Ясинский Иероним Иеронимович
И. А. Гончаров

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из книги "Роман моей жизни"

   И.И. Ясинский
  

И. А. Гончаров

Из книги "Роман моей жизни"

   Источник: Ясинский И.И. Из книги "Роман моей жизни" // Гончаров в воспоминаниях современников. Л., 1969. С. 212-217 (Примечания на с. 296-297).
   Оригинал здесь: http://feb-web.ru/feb/gonchar/critics/gvs/gvs-212-.htm.
  
  
   С Гончаровым я познакомился... в 1882 году. Он прочитал в "Отечественных записках" мою повесть "Всходы" и сказал Евгению Утину, у которого иногда бывал, как у сотрудника и "родственника" "Вестника Европы" (издатель "Вестника Европы" Стасюлевич был женат на его сестре), что желал бы повидаться со мной, Утин приехал за мною и повез меня на Моховую, где в одном из домов, во дворе, уже много лет кряду проживал знаменитый писатель.
   Это было весною. Я был болен, собирался на юг, картины и мебель сбыл за бесценок, вещи были упакованы, я уже простился с друзьями и с удовольствием поехал в погожий, ясный день к Гончарову.
   Горничная отворила дверь, впустила в невзрачную переднюю и пошла доложить обо мне и Утине.
   Быстро вышел к нам нехуденький, невысокий, лет семидесяти, не очень седой человек в серой паре и приветливо протянул руки.
   -- Пожалуйте, пожалуйте, сюда, в кабинет!
   В кабинете он занял кресло за письменным столом, поджав под себя ногу. Мы сели по другую сторону стола. Глаз мой охватил как-то сразу все подробности обстановки Гончарова. В ней было много несомненно обломовского: тот же диван стоял у стены, уже изрядно усиженный, картина косовато висела над ним. Положительно те же туфли-шлепанцы высовывались из-под дивана. На стене, за Гончаровым, блестели под стеклами литографии с изображением героинь его романов. Поодаль, на старинном ломберном столе красного дерева, стояли в золоченых бронзовых рамках портреты августейших особ. Там же красовались столовые часы, поднесенные "Вестником Европы" Гончарову в день его сорокалетнего1 литературного юбилея.
   Проследив за моим взглядом, Гончаров сказал:
   -- Портреты эти с личными надписями: "Дорогому Ивану Александровичу" и т. д. Они народ любезный и вежливый, и я берегу. А это портрет моей любимой собачки, ныне -- увы -- уже скончавшейся, писанный Николаем Ивановичем Крамским2. А это довольно-таки неудачные литографии. Я должен вам сказать, впрочем, что писателя не может удовлетворить ни одна иллюстрация к его произведениям, в особенности если художник тоже натуралист. Я не узнаю ни Марфиньку, ни Веру. Каждый художник по-своему понимает и представляет другим художником созданные образы3. Так вот, значит, молодое поколение появилось наконец нам на смену, -- перешел он на меня и, вызвав мое смущение, сказал: -- Я давно не читал ничего такого яркого и прямо скажу...
   Я оборву тут на секунду рассказ, не стану повторять того, что похвального сказал по моему адресу Гончаров. К тому же мнение его обо мне было высказано им письменно и обращении к одной даме, напечатанном в "Ежемесячных сочинениях"4. Я тогда принял его слова за комплимент. Начинающие беллетристы в то время были скромного мнения о себе; по крайней мере я не придавал большого значения своим опытам. Гончаров, однако, в письме, вскоре ставшем известным мне, утвердил меня в некоторой вере в свои силы.
   -- А недавно, я слыхал, молодежь какой-то адрес собиралась послать Тургеневу. По какому поводу? Болен он, что ли? -- вдруг спросил Гончаров.
   -- Нет, адреса никакого не собираются посылать Тургеневу, сколько мне известно, -- отвечал Утин. -- Неправда ли? -- обратился он ко мне. -- А что Тургенев болен, так это факт, и печальный.
   -- Печальный, согласен... Но он такой мнительный, чуть что, бывало, он сейчас за докторами. А на самом деле сколочен на диво -- топором. Не то, что я. Одно время, надо заметить, мы были друзьями. Я его высоко ценил, он ведь европейски образованный человек. Таким образом, я прочитал ему, как критику и знатоку искусства, главу из "Обрыва". Я ведь медленно пишу, десятками лет. Прочитал -- глядь, уж у него напечатаны "Накануне", и "Дворянское гнездо", и "Рудин", и целиком взяты женские типы у меня. Тогда я порвал с Тургеневым. Он прыткий, за ним не угонишься... Нет, молодой человек, -- сказал мне Гончаров, -- никогда не делитесь образами, идеями, замыслами даже с лучшими вашими друзьями, если они писатели, не читайте им готовых, но еще не напечатанных книг -- оберут как липку! Всем делитесь, чем хотите, но не духовными сокровищами, пока не доставайте из-под спуда, не хвастайте ими с глазу на глаз, берегите для всех!..
   Я, кажется, возразил что-то в защиту Тургенева. Утин толкнул меня ногой под столом. Гончаров оживился и стал сравнивать разные места из своих сочинений и сочинений Тургенева. Сходства было мало.
   -- Между прочим, я узнал, что Тургенев, разобиженный за то, что я укорял его в плагиате, ставит мне в вину мое цензорство. Но ведь и Майков -- цензор и Полонский -- цензор.
   -- В иностранной цензуре служат, -- пояснил мне Утин.
   -- Ну да, в иностранной -- в цензуре! Не все ли равно?! -- вскричал Гончаров. -- Правда, что они ничего не делают, а я день и ночь работал. Правда, что я служил в общей цензуре. И знаете, чем я стяжал себе реноме сурового цензора? Борьбою с глупостью. Умных авторов я пропускал без спора, но дуракам при мне дорога в литературу была закрыта. Я опускал шлагбаум и -- проваливай назад. Да, я сам против цензуры, я не сторонник произвола, я -- литератор pur sang *. Но надо беречь литературу от вторжения глупости. Ни один редактор не пропустит в журнал глупую повесть или статью. А почему же литература должна быть в этом отношении свободна?
   -- А где же набрать Гончаровых? Много ли их? -- спросил я.
   Глаза Утина, похожие на две черные крупные вишни, засмеялись.
   Гончаров вскочил с места.
  
   * Чистокровный (франц.).
  
   -- Это уж другой вопрос, господа. Это уж ad hominem*, а не принципиально!
  
   * К личности (лат.).
  
   Беседа была прервана средних лет человеком, низко поклонившимся Гончарову еще у дверей.
   -- Имею честь наименоваться -- художник Наумов.
   -- Пожалуйста, что вам угодно?
   -- Вы изволили быть современником незабвенного Виссариона Григорьевича Белинского и, наверно, бывать у него, а я хочу изобразить тот момент его жизни, когда он, больной чахоткой, лежит у себя и жандарм справляется об его здоровье5. Так мне нужно было бы знать приблизительно, какая была обстановка в его кабинете? Где стоял стол, книжный шкаф, диван?
   Гончаров в нескольких словах удовлетворил его, пояснив, что у Белинского он бывал довольно редко, хотя игрывал с ним в преферанс. Белинский жил тогда на Лиговке, во дворе.
   Художник все время стоял, занес кое-что в записную свою книжку и откланялся, а Гончаров переменил разговор и стал советовать мне не сходить с того "своеобразного" художественного отношения к действительности, которое я проявил во "Всходах".
   -- Ваш "Бунт Ивана Ивановича"6, который вы напечатали в "Вестнике Европы" в прошлом году, мне меньше понравился.
   -- Вы все читаете, Иван Александрович?
   -- Все, все решительно, ни одно литературное явление не проходит для меня незамеченным. Сам почти не пишу, а слежу за молодой литературой в оба.
   С старосветской вежливостью Гончаров прошелся с нами до дверей и пожелал мне поправиться от моего кашля.
   -- А докторам, с одной стороны, верьте, а с другой -- не верьте: они сплошь и рядом ошибаются. Еще увидимся.
   Он был прав. Я выздоровел на юге и увиделся с Гончаровым десять лет спустя в приемной журнала "Нива"7. Старик потерял уже один глаз и страшно осунулся, но узнал меня и разговорился.
   -- Литература падает, -- начал он, сидя со мной на диванчике, -- потому что в унижении. И отчего она так унижена, не понимаю. Уж на что время Николая Павловича было тяжелое, а этой приниженности как будто не было. Был гнет, а унижения не было. В то время бывали низкие писатели, вроде Булгарина, и даже раздавленные, но не было униженных.
   Вышел Маркс, седой, сутуловатый, высокий, поздоровался с нами и обратился к Гончарову на ломаном языке:
   -- Ну, дорогой Иван Александрович, мне ошень и, наконец, ошень приятно сказать вам, что рассказы ваши мы принимаем, и я буль ошень и, наконец, ошень удивлялся, когда я встрешал не совсем по-русски выражение, которые я указываль моему редактору, штоб исправлял.
   -- Возможно, возможно, Адольф Федорович, -- покорливо сказал Гончаров, -- что я не совсем хорошо знаю русский язык, и благодарю вас. Стар стал и кое-что, должно быть, забываю.
   -- Ну, ничего, -- одобрил Маркс Гончарова. -- Хорошо иметь одна ум, но двое умов лютше, чем одна.
   Он снисходительно пожал руку великому человеку и попросил его пройти в контору и получить деньги. Горячая краска залила мне лицо. Вот оно, засилие мещанства! Вот унижение литературы! Я наговорил дерзостей Марксу, перешел на ты, впал в дурной тон, обругал его неграмотной немчурой (незадолго перед тем Маркс посетил меня, не застал меня и оставил записку: "Буль у вас, Сам Маркс"). Я надолго порвал с "Нивою". Редактор Клюшников выскочил за мной на лестницу и благодарил за урок, данный мною издателю.
   Вскоре Гончаров умер. Отпевали его в Казанском соборе8, похоронили в Александро-Невской лавре. За гробом шло мало литераторов...
  

* * *

  
   В другой раз -- случилось это уже в следующем году-- Утин пригласил, по моей просьбе, Гончарова на чашку чая.
   -- Никого не будет, кроме вас, Бибикова, конечно, меня; а Кони и Андреевского я приглашу для оживления. Ведь вы помните, какое чудо Гончаров, когда начнет говорить. А как удивительно просто и живописно рассказывает он о своих встречах и путешествиях! Как сохранился старик, какой живой ум!
   В назначенный час, предвкушая великое наслаждение, приехали мы с Бибиковым, и, с царственной точностью, пожаловал Гончаров. Ему было с лишком за семьдесят лет, он двигался, смотрел и говорил, как молодой человек, бодро и возбужденно.
   Уселись за круглый стол, и Гончаров, которого все считали консерватором, да он и был таким в общественной жизни, стал вспоминать с увлечением пятидесятые и шестидесятые годы.
   Но тут появились Кони и Андреевский, тоже талантливые знаменитости, привыкшие хорошо говорить и в особенности сосредоточивать на себе внимание. Кони немедленно прервал Гончарова и стал подавать шестидесятые годы в своем освещении, а адвокат Андреевский любезно и грациозно оспаривал его и выдвигал свою точку зрения. Гончаров вежливо подождал, не спорил и, оставя в стороне шестидесятые годы, перешел к характеристике Салтыкова как писателя и заговорил о русском юморе, который бывает...
   -- Или тихим, безобидным смехом... -- подхватил Андреевский.
   -- Или тонной и бичующей сатирой, поднимающейся до высот сардонического хохота, -- любезно прервал Андреевского Кони.
   Кони долго говорил, уже не прерываемый, и говорил превосходно, остроумно и литературно; но хотелось слушать не его. Когда он кончил, Гончаров взглянул на часы, ни слова не сказал больше о Салтыкове и о русском юморе и начал было о грядущих судьбах русского художественного слова; но и тут у знаменитых юристов нашлось свое авторитетное мнение об этом предмете, и они поспешно высказали его с подобающей логикой и убедительностью.
   Гончаров мало-помалу увял, простился церемонно с хозяином и с нами и, как ни упрашивал Утин, не остался ужинать и уехал к себе на Моховую.
   -- Чудак старик! -- сказал вслед ему Андреевский, ероша на затылке свои прекрасные черные волосы и не замечая взгляда ненависти, устремленного на него Бибиковым.
  
  
  

Примечания

И. И. Ясинский

ИЗ КНИГИ "РОМАН МОЕЙ ЖИЗНИ"

  
   ЯСИНСКИЙ Иероним Иеронимович (1850--1931) -- писатель и журналист; с 70-х годов -- сотрудник многих демократических и либеральных изданий.
   Впервые -- "Исторический вестник", 1898, N 2, стр. 568--571. Вошло с дополнениями в книгу: И. И. Ясинский, Роман моей жизни. Книга воспоминаний, ГИЗ, М.--Л. 1926, стр. 143--146, 182--183. Печатается по последнему изданию.
  
   1 Стр. 213. Не сорокалетнего, а пятидесятилетнего литературного юбилея (см. примеч. 1 на стр. 294).
  
   2 Стр. 213. Карандашный рисунок собаки Гончарова Мимишки был сделан Иваном Николаевичем Крамским в 1873 году, во время работы над портретом Гончарова, и был подарен ее хозяину. В на стоящее время этот рисунок находится в собрании Б. А. Резвецова (Москва), сына воспитанницы Гончарова А. К. Трейгут.
  
   3 Стр. 213. В кабинете Гончарова висели две иллюстрации художника К. А. Трутовского к роману "Обрыв", выполненные им в 1869 году, а в 1870 году подаренные автору романа.
  
   4 Стр. 213. В 1901--1903 годах И. И. Ясинский издавал в Петербурге литературно-художественный журнал "Ежемесячные сочинения". В N 11 за 1901 год им был опубликован отзыв И. А. Гончарова о рассказе начинающей писательницы, по-видимому Э. А. Центконской, датированный 11 апреля 1882 года, в котором Гончаров, между прочим, одобрительно отозвался о повести Максима Белинского (псевдоним И. И. Ясинского) "Всходы. Картины провинциальной жизни", опубликованной в N 3 "Отечественных записок" за 1882 год. "Из молодых начинающих писателей, -- писал Гончаров, -- можно, впрочем, указать на одного с явными признаками недюжинного таланта и значительного уменья писать, -- это на [М. Белинского] и на его повесть, напечатанную в мартовской книжке "Отечественных записок" ("Ежемесячные сочинения", 1901, N 11, стр. 187).
  
   5 Стр. 215. Картина А. А. Наумова "Белинский перед смертью", изображающая Некрасова и Панаева у постели больного Белинского, была написана в 1884 году. Подлинник находится в мемориальном музее-квартире Н. А. Некрасова (Ленинград).
  
   6 Стр. 215 Повесть Максима Белинского (И. И. Ясинского) "Бунт Ивана Ивановича" была опубликована в NN 2 и 3 "Вестника Европы" за 1882 год.
  
   7 Стр. 215. Последняя встреча Ясинского с Гончаровым в редакции "Нивы" могла произойти или в конце 1887, или в начале 1888 года, когда печатались гончаровские очерки "Слуги".
  
   8 Стр. 216. Сведение это не соответствует действительности.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru