Каменский Анатолий Павлович
Две любви

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повѣсть.
    Текст издания: журнал "Живописное Обозрѣніе", NoNo 23--27, 1899.

  

ДВѢ ЛЮБВИ.

Повѣсть.

I.

   Студентъ-математикъ Денисовъ, стройный и красивый блондинъ лѣтъ двадцати, лежалъ на кровати въ своей петербургской комнатѣ, темнымъ осеннимъ вечеромъ 189* г. и съ тоскою припоминалъ два послѣднихъ мѣсяца своей юности.
   Въ началѣ сентября онъ выѣхалъ изъ города К. Онъ ясно помнитъ моментъ, когда пароходъ, увозившій его вверхъ по Волгѣ, медленно отходилъ отъ пристани. Было темно -- часовъ двѣнадцать ночи. Дулъ рѣзкій вѣтеръ. Денисовъ стоялъ на палубѣ и смотрѣлъ на берегъ, на которомъ остались его родные и дѣвушка, которую онъ любилъ первою юношескою любовью. Онъ былъ въ смятеніи. Ему казалось, будто онъ чего-то не успѣлъ сдѣлать, чего-то не досказалъ, и ему страстно хотѣлось еще разъ, хоть на мгновенье, увидѣть родныхъ и "ее". Мысль, что онъ потерялъ ихъ изъ виду и что этого уже нельзя поправить, физическою болью сдавила его сердце. Пароходъ шумѣлъ колесами, огни города быстро убѣгали вдаль, пассажиры расходились по каютамъ. Мимо Денисова прошелъ матросъ въ синей рубахѣ и одну за другой потушилъ всѣ электрическія лампочки. Студента охватила темнота, а съ нею какъ бы увеличилась и свѣжесть ночи. Онъ отвернулъ воротникъ пальто и обошелъ кругомъ палубы, Онъ остановился на кормѣ у перилъ и простоялъ около часу въ какомъ-то испугѣ. Онъ все еще не сознавалъ, что случилось, и ему казалось страннымъ, что вотъ онъ стоитъ, не двигается, а его прежняя жизнь какъ-будто отходитъ отъ него вмѣстѣ съ роднымъ берегомъ.
   Весь слѣдующій день онъ бродилъ по пароходу и никакъ не могъ примириться съ разлукой. Знакомыхъ не нашлось, читать не хотѣлось, и Денисовъ сѣлъ за письмо къ "ней". Мысли путались. Студентъ думалъ, что напишетъ много, но тоска оказалась неопредѣленной и тупой, неподдающейся описанію. Денисовъ бросилъ перо...
   Потомъ незамѣтно спустился вечеръ -- тихій, свѣжій и ясный, полный грустной поэзіи, Волга чуть-чуть рябила, берега были далеко, вода казалась съ одной стороны свѣтло-сѣрой, съ металлическимъ отблескомъ, а съ другой -- синеватой и темной, какъ чернила. Тишина, ровное движеніе парохода, водная гладь, поблѣднѣвшее небо наполнили сердце Денисова томительными думами. Скоро совсѣмъ стемнѣло, и пароходъ пошелъ близко-близко отъ нагорнаго берега. Плавно поднялась луна, Денисовъ сидѣлъ на кормѣ и чувствовалъ, какъ его мысли становятся расплывчатыми и застываютъ. Отраженіе берега рѣзкой и темной полосой двигалось по водѣ которая казалась въ этомъ мѣстѣ мрачною бездной. Отъ грустнаго взора Денисова убѣгали блестящія, зеленоватыя волны. Денисову чудилось, что вмѣстѣ съ ними отъ него убѣгаетъ и его счастье... Потомъ воспоминанія -- сладкія и трогательныя, тоскливыя и радостныя -- цѣлымъ роемъ пронеслись въ мозгу, мучительною болью отозвались въ груди...
   Дня черезъ два, въ вагонѣ, ему стало еще тяжелѣе; онъ ощущалъ почти физическое страданіе; его душа металась и стонала. Часто, уже ночью, Денисовъ выходилъ на платформу. Мимо него въ смутныхъ и призрачныхъ очертаніяхъ проносились ели и сосны. Поѣздъ то мчался по дну оврага покрытаго высокой травой, то мгновенно оказывался на вершинѣ крутой насыпи, и деревья виднѣлись уже далеко внизу, точно провалились. Цѣлые снопы крупныхъ и красныхъ искръ неслись надъ полотномъ, между буферами. Небо было чистое и глубокое. Серебряный мѣсяцъ отдѣлился и плылъ навстрѣчу. Пахло цвѣтами, землею и хвоей, Денисовъ прислушивался къ правильному постукиванію колесъ, которыя, казалосъ, пѣли ему грустную пѣсню разлуки съ любимой дѣвушкой, засыпая, онъ слышалъ ея голосъ, а въ монотонномъ шумѣ поѣзда ему чудились ея рыданія...
  

II.

   Въ Петербургѣ онъ зажилъ, какъ и въ первый годъ, тоскливой, безцвѣтною и однообразною жизнью. Каждый день одно и то же. Утромъ, часовъ въ восемь, онъ поднимался съ постели и встрѣчалъ мрачный и унылый сѣверный день; одѣвался, пилъ чай, проходилъ узкимъ неосвѣщеннымъ корридоромъ мимо комнатъ хозяевъ, отворялъ дверь на лѣстницу и, спускаясь на площадку четвертаго этажа, нервно и досадливо прислушивался къ звонкому громыханію дверного крючка, ударявшагося о стѣну...
   Почти каждый день шелъ дождь. Фонтанка, мутно-свинцоваго цвѣти, была застлана туманною мглою, похожей на дымъ. Люди шли озабоченные, сердитые, толкались съ какою-то злобою. Каждый точно ненавидѣлъ все окружающее. Ни одного веселаго лицо, ни одной улыбки. Дальше -- Невскій, съ его ожесточающимъ движеніемъ и шумомъ -- настоящій базаръ показной и раздутой роскоши, еще болѣе холодные люди, тупое и сытое выраженіе на лицахъ, праздное любопытство безъ капли участія.
   До трехъ часовъ лекціи -- безчисленное множество формулъ, выводовъ, длинныхъ и утомительныхъ выкладокъ, поражавшихъ Денисова своею искусственностью.
   Возвращался студентъ уже въ сумеркахъ, поднимался по лѣстницѣ, съ тоскою заглядывая наверхъ уже со второй площадки. Передохнувъ у двери, Денисовъ входилъ въ квартиру, ощупью пробирался по корридору въ свою комнату, привычнымъ движеніемъ находилъ на столѣ свѣчу и спички и, засвѣтивъ огонь, стучалъ на кухню, чтобы дали обѣдать. Обѣдалъ поспѣшно, хотя торопиться было некуда. Потомъ ложился на кровать и предавался думамъ. Часовъ въ шесть, хозяйскій сынъ-гимназистъ начиналъ монотонныя и затасканныя упражненія на роялѣ, тянувшія Денисова за душу.
   Часто, когда одиночество особенно томило студента, онъ подходилъ къ окну, отворялъ форточку и, вдыхая холодный воздухъ, всматривался вдаль... Его окно случайно выходило не на дворъ, а на полъ-Петербурга. Онъ видѣлъ мрачные силуэты огромныхъ домовъ, угрюмыхъ, какъ могильные памятники, ряды освѣщенныхъ фабричныхъ оконъ. Неподалеку смутно рисовалось большое зданіе съ единственнымъ освѣщеннымъ окномъ нижняго этажа. Одинокое окно, полузакрытое занавѣской, который разъ напоминало Денисову о родномъ домѣ, и ему становилось невыносимо грустно. А тамъ какой-нибудь фабричный или паровозный свистокъ -- отдаленный, протяжный, мучительно замирающій, схватывалъ за сердце, и Денисовъ нерѣдко рыдалъ, прижавшись лицомъ къ холодному стеклу.
   У него былъ всего одинъ близкій человѣкъ въ Петербургѣ, другъ и товарищъ по гимназіи, студентъ-то технологъ Будаговъ. У Будагова Денисовъ сошелся еще съ другимъ технологомъ Хачатрянцемъ. Оба по временамъ заходили къ нему, но не надолго, такъ какъ были завалены работой.
  

III.

   Денисову было душно въ Петербургѣ. Онъ чувствовалъ себя задавленнымъ этимъ тяжелымъ каменнымъ колоссомъ. Его не тянуло на улицу, и онъ цѣлыми часами лежалъ на кровати, вспоминая милую провинцію, добрыхъ я отзывчивыхъ людей, съ ихъ причудами и странностями, но мягкимъ и участливымъ сердцемъ.
   Чаще всего Денисовъ думалъ о "ней". Онъ хорошо помнилъ послѣднее лѣто, роскошные, тихіе вечера и теплыя, лунныя ночи, когда онъ впервые подружился съ своей Наташей. Они сидѣли на скамейкѣ у тополей на берегу рѣчки. Денисовъ держалъ Наташу за руку, а она потихоньку, понуривъ голову, высказывалась. Она говорила о "немъ", о другомъ студентѣ, товарищѣ Денисова, Плетневѣ. Этотъ красавецъ брюнетъ съ жгучимъ и пристальнымъ взоромъ овладѣлъ ея помыслами, затуманилъ ея голову, покорилъ ея сердце. Она не скрывалась передъ Денисовымъ. Ей нужно было кому-нибудь высказаться. Что она можетъ сдѣлать, когда она потеряла надъ собою волю, бредитъ Плетневымъ, когда его неумолимый образъ стоитъ передъ ней и манитъ за собою?
   Наташа говорила это наивнымъ тономъ, почти со слезами и совсѣмъ по-дѣтски топала ножкой. А Денисовъ не столько слушалъ се, сколько любовался ею.
   -- Скажите, Николай Петровичъ, развѣ это грѣшно, что я полюбила?-- спрашивала Наташа,
   И Денисовъ невольно отвѣчалъ;
   -- Да развѣ можетъ быть грѣшно то, что вы думаете или дѣлаете?!
   -- Нѣтъ, я сама чувствую, что это не хорошо... Я все думаю только о немъ одномъ, ночей не сплю... если бы вы знали, что я испытываю! Знаете,-- прибавила она шепотомъ,-- онъ недавно... поцѣловалъ меня, а потомъ, обнялъ и сказалъ, что увезетъ меня въ Москву.
   Тогда Денисовъ понялъ, чего добивается этотъ безшабашный повѣса, настоящій цыганъ, еще въ гимназіи слывшій за Донъ-Жуана. И онъ со всею пылкостью, съ юношескимъ увлеченіемъ, сталъ разочаровывать Наташу, открывать ей глаза на Плетнева.
   Уже въ тотъ вечоръ ея лицо покрыла задумчивость, и она, прощаясь съ Денисовымъ у калитки своего дома, проговорила:
   -- Я вижу, что вы мнѣ много правды сказали, Николай Петровичъ! Я многаго не понимала, о многомъ не подумала... Спасибо вамъ.
   Ему не хотѣлось выпускать ея руку изъ своей. Онъ смотрѣлъ въ ея большіе синіе глаза, въ которыхъ отражалась луна, на ея легкое бѣлое платье, чувствовалъ ея близость, а отъ рѣки несло свѣжестью, прянымъ ароматомъ тополя и лоха... Съ этой минуты онъ полюбилъ Наташу, и черезъ недѣлю, на площадкѣ старой деревянной церкви, она рыдала у него на груди, онъ цѣловалъ ее и тоже плакалъ, какъ ребенокъ, отъ счастья. Они поклялись другъ другу въ вѣчной любви.
   Потомъ начались свиданія и вечернія прогулки вдвоемъ на Волгу. Денисовъ видитъ, какъ сейчасъ, эту розовую даль, съ едва замѣтной линіей горизонта, видитъ прозрачныя неподвижно повисшія въ воздухѣ облачка, верхушки мачтъ, густую и темную зелень порта, сочную и блестящую траву, спокойный прудѣ, съ маленькими корабликами посрединѣ.
   Скоро начались и страданія. Прошли первыя жаркія клятвы, нескончаемые разговоры о любви, наступили сомнѣнія. И Денисовъ уже тогда начиналъ понимать, какою цѣной пріобрѣтается счастіе.
   И теперь, въ Петербургѣ, вдали отъ Наташи, его терзали эти сомнѣнія, это отсутствіе глубокой вѣры, малодушіе и нетерпѣніе. Онъ убѣждалъ себя, успокоивалъ, какъ могъ, смѣялся надъ собою, и все же страдалъ.
   Въ одну изъ такихъ минутъ онъ писалъ Наташѣ:
   "Дорогой другъ мой, ангелъ мой! Если бы ты знала, какъ болитъ мое сердце и какая это ноющая, тоскливая боль. Умъ воспаленъ отъ постоянной мысли о тебѣ, душно какъ-то, тяжесть налегла какая-то, думать ни о чемъ не хочется, а передъ глазами -- ты. Я вижу твое лицо, и мнѣ становится стыдно за себя, я гадокъ себѣ... Помоги мнѣ, родная! Я все не могу привыкнуть къ разлукѣ и теряю вѣру въ наше будущее. Наташа! вѣдь я знаю, какъ ты любишь меня, вѣдь мы клялись... и все-таки... Помнишь, я говорилъ тебѣ, что даже самое огромное счастье -- въ то же время величайшая пытка, и я переживаю эту пытку. Зачѣмъ мы не вмѣстѣ? Ты не знаешь, какъ ты дорога мнѣ. Ты не чувствуешь, что сейчасъ со мной. Я готовъ вотъ этотъ листокъ бумаги, на которомъ пишу, изорвать въ клочки, волосы рвать на себѣ, убить себя. Господи! какъ ужасны муки невѣрія!..
   "Наташа моя, Наташа! Я помню, какъ ты смотрѣла на меня въ такія минуты своими свѣтлыми ангельскими глазами. Мнѣ легко становилось, я все забывалъ и вѣрилъ. Я видѣлъ свою низость, я чувствовалъ твой укоръ. Слушай, напиши мнѣ письмо, любишь-ли ты, вѣришь-ли, спокойна; ручаешься? Приласкай меня, дурака, пожалѣй меня, запрети мнѣ мучиться..."
   Денисовъ скоро получилъ отвѣтъ -- встревоженный, страстный, умоляющій. Онъ вновь пережилъ приливъ свѣжаго, беззавѣтнаго и чистаго счастья.
   Потомъ опять начались страданія.
   Денисовъ ходилъ къ Будагову, читалъ ему Наташины письма, нылъ, почти плакалъ.
   -- Послушай,-- говорилъ технологъ,-- вѣдь она любитъ тебя, какого тебѣ еще рожна нужно?
   -- Не могу я, Степанъ, не могу -- силъ нѣтъ. Когда я съ ней былъ, мнѣ лучше было. А теперь я не вижу ея, почти не представляю себѣ, не знаю каждаго ея шага... Ты понимаешь, самая разлука мнѣ кажется какимъ-то обманомъ... измѣной. Маѣ нужна постоянная близость.
   -- Такъ поѣзжай въ К. и женись на ней.
   -- Ты хорошо знаешь, Степанъ, что это пока невозможно,
   -- Эхъ ты! кляча!-- шутилъ Будаговъ.
   -- Да, тебѣ легко говорить -- ты никогда не былъ влюбленъ.
  

IV.

   Однажды, уже въ ноябрѣ, къ нему зашелъ Хачатрянцъ, Денисовъ, съ первыхъ словъ, началъ жаловаться на свое мучительное состояніе.
   На другой день, съ самаго утра, студенты искали себѣ комнату, чтобы поселиться вдвоемъ.
   Подходящая, довольно большая комната отыскалась скоро на Садовой, во дворѣ огромнаго дома, занятаго почти одними складами и мастерскими. Денисовъ и Хачатрянцемъ поднялись во второй этажъ по довольно чистой лѣстницѣ и позвонили у двери, на которой была прибита мѣдная дощечка съ надписью:

Ольга Ивановна
Брагина.
Акушерка.

   Имъ отворила сама хозяйка. Она оказалась очень молодой особой съ медлительными движеніями и груднымъ пѣвучимъ голосомъ. Она была хороша собою и съ перваго взгляда понравилась студентамъ. Когда Денисовъ далъ ей задатокъ вмѣстѣ съ визитной карточкой и сказалъ, что они переѣдутъ вечеромъ, она проговорила, растягивая каждое слово:
   -- Ну вотъ и прекрасно -- чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше... я очень рада, что у меня будетъ молодежь.
   Она показалась Денисову ребенкомъ съ манерами взрослой женщины. Она была слишкомъ миніатюрна, свѣжа и моложава въ сравненіи съ той солидностью и сдержанностью, которыя сквозили въ ея словахъ и движеніяхъ. На ней былъ широкій бумазейный капотъ сиреневаго цвѣта, съ тонкими кружевами у ворота. Руки были нѣжны и бѣлы.
   Вечеромъ, часовъ въ восемь, Денисовъ переѣхалъ на новую квартиру.
   Онъ внесъ съ помощью дворника свои вещи. Пожилая прислуга зажгла стѣнную лампу и удалилась.
   Денисовъ нервно, въ радостномъ возбужденіи, ходилъ по комнатѣ, осматривалъ ея стѣны съ темными обоями, олеографіи въ черныхъ и позолоченныхъ рамахъ, фотографическія карточки, этажерку съ маленькими статуэтками изъ терракоты и краснымъ кувшиномъ съ надписью: "Ялта". Мебель была легкая, рѣзная, малиноваго бархата. На окнахъ висѣли тяжелыя занавѣски, красиво и небрежно подобранныя шнурами...
   Денисовъ сѣлъ къ столу. За стѣной слышались легкіе шаги. Въ комнату Ольги Ивановны вела дверь, наполовину заставленная шкапомъ. Шкапъ стоялъ пока пустымъ и усиливалъ звуки. Денисовъ слышалъ, какъ хозяйка сказала въ кухню своимъ протяжнымъ голосомъ:
   -- Вѣра! поставьте самоваръ.
   Денисову становилось весело. Онъ отворилъ дверь въ корридоръ, постоялъ на порогѣ. Слышалъ, какъ Ольга Ивановна выходила зачѣмъ-то въ кухню и какъ прислуга трясла уголья въ самоварѣ. Къ корридорѣ чувствовался легкій, почти неуловимый запахъ. Онъ напоминалъ о присутствіи женщины и чуть-чуть кружилъ голову. Онъ какъ бы исходилъ отъ стѣнъ, отъ каждаго предмета. Денисовъ увидалъ на вѣшалкѣ нѣсколько платьевъ. Онъ подошелъ, потрогалъ ихъ и испыталъ странное, совершенно новое для него ощущеніе. Подъ руку попался тотъ самый сиреневый капотъ, въ которомъ хозяйка была утромъ. Онъ былъ мягкій и толстый, и какъ будто еще теплота осталась въ немъ.
   Денисову показалось, что онъ прикасается къ женщинѣ, и ему стало жутко.
   Онъ вернулся въ комнату и началъ думать объ Ольгѣ Ивановнѣ. Кто она такая? Живетъ одна, акушерка, слѣдовательно курсистка бывшая. Не побоялась пустить къ себѣ студентовъ, даже какъ будто обрадовалась. Но на лицѣ никакихъ признаковъ того вызывающаго, задорнаго выраженія, которымъ отличается большинство петербургскихъ женщинъ. Какъ она оригинально говорить, прямо смотритъ въ глаза и ходитъ медленно, точно плыветъ. Денисову вдругъ захотѣлось ее увидѣть. Онъ всталъ передъ зеркаломъ и поправилъ прическу... Потомъ вспомнилъ Наташу, какъ-то странно улыбнулся, выругалъ себя и пошелъ по корридору.
   Дверь въ комнату хозяйки была закрыта. Онъ тихо постучалъ и сейчасъ же услышалъ:
   -- Войдите.
   Ольга Ивановна сидѣла у стола въ глубокомъ креслѣ. Бронзовая лампа съ наряднымъ шелковымъ абажуромъ зеленовато золотистаго цвѣта бросала тѣнь на верхнюю половину ея лица, а нижняя -- съ яркими и выпуклыми губами, красиво закругленнымъ подбородкомъ -- была сильно освѣщена.
   Ольга Ивановна сказала:
   -- Ну здравствуйте, Николай Петровичъ! какъ вы устроились?
   Денисовъ сѣлъ напротивъ и отвѣчалъ:
   -- Что-же мнѣ было устраивать? переѣхалъ и все тутъ.
   Хозяйка что-то вышивала гладью. Денисовъ сталъ говорить о своей тоскѣ на старой квартирѣ, объ одиночествѣ, желаніи забыться и спасительномъ рѣшеніи жить вмѣстѣ съ Хачатрянцемъ. Она медленно подняла на него свои темные глаза и перестала работать.
   -- Вы тосковали? скучали? это въ Петербургѣ? по комъ же?
   -- По всему,-- сказалъ Денисовъ,-- по семьѣ, по городу, природѣ, друзьямъ...
   -- И еще навѣрное по "ннй"? не скрывайте.
   Видно было, что она сдерживаетъ улыбку.
   На ея щекахъ появились двѣ ямочки. Денисову сдѣлалось непріятно, но онъ спокойно отвѣчалъ:
   -- Можетъ быть, и по ней.
   -- А какой, должно быть, чудакъ вашъ пріятель,-- немного погодя сказала Ольга Ивановна.-- Онъ переѣхалъ за часъ передъ вами. Вбѣжалъ съ лампой въ рукахъ и пѣніемъ какого-то марша на своемъ комичномъ языкѣ. Затопалъ ногами по корридору что-то недолго возился въ комнатѣ, а потомъ влетѣлъ ко мнѣ, сказалъ: "здрасти" (она передразнила Хачатрница), взглянулъ поверхъ очковъ и объявилъ, что ночевать не будетъ дома и вернется утромъ... Посуетился на одномъ мѣстѣ и убѣжалъ, какъ угорѣлый.
   -- Это онъ къ Будагову, сказалъ Денисовъ.
   -- А кто такой Будаговъ?
   -- Это мой хорошій другъ,-- они занимаются вмѣстѣ.
   -- А-а... вашъ другъ, задумчиво произнесла она и потомъ прибавила:
   -- А легко сдѣлаться вашимъ другомъ?
   "Зачѣмъ она это спрашиваетъ?" мелькнуло въ головѣ у Денисова, и непріятное чувство снова шевельнулось въ груди. Онъ просто сказалъ:
   -- Спросите у моихъ друзей.
   Она засмѣялась. Студентъ увидѣлъ великолѣпные, ослѣпительной бѣлизны зубы. Канарейки, висѣвшіе въ клѣткѣ у окна, проснулись и слабо чирикнули -- сначала одна, потомъ другая. Ольга Ивановна положила работу на столь. Вѣра внесла маленькій самоваръ, потомъ подносъ со стаканомъ и чашкой. Денисовъ вопросительно поглядѣлъ на стаканъ. Хозяйка поймала его взглядъ:
   -- Мы будемъ пить чай вмѣстѣ? не правда ли?-- спросила она.
   Студентъ чувствовавъ, какъ ему становится хорошо и пріятно въ этой уютной полуосвѣщенной комнатѣ. Отъ самовара поднимался паръ и легкимъ облачкомъ тянулся у потолка, Ольга Ивановна перемывала посуду, звеня ложечками. Денисовъ всталъ и прошелся по комнатѣ. Потомъ сѣлъ и заговорилъ мягко и спокойно:
   -- Если бы вы знали, какъ мнѣ нравится ваша обстановка, Ольга Ивановна,-- сколько у васъ тутъ тихой и хорошей поэзіи.
   -- Неуже-е-ли?-- протянула она.
   -- Да,-- продолжалъ онъ,-- настоящая идиллія: эти канарейки, абажуръ, этотъ самоваръ, ваша работа...
   -- И я,-- съ улыбкой докончила Ольга Ивановна.
   Денисовъ немного смутился и сказалъ:
   -- Да, если хотите -- и вы.
   -- Нѣтъ, вы ошибаетесь,-- серьезнымъ и загадочнымъ тономъ произнесла она: -- вотъ познакомитесь покороче, перемѣните мнѣніе. Я очень дурная, очень злая.
   -- Ну это еще не бѣда.-- пошутилъ Денисовъ,-- лишь бы эта злость была красива.
   -- Ахъ, какой вы!.. погрозила она и подвинула къ нему стаканъ.
   -- Вотъ что, Ольга Ивановна,-- медленно отпивая чай, сказалъ Денисовъ,-- мнѣ хотѣлось бы съ самаго начала предложить вамъ, съ мѣста въ карьеръ, возможно простыя и дружескія отношенія. Вы молоды, должно быть, недавно кончили курсъ... мы слѣдовательно товарищи.
   Ольга Ивановна сдѣлала строгое лицо и проговорила:
   -- Однако, вы поспѣшны, милостивый государь! что вы хотите этимъ сказать? Я уже дѣятель на пользу человѣчества... я старше насъ, а вы совсѣмъ маленькій мальчикъ... Извольте быть почтительнѣй!
   Оба разсмѣялись и Денисовъ сказалъ:
   -- Ну это положимъ... сколько вамъ лѣтъ?
   -- А какъ вы думаете?
   -- Лѣтъ двадцать, самое большее.
   -- Не угадали,
   -- Сколько же?
   -- Подумайте.
   Студентъ пристально посмотрѣлъ на хозяйку. На ней было черное платье, оттѣнявшее матовую бѣлизну ея лица, красиво облегавшее плечи и грудь. Ея щеки были свѣжи и румяны. Пышные волосы, только слегка завитые, дѣлали ее похожей на подростка. "Сколько же,-- думалъ Денисовъ, неужели меньше?-- Девятнадцать?
   -- Нѣтъ.
   -- Восемнадцать?
   -- Господи! да вы меня совсѣмъ молодите, скажите прямо: десять, нѣтъ-съ, коллега, мнѣ цѣлыхъ двадцать шесть.
   -- Неужели? вырвалось у него.
   -- Правда, старуха?
   -- Что вы? да я вамъ, ей Богу, на десять лѣтъ меньше дамъ. Вы, должно быть, очень счастливы, если выглядите такой моложавой -- васъ совсѣмъ не старить жизнь...
   -- Да, я очень счастлива! рѣзко сказала она.
   Денисова изумилъ этотъ тонъ. Ему послышалась даже нотка горечи въ ея словахъ.
   -- Да, меня не старитъ жизнь,-- задумчиво продолжала она, и у ней странно заблестѣли глаза.
   Ему почему-то сдѣлалось неловко. Онъ спросилъ:
   -- У васъ есть родные?
   -- Есть, только не здѣсь.
   -- И сестры?
   -- И сестры тоже.
   -- Замужемъ?
   -- Одна замужемъ, а другія нѣтъ.
   -- А вы думаете выходить замужъ?-- шутливо спросилъ Денисовъ.
   -- Я?.. но я уже замужемъ!.. развѣ я вамъ не говорила?
   -- Какъ вы?-- опять невольно вырвалось у студента, и онъ совсѣмъ сконфузился. "Дуракъ!-- мысленно обругалъ онъ себя,-- что же въ этомъ удивительнаго?.. Она можетъ не жить съ мужемъ".
   Хозяйка засмѣялась.
   -- Да вы меня совсѣмъ за дѣвочку принимаете, Николай Петровичъ, это даже обидно... Ну вотъ знайте: я не только была замужемъ, но и овдовѣть успѣла.
   И Денисову она уже начала казаться другой. Ему стало съ ней уже не такъ свободно, какъ раньше. Онъ не находилъ, что сказать, и заговорилъ о провинціи, о Волгѣ, о семьѣ. Ольга Ивановна внимательно слушала. Когда онъ остановился, она медленно и протяжно по своему произнесла:
   -- Какой вы еще ю-у-ный.
   Девисовъ удивился и спросилъ;
   -- Это вы за что же?
   -- А такъ... видно, что вы еще совсѣмъ не знаете жизни.
   И она стала жаловаться на Петербургъ, на людей, на свое одиночество и скуку, на холодъ окружающаго. Она говорила съ такимъ разочарованіемъ, съ такой горькой досадой, что студентъ слегка оторопѣлъ.
   Они еще долго бесѣдовали. Денисовъ, съ каждой минутой, все больше и больше дивился опредѣленности и законченности ея сужденій. Въ нихъ слышалась жизненная опытность, иногда иронія. Одно казалось ему немного страннымъ. Ольга Ивановна какъ будто совсѣмъ не касалась себя. Денисову было неловко разспрашивать ее. Она говорила совершенно серьезнымъ тономъ, и Денисовъ думалъ, что она намѣренно отдаляетъ его отъ себя, даетъ понять что онъ въ сравненіи съ нею мальчикъ.
   Было уже за полночь, когда онъ пожелалъ ей спокойной ночи. Ольга Ивановна пожала ему руку своей мягкой и маленькой ручкой и сказала:
   -- Надѣюсь, наши бесѣды будутъ часто повторяться.
   Когда Денисовъ шелъ къ себѣ по корридору, а потомъ ложился спать, ему все еще чудился ея грудной пѣвучій голосъ. Она стояла у него передъ глазами съ красивой, словно немного сдержанной улыбкой, на устахъ... Онъ задремалъ. На мгновеніе ему мелькнулъ образъ Наташи, потомъ онъ увидалъ себя на пароходѣ, почувствовалъ легкую качку. Ему было хорошо и мирно. Изъ рубки вышла Ольга Ивановна и, качая головой, проговорила:
   "Какой вы ю-у-ный!.."
  

V.

   Утромъ его разбудилъ толчекъ.
   Передъ нимъ стоялъ Хачатрянцъ и щурилъ глаза. Очки у него сползли на носъ, усы торчали отъ мороза.
   -- Здрасти!-- говорилъ онъ -- Ты панимаешь, панимаешь?.. Чортъ возьми!
   И онъ началъ уморительно вертѣться и прыгать ни комнатѣ, какъ былъ -- въ пальто, башлыкѣ и калошахъ.
   Денисовъ протеръ глаза и сказалъ:
   -- Ничего по понимаю.
   Хачатрянцъ сѣлъ къ нему на кровать.
   -- Я гаварю, что мы вэликолѣпно устроились,-- произнесъ онъ съ своимъ тифлисскимъ акцентомъ,-- панимаешь?.. Такая комната!.. обстановка... прелесть!.. Пятнадцать рублей... а какая хозяйка!.. Ба!.. можешь влюбиться въ нее... панимаешь?
   Онъ щелкнулъ пальцами.
   -- А почему не ты? спросить Денисовъ.
   -- Убирайся къ чорту -- глупости гаваришь! гдѣ мнѣ съ институтомъ.
   Денисовъ вскочиль съ постели и началъ одѣваться. На его душѣ былъ праздникъ. Такимъ онъ поднимался дома по воскресеньямъ... Онъ сознавалъ, что ему уже не будетъ больше такъ скучно и тоскливо какъ на старой квартирѣ, не будетъ уже этихъ ужасныхъ упражненій на роялѣ, не придется уже спускаться съ пятаго этажа и до самаго низа слышать унылый звонъ дверного крючка.
   Хачатрянцъ раздѣлся, затопалъ сапогами, по корридору, сказалъ низкимъ басомъ:
   -- Вѣра! самаваръ!
   Вернулся и запѣлъ;
   "Вечеркомъ гулять ходи-и-ла..."
   Денисовъ весело подбѣжалъ къ умывальнику и съ увлеченіемъ сталъ вторить теноромъ:
   "Дочь султа-а-на... молода-а-я..."
   Получился довольно красивый дуэтъ. Хачатрянцъ комично разѣвалъ ротъ съ тонкими и ярко-красными губами. Его маленькіе черные глаза бѣгали и смѣялись. Онъ басилъ съ аффектомъ и съ видимымъ наслажденіемъ ударялъ на буквѣ а.
   Вѣра внесла самоваръ. Хачатрянцъ приказалъ поставить его на полъ, у двери взялъ его самъ, растопырилъ руки и торжественно донесъ къ столу, напѣвая маршъ. Вѣра разсмѣялась и выбѣжала изъ комнаты. Черезъ минуту къ ея смѣху присоединился другой, отъ котораго у Денисова дрогнуло сердце.
   -- Что ты чудишь, дубовый носъ? сказалъ онъ.
   Хачатрянцъ съ засученными рукавами и домовитымъ видомъ хлопоталъ у самовара. Услыхавъ гимназическую кличку, онъ вдругъ расхохотался и бросился на Денисова. Завязалась борьба. Хачатрянцъ прыгалъ и кричалъ:
   -- Вотъ я тебя! сѣкимъ башка!
   Было весело.
   Студенты усѣлись за столъ. Хачатрянцъ налилъ себѣ чаю на блюдечко и, вытянувъ губы, сталъ дуть. Отъ этого его глаза ушли глубже, носъ расширился, на лицѣ появились морщины, и онъ сталь походить на большую, старую крысу. Студенты и или чай, и Хачатрянцъ безостановочно повторялъ:
   -- Собственно говоря... собственно говоря.
   Это была его любимая поговорка. Допивъ стаканъ, технологъ вскочилъ съ мѣста, почти мгновенно очутился въ пальто, башлыкѣ и калошахъ и ринулся въ корридоръ.
   -- Когда вернешься? пустилъ ему въ догонку Денисовъ.
   -- Собственно говоря, собственно говоря...-- донеслось изъ кухни.
  

VI.

   Черезъ полчаса Денисовъ отправился въ университетъ. Ольги Ивановны уже не было дома. Онъ зашелъ въ ея комнату на минуту. Запахъ тонкихъ духовъ и еще тотъ особый ароматъ, который чувствовался въ корридорѣ, защекоталъ его нервы. Денисовъ поглядѣлъ на канареекъ, посвистѣлъ... Птицы сейчасъ же запѣли въ отвѣтъ и запрыгали въ клѣткѣ, Денисовъ улыбнулся и вышелъ.
   У него на душѣ все еще былъ праздникъ, съ которымъ онъ проснулся. Люди казались ему добродушнѣе. Родина не вспоминалась. Онъ незамѣтно перешелъ черезъ Дворцовый мостъ и добрался до университета. Ходячіе выводы и формулы въ сюртукахъ и фракахъ какъ будто пріободрились и ожили,
   Денисовъ возвращался домой и машинально, въ какомъ-то самозабвеніи твердилъ:
   -- Дискриминантъ уравненія второй степени есть инваріантъ... дискриминантъ, инваріантъ, дискриминантъ.
   Вечеромъ пили чай втроемъ. Ольга Ивановна со смѣхомъ спрашивала у Хачатрянца:
   -- Что, вы такой же... неопытный, какъ Николай Петровичъ или нѣтъ?
   Технологъ, приподнявъ брови и закручивая усы, отвѣчалъ:
   -- Собственно говоря, собственно говоря -- совсѣмъ другой.
   -- Ра-азвѣ?.. неу-же-е-ли?.. надо принять къ свѣдѣнію, -- почти пѣла Ольга Ивановна.
   Потомъ студенты пѣли вдвоемъ. Хачатрянцъ началъ съ чувствомъ:
   "Не гавари, что молодость сгубила..."
   Хозяйка задумчиво перебирала скатерть, опустивъ свои красивые каріе глаза. Денисовъ думалъ о ея молодости и терялся въ догадкахъ. Играли въ карты, въ домино. Часовъ въ одиннадцать Ольга Ивановна ушла къ себѣ. Денисову сдѣлалось какъ-то грустно, когда онъ услыхалъ, какъ хлопнула дверь въ ея комнату. Хачатрянцъ сѣлъ за книги, а онъ легъ въ постель и и сталъ думать.
   Съ того дня началась для Денисова новая жизнь. По утрамъ онъ заходилъ къ Ольгѣ Ивановнѣ и до университета болталъ съ ней о пустякахъ. Въ университетѣ лѣниво слушалъ лекціи и уже съ перваго часа подумывалъ, какъ его дома встрѣтитъ милая обстановка, пѣнье птичекъ, неуловимый запахъ, протяжный голосъ и взглядъ глубокихъ глазъ.
   Онъ садился въ кресло противъ Ольги Ивановны, и они говорили, не замѣчая, какъ надвигаются сумерки. Когда становилось совсѣмъ темно, она бросала работу, съ которой почти не разлучалась, откидывалась на спинку кресла и, задумчиво глядя въ лицо Данисова, слушала его, какъ она называла, "возвышенные разговоры":
  

VII.

   Однажды, уже недѣли черезъ двѣ послѣ переѣзда студентовъ, нашелъ къ нимъ Будаговъ. Хачатрянца не было дома, у него былъ урокъ.
   Друзья усѣлись и заговорили, какъ послѣ долгой разлуки. Будаговъ жилъ у дяди въ другомъ концѣ города и не могъ часто навѣщать Денисова. Это былъ серьезный, на первый взглядъ -- молчаливый человѣкъ съ выразительными и умными глазами. Онъ готовился быть хозяиномъ фабрики, такъ какъ имѣлъ большое состояніе.
   Стемнѣло. Студенты поговорили о томъ, о семъ -- о занятіяхъ, родномъ краѣ, петербургскихъ новостяхъ.
   -- Да,-- какъ будто спохватился Будаговъ,-- Аракелъ передавалъ, что у васъ хозяйка молоденькая, правда это?
   -- Да, да... а что?
   -- Такъ... ничего,-- сказалъ Будаговъ.
   Поговорили о будущемъ лѣтѣ. Технологъ спросилъ:
   -- А что тебѣ пишетъ Наташа?
   Денисова кольнулъ этотъ вопросъ. Онъ почти не вспоминалъ о невѣстѣ. На-дняхъ онъ послалъ ей небольшое письмо въ отвѣтъ на нѣсколько листовъ, исписанныхъ мелкимъ почеркомъ.
   -- Да все то же,-- небрежно сказалъ онъ,-- о хозяйствѣ, рукодѣльяхъ, погодѣ.
   Будаговъ поднялъ на него удивленный взглядъ.
   -- Николай! что это?.. когда ты говорил и о Наташѣ такимъ тономъ?
   -- Не все же ныть, Степанъ, пора и образумиться,-- вотъ поѣдемъ лѣтомъ, опять стану на луну смотрѣть.
   Будаговъ грустно посмотрѣлъ на него и проговорилъ:
   -- Не узнаю я тебя... Бѣдная Наташа!.. Эхъ, Николай,-- прибавилъ онъ,-- хочешь пари: скрутитъ тебя твоя акушерка. Недаромъ ты сидишь съ ней по вечерамъ въ твоей комнатѣ.
   -- Какъ?.. растерянно спросилъ Денисовъ.
   -- Да знаю ужь, братецъ, объ этомъ и пришелъ поговорить съ тобой.
   -- Дубовый носъ насплетничалъ?..
   -- Ну что за бѣда?.. или ты скрываешь это? Слушай, Николай, я вижу, что пока не стоитъ говорить съ тобой о многомъ. Только вотъ что, дай мнѣ слово... случится что-нибудь, не скрывай, скажи -- вмѣстѣ переживемъ... Ну, кляча,-- уже весело закончилъ Будаговъ,-- я на тебя надѣюсь, теперь будемъ чай пить.
   -- Къ самомъ дѣлѣ,-- сказалъ Денисовъ,-- чего ты испугался, чудакъ?.. Да можно ли сравнить эту женщину съ Наташей... Ей вѣдь и всѣ двадцать шесть къ тому же...
   Вернулся Хачатрянцъ.
   -- Аракель, здорово!-- сказалъ Будаговъ.
   -- Здрасти, господа,-- отвѣчалъ Хачатрянцъ, поправилъ очки и прибавилъ шопотомъ:
   -- А не пригласить ли намъ Ольгу Ивановну?
   Будаговъ слегка нахмурился и молчалъ.
   Хачатрянцъ, не дожидаясь отвѣта, зашагалъ по корридору.
   Когда молодая женщина вошла въ комнату студентовъ, какъ всегда свѣжая и спокойная, Будаговъ приподнялся и, опершись на столъ, ждалъ. Хачатрянецъ познакомилъ его съ хозяйкой. Она съ привѣтливой улыбкой спросила его:
   -- Это вы и есть лучшій другъ Николая Петровича'?
   -- Кажется,-- сухо сказалъ технологъ.
   Разговоръ не пошелъ дальше банальныхъ вопросовъ и отвѣтовъ. Будаговъ говорилъ односложно, смотрѣлъ къ себѣ въ стаканъ и хмурился. Денисову было неловко. Хачатрянецъ сыгралъ на скрипкѣ. Потомъ всѣ пропѣли "Ноченьку". У Ольги Ивановны былъ маленькій, но гибкій голосъ.
   Она поднялась очень скоро и ушла своей плавной и медленной походкой.
   Будаговъ тоже простился, не смотря на всѣ просьбы товарищей.
  

VIII.

   Приближалось Рождество. Денисовъ, столовавшійся раньше на Васильевскомъ, неподалеку отъ университета, началъ обѣдать дома, вмѣстѣ съ хозяйкой. Обѣдали вмѣстѣ, а потомъ по обыкновенію дожидались сумерекъ, молча, другъ противъ друга.
   Иногда Ольга Ивановна, откинувшись навзничь, притворялась мертвой, опускала руки, которыя падали, какъ плети, склоняла голову на бокъ. Денисовъ заговаривалъ съ нею, она не отвѣчала. Онъ бралъ ее за руку. Огонь пробѣгалъ по его нервамъ. Она не отнимала руки.
   -- Чѣмъ васъ разбудить? чѣмъ васъ разбудить? проснитесь,-- торопливо говорилъ Девисовъ.
   Она молчала.
   Спускался вечеръ. Вѣра топила печку. Въ комнатѣ становилось теплѣе. Денисовъ смотрѣлъ на мягкій сиреневый капотъ, на закрытые глаза съ длинными рѣсницами, на обнаженныя до локтя руки. Одну изъ этихъ нѣжныхъ и полныхъ рукъ онъ держалъ въ своихъ и гладилъ. А сердце билось... Кружило голову... Денисовъ подвигался ближе. Онъ сжималъ ей руку. Она вздрагивала и говорила;
   -- Это такъ больно, что мертвый проснется.
   Денисовъ уже давно забылъ о Наташѣ. Она, не получая отъ него писемъ, тоже почти замолчала. Но онъ не замѣчалъ этого, не удивлялся. Воспоминанія не тревожили его, совѣсть не мучила: онъ весь былъ поглощенъ Ольгой. Любилъ ли онъ ее? Кажется, да. По крайней мѣрѣ, онъ думалъ о ней каждую минуту, интересовался только тѣмъ, что касалось ея. Кромѣ университета не ходилъ никуда, сдѣлался разсѣянъ, задумчивъ... Онъ не отдавалъ себѣ отчета въ своемъ чувствѣ, онъ какъ-то боялся его, не вѣрилъ, Ему было какъ-то странно, жутко; главное, онъ совсѣмъ ея не зналъ -- ни ея жизни, ни прошлаго; у ней онъ никого не встрѣчалъ. Сама она уходила довольно часто, не всегда ночевала дома.
   Должно быть, она ходила на акушерскую практику. Ея трудъ, повидимому, хорошо оплачивался. У ней такая славная обстановка. Всегда вино, фрукты, конфеты. Но съ кѣмъ она знакома? у кого бываетъ, помимо практики? Денисовъ ничего не зналъ и продолжалъ теряться въ догадкахъ.
   Онъ привыкъ просиживать съ хозяйкой нѣсколько часовъ подрядъ, засыпать и просыпаться съ думой о ней, пить вмѣстѣ чай, обѣдать, дожидаться сумерокъ; потомъ читать ей вслухъ, или заниматься у ней въ комнатѣ математикой, когда ея не было дома. Онъ такъ полюбилъ эту жизнь, что на просьбы родителей пріѣхать на праздники отговорился занятіями.
  

IX.

   За два дня до Рождества Денисовъ проснулся съ мыслью, что онъ не можетъ жить безъ Ольги. Онх видѣлъ ее во снѣ всю ночь, стоялъ передъ ней на колѣняхъ, и утромъ, когда онъ открылъ глаза, его голова закружилась отъ счастья.
   Въ университетѣ лекцій уже не было. Денисовъ наскоро одѣлся и прошелъ къ Ольгѣ Ивановнѣ. Хачатрянца, по обыкновенію, не было дома. Онъ пропадалъ по цѣлымъ днямъ; приходилъ часа на два, сидѣлъ съ Денисовымъ и хозяйкой, потѣшалъ ихъ своимъ акцентомъ и манерами и вновь исчезалъ.
   Ольга Ивановна сидѣла въ чистенькой свѣтло-голубой кофточкѣ, только что умытая, свѣжая, разгоряченная холодной водой. Она поджидала его. Денисовъ смутился и оробѣлъ отъ ея пристальнаго взгляда. Онъ вспомнилъ свое пробужденіе.
   Цѣлый день онъ говорилъ странными полунамеками.
   За обѣдомъ Денисовъ спросилъ:
   -- Когда вы мнѣ разскажете исторію своего замужества?
   -- Не нужна она вамъ, Николай Петровичъ, -- это горькая ошибка.
   -- Ну, что же -- тѣмъ лучше: вѣдь вы вдова.
   -- Не знаю,
   -- Какъ не знаете? вы говорили...
   -- Ну, хорошо: вдова.
   Ольга Ивановна перевела разговоръ на общія темы.
   Когда стемнѣло, они опять сидѣли. Опять Денисовъ пожималъ ей руку и чувствовалъ сладкое волненіе. Ему уже хотѣлось прямо сказать ей: "Ольга Ивановна! я васъ люблю". Онъ тысячу разъ говорилъ эти слова мысленно, а когда она полулежала съ закрытыми глазами, онъ почти губами шевелилъ, уже почти рѣшился:
   -- Ольга Ивановна!
   Она молчала.
   -- Ольга Ивановна! я васъ...
   Ея рука слегка дрогнула. Онъ не посмѣлъ докончить.
   -- Я васъ... разбужу, наконецъ!..
   Онъ потянулъ ея руку къ своимъ губамъ. Она вскочила съ кресла и крикнула ему въ ухо:
   -- Что?
   Онъ взялъ ее за обѣ руки и сталъ ихъ сжимать -- все крѣпче и крѣпче.
   -- Да что ни думаете, Николай Петровичъ, что я слабѣе васъ?
   И Ольга Ивановна начала вырываться. Денисовъ старался поставить ее на колѣни. Она ловко изгибалась и терпѣла пытку. Ея пальцы хрустѣли. Она поворачивалась къ нему бокомъ, и онъ касался локтемъ ея плеча. Минутами она Пыла совсѣмъ близко отъ него, дышала ему въ лицо, щекотала его своими волосами. Онъ почти обнималъ ее. Вдругъ онъ сдѣлалъ неосторожное движеніе. Ольга Ивановна поскользнулась и упала на полъ. Она зашибла себѣ локоть и капризно вскрикнула:
   -- Ой! больно!
   Денисовъ помогъ ей встать. Оба запыхались. Они сѣли рядомъ на диванѣ, наискось отъ печки. Дрова догорѣли, остались одни крупные уголья. Лампы не было. Черезъ цвѣты и занавѣски, съ противоположной стороны двора, пробирался красноватый свѣтъ, скользилъ по чему-то блестящему на столѣ, ползъ черезъ картины на стѣну и терялся въ обояхъ. А уголья распадались на части, слегка шипѣли и искрились. Денисонъ держалъ Ольгу Ивановну за локоть и нѣжно гладилъ косточку.
   -- Бѣдный локотокъ!-- шутилъ онъ.
   Она говорила пѣвучимъ тономъ:
   -- Вылечите...
   Это было похоже на намекъ. Но онъ не рѣшался на поцѣлуй. Наступило молчаніе.
   -- Боже!-- вдругъ вырвалось у него,-- какъ мнѣ хорошо!
   -- Неуже-е-ли?-- протянула она шепотомъ.-- отчего это?
   И онъ рѣшился. У него заколотилось сердце быстро-быстpo. "Вотъ возьму и скажу,-- думалъ онъ,-- ну что будетъ? возьму и скажу".
   -- Ольга Ивановна, знаете, что?..
   Она приблизила къ нему свое лицо и медленно проговорила:
   -- Не знаю.
   У Денисова захватило дыхапіе. Онъ притянулъ ея локоть къ своимъ губамъ и страстно поцѣловалъ мѣсто ушиба. Она какъ бы не замѣтила этого и спросила:
   -- Ну что-же?
   -- Ольга Ивановна!. я не знаю... ну ни поймите... мы цѣлый мѣсяцъ вмѣстѣ... я о васъ каждую минуту думаю, вижу васъ... близко отъ васъ... мы однимъ воздухомъ дышимъ... я не могу... вы понимаете?
   Она молчала.
   -- Вы понимаете? вы понимаете? твердилъ онъ, цѣлуя ея руку,-- ну, я влюбленъ въ васъ... поняли теперь?
   Она быстро поднялась съ дивана. Одъ услышалъ не то вздохъ, не то легкое: "ахъ". Она стояла передъ нимъ. Догоравшіе уголья озарили ея руки, часть ея лифа, подбородокъ. Денисовъ потянулся къ ней, захватилъ обѣими руками ея талію, слегка приподнялся и крѣпко, горячо прильнулъ къ ея губамъ своими. Она подалась назадъ. Онъ всталъ и покрылъ ея лицо поцѣлуями. Она ускользала отъ него, какъ-будто падала. Онъ посадилъ ее на диванъ. Она вся трепетала. Ему послышался сдавленный стонъ. Она какъ бы теряла сознаніе.
   Онъ прижималъ ее къ себѣ и говорилъ:
   -- Оля! родная моя!.. будь моей женой.
   Она вырвалась отъ него, подбѣжала къ столу, поспѣшно зажгла свѣчку, и Денисовъ увидѣлъ, что она блѣдна, какъ полотно... По ея щекамъ, одна за другой, побѣжали слезы. Она упала въ кресло.
   -- Коля... наконецъ-то... какъ я счастлива... ты полюбилъ меня... я тебѣ все скажу, все...
   Она рыдала. Денисовъ не помнилъ себя. Онъ опустился на колѣни, отнималъ ея руки отъ глазъ и спрашивалъ:
   -- Что съ Тобой?.. что съ тобой?
   Она оправилась, краска вернулась къ ней на лицо. Она смѣялась, ея глаза сверкали, она тянулась къ нему, гладила его волосы и говорила:
   -- Ты измучилъ меня!.. мой добрый, чистый, хорошій... я съ перваго дня тебя полюбила. Мы будемъ вмѣстѣ... я тебѣ все скажу... ты оправдаешь, простишь.
   -- Милая! въ чемъ-же дѣло?.. что съ тобой?
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Только не теперь. Потомъ... завтра. Сегодня ничего не спрашивай, забудь мои слова... ахъ! какъ я счастлива!.. Слушай, милый ты давно полюбилъ меня?.. Я знаю, когда ты хотѣлъ сказать, ты началъ: "Ольга Ивановна, я васъ..." какой ты плутъ!
   Они цѣловались. Потомъ Вѣра подала самоваръ, Денисовъ говорилъ, что женится какъ можно скорѣе... этой весной, что онъ съ ума сойдетъ, если ее у него отнимутъ... Она отвѣчала:
   -- Коля! мнѣ все равно -- какъ ты хочешь... я тебя люблю, я свободна; когда, хочешь -- я твоя...
   Они просидѣли до часу ночи. Денисовъ крѣпко поцѣловалъ Ольгу Ивановну въ лобъ, перекрестилъ и сказалъ:
   -- До завтра.
   Она осталась въ креслѣ, когда онъ пошелъ, и проводила его глубокимъ, замирающимъ взоромъ.
   Онъ подошелъ у себя въ комнатѣ къ ея двери. Онъ ловилъ каждый звукъ. Онъ слышалъ ея легкіе шаги и шелестъ платья, слышалъ потомъ, какъ что-то тяжелое и мягкое зашуршало и удало на полъ. У Денисова томительно сжалось дыханіе. Онъ тихонько постучалъ въ дверь. Онъ тотчасъ же услыхалъ, какъ она подошла, и почувствовалъ, что она тутъ, вотъ сейчасъ за дверью, въ трехъ вершкахъ отъ него. Ему казалось, что ея теплота проникаетъ сквозь дерево.
   -- Спокойной ночи! шепнулъ онъ
   -- Спокойной ночи! прозвучалъ отвѣтъ.
   -- Дай мнѣ поцѣловать тебя,-- сказалъ Денисовъ.
   -- Я раздѣта,-- сказала она.
   -- Постучи, гдѣ твои губы.
   Она стукнула два раза, и онъ звучно поцѣловалъ дверь. Она не отходила и смѣялась.
   -- Милый!-- глухо и томно произнесла она,
   -- Прощай!-- почти вскрикнулъ Денисовъ и отбѣжалъ отъ двери.
  

X.

   На другой день, въ сочельникъ, Хачатрянцъ остался дома съ самаго утра.
   -- Надо-же посидѣть подольше хоть одинъ разъ,-- говорилъ онъ.
   Денисовъ проснулся съ жуткимъ и томительнымъ ощущеніемъ въ груди. Онъ одѣлся, громко напѣвая:
   "Задремалъ тихій садъ..."
   Когда онъ былъ готовъ, студенты вмѣстѣ пошли къ хозяйкѣ. Хачатрянцъ напустилъ на себя сумрачный видъ и молча опустился въ кресло.
   -- Что вы надулись, Аракелъ Григорьевичъ?-- спросила Ольга Ивановна.
   -- Это съ нимъ бываетъ,-- весело сказалъ Денисовъ,-- соскучился по Кавказу -- шашлыку и кахетинскому.
   -- Собственно говоря,-- началъ Хачатрянцъ.
   Но хозяйка не дала ему кончить.
   -- Вотъ и прекрасно. У меня есть вино. Мы вмѣстѣ позавтракаемъ. Идетъ?
   Скоро всѣмъ стало очень весело. Послѣ завтрака играли въ карты. Денисовъ предложилъ сыграть въ носки. Хачатрянцъ самъ прошелся на свой счетъ.
   -- Ничего не панимаишь,-- сказалъ онъ,-- какія карты нужны!.. Ва!
   И онъ указалъ на свой носъ.
   Ольга Ивановна поминутно смѣялась и подливала технологу вино. Тотъ хмелѣлъ и начиналъ пѣть армянскія пѣсни. Его глаза сузились и замаслились. Онъ смотрѣлъ на Ольгу Ивановну особеннымъ взоромъ, оскорблявшимъ Денисова.
   Потомъ играли въ жмурки. Хачатрянцъ, какъ медвѣдь, суетился на мѣстѣ, топалъ каблуками, и его ловили сразу. Но когда ему завязывали глаза, онъ метался по комнатѣ, какъ сумасшедшій, и кричалъ:
   -- Сейчасъ поймаю, сейчасъ поймаю...
   Денисовъ и хозяйка убѣгали вмѣстѣ на цыпочкахъ въ дальній уголъ и крѣпко, беззвучно цѣловались.
   Когда Хачатрянцу удавалось поймать ее, онъ долго не выпускалъ во изъ рукъ, а Денисову становилось непріятно, и онъ говорилъ:
   -- Что же ты, поймалъ или не поймалъ?
   -- Собственно говоря, поймалъ, только боюсь упустить,-- добродушно отвѣчалъ технологъ.
   Обѣдали тоже вмѣстѣ. Потомъ всѣ сидѣли притихнувъ, и Денисовъ медленно и мечтательно разсказывалъ о Волгѣ.
   Вдругъ, часовъ въ пять, раздался сильный звонокъ. Ольга Ивановна стравно встрепенулась.
   -- Вѣра, подождите отворять,-- взволнованно сказала она,-- господа, идите къ себѣ... это, должно быть, ко мнѣ по дѣлу.
   Когда студенты прошли корридоръ, они услыхали стукъ наружной двери. Кто-то медленно и тяжеловѣсно прошелъ черезъ кухню въ комнату хозяйки. Послышался чей-то ужасно низкій басъ. Студенты прислушивались, но не могли разобрать словъ. Голосъ иногда повышался, и Денисову чудились стальныя нотки. Ольга Ивановна говорила совсѣмъ тихо. Пришедшій мужчина -- медленно и авторитетно, И Денисовъ съ выраженіемъ ужаса на лицѣ хваталъ Хачатрянца за обѣ руки, шеитилъ ему: "не двигайся", и мучительно ждалъ.
   -- Ва, какой сердитый?-- сказалъ Хачатряпцъ -- надо его развеселить... Споемъ "крамбамбули".
   И студенты молодецки затянули:
   "Крамба-амбули, отцовъ наслѣдство --
   Питье любимое у насъ..."
   Они шагали но комнатѣ съ какимъ-то общимъ торжествомъ.
   -- "Есть у-утѣшительное средство..." вопилъ Хачатрянцъ, топая каблуками.
   Когда кончили, технологъ сказалъ:
   -- Ну вотъ, довольно егь него!
   И потомъ прибавилъ:
   -- Наконецъ-то, онъ явился.
   -- Кто это онъ?-- удивленно спросилъ Денисовъ.
   -- Какъ кто?.. чудакъ!.. да ея содержатель!
   -- Что ты говоришь?.. блѣднѣя, прошепталъ Денисовъ.
   -- Ва! что я говорю!.. какой ты право... да развѣ она можетъ жить иначе?.. я пари держу: въ Петербургѣ всѣ такъ живутъ, иначе съ голоду помрешь...
   -- Ты съ ума сошелъ!-- почти крикнулъ Денисовъ -- она?.. Ольга Ивановна?.. Оля? вырвалось у него.
   -- Ну да! что такое!-- сердито сказалъ Хачатрянцъ: -- какой ты наивный, не панимаишь!.. Развѣ ты не видишь?.. Властный, хозяйскій тонъ... Чудакъ!.. мы пили его вино...
   У Денисова упало сердце, подкосились ноги. Онъ сѣлъ и не возражалъ Хачатрянцу. Онъ сталъ считать секунды и не могъ дождаться, когда уйдетъ этотъ гость.
   Минутъ черезъ пять густой басъ сказалъ:
   -- Ну, до свиданья!
   И Денисовъ побѣжалъ къ ней.
   Онъ затворилъ за собой дверь. Она сидѣла у стола передъ зажженной лампой. Онъ подошелъ и обнялъ ее сзади. Ольга Ивановна сдѣлала движеніе, какъ будто отстранилась. Денисовъ заглянулъ ей въ лицо. Ея глаза были странны; щеки поблѣднѣли; углы губъ вздрагивали.
   -- Милая, что съ тобою?.. кто это приходилъ?...
   Она зарыдала вмѣсто отвѣта. Потомъ онъ услышалъ:
   -- Проклятая жизнь... звѣри... оскорбляютъ на каждомъ шагу..
   -- Кто онъ такой, Оля?.. ради Бога...
   -- Жестокіе люди!.. на себя оглянулись бы... рыдала она.-- Слушай, Коля, я скажу тебѣ все... садись.
   Она вся дрожала. Ея лицо дышало рѣшимостью.
   -- Я обманула тебя, я не вдова и не была замужемъ... я любила четыре года... и тотъ человѣкъ... не этотъ,-- другой... женился и потомъ быль у меня. Я ничего не знала... Онъ женился въ апрѣлѣ, а въ маѣ продолжалъ мнѣ клясться, что никогда не броситъ, что обожаетъ меня... Господи! я вѣрила, глупая... Потомъ мнѣ открыли глаза... я пошла на курсы... Добрый человѣкъ помогъ... у-у, проклятый! какъ я его ненавижу.. Коля, ты пойми меня -- вотъ я сейчасъ покажу тебѣ.
   Она вынула изъ кармана маленькую записную книжку, открыла ее и дала ему. Оторопѣвшій Денисовъ машинально прочиталъ;
  
   августъ -- 5 р.-- к.
   сентябрь -- 8 " -- "
   октябрь -- 1 " -- "
   ноябрь -- " -- ,
   декабрь ,-- " 50 "
  
   Онъ перевелъ глаза на Ольгу. Она закрыла лицо руками,
   -- Оля!.. я не понимаю, что это?..
   -- Это моя прошлогодняя практика.
   Онъ какъ-будто еще недоумѣвалъ,
   -- Ну что же?-- холодѣя, спрашивалъ имъ. Она встала, подошла къ нему, обняла за шею.
   -- Ну вотъ, милый,-- тихо сказала она,-- надо же мнѣ было жить, этотъ человѣкъ и помогалъ мнѣ и теперь помогаетъ.
   Тупая и короткая боль сдавила его душу. Онъ ничего не сознавалъ. Ему хотѣлось кричатъ, разбить что-нибудь, убѣжать. Ольга Ивановна смотрѣла ему въ лицо. Онъ стоялъ, опираюсь на спинку стула, съ безумнымъ блуждающимъ взоромъ,
   -- Коля, Коля, родной мой... очнись... надо примириться.
   Онъ слышалъ эти слова, какъ сквозь сонъ.
   "Надо примириться... съ чѣмъ?" думалъ онъ и не понималъ... Въ его умѣ промелькнулъ образъ Наташи -- чистый, кроткій, ласковый... Ему стало горько. Потомъ онъ тряхнулъ годовой, переломилъ себя и заходилъ по комнатѣ. Хозяйка сидѣла спиною къ нему. Онъ остановился въ углу и смотрѣлъ на нее. Онъ видѣлъ мягкіе контуры ея спины, плечъ, ея шеи съ гордымъ изгибомъ и золотистыми полосами, видѣлъ ея грустную и подавленную позу. И ему стало невыразимо жаль ее. Страстное чувство проснулось въ немъ. Она сдѣлалась ему безконечно дорога. Онъ страдалъ, Онъ уже сознавалъ, что разрывъ невозможенъ. Это значило бы -- вырвать сердце съ кровью. Онъ подбѣжалъ къ ней и упалъ на колѣни. Она опять заплакала. Онъ цѣловалъ ея руки -- возвышенно-спокойный, примиренный, и думалъ, что вотъ эта женщина теперь для него дороже всего въ мірѣ,
   Онъ говорилъ:
   -- Милая моя, голубка моя... успокойся -- ты выше этого... мы забудемъ обо всемъ -- ты будешь моей женой... Я самъ скажу ему.
   Ее охватилъ порывъ восторга и радости. Она цѣловала его, замирая въ его объятіяхъ,
   И вдругъ она вскочила.
   -- Коля! я пойду... жди меня здѣсь... я сейчасъ, скоро вернусь.
   Она съ лихорадочной поспѣшностью причесывалась, оправлялась, пудрила подъ глазами,
   -- Куда ты идешь? зачѣмъ?-- въ изумленіи спрашивалъ Денисовъ.
   -- Я иду къ нему... не удерживай: я сама хочу ему сказать... я хочу видѣть его лицо... Ты не поймешь -- это чувство женщины. Я все готова отдать за это наслажденіе... Онъ оскорблялъ меня -- черствый, злой... Я иду.
   Въ ея голосѣ звенѣли истерическія нотки. Ея лицо судорожно подергивалось. Она сорвала ротонду съ вѣшалки: и вдругъ сѣла на полъ у кровати и захохотала:
   -- Ха-ха-ха-ха!
   Ея смѣхъ переходилъ въ вопль. Ее душили рыданія безъ слезъ. Прибѣжала Вѣра со стаканомъ воды. Хачатрянца уже давно слѣдъ простылъ. Денисовъ перепугался, не зналъ, что дѣлать. Вѣра брызгала ой лицо, Ольга Ивановна понемногу успокоилась Вѣра ушла.
   -- Эгоистъ, проклятый,-- твердила Ольга Ивановна,-- говоритъ: "студентовъ приманила, пѣсни поютъ -- что же ты не подпѣваешь?.." у-у, звѣрь!
   Она, съ новымъ приливомъ рѣшимости, одѣлась. Денисовъ умолялъ, чтобы она не ходила одна.
   -- Пойдемъ вмѣстѣ, я тебя провожу, ты мнѣ накажешь его квартиру, я самъ войду...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Коля, я не могу, не лишай меня этого счастья.
  

XI.

   Все-таки, они вышли вмѣстѣ. Оли въ первый разъ шли вдвоемъ по улицѣ. На Садовой толпился народъ, Денисовъ поддерживалъ ее подъ руку. Она шла уже совсѣмъ спокойная, поглядывала на него и улыбалась. Дошли до Невскаго. Ольга Ивановна остановилась и сказала;
   -- Теперь иди домой, дружокъ, оставь меня.
   -- Оля! я провожу,
   -- Нѣтъ, ты любишь меня -- ты домой пойдешь.
   -- Оля! пощади, я не могу...
   -- Но это недалеко,-- возразила она,-- тобѣ незачемъ знать, гдѣ... иди домой, что тебѣ стоить? я сейчасъ вернусь.
   Денисовъ взялъ ее за руку и сказалъ сдавленнымъ отъ внутренней боли голосомъ.
   -- Оля, подумай... ты отравляешь наше первое счастье... ты идешь отъ меня къ нему.
   Оля повернулась и сказала:
   -- Идемъ назадъ.
   -- Правда это?-- радостно заговорилъ Денисовъ:-- ты не пойдешь?.. ты позволяешь мнѣ все устроитъ? написать ему?.. да?..
   Она не отвѣчала. Прошли Гостиный дворъ. она опять остановилась.
   -- Коля! не удерживай,-- съ мольбою прошептала она,-- это выше силъ... до свиданья.
   И она почти побѣжала отъ него.
   Онъ остался одинъ съ тупымъ и несноснымъ ощущеніемъ на сердцѣ. Ему начинало казаться все какой-то мистификаціей. По улицѣ шли и ѣхали люди съ покупками. На всѣхъ лицахъ было написано: "завтра Рождество". И Денисову вспомнилась родина. Его засосала тоска. Наплыли воспоминанія о семьѣ, красивой елкѣ, теплой и большой квартирѣ, добрыхъ и сердечныхъ людяхъ, ласкахъ матери. Вспомнилась и Наташа съ ея полудѣтской и чистой улыбкой, ея отецъ -- славный старичекъ-докторъ. И его органически потянуло туда, къ Волгѣ, въ милый провинціальный городъ. Одинъ, совсѣмъ одинъ на улицѣ, въ сочельникъ. Какая-то странная женщина! На мгновеніе мелькнула ея красота, обворожительная улыбка, потомъ блѣдное, искаженное лицо. Денисовъ схватился за голову. "Это ужасно! это какое-то сумасшествіе!" подумалъ онъ. Ему захотѣлось заглушить боль, Онъ вошелъ въ табачную лавочку и купилъ сигаръ.
   Онъ шелъ по улицѣ, ничего не замѣчая, наталкиваясь на встрѣчныхъ. Онъ курилъ одну сигару за другой, ничего не соображалъ, только думалъ: "Ольга! Ольга! кто ты, наконецъ?" Онъ не находилъ отвѣта. Онъ чувствовалъ, что порабощенъ этой женщиной. У него уже кружилась голова отъ никотина. Онъ взялъ извозчика и поѣхалъ домой.
   Вѣра отворила ему дверь. Вездѣ, кромѣ кухни, было темно. Онъ пробрался въ свою комнату и легъ. Онъ лежалъ, какъ пластъ, съ потухшей сигарой во рту. Какія то сѣрыя, длинныя тѣни, безъ очертаній, тягучіе, безконечные образы ползли въ умѣ. У него уже не было мыслей. Мягкіе тиски сжимали грудь, потомъ отпускали. Ему показалось, что онъ быстро летитъ вмѣстѣ съ кроватью внизъ... такъ плавно, лицомъ кверху... какъ будто онъ лежалъ въ полѣ на землѣ и смотрѣлъ въ бездонное небо.
  

XII.

   Денисовъ очнулся съ чувствомъ тошноты и тяжести въ головѣ. Онъ потерялъ всякое представленіе о времени, не понималъ, гдѣ онъ, не могъ припомнить, какъ онъ очутился здѣсь... Онъ хотѣлъ подняться, но не могъ. За стѣной, въ комнатѣ хозяйки, часы начали бить. Денисовъ машинально сосчиталъ: двѣнадцать. Потомъ ему все еще слышался звонъ. Онъ механически считалъ дальше: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать... Онъ не слыхалъ звонка на кухнѣ. По корридору раздались шаги. Вошелъ Хачатрянцъ со свѣчкой. Онъ приблизился къ кровати. Денисовъ лежалъ на спинѣ, блѣдный, какъ мертвецъ, съ открытыми и неподвижно уетремлонными въ потолокъ глазами.
   -- Здрасти!-- сказалъ Хачатрянцъ и испугался,-- что съ тобой такое?
   Онъ поставилъ свѣчу на столѣ, поспѣшно зажегъ лампу и, подбѣжавъ къ Денисову, взялъ его за руку. Тотъ слабо отвѣтилъ на его пожатіе и заговорилъ безсвязно, чуть слышнымъ и дрожащимъ голосомъ:
   -- Аракелъ... пошли въ аптеку... я накурился сигаръ... легкое отравленіе... я не могъ... мнѣ тяжело было... она не знала, что дѣлаетъ... я обожаю ее... она ушла... сегодня сочельникъ... первый день нашего счастья... ея нѣтъ... понимаешь, какъ тяжело...
   Хачатрянцъ началъ трясти его за плечи.
   -- Чудакъ!.. про кого ты говоришь? неужели про хозяйку?.. чудакъ, собственно говоря... брось, что за чепуха!.. Ну поигралъ,-- шахеръ-махеръ... брось... глупости все! авантюристка какая-то, панимаишь?.. Надо дѣломъ заниматься, въ университетъ ходить будешь...
   Денисовъ молчалъ. Каждое слово било его въ голову вмѣстѣ съ пульсомъ, какъ молотъ.
   -- Однако,-- спохватился Хачатрянцъ,-- ты не на шутку боленъ... собственно говоря, собственно говоря, Вѣра,-- закричалъ онъ и, во дожидаясь, пока она придетъ, побѣжалъ въ кухню.
   Нашатырный спиртъ и валерьяновыя капли освѣжили и успокоили Денисова. Онъ сидѣлъ у стола противъ Хачатрянца и говорилъ:
   -- Ты вникни, Аракелъ, ты поймешь, если захочешь... я знаю, ты не признаешь любви -- до времени... Но я ее полюбилъ серьезно, окончательно. И вовсе я не игралъ... Между нами еще ничего не было рѣшительнаго... Она меня любитъ и пошла сказать тому человѣку, что невѣста моя... И вотъ ея нѣтъ: уже часъ ночи... Господи!
   -- Послушай,-- сказалъ Хачатрянцъ,-- вотъ ты увидишь,-- она тѣшится съ тобой, какъ съ мальчикомъ... Что ты для нея? если ты даже ей всѣ свои пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ отдашь, ей не хватитъ... Ты видѣлъ, вино, закуски... духи, кофточки всякія. Она привыкла къ этому, панимаишь?
   -- Боже! какой ты циникъ, Аракелъ! при чемъ тутъ деньги, если она меня любитъ?
   -- А почему она не идетъ домой?-- вызывающе спросилъ технологъ.
   Въ эту минуту раздался звонокъ. Денисовъ всталъ, напряженно прислушиваясь.
   -- Вѣра!-- услыхалъ онъ,-- Николай Петровичъ вернулся?.. давно?.. что ты говоришь? боленъ?.. И Аракелъ Григорьевичъ здѣсь?.. А?.. неуже-е-ли?..
   Тихо отворилась дверь,
   -- Можно?-- сказалъ пѣвучій голосъ.
   Хачатрянцъ отвѣчалъ;
   -- Пожалуйста.
   Ольга Ивановна медленно подошла къ столу.
   -- Смотрите, что надѣлалъ Николай Петровичъ,-- сказалъ технологъ,-- я прихожу... смотрю: лежитъ... думалъ -- мертвый... нѣтъ живъ... послалъ за нашатыремъ, теперь глядите, за кого похожъ?..
   Ольга Ивановна съ тревогой взглянула на Денисова. Онъ стоялъ и молча смотрѣлъ внизъ.
   -- Господи! какія глупости! что вы ребенокъ, что ли?
   -- Представьте себѣ,-- продолжалъ Хачатрянцъ,-- выкурилъ чуть ли не десять сигаръ -- собстовеннь говоря: сумасшедшій!
   Денисовъ взялъ ее за руку. Она, улыбаясь, смотрѣла на него и говорила:
   -- Вотъ дитя! вотъ дитя!
   Денисовъ нервно сказалъ:
   -- Ольга!
   Она вспыхнула, Денисовъ показалъ на Хачатрянца.
   -- Онъ знаетъ, я долженъ былъ ему сказать,
   Ольга Ивановна ласково поглядѣла на Хачатрянца и засмѣялась.
   -- Что онъ вамъ сказалъ?
   Хачатрянцъ засуетился и проговорилъ:
   -- Паздравляю, паздравляю... собственно говоря...
   -- Ольга! пойдемте на минутку къ вамъ: мнѣ необходимо высказаться, позвольте...
   -- Николай Петровичъ! я хочу спать -- лучше завтра.
   -- Нѣтъ, я васъ прошу.
   Въ его голосѣ слышалась мольба.
   Она взяла его подъ руку и повела къ себѣ.
   Въ ея комнатѣ горѣла лампада. Она не зажгла больше ничего. Они сѣли на тотъ диванъ. Онъ нагнулся къ ней и, тяжело дыша, спросилъ:
   -- Ты у него была все время?
   Она спокойно сказала:
   -- Да.
   Отъ нея пахнуло виномъ. У него остановилось дыханіе. Онъ подвинулся ближе, взялъ ее за обѣ руки повыше локтя и, крѣпко сжимая, спросилъ глухимъ голосомъ:
   -- Ты пила?
   Она отвѣчала тѣмъ же спокойнымъ тономъ:
   -- Да,
   -- Оля!.. что это?.. ты смѣешься?..
   -- Нѣтъ... я вижу, что ты хочешь оскорбить меня... Развѣ я не читаю въ твоихъ глазахъ?.. Вѣдь ты думаешь: "она пробыла пять часовъ, пила у него..."
   -- Ольга!
   -- Что? неправда?.. ну что же -- я была, я ничего ему на сказала раньше... мнѣ было пріятно, что онъ со мною грубъ. Мы ужинали -- я берегла къ концу... При первой его нѣжности, я сказала ему, что онъ видитъ меня въ послѣдній разъ.
   -- Оля! зачѣмъ же тогда вся эта комедія?
   -- Ты упрекаешь меня?.. тогда иди, иди къ себѣ... не нужно мнѣ тебя, никого мнѣ не нужно.
   Она встала, зажала уши, замотала головой.
   -- Ничего не хочу слушать... ты мнѣ не вѣришь... ты не любишь меня, довольно...
   Денисовъ тихо подошелъ къ ней, нагнулся и началъ цѣловать ее въ щеку часто-часто, не отрываясь.
   -- Прости меня, я изстрадался,-- прошепталъ онъ.
   Она скоро успокоилась, и они снова сѣли. Онъ говорилъ, что съ этой минуты онъ ей беззавѣтно вѣритъ, что онъ безумно и навѣки счастливъ. Она улыбалась, положивъ ему голову на плечо и глядя на него прищуренными глазами. Онъ ласкалъ ее, гладилъ ей руки, цѣловалъ ихъ.
   -- Какой ты нѣжный, хорошій,-- говорила она,-- тебѣ надо было родиться дѣвушкой.
   Потомъ они услыхали движеніе въ комнатѣ Хачатрянца. Онъ какъ будто танцовалъ. И вдругъ громко запѣлъ:
   "Вечеркомъ гулять ходи-ила...
   Дочь султа-а-на... молода-ая..."
   -- Аракелъ Григорьевичъ! идите сюда, къ намъ,-- крикнула Ольга Ивановна.
   Онъ прервалъ пѣніе и отвѣчалъ:
   -- Не могу: я не одѣть.
   -- Одѣньтесь.
   -- Не стоитъ, я вамъ лучше пѣть буду,
   И онъ продолжалъ:
   "Каждый день она къ фонта-ану
   Шла, красо-о-ю... всѣхъ плѣня-ая".
   Онъ спѣлъ еще нѣсколько романсовъ, поигралъ на скрипкѣ.
   Когда Денисовъ вернулся въ комнату, Хачатрянцъ, лежа въ постели и перебирая струны, тихо напѣвалъ печальную Армянскую пѣсню.
   -- Паздравляю, поздравляю,-- сказалъ онъ, обрывая пѣніе на полусловѣ.
  

XIII.

   Наступило Рождество, потомъ святки. Къ Денисову заходилъ раза два Будаговъ. Онъ казался очень грустнымъ, противъ обыкновенія не говорилъ о Наташѣ и тщательно обходилъ въ бесѣдѣ Ольгу Ивановну. Денисовъ какъ-то не рѣшался самъ заговорить о ней. Онъ привязался къ ней еще больше, почти молился на нее и мечталъ о веснѣ, когда онъ на ней женится. Нужно было объявить объ этомъ Будагову, посовѣтоваться насчетъ свадьбы, занять у него денегъ.
   Наконецъ, онъ рѣшился и отправился къ нему самъ.
   -- Степанъ!-- сказалъ Денисовъ,-- я пришелъ къ тебѣ поговорить по душѣ и серьезно.
   Будаговъ прямо смотрѣлъ ему въ глаза и подергивалъ бородку.
   -- Видишь ли, Степанъ, я откровенно скажу тебѣ; я не люблю уже Наташу... вовсе не люблю... ну вотъ поди -- чужая она мнѣ, забылъ я ее... къ тому же и она не пишетъ мнѣ что-то...
   Онъ остановился Будаговъ покачалъ головой и сказалъ;
   -- Хорошо! дальше...
   -- Слушай, Степанъ, будь мнѣ другомъ, какъ всегда, помоги... я жениться хочу.
   -- На комъ? въ умѣ ли ты? на ней, на хозяйкѣ?
   -- Да!-- убѣжденно и восторженно отвѣчалъ Денисовъ.
   -- Ну что же, я тутъ не при чемъ. Дѣлай, какъ знаешь, отвѣчай самъ за все... любишь ее -- женись...
   -- Степанъ почему ты перемѣнился ко мнѣ? почему холоденъ? объяснись, ради Бога, я привыкъ говорить съ тобой, какъ съ своей совѣстью... мнѣ обидно, что ты какъ-будто избѣгаешь меня.
   У Будагова вдругъ заблестѣли глаза. Онъ взволновался.
   -- Ну, Николай,-- торопливо началъ имъ,-- слушай, все я скажу тебѣ... прими это, какъ хочешь... я остаюсь твоимъ другомъ и былъ имъ, могъ ли ты сомнѣваться?.. Ты думаешь, я не страдалъ этотъ мѣсяцъ?.. Я почти шпіонилъ за тобой, я у Аракеля выпытывалъ. Я знаю, что она уже твоя любовница и я не могу простить тебѣ этого... Послушай, вспомни Наташу, вспомни, какъ ты увлекъ ее своими сладкими рѣчами о поэзіи... Она довѣрилась тебѣ -- этотъ свѣжій невинный цвѣтокъ. Вы клялись, на свиданья ходили... Ты уѣхалъ, ты мучился; вѣдь на тебѣ лица не было; ты плакалъ, помнишь, когда стоялъ у окна на старой квартирѣ... Что же это? Пойми, ты клялся -- ты въ тѣ минуты преступленіе совершалъ, значитъ? Ты губишь Наташу... Вѣдь она совсѣмъ поникла тогда отъ любви къ Плетневу... Ты спасъ ее, и... и снова губишь! Что-же ты мальчишка, что ли? да могу ли я вѣрить тебѣ?.. Ты завтра на улицѣ ни кого-нибудь повѣсишься... Увлекся!.. спасать вздумалъ содержанку!
   -- Степанъ! рѣзко сказалъ Денисовъ.
   -- Чего ты орешь? ну извини -- я не хотѣлъ оскорбить тебя... Ты самъ подумай мечтатель ты, чудакъ! вѣдь жизнь не шутка. На какія средства вы будете существовать? Тѣхъ денегъ, которыя тебѣ высылаетъ отецъ, вамъ не хватитъ. Она слишкомъ избалована... Уроковъ ты давать не станешь -- знаю я тебя -- да и не найдешь.. На что ты способенъ? Да имѣешь ли ты право брать на нее отъ отца -- старика, труженика? Тутъ ты уже самъ обязанъ зарабатывать деньги -- ты созидаешь семью. Какой ты гражданинъ? Слушай, одумайся, ради Христа! вспомни еще разъ Наташу... Ты ошибаешься, что разлюбилъ.. Это ты только немного позабылъ ее, отвыкъ... Пріѣдешь въ провинцію -- все вернется... Я понимаю тебя: у тебя воздухъ промозглый въ квартирѣ -- духи, платья женскія; кажется -- все пропитано женщиною... Поневолѣ голова закружилась. Это страсть у тебя. Уѣзжай, спасайся! Завтра же на поѣздъ, и маршъ! Николай!-- горячо воскликнулъ Будаговъ,-- ты цѣловалъ Наташу, ты въ глаза ей клялся!.. что ты теперь будешь дѣлать? какъ ты примиришься съ этими поцѣлуями?
   Денисовъ положилъ руку на плечо Будагову и сказалъ почти со слезами:
   -- Ты правъ, Степанъ! мнѣ самому тяжело, но что-же дѣлать? прошлаго не воротишь -- отошло оно... Я не могу принудитъ себя, я органически привязанъ къ Ольгѣ -- я близокъ ей.
   -- Слушай, возразилъ Будаговъ,-- если бы ты поклялся Наташѣ раньше, не увлекалъ, не писалъ ей страстныхъ писемъ, я бы самъ тебѣ руки не подалъ, вздумай ты только не жениться на этой женщинѣ, кѣмъ бы она ни была. Но для Наташи, для этого ангела, ты можешь, ты долженъ ею пожертвовать... Не безпокойся -- она скоро примирится...
   -- Голубчикъ мой! какъ ты не можешь понять? вѣдь я люблю Ольгу... ты не повѣришь: когда она согласилась быть моею, я молиться былъ готовъ на нее. Ты этого, можетъ быть, не поймешь -- ты совсѣмъ не знаешь женщинъ... я, конечно, уважаю въ тебѣ это... но... но ты самъ когда-нибудь испытаешь.
   -- Ну что съ тобой дѣлать, кляча!-- сказалъ Будаговъ:-- женись, такъ женись -- твое дѣло... я готовъ быть шаферомъ... я хотѣлъ тебя убѣдить; не удалось -- ты упрямъ... ну и чортъ съ тобой!
   Будаговъ весело махнулъ рукой. Они одѣлись и вышли вмѣстѣ на улицу. Денисовъ съ увлеченіемъ говорилъ объ Ольгѣ, о своемъ счастьѣ, о томъ, что онъ видитъ въ бракѣ спасеніе отъ той гнетущей пустоты и скуки, которая охватила его въ Петербургѣ. Онъ говорилъ, что единственная несомнѣнная для него истина -- любовь, любовь отца и мужа, крѣпость семейнаго очага, на этомъ построена жизнь... Остальное -- фикція: земная слава, общественное положеніе, даже наука... Онъ хотѣлъ бы въ деревню уѣхать, опроститься, какъ предлагаетъ Толстой. Люди всякіе принципы ниспровергли, во всемъ ошибались, къ отрицанію Бога пришли, а семья осталась...
   Будаговъ молча слушалъ и, наконецъ, сказалъ:
   -- Ты знаешь, что я съ тобой согласенъ, но, ради Бога, Николай, подумай еще разъ, на что ты рѣшаешься; вѣдь женитьба -- трудная миссія... ну хорошо, я помогу тебѣ въ первое время, а потомъ?
   -- Потомъ я самъ буду работать -- служить, учительствовать... мало ли тамъ.
   -- Ну Богъ съ тобой, Богъ съ тобой, кляча!
  

XIV.

   Будаговъ сталъ чаще бывать у студентовъ. Съ Ольгой Ивановной онъ былъ привѣтливъ, шутливъ, но какъ-то сдержанъ. Въ немъ говорила скромность, которую онъ выработалъ въ себѣ по отношеніи къ женщинѣ. Когда она начинала кокетничать съ нимъ, какъ съ другомъ своего жениха, въ сущности -- мужа, онъ переводилъ разговоръ на что-нибудь серьезное.
   Хачатрянцъ съ какой-то особенной, комичной радостію отнесся къ извѣстію о женитьбѣ Денисова. Онъ галантно изгибался передъ Ольгой Ивановной и говорилъ:
   -- Поздравляю, поздравляю, собственно говоря. Вы найдете во мнѣ самаго преданнаго друга. И буду приходить къ вамъ обѣдать и вспоминать, какъ мы съ Николаемъ у васъ поселились и какъ пѣли вмѣстѣ съ нами "Ноченьку".
   Прошелъ январь мѣсяцъ, потомъ февраль. У Ольги Ивановны увеличилась практика. Денисовъ нашелъ урокъ. Въ общемъ они имѣли больше ста рублей въ мѣсяцъ. Хачатрянцъ въ шутку говорилъ, что онъ на хлѣбахъ въ "семейномъ домѣ". Жили они съ Денисовымъ попрежнему въ одной комнатѣ.
   Въ началѣ марта, въ ясный солнечный день молодые люди -- Хачатрницъ, Ольга Ивановна и Денисовъ -- сидѣли за столомъ и пили чай. Ольга Ивановна, свѣжая, пополнѣвшая, съ ямочками на щекахъ, въ изящномъ капотѣ, весела и, счастливая, хозяйничала. Студенты острили другъ надъ другомъ.
   Вошла Вѣра и подала Денисову письмо отъ Наташи. Это было первое послѣ ноябри. Денисовъ равнодушно разорвалъ конвертъ и сталъ читать.
   "Пишу тебѣ послѣ долгаго молчанія, добрый другъ мой, пишу и думаю: какъ-то ты отнесешься ко мнѣ, что скажешь, когда узнаешь все? Ты мнѣ тоже давно не писалъ, что съ тобой?.. Я долго не рѣшалась открыться тебѣ, но совѣсть меня замучила, ты такъ много для меня сдѣлалъ. Слушай: на Рождество ты не пріѣхалъ, хоть и обѣщалъ... Твои родители мнѣ говорили, что ты занятъ. Я помирилась съ этимъ. А потомъ изъ Москвы пріѣхалъ Плетневъ и прогостилъ въ нашемъ городѣ мѣсяцъ. Слушай Коля, не вини меня -- что я могла сдѣлать? Тебя около меня не было... я позабыла тебя, и вотъ съ тѣхъ поръ твое лицо стоитъ передо мной нѣмымъ укоромъ. Я вижу слезы на твоихъ глазахъ. Ты говоришь мнѣ: "Наташа! вспомни свои клятвы". Бѣдный другъ мой! что я тебѣ скажу?.. Пріѣхалъ Плетневъ и сталъ бывать у насъ. Онъ жогъ меня своими глазами, своимъ голосомъ, своимъ весельемъ. Знаешь, въ немъ есть что-то отчаянное, неотразимое. Онъ пѣлъ мнѣ цыганскіе романсы. Онъ приворожилъ меня къ себѣ: я не могла съ собою справиться. Со мною повторилось то же, что лъ первый разъ "тогда". Ахъ, какъ онъ на меня смотрѣлъ!.. я хотѣла бѣжать... я ночей не спала... молилась, звала тебя... Ты былъ далеко. Боже! что я могла сдѣлать?.. Когда онъ обнялъ меня, я потеряла разсудокъ. Съ того вечера я страстно привязалась къ и ему. Научи меня, какъ мнѣ быть? я люблю васъ обоихъ. Ты мнѣ представляешься святымъ. я думаю о тебѣ послѣ молитвы Богу... Мое сердце болитъ всегда, когда я подумаю, какъ я передъ тобой виновата. Его я тоже люблю, но другою -- грѣшною любовью... Я горю, какъ въ огнѣ, когда вспоминаю его. Я пойду за нимъ всюду, я раба его, но я ни на минуту не забываю тебя, и мнѣ грустно, горько и обидно за тебя. Зачѣмъ ты полюбилъ меня?.. Я -- гадкая, Коля."
   Денисовъ не дочиталъ письма, скомкалъ его и положилъ въ карманъ. Потомъ всталъ, сказалъ, что ему нужно къ Будагову, и ушелъ. Ольга Ивановна и Хачатрянцъ проводили его удивленными взорами. Денисовъ шелъ по улицѣ и думалъ о Наташѣ. Онъ едва вѣрилъ ея словамъ. Ему было какъ-то совѣстно. Вотъ она открылась ему, а онъ ей ничего не написалъ. Онъ, стало-быть, поступилъ не такъ честно, какъ она.
   Бyдаговъ прочиталъ письмо. Оно поразило его. Онъ развелъ руками и сказалъ:
   -- Мерзавецъ Плетневъ!.. Бѣдная Наташа!
   Потомъ прибавилъ:
   -- Странные люди: "я люблю насъ обоихъ", вотъ и понимай!.. вѣдь и ты, пожалуй, тоже "обѣихъ" любишь?.. А?
   Денисовъ сознался, что у него ничего не осталось къ Наташѣ, кромѣ жалости.
   -- Жалѣешь -- почти любишь,-- сказалъ Будаговъ,-- впрочемъ, если у тебя х_о_л_о_д_н_а_я жалость къ ней, тѣмъ хуже для тебя.
   Друзья разстались. Денисовъ пошелъ къ Невѣ. У него была странная пустота въ сердцѣ. Тоски не было, но не было и того восторженнаго счастья, которое онъ еще нѣсколько дной тому назадъ переживалъ каждымъ своимъ нервомъ. Ему и грустно не было. Ему было какъ то безразлично -- ни тепло, ни холодно. Онъ думалъ о томъ, какъ странно течетъ и складывается его жизнь. Вотъ еще годъ прошелъ, а онъ продолжаетъ жить, какъ женщина: чувствами, а не умомъ. Первый годъ онъ не былъ влюблевъ ни въ кого, но почти болѣлъ отъ тоски по дому. Читалъ мало, въ университетъ почти не ходилъ и перешелъ только благодаря памяти и способностямъ. На лекціи и экзамены смотрѣлъ по-гимназически: "отзвонилъ и съ колокольни долой", но было ни одного увлеченія, ни одного духовнаго порыва. Онъ даже себя ни къ какой "партіи" не причислялъ. Онъ быль просто студентъ. Онъ зналъ, что кончитъ университетъ, т. е. подготовится къ экзаменамъ и сдасть ихъ, зналъ, что будетъ учителемъ или чиновникомъ. Но это было отдаленно и туманно и въ глазахъ Денисова не имѣло никакой окраски. Онъ чувствовалъ себя внѣ колеи, подвѣшеннымъ въ воздухѣ, между землею и небомъ. И когда онъ размышлялъ объ этомъ, ему становилось стыдно, какъ будто онъ думалъ о совершенномъ преступленіи.
   И онъ былъ радъ, что никто не можетъ подслушать его и мыслей.
   Въ настоящемъ была любовь къ Ольгѣ Ивановнѣ. Любовь уже становилась скучной и не наполняла существованія. И Денисову было тяжело, что нечѣмъ его наполнить. О новомъ чувствѣ онъ не думалъ. Если не Ольга, то ужь никто. Это сложилось у него въ формѣ рѣшенія. А гдѣ же сознательная, коллективная и захватывающая дѣятельность, гдѣ священный пламень, о которомъ ему говорилъ еще отецъ? Да полно, такъ ли? борятся ли теперь за идеи? существуютъ ли самыя идеи? Онъ не находилъ ничего, или не умѣлъ найти. Онъ не встрѣчалъ ничего, кромѣ упоенія мечтами о собственномъ благополучіи, и ему казалось, что знаменіе его времени -- безыдейность или одинъ только разговоръ объ идеяхъ. Для чего жить, не разъ напрашивался вопросъ, для чего жить?.. Отвѣта не было, Денисовъ на каждомъ шагу убѣждался въ незначительности и ординарности своего существованія. И онъ думалъ, что если на свѣтѣ останутся только такіе люди, какъ онъ, тогда общая смерть. Къ труду онъ не привыкъ; онъ былъ избалованъ съ дѣтства; науки давались легко. Онъ и въ институты спеціальные не держалъ, такъ какъ его пугали срочныя работы и репетиціи.
   Онъ шелъ и думалъ, а небо заволакивалось тучами. Начиналъ идти снѣгъ. Денисовъ смотрѣлъ на бѣлыя и мягкія пушинки, медленно и ровно падавшія на землю. На Невѣ была странная тишина. И на его душѣ было спокойно и пусто.
   Когда онъ вернулся, Ольга Ивановна согрѣла его своими ласками, и онъ на мгновеніе почувствовалъ, что жизнь все-таки имѣетъ смыслъ. Но потомъ подумалъ, что существовать только для однѣхъ волнующихъ сердце и кровь минутъ безсовѣстно. Ему вспомнились давинишнія слова Будагова: "дѣлай свое маленькое дѣло, насколько можешь лучше и такъ, чтобы твоя совѣсть была спокойна. Не заносись, подави свою нелѣпую русскую потребность подвига -- она ничего не принесетъ тебѣ, кромѣ страданія. Счастье придетъ, ты увидишь, что оно -- въ сознаніи посильно выполненнаго долга. А долгъ твой послужить родинѣ малымъ. Изъ малаго будетъ большое, какъ изъ копѣекъ -- рубли, а изъ рублей -- сотни".
   И Денисовъ принялся за лекціи по интегральному исчисленію. Ровное теченіе его жизни, на минуту нарушенное письмомъ Наташи, вступило въ свои права.
  

XV.

   За три дна до Пасхи, Денисовъ сидѣлъ у себя въ комнатѣ вечеромъ, часовъ въ восемь. Въ квартирѣ никого не было, кромѣ него и Вѣры. Студентъ подготовлялся къ первому экзамену, который былъ назначенъ на Ѳоминой.
   Онъ былъ углубленъ въ какую-то теорему, когда почувствовалъ, что кто-то тихо дотронулся до его плеча. Онъ обернулся и увидѣлъ Вѣру.
   -- Послушайте-ка, баринъ, что я вамъ скажу,-- вкрадчивымъ голосомъ заговорила она, вотъ вы баринъ молодой, хорошій и жаль мнѣ васъ, ей-Богу... наживете вы себѣ бѣду.
   -- Въ чемъ дѣло, Вѣра?-- встревоженно спросилъ Денисовъ.
   -- Да какъ-же,.-- прослышала я, что вы жениться собираетесь на Ольгѣ Ивановнѣ, а того не знаете, что она васъ уже давно обманываетъ.
   -- Какъ?! что ты говоришь?
   Денисовъ всталъ блѣднѣя. Ему показалось, что у него перестаетъ биться сердце. Онъ хотѣлъ закричать на Вѣру, но голосъ ему не повиновался.
   -- Да вы не тревожьтесь, баринъ, не стоитъ насъ Ольга Ивановна, не цѣнитъ она вашей ласки, да обращенья деликатнаго. Вамъ развѣ такую невѣсту надо?.. есть барышни хорошія, да скромныя... А вы поглядите-ка хоть разъ, какая она возвращается ночью, съ практики-то.
   -- Господи! что ты говоришь, Вѣра!
   -- Да какъ же, баринъ, вѣдь эти срамъ. Она почти пьяная приходитъ. Волосы спутаны... красная вся... нехорошая такая... стыдно сказать, какая... А вы то не насмотритесь. Мнѣ что? мнѣ все равно, женитесь, моя хата съ краю... Только ужь больно мнѣ васъ жалко стало... Баринъ вы хорошій, нѣжный да ласковый... Меня она просила не говорить, денегъ давала, стращала, что прогонитъ, да ужь что тутъ, я и сама не хочу жить у такой, прости Господи, пусть меня разсчитаютъ.
   -- Вѣра! уйдите, оставьте меня!-- тихо сказалъ Денисовъ.
   Онъ дождался, пока она ушла, и бросился на кровать ничкомъ. Все ему вспомнилось ясно, рельефно и мучительно каждая подробность его знакомства съ Ольгой Ивановной... Выступили наружу ея недостатки, ея фальшь, которыхъ онъ не замѣчалъ раньше. Точно завѣсу отняли отъ глазъ. "Боже! да неужели это съ перваго дня началось? какой ужасъ! Она пила у него, и я повѣрилъ, что у нихъ ничего не было! за что же это? зачѣмъ она лгала?" И ему сдѣлались ненавистны эти стѣны, этотъ тяжелый, одуряющій запахъ, эти безчисленные капоты... все все.
   Онъ страдалъ. Ему было горько сознавать, что и эти свѣтлыя и яркія страницы своей жизни онъ долженъ вычеркнуть со всѣмъ и навсегда.
   Онъ дожидался Ольги. Раньше онъ всегда ложился спать, когда она предупреждала его, что пробудетъ на практикѣ всю ночь. Если она возвращалась раньше, онъ не слыхалъ ея звонка. Онъ спалъ спокойно. Теперь онъ лежалъ въ постели, вздрагивалъ отъ ужаса, гнѣва и нетерпѣнія. Хачатрянцъ не вернется: онъ уѣхалъ на праздники въ Кронштадтъ, къ знакомымъ. Денисовъ дождется ее и услышитъ отъ нея все.
  

XVI.

   Она не оправдывалась, не возражала. Онъ сказалъ ей, что знаетъ все. Онъ не былъ страшенъ, онъ былъ скорѣе смѣшонъ и жалокъ. Его губы дрожали, голось прерывался, глаза были полны слезъ.
   -- Оля! Оля! скажи, за что ты меня обманула? быть можетъ, я ошибся или самъ вызвалъ это... скажи.
   Она сидѣла на стулѣ въ лѣнивой позѣ, съ сонными глазами, въ небрежной и смятой прическѣ. Она посмотрѣла на него и молчала.
   Денисовъ закричалъ:
   -- Скажи же хоть слово!
   Она какъ-бы очнулась.
   -- Что мнѣ говорить: ты все знаешь... Мнѣ не хотѣлось тогда разочаровывать тебя.. я знала, что у тебя не хватитъ рѣшимости жениться на мнѣ... да я и сама не пошла бы за тебя. У меня все-таки есть совѣсть: я старше тебя... ты чистъ... ты бы очень скоро узналъ меня и возненавидѣлъ... Ты знаешь,-- она вдругъ оживилась,-- вѣдь я люблю тебя: со мной никто не былъ такъ нѣженъ, ласковъ... Ты согрѣвалъ меня, Коля!..
   -- Зачѣмъ же ты обманывала? зачѣмъ?..
   -- Ахъ, Коля! почемъ я знаю?.. Этотъ человѣкъ поработилъ меня... ты не поймешь этой власти; это -- обаяніе какое-то, сила неотразимая... Женщина сами хочетъ быть рабой такого человѣка... Онъ мнѣ слова добраго не говорилъ, онъ умѣлъ только приказывать, и я повиновалась. Клянусь тебѣ: онъ былъ одинъ... А тебя я люблю... ты и теперь мнѣ нуженъ какъ воздухъ.
   Она потянулась къ нему.
   Онъ съ крикомъ выбѣжалъ изъ комнаты.
  

XVLI.

   Онъ пролежалъ въ постели мѣсяцъ. Ольга Ивановна, Будаговъ и Хачатрянцъ по очереди ухаживали за нимъ. Онъ почти не приходилъ въ сознаніе. Когда онъ впервые очнулся и увидѣлъ передъ собой Будагова, ему показалось, что онъ только что родился на свѣтъ. Онъ ничего не помнилъ, улыбнулся широко и радостно и потянулся такъ, что его кости захрустѣли. Онъ попросилъ воды.
   Въ комнатѣ была открыта форточка: въ нее волной вливался весенній воздухъ. Со двора доносился шумъ... Говорили люди: приходили разносчики; стучали въ кузнечной мастерской... Денисову виднѣлся маленькій клочекъ голубого, прозрачнаго неба, косыя тѣни, падавшія на чистыя, обмытыя дождями стѣны. Денисову захотѣлось ѣсть.
   -- Ну, слава Богу, кряхтишь, кляча!-- сказать Будаговъ, и его серьезное, слегка осунувшееся лицо озарилось доброй и любящей улыбкой.
   -- Степа! долго я лежалъ? -- слабымъ голосомъ спросилъ Денисовъ.
   Будаговъ зажалъ ему ротъ.

-----

   Въ половинѣ мая, въ два часа дня, къ
   Николаевскому вокзалу подъѣзжали ни извозчикѣ двое студентовъ: Денисовъ -- худой, блѣдный, обросшій бородой, но съ бодрымъ выраженіемъ лица и веселыми, блестящими глазами, и Будаговъ -- какъ всегда, серьезный и сосредоточенный,
   Когда они вошли въ залъ I класса, ихъ встрѣтилъ Хачатрянцъ, который явился приводитъ отъѣзжавшаго Денисова.
   Денисовъ ѣхалъ домой, на родину. Экзамены ему отложили на осень. Сердечная рана заживала подъ вліяніемъ весны и той особенной жажды жизни, той особенной вѣры въ нее, которая наступила послѣ долгой и тяжелой болѣзни.
   Студенты усѣлись за столъ, спросили пива.
   -- Ну маладецъ, маладецъ!-- говорилъ Хачатрянцъ, чокаясь съ Денисовымъ,-- наконецъ, поправился, прекрасно, собственно говоря.
   -- Да что говорить -- кляча!-- добродушно сказалъ Будаговъ.
   -- Ты смотри, нанимаешь, кланяйся Волгѣ, скажи, что Аракель Хачатрянцъ скоро ее увидитъ, по дорогѣ въ Тифлисъ.
   -- Хорошо, хорошо!-- говорилъ Денисовъ.
   Друзья торопливо заговорили ни прощанье, Скоро у технологовъ кончатся экзамены. Будаговъ пріѣдетъ въ К. Хачатрянцъ тоже погоститъ денекъ. Вмѣстѣ проведутъ время, вспомнятъ старину, споютъ карамбамбули. Денисовъ счастливо улыбался.
   Раздался первый звонокъ. Носильщикъ занялъ Денисову мѣсто въ спальномъ вагонѣ III класса. Студенты вышли на дебаркадеръ. Они стояли у вагона. Вокругъ нихъ играла жизнь, суетился народъ. Подъ желѣзной аркой вокзала слышался гулъ... Вдали дребезжали дрожки, гдѣ-то по мостовой везли желѣзо. Изъ трубы паровоза вился черный дымъ, достигалъ края крыши и стлался по ней. У полотна, за сторожевыми будками и водокачками, тянулись и зеленѣли деревья. А сверху ослѣпительно сіяло солнце.
   Студенты обнялись передъ третьими звонкомъ. Денисовъ ушелъ въ вагонъ. Онъ стоялъ у окна съ сумкой черезъ плечо, и безумная радость охватывала его, наконецъ-то онъ ѣдетъ туда, въ К., на Волгу -- въ чистыя объятія ароматнаго воздуха раздольной степи, чудной, великолѣпной зелени, въ объятія родителей, сестеръ и братьевъ. Какое счастье! На родинѣ онъ обновится душой и продолжитъ свое "маленькое дѣло".
   Раздался третій звонокъ. Трепетъ пробѣжалъ по нервамъ, и вдругъ взоръ Денисова упалъ на женщину въ черномъ, съ густой вуалью. Она стояла поодаль, прислонившись къ стѣнѣ, и пристально смотрѣла на него. Она подняла вуаль, и Денисовъ увидѣть темные глаза, увидѣлъ поблѣднѣвшее лицо и подрагивающія губы
   Поѣздъ тронулся.
   -- До свиданья!-- сказалъ Хачатрянцъ и снялъ фуражку.
   -- Прощай, кляча!-- крикнулъ Будаговъ.
   А Денисовъ впился взоромъ въ Ольгу Ивановну. Ея глаза, съ мольбою, съ тяжкой грустью прощались съ нимъ, умирали, просились въ душу,
   Денисовъ сѣлъ на свое мѣсто и глубоко задумался. Онъ думалъ о двухъ женщинахъ, которыхъ любилъ и которыя сдѣлались ему чужими, думалъ о странномъ совпаденіи ихъ одинаковой любви къ нему.
   И ему стало казаться, что онъ самъ виноватъ во всемъ, ему сдѣлалось обидно за свою мягкость и безволіе. Онъ думалъ, что ни одна женщина не можетъ быть вѣрна такому человѣку, какъ онъ. Ей нужны твердость, сила и власть, которыхъ нѣтъ у него.
   Мысли его понеслись и закружились. А поѣздъ мчался дальше и дальше, съ каждой минутой ближе къ родной Волгѣ.

Анатолій Каменскій.

"Живописное Обозрѣніе", NoNo 23--27, 1899

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru