Каченовский Михаил Трофимович
От Киевского жителя к его другу

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Отъ Кіевскаго жителя къ его другу.

(Продолженіе.)

   "Доселѣ древніе служатъ намъ образцами. Никто не превзошелъ Ливія въ красотѣ повѣствованія, Тацита въ силѣ: вотъ главное!" Парижскіе перелагатели здѣсь опять сбились; personne n'а surpassé Tite-Live pour la beauté des narrations, ni Tacite pour Іа force de pensées; силу приписали они Мыслямъ, думая, что сила повѣствованія есть нѣчто отдѣльное отъ красоты повѣствованія, и забывши, что повѣствованіе тѣмъ бываетъ прекраснѣе, чѣмъ болѣе имѣетъ въ себѣ силы. Но ето бездѣлица; а вотъ за что сержусь я на Фюрси-Лесне и Жюльеня. Читай далѣе: "Знанія всѣхъ правъ на свѣтѣ, ученость Нѣмецкая, остроуміе Вольтерово, ни самое глубокомысліе Макіавелево въ историкѣ не замѣняютъ таланта изображать дѣйствія." Французы переводятъ: la connaissance du droit publique (?) la plus vaste érudition, la sagacité judicieuse et la brillante imagination, d'un Voltaire, ni même la profonde subtilité d'un Machiavel, ne peuvent compenser dans l'historien le talent de bien peindre les faits. Французская гордость не разсудила за благо упомянуть объ учености нѣмецкой! Нѣтъ, милостивые государи! не обширнѣйшая, а именно Нѣмецкая ученость важна для Русскаго историка. Признательный Авторъ не скрываетъ, кому онъ обязанъ всѣмъ тѣмъ, что объяснено въ древней нашей Исторіт; онъ очень знаетъ, что неимѣвши такихъ предшественниковъ; каковы на примѣръ Байеръ, Шиллеръ, Тунманнъ, Штриттепъ, а особливо знаменитый А. Шлецеръ, намъ очень мудрено было бы предпринять путешествіе ко храму Исторіи; и теперь еще путь къ нему безпрестанно углаживается учеными Германцами. Тебѣ извѣстны почтенные труды Круга, Лерберга, Еверса, сихъ иноплеменныхъ соотечественниковъ нашихъ, учености которыхъ самъ исторіографъ отдаетъ должную справедливость {Густавъ Еверсъ, нынѣ Ректоръ Дерптскаго Университета, въ превосходныхъ Критическихъ своихъ розысканіяхъ (Кritisch, Vorarbeit, etc.) признаетъ древнихъ Руссовъ нашихъ не Скандинавскими, но Козарскими Варягами. Мысль ета съ непривычки всякому покажется весьма странною; но... совѣтуемъ внимательно прочитать книгу почгеннаго Еверса. Исторіографъ (1 изд. T. I, 509, несоглашаяся съ нимъ, чтобы Варяги были Козары, спрашиваетъ: "Варяги на исходѣ XII вѣка имѣли торговлю и церковь въ Новѣгородѣ: скажетъ ли г. Еверсъ, что сіи купцы и сія Церковь были Козарскіе?" Станемъ отвѣчать вмѣсто Еверса: "Етаго я не скажу: всѣмъ внимательно читавшимъ мои Критическія розысканіи извѣстно, что я нашелъ въ Исторіи не однихъ только Скандинавскихъ Варяговъ, но еще и Варяговъ Козарскихъ; слѣдственно въ Новѣгородѣ церковь могла принадлежать, и въ самомъ дѣлѣ принадлежала первымъ, о чемъ я именно упомянулъ въ моей краткой Исторіи (Geschichte der Russen I, 132), вышедшей въ свѣтъ гораздо прежде Исторіи Государства Россійскаго." Рдр.}. Несмотря на то Французамъ, да еще и переводчикамъ Исторіи нашей, тяжело было упомянуть о Нѣмецкой учености! Они боялись напомнить о заслугахъ Нѣмцовъ касательно исторической критики. Таковы-то господа Французы! Мнѣ самому случалось отъ нѣкоторыхъ слышать, что Шлецеръ ничего не смыслилъ въ нашей Исторіи, что одни только невѣжды полагаются на его розысканія. Статься можетъ, и Парижскіе перелагатели, будучи того же мнѣнія и почитая Леклерка и Левека великими людьми въ литтературѣ нашей Исторіи, умолчали о Нѣмецкой учености.
   "Не подражай Тациту, но пиши, какъ писалъ бы онъ на твоемъ мѣстѣ -- есть правило Генія." Правило сіе показалось въ Парижѣ столь мудренымъ, что господа переводчики рѣшились поставить: Ne cherche pas à copier Tacite, не старайся nepeписывать Тацита! То есть, не дѣлай того, что сдѣлалъ упоминаемый насмѣшникомъ Лукіаномъ {Въ Трактатѣ: Πως δει ιστοριαν συγραφειν.} какой-то Креперій Кальпурніанъ, которой, принявшись сочинять Исторію войны между Римлянамии и Парѳянами, списалъ почти отъ слова до слова Ѳукидида, перемѣнивши только названія земель, дѣйствующихъ лицъ и народовъ! Признаюсь тебѣ, предложенное выше правило и для меня показалось бы нѣсколько темнымъ, еслибъ неслѣдовало тотчасъ и объясненіе, въ чемъ не должно подражать Тациту. Чтожъ! его-то Французы и пропустили мимо! Почтенный Авторъ не совѣтуетъ вставлять въ разсказъ нравственныя апофѳегмы, какъ то дѣлывалъ Римскій Историкъ. Апофѳегма, тебѣ извѣстно, есть краткое остроумное изреченіе, то же что сентенція. Читай въ Предисловіи: "Историкъ разсуждаетъ только въ объясненіи дѣлъ, тамъ, гдѣ мысли его какъ бы дополняютъ описаніе. Замѣтимъ, что сіи апофѳемы бываютъ для основательныхъ умовъ или полу-истинами, или весьма обыкновенными истинами, которыя неимѣютъ большой цѣны въ исторіи, гдѣ ищемъ дѣйствій и характеровъ. Искусное повѣствованіе есть долгъ бытописателя, а хорошая отдѣльная мысль даръ: читатель требуетъ перваго и благодаритъ за второе, когда уже требованіе его исполнено. Не такъ ли думалъ и благоразумный Юмъ, иногда весьма плодовитый въ изъясненіи причинъ, но до скупости умѣренный въ размышленіяхъ?" Вѣроятно, Французамъ непонравилось, что здѣсь краткія остроумныя изреченія смѣшиваются съ размышленіями: излишество первыхъ въ самомъ дѣлѣ показывало бы только ребяческій вкусъ историка; но размышленія необходимы: безъ нихъ Тацитъ и Юмъ непоказали бы своего глубокомыслія, не получили бы права на титло Философовъ-Историковъ {As he (Tacitus) is profound in reflexion, so he is striking in description, and pathetic in sentiment. The philosopher, the poet and the historian, all meet in him. Blair.}. Гюмъ, или Юмъ, думаю вмѣстѣ съ описателемъ жизни его во Французскомъ Словарѣ Историческомъ {Nouv. Diction. Hist. Lion. 1804 T. VI, p. 339.}, нетолько не скупъ на размышленія, но особенно достоинъ примѣчанія по безпристрастію своему и по мудрости размышленій.
   И слѣдующаго нѣтъ въ переводѣ: "Историкъ (Юмъ), коего мы назвали бы совершеннѣйшимъ изъ Новыхъ, если бы онъ не излишно чуждался Англіи, не излишно хвалился безпристрастіемъ! Въ Ѳукидидѣ видимъ всегда Аѳинскаго Грека, въ Ливіи всегда Римляна, и плѣняемся ими и вѣримъ имъ. Чувство: мы, наше оживляетъ повѣствованіе." Здѣсь, наконецъ, узнаемъ, что именно есть хорошаго въ Ѳукидидѣ и въ Ливіи: они плѣняютъ насъ живымъ своимъ чувствомъ любви къ отечеству!
   Любовь къ отечеству, другъ мой, есть долгъ гражданскій, долгъ священнѣйшій и столько же приятный для души благородной; безпристрастіе же, есть первый, важнѣйшій, непремѣнный долгъ бытописателя. Я хочу знать о происшествіяхъ, объ историческихъ лицахъ описываемой страны, а совсѣмъ не о томъ, гдѣ родился историкъ, и до какой степени любитъ онъ свое отечество, Чувства души его для меня постороннее дѣло, когда читаю его твореніе, когда ищу въ немъ истины. Требую отъ историка, чтобы онъ показывалъ мнѣ людей такими точно, какими они дѣйствительно были; а полюблю ли ихъ, или нѣтъ, одобрю ли ихъ мысли, ихъ поступки, или напротивъ -- еще уже до меня, не до него касается. Ѳуклдидъ, Аѳинскій Грекъ, описывалъ дѣла современныя, дѣла, въ которыхъ и самъ принималъ участіе; Гюмъ повѣствуетъ о происшествіяхъ давно минувшихъ. Ливій, писавшій единственно для римлянъ, которые вообще мало заботились о варварскихъ своихъ сосѣдахъ, одинаково повѣствуетъ о правленія какъ Царей, такъ и Консуловъ, нескрываетъ удачь и неудачь Римскаго народа, рисуетъ картины, даже иногда разсуждаетъ, подобно Англійскому бытописателю. Не знаемъ, какими красками изображалъ онъ современныя происшествія, ибо послѣднія книги его поглощены временемъ; но намъ извѣстно, что Августъ называлъ его значительнымъ именемъ Помпеянца, но безъ умышленной укоризны въ приверженности къ партіи любителей свободы республиканской. Какъ бы то ни было, Ѳукидидъ имѣлъ въ виду только Греческихъ читателей, Титъ Ливій только Римскихъ: въ наше время написанное въ Англія читаютъ въ Россіи, и что выходитъ въ свѣтъ въ Европѣ, то спустя три мѣсяца переводятъ въ Америкѣ или въ Англіи. Сколько побудительныхъ причинъ къ безпристрастію, которое впрочемъ и древними: вмѣняется въ непремѣнную обязанность историку! Еще скажу: любовь къ отечеству въ Историкѣ есть дѣло постороннее важной его должности, ни мало непрепятствующее быть справедливымъ. Священное, сладостное чувство сіе направляетъ желанія и поступки наши къ цѣли общаго блага! Въ этомъ состоитъ польза его -- и довольно. Одушевленный любовію къ отечеству служитель правосудія называетъ доброе добрымъ, злое злымъ, и каждому опpeдѣляетъ достойное возмездіе -- для пользы общественной; обнаруживать же оное господствующее чувство тогда было бы не у мѣста. Теперь ты догадаешься, почему парижскіе перелагатели сочли ненужнымъ выпущенное ими мѣсто изъ Предисловія.
   Слѣдующее находится въ переводѣ: "Обращаюсъ къ труду моему. Не дозволяя себѣ "никакого изобрѣтенія" такъ и по-французски: aucune invention "я искалъ выраженія въ умѣ своемъ, а мыслей единственно въ памятникахъ." Жаль, очень жаль, что во многихъ памятникахъ мысли донынѣ остаются еще тусклыми! "Искалъ духа и жизни въ тлѣющихъ хартіяхъ;" у Французовъ, будемъ справедливы, еще краснорѣчивѣе: dans la poussière des anciennes chroniques rongées par les vers -- какая вѣрная картина! "желая преданное намъ вѣками соединитъ въ систему, ясную стройнымъ сближеніемъ частей," и далѣе. Но слѣдующія строки, незнаю почему, не полюбилисъ господину Фюрси и его товарищу: "Прилѣжно истощая матеріалы древнѣйшей Россійской Исторіи, я ободрялъ себя мыслію, что въ повѣстнованіи о временахъ отдаленныхъ есть какая-то неизъясненная прелесть для нашего воображенія: тамъ источники Поэзіи! Взоръ нашъ, въ созерцаніи великаго пространства не стремится ли обыкновенно -- мимо всего близкаго, яснаго -- къ концу горизонта, гдѣ густѣютъ, меркнутъ тѣни и начинается непроницаемость?" Благосклонные переводчики вѣроятно охотнѣе разсматриваютъ предметы близкіе и ясные, нежели самыя отдаленныя, на краю горизонта мелькающія тѣни: по сему они и незахотѣли воспользоваться остроумнымъ уподобленіемъ матеріаловъ древнѣйшей Россійской исторіи концу горизонта. Ежели этой догадки моей ты не одобришь, вотъ другая; выбери себѣ любую. Источники Поезіи, подумали Французы, въ древнѣйшей Исторіи Руссійской и мутны и весьма скудны; ибо Русскія, подобно Римлянамъ, почти совсѣмъ неимѣютъ баснословнаго времени, которое имъ собственно принадлежало бы, какъ имѣли его Греки. Если бы въ самомъ дѣлѣ тамъ были источники Поезіи; то досужіе поеты ихъ (подумалъ Фюрси, бывшій въ Россіи, и слѣдственно свѣдущій о житьѣ бытьѣ нашихъ поетовъ) не ходили бы съ ушатами своими къ Иппокренѣ и Кастальскому потоку. Источниковъ Поезіи искать должно въ истинномъ или вымышленномъ мірѣ, но въ мірѣ извѣстномъ какъ самимъ пѣвцамъ, такъ и ихъ слушателямъ, въ мірѣ, гдѣ мелькаютъ хотя не ясныя тѣни, но всѣми знаемыя и для всѣхъ интересныя по своей красотѣ, но могуществу, по качествамъ и приключеніямъ. Таковы божества и герои Греческіе, прославленные пѣвцами: милліоны людей, вѣрили бытію ихъ и восхищались изображеніями ихъ дѣяній. Въ трагедіяхъ Сумарокова, у Хераскова, находимъ знакомыя вамъ имена лицъ и мѣстъ, но мало видимъ подробностей, которыя былибы всѣмъ извѣстны. Наши творцы творили только для самихъ себя. Вѣкъ подобный нашему неблагоприятствуетъ изобрѣтенію системъ баснословныхъ, и ходить за край горизонта къ столь скуднымъ источникамъ было бы трудиться по пустому.

(Оконч. въ слѣд. книжкѣ.)

------

   [Каченовский М.Т.] От Киевскаго жителя к его другу: (Продолжение) // Вестн. Европы. -- 1819. -- Ч.104, N 5. -- С.45-53.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru