Юркевич Памфил Данилович
Из науки о человеческом духе. П. Юркевича

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРѢНІЕ И ЗАМѢТКИ.

Изъ науки о человѣческомъ духѣ. П. Юркевича. Труды Кіевской духовной Академіи. 1860, книжка четвертая.

   Въ одномъ изъ послѣднихъ нумеровъ нашего журнала мы упомянули, при случаѣ, о статьѣ г. Юркевича, напечатанной въ Трудахъ Кіевской Духовной Академіи, и обѣщали ближе познакомить съ нею нашихъ читателей. Имя г. Юркевича, преподающаго въ Кіевской академіи философію, встрѣтилось намъ здѣсь впервые, подъ статьею, которая по своему объему (195 страницъ) могла быть издана особою книжкой, а по достоинству своего содержанія принадлежитъ къ лучшему, что когда-либо было писано у насъ по предмету философіи. Въ лицѣ г. Юркевича, мы привѣтствуемъ появленіе, въ нашей литературѣ, мыслителя съ истиннымъ призваніемъ, самостоятельнаго и вполнѣ знакомаго съ задачами и способами своей науки. Направленіе его мысли свободно отъ односторонности и школьной исключительности, какъ и слѣдуетъ въ наше время которое обладаетъ опытами столькихъ вѣковъ и результатами столькихъ развитій человѣческаго мышленія. Намъ особенно пріятно то, что онъ въ полной мѣрѣ цѣнитъ требованія научнаго метода относительно тѣхъ предметовъ, которые принадлежатъ къ философскому вѣдѣнію. До сихъ поръ къ философскому вѣдѣнію относились главнымъ образомъ тѣ системы, которыя были пораждаемы творчествомъ мысли: философія была поэзіей, діалектикой, созерцаніемъ; только теперь соглашается она быть наукой въ самомъ скромномъ и точномъ смыслѣ этого слова. Было время, когда все на свѣтѣ заключалось въ философіи. Лишь въ новѣйшее время, изъ этого всеобщаго единства мало-по-малу выдѣлились особыя области, особыя науки, которыя заботятся не о томъ, чтобы сохранить единство, а напротивъ о томъ, чтобы какъ можно болѣе обособиться, какъ можно рѣзче отдѣлиться, какъ можно рѣшительнѣе спеціализироваться. Индуктивный методъ, который такъ блистательно выработался и созрѣлъ въ естественныхъ наукахъ, привелъ здѣсь къ богатымъ и плодотворнымъ результатамъ. Но если механика, физика, химія, физіологія, естественная исторія, существовавшія прежде только въ туманѣ философской энциклопедіи, пріобрѣли отдѣльное существованіе, то также пріобрѣтаетъ его и наука о духѣ человѣческомъ. Вопросъ пока состоитъ не въ томъ, что такое духъ человѣческій, въ чемъ заключается его существо, а въ томъ безчисленномъ разнообразіи явленій, которыя относятся къ области человѣческаго духа, и къ которымъ принадлежатъ между прочимъ и механика, и физика, и химія, а равно и тѣ системы мышленія, которыя готовы отрицать всякое духовное начало. Сомнѣніе и вѣрованіе, скептицизмъ и догматизмъ, матеріялизмъ и идеализмъ, въ равной мѣрѣ принадлежатъ къ одной и той же безконечной области человѣческаго духа. Эта область, исполненная неистощимаго обилія явленій, начиная отъ самыхъ индивидуальныхъ ощущеній, чувствованій, желаній, движеній мысли, непосредственно знакомыхъ каждому изъ собственнаго опыта, до самыхъ громадныхъ проявленій, обнимающихъ цѣлыя поколѣнія, цѣлыя общества, цѣлое человѣчество,-- представляетъ особый порядокъ фактовъ, котораго не касается и не можетъ касаться ни одна изъ наукъ, имѣющихъ предметомъ своимъ явленія внѣшняго опыта, не можетъ, потому что каждая изъ нихъ заботится только о томъ, чтобы знать свой предметъ и не выходить изъ своихъ спеціальныхъ предѣловъ. Химія перестанетъ быть химіей, если вздумаетъ рѣшать вопросы механики, и обѣ онѣ потеряютъ свой предметъ, если вздумаютъ наблюдать за какимъ-нибудь нравственнымъ развитіемъ или изучать законы той умственной дѣятельности, изъ которой вышли онѣ сами какъ ея продуктъ. Если физикъ или химикъ можетъ имѣть ясное понятіе, напримѣръ, о тѣхъ логическихъ способахъ, какимъ слѣдуетъ мысль въ изученіи его предмета, то онъ знаетъ о нихъ не потому, что онъ физикъ или химикъ, не изъ тѣхъ данныхъ, которыя почерпаются изъ физическаго или химическаго опыта, но изъ другихъ источниковъ, изъ наблюденія надъ умственною дѣятельностью, изъ психологическаго опыта, принимая это слово въ самомъ обширномъ значеніи. Физикъ или химикъ могутъ знать объ этихъ процессахъ точно такъ же, какъ могутъ знать объ Александрѣ Македонскомъ или о Карлѣ Великомъ, но изъ другихъ источниковъ, а никакъ не вслѣдствіе своихъ физическихъ или химическихъ наблюденій. Вся тайнаумственнаго прогрессавъ послѣднее время состоитъ именно въ спецификаціи знанія. Только то знаніе считается знаніемъ, которое имѣетъ опредѣленный предметъ и относится непосредственно къ нему; напротивъ, всякая попытка судить объ одномъ предметѣ съ точки зрѣнія другаго, переносить понятія изъ одной сферы въ другую, рѣшать вопросы не на основаніи спеціальныхъ, относящихся къ этимъ вопросамъ данныхъ, а на основаніи другой спеціальности, все это является признакомъ или невѣжества, или умственной незрѣлости, и во всякомъ случаѣ изгоняется изъ области науки. Нельзя рѣшать спеціальный вопросъ одной науки, основываясь на аналогіяхъ, представляемыхъ другою, хотя эти аналогія и могутъ пригодиться въ послѣдствіи, именно тогда, когда дѣло выяснится изъ своихъ собственныхъ источниковъ. Этого мало: было бы нелѣпостью выводить законы свѣта изъ наблюденій надъ законами звука, и наоборотъ; очевидно, какъ дважды два четыре, что законы свѣта всего естественнѣе и прямѣе выводить изъ явленій самого свѣта. Если правилоэто совершенно очевидно по отношенію къ понятіямъ, принадлежащихъ къ одному порядку знанія; то тѣмъ паче имѣетъ оно силу относительно областей совершенно разнородныхъ, относительно понятій, которыя образуются изъ данныхъ, совершенно между собою несоизмѣримыхъ. Всѣ естественныя науки, относящіяся къ внѣшней природѣ, отъ механики до физіологіи, представляя собою самыя сложныя и разнообразныя операціи умственной дѣятельности, тѣмъ не менѣе сводятся къ одному и тому же субстрату, къ одному и тому же порядку явленій, именно къ внѣшнему опыту. Первоначальные элементы, отъ которыхъ отправляются эти науки, суть данныя нашихъ внѣшнихъ чувствъ, и какимъ бы многообразнымъ и обширнымъ комбинаціямъ ни подвергались представленія, почерпнутыя изъ этого источника, какъ бы ни перерабатывались ихъ элементы въ умственныхъ процессахъ, и какъ бы высоко ни восходили эти процессы, основными элементами всѣхъ этихъ комбинацій остаются все-таки первоначальныя впечатлѣнія нашихъ внѣшнихъ чувствъ. Основные элементы всего этого богатаго вѣдѣнія суть нечто иное какъ ощущенія зрѣнія, слуха, осязанія и т. д. Мы знаемъ, что есть явленія, которыя можно только слышать, есть другія, которыя можно только видѣть, есть такія, которыя доступны вообще для осязанія и т. д.; но мы не можемъ также не знать, что есть еще и такія явленія, которыя открываются собственнымъ непосредственнымъ чувствомъ, тѣ явленія, которыя такъ сказать сами себя чувствуютъ и извѣстны намъ изъ нихъ самихъ. Впечатлѣніе, производимое на меня чѣмъ-либо со стороны, есть фактъ моей жизни, мое ощущеніе, которое остается постороннимъ и внѣшнимъ для той силы, вещи, сущности,-- назовите какъ хотите,-- однимъ словомъ для того, что произвело на меня впечатлѣніе. Изъ моего ощущенія я прежде всего узнаю свое собственное состояніе и лишь посредственно то, что было его виною. Горькій вкусъ, зеленый цвѣтъ, это мои ощущенія, причиненныя произведеннымъ на меня дѣйствіемъ; горькійвкусъ, зеленый цвѣтъ -- явленія внѣшняго опыта, внѣшняго по отношенію къ тому предмету, который обозначается для насъ этимъ качествомъ. Видимыя, слышимыя, осязаемыя нами качества вещей суть не что иное, какъ наши собственныя ощущенія, которыми мы означаемъ вещи внѣшнимъ для нихъ образомъ. Но съ другой стороны эти акты, которые зовемъ мы нашими ощущеніями, извѣстны намъ изъ нихъ самихъ, хотя мы можемъ и не имѣть о нихъ надлежащаго понятія. Мы непосредственно знаемъ, что такое видѣть, слышать, что такое ощущать горькое, сладкое, теплое и т. п.; эти акты, совершаясь въ насъ, открываются намъ сами собою. Они, а вмѣстѣ съ ними и милліоны другихъ, происходящихъ въ насъ дѣйствій, составляютъ основу внутренняго опыта, -- внутренняго потому, что они чувствуются или сознаются нами изъ нихъ самихъ, а не посредствомъ внѣшнихъ для нихъ знаковъ. Цѣлая бездна лежитъ между двумя этими опытами, внутреннимъ и внѣшнимъ; данныя этихъ двухъ опытовъ совершенно несоизмѣримы между собою; представленія, которыя вырабатываются изъ данныхъ внѣшняго опыта, не имѣютъ ничего общаго съ тѣми представленіями и понятіями, которыя вырабатываются изъ данныхъ внутренняго чувства. Въ какихъ отношеніяхъ находятся эти два міра, изъ которыхъ одинъ извѣстенъ намъ посредствомъ внѣшнихъ признаковъ, а другой изъ непосредственнаго чувства, изъ самоощущенія, съ какимъ онъ раскрывается въ насъ самихъ,-- составляютъ ли эти два міра одно и то же цѣльное бытіе, только различными путями познаваемое, или же это два бытія, столько же разнородныя, сколько разнородны и наши представленія о нихъ,-- вопросъ этотъ есть вопросъ метафизическій, котораго не касаются естественныя науки, потому что каждая изъ нихъ занята лишь предметомъ своего спеціальнаго вѣдѣнія. Допустимъ однако,-- и это весьма вѣроятно,-- что сущность всѣхъ вещей одна и та же, что весь міръ есть одна цѣльная непрерывная система бытія; тѣмъ не менѣе въ нашихъ понятіяхъ есть непобѣдимый дуализмъ: одинъ родъ понятій относится къ внѣшнему опыту, другой къ опыту внутреннему, и для того чтобы разрѣшить этотъ дуализмъ въ нашихъ понятіяхъ, мысль должна вступить въ область умозрѣнія. Въ этой области умозрѣнія совершалось много удивительныхъ развитій, и эти развитія имѣютъ свой интересъ; но они не должны мѣшать свободному существованію отдѣльныхъ отраслей знанія которыя овладѣваютъ матеріяломъ опыта. Въ ряду этихъ отдѣльныхъ знаній должна быть и наука, основанная на данныхъ внутренняго опыта или на собственныхъ показаніяхъ познаваемаго. Наука эта должна имѣть во всѣхъ отношеніяхъ характеръ и значеніе науки естествоиспытательной. Она должна основываться на опытѣ и только на опытѣ; методъ ея долженъ быть тотъ самый, которому прочія науки обязаны всѣмъ своимъ успѣхомъ; но она въ то же самое время должна поставить себя въ полную независимость отъ нихъ и строго отличаться свойствомъ тѣхъ данныхъ, которыя подлежатъ ея испытанію. Для своихъ цѣлей она не можетъ заимствовать понятія изъ другихъ естественныхъ наукъ; напротивъ, она должна вырабатывать свои собственныя понятія; она не можетъ объяснять подлежащія ей явленія законами, выведенными изъ другихъ данныхъ, но должна сама найдти законы изъ своихъ собственныхъ данныхъ; она не можетъ подлатать подъ свои формулы матеріалы, заимствованные изъ чуждыхъ ей опытовъ, но должна имѣть въ виду лишь тотъ матеріалъ, который данъ ей въ ея собственномъ опытѣ. Она была бы самою ненужною, самою праздною, самою тунеядною вещью на свѣтѣ, еслибы стала побираться по чужимъ дворамъ, оставляя свое поле впустѣ. Но потребность такой науки могла явиться не скоро; въ ряду естественныхъ наукъ, она могла явиться лишь послѣднею, когда всѣ методы опытнаго знанія окончательно выработались на матеріалѣ, относительно, болѣе легкомъ и доступномъ. Наукѣ этой принадлежитъ будущее; но матеріалъ для нея заготовлялся уже издавна. Ближайшее значеніе имѣютъ въ этомъ отношеніи труды англійскихъ мыслителей. Критика Канта, прямо примыкавшая къ Юму, и послужившая началомъ для развитія метафизическихъ системъ германской философіи, обозначила въ то же время точный принципъ опытнаго вѣдѣнія, какъ по отношенію къ даннымъ внѣшнихъ чувствъ, такъ и по отношенію къ даннымъ внутренняго чувства. Элементы психологіи, какъ естественной науки, встрѣчаемъ мы въ трудахъ Гербарта и Бенеке, изъ которыхъ первый примыкаетъ къ Байтовой критикѣ и старается внести математическій анализъ въ разработку психологическаго матеріала, другой тѣснѣе примыкаетъ къ англійскимъ мыслителямъ и идетъ болѣе осторожнымъ путемъ индуктивнаго метода. Главная задача психологіи, какъ естественной науки, состоитъ въ томъ, чтобы раскрыть самые простые элементы психологическаго опыта, общіе законы и главныя формаціи. Наука эта не пользуется еще общею извѣстностью, и не имѣетъ такого распространенія какъ другія естественныя науки; но сдѣланнаго достаточно для заявленія той великой области вѣдѣнія, для которой психологія служитъ только азбукой.
   Въ послѣднее время, при сильномъ развитіи естественныхъ наукъ, невольно образовался перевѣсъ на сторонѣ тѣхъ понятій, которыя выработаны изъ элементовъ внѣшняго опыта, и невольно развилось стремленіе переносить ихъ въ чуждую имъ область. Умъ такъ привыкъ къ этимъ понятіямъ, онъ такъ легко владѣетъ ими, что ему кажется лишь только то яснымъ, что онъ видитъ сквозь эти понятія. Психологическій міръ ближе намъ чѣмъ что-нибудь другое; мы въ немъ вращаемся, мы въ немъ живемъ безвыходно; его явленія въ безчисленномъ множествѣ и въ неистощимомъ разнообразіи повторяются для насъ ежеминутно. Все на свѣтѣ, что мы только знаемъ, съ чѣмъ соприкасаемся, можетъ имѣть психическое значеніе и быть предметомъ психологическаго вѣдѣнія. Но тѣмъ не менѣе понятія внѣшняго, матеріяльнаго,-- понятія, которыя сами не что иное какъ фактъ психологическій, могутъ получить и получаютъ такой перевѣсъ, что затрудняютъ образованіе другихъ понятій, и вслѣдствіе того, все, что не подходитъ подъ нихъ, отрицается нами или кажется намъ чѣмъ-то не реальнымъ, не дѣйствительнымъ.
   Отсюда-то возникаетъ та смута понятій, которая зовется матеріялизмомъ. Матеріялизмъ основанъ на недоразумѣніи; въ немъ есть доля истины и доля лжи,-- и ложь такъ смѣшана въ немъ съ истиной, что одна безпрерывно уступаетъ мѣсто другой. Матеріалистическія ученія обыкновенно отправляются отъ того, что отрицаютъ всякую метафизику, все самобытное, все находящееся внѣ нашихъ чувствъ, и признаютъ за единственную реальность только то, что подлежитъ внѣшнимъ чувствамъ, или лучше то, что представляется посредствомъ понятій извѣстнаго порядка, о которомъ говорили мы выше.
   Замѣтимъ кстати, что все въ нашихъ воззрѣніяхъ зависитъ отъ понятій. Обыкновенно думаютъ, что какъ скоро мы откроемъ глаза, то будемъ видѣть непосредственно самыя вещи, что актъ зрѣнія, равно какъ и всякаго другаго ощущенія, которымъ мы познаемъ что-нибудь, есть самое простое дѣло, которое совершается внѣ всякой логики, и въ которомъ не участвуетъ никакое понятіе. Напротивъ, понятіе есть главная сила во всякомъ познающемъ актѣ нашихъ чувстъ. Если глазъ нашъ что-нибудь опредѣленно видитъ, то лишь потому, что изъ него смотритъ понятіе, и все получаетъ свое значеніе именно оттого, какое это понятіе. Что содержится въ понятіи, то глазъ нашъ видитъ въ предметѣ; безъ посредства понятій зрѣніе наше было бы лишь хаосомъ впечатлѣній, а не органомъ познанія.
   Итакъ все, что не подходитъ подъ понятія, выработанныя изъ внѣшняго опыта, матеріялизмъ либо оставляетъ въ совершенной тѣни, либо объясняетъ этими же понятіями, которыя прилагаются ко внѣшнему опыту. Явленія внутренняго опыта, которыхъ отрицать невозможно, потому что они представляются въ безчисленномъ множествѣ всѣмъ и каждому, матеріялизмъ признаетъ за что-то не существенное. Говоря старыми схоластическими терминами, онъ въ матеріалѣ внѣшняго опыта видитъ субстанцію, а въ явленіяхъ внутренняго -- лишь простой акцидентъ. Или, въ первомъ онъ видитъ причину, а во второмъ -- дѣйствіе, то-есть изъ перваго непосредственно выводитъ второе. Напримѣръ, изъ нерва, какъ онъ данъ во внѣшнемъ опытѣ, какъ представляется онъ намъ внѣшнимъ образомъ, матеріялизмъ прямо выводитъ ощущеніе, какъ дѣйствіе изъ причины. Но нервъ, поскольку онъ данъ намъ во внѣшнемъ опытѣ, есть самъ не иное что какъ продуктъ нашего ощущенія; нервъ, какъ нѣчто видимое, осязаемое и т. д., есть явленіе, условленное нашими впечатлѣніями, нашими представленіями, наконецъ, нашими понятіями, цѣлымъ многосложнымъ процессомъ психической дѣятельности. Нервъ матеріялизма не есть что-либо первобытное, само по себѣ существующее, внѣ нашего ощущенія находящееся; это было бы противъ условій матеріялизма, ибо матеріялизмъ нехочетъ знать ничего подобнаго, и знаетъ только то, что подлежитъ нашимъ чувствамъ, какъ нѣчто видимое, осязаемое и т. д., слѣдовательно какъ продуктъ, въ извѣстной степени, нашего собственнаго ощущенія. Нелѣпость очевидная, ибо причина предшествуетъ тому, что въ извѣстной мѣрѣ условлено ею. Чтобы выйдти изъ этой нелѣпости, остается прибѣгнуть къ метафизикѣ и допустить кромѣ нерва-феномена, нервъ какъ нѣчто само по себѣ существующее, какъ нѣчто внѣ нашихъ чувствъ пребывающее, какъ начало въ нѣкоторомъ смыслѣ психическое. Но такое допущеніе само собою уничтожаетъ отличительное значеніе матеріялизма. Вмѣсто чего-то непонятнаго, нелѣпаго, мы получаемъ по крайней мѣрѣ нѣчто вразумительное, но мы получаемъ метафизику въ то время, какъ намъ хотѣли всунуть въ руки нѣчто осязаемое. Все недоразумѣніе въ томъ, что матеріялизмъ становится дѣломъ понятнымъ лишь въ той мѣрѣ, въ какой онъ сознательно или безсознательно прибѣгаетъ къ помощи того, въ отрицаніи чего должно состоять характеристическое отличіе матеріялизма. Между естественными науками и матеріализмомъ есть огромная разница. Физіологія, изучая человѣческій организмъ, на основаніи своихъ данныхъ, и не допуская никакихъ другихъ началъ для объясненія, кромѣ тѣхъ, которыя она почерпаетъ непосредственно изъ нихъ, остается въ своемъ полномъ правѣ; чѣмъ вѣрнѣе она своимъ началамъ, чѣмъ она строже и исключительнѣе въ своихъ объясненіяхъ, тѣмъ лучше и тѣмъ плодотворнѣе вырабатываемыя ею познанія. Пусть она дѣйствуетъ и ножомъ, и микроскопомъ, и химическими реагенціями, не останавливаясь ни передъ какимъ убѣжищемъ невѣдѣнія. какую бы фирму оно ни носило, будетъ ли то жизненная сила, или душа, или разумъ и т. п.; все это для физіологіи пока одни слова; настоящее же дѣло ея состоитъ въ разработкѣ даннаго ей матеріала, въ богатствѣ и разнообразіи опытовъ и, на основаніи ихъ, въ точномъ опредѣленіи замѣчаемыхъ ею отношеній и законовъ; пусть она изучаетъ и описываетъ тѣ органы, тѣ отправленія, тѣ процессы, которые мы называемъ тѣлесными, въ отличіе отъ душевныхъ; пусть она, не стѣсняясь, локализируетъ умственныя и нравственныя способности человѣка, въ различныхъ частяхъ мозга, показывая, какъ, съ поврежденіемъ той или другой части его, разстраивается та или другая дѣятельность человѣка. Все это очень хорошо, но все это хорошо до тѣхъ поръ, пока остается въ скромныхъ предѣлахъ эмпирической науки, ограничивающейся явленіями и не мечтающей о сущности вещей; но матеріализмъ, который иногда закрадывается въ естественныя науки, есть метафизика, и притомъ плохая, есть умозрѣніе, и притомъ кривое.
   Гдѣ рубка, тамъ летятъ щепки; гдѣ горячо и живо идетъ работа, тамъ возникаютъ и односторонности и ошибки, которыя не мѣшаютъ однако дѣлу подвигаться впередъ. Въ горячей работѣ часто некогда бываетъ осмотрѣться вокругъ, подвергнуть должной критикѣ свою мысль, и мы часто видимъ людей, заслуживающихъ полнаго уваженія, дѣльныхъ ученыхъ и испытателей, открывающихъ въ своей наукѣ новые горизонты, съ смутными понятіями о собственномъ дѣлѣ, съ теоріями, не выдерживающими никакой критики; но нелѣпости, въ которыя они впадаютъ, поучительны и интересны. Эти нелѣпости -- въ то же время факты, образующіеся изъ извѣстныхъ условій и любопытные для психологическаго наблюденія. Фохту, Молешотту, позволительно до нѣкоторой степени не отдавать себѣ должнаго отчета въ собственной точкѣ зрѣнія: занятые дѣломъ, которое въ ихъ рукахъ плодотворно и полезно, они не находятъ въ своемъ умѣ ни времени, ни мѣста анализировать свои понятія. Но весьма жаль видѣть людей, которые были бы способны къ чему-нибудь лучшему, но которые вчужѣ нахватываютъ отовсюду все, что только есть односторонняго, фальшиваго и нелѣпаго, и въ этомъ полагаютъ всю мудрость, послѣднее слово знанія и мысли. Кто не помнитъ изъ временъ своей школьной жизни, съ какою жадностью дѣтскіе умы хватаются именно за то, въ чемъ нѣтъ никакого смысла, но что плѣняетъ ихъ своею рѣзкостію? Что естественно въ дѣтскомъ возрастѣ, то жалко въ зрѣломъ; что у мѣста въ школѣ, то нелѣпо въ литературѣ.
   Сочиненіе г. Юркевича вызвано нѣкоторыми статьями, появлявшимися въ нашихъ журналахъ по вопросамъ антропологическимъ. У насъ нѣтъ ни психологіи, ни физіологіи, но есть литературныя мечтанія о томъ и о другомъ; точно такъ же какъ у насъ нѣтъ политической экономіи, а есть литературныя мечтанія о наилучшемъ устройствѣ человѣческаго общества; точно такъ же какъ у насъ нѣтъ ни политическихъ наукъ, ни политической жизни, но за то появляются корреспонденціи о говорильняхъ, весьма похожія по своему грубому цинизму на донесенія нашихъ старинныхъ Русаковъ, ѣзжавшихъ за границу съ дипломатическими порученіями, хотя безъ ихъ простодушной наивности, а взамѣнъ того съ Фанфаронствомъ юнаго ума, ни въ чемъ неповиннаго, но вообразившаго себѣ, что онъ все испыталъ, все извѣдалъ, утомился подъ бременемъ знанія и опыта, и во всемъ видитъ суету суетствій.
   Ближайшимъ поводомъ къ труду г. Юркевича послужили статьи, напечатанныя въ No 4 и ö Современника, за 1860 годъ, подъ заглавіемъ: Антропологическій принципъ философіи. Замѣчательный трудъ г. Юркевича, несмотря на свой полемическій поводъ, представляетъ самостоятельный интересъ, и полемическій поводъ послужилъ автору только къ тому, чтобы высказаться опредѣлительнѣе и явственнѣе. Въ своей полемикѣ авторъ обнаруживаетъ очень тонкій тактъ. Онъ не прибѣгаетъ ни къ какимъ постороннимъ топикамъ; онъ не взводитъ никакихъ обвиненій, онъ беретъ мысль и судитъ ее по законамъ мысли; разбирая теорію, онъ имѣетъ въ виду только опредѣлить, объясняетъ ли она то, что обѣщаетъ объяснить. Съ благородною деликатностью онъ тщательно устраняетъ и предупреждаетъ все, что могло бы быть истолковано къ невыгодѣ разбираемыхъ статей съ какихъ либо точекъ зрѣнія, кромѣ чисто научныхъ. "Статьи: Антропологическій принципъ философіи, говоритъ онъ, какъ бы обращаясь къ своимъ слушателямъ въ духовной академіи, относятся къ философіи реализма, которая сдѣлала въ наше время такъ много открытій въ области душевной жизни, подарила насъ такими точными анализами явленій человѣческаго духа, что, по всей вѣроятности, это направленіе, рано или поздно, должно представить большіе интересы для самого богословія. Мы увѣрены, что науки богословскія особенно нуждаются въ точныхъ психологическихъ наблюденіяхъ и вѣрныхъ теоріяхъ душевной жизни. Въ этомъ отношеніи, повторяемъ, современный философскій реализмъ есть явленіе, мимо котораго богословъ не можетъ проходить равнодушно: онъ долженъ изучать эту философію опыта, если онъ хочетъ успѣха своему собственному дѣлу."
   Но разбирая упомянутыя статьи съ точки зрѣнія логики и науки, г. Юркевичъ изобличаетъ всю фальшь, заключающуюся въ основѣ этихъ фразъ, повторяемыхъ съ чужаго голоса; полемическій тонъ его возвышается по мѣрѣ изложенія дѣла, и переходитъ къ концу въ безпощадный, но вполнѣ мотивированный приговоръ.
   Такого рода труды, какъ г. Юркевича, большая рѣдкость въ нашей литературѣ. Статья эта неизвѣстна публикѣ, потому что напечатана въ изданіи, почти не обращающемся въ ней. А потому мы думаемъ оказать услугу нашимъ читателямъ, если представимъ сколь можно болѣе обширныя выписки изъ этого труда. Сначала мы ограничимся лишь первымъ отдѣломъ его, гдѣ рѣчь идетъ о томъ вопросѣ, котораго вкратцѣ коснулись мы въ нашихъ вступительныхъ строкахъ; и чтобы не утомлять читателей, не привыкшихъ къ развитію подобныхъ вопросовъ, мы отложимъ выдержки изъ другой его половины до слѣдующей книжки нашего журнала.
   Сказавъ нѣсколько вступительныхъ словъ и объяснивъ поводъ своего труда, г. Юркевичъ продолжаетъ:
   
   "Психологія не можетъ получать своего матеріала ни откуда, кромѣ внутренняго опыта. Ощущенія или представленія, чувствованія и стремленія суть такой матеріалъ, котораго вы нигдѣ не отыщете во внѣшнемъ опытѣ, и слѣдовательно ни въ какой области естествознанія. Правда, что психологіи не можетъ рѣшить своей задачи безъ пособіи физіологіи и даже механической физики, потому что условія для опредѣленныхъ измѣненій душевныхъ явленій лежатъ первѣе всего въ измѣненіяхъ живаго тѣла: въ этомъ отношеніи она пользуется результатами физіологіи, сравниваетъ явленія физіологическія съ душевными, и опредѣляетъ такимъ образомъ ихъ взаимную зависимость. Если это означаетъ, что она получаетъ свой матеріалъ изъ области физіологіи, то справедливо сказать, что и физіологія получаетъ свой матеріалъ изъ психологіи въ такомъ же смыслѣ: эти двѣ науки взаимно вліяютъ одна на другую, и успѣхи въ одной изъ нихъ поведетъ къ успѣхамъ въ другой. Тѣмъ не менѣе каждая изъ нихъ имѣетъ свой собственный матеріалъ и увеличиваетъ этотъ матеріалъ изъ области только ей доступной. Предметъ психологіи данъ во внутреннемъ самовоззрѣніи, естественныя пауки по могутъ дать ей этого предмета, не могутъ увеличивать этого матеріяла. Такъ, напримѣръ, оптика, развитая математически, изъясняетъ только положеніе рисунка въ нашемъ глазѣ и различныя направленія глазныхъ осей во время видѣнія; но она ничего не знаетъ объ этомъ видѣніи, для нея глазъ есть зеркало, отражающее предметы, а не органъ видѣнія. Только психологъ, наблюдающій внутренно, можетъ сказать, что въ то время, какъ оптикъ замѣчаетъ на тѣлѣ глаза, изображенія опредѣленной величины и видитъ, что самое тѣло глаза получило опредѣленное направленіе, душа представляетъ такой-то предметъ, въ такомъ-то цвѣтѣ, на такомъ-то разстояніи и т. д. Также точно для акустики, которая развита математически, ухо есть только тѣлесный снарядъ, приходящій въ правильныя сотрясенія, когда ударяютъ на него волны воздуха; но чти душа слышитъ, по поводу сотрясенія этого снаряда, бой барабана или музыкальную мелодію, объ этомъ акустика ничего не знаетъ. Это ясное и понятное раздѣленіе между предметами, извѣстными изъ опыта внутренняго, и предметами, извѣстными изъ опыта внѣшняго, совершенно выпущено изъ виду сочинителемъ разбираемыхъ нами статей, и вотъ почему онъ говоритъ такъ безусловно о матеріялахъ, которые представляютъ естественныя науки для рѣшенія вопросовъ нравственныхъ. "Физіологія, говоритъ сочинитель --
   
   "раздѣляетъ многосложный процессъ, происходящій въ живомъ человѣческомъ организмѣ, на нѣсколько частей, изъ которыхъ самыя замѣтныя; дыханіе, питаніе, кровообращеніе, движеніе, ощущеніе."
   
   "Кто никогда не былъ въ анатомическомъ театрѣ, тотъ, на основаніи этихъ словъ, можетъ вообразить, что тамъ профессоръ анатоміи показываетъ простому или вооруженному глазу слушателей систему пищеварительныхъ органовъ, кишекъ, нервовъ и систему ощущеній, слѣдовательно систему представленій и мыслей, страданій и радостей, мечтаній и надеждъ. Въ приведенныхъ словахъ сочинитель, кажется, ясно говоритъ, что ощущеніе есть предметъ, такъ же данный для внѣшняго Физіологическаго опыта, какъ сжатіе и растяженіе мускуловъ, движеніе крови, химическая переработка пищи въ желудкѣ и т. д.
   "Такимъ образомъ, онъ раздѣляетъ основное заблужденіе или обольщеніе тѣхъ физіологовъ, которые въ послѣднее время думали замѣнить Физіологіей такъ-называемую прежде психологію. Теперь мы видимъ, почему онъ признаетъ за нравственными науками такое же достоинство точности и совершенства, какими отличается, напримѣръ, химія: съ его точки зрѣнія успѣхи этихъ наукъ находятся въ рукахъ естествознанія, или, опредѣленнѣе, физіологія своими средствами внѣшняго наблюденія изъясняетъ натуру тѣхъ предметовъ, которые, по мнѣнію психологовъ, вовсе не существуютъ для внѣшняго наблюденія. "Основаніемъ для той части философіи, говоритъ сочинитель --
   
   "которая разсматриваетъ вопросы о человѣкѣ, точно также служатъ естественныя науки, какъ и для другой части, разсматривающей вопросы о внѣшней природѣ. Принципомъ философскаго воззрѣнія на человѣческую жизнь со всѣми ея феноменами служитъ выработанная естественными науками идея о единствѣ человѣческаго организма; наблюденіями физіологовъ, зоологовъ и медиковъ остранена всякая мысль о дуализмѣ человѣка. Философія видитъ въ немъ то, что видитъ медицина, физіологія, химія; эти науки доказываютъ, что никакого дуализма въ человѣкѣ не видно, а философія прибавляетъ, что еслибы человѣкъ имѣлъ, кромѣ реальной своей натуры, другую натуру, то эта другая натура непремѣнно обнаруживалась бы въ чемъ-нибудь, и такъ какъ она не обнаруживается ни въ чемъ, такъ какъ все, происходящее и проявляющееся въ человѣкѣ, происходитъ по одной реальной его натурѣ, то другой натуры въ немъ нѣтъ."
   
   Этотъ текстъ очень опредѣленно показываетъ, что для его сочинителя нравственныя, или философскія науки суть только другое названіе для наукъ естественныхъ, которыя изъясняютъ всѣ предметы, доселѣ входившіе въ область философіи. Въ человѣческомъ организмѣ "философія видитъ то, что видятъ медицина, физіологія, химія." Какая же надобность въ этой наукѣ, которая еще разъ видитъ то, что уже прежде ея увидѣли другія науки? Къ доказательствамъ медицины, химіи и физіологіи, что "никакого дуализма въ человѣкѣ не видно, философія прибавляетъ, что, еслибы человѣкъ имѣлъ, кромѣ реальной своей натуры, другую натуру, то эта другая натура непремѣнно обнаруживалась бы въ чемъ-нибудь, и такъ какъ она не обнаруживается ни въ чемъ... то другой натуры нѣтъ въ немъ." Итакъ, вотъ для чего нужна философія: она нужна, чтобы сдѣлать прибавленіе къ ученію естествознанія о единствѣ человѣческаго организма,-- прибавленіе, которое можетъ сдѣлать и безъ нея даже самая пустая голова, какъ только ей удастся понять этотъ выводъ естествознанія, что въ человѣкѣ не видно никакого дуализма. По всему замѣтно, что сочинитель не соединяетъ никакого опредѣленнаго понятія съ словами: нравственныя науки и философія; и этого надобно было ожидать послѣ того, какъ онъ поставилъ ощущеніе, слѣдовательно представленіе и системы человѣческихъ мыслей, а съ ними и всѣ ряды чувствованій и стремленій, въ кругъ Физіологическихъ предметовъ, данныхъ для внѣшняго опыта, какъ будто представленія и мысли существуютъ для глаза, который видитъ ихъ въ пространствѣ съ фигурами и красками, для руки, которая беретъ и поднимаетъ ихъ, для носа, который обнюхиваетъ ихъ, и т. д.
   "Послѣ этого ничего нѣтъ страннаго, если сочинитель выдаетъ за научныя истины психологіи, какъ точной науки, такія положенія, которыя вовсе не суть произведенія строгаго анализа. Такъ, напримѣръ онъ пишетъ:
   
   "Психологія говоритъ, что самымъ изобильнымъ источникомъ обнаруженія. злыхъ качествъ служитъ недостаточность средствъ къ удовлетворенію потребностей, что человѣкъ поступаетъ дурно, то-есть вредитъ другимъ, почти только тогда, когда принужденъ лишить ихъ чего-нибудь, чтобы не остаться самому безъ вещи для него нужной... Психологія прибавляетъ также, что человѣческія потребности раздѣляются на чрезвычайно различныя степени по своей силѣ: самая настоятельнѣйшая потребность каждаго человѣческаго организма состоитъ въ томъ, чтобы дышать... Послѣ потребности дышать (продолжаетъ психологія) самая настоятельная потребность человѣка ѣсть и пить."
   
   "Спрашиваемъ, нужна ли тутъ психологія и притомъ какъ точная наука, чтобы повторять то, что извѣстно всякому простому и не ученому смыслу? Что скажетъ естествоиспытатель, если онъ послышитъ объ этихъ великихъ открытіяхъ строгаго психологическаго анализа, именно, что голодъ заставляетъ человѣка воровать, особенно же, что человѣкъ имѣетъ потребность дышать, ѣсть и пить?
   "Между тѣмъ главная мысль, которая служитъ для сочинителя основаніемъ всѣхъ его изслѣдованій о человѣкѣ, имѣетъ свой особенный интересъ. "Принципомъ философскаго воззрѣнія на человѣческую жизнь, говоритъ онъ, со всѣми ея феноменами служитъ выработанная естественными науками идея о единствѣ человѣческаго организма; наблюденіями физіологовъ, зоологовъ и медиковъ отстранена всякая мысль о дуализмѣ человѣка." Говоримъ, что эта мысль имѣетъ своей особенный интересъ, потому что она отдѣляетъ научное знаніе о человѣкѣ отъ представленій общаго смысла.
   "Когда греческій философъ Платонъ училъ, что тѣло человѣка создано изъ вѣчной матеріи, которая не имѣетъ ничего общаго съ духомъ; то онъ такимъ образомъ допускалъ дуализмъ метафизическій какъ въ составѣ міра вообще, такъ и въ составѣ человѣка. Христіанское міросозерцаніе отстранило этотъ метафизическій дуализмъ: матерію признаетъ оно произведеніемъ духа; слѣдовательно, она должна носить на себѣ слѣды духовнаго начала, изъ котораго произошла она. Въ явленіяхъ матеріальныхъ вы видите форму, законообразность, присутствіе цѣли и идеи. Если человѣческій духъ развивается въ матеріальномъ тѣлѣ, если его совершенствованіе сказано съ состояніями тѣлесныхъ возрастовъ; то эта связь не есть насильственная, положенная безпредѣльнымъ произволомъ божественной воли: она опредѣляется смысломъ человѣческой жизни, ея назначеніемъ, или идеей. Матерія, какъ говоритъ Шеллингъ, стремится, порывается родить духъ: она не равнодушна къ цѣлямъ духа, она имѣетъ первоначальное и внутреннее отношеніе къ нимъ. Изучите хорошо тѣлесный организмъ человѣка, ивы можете отгадать, какія формы внутренней, духовной жизни соотвѣтствуютъ ему. Изучите хорошо эту внутреннюю жизнь, и вы можете отгадать, какой тѣлесный организмъ соотвѣтствуетъ ей. Итакъ, если сочинитель говоритъ, что "наблюденіями физіологовъ, зоологовъ и медиковъ отстранена всякая мысль о дуализмѣ человѣка"; то противъ этого нельзя возражать безусловно. Только мы хотѣли бы опредѣленно знать, о какомъ дуализмѣ говорится здѣсь.
   "Извѣстно, что послѣ устраненія дуализма метафизическаго остается еще дуализмъ гносеологическій, дуализмъ знанія. Сколько бы мы ни толковали о единствѣ человѣческаго организма, всегда мы будемъ познавать человѣческое существо двояко: внѣшними чувствами -- тѣло и его органы, и внутреннимъ чувствомъ -- душевныя явленія. Въ первомъ случаѣ мы будемъ имѣть физіологическое познаніе о человѣческомъ тѣлѣ, а во второмъ психологическое познаніе о человѣческомъ духѣ. иди и этотъ дуализмъ устраненъ наблюденіями физіологовъ, зоологовъ и медиковъ? Нашъ сочинитель, повидимому, отвѣчаетъ на этотъ вопросъ положительно. Какъ мы видѣли, онъ относитъ ощущеніе къ предметамъ физіологіи наравнѣ съ системою кишокъ, мускуловъ, нервовъ и т. д. Слово: дуализмъ, какъ кажется, напугало его, и онъ уже не могъ выяснить себѣ, какъ и откуда психологія знаетъ о своихъ предметахъ.
   "Кажется ясно, что мысль не имѣетъ пространственнаго протяженія, ни пространственнаго движенія, не имѣетъ фигуры, цвѣта, звука, запаха, вкуса, не имѣетъ ни тяжести, ни температуры; и такъ физіологъ не можетъ наблюдать ее ни однимъ изъ своихъ тѣлесныхъ чувствъ. Только внутренно, только въ непосредственномъ самовоззрѣніи онъ знаетъ себя, какъ существо мыслящее, чувствующее, стремящееся. Эти двѣ величины, то-есть предметы внѣшняго и внутренняго опыта суть, какъ говорятъ психологи, несоизмѣримыя: научнаго, послѣдовательнаго перехода отъ одной изъ нихъ къ другой вы не отыщете. Физіологъ будетъ наблюдать самыя сложныя движенія нервовъ: но все же эти движенія, пока они существуютъ для внѣшняго опыта, то-есть, пока они суть пространственныя движенія, происходящія между матеріальными элементами, не превратятся въ ощущеніе, предсталеніе и мысль. Сочинитель говоритъ: "мы знаемъ, что ощущеніе принадлежитъ извѣстнымъ нервамъ, движеніе другимъ". Разберите это выраженіе. Когда внѣшній толчокъ дѣйствуетъ на нервъ, то, будетъ ли это нервъ ощущенія, или нервъ движенія, все равно, онъ по поводу этого толчка придетъ въ движеніе, или сотрясеніе: это мы наблюдаемъ въ физіологическомъ опытѣ. Итакъ нужно сказать: мы знаемъ, что всякій нервъ приходитъ въ движеніе по поводу внѣшняго впечатлѣнія. Но что "извѣстнымъ нервамъ принадлежитъ ощущеніе", этого мы вовсе не знаемъ изъ физіологическаго опыта, потому что и эти "извѣстные нервы" представляютъ для внѣшняго физіологическаго опыта только движеніе, которое никогда не превращается на глазахъ наблюдающаго физіолога въ ощущеніе, представленіе и мысль. Или, какъ мы сказали выше, здѣсь физіологія получаетъ свой матеріалъ отъ психологіи. Только сравнивая опыты физіологическіе и психологическіе, мы убѣждаемся, что видѣніе такихъ-то и такихъ цвѣтовъ, слышаніе такихъ-то и такихъ тоновъ возможны для души только подъ условіемъ опредѣленныхъ движеній зрительнаго и слуховаго нервовъ.
   "Но кто утверждаетъ, что самое это движеніе зрительнаго и слуховаго нервовъ есть уже ощущеніе опредѣленной краски и опредѣленнаго тона, тотъ не говоритъ ни одного яснаго слова. Попытайтесь провести въ мышленіи и построить въ воззрѣніи, какимъ это образомъ пространственное движеніе нерва, которое при всѣхъ усложненіяхъ должно бы, повидимому, оставаться пространственнымъ движеніемъ нерва, превращается въ непространственное ощущеніе, или въ желаніе. Положимъ, что вы послышали ученіе физики о зависимости объема тѣла отъ его температуры и о томъ, что съ измѣненіемъ его температуры необходимо измѣняется и его объемъ: что сказали бы объ васъ, еслибы вы превратили это отношеніе необходимой связи въ отношеніе тождества и стали разсуждать: температура тѣла превращается въ объемъ тѣла, объемъ тѣла есть не что иное, какъ его температура? А между тѣмъ ученіе нынѣшнихъ физіологовъ о томъ, что ощущеніе души есть не что иное, какъ движеніе нервовъ, основано именно, на этомъ превращеніи необходимой зависимости явленій въ ихъ тождество. Еслибы насъ спросили, какимъ образомъ температура начинаетъ быть объемомъ; то намъ пришлось бы отвѣчать: она никакъ не начинаетъ быть объемомъ; только по необходимому физическому закону она производитъ измѣненія въ тѣлѣ, которое безъ объема не мыслимо. Такимъ же образомъ и на вопросъ: какъ движеніе нерва начинаетъ быть ощущеніемъ, мы должны были бы отвѣчать, что движеніе нерва никакъ не начинаетъ быть ощущеніемъ, что оно всегда остается движеніемъ нерва, только по необходимому закону (физическому или метафизическому, -- объ этомъ спорятъ еще) это движеніе нерва производитъ измѣненія въ душѣ, которая не мыслима безъ ощущеній, чувствъ и стремленій. Итакъ, если говорятъ, что движеніе нерва превращается въ ощущеніе, то здѣсь всегда обходятъ того дѣятеля, который обладаетъ этою чудною превращающею силой, или который имѣетъ способность и свойство раждать въ себѣ ощущеніе по поводу движенія нерва; а само это движеніе, какъ понятно, не имѣетъ въ себѣ ни возможности, ни потребности быть чѣмъ-либо другимъ, кромѣ движенія.
   "Странно и однакоже справедливо, что сочинитель, такъ много говорящій въ своихъ статьяхъ о естественныхъ наукахъ, не имѣетъ яснаго представленія о ихъ методѣ и о ихъ предметѣ. Если философіи противопоставляются точныя науки, то подъ этими послѣдними разумѣются въ такомъ случаѣ науки опытныя, слѣдовательно занимающіяся явленіями и не касающіяся вопроса о метафизической сущности вещей. Теперь опытная психологія и требуетъ признать только это феноменальное, или гносеологическое различіе, по которому ея предметъ, какъ данный во внутреннемъ опытѣ, не имѣетъ ничего сходнаго и общаго съ предметами внѣшняго наблюденія. Только на этомъ предположеніи возможна точная наука о душѣ, т.-е. о душѣ, какъ опредѣленномъ явленіи, подлежащемъ нашему наблюденію. Всякій дальнѣйшій вопросъ о сущности этого явленія, вопросъ о томъ, не сходятся ли разности матеріальныхъ и душевныхъ явленій въ высшемъ единствѣ и не суть ли онѣ простое послѣдствіе нашего ограниченнаго познанія,-- поколику оно не постигаетъ подлинной, однородной, тождественной съ собою сущности вещей,-- всѣ эти вопросы принадлежатъ метафизикѣ и равно не могутъ быть разрѣшены никакою частною наукою. Въ настоящее время, однакоже, химія и физіологія нерѣдко берутся за рѣшеніе этихъ вопросовъ о сверхчувственной основѣ вещей, какъ будто эту сверхчувственную основу можно увидѣть въ химической лабораторіи или въ анатомическомъ театрѣ. Такъ, если физіологія говоритъ намъ о единствѣ нервныхъ процессовъ и душевныхъ явленій, то этимъ она не выражаетъ, что душевныя явленія должны представиться намъ въ научномъ опытѣ нервными процессами, или что нервные процессы должны представиться намъ въ научномъ опытѣ душевными явленіями: нѣтъ, разности, опытно данныя, между представленіями и нервными процессами остаются такими же на концѣ науки, какими были онѣ въ началѣ ея. Итакъ ученіемъ объ этомъ единствѣ она только выражаетъ метафизическую мысль о сверхчувственномъ тождествѣ явленій матеріальнаго и духовнаго порядка: слѣдовательно она даетъ намъ мысль, которую ни утверждать, ни отрицать она не имѣетъ основанія. Нашъ сочинитель такъ же не различаетъ вопросовъ метафизическихъ отъ вопросовъ, рѣшеніе которыхъ принадлежитъ точнымъ или опытнымъ наукамъ. Онъ говоритъ: "принципомъ философскаго воззрѣнія на человѣческую жизнь со всѣми ея феноменами служитъ выработанная естественными науками идея о единствѣ человѣческаго организма". Кто знакомъ съ естествознаніемъ и философіею, тому извѣстно, что это понятіе и это слово единство имѣетъ чарующую прелесть для метафизика и почти не имѣетъ никакого значенія для естествоиспытателя. Успѣхъ естествознанія основанъ на томъ, что оно разрѣшаетъ всякое единство, всякую сущность, всякій субъектъ, всякій организмъ на отношенія, потому что только въ такомъ случаѣ оно можетъ подводить наблюдаемое явленіе подъ математическія пропорціи. Итакъ несправедливо, что идея единства человѣческаго организма выработана естественными науками. Правда, что нѣкоторые физіологи допускали особый принципъ органической жизни подъ именемъ жизненной силы: съ этой точки зрѣнія можно говорить о единствѣ человѣческаго организма, потому что жизненная сила доставляла бы различнымъ матеріямъ организма то внутреннее и дѣйствительное единство, какого они, какъ матеріальныя частицы, не могутъ имѣть сами по себѣ. Но извѣстно, какъ надобно думать объ этой жизненной силѣ, которую нельзя ни разложить никакимъ анализомъ, ни подвести подъ математическія пропорціи: какъ простое, какъ абсолютное, оно не можетъ идти въ соображеніе при эмпирическихъ наблюденіяхъ, хотя бы метафизика и доказала, что предположеніе такой силы необход имо.
   "Замѣчательнымъ образомъ сходятся при вопросѣ о единствѣ человѣческаго организма естествознаніе и философія въ ихъ современномъ положеніи. Физіологія и химія разлагаютъ это единство на множество матеріальныхъ частей, которыя въ своихъ движеніяхъ подчинены общимъ физическимъ, а не частнымъ органическимъ законамъ. Итакъ единство человѣческаго организма есть для нихъ феноменъ, есть нѣчто являющееся, кажущееся. Но откуда происходитъ этотъ феноменъ? Отчего множество представляется намъ какъ единство? Отчего капли дождя представляются намъ какъ радуга, а не какъ капли дождя? Отчего матеріальныя частицы, не имѣющія между собою внутренняго единства и сочетавающіяся по общимъ физическимъ законамъ, представляются намъ какъ, единство, какъ цѣлость, какъ одинъ, въ себѣ законченный образъ? На эти вопросы отвѣчаетъ философія и притомъ съ математическою достовѣрностію: это происходитъ отъ свойствъ зрителя, отъ свойствъ души, которая переводитъ каждое явленіе на свой языкъ и налагаетъ на него синтетическія формы, свойственныя ея воззрѣнію и пониманію. Когда говорятъ о явленіи, то это слово или не имѣетъ смысла, или оно означаетъ, что предметное событіе видоизмѣнилось формами видящаго и понимающаго субъекта. Кто, напримѣръ, объясняетъ представленіе и мышленіе изъ нервнаго процесса, тотъ или не выясняетъ себѣ, что значитъ явленіе, или же признаетъ нервы и ихъ движенія вещію въ себѣ, бытіемъ метафизическимъ и сверхчувственнымъ: потому что въ противномъ случаѣ онъ согласился бы, что нервный процессъ есть феноменъ, то-есть, что его способъ явленія уже условленъ формою представленія, которое онъ еще только хочетъ произвести изъ него.
   "Нашъ сочинитель, по видимому, незнакомъ съ этими предварительными задачами критической философіи и неясно представляетъ себѣ задачу естествознанія. Обѣ науки признаютъ данное для непосредственнаго воззрѣнія явленіемъ: изъ этого общаго пункта они отправляются -- одна въ глубину внѣшняго міра, другая въ глубину міра внутренняго. Первая разлагаетъ мнимыя единства и сущности на отношенія, послѣдняя показываетъ тѣ формы воззрѣнія и представленія, по силѣ которыхъ эти отношенія дѣлаются феноменальными единствами, феноменальными сущностями (substantia-phaenomenon, по Канту). Мы должны прибавить, что это критическое и скептическое направленіе философія принимаетъ въ началѣ, чтобы тѣмъ яснѣе опредѣлить характеръ не феноменальнаго, подлиннаго бытія. Такъ, напримѣръ, она дѣйствительно учитъ о единствѣ человѣческаго организма, но находитъ это единство только въ идеѣ цѣли, а не какъ нѣчто данное въ физическихъ элементахъ.
   "Вмѣсто того чтобъ увѣрять насъ, что естественныя науки выработали идею единства человѣческаго организма, сочинитель, по всей справедливости, долженъ бы сказать метафизика матеріализма учитъ, что человѣческое существо слагается единственно изъ частей матеріальныхъ по общимъ физическимъ законамъ, и что его феноменальное единство, его цѣлесообразное строеніе есть произведеніе не мысли, не идеи, а этихъ же матеріальныхъ частицъ. Такимъ образомъ онъ, по крайней мѣрѣ, поставилъ бы себя въ опредѣленное отношеніе къ философіи, отрицая то внутреннее, идеальное единство организма, которое онъ хотѣлъ бы замѣнить какимъ-то невозможнымъ физическимъ единствомъ. Между тѣмъ, дѣйствительно, между современнымъ естествознаніемъ и матеріализмомъ существуетъ это глубокое различіе, что естествознаніе изъясняетъ человѣческій организмъ изъ матеріальныхъ основаній, а матеріализмъ изъ этихъ основаній изъясняетъ все существо человѣка, всего человѣка. Мы не будемъ показывать здѣсь, на сколько основательна эта метафизика; потому что прежнія наши замѣчанія о явленіи и его условіяхъ въ формахъ понимающаго субъекта возвращаются здѣсь еще съ большимъ правомъ. Но мы прослѣдимъ гносеологическую теорію сочинителя, потому что она и сама по себѣ имѣетъ интересъ и повидимому служитъ основаніемъ изложеннаго выше ученія о всецѣлой матеріяльности человѣческаго существа.
   "Сказавъ, что кромѣ реальной натуры человѣкъ не имѣетъ ни какой другой натуры, сочинитель доказываетъ это положеніе такимъ образомъ:
   
   "Еслибы человѣкъ имѣлъ, кромѣ реальной своей натуры, другую натуру, то эта другая натура обнаруживалась бы непремѣнно въ чемъ-нибудь, и такъ какъ она не обнаруживается ни въ чемъ, такъ какъ все происходящее и проявляющееся въ человѣкѣ происходитъ по одной реальной его натурѣ, то другой натуры въ немъ нѣтъ. Убѣдительность этого доказательства равняется убѣдительности тѣхъ основаній, по которымъ, напримѣръ, вы, читатель, увѣрены, что, напримѣръ, въ эту минуту, когда вы читаете эту книгу, въ той комнатѣ, гдѣ вы сидите, нѣтъ льва. Вы такъ думаете во первыхъ потому, что не видите его глазами, не слышите его рыканія... Есть у васъ и второе ручательство за то: ручательствомъ, служитъ тотъ самый. Фактъ, что вы живы.. Дано обстоятельство, въ которомъ существованіе извѣстнаго элемента въ извѣстномъ предметѣ имѣло бы извѣстный результатъ; этого результата нѣтъ, потому и нѣтъ этого элемента."
   
   Сила этого доказательства основана на логическомъ началѣ если нѣтъ слѣдствія, то нѣтъ и причины; если нѣтъ явленія, то нѣтъ и основанія. Но теперь, точно ли нѣтъ такихъ явленій, которыя указываютъ на другую натуру въ человѣкѣ, этимъ вопросомъ сочинитель не занимается: онъ выдаетъ за аксіому, что эта другая натура "не обнаруживается ни въ чемъ". Итакъ на этомъ пунктѣ, который составляетъ сущность всей теоріи сочинителя, мы не можемъ ничего сказать противъ него: вѣровать можно во все, еще легче можно говорить обо всемъ по доброму произволу. За то мы можемъ указать основаніе, почему онъ увѣренъ непосредственно и не считаетъ нужнымъ доказывать, что эта другая натура "не обнаруживается ни въ чемъ". Льва нѣтъ въ вашей комнатѣ; объ этомъ вы знаете потому, что "не видите его глазами, не слышите его рыканія". Итакъ главное это.вы не видите, вы не слышите; все что является, все что обнаруживается, должно являться, обнаруживаться для глаза, для уха, вообще для внѣшняго наблюденія.
   "Странно при этомъ то, что сочинитель не понимаетъ тѣхъ передовыхъ людей, которымъ онъ хочетъ слѣдовать. Эти ученые не отвергаютъ фактовъ, данныхъ во внутреннемъ опытѣ, но они доказываютъ, что эти психическія факты только въ явленіи, только какъ феномены, имѣютъ характеръ душевныхъ явленій, а въ сущности они суть отдаленное развитіе матеріальнаго начала: это -- цвѣты,"которые на взглядъ человѣка не имѣютъ никакого сходства съ своимъ корнемъ. Такой ходъ мыслей имѣетъ, по крайней мѣрѣ, формальную правильность. Нашъ сочинитель замѣняетъ этотъ научный пріемъ увѣреніемъ, что другая натура въ человѣкѣ "не обнаруживается ни въ чемъ", потому что этихъ обнаруженій нельзя ни видѣть, ни слышать. Повторяемъ, матеріялизмъ не отвергаетъ общечеловѣческихъ опытовъ, а только даетъ имъ небольшое значеніе въ системѣ науки: онъ представляется, какъ критика содержанія внутренняго чувства и поэтому не можетъ оставаться безъ вліянія на развитіе и успѣхи психологіи. Здѣсь мы можемъ, по крайней мѣрѣ, спрашивать: справедлива ли эта критика, точно ли явленія внутренняго опыта представляются духовными только въ субъективномъ нашемъ пониманіи, а сами въ себѣ суть явленія органической жизни? Если, какъ мы сказали, эти послѣднія не даны для насъ внѣ формъ видящаго ихъ и понимающаго ихъ субъекта, то гдѣ же тотъ другой субъектъ, въ воззрѣніи и пониманіи котораго самыя формы видящаго и понимающаго субъекта становятся субъективными? Если явленія возможны только для другаго зрителя, то гдѣ этотъ другой зритель въ области самонаблюденія и, самовоззрѣнія? Нашъ сочинитель обошелъ всѣ эти затрудненія простымъ предположеніемъ, что явленіе, или обнаруженіе возможно только внѣшнее; и дѣйствительно такимъ внѣшнимъ образомъ другая натура въ человѣкѣ не обнаруживаетъ себя.
   "Другая часть этой гносеологической теоріи стоитъ въ связи съ убѣжденіемъ сочинителя, что нравственныя науки, вступившія нынѣ въ область точныхъ знаній, получили возможность различать то, что имъ извѣстно, отъ того, что еще неизвѣстно имъ. Какъ астрономъ очень хорошо знаетъ, что ему извѣстно и что ему неизвѣстно, какъ химикъ очень ясно отличаетъ вопросы рѣшенные отъ нерѣшенныхъ, такъ и психологія, разрабатываемая нынѣ по методѣ точныхъ наукъ, ясно обозначаетъ кругъ своихъ познаній отъ всего непознаннаго и гипотетическаго. Мало этого, какъ астрономъ и химикъ, такъ и психологъ, на основаніи настоящихъ своихъ познаній, можетъ опредѣлять, чего онъ не встрѣтитъ при своихъ будущихъ открытіяхъ: "мы, говоритъ, сочинитель, не можемъ сказать, чѣмъ окажется неизвѣстное намъ; но мы уже знаемъ, чѣмъ оно не оказывается". Сочинитель изъясняетъ этотъ методъ отрицательныхъ умозаключеній въ примѣрахъ.
   
   "При нынѣшнемъ развитіи географіи мы еще не имѣемъ удовлетворительныхъ свѣдѣній о странахъ около полюсовъ, о внутренности Африки, о внутренности Австраліи... но можно уже и теперь съ достовѣрностію сказать, какихъ вещей и какихъ явленій въ нихъ не будетъ найдено. Подъ полюсами, напримѣръ, не найдется жаркаго климата и роскошной растительности. Этотъ отрицательный выводъ несомнѣненъ; потому что, еслибы подъ полюсами средняя температура была высока, или хотя умѣренна, не таково было бы состояніе сѣверной Сибири, сѣверной части англійскихъ владѣній въ Америкѣ, морей сосѣднихъ съ полюсами. Въ центральной Африкѣ также не найдется полярнаго холода; потому что, еслибы центральная часть африканскаго материка имѣла климатъ холодный, не таково было бы климатическое состояніе южной полосы Алжиріи, верхняго Египта и другихъ земель, окружающихъ центръ Африки. Какія именно рѣки найдутся въ центральной Африкѣ, или Австраліи, мы этого не знаемъ, но навѣрное можно сказать, что, если найдутся тамъ рѣки, то теченіе ихъ будетъ сверху внизъ, а не снизу вверхъ."
   
   "Послѣднее заключеніе есть положительное, а не отрицательное, какъ думаетъ сочинитель: но также и первыя заключенія имѣютъ совершенно положительный характеръ. Подъ полюсами климатъ холодный, потому что "иначе не таково было бы состояніе сѣверной Сибири", и проч. Въ центральной Африкѣ долженъ быть климатъ теплый, потому что иначе "не таково было бы климатическое состояніе южной полосы Алжиріи," и проч. Здѣсь мы имѣемъ не прямое доказательство положительной мысли, которое основано на причинной связи явленій. Но тотъ положительный выводъ, который говоритъ, что рѣки въ центральной Африкѣ или Австраліи, если онѣ есть, текутъ внизъ, а не вверхъ, основанъ на законѣ тождества. Если въ Африкѣ есть рѣки, то онѣ текутъ внизъ; это значитъ: если тамъ найдутся рѣки, то онѣ будутъ рѣки. Мы продолжимъ эти примѣры: если во внутренности Австраліи есть люди, то они имѣютъ желудки,-- эти желудки не питаются никотиномъ или стрихниномъ,-- эти желудки не сочиняютъ поэмъ, не говорятъ глупостей, но заняты единственно пищевареніемъ. Другими словами, начало тождества не есть органъ для пріобрѣтенія познаній, какъ это должно быть извѣстно всякому, кто знакомъ съ логикой: а между тѣмъ въ этомъ началѣ сочинитель видитъ методу открытій, на которую онъ такъ много полагается при разрѣшеніи психологическихъ вопросовъ. ""Эти отрицательные выводы, говоритъ онъ, не шутя, -- имѣютъ большую важность во всѣхъ наукахъ. Но въ особенности они важны въ нравственныхъ наукахъ и въ метафизикѣ, потому что уничтожаемыя ими ошибки имѣли особенную практическую гибельность.""
   "Сочинитель попытался формулировать свою теорію знанія такъ, чтобъ она и въ самомъ дѣлѣ могла дѣлать открытія или увеличивать наши познанія: но онъ далъ такую формулу этой теоріи, которой нельзя по. пять по началамъ обыкновенной логики. Вотъ эта формула: ""А тѣсно связано съ X; А есть В, изъ этого слѣдуетъ, что X не можетъ быть ни С, ни Д, ни Е." По этой-то формулѣ мы должны дѣлать "отрицательные выводы", которые "въ особенности важны въ нравственныхъ наукахъ". Попытайтесь же сдѣлать эти выводы, кто можетъ. А тѣсно связано съ X, съ неизвѣстнымъ, съ тѣмъ, о чемъ я ничего не знаю, что, слѣдовательно, поставлять въ связи съ А было бы нелѣпо, потому что это значило бы, что А есть нѣчто извѣстное и знакомое, а иначе само А, какъ субъектъ, имѣющій предикатомъ нѣчто извѣстное, потеряло бы всякій смыслъ. Но если и допустимъ эту общую посылку, о которой ничего не знаетъ логика отъ Аристотеля до Гегеля, все же изъ ея связи со второю посылкой, которая говоритъ, что А есть В, не слѣдуетъ, что X, съ которымъ тѣсно связано А, не можетъ быть ни С, ни Д, ни Е. Его связь съ А, которое есть В, не мѣшаетъ ему быть въ связи съ другими субъектами, которые суть С, Д, Е, и такъ въ безконечность.
   "И съ такою логикой сочинитель взялся рѣшать вопросы величайшей важности! Именно, имѣя въ виду эту безсмысленную формулу, онъ говоритъ: "мы знаемъ, въ чемъ состоитъ, напримѣръ, питаніе; изъ этого мы уже знаемъ приблизительно, въ чемъ состоитъ, напримѣръ, ощущеніе: питаніе и ощущеніе такъ тѣсно связаны между собою, что характеромъ одного опредѣляется характеръ другаго." Жаль, что сочинитель не попытался развить качества ощущенія изъ разсмотрѣнія качествъ питанія: это былъ бы новый источникъ психологическихъ открытій, о которомъ ничего не знаютъ обыкновенные психологи, каковы напримѣръ, Гербартъ и Бенеке, заслужившіе почему-то удивленіе Нѣмцевъ. Эти психологи думаютъ со всѣмъ міромъ, что качества ощущенія мы познаемъ только внутренно и притомъ непосредственно, безъ силлогизмовъ, безъ выводовъ, а что послѣдующіе опыты жизни и особенно опыты Физіологическіе открываютъ намъ тѣ состоянія организма, или въ частныхъ случаяхъ состоянія желудка и его питанія, которыми условливаются эти, непосредственно и внутренно познаваемыя, качества ощущеній, или, по выраженію сочинителя, характеръ ихъ. Но и послѣ такого познанія условій, качество ощущеній остается такимъ же, какимъ оно было прежде. Итакъ мы сознаемся, что не понимаемъ какимъ образомъ, зная въ чемъ состоитъ питаніе, мы изъ этого уже знаемъ приблизительно въ чемъ состоитъ ощущеніе.
   "Мы еще не кончили съ ученіемъ сочинителя о единствѣ человѣческаго организма:
   
   "При единствѣ натуры, говоритъ онъ, мы замѣчаемъ въ человѣкѣ два различные ряда явленій: явленія такъ-называемаго матеріальнаго порядка (человѣкъ ѣстъ, ходитъ) и явленія такъ-называемаго нравственнаго порядка (человѣкъ думаетъ, чувствуетъ, желаетъ)... Не противорѣчитъ ли ихъ различіе единству натуры человѣка, показываемому естественными науками? Естественныя науки опять отвѣчаютъ, что нѣтъ предмета, который имѣлъ бы только одно качество, напротивъ каждый предметъ обнаруживаетъ безчисленное множество разныхъ явленій.. Логическое разстояніе отъ одного изъ этихъ качествъ до другаго безмѣрно велико, или, лучше сказать, нѣтъ между ними никакого, близкаго или далекаго, логическаго разстоянія, потому что нѣтъ между ними никакого логическаго отношенія... Соединеніе разнородныхъ качествъ въ одномъ предметѣ есть общій законъ вещей."
   
   "Кто утверждаетъ, что между различными качествами предмета "нѣтъ никакого логическаго отношенія", то-есть, нѣтъ никакой мыслимой и постигаемой связи, тотъ не имѣетъ уже основанія изъяснять происхожденіе одного качества изъ другаго, напримѣръ, происхожденіе ощущенія изъ дѣятельности нерва. Природа должна предстать его взору какъ mysterium magnum мистиковъ, гдѣ нѣтъ ни причины, ни дѣйствія, ни основанія, ни слѣдствія, ни предыдущаго, ни послѣдующаго, ни сходнаго, ни различнаго, ни единства, ни множества. Впрочемъ мы увидимъ, что сочинитель говоритъ истину, только ясно не сознаетъ, что это за истина и какое значеніе имѣетъ она для естествознанія. Онъ продолжаетъ:
   
   "Но въ этомъ разнообразіи естественныя науки открываютъ и связь... по способу происхожденія разнородныхъ явленій изъ одного и того же элемента ври напряженіи, или ослабленіи энергичности въ его дѣйствованіи. Когда вода, по какимъ бы то ни было обстоятельствамъ, обнаруживаетъ очень мало теплоты, она бываетъ твердымъ тѣломъ -- льдомъ; обнаруживая нѣсколько больше теплоты, она бываетъ жидкостью; а когда въ ней теплоты очень много, она становится паромъ. Въ этихъ трехъ состояніяхъ одно и То же качество обнаруживается тремя порядками совершенно различныхъ явленій, такъ что одно качество принимаетъ форму трехъ разныхъ качествъ, развѣтвляется на три качества просто по различію количества, въ какомъ обнаруживается: количественное различіе переходитъ въ качественное различіе."
   
   "Философія освободила человѣческое сознаніе отъ миѳологическаго тумана, которымъ оно было окружено въ началѣ своего развитія, и поставила его лицомъ къ лицу съ подлинною, закономѣрно развивающеюся дѣйствительностью. Теперь мы подвергаемся опасности, что въ области естествознанія, или по крайней мѣрѣ во имя его, можетъ образоваться новая миѳологія, которая будетъ тѣмъ пагубнѣе, что легко можетъ принять форму факта, или дѣйствительнаго событія. Въ самомъ дѣлѣ, не миѳъ ли это, когда намъ говорятъ, что въ вещахъ количественное различіе переходитъ въ качественное? Это превращеніе количества въ качество, величины въ свойство такъ же непостижимо, какъ превращенія, о которыхъ говоритъ Овидій. Легко сказать: количественное различіе переходитъ въ качественное, какъ будто количество имѣетъ само въ себѣ возможность и потребность превращаться въ качество. Спросите математика, который хорошо знакомъ съ количественными отношеніями и съ количественными различіями, подмѣчалъ ли онъ это мистическое превращеніе количествъ въ качество, величины въ свойство, количественныхъ разностей въ качественныя? Когда онъ увеличивалъ число въ пропорціи геометрической въ безконечность, получили ли послѣдніе члены этой пропорціи другое качество, отличное отъ того, какое они имѣли въ началѣ? А между тѣмъ лучшее основаніе матеріялизма лежитъ въ этомъ ученіи, что въ вещахъ количественное различіе превращается въ качественное: потому что, какъ само собою видно, при этомъ предположеніи можно утверждать, что количественныя разности въ движеніяхъ нерва переходятъ въ разности качественныя, то-есть въ ощущенія. Обратимся къ исторіи философіи: что она скажетъ объ этомъ предметѣ, который имѣетъ такіе интересы для матеріялизма?
   "Философы, которые впервые замѣтили фактъ всецѣлой несоизмѣримости между различными качествами предмета, дѣйствительно признали, что между этими качествами "нѣтъ никакого логическаго отношенія"", или что одно изъ нихъ не можетъ быть достаточною причиною другаго, и слѣдовательно логическій переходъ между ними не возможенъ. Но поэтому попытка изъяснять ощущеніе, представленіе и мышленіе изъ дѣятельности нервовъ не могли и родится въ ихъ послѣдовательномъ мышленіи. Они добросовѣстно признали, что отношеніе между дѣятельностью нерва и явленіемъ ощущенія, такъ же, какъ и вообще отношеніе во внѣшней природѣ между качествами, изъ которыхъ одно, повидимому, происходитъ изъ другаго, неизъяснимо изъ закона причинности; потому что въ этихъ случаяхъ въ дѣйствіи, въ результатѣ, получается нѣчто такое, чего вовсе нѣтъ въ причинѣ. Нашъ сочинитель говоритъ: ""изъ соединенія въ извѣстной пропорціи водорода и кислорода образуется вода, имѣющая множество такихъ качествъ, которыхъ не было замѣтно ни въ кислородѣ, ни въ водородѣ"". Откуда же эти явленія, которыхъ не было въ причинѣ? Не есть ли это чудо или безусловное творчество, которое одно можетъ полагать то, чего нѣтъ въ причинѣ? Такъ и думали философы, о которыхъ говоримъ мы, именно, Декартъ, Гейлинксъ и Мальбраншъ. Въ дѣйствіи можетъ существовать только то, что дано въ его причинѣ: всякій излишекъ содержанія, являющагося въ дѣйствіи, такъ какъ онъ не можетъ произойдти изъ ничего, есть чудо, которое нужно изъяснять изъ непрестаннаго творчества Божія. Вотъ почему Декартъ отождествлялъ Божіе промышленіе о мірѣ съ Божественнымъ творчествомъ. Вотъ почему Гейлинксъ и Мальбраншъ учили, что Богъ есть единственная, ближайшая и непосредственная причина всѣхъ измѣненій въ природѣ и духѣ, и что такъ-называемыя физическія причины явленій суть вымыслъ языческой философіи. Всѣ эти теоріи по крайней мѣрѣ объясняютъ хотя что-нибудь. Онѣ основаны на убѣжденіи, совершенно вѣрномъ, что выраженія, каковы: количественное различіе переходитъ въ качественное, или въ химическомъ явленіи есть то, чего нѣтъ въ его причинахъ, не имѣютъ никакого разумнаго смысла, что они понятны для привычекъ воображенія, а не для логическаго разсудка; потому что для этого послѣдняго правило: ex nihilo nihil fit не имѣетъ никакихъ ограниченій при изъясненіи міра явленій. Но всѣ эти теоріи только умозаключали о причинѣ разсматриваемаго здѣсь явленія, а не указывали ее въ области опыта.
   "Давидъ Юмъ, противникъ теоретическихъ предположеній, посмотрѣлъ на это же самое явленіе съ точки зрѣнія строго эмпирической. Такъ-называемая причинная связь между явленіями есть понятіе вымышленное воображеніемъ; ни въ какомъ опытѣ мы не находимъ этой причинной связи: качества въ вещахъ слѣдуютъ одно послѣ другаго, или существуютъ одно подлѣ другаго, -- это мы наблюдаемъ въ нашихъ опытахъ. Но мы нигдѣ не наблюдаемъ, чтобъ они слѣдовали одно изъ другаго, мы не видимъ, чтобъ одно явленіе имѣло съ другимъ связь необходимую и поэтому логически-опредѣлимую. Эти явленія стоятъ предъ нашимъ взоромъ какъ особенные, въ себѣ замкнутые міры между которыми не находимъ мы "никакого логическаго отношенія", и которыхъ связь остается для насъ немыслимою, непостижимою. Существуетъ ли какая-нибудь понятная связь между плотностью тѣла, его фигурою, цвѣтомъ, запахомъ, его движеніемъ и т. д.? Существуетъ ли какая-нибудь понятная связь между блескомъ огня и его теплотою? Какой опытъ укажетъ вамъ мостъ, по которому ваша мысль могла бы логически переходить отъ одного изъ этихъ качествъ къ другому? Всѣ эти соединенія качествъ только кажутся намъ понятными, потому что чувства наши во всякое время свидѣтельствуютъ намъ о ихъ присутствіи въ одномъ и томъ же предметѣ: но чувства и слѣдовательно опыты и говорятъ только о связи пространственной и временной, а не о внутренней и необходимой. Что за дѣятельностью нерва слѣдуетъ ощущеніе, это такъ же для насъ непонятно и не мыслимо, какъ было бы непонятно и не мыслимо, еслибы природа, по какому-то капризу, подставила въ этомъ случаѣ на мѣсто нервовъ шелковые снурки или шерстяныя веревки: и въ этомъ послѣднемъ случаѣ мы наблюдали бы, что за дѣятельностью, за движеніемъ снурковъ, или веревокъ, слѣдуетъ ощущеніе; но необходимость этой связи оставалась бы для насъ такъ же непонятною, какъ она не понятна и при настоящемъ устройствѣ нашей организаціи. Когда вы говорите, что огонь грѣетъ, вы выражаете причинную связь между явленіями, которыя опытъ представляетъ вамъ только въ связи послѣдовательной. Частые опыты этого рода родили въ вашемъ воображеніи ассоціацію представленій, вслѣдствіе которой, какъ только вы увидите огонь, въ вашей головѣ само собою выныряетъ представленіе теплоты, которое во всѣхъ вашихъ опытахъ слѣдовало за представленіемъ огня: вы привыкаете представлять одно изъ явленій невольно, какъ только какой-нибудь случай вызвалъ въ васъ другое представленіе, которое въ вашихъ опытахъ предшествовало первому. Вы привыкаете мыслить огонь не иначе какъ съ теплотою, то-есть, въ вашей субъективной привычкѣ эти два представленія соединяются необходимо: послѣ этого вы и воображаете, будто и самый огонь необходимо связанъ съ теплотою. Но объ этомъ опытъ не сказалъ вамъ ни слова: потому что въ опытѣ вы наблюдали только постоянную, всегда повторяющуюся связь этихъ явленій во времени, которая вовсе не то, что связь ихъ необходимая. Эта послѣдняя говоритъ не только то, что огонь грѣетъ, но что это иначе и быть не, можетъ. Итакъ, если причинная связь между явленіями есть вымыселъ нашего воображенія, то мы не имѣемъ никакого достовѣрнаго знанія о мірѣ явленій: науки опытныя, науки точныя не могутъ дать намъ никакихъ всеобщихъ и необходимыхъ положеній; они никогда не откроютъ, что явленіе не только такъ есть, но такъ и должно быть и иначе быть не можетъ.
   "Нашъ сочинитель не имѣетъ такой счастливой послѣдовательности, какою отличался Юмъ: онъ увѣряетъ насъ, что между качествами предмета "нѣтъ никакого логическаго отношенія", слѣдовательно, нѣтъ и отношенія причинной зависимости, и однакоже хотѣлъ бы изъяснять явленія ощущенія изъ дѣятельности нервовъ, какъ дѣйствія изъ ихъ причины; такъ же хотѣлъ бы изъ характера питанія понять характеръ ощущенія, Съ другой стороны онъ подмѣтилъ, что въ явленіяхъ "количественное различіе переходитъ въ качественное различіе". Если мы спросимъ его, почему такъ поступаетъ природа, то онъ послѣдовательно долженъ бы отвѣчать: "ни по чему, ровно ни по чему, а такъ просто, по капризу; количество, какъ количество, не имѣетъ ни внутренней возможности, ни надобности переходить или превращаться въ качество". Отъ этого отвѣта онъ могъ бы уклониться только тогда, еслибы онъ солидно спросилъ: кто именно, какой дѣятель превращаетъ количество въ качество? Только этотъ вопросъ крайне разрушителенъ для матеріялизма, который особенно нуждается въ этомъ чудѣ, чтобы количественныя различія такъ, сами-по-себѣ, превращались въ различія качественныя.
   "Этотъ мнимый законъ природы, на которомъ, какъ мы сказали, по преимуществу опирается теорія матеріялизма, разъясненъ съ математическою отчетливостью философіей Канта. Все дѣло въ томъ, что вы при истолкованіи явленій забываете зрителя, на котораго дѣйствуютъ явленія, забываете этотъ духъ, который принимаетъ явленія въ формы ему одному свойственныя. Природа не обладаетъ такою волшебною силой, чтобы превращать количества въ качества. Сотрясеніе струны не превращается въ звуки струны: вы простымъ глазомъ можете видѣть, что оно остается сотрясеніемъ. Когда экипажъ движется по мостовой и издаетъ стукъ, то, вѣроятно, его движеніе не переходитъ въ этотъ стукъ, вѣроятно, экипажъ движется все впередъ и впередъ. Еслибы количество этихъ движеній превращалось въ качество звуковъ, то глухой, но имѣющій здоровые глаза, не могъ бы видѣть движенія скрипучихъ березъ, стучащихъ экипажей, и т. д.; онъ долженъ бы оказаваться слѣпымъ на всѣ эти случаи, въ которыхъ движеніе переходитъ въ звукъ.
   .Очевидно, чтобы волнообразное движеніе воздуха превратилось въ звукъ, вибрація эѳира -- въ свѣтъ, нужно ощущающее существо, въ которомъ собственно совершается это превращеніе количественныхъ движеній въ качества звука и свѣта. Такимъ же образомъ, чтобы движеніе нерва превратилось въ ощущеніе, опять нуженъ ощущающій субъектъ, котораго натура раждаетъ качества ощущеній по поводу этихъ количественныхъ движеній. Кто говоритъ, что "нѣкоторымъ нервамъ принадлежитъ ощущеніе", тотъ утверждаетъ такую же нелѣпость, какъ еслибы мы сказали: "нѣкоторымъ волнамъ воздуха принадлежитъ звукъ; нѣкоторымъ вибраціямъ эѳира принадлежитъ свѣтъ". Словомъ, количественное различіе превращается въ качественное не въ самомъ предметѣ, а въ отношеніяхъ предмета къ ощущающему субъекту. Явленіе потому и есть явленіе, что оно есть продуктъ сложный; именно, его факторы даны съ одной стороны въ предметѣ наблюдаемомъ, а съ другой въ формахъ воззрѣнія и представленія наблюдающаго духа. Поэтому крайне странно изъяснять качества этого духа изъ внѣшнихъ явленій, которыя сами, поколику они суть явленія, условлены этими качествами. Превращеніе количественныхъ разностей въ качественныя вовсе не изъясняетъ того, какимъ образомъ движеніе нерва превращается въ ощущеніе; напротивъ оно само изъясняется только изъ натуры и формы нашихъ ощущеній и представленій: внѣ этихъ формъ воззрѣнія и представленія, количество никакимъ образомъ не превратится въ качество; оно только будетъ большее или меньшее количество, скорѣйшее или медленнѣйшее движеніе; чтобы перейдти ему изъ этого математическаго элемента въ качества теплоты, цвѣта, звука и т. д., необходимъ чувствующій и представляющій субъектъ, въ средѣ котораго совершается это превращеніе.....
   "Торжество естествознанія состоитъ въ томъ, что по даннымъ явленіямъ въ предметѣ оно опредѣляетъ изъ началъ логическихъ его будущія состоянія и будущія измѣненія. Это знаніе будущаго было бы не возможно, еслибы въ предметѣ не было логическаго перехода отъ одного изъ его состояній къ другому. Бездна, которая отдѣляетъ въ предметѣ одно качество отъ другаго, лежитъ не въ самомъ предметѣ, а въ васъ, въ формахъ вашего чувственнаго воззрѣнія. Между свѣтомъ и звукомъ, между краскою и тономъ нѣтъ ничего сходнаго, разстояніе между этими качествами безконечное. Но причиною этого ваше ухо и вашъ глазъ, которые такъ оригинально отвѣчаютъ на внѣшнія впечатлѣнія, а не самыя вещи, производящія эти впечатлѣнія. Количественныя разности, происходящія въ вещахъ, которыя раждаютъ въ нашей душѣ эти ощущенія, суть разности соизмѣримыя, подходящія подъ общій законъ и стоящія между собою въ логическихъ. отношеніяхъ сходства и противоположности, цѣлаго и частей, общаго и частнаго, основанія и слѣдствія, и т. д. Итакъ вообще природа имѣетъ логику, какъ и духъ имѣетъ ее, и именно въ явленіяхъ природы открывается умъ математическій: Богъ создалъ ее мѣрою, числомъ и вѣсомъ. Съ этой опредѣленной стороны она и изслѣдывается естественными науками. Но чтобы понять міръ явленій въ его полнотѣ и его глубочайшей истинѣ, вы должны взять еще въ разчетъ умъ самосознанный, который открывается уже не въ матеріи, а въ духѣ. Такъ вы получите философское знаніе о мірѣ явленій, которое будетъ отлично отъ знанія наукъ естественныхъ. Если вообще, какъ мы видѣли, духъ переводитъ явленія природы на свой особенный языкъ, то съ другой стороны самосознанный умъ его выправляетъ и истолковываетъ чувственныя воззрѣнія сообразно съ высшими интересами истины, или. какъ говорятъ, сообразно съ своими метафизическими предположеніями о существѣ міра явленій. Кажущимся пробѣламъ и перерывамъ въ развитіи явленій природы онъ противопоставляетъ начало непрерывности развитія, и только отъ этого мы можемъ подчинять внѣшнія явленія законамъ математическимъ. Неспокойный и неудержимый потокъ явленій онъ задерживаетъ и смыкаетъ понятіями субстанціи, вещи, причины, основанія, и т. д. Но такъ же мы видѣли, что свѣтъ принадлежитъ не атомамъ, какъ такимъ, а ихъ отношенію къ духу; звукъ принадлежитъ не дрожащему тѣлу, какъ такому, а его взаимодѣйствію съ духомъ; всѣ качества природы, которыя даютъ ей прелесть и красоту живаго гармоническаго созданія, не составляютъ привилегіи мертвой и не мыслящей матеріи, они существуютъ въ точкѣ встрѣчи матеріи и духа. Итакъ, если нѣкоторые философы учили, что человѣческій духъ есть смыслъ природы, то это предположеніе не имѣетъ въ себѣ ничего, противнаго общеизвѣстнымъ опытамъ. Въ химической лабораторіи вы встрѣтите такіе матеріальные элементы, которые нигдѣ не существуютъ отрѣшенно и сами по себѣ, безъ опредѣленнаго сочетанія съ другими элементами. Когда вы говорите о матеріи, какъ она есть сама въ себѣ, то вы дѣлаете такое же отвлеченіе, существующее только въ абстрактной мысли. Уже древніе философы приходили къ убѣжденію, что такая чистая матерія, отрѣшенная отъ идеальныхъ опредѣленій, которыхъ содержаніе мы знаемъ только изъ глубины нашего духа, есть ничто, небытіе (μή ὅν). Если Аристотель училъ, что видѣніе есть форма всего видимаго, мышленіе есть форма всего мыслимаго; то эти положенія, которыя всегда будутъ обозначать истинно-философскую точку зрѣнія на міръ явленій, можно коротко выразить такъ: духъ съ своими формами воззрѣнія и познанія есть начало, изъ котораго должно изьяснять внѣшнее, а не наоборотъ; смыслъ внѣшнихъ явленій можетъ быть разгаданъ только изъ откровеній самосознанія, а не наоборотъ. На этомъ началѣ во всѣ времена стояла философія, и вотъ почему она не чувствовала нужды праздно повторять то, о чемъ и безъ нея знаютъ "медицина, физіологія и химія".
   "Конечно метафизикѣ предлежатъ на этомъ пути затрудненія, которыя для многихъ кажутся непреодолимыми. Мы не будемъ касаться здѣсь этихъ затрудненій. Мы только хотѣли показать на основаніи опытовъ, что изъяснять духовное начало изъ матеріальнаго нельзя, потому что самое это матеріальное начало только во взаимодѣйствіи съ духомъ есть таково, какимъ мы знаемъ его въ нашихъ опытахъ.

(До слѣд. No.)

"Русскій Вѣстникъ", т.32, 1861

   
μή ὅν
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru