.
   Горянский нажал внутренний рычажок -- дверь завертелась обратно по винтовому ходу и через минуту бесшумно и плотно захлопнулась; доступ в каюту был прегражден.
   Горянский показал жестом, чтобы все повернулись к ней спиной. Еле заметное нажатие боковой кнопки -- дверь на луну раскрылась широко. Первым ступил Горянский на почву завоеванной планеты. Он чувствовал себя лунным Колумбом.
   Поворот небольшого кольца в борту ракеты -- раскрытая дверь захлопнулась. "Победитель", гладкий и неуязвимый, лежал, как большая темная рыба...
   Горянский чиркнул спичкой из заранее приготовленной коробки с русской надписью "Ираида Лапшина" (по иронии случая эта коробка с ним попала на луну), но бесполезно -- спичка не загорелась... Еще и еще -- он истратил более десяти спичек -- бесцельно; с таким же успехом он мог бы применить любую щепку.
   Несомненно, воздуха не было; предосторожности, принятые ими, были как раз кстати.
   Горянский сказал по телефону Елене, чтоб она помогла ему развернуть флаг, и через минуту они с Муксом, забравшись по маленькой лестнице на верхнюю площадку, водрузили громадный красный флаг над ракетой.
   -- "Мне необычайно хорошо и легко", -- телефонировала Елена, -- "я, как птица: я чувствую себя наполовину легче..."
   -- "Это оттого, что сила тяготения здесь намного меньше, чем на земле", -- ответил Горянский, -- "мы собственно напрасно подымались по лестнице на площадку..." -- Он слегка подпрыгнул и через минуту опять стоял у красного флага.
   Мукс немедленно последовал его примеру, но, не рассчитав движения, перепрыгнул через ракету...
   Елена тоже легко подпрыгнула, несильно оттолкнувшись от поверхности на площадку, и встала рядом с Горянским у флага.
   -- "Как хорошо на луне! Мы уже почти стали птицами!" -- телефонировала она мужу.
   -- "Посмотрим, что будет дальше!" -- отвечал он.
   Красный свет на поверхности начинал слабеть...
   Атмосферы, создающей розовую поэму зари, порождающей мягкие земные сумерки, не было; резко и грубо, без полутонов, почти без перехода, наступала ночь.
   Видно было, как по всему горизонту явственно надвигалась черная полоса мрака, медленно наползая, -- как перед ней отступал красноватый свет.
   Резко и четко выделялась черта, отделявшая их друг от друга. Полутеней не было.
   Через минуту черная черта прошла над "Победителем"... Везде была ночь.
   Небо черное, как чернила, испещрилось красноватыми угольками звезд. -- Грубо, красно и четко горели они и не серебрились и не мерцали бриллиантово, как над островом, покинутым ракетой...
   Над горизонтом всходила земля. Диск ее, красноватый и светящийся, напоминал луну, но был раза в три больше земной луны.
   Она, как огромный аляповатый фонарь, сильно освещала, теперь черную, испещренную трещинами, поверхность.
   Она всходила все выше и выше, как ночное, лунное солнце, и снова медленно, черной плотной стеной отползал мрак... Горянский решил пойти навстречу земле, приходившей им на помощь: он повернул выключатель и два могучих радиоактивных прожектора "Победителя" брызнули ослепительные, мощные разливы света...
   Но свет этот не был белым и серебристым, как на земле, -- красный и немного зловещий, тянулся он гигантскою полосою до самого горизонта, сливаясь со светом земли. "Победитель" сам стал маленьким солнцем.
   -- "Вот -- дорога победы! -- воскликнул Горянский, указывая на полосу света с "Победителя", раздвинувшую по обе стороны темь. -- Идем!"
   -- "Да!" -- ответила Елена твердо.
   Они, спрыгнув с площадки, медленно и осторожно пошли вперед, держась в полосе света с "Победителя".
   Горянский зажег электрический фонарик и освещал каждую пядь поверхности: он боялся, чтобы как-нибудь не упасть в одну из ращелин.
   Вот путешественники подошли к гигантскому кратеру; -- необозримый, еще более черный, чем черный мрак, он казался страшным; -- Горянский остановился... Но потом он все-таки решил исследовать.
   Осторожно приблизясь, он осветил фонариком край кратера; край этот не везде был отвесен; слева виднелись три отлогих ращелины, по которым можно было спускаться... Горянский наклонился над кратером; на мгновенье ему показалось, что он слышит шум...
   -- "Елена, ты слышишь?" -- телефонировал Горянский.
   -- "Нет", -- отвечали Елена и уцепившийся за нее Мукс, тоже наклонившиеся над краем.
   -- "Здесь тихо и страшно, мистер Горянский... Там притаился, наверное, лунный дракон! Не будем идти туда!"
   Но они все-таки стали спускаться.
   Горянский по-прежнему шел впереди, сжимая в правой руке электрическое ружье, а левой освещая кратер фонариком. Спуск неожиданно становился более отлогим.
   Минут пять они шли, почти не опускаясь, по сравнительно ровной дороге. Кто-то тронул Горянского за плечо: -- "Володя, -- услышал он в телефон взволнованный голос Елены, -- смотри, Володя!" -- она показала рукой вправо -- Горянский взглянул: там виднелись одна за другой грандиозные каменные ступени.
   Подошли ближе.
   Как раз там, где кончался отлогий спуск, массивно вырисовывались эти ступени, влево, где только что шел Горянский с Еленой, и Муксом. Горянский приподнял фонарик выше -- виднелся ровный отвесистый край, уходивший в темную пустоту, которую не мог осветить даже электрический свет... Не обрати Елена внимания на ступени -- кто-нибудь из компании провалился бы туда!..
   Горянский внимательно изучал эти широкие мощные ступени, уходившие без конца вниз и вверх; очевидно, это была лестница в кратер, восходившая, вероятно, до поверхности; -- и думал, что, несомненно, только разумные существа могли обтесать и высечь эти каменные плиты.
   Более полутора аршин отделяло одну ступень от другой; какие ноги каких гигантов спускались по этой лестнице? И есть ли они сейчас на луне?
   Что это? -- Спуск в лунные рудники или шахты? Памятник жизни, давно погибшей, или существующей и сейчас?
   Еще осторожнее, еще крепче сжимая ружье, стал Горянский спускаться по ступеням. Елена и Мукс последовали за ним. Минут двадцать они прыгали со ступеньки на ступеньку... При условиях облегченного тяготения это не было трудно.
   После каждых десяти ступеней следовала площадка. Вот уже девять таких площадок... Дальше виднелась плоская облицованная стена, плотно прижимавшаяся к краям кратера.
   Слева площадки был отвесный, ничем не прикрытый край, уходивший вниз.
   Вправо шла дорога, ровно и гладко вымощенная темно-зелеными плитами, имевшими форму гигантских ромбов.
   Горянский неожиданно поскользнулся на одной из них и с силой упал навзничь; футляр с петухом, висевший у него на плече, сорвался и с грохотом ударился о плиту; крышка футляра сломалась.
   Горянский, вскочив, кинулся к футляру, думая, что петух издох, -- петух стоял на одной ноге, отодвигая голову от электрического света фонарика, и лениво трепыхал крыльями; -- он не был мертв...
   Вне себя от любопытства, Горянский лихорадочно вытащил коробку "Ираида Лапшина" и чиркнул спичкой -- спичка горела... Здесь был воздух!..
   Через минуту слабое "ку-ка-ре-ку!" донеслось сквозь шлем до Горянского: земной петух приветствовал лунное подземелье...
   Елена и Мукс подошли тоже и все трое внимательно смотрели на петуха минут десять...
   Горянский пристально изучал его...
   Вдруг петух неожиданно оживился и с кукареканьем, слабо долетевшим до уха присутствующих, выскочил из футляра.
   Его прыжки и удары крыльев, которые на земле не могли поднять его выше двух аршин, здесь, благодаря ослабевшему тяготению, создавали впечатление полета; если бы не веревочка, привязывающая его за ножку к футляру, то он, может быть, на самом деле бы улетел.
   Горянского больше всего поразило то, что вид петуха был гораздо здоровее и бодрее, чем в ракете: петух расхаживал, прыгал и кукарекал, с каждой минутой, очевидно, чувствуя себя все лучше!..
   Горянского заинтересовала какая-то особая живость его движений и он, взяв его за ножки, приблизил к себе; глаза петуха необычайно блестели; он вырвался и изо всех сил клевал каску Горянского.
   Тот, чрезвычайно заинтересованный, слабо понимал, в чем дело; он сжег более десяти спичек; -- все они вспыхивали моментально, горели быстро, -- хотя, по внешним признакам, не было ветра, -- и необычайно ярко.
   Из осторожности Горянский еще полчаса наблюдал за петухом; когда по прошествии этого времени петух все еще по-прежнему бегал, чувствуя себя, по всей видимости, прекрасно, Горянский начал действовать: -- он нажимом кнопки надвинул на рот и нос специальный предохранительный клапан, вроде противогаза, и приоткрыл нижнюю часть шлема...
   -- Прекрасный, свежий, живительный воздух, неизмеримо более приятный, чем тот, которым дышал до сих пор Горянский, ворвался ему в легкие... Горянский вздохнул полной грудью и почувствовал, как сильнее забилось его сердце, как крепче напряглись мускулы, как острее заработал мозг; и понял причину оживления петуха...
   Это был озон!..
   Через минуту Горянский отвинчивал свой шлем и то же делали остальные.
   Минут пять все трое не говорили друг другу ни слова, -- только жадно с широко раскрытыми ртами, как лакомство, пожирали воздух...
   -- "Это так вкусно, что я съем весь воздух, а заодно и луну!.. Это вкуснее пирожного!" -- сказал, наконец, Мукс.
   -- "Да, -- согласилась Елена, -- ни на одном из курортов я не дышала таким изумительным воздухом!"
   -- "Ты не могла его встретить на земных курортах, -- сказал Горянский, -- потому что это -- озон, чистейший озон с кислородом.
   -- Сюда действительно бы следовало отправлять больных для лечения... -- Вот теперь мы и устроим лунные курорты, -- улыбнулся он Елене, -- а Мукс станет посыльным и будет ездить на землю по поручению больных".
   -- "Нет, -- с важностью ответил Мукс, -- не хочу на землю, мне здесь нравится... Я уже не боюсь теперь... И потом здесь так вкусно..."
   -- "Вот видишь, Елена! Уже есть один свежеиспеченный лунный патриот, изменяющий земле!..
   -- Да, атмосфера здесь прекрасная!.. Но не могу понять, как попал сюда озон и почему держится здесь этот воздух, не улетучиваясь на поверхность?!
   -- Но давай продолжим наши исследования!
   -- Вперед, новорожденные силениты!
   Они двинулись дальше с отвинченными шлемами, болтавшимися за плечами, захватив с собой петуха; все по-прежнему с удовольствием дышали, как будто ели что-нибудь вкусное; воздух был теплый и влажный и отдаленно напоминал морской воздух земных побережий.
   Влажность эта сильно удивляла Горянского, так как нигде не было видно никаких следов воды.
   Подвигались дальше, скользя на темно-зеленых плитах...
   Всюду, куда хватал только свет электрического фонаря, который нес Горянский, расстилались эти плиты, каждая из которых была более сажени в длину и в ширину...
   Горянский не мог определить, что это была за порода; он думал, что это немного похоже на земной малахит... Но где и когда можно найти малахит в таком количестве и такого размера? Ведь каждая из плит была цельной!..
   Он поднял лампочку; высоко-высоко возвышался гигантский свод.
   Наши туристы незаметно вошли в пещеру колоссальных размеров; темно-зеленые плиты пола без конца тянулись вдаль, куда не доходил свет электрического фонаря.
   Горянский осветил фонарем стену пещеры -- стена была также облицована такими темно-зелеными плитами, -- очевидно, ими была выложена вся пещера.
   Так шел Горянский со своими спутниками все дальше и дальше, пока не остановился, боясь заблудиться.
   Протяжение громадной пещеры, казалось, не имело конца...
   Никакие земные сооружения не могли сравниться с этой изумительной работой неведомых лунных строителей. Несколько Исаакиевских соборов можно было бы поставить в пещере друг на друга, да еще осталось бы место для Notre Dame de Paris!..
   Горянский уже собирался вернуться из опасения заблудиться или забраться слишком далеко, решив отложить дальнейшую экскурсию до следующего лунного дня, как вдруг Мукс, игравший с петухом, стал звать Горянского и Елену.
   Они подошли.
   В левой стене, служившей началом необозримого свода, виднелся ряд ниш почти у самого пола. Они были совершенно пусты, высотой в два человеческих роста, облицованные внутри бело-розовым минералом, напоминавшим мрамор, но более блестящим; они напоминали большие, но изящные раковины. У некоторых часть пола была приподнята и образовала как бы лежанку.
   Нигде не было видно воды, но воздух становился все более и более влажным...
   Еще шаг -- и Горянский замер одновременно в испуге и восхищении: -- прямо на него, -- казалось, непосредственно из-под вершины свода, -- падал грандиозный водопад, раза в два больше Ниагары... Но в то же время не было слышно ни звука; падала и пенилась вода, отсвечивая при электрическом свете фонаря сотней тысяч радуг; переливалась, играла и вспыхивала бриллиантовая пена, и все совершенно бесшумно...
   И, наконец, почему он, Горянский, не смят, не уничтожен, не унесен, как былинка, лавинами льющихся вод?
   Все трое стояли, как зачарованные в арабской сказке...
   Наконец, Мукс закричал: -- "Да, ведь это же стекло! Тут можно сделать миллион зеркал!..
   -- Смотрите, мистер Горянский!""
   Горянский шагнул вперед. Действительно, то, что он видел, было иллюзией, оптическим обманом... Но на самом деле было нечто еще более изумительное: колоссальная, совершенно прозрачная стена, как хрустальный занавес, перегораживала всю пещеру от края до края, сливаясь со сводом...
   Водопад, который видел Горянский, действительно падал, но только он падал за этой стеной. Необычайная толщина стены -- на взгляд Горянского она была почти двухсаженной -- не мешала ее прозрачности, -- с изумительной отчетливостью были видны каскады и бриллиантовые всплески пенящихся струй... Масса воды низвергалась почти с двухверстной высоты за стеклянной стеной...
   -- Какие руки могли выстроить эту стену? -- Какие машины? -- Какие инженеры?
   Водопад, больше Ниагарского, превращенный в изящнейшую игрушку, падал как бы в аквариуме...
   Для полного сходства не хватало только рыб; но характерной особенностью и изумительной сказочной пещеры, -- и кратера, -- и пустынной лунной поверхности являлось полное отсутствие каких-либо живых существ...
   Здесь, в великолепной пещере, изящно облицованной темно-зеленым, -- с чудным воздухом, с изумительным грандиозным аквариумом, -- это было странно до жути: казалось, хозяин, могущественный и мощный, приготовил все гостям, а сам ушел отдыхать; -- вернется ли он?
   Земная техника, земная архитектура в сравнении с величием и простотой этих изумительных форм из прозрачного и крепкого минерала казалась Горянскому жалкой и маленькой.
   У последней ниши, рядом со стеной, виднелась прозрачная рукоять с наконечником из того же темно-зеленого минерала, на котором в форме изящно насеченного барельефа был изображен диск, в котором Горянский по главным линиям без труда узнал наш, земной; рядом с ним -- другой, в несколько раз больше, со струящейся коронкой, -- солнце...
   Внезапная догадка охватила Горянского; он схватил поддающуюся рукоять и изо всех сил повернул ее влево -- ничего...
   Вправо -- ослепительный свет залил пещеру!..
   Это было волшебное, сказочное зрелище, перед которым бледнели арабские сказки: -- прозрачная стена казалась сплошным бриллиантом -- синие, голубые, розовые огоньки закипали в танцующих водяных каскадах; вода пенилась, как шампанское, и пена белее девственных снегов Альпийского глетчера поражала радужными искорками...
   Без конца низвергалась лавина воды в прозрачном, и нельзя было долго смотреть на нее -- она гипнотизировала; начинала кружиться голова...
   Горянский отвернулся: темно-зеленый зал, освещенный неведомо откуда брызнувшим светом, виден теперь был весь, с рядом колонн, которые раньше не были заметны, у входа...
   Свет заинтересовал Горянского; он повернул блестящую рукоять до отказа налево -- свет сиял по-прежнему; поставил ее в первоначальное положение посредине -- свет погас; вправо -- свет опять появился.
   Так вот он, таинственный выключатель!.. -- Но откуда же берется свет?
   Сколько ни смотрел Горянский, он не мог найти какого-нибудь отверстия, ничего похожего на газовый фонарь или электрическую лампочку... В чем же источник света? -- Мозг Горянского, мозг инженера и открывателя был сильно заинтересован.
   -- "Иди сюда, Володя!" -- позвала Елена, которая нашла в глубине другой ниши рукоять, похожую на первую.
   Горянский взглянул внимательно: на рукояти был такой же розовый барельеф, но только с изображением падающих капель.
   -- "Вода!" -- подумал Горянский. Он не ошибся: поворот вправо -- во всех нишах, от прозрачной стены до самого входа, во всех сразу, сколько их было, появилась вода!
   Мукс, опустившийся ко дну ниши, с криком отдернул руку:
   -- "Ай-ай! Да она горячая!"
   Горянский и Елена наклонились к бассейну ниши и оба, почти одновременно, приподнялись с различными восклицаньями:
   -- "Да это, действительно, чертовский кипяток!" -- сказал Горянский.
   -- "Ай, какая холодная!" -- воскликнула Елена. Действительно, в одном бассейне вода с одного края была горячее лавы, с другого -- холоднее льда.
   Горячая и холодная вода были вместе, в одном бассейне, ничем не разделенные, и каждая сохраняла свою температуру. Удивление Горянского возрастало. Он привел рукоять в прежнее положение -- вода во всех нишах исчезла.
   Он потрогал стенки бассейна: они не были ни горячие, ни холодные, ни влажные, -- вода не оставила никаких следов.
   Горянский переложил рукоять налево, ожидая, что, как и в первом случае, не получится никаких результатов, но ошибся: мгновенно, с легким серебристым шумом, на высоте почти версты появились тонкие водяные струи, которые стали перекидываться от одной стены к другой...
   Через минуту сверкающий потолок из водяных струй заслонил собой свод залы. Потянуло прохладой. Воздух стал более влажным.
   Полюбовавшись несколько минут вторым сводом, Горянский поставил рукоять в середину.
   Все исчезло: -- не было даже капель на стенах... Не было видно никаких отверстий, из которых могла бы появиться вода.
   ...Лишь влажность и легкая прохлада напоминали о том, что было за минуту.
   Горянскому захотелось пить; он опять перевел рычаг налево -- к его удивлению, ни холодной, ни горячей воды отдельно не появилось -- вся вода была ровной, приятной, почти комнатной температуры.
   Горянский начинал уставать от всех этих необъяснимых явлений...
   Он понимал, конечно, что это -- не чудо, и что все это вызывается определенными техническими причинами, -- но, как видно, лунная техника была неизмеримо выше земной, и он должен был сознаться сам себе, что пока понимает во всем этом, как готтентот в паровозах...
   Жадно напившись воды, Горянский так и оставил рукоять повернутой направо, кинул еще один взгляд на застекляненный водопад и заявил, что пора возвращаться.
   Елена и Мукс последовали его примеру и тоже утолили жажду. С большим трудом потащили Мукса, который ни за что не хотел уходить от чудес.
   Идти по освещенной теперь пещере можно было гораздо быстрее. Кукареканье путуха, восклицания Мукса и разговоры Горянского с Еленой были единственными звуками, нарушавшими безмолвие, но разговоры и восклицания раздавались редко, -- все устали; даже неугомонный петух кукарекал реже и Мукс тоже завял...
   Вот уже виднеются колонны -- сейчас должен быть выход на площадку.
   Но что это?
   Широчайшее изумление открывает глаза Горянскому: где же выход?
   Выхода нет!.. До самого свода расстилается темно-зеленая стена...
   Раз двадцать обходил Горянский с Еленой и Муксом стену в надежде найти какую-нибудь рукоятку -- что-нибудь понять, уяснить себе, каким образом могла появиться стена, почти в две версты вышиной и около версты длиною, на месте, где час тому назад был вход... но ничего понять невозможно...
   В изнеможении опускается Горянский на зеленые плиты...
   -- "Как странно, Елена, -- говорит он, -- неужели мы перелетели расстояние между землей и луной, преодолели всевозможные опасности, -- неужели я работал десять лет над созданием "Победителя" для того, чтобы в конце концов быть замурованным, заживо погребенным здесь, в этом зале? Какая странная, какая бессмысленная вещь -- случайность!"
   -- "Мы не погибнем, милый, нет!.." -- отвечала ему Елена, -- у меня есть какое-то предчувствие, какое-то чутье, что все кончится благополучно... Мы еще увидим луну! Мы еще увидим землю! Мы еще увидим нашу ракету! Мое предчувствие меня еще никогда не обманывало...
   -- Приляг, милый, успокойся, соберись с мыслями, -- может, еще что-нибудь придумаешь..."
   Мукс, сидевший рядом, плакался:
   -- "Пропащее наше дело, мистер Горянский!.. Не видать мне больше Чигриноса!..
   -- Видно, разгневался на нас лунный хозяин, что украли мы у него свет и воду! Не выпустит он нас отсюда".
   -- "Свет и воду!.." -- догадка уколола мозг Горянского; он опрометью кинулся бежать по освещенному залу...
   В двадцать гигантских шагов он очутился у водопада...
   -- "Да, надо отдать свет и воду, -- Мукс, несомненно, прав!" -- подумал он и положил вторую рукоять в нише на середину -- вода исчезла; он поставил на середину первую рукоять -- свет мгновенно погас...
   -- "Володя, -- раздался почти одновременно радостный голос Елены. -- Иди, проход открылся!"
   -- "Выпустил нас лунный хозяин!" -- заливался Мукс.
   Через десять минут они были на площадке перед входом.
   Горянский осветил фонариком вход; как прежде, изгибалась колоссальная арка; не было никаких следов только что исчезнувшей стены... Решительно: -- лунная техника слишком неуловима!...
   Отсчитали девять площадок, -- на девятой надели шлемы.
   -- "Петуха мы оставим здесь, -- сказал Горянский, -- иначе он задохнется, так как футляр мы разбили. Заберем петуха завтра".
   Елена накрошила петуху несколько бисквитов, которые у нее были с собой, причем Мукс не упустил случая стянуть у него один бисквит, за что и получил от петуха хороший удар клювом. После этого инцидента между петухом и Муксом, исследователи лунных недр покинули площадку.
   По наклонному склону и расселине они поднялись к краю отверстия кратера. Яркий свет прожекторов указал им дорогу к "Победителю".
   Через тридцать пять минут они были у ракеты.
   Горянский взглянул вверх: опрокинутая чернильная бездна с звездными угольями попрежнему висела над головой.
   Земной диск стоял в зените. На луне была полночь.
   Горянский отворил боковую дверцу в выступе ракеты, чтобы снова ее герметически захлопнуть; минута толкотни в тесном коридорчике -- и они опять на месте!
   -- "Да, лунный хозяин прав, -- говорил Горянский, -- он закрыл вход, чтобы заставить нас выполнить правило вежливости: -- действительно, неделикатно в квартире своих знакомых оставить на всю ночь гореть электричество и, вдобавок, открыть еще кран у водопровода! Он проучил нас поделом!
   -- Ну, надо сообщить обо всем этом Чемберту!"
   Горянский подошел к телефону:
   -- "Алло! Земля! Чемберт! Говорит Горянский! -- закидывал он пространство. -- Алло! Земля! Чемберт!" -- двадцать раз повторил он призыв... Аппарат не работал. Земля молчала...
  

ГЛАВА X.
Опять в пространстве.

   Тяжелая грусть охватывает население ракеты...
   Неисчислимое количество раз за время двух лунных суток кидался Горянский к бесполезному телефону и оглашал пространство бесцельными призывами.
   Искрилась антенна "Победителя"; красноватые и большие, высоко взлетали искры -- напрасно! Земля по-прежнему молчала, Чемберт не отзывался!..
   Горянский прекратил исследование луны, в течение долгого времени возился с прибором, пересматривая малейшие его части, думая, что, может быть, двигатель испорчен...
   Но вдруг, когда истекали третьи уже лунные сутки, -- слабый звонок задребезжал в приборе... чуть слышный, надорванный голос донесся из пространства, но, увы, это был не Чемберт!
   Это говорил Тамповский.
   -- "Господин Горянский, -- хрипел измученный голос телеграфиста, -- страшное несчастье! -- Мистер Чемберт убит!..
   -- Говорю с вами, вероятно, в последний раз!.. Башни радио разрушены!.. Еле держится, шатается главная башня, с помощью которой я говорю с вами... Через минуту и она рухнет!..
   -- На острове все разломано!.. Эллинги горят!..
   -- На нас позавчера неожиданно напали туземцы, и Джонни вместе с частью рабочих отразил нападение и спас Л/з...
   -- С туземцами двое из наших рабочих... Один из них и убил Чемберта... Апфель тоже убит.
   -- И все из-за вашего золота!.. Они хотят золота!
   -- Туземцы разделились: Чигринос со своими сородичами все время защищал нас... Теперь он, кажется, тоже убит...
   -- Не знаю, что теперь будет!.. Я совсем болен!.. Джонни ранен!.. Мы с Джонни совершенно измучились!..
   -- И зачем только мистер Чемберт не отправил с острова этого проклятого золота!..
   -- Запасы энергии, заготовленные для вас, рассеялись в пространстве... над островом была страшная буря... Не знаю, что будет далее... -- голос оборвался... послышался широкий шершавый шорох, шум и еле слышный треск... Вероятно, упала последняя радио-башня... Аппарат замолк.
   Трубка выпала из рук Горянского... Он зашатался и из-неможденно прислонился к стене каюты...
   Мукс изумленно таращил свои большие черные глаза...
   Ничто, даже гибель всех его машин, бесцельная гибель энергии, предназначенная для нового, еще более отдаленного и трудного межпланетного полета, -- не поразило Горянского так, как известие о смерти Чемберта!..
   Горянский вспомнил московские баррикады, вспомнил сколько раз спасал ему жизнь Чемберт, вспомнил годы совместной борьбы и работы на острове...
   Увидел Чемберта, всегда спокойного, всегда корректного, всегда выдержанного, отчетливого, как хронометр, -- Чемберта, который отдал все: -- и себя, и состояние, и жизнь ему, Горянскому...
   Чемберт умер, его убили!.. О, будь у него, Горянского сейчас энергия, радио, много радио, -- он стер бы остров с лица земли!.. Он потопил бы его в океане!..
   Но кому же мстить?
   ...Золото!..
   -- Да будет проклят тот час, когда он, Горянский научился делать золото!.. Это он, безумный, -- виновник гибели Чемберта!..
   Жестокое горе шатало мозг Горянского... Стоит ли жить, когда смерть все равно существует, когда умирают такие люди, как Чемберт?!..
   Почти ощущая физическую боль, метался Горянский по ракете.
   Елена с трудом успокаивала его...
   -- "Пойми, Елена, -- рыдал он, как ребенок, у нее на коленях, -- этот человек был мне все: он был мне роднее отца, ближе друга!.. Он был мне соратник в творчестве!.. Теперь никого, никого не осталось у меня!
   ...Я -- один во вселенной!.."
   -- "А я?.."
   -- "Да, прости, -- горе оглушило меня!.. Теперь только ты, только ты -- жена, соратник, друг, -- осталась у меня во всем мире!.." -- воскликнул, как бы проснувшись, Горянский, твердо прижимая к себе Елену.
   Он вскочил с внезапной энергией:
   -- "Назад! Мне противен вид луны!..
   -- Я хочу тотчас же видеть остров, встать на могилу Чемберта!..
   -- К земле! Скорей к земле!"
   Он подбежал к двигателю и поразился: приемники радио-активной смеси были почти пусты.
   -- Что это?
   Правда, истрачено было более половины имевшегося запаса радио на безуспешные, безумные, почти ежесекундные попытки снестись с Чембертом, в течение трех суток, но оставшейся половины должно было ведь быть более чем достаточно для возвращения на землю.
   -- Что же это? Или, может быть, разложение радия, его утечка происходит здесь быстрее, чем на земле?
   Горянский оглядывает машину еще, -- еще -- снова контролирует приемники...
   -- Да, несомненно, так!.. Простой, но страшный факт: как бы то ни было, в приемниках почти нет смеси!
   Горянский сообщает об этом Елене. Мучительное отчаянье охватывает его: -- все кончено... так просто...
   И незачем было уходить из темно-зеленого зала, не все ли равно было: умереть там с голоду или задохнуться здесь, в маленькой железной клетке, когда за недостатком энергии прекратит свое действие прибор, вырабатывающий воздух?
   Или покинуть ракету, переселиться с Еленой и Муксом в пещеру и стать селенитом, лунным обитателем, без надежды когда-либо вернуться на землю?
   Горянский предвидел, предвидел ведь такую возможность недостатка радио в ракете, но опрокинуты ведь радиобашни, которые могли бы послать ему с острова запасы энергии через пространство...
   Радий!.. Если бы у него был радий!..
   Он изготовил бы сам радио-активную смесь, чтобы вернуться...
   Он бурно приподымается:
   -- "Елена, здесь на луне должен быть радий!.. Мы будем искать его! Мы найдем! Отправимся сейчас же!"
   -- "Хорошо, милый, идем!" -- соглашается Елена.
   Они одевают костюмы. Горянский уже готов отворить дверь в двустенный выходной коридор, как вдруг простая мысль появляется в его мозгу: зачем искать и исследовать пешком, взбираясь на лунные горы и пики, когда пока имеется в распоряжении "Победитель"? Остатков реактивной смеси более чем достаточно для того, чтобы ракета облетела десятки раз вокруг лунного шара и исследовала поверхность луны во всех направлениях. Правда, она летит слишком быстро, но можно будет опускаться в нужных местах и производить исследование.
   Да и все равно, почва поверхности той стороны лунного шара, на которой они опустились, ничего не обещала в смысле радиоактивности! Конечно, следовало бы обследовать ее детально, но... какой-то толчок подтолкнул мысль Горянского, не попробовать ли посетить раньше второе, еще неизвестное им полушарие луны? В случае неудачи, ракета ведь легко сможет вернуться; но, может быть, там, именно там, они найдут радий?!
   Горянский поспешно снимает предохранительный костюм; удивленные Мукс и Елена следуют его примеру.
   -- Мы поищем на другой стороне! -- говорит Горянский, подходя к рычагам; упругий толчок. Обращенная в металлический дирижабль ракета взмывает над скалистой поверхностью и мчится в направлении лунного полюса... Иссеро-черный лунный север расстилается внизу...
   Но что это? -- Скорость чрезмерно увеличивается -- Горянский с изумлением смотрит на двигатель -- тот исправен, но скорость все возрастает... Какая-то могущественная сила притягивает их...
   Может быть, они попали в сферу притяжения какого-нибудь еще неизвестного небесного тела, какого-нибудь спутника луны, еще не открытого земными астрономами?
   Но как бы то ни было увеличенная, в силу неизвестных причин, скорость "Победителя" все возрастает и доходит до трех верст в секунду!.. Поверхность луны проваливается с ужасающей быстротой...
   Горянский в отчаяньи приводит в действие носовой реактивный прибор: скорее, скорее попробовать затормозить ракету!..
   Отчетливо работают двигатели, мантия газа моментально расстилается перед носом ракеты, ракета сопротивляется, как живая, -- бесполезно: скорость растет!..
   Изумление и отчаянье пронизывают мозг Горянского.
   -- Содрогание!..
   -- Толчок!.. -- Еще толчок...
   -- Расшвыривает на пол пассажиров космической ладьи!..
   Горянский теряет сознание...
   Бессильная сопротивляться, очевидно, втянутая в сферу солнечного притяжения ракета мчится в пространство...
   Елене кажется, что она спит... страшный сон возникает в ее мозгу: ей снится, что она маленькая девочка и лежит у себя в детской, в кроватке...
   Вселенная суживается -- маленькие, как игрушечные шарики, планеты кажутся мячиками... Вот они вплывают в детскую и танцуют над головой...
   Вот рыжий мячик, больше других -- солнце!..
   А это что? -- Маленькое, как иголочка, -- нет, еще меньше, -- как иголочное острие, -- как обломок иголочного острия отделилось от одного из шариков и мчится к рыжему мячу!.... Елена знает, что это ракета, но Елене не страшно, -- наоборот, любопытно и очень смешно. -- Какая интересная игра! Какие славные мячики! -- Положить бы их все к себе под одеяло!
   Громадная рука вырастает над шарами и любопытно Елене, что же будет дальше?
   Рука берет маленькое, мчащееся к рыжему мячику, и поворачивает это маленькое обратно... Все исчезает...
   Кто-то неизвестный и ласковый подходит к Елене, кажется ей -- входит в мозг и глаза...
   -- "Не бойся, -- говорит ей незнакомец, -- я -- не призрак, я -- не мертвый, я -- живой, такой же, как ты...
   -- И ты когда-нибудь будешь такой же, как я!..
   -- И я помогаю вам, потому что все мы братья и все мы -- едины! И ты мне -- сродница и сестра, хотя и родилась на земле далекой!
   -- Вы вернетесь к луне и когда будете близко к месту, где опустились раньше, ты разбудишь милого своего -- он здоров, спит, так же, как и ты, но только, увы, не видит и не слышит...
   -- Вы опуститесь, где были раньше, придете к ступеням, и я опять помогу вам.
   -- Люби и не бойся, сестра!" -- И ласковый, как еле слышное касанье нежных, щекочущих мозг крыльев бабочки, голос затих, замер, казалось, в бесконечной безграничной пустоте...
   И грустно без него стало Елене... И страшно... И одиноко... И захотелось умереть, но вспомнила, что есть у нее еще Володя и что надо ему помочь...
   Проснулась: -- лунная выпуклость вырастала совсем близко в окне; измеритель показывал восемьсот верст...
   Елена привела в чувство лежавшего неподвижно Горянского и рассказала ему свой сон.
   Горянский улыбнулся: -- "Очень поэтично, но неправдоподобно; совсем, как в оккультных романах; у тебя расстроились нервы, девочка моя, тебе нужно полечиться!.."
   И грустно было Елене, что Володя смеется, -- тягостно было и больно...
   -- "Не понимает, -- думала она, -- умный, но не понимает!.." -- вспомнились ей слова во сне, что он не видит и не слышит...
   Но как бы то ни было нужно было спускаться...
   Лунная поверхность -- все больше и больше... Горянский привел в движение реактивный тормоз и благополучно спустился на прежнем месте, как раз у подножья пика.
   Горянский очень просто объяснял себе историю с ракетой: просто они попали в сферу притяжения какого-то еще неизвестного пока небесного тела близ луны; приведенный в действие реактивный тормоз противодействовал его тяготению; от этого возник ряд толчков... От одного из них, очевидно, ударившись, Горянский и потерял сознание.
   За время его обморока двигатель справился, как видно, с этим неведомым тяготением, и неуправляемая ракета начала падать на луну; тут Горянского привела в чувство Елена и он стал управлять двигателем.
   Так объяснил себе все Горянский. Рассказу Елены он не придавал ни малейшего значения...
   Итак, они снова на луне, на старом месте! Им не удалось поискать радий... Что ж? -- Они поищут здесь!..
   А теперь Горянскому прежде всего захотелось есть.
   -- "Чемберт!.. Чемберт!.. -- думал он, прожевывая бутерброд, -- известие о его гибели послужило началом всех несчастий...
   Как странно: -- он два дня тому назад умер на земле, они сейчас чуть было не погибли здесь!..
   -- Чемберт! Хороший, милый Чемберт!.."
   На короткую долю мгновенья Горянскому показалось, что он явственно видит за окном окровавленное лицо Чемберта. Горянский протер глаза -- ничего не было: громада лунного пика безжизненно возвышалась за окном.
   -- Что же это? И у него, Горянского, тоже начались галлюцинации! Или эта пустынная луна населена призраками?
   -- Час тому назад -- Елена, сейчас -- он. -- Нет, им всем, очевидно, надо лечиться!.. Скоро даже хулиганище Мукс начнет беседовать с духом Чигриноса!... Надо взять себя в руки!
   Не жалея воды, запас которой был невелик, Горянский вылил себе на голову полведра холодной влаги и в спальном отделении обтерся весь мокрой холодной губкой. Он посоветовал такой же холодный душ Елене, и сначала и слышать не хотел о том, что б тотчас же отправиться к ступенькам, как умоляла Елена, а собирался заняться радио-активными изысканиями почвы вблизи "Победителя" и уже собирал все необходимые инструменты, но потом, подумав, что в пещере можно захватить свежей воды и что можно поискать радий и там, вспомнил почему-то одновременно, по какой-то смешной ассоциации про оставленного петуха, поддался на упорные уговаривания Елены, настаивавшей, что идти нужно сейчас же, -- согласился.
   Надев предохранительные костюмы, они отправились.
  

ГЛАВА XI.
Кладбище бессмертных.

   Горянский, Елена и Мукс остановились на последней площадке.
   Кукареканье петуха доносилось уже почти из-под сводов пещеры; они не нашли его на прежнем месте на площадке: он, очевидно, в своих прыжках увлек за собой футляр, к которому был привязан.
   И если бы не его бодрое земное "кукареку", то можно было бы подумать, что с петухом что-нибудь случилось.
   Горянский, смеясь, отправил за ним Мукса. Тот отправился, прыгая, как блоха, с электрическим фонариком...
   Минуту Горянский провожал глазами прыгающего светлячка, потом обернулся: с Еленой происходило что-то странное; -- он поднял свой фонарик (у него их было несколько про запас) и осветил ей лицо; невзирая на широко раскрытые глаза, оно было как у спящей...
   Оно просвечивало, как будто изнутри его освещали...
   -- "Идем!" -- сказала она, протягивая вперед руку.
   -- "Куда?" -- спросил ошеломленный и немного испуганнный Горянский, решивший, что у нее снова галлюцинация.
   -- "Не знаю -- меня зовут!.. Идем!.." -- и она пошла куда-то. Огорченный Горянский следовал за ней.
   Елена шла твердо и уверенно, как по давно знакомой дороге, вглядываясь широко раскрытыми глазами во тьму. Она дышала ровно и спокойно, как во сне, и не говорила больше ни слова.
   Они подошли к самому краю площадки; перед ними была стена из гладких плит; влево был обрыв.
   Горянский приподнял свой фонарик и сделал шаг к Елене: он боялся, чтобы она не подошла слишком близко к обрыву. Но его опасения были напрасны: легко и уверенно пододвинулась она вплотную к стене.
   Дальше произошло нечто, опрокинувшее все соображения Горянского: свободно, с той же странной механичностью, которая отличала теперь все движения Елены, она приложила палец к стене в трех разных местах (ни она, ни Горянский потом никак не могли отыскать этих трех точек); капитальная толстая стена, в несколько сот саженей протяжением, бесшумно взвилась вверх, как занавес в театре.
   Открылся проход, залитый ослепительным сверкающим светом.
   В одно мгновение стало светло, как днем. Свет залил площадку и каменные ступени; в отдалении явственно виден был Мукс, бегущий с петухом...
   Елена вошла в сверкающий проход. Не верящий своим глазам Горянский пошел за ней. -- Как только он вошел, Елена опять деловито поднесла руку к трем разным местам стены.
   Грандиозная стена так же бесшумно опустилась.
   Елена по-прежнему молча двинулась вперед...
   По обоим сторонам вздымались колонны, такие же прозрачные, как стена в темно-зеленом зале.
   Прямо перед вошедшими вздымалась лестница, тоже вся прозрачная, как бы сделанная из хрусталя.
   Елена пошла вниз по стеклянным ступеням. Горянский вслед за ней опускался все ниже и ниже...
   Прозрачных колонн по обоим сторонам лестницы уже не было; -- по бокам ее возвышались две колоссальных, прозрачных стены, вплоть до самого потолка, тоже прозрачного.
   Все внутри опускавшегося вниз стеклянного коридора было залито таким же светом, неизвестно откуда исходившим, но только еще более ярким и ослепительным.
   Елена по-прежнему опускалась вниз. Горянский следовал за ней...
   -- Ниже и ниже, -- они прошли уже более тысячи ступеней...
   Горянский начинал уставать.
   А Елена шла по-прежнему бодро, казалось, не чувствуя ни малейшей усталости. Она дышала равномерно и спокойно и на ходу, казалось, спала...
   Горянский с естественным любопытством вглядывался в глубь стеклянных прозрачных стен. Ему начинало казаться, что что-то похожее на гигантские соты или на ряд саркофагов, поставленных друг на друга, возвышалось за этими стенами.
   Опустившись еще ниже, Елена остановилась на небольшой площадке перед маленьким возвышением, сделанным, на взгляд Горянского, из темно-розового гранита.
   На вопросы, задаваемые Горянским, Елена по-прежнему не отвечала... Она нагнулась и протянула руку к одному из стеклянных овалов, похожих на два больших стеклянных яйца, по бокам розового возвышения. Стеклянный верх приподнялся и опустился так быстро, что Горянский не успел ничего рассмотреть, -- только заметил голубоватое сверкание, как бы вырвавшееся из стеклянной крышки.
   Елена держала в руках такое же яйцо, только в миниатюре, и протягивала его мужу механически, безразлично. Он взял.
   Верхняя половина открылась, -- Горянский не мог поверить, он ущипнул себя до боли, чтобы убедиться не галлюцинация ли все это, -- там был радий, -- более ста грамов радия! Столько радия не было, пожалуй, на всей земле! -- Тот радий, который он искал, который был ему нужен, как воздух!..
   И он получил его из рук Елены каким-то невозможным, сказочным образом, в обстановке, похожей на страницы из "Тысячи и одной ночи"... Какая странная история!..
   Или, может быть, оккультисты правы, и нереальное, сверхчувственное существует?
   Елена стоит неподвижно и спокойно...
   Вдруг она приподымает руку, как бы желая обратить внимание Горянского.
   Изумление его превосходит всякие границы: русские буквы!..
   Да, самые обыкновенные русские буквы, отливая золотом, появляются на темно-розовом граните: "Не бойся, я -- не дух, не призрак!.." Золотые буквы дрожат, переливаясь на граните.
   -- "Я такой же живой, мыслящий, радующийся, как и ты!..
   -- Только я старше тебя, намного старше: ведь мне уже более десяти тысяч лет!
   -- Я говорю с тобой с отдаленнейшего мира, название которого все равно ничего тебе не скажет, так как ваши астрономы лишь через много столетий его узнают.
   -- Я говорю с тобой и помогаю тебе, потому что мы с тобой -- одно, ибо любовь и мыслящее начало действительно едины во вселенной.
   -- Но мы ушли неизмеримо, неисчислимо вперед, по сравнению с вами, земные братья: -- ты прилетел сюда с помощью радия, овладев тем, к чему не пришли еще другие земляне, и ты, действительно, гениален, ибо пока это -- высшее проявление творчества на земле.
   -- Но взгляни:"
   Яйцевидные крышки по обоим сторонам распахнулись; голубое сверкание наполнило воздух...
   -- "Смотри, -- писали чудесные буквы, -- ты можешь здесь видеть радий пудами... -- Крышки захлопнулись.
   -- Я могу делать радий по прихоти, по капризу, так же, как ты научился только что делать золото, но это совершенно неважно! -- есть иные силы, -- неисчислимое количество сил, часть которых и вы когда-нибудь узнаете, -- которые неизмеримо могущественнее радия; все они -- проявление единой мировой силы, которую знаем мы.
   -- С помощью этой силы я разговариваю сейчас с тобой на расстоянии, которое в сотни миллионов лет пробегает свет, -- для вас величайшая скорость во вселенной.
   -- С помощью этой силы я спас тебя и остановил твою ракету, когда она падала на солнце.
   -- Мы овладели этой силой вполне, как вы овладели рычагом и паром...
   -- Да, мы могущественны!..
   -- Эти ничтожные жалкие явления, что так поражают тебя, для меня -- только легкая простая игра. Но когда-нибудь и вы будете играть так же, ибо во вселенной процветают и ценятся великие игры.
   -- Планеты не живут отдельною жизнью -- все они связаны между собою величественнейшею силой тяготения, сущность которой долго еще будет непонятна вам.
   -- Кроме того, свет постоянно течет между ними, как кровь в организме.
   -- Движение света -- поистине кровообращение вселенной; тела планет обмениваются лучами как поцелуями... Тончайшие неуловимые былинки -- зародыши жизни и бактерии -- переносятся световыми лучами в силу лучевого давления с одной планеты на другую -- планеты оплодотворяют друг друга.
   У вас есть индийская легенда, что рис и пшеница упали с неба, -- это верно: не только рис и пшеницу, но много-много других подарков вы получили с других планет, но больше всего вы получили от нашей луны, как ближайшего к вам планетного островка.
   -- Из одной массы создались луна и земля, только мы раньше оторвались от раскаленной газовой массы, и луна раньше формировалась и охладела; у нас были уже разумные существа и цивилизация, когда раскаленная молодая земля была еще маленьким солнцем.
   -- Под двумя солнцами расцветала наша культура, и величие и мощь ее возросли.
   -- Ваши ученые напрасно ищут промежуточного звена между обезьянами и людьми, ибо иное, совсем иное происхождение человека...
   -- Аоантроп и питекантроп, найденные вашими исследователями, действительно существовали, но они -- результат смешанных браков. Братья -- мы с тобой по плоти и мысли, как и сестры создавшие нас планеты!..
   -- Как только начала остывать земля, как только первые материки и океаны очертили края на земном диске, -- сейчас же явились смельчаки, которые на аппаратах, подобных твоей ракете, и на других, -- устройство которых тебе непонятно, -- отправились туда.
   -- Наша культура уже тогда была высока, -- выше вашей теперешней земной, и над первобытными океанами земли реяли лунные аэропланы; ихтиозавр и птеродактиль падали от электрических ружей лунных пришельцев...
   -- Слишком тяжела даже и для наших исследователей, -- не в силу даже и для них была борьба со стихией, юной и мощной... И много погибало их, особенно от земных бактерий...
   Но снова и снова летели аппараты с луны на землю и, наконец, на первобытном материке утвердились пришельцы; земля стала как бы колонией луны. Этому способствовало еще и то, что и у нас в те отдаленные времена господствовало насилие.
   Наша культура была молода, беззаботна и детски-жестока, но убийство все же было нам противно, -- и вот побежденных в борьбе, кого вы называете преступниками, -- стали отправлять на землю, лишив их возможности возвращаться обратно. Они соединились со смельчаками, уже бывшими там, и это была первая разумная жизнь и первая цивилизация на земле...
   -- Неоднократно она погибала от страшных первобытных бурь, потопов и землетрясений, но луна выбрасывала новых осужденных, и культура эта возобновлялась.
   -- Ваша легенда об Адаме не лишена основания: действительно, когда появилась человекообразная обезьяна, близкая к питекантропу, краснокожий полузверь, получеловек, -- на земле уже были цивилизованные лунные выходцы.
   -- Так развивались параллельно и рядом две совершенно разные породы.
   -- Сообщение с луной прекратилось; наша культура стала благороднее и мягче; насилие прекратилось; перед жителями луны развертывались перспективы более великие и более интересные, чем земля.
   -- О ней стали забывать. Население колонии, не имевшее связей с родной планетой несколько столетий, стало дичать. Начались смешанные браки, результатом которых и было создание более высокой земной породы.
   -- Редкие экспедиции с луны были и позже.
   -- Миф перуанцев о нежном бледном боге Гветцале, скандинавские сказания и саги о светлолицем Бальдуре, китайские мифы о прилетающих с луны драконах есть воспоминания о них.
   -- Почти везде и всюду высокоцивилизованные пришельцы становятся во главе. Они порождают древние культуры.
   -- Почти одновременно в Атлантиде, Китае и Египте появляется пар, аэроплан и электричество. Их тогдашние цивилизации почти равняются теперешней вашей, но носили более изолированный характер.
   -- Ваша легенда о божественном происхождении власти относится к этой эпохе. Титулы фараона и богдыхана -- "сын неба" тогда понимались буквально, ибо и они и их ближайшие помощники были, действительно, неземного (лунного) происхождения, и они сами и все окружающие еще помнили об этом...
   -- Так появились ваши первые большие цивилизации, все не земного, а лунного происхождения.
   -- Они разрушались в силу смешанных браков, понижавших уровень и способности лунных выходцев, являвшихся мозгом всех этих цивилизаций, а с другой стороны -- из-за отчужденности...
   -- Страна Кеми (Египет) пала под ударами полудиких земных племен; Атлантида погибла под волнами океана -- спаслись лишь немногие, основавшие в Америке цивилизацию Перу и Мексики, погибшую много после от насилия Кортеса; Китай омертвел и одичал в своей отчужденности; индийская цивилизация тоже ушла в себя, оградившись от всего остального мира.
   -- Так вырождались и вымирали остатки благородной лунной расы, но часть их, бывшая в Европе, у берегов Эгейского моря, создавшая миф о богах и героях древней Эллады, положила начало вашей теперешней культуре. Но эти остатки лунных племен за время борьбы и скитаний много утратили и потеряли. Им пришлось начинать сызнова...
   -- Постепенно, смешавшись окончательно с земными народами, они совершенно забыли о своем происхождении...
   -- Так, на протяжении веков, после долгих перепитий, которые тебе, вероятно, известны, появилась и ваша современная европейская цивилизация с ее техникой и культурой, которая, как ты теперь видишь, тоже не земного, а лунного происхождения.
   -- Две расы у вас на земле: одна -- простая, грубая, земная рождается, живет и умирает, вся погруженная в повседневную заботу, думающая только о ней; но смутное воспоминание о родной планете еще сохранилось -- у другой; оно заставляет засматриваться на звезды, оно толкает на сладкое безумье, оно начертало гордую надпись римлян: "Sic itur ad astra", гласящую, что путь культуры ведет к звездам, -- это она привела тебя сюда!
   -- Привет же тебе на луне, брат мой, ибо, воистину, мы с тобой одного и того же лунного племени!"
   Горянский невольно склонился перед дрожащими золотыми буквами.
   -- "Не удивляйся, что я пишу здесь на твоем родном языке: корень языков один для всей нашей планетной системы, и наш лунный язык, которого ты, конечно, не поймешь, -- все же близок к земному санскриту.
   -- Я пишу мысли на этом камне, облекая их буквами понятного тебе языка, -- пользуясь энергией, неизмеримо быстрейшей света, подобной тяготению, -- еще неизвестной вам на земле. Я сообщаюсь с тобой из дальнейших пространств, так как мы давно живем во вселенной, и на луне никого нет сейчас, кроме тебя и твоих спутников.
   -- На более многоцветных, на более прекрасных планетах живем мы сейчас -- кочующие странники вселенной.
   -- Луна служит нам лишь складочным пунктом космической гавани, -- временным кладбищем для тех из нас (мы ведь давно победили старость и смерть), кто захочет отдохнуть ненадолго от жизни, устав от бессмертия, чтобы снова воскреснуть в грядущем; ты можешь видеть их, -- усыпленных по их же желанию, -- в гигантских сотах за прозрачными стенами перед тобой.
   -- Когда-нибудь, брат мой, и вы победите старость, смерть, пространство и время, и будете на самоцветных играющих планетах-солнцах вместе с нами, ибо вы тоже -- граждане вселенной!
   -- Ты первый начал победу над межпланетным пространством, ты первый прилетел к нам; возвращайся на землю, пусть за тобой кинутся сотни новых ракет, сотни новых космических кораблей к первой для вас станции в пространстве -- луне, и дальше к звездам и солнцам, на необозримые просторы вселенной; -- знайте, -- нет у вас врагов, кроме смерти, пространства и времени, и, победив их, вы организуете любовь. Торжествуйте же над природой всегда и везде! В океане вселенной мы ожидаем вас! Прощай, брат мой! Привет земле!"
   Еще мгновенье дрожали золотистые буквы на граните и пропали бесследно, точно вошли в камень...
   Елена ушла обратно, все с такими же широко раскрытыми глазами, по-прежнему безмолвно.
   За нею шел еще не пришедший в себя от недоумения Горянский, сжимая в руке радий, и думал о том, что в двух шагах от него, за прозрачной стеной, в величественном покое лежат опущенные в саркофаги жители вселенной, пожелавшие отдохнуть от бессмертия...
   Так же бесшумно, как прежде, три раза прикоснулась Елена к стене. Так же мгновенно поднялась стеклянная громада и такими же размеренными движениями заставила Елена ее опуститься. Затем, словно очнувшись, сразу потеряв неживую механичность движений, Елена кинулась к Горянскому:
   -- "Володя! Что это? Милый, -- где мы? Здесь темно и страшно!.. Сейчас я видела, будто иду, иду без конца, в светящемся хрустальном замке..."
   -- "Ты была там, милая, -- серьезно сказал ей Горянский, показывая футляр с радием, и рассказал ей происшедшее. Подскочивший Мукс плакался, что лунная стена, как он выразился, съела их и долго не отпускала, а он сидел здесь один с петухом и фонариком и плакал...
   Причитанья Мукса и крики петуха смешивались с рассказом Горянского.
   Возвращались все, захватив с собой свежей воды в темно-зеленом зале и унося с собой петуха в принесенном из ракеты втором футляре.
   Через несколько минут они были уже возле "Победителя". Перед тем, как войти в ракету, Горянский и Мукс с трудом взобрались на вершину острого пика, стоявшего рядом, и водрузили там громадный красный флаг, упавший с ракеты и лежавший внизу.
   На скале под флагштоком Горянский с большими усилиями высек своим складным карманным ножом следующее:
   -- "Здесь были люди 25-го ноября 1918-го года по земному европейскому летоисчислению. Капитан реактивной ракеты -- Горянский. Они придут опять".
   Они спустились вниз и долго смотрели на свисающее красное полотнище; не хватало земного ветра, чтобы раздуть, распустить могучие красные складки.
   "Ничего, -- уверенно думал Горянский, -- мы создадим на луне атмосферу, если это угодно будет прихоти человека!" Последний взгляд на неширокий горизонт, на мертвый, но величественный лунный ландшафт, -- и они вошли в ракету.
   Полчаса было достаточно Горянскому, чтобы изготовить реактивную смесь, главная составная часть которой была у него в руках.
   Через тридцать пять минут он наполнил приемники смесью, и ракета взвилась в пространство.
  

ГЛАВА XII.
Последняя и самая маленькая.

   "Прощай, луна!" -- сказала Елена, вглядываясь в окно на уменьшавшуюся лунную поверхность.
   -- "Нет, не прощай, а до свиданья! -- полушутя, полусерьезно возразил Горянский, -- мы вернемся, Елена, даю тебе честное слово, что люди здесь еще будут!"
   Через шестнадцать часов (ракетного времени) межпланетные путешественники уже опять могли наблюдать вращение земного шара...
   Только теперь, при взгляде на него, пришла Елена в ужас от мысли, что они могли не вернуться; почувствовала любовь к земле, жадную и простую...
   -- "Хорошо жить, Володя!" -- и руки Елены обвили шею Горянского.
   -- "Да", -- задумчиво ответил он.
   -- "Земля! -- Земля!" -- кричал Мукс, подпрыгивая чуть не до потолка ракеты. И восторг его смешивался с звонким кукареканьем петуха, тоже встрепенувшегося при приближении к родной планете.
   Через три с половиной часа заторможенная ракета уже нависала над островом. Широкая струя газа из переднего реактивного двигателя уже лизала островную поверхность... -- Перевод рычага на последние полмиллиметра! Толчок! Они опять на земле, они снова на острове!
   С лихорадочной поспешностью отвинчивает Горянский верхнюю крышку ракеты; Елена в окно видит подбегающую коренастую фигуру Джонни, -- с удивлением видит за ним считавшегося ею мертвым похудевшего Чигриноса... Больше никого!..
   -- Где же остальные?
   При виде Чигриноса Мукс пляшет от радости...
   Горянский развинчивает, наконец, крышку, и все выскакивают наружу... Земной воздух опьяняет...
   -- "Ура, мистер Горянский!.. Да здравствует победитель луны!" -- раздаются восклицания Джонни.
   Чигринос делает молитвенный жест и благоговейно склоняется до земли, он тоже приветствует своих лунных посланцев, каковыми он их теперь уже и сам считает. Увидев Мукса, он так же почтительно повторяет молитвенный жест и склоняется перед Муксом так же низко, как перед остальными; потом, воспрянув, он хватает его за шиворот и изо всех сил начинает лупить бедного селенита, приговаривая: "Ты как смел лететь на луну, проклятый щенок, без моего разрешения? Ты думал укрыться туда от меня с украденными перьями!.. Ты думаешь я не знаю о твоих проделках?
   -- Хоть ты теперь -- и святой сын луны -- да будет благословенно ее имя, -- Чигринос молитвенно склоняется, не выпуская Мукса, -- но я все-таки тебе покажу!" Он снова принимается его лупить. Джонни с трудом отнимает Мукса у рассвирепевшего Чигриноса.
   -- "Где же остальные?" -- спрашивает озабоченный Горянский.
   -- "Уплыли", -- отвечает Джонни со злобой: -- бежали захватив "Марию", -- они боялись, что я их всех перестреляю!.. Мистер Чемберт... вы знаете..."
   Джонни судорожно отворачивается. -- "Негодяи!.. Но вы не беспокойтесь!" -- успокаивает он Горянского, -- сообщение с материком возможно -- мне удалось отстоять Л/З!.."
   Горянский крепко пожимает руку Джонни.
   -- "Тамповский сильно болен... Ему плохо...
   -- Апфель погиб...
   -- Только мы с ним да Чигринос и остались на острове...
   -- Туземцы, после исчезновения Мукса и отплытия тех негодяев, бежали, решив, что остров под лунным проклятием, и каждую ночь луна будет похищать кого-нибудь...
   -- Пойдемте к Тамповскому -- ему тоже будет большая радость увидеться с вами...
   -- Потом я покажу вам могилу Чемберта..." -- Грусть снова затемнила открытое лицо Джонни...
   Горянский оглянулся -- все на острове было разрушено; домиков рабочих, мастерских, эллингов, поселка туземцев не существовало... Дикая трава покрыла необработанные пашни и заполнила опрокинутые башни радио... Каменное здание конторы, где ютились Джонни с Тамповским, одиноко возвышалось на образовавшемся пустыре...
   -- И потом -- Чемберт!.. Чемберт!.. Как бы радостно встретил он их, если б был жив! Какая странная вещь -- судьба! Она сильнее смерти!.. Победят ли когда-нибудь ее люди?
   -- Горянский со своими спутниками остались живы после междупланетного полета, -- они невредимы вернулись с луны, а Чемберт лежит здесь, на острове, мертвый!.. В той земле, на которую опустилась победоносная ракета!..
   -- Да, его смерть -- как бы искупление первой победы над космическим пространством!..
   Грусть затеняет солнечный свет в сердце Горянского...
   -- Да, древняя Мойра!.. Вероятно, она довлеет даже над могущественными селенитами, победившими смерть.
   -- Но довольно о мертвых! Жалкими сожалениями Чемберта не воскресить!
   -- Работать, действовать, жить, бороться, кинуть тысячи новых ракет на луну и дальше! Поднять башни радио, снова создать мастерские, -- оживить остров!..
   В их распоряжении Л/З! Через три часа они могут быть в Европе... Но прежде -- навестить Тамповского! Измученный голос телеграфиста, едва доносившийся через пространство, еще звучит в ушах Горянского...
   Последний берет под руку Елену и они вместе идут к Тамповскому.
   Телеграфист бледен, изнеможден и страшно истощен, его замучила малярия... Елена дотрагивается до его лба, -- он страшно горяч.
   -- "У него уже три дня такая температура, -- печально сообщает Джонни, -- лечу его, как могу, чем придется..."
   Тамповский открывает глаза... Слабая улыбка растягивает его губы.
   -- "Господин Горянский! Мистрисс Елена! Мистер Чемберт... знаете...
   -- Поздравляю вас с величайшей... величайшей победой для чело..." -- у него нет сил продолжать, истомленно закрываются глаза... он бредит...
   -- "Ничего, милый, выходим вас!.. Выздоровеете!.." -- ласково гладит его лоб Елена и посылает Джонни в ракету за аптечкой...
   ...Отдав последнюю честь могиле Чемберта, Горянский и Джонни направляются к Л/З. Елена остается с больным...
   -- "Я закажу широкую мраморную доску на могилу Чемберта, -- думает Горянский, -- с золотой надписью: "Соратнику товарищу, павшему в честном поединке с природой -- от победивших".
   Шумит мотор... Изящный взлет Л/З подымает с острова Горянского и Джонни... Упруго содрогаются крылья... Земной влажный ветер обдает лица... Поет пропеллер...
   Они летят в Европу...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Прошло три месяца...
   Поднятые башни радио величественно возвышаются над ожившим островом.
   Искрится и звенит антенна...
   Тамповский выздоровел и по-прежнему -- в аппаратной.
   Шумят возрожденные мастерские...
   У берега попыхивает трубой новая "Мария"...
   Чигринос и Мукс -- влиятельные личности у возвратившихся туземцев.
   Лунный радий движет машиной.
   Растут новые части новых ракет-сестер победоносного "Победителя"...
   Ночь мягкая, темно-синяя, земная... такая ласковая... легла и дышет над океаном и островом...
   Горянский и Елена -- на берегу...
   -- "Смотри", -- говорит Горянский, -- луна как бы приветствует их, появляясь над горизонтом... С недоверчивым любопытством смотрят они на нее -- неужели они были там?
   Но радий в прозрачном яйце, в невероятном количестве, -- оживляющий остров, -- небывалые образцы пород и минералов, -- захваченные Горянским лунные ландшафты -- слишком красноречивы... Да, кроме того, слишком свежи еще в памяти воспоминания лунных прогулок, чудеса темно-зеленой пещеры, хрустального прозрачного зала...
   Свежо еще впечатление грустной жути от мертвенной безатмосферной лунной поверхности...
   -- Да, они, действительно, были там!..
   Так стоят они рядом, сладостно вдыхая влажный ночной воздух моря под лучами ласковой луны и вкрапленных в синеву звезд, высоких и блестких...
   И чудится Горянскому и Елене, что взлетают от земли тысячи ракет, туда, на звезды... за солнце... дальше... дальше!..
   И кажется, что кривится обиженная, забытая, превзойденная луна, -- с ломким треском рушатся распахнутые в солнце просторы...
   И слышится голос, нежный и мудрый, как тогда во сне.
   -- "Мы ждем вас... Пусть кипит и плавится бокал мировой радости...
   -- Вперед, аргонавты вселенной!.."
  

-------------------------------------------------------------

   Роман А. Ярославского "Аргонавты вселенной" публикуется с исправлением некоторых опечаток и устаревшего написания ряда слов (за исключением имен собственных, терминов и т.п.). Ввиду наличия в оригинальном издании ряда вариаций унифицирована авторская пунктуация.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru