Каменский Анатолий Павлович
Зверинец

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Анатолий Каменский

Зверинец

I

   Столоначальник Антон Герасимович, хмурый, давно не бритый, обычно молчаливый, вдруг оживился и сказал:
   -- Вы, аристократы, обедаете не раньше семи часов, а теперь всего четверть шестого. Проводите меня. Я живу на Петербургской стороне.
   Одетый с иголочки Сережа Лютиков сконфузился и шаркнул ногой.
   -- Виноват, Антон Герасимович, мне еще нужно побывать кое-где до обеда.
   -- Ладно, успеете, -- притворно-строго произнес столоначальник, -- прежде всего надо угождать начальству. Как вы думаете? А?
   Сереже Лютикову страшно хотелось пофланировать по Морской и кстати купить себе модный турецкий галстук, но он ничего не сумел ответить Антону Герасимовичу и пошел рядом.
   -- Хорошая погода, -- говорил Антон Герасимович каким-то странным, не то ворчливым, не то ироническим тоном. -- Весна, черт бы ее побрал совсем. Природа ликует, птички поют, березовые почки благоухают... А столоначальники ходят в рваных пальто. Вы, наверное, влюблены, Лютиков, и торопитесь на свидание?.. Так вы можете наплевать на меня, я и сам до дому добреду. Я хоть и считаюсь вашим начальством, но рожа у меня небритая, пальтишко старомодное, и по своему обличью я вам даже в камердинеры не гожусь. Ведь вы -- богач, бывший лицеист, и у вас, наверное, есть камердинер, который одевается получше, чем я.
   Беспомощно улыбаясь и обнаруживая на щеках красивые, кокетливые ямочки, Сережа Лютиков уже не думал ни о прогулке, ни о турецком галстуке, ни о вкусном обеде и, как прикованный, шел за Антоном Герасимовичем через Николаевский мост. Непривычные, приятельски шутливые интонации столоначальника, его бесконечные оговорки: "Может быть, вы уж устали со мной идти?", "Может быть, вам надоело меня слушать?" -- все это немного льстило Сереже, но в то же время его шокировали и приплюснутая форменная фуражка Антона Герасимовича, и его действительно потрепанное пальто. Да и по Васильевскому острову он шел пешком чуть ли не в первый раз. "Хорошо бы вскочить на извозчика и удрать", -- думалось ему, но Антон Герасимович все в той же непонятно-иронической манере повел длинную речь о политике, о службе, о литературе, о студенческих годах и больше всего -- о самом себе. Благовоспитанному Сереже Лютикову, так внезапно удостоившемуся интимных излияний ближайшего непосредственного начальства, ничего не оставалось делать, как покориться, слушать и вежливо кивать головой.
   -- Зайдем-ка на минуту сюда, -- сказал Антон Герасимович, неожиданно шмыгнув в распахнутую дверь плохенького ресторана. -- Так вот я говорю, -- продолжал он, не убавляя шага и вплотную подходя к буфетной стойке, -- налейте-ка нам по рюмочке... Не пьете? Очень странно... Ну, я один. Ваше здоровье!.. Так я и говорю: что такое весна, любовь, воробушки разные, когда такие люди, как ваш покорный слуга, с самых юных лет думают только об одном -- как бы не подохнуть с голоду. Оно конечно, и я писал когда-то стишонки, в комедиях игрывал, романсы распевал. У меня и посейчас сохранился этакий потрясающий тенор ди-форца. Может быть, выпьете? Ну, а я еще одну рюмочку пропущу. Как же, как же, вот буфетчик мой голос очень хорошо знает. Иногда по старой привычке такое "до" заковыряешь, что со всех сторон сбегаются лакеи и умоляют: "Пощадите, Антон Герасимович!" Ведь правда?
   -- С кем греха не бывает, -- уклончиво отвечал буфетчик.
   Вышли на улицу, и через несколько минут Антон Герасимович снова шмыгнул в пивную, потом, уже на Петербургской стороне, опять в ресторан, и, когда Сережа Лютиков, проводив начальство до самого дома, хотел было расшаркаться и удрать, начальство это уже без всяких церемоний схватило его за оба рукава.
   -- Нет, уж это дудки-с. Не пущу. Страдать -- так до конца. Ведь я, дорогой мой, не просто Антон Герасимович, я, сударь мой, тип. Будьте любезны изучить меня как следует, во всей скорлупе. Да вы и не раскаетесь. Хотите посмотреть зверинец? -- отрывисто спросил он.
   -- Какой зверинец? -- растерянно переспросил Сережа.
   -- Настоящий, форменный зверинец, мою, так сказать, семью. Кроме меня самого, увидите еще несколько любопытных экземпляров: жену мою Валентину, кухарку Досю, чижика, морских свинок, ежей... Много зверья всякого. Так и набросятся на вас.
  

II

   В темной передней пахло жареной дичью и духами. Чьи-то невидимые, обнаженные до плеч руки протянулись и властно сняли с Сережи Лютикова пальто, а за полуоткрытой дверью в гостиную, в розоватых апрельских сумерках, двигался расплывчатый женский силуэт.
   -- Отчего так поздно, Антоша? -- слышался оттуда низкий, медлительный и в то же время как будто нетерпеливый голос. -- С кем это ты пришел?.. И хоть бы предупредил. Ведь мне вас двоих, пожалуй, не накормить. Да входите же. Дося, зажги лампу в передней. Ну, наконец-то.
   Антон Герасимович легонько подтолкнул Сережу Лютикова в спину, и, переступив порог, Сережа увидел молодую женщину какой-то необычной красоты, полуодетую, полупричесанную, странно улыбающуюся, не похожую ни на одну из женщин, виденных им раньше.
   -- Вот это и есть моя жена Валентина -- экземпляр зверинца номер первый, -- говорил Антон Герасимович, -- не правда ли, забавный контраст? Моя, изволите ли видеть, небритая и в достаточной степени пьяная рожа -- и эдакое божество... Ну, дай-ка мордочку поцеловать...
   -- Ах, Боже мой, да я и не заметила, что ты опять такой отвратительный, ужасный... Как же тебе не стыдно приводить человека в первый раз и быть таким?.. Отойди, я тебя не могу видеть.
   Она резко отвернулась от мужа, и Сережа Лютиков, к своему удивлению, вместо брезгливой гримасы на ее лице вдруг увидал устремленные на себя черные глаза, полные откровенного любопытства и странной лени, даже не глаза, а какие-то омуты, какую-то пустоту глаз. Эти глаза и губы, полуоткрытые, жарко оттеняющие белизну зубов, и широко обнаженные воротником капота плечи, и медлительный голос, притворно скрывающий какую-то явную, настойчивую мысль, -- сразу взяли Сережу в плен.
   -- Какой красивый, -- говорила Валентина, -- как хорошо одет. Зачем ты его привел, Антон? Ах, я ужасно рада. Вот не думала, что у такого замарашки, как мой муж, могут быть такие знакомые. И ты еще лезешь целоваться. Ах, Боже мой, да идите же обедать. Дося! Зажигай поскорее лампы.
   Появилась Дося в кофточке с чересчур короткими рукавами и маленьком кокетливом передничке -- тоже совсем молоденькая и совсем не похожая на прислугу. У нее была великолепная гладкая прическа, однотонное, как у статуи, и чуть-чуть смуглое лицо, на котором немного дико и резко алел большой кроваво-красный рот и так же дико зеленели раскосые изумрудные глаза. И глаза эти жадно уставились на Сережу. Она стала на пороге, заложив в кармашки передника свои голые точеные руки, и точно ждала чего-то.
   -- Ну, чего глаза выпучила, не смей смотреть! -- говорила хозяйка. -- Это не твой гость, а мой. Зажги лампы и подавай суп. Ну, ты, кажется, слышала? Убирайся, -- притворно строго и как-то бесстыдно крикнула она. -- А ты бы, Антоша, пошел в спальню и переоделся. Терпеть не могу тебя в сюртуке. Надень кофточку -- это я его утреннюю тужурку так зову, -- ну, иди же. Сам привел и уже ревнуешь. Чем же я виновата, что он мне нравится!
   -- Понимаете, вы мне страшно нравитесь, -- продолжала она, когда Антон Герасимович ушел переодеваться. -- Не смотрите на меня, как на сумасшедшую. Вы, вероятно, светский человек и не должны теряться ни в каком обществе. Ну-с, давайте сядемте, и я вас буду занимать, как в хороших домах. Доська! Ты зажгла лампу и опять торчишь здесь! Уйди же, наконец, в кухню.
   Сережа Лютиков, не успевавший следить за бесконечной сменой улыбок, интонаций и жестов Валентины, за целым потоком неожиданных, огорошивающих и в то же время странно дурманящих слов, уже просто по привычке ходить, сидеть и говорить в обществе, спокойно подвинул стул, уселся, положил ногу на ногу и стал подавать реплики и отвечать на вопросы.
   -- Неужели?.. Очень приятно... Это ужасно оригинально... Нет, почему же?.. Меня зовут Сергеем Ивановичем... -- вот все, что ему удавалось произнести.
   -- Вы служите в столе у мужа? -- спрашивала Валентина. -- Значит, и я некоторым образом ваше начальство?.. О, я буду в тысячу раз строже, чем муж. Вы и представить себе не можете, как я требовательна... Когда вы улыбаетесь, у вас ямочки на щеках... Позвольте, а я вам нравлюсь?
   -- Вы страшно милы, вы очаровательны, -- сказал Сережа.
   -- Ну, а что же вам больше всего нравится во мне?
   -- Право, я затрудняюсь...
   -- А вы попробуйте не затрудняться. Раз, два, три.
   Она пристально посмотрела на него и вдруг сделала большие, наивно бессмысленные глаза, потом по-детски громко засмеялась и побежала из комнаты, и Сережа увидел, как уже в дверях низкая темная волна ее прически распалась и залила белую наготу плеч. Он остался один и еще несколько минут слышал за стеной в соседней комнате, должно быть в спальне, прерываемый то шутливыми, то строгими окриками Антона Герасимовича смех Валентины.
   -- Ну, вот и мы, -- говорила она, возвращаясь под руку с мужем, переодетым в домашнюю тужурку. -- В сущности, он у меня славненький, но я не люблю, что он пьет и философствует. Я вас, кажется, совсем запугала, Сергей Иванович! Ну, ничего, привыкнете как-нибудь. Давайте обедать.
  

III

   За обедом Сережа почти ничего не ел, осматривался вокруг расширенными глазами и, пользуясь некоторым затишьем в речах Антона Герасимовича и его жены, старался прийти в себя. Антон Герасимович пил рюмку за рюмкой водку, а Валентина подливала себе и Сереже сладкий и душистый розовый мускат.
   -- Вот вам и зверинец, -- начал Антон Герасимович свою бесконечную речь. -- Валентину видите, Досю видели, а свинок с ежами они вам сами покажут. Ах да, чижика чуть не позабыл. Он в гостиной на окошке. Это тоже певец, мой ученик, маленький Таманьо. Правда, из "Пророка" и из "Гугенотов" у него пока ничего не выходит, но зато я его выучил насвистывать первую фразу из "Чижика". Чижик, чижик, где ты был? Не правда ли, забавно -- чижик, поющий "Чижика"? Каково? Валентина, поправь капот. Вот тебе бы, действительно, следовало переодеться: сидишь голая за столом. Пожалуйста, отодвинься от Сергея Ивановича. Дай мне с человеком поговорить. На чем мы с вами в ресторане остановились? Да, вы заявили, что не признаете декадентской литературы за то, что она не реальна. Ну-с, а позвольте вас спросить, кто это установил понятие о реализме? Что реально и что не реально? И вообще -- кто бы мог подвергнуть проверке такую хитрую механику, как сама жизнь? Разве один лесажевский черт. Уж давно доказано, что жизнь в тысячу раз невероятнее самой невероятной выдумки. А вы все кричите: жизненно, нежизненно. Подумаешь, как просто!.. Ну, вот я, например, жизненное явление или нет? Валентина жизненна? Вот то, что она смотрит на вас черт знает какими глазами, не стесняясь моего присутствия, это как по-вашему, жизненно? Валентина, не смей, довольно, -- сказал он строго, -- знаешь, это уж свинство. При тебе ни о чем нельзя серьезно говорить.
   Тем не менее он говорил, говорил, а Сережа вежливо улыбался и делал такое движение всем корпусом, как будто расшаркивался под столом. И в то же время, против воли, он поминутно встречался взором с глазами Валентины и тонул в их черной пустоте, а когда, боясь, что у него закружится голова, медленно опускал взор, то видел ее полуоткрытые, точно ослабевшие, отдающиеся губы. Что за наваждение! Конечно, ему знакомы такие глаза и такие рты, ему знакомы подлинные страсти и всевозможные имитации страстей, но за этим скромным, почти бедным, почти мещанским столом, в присутствии мужа, странная гримаса Валентины так неожиданна, так мешает слушать и точно обволакивает безрассудной пеленой его мозг.
   -- Не будем отставать от Антона Герасимовича, -- говорила между тем Валентина, подливая себе и Сереже Лютикову мускат, -- пейте же, пьянейте скорей.
   -- Не обращайте на нее внимания, -- ворчал Антон Герасимович, -- она -- дура. Она прикидывается развратницей, чтобы посмотреть, сконфузит это вас или нет.
   -- Я уже давно сконфужен, -- сказал Сережа. -- Валентина Алексеевна слишком искусно играет свою обольстительную роль.
   -- Вы думаете, вы думаете? -- отдаваясь ему глазами, спрашивала Валентина.
   -- Что "думаете"? -- крикнул Антон Герасимович.
   -- Он думает, что я играю роль. Я вовсе не играю, -- произнесла она медленно и серьезно.
   -- Вздор! -- сказал Антон Герасимович. -- И довольно. Пойди приготовь нам кофе.
   Валентина ушла и скоро вернулась назад.
   -- Доська тоже влюбилась, -- смеясь говорила она, -- кофе давно готов. Пойдемте, Сергей Иванович, я вам покажу свинок. Тебе незачем ходить, -- обратилась она к мужу, -- сиди и пей свое пиво.
   -- Только не дури, ради Бога, -- крикнул Антон Герасимович вдогонку. -- Лютиков и в самом деле подумает Бог знает что.
  

IV

   В ярком световом кругу от висячей лампы Сереже показалось, что он попал в какой-то перекрестный сноп черно-зеленых лучей: обе женщины пристально, настойчиво, остро смотрели ему в глаза -- все та же полуодетая черноглазая Валентина и зеленоглазая Дося. И обе совали ему прямо в нос хорошеньких коричневых зверьков, странно похожих на крошечных коровок или лошадок. И локти обеих женщин так и мелькали мимо его лица.
   -- Я не могу, я совсем обезумела, -- говорила Валентина. -- Дося, тебе нравится Сергей Иванович?
   Дося смотрела на Лютикова неподвижно, каменно, молча.
   -- Дося, -- продолжала Валентина, -- стань у дверей, постереги, я его сейчас поцелую... Ха-ха-ха!.. Скажите, как вы думаете, шучу я теперь или нет?.. Ну, уж так и быть, пока не поцелую. Коричневые зверьки -- это несчастные женщины, это мы с Досей, а в корзинке с сеном остался их султан и повелитель, который их ужасно обижает, и мы его за это с Досей не любим. Правда, Дося? Жалко, что ежиков нет, они где-нибудь за столом или за дровами. Знаете что, -- докончила она быстро, когда они проходили через гостиную, -- я не люблю и никогда не любила мужа, мне его только жалко, и я к нему очень привыкла. Поняли теперь?
   И больше она ничего не успела или не захотела сказать.
   -- Как вам понравились маленькие свинки? -- спрашивал Антон Герасимович с ударением на слове маленькие. -- О больших я пока молчу. Черт с ними совсем. Вообще... я сегодня добр, весел и снисходителен. Очень благодарю вас, Лютиков, что пришли, и никаких. Это, впрочем, нисколько не помешает мне хмуриться и придираться к вам на службе. Сегодня вы опоздали на целый час, а вчера на три четверти часа. Я все это заношу вам в кондуит. И я предупреждаю вас, что надо работать. Да-с. Это ничего не значит, что вы лицеист, племянник министра. Черт знает! кажется, я опять напился. А почему? Потому, что я несчастный человек. Я певец, тенор ди-форца, у меня голос не меньше, чем у Таманьо, а меня заставляют писать доклады и рапорты в сенат. И никто не хочет понять, черт бы всех взял. Я Валентину ненавижу, она дрянь. А чижика люблю. Он меня один понимает.
   Казалось, время летит с удесятеренной быстротой. Пьяная откровенность Антона Герасимовича, дразнящая красота Валентины, низкие потолки и уютная теснота комнат, беспорядочно расставленные диванчики, креслица, множество ковриков, подушечек, занавесочек, духи Валентины, сползающий то с одного, то с другого плеча край капота, черные омуты глаз, отдающиеся губы, розовый вкрадчивый сладкий мускат, появляющаяся на пороге и настойчиво вонзающая свои зеленые раскосые и неподвижные глаза Дося -- вся эта интимность чужой жизни, так легко и быстро окутавшая Сережу, наполнила его душу и тело каким-то сладостным растущим беспокойством. Ему даже и не хотелось приходить в себя. Пусть с той же откровенностью развертывается лента, и щекочет любопытство, и возбуждает ожидание чего-то, еще не испытанного никогда. Интересно следить за окружающим и за самим собою, как в каком-то странно знакомом, но чуть-чуть позабытом рассказе. Интересно и немного жутко, потому что главный герой рассказа сам Сережа, его молодость, костюм, ямочки на щеках. И особенно хорошо, что он ни в чем не может разобраться, не знает, что говорить, и, как бы ни ломал голову, ему не угадать, что его ждет через пять минут.
  

V

   В одиннадцатом часу пришел племянник Антона Герасимовича, артиллерийский поручик Мерц, но с его приходом ничего не изменилось. Только с обновленной энергией заговорил, забрюзжал и зажестикулировал Антон Герасимович, обновлен но заулыбалась Сереже Валентина и еще чаще стала появляться на пороге Дося.
   Походка Доси была оригинальная: ступала она как-то чересчур упруго, точно несгибающимися ногами, и при этом странно вытягивала свою точеную смуглую шею. И раскосые, изумрудные глаза впивались в Сережу Лютикова все неподвижнее и острее. "Не смотри на него, дразнилка!" -- сказала между прочим Валентина. Та прождала секунду, повернулась и пошла, а Сереже почудилось, что она высунула кончик языка.
   Поручик Мерц, белобрысый, в очках, с красноватым обветренным лицом и тонкими бледными губами, слился с общим настроением. Весело позвякивая шпорами, заходил по комнатам, закуривая, размашисто чиркал спичкой и, чокаясь с Антоном Герасимовичем, громко стучал стаканом. И к Валентине он обращался так: "глубокоуважаемая тетушка", "очаровательная хозяюшка", "наша ослепительная председательница" и т. д.
   И Сережа Лютиков почувствовал себя с приходом Мерца почему-то еще легче.
   Антон Герасимович уже говорил:
   -- Я широкий человек. Я талантливый человек. Я презираю чиновников и себя чиновником не считаю. Да-с. И если лучше меня во всем департаменте никто не пишет докладов, так это именно оттого, что во мне погиб писатель, поэт. Валентина, отойди от Сергея Ивановича. Вот мой племянник давно в нее влюблен, а что толку? Обернет вокруг пальца, выворотит наизнанку, и больше ничего. Ведь так, Мерцуля?
   -- Правда, дядюшка, правда! -- говорил Мерц. -- Очаровательная тетушка! Вашу ручку.
   -- Не дам, -- говорила, не давая руки, Валентина, -- пусть лучше он поцелует.
   Сережа целовал руку и думал, как бы сделать, чтобы хоть минуту побыть с ней наедине, и уже сам смотрел ей пристально в глаза. Дося принесла еще четыре бутылки пива, и Антон Герасимович закричал:
   -- Ура, ура! Ну-ка, артиллерия, разряжай дальнобойные орудия. Валентина, а у нас есть резерв?
   -- Нет, уж довольно, не будет тебе никакого резерва! Ты и так отвратительный! Можете идти доканчивать в ресторане.
   -- Ура, пойдем в ресторан.
   -- И, пожалуйста, поскорее, -- сердито говорила Валентина.
   -- Но надеюсь, многоуважаемая тетушка, и вы вместе с нами, -- сказал поручик.
   -- И не подумаю, мне уже сейчас хочется спать. Сергей Иванович извинит меня, я ужасно устала, -- докончила она действительно усталым голосом и протянула Лютикову руку, и тот, целуя руку, вдруг похолодел от испуга, что так скоро и так просто кончился соблазнительный сон.
   Но тут произошло нечто, перевернувшее душу Сережи вверх дном. Он стоял на пороге гостиной. Валентина, уходя и повернувшись спиною к племяннику и мужу, многозначительно расширила глаза и сделала рукой чуть заметный знак.
   -- Дося, -- крикнула она небрежно, -- а что, ежики еще не разыскались? Пойдемте, Сергей Иванович, уж так и быть, покажу вам на прощанье ежиков.
   И не успел Сережа пройти за ней, как уже в гостиной она сплела свои пальцы с его рукой и быстро зашептала:
   -- Неужели ты не догадался, глупый? Уводи их поскорее, освободись от них как-нибудь и возвращайся сюда. Постучи ручкой двери, Дося откроет. Милый, милый... У-у, ямочки, усики...
   Валентина поспешно оглянулась. Никого. Грохочущие голоса в столовой. И вдруг она поднялась на цыпочки, буйно закинула руки, обвила Сережину шею, и он вкусил долгий, знойный поцелуй.
   -- Барыня, сумасшедшая, довольно! -- говорила Дося, заслоняя их.
   Сережа оторвался. Дося стояла прямая, стройная, на прямых, чуть-чуть расставленных ногах, и молча, неподвижно смотрела прямо ему в глаза.
   -- Не смей смотреть, -- ревнивым шепотом крикнула Валентина, -- дразнилка!.. Ежик, ежик, -- закричала она громко, -- ну, вот вам, займитесь ежиком. Спокойной ночи.
   И, убежав в спальню, с силой захлопнула дверь. Сережа потыкал ежика ногой и, не взглянув на Досю, вернулся к Антону Герасимовичу и офицеру.
  

VI

   Когда собрались уходить в ресторан, Антон Герасимович в застегнутом на нижнюю пуговицу сюртуке, в форменной фуражке, сдвинутой на затылок, странно выворачивая локти, с трудом влез в поданное Досей пальто и сказал:
   -- Какая у меня добрая жена: и в ресторан сама вытолкала, и на дорогу десять рублей дала. И откуда у нее завелись такие капиталы?
   А Дося, провожая Лютикова, шепнула:
   -- Остерегайтесь, не выдайте себя. Барин заметил, ревнует.
   Сели на двух извозчиков: Сережа вместе с Антоном Герасимовичем, и поручик Мерц -- один. Высоко стояла золотисто-розовая луна, благоухала клейкая молодая зелень Александровского парка, по-весеннему гулко стучали подковы по обшивке мостов, и Нева дышала не только теплом, но, казалось, молодостью и любопытством и ожиданием самого Сережи. И его уже нисколько не шокировало соседство пьяного, небритого и неопрятного Антона Герасимовича, и в то же время он не испытывал ни малейшего чиновничьего почтения к нему.
   -- Вы меня извините, Антон Герасимович, но я уже думаю домой, кстати, я живу отсюда в двух шагах.
   -- Удирать? Не позволю, -- кричал Антон Герасимович.
   -- Вам со мной будет скучно, я ведь не пью.
   -- И то правда. Куда ты годишься!
   -- Ну, вот видите. Зато поручик молодец.
   -- Верно, молодец. Мерцулька, ты где? -- опять крикнул он.
   -- Здесь, -- ответил офицер сзади.
   -- Извозчик, стой! -- зарычал Антон Герасимович.
   И вышло совсем легко, что он перелез к Мерцу, а Лютиков остался один.
   Для отвода глаз Сережа проехал впереди несколько кварталов, потом, махая шляпой, свернул на Морскую, и через минуту извозчик мчал его назад. Розовая луна, призрачные колонны двух маяков, свистки пароходов, красные и зеленые мерцающие огоньки -- все слилось с биением Сережиного сердца и снова стало похоже на позабытый, когда-то прочитанный рассказ. Сережа бросил извозчику деньги, лихорадочно, не дыша, взлетел по ступенькам лестницы во второй этаж, нащупал дверь и осторожно дернул за ручку один раз.
   Дверь тотчас же открылась, да она и не была заперта, и Валентина отступила перед Сережей на два шага. Она уже была в другом, белом тонком капоте, с теми же голыми руками и шеей, и снова, едва он успел раздеться, ее руки лежали у него на плечах.
   -- Дося! Пришел, -- каким-то поющим голосом говорила она, -- спрячь к себе в кухню его шляпу и пальто и потуши огонь в гостиной... Ах, какое счастье, -- продолжала она, когда Дося потушила лампу и они уселись на диване, -- как же тебе удалось его перехитрить?.. Я боюсь, что ты не заметил его подозрений. Он -- чудовище. Он отпускает меня из дому по часам. Иногда он нарочно прибегает на минуту со службы, чтобы проверить, дома ли я. Да, да, я совсем заколдованная принцесса. Я ненавижу его, но он убьет меня, если я от него уйду. Дося, -- крикнула она, -- скажи, сколько барин тебе заплатил в последний раз, чтобы ты хорошенько следила за мной.
   -- Десять рублей, -- тотчас же отвечала из передней Дося, очевидно, слушавшая разговор.
   -- Ха-ха-ха! А Дося отдала эти десять рублей мне, а я их сегодня дала ему же на ресторан. Правда, смешно? Дося, что ты там прячешься? Пойди на минутку сюда. Сядь. Ну, что, нравится он тебе? Хочешь, поделим его -- одну половинку тебе, другую мне? Милый, милый, а вам нравится Дося? Если бы вы знали, какая она, в сущности, красавица! Какое у нее тело! Она вся матовая, точно из гипса, и холодная как лед. У-у, гадюка! И глаза как у змеи. Пойди, пойди, позлись.
   Дося поднялась, постояла молча секунду и ушла.
   -- Я все боюсь, что они оба вернутся сейчас. От этого вечного выслеживанья я сделалась прямо ясновидящей. Мне кажется, что кто-то из них уже едет назад. Дося, Дося, пойди-ка сюда. Сделай на всякий случай... ты знаешь что. Ну, уходи.
   И она вся изогнулась и охватила шею Сережи руками, и ему показалось, что его губы стали пить из завороженного сказочного ручья.
   И тут же, как удар грома, раздался сильный дребезжащий звонок, раз и другой.
  

VII

   -- А-а-а, -- визгливо, злобно застонала Валентина и заскрежетала зубами и стала ломать руки. -- О, будьте вы прокляты, ненавистные, будьте вы прокляты!
   Звонили настойчиво не переставая.
   -- Иди, -- неожиданно спокойным голосом произнесла Валентина и сама повела за руку Сережу. -- Дося, -- тихо и властно говорила она, -- сейчас отопрешь, я потушу лампу в передней. Зажги свечу.
   Сережа подождал в темноте и потом увидел Досю, вышедшую из кухни со свечой в руке, совсем раздетую, с растрепанными волосами, в коротенькой нижней юбке поверх ночной рубашки, ту Досю, которая только что была в кокетливой кофточке, передничке, туфельках на высоких каблуках, чудесной тщательной прическе.
   Точно прихрамывая спросонья и прикрывая глаза рукой, она подошла к дверям.
   -- Иди, ничего не бойся, -- говорила между тем Валентина Сереже. -- Ложись к ней на кровать под одеяло. Понял, какие мы хитрые с ней?
   Сережа понял, чуть не расхохотался и юркнул в темную кухню куда-то наугад.
   -- Кто там? -- спрашивала Дося сердито.
   -- Это я, -- отвечал мужской голос.
   -- Кто такой?
   -- Отоприте! Свои! Мерц!
   -- Это муж подослал его, -- странно спокойно говорила Валентина, -- или они вместе; скажи, что я сплю.
   -- Что вам угодно? Барыня давно спят.
   -- Я забыл очки, -- говорил офицер.
   -- Отопри! -- сказала Валентина.
   Показался Мерц, освещенный свечой, в очках.
   -- Наглец! -- воскликнула Валентина. -- Что вам нужно?
   -- К чему такие строгости, очаровательная тетушка, -- развязно, снимая пальто, говорил Мерц. -- Может быть, я действительно что-нибудь забыл, может быть, я с поручением от дяди. Гм... гм... а вы еще не спите... и так чудесно одеты... Золотые туфельки... Что же вы тут делаете одна в темноте? Надеюсь, можно пройти в столовую. Я забыл не очки, а портсигар.
   -- Пожалуйста, -- говорила Валентина с подчеркнутым презрением и злобой. -- Будьте добры хорошенько осмотреть квартиру, господин Мерц.
   Взяв свечу у Доси, она пошла впереди него, и из кухни Сережа продолжал слышать ее удаляющийся презрительный голос и спокойный поддразнивающий тон поручика Мерца.
   Прижавшись к стене, он лежал на кровати Доси, кутался в мягкое одеяло, дышал уютной кухонной теплотой и запахом сена из стоявшей где-то по соседству корзины с прыгающими и попискивающими морскими свинками. Когда Валентина унесла из передней свечу, в кухне со спущенной шторой стало совсем темно, и он не слышал шагов подошедшей Доси, и странен был ее шепот, неожиданно раздавшийся над самым ухом.
   -- Спрячьтесь хорошенько, с головой. Сюда он не посмеет войти, а если и войдет, я его так турну... А если бы ворвался барин и увидал вас, скажите, что я позвала вас к себе. Теперь давайте молчать.
   Какое сложное, почти невероятное стечение обстоятельств, похожее на анекдот!
   -- Я дам тебе по морде, -- слышится издали холодный голос Валентины, -- ты сыщик, подлец... Ищи же, ищи, но помни, что если ты ничего не найдешь, то ты вернешься домой без кокарды и без погон.
   -- Тетя, ради Бога, -- умоляюще возражает Мерц, -- откуда вы взяли? За что вы оскорбляете меня? Я и не думал выслеживать вас.
   -- Зачем же ты пришел? Отвечай, -- жестоким, хлещущим тоном спрашивает она.
   -- Боже мой! Неужели вы не понимаете? Дядя встретился в ресторане с знакомой компанией. Я незаметно удрал сюда. Клянусь вам честью.
   -- Сам удрал? Дядя не подсылал тебя?
   -- Ну, конечно, нет, тетя.
   -- Но в таком случае -- зачем? На какого черта ты здесь и как ты осмелился вломиться ко мне?
   -- Боже, вы не понимаете... я не мог.
   Он стал говорить тихо.
   -- Ха-ха-ха! -- утрированно громко расхохоталась Валентина. -- Благодарю вас... Они изволят приставать ко мне с любовью... А не угодно ли им сию же минуту убраться вон? На что же вы, милый мой, надеялись? Могу вас уверить, что вы совсем не туда попали. Впрочем, мы еще кой о чем поговорим... Дося, Дося! -- крикнула она.
   -- Тетя, умоляю вас, не надо вмешивать никого.
   -- Ну, хорошо, только ты мне на прощанье кое-что порасскажешь. Отвечай, подсылал тебя муж сюда в Благовещенье или и тогда ты, может быть, сам?..
   Взволнованным, оправдывающимся шепотом поручик Мерц что-то рассказывал Валентине.
  

VIII

   -- Дося! -- отрывисто сказал Сережа.
   -- Тише, что вы? -- жарко, с испугом шепнула она ему в ухо.
   -- Дося! -- ответил он еще настойчивее.
   -- Ну, что вам?
   -- Я вспомнил, на кого ты похожа. Ты и в особенности твои глаза.
   -- Тише... на кого?
   -- На саранчу. Я видел у нас в имении на юге. У нее такие же зеленые, широко расставленные глаза. И вся она такая же твердая и сухая. И у нее такой же жадный рот.
   -- Да, да! -- раздумчиво шептала Дося, обжигая его шею губами. -- Я жадная, я вас съем, сгрызу.
   -- О, саранча! О, сумасшедшая саранча! -- весело и нежно шептал Сережа, покрывая поцелуями ее лицо.
   Разговор Валентины с поручиком Мерцем продолжался. Иссушенный, ошеломленный налетевшим на него вихрем, Сережа Лютиков лежал неподвижно и слышал то виноватый неразборчивый шепот офицера, то беспощадный, хлещущий и отчетливый крик молодой женщины.
   -- Неправда! Это было не один раз. А в прошлом году, когда я отпросилась у Антона Герасимовича в театр с сестрой? Почему ты прятался за колоннами в фойе и не подошел? И откуда стало известно мужу, что в антракте я пила чай с Горбачевым? Наконец, мне надоело все это, господин Мерц. Прошу вас сейчас же убраться вон. Не смейте трогать меня.
   -- Тетя, умоляю... Я сойду с ума.
   -- Не прикасайся ко мне, негодяй. Я ударю тебя.
   -- Ах, я люблю вас... Один, один поцелуй.
   -- Негодяй! -- еще раз крикнула Валентина, и тут же раздался резкий хлещущий звук пощечины, и зазвенели шпорами поспешные шаги.
   -- Очень хорошо-с, -- сухо говорил офицер, -- при случае сосчитаемся, любезная тетушка.
   -- Дося, -- крикнула Валентина, -- подай пальто.
   Сразу стало холодно, и по тому, как забегали тени, он угадал, что Валентина дала дорогу Досе и сама вступила в кухонную дверь.
   -- Будьте здоровы! -- холодно, сквозь зубы произнес Мерц. -- Честь имею кланяться.
   -- Передайте привет Антону Герасимовичу! -- крикнула Валентина с порога кухни уже веселым, подчеркнуто торопливым и радостным голосом. -- Доложите ему, что все благополучно, что осажденная крепость блестяще отбила все артиллерийские атаки.
   Громко захлопнулась дверь.
   -- Ура, Досичка, ура! Ну, как наш пленник?.. Ты целовалась, подлая Доська?.. Посмотри мне прямо в глаза. Покажи губы. Как же это ты смела! Ну-ка, выходите, Сергей Иванович! Как-то вы оба оправдаетесь передо мной!
   Сережа вышел в измятом костюме, с прищуренными глазами, и снова увидал все ту же необычно красивую Валентину в белом капоте и золотых туфлях, с ленивой, низко падающей прической, и его ум снова подсказал ему, что близость этой женщины может быть похожа на очаровательный, горячечный вымысел или сон. Холодок все же бродил у него в мозгу, соблазнительные мысли о рессорах извозчика, о свежей простыне кровати, о крепком здоровом сне до двенадцати часов.
   -- Пойдем, пойдем, -- тянула его куда-то Валентина. -- Доська, теперь можешь ложиться спать. Антон Герасимович вернется не скоро, а если скоро, то он для нас безопасен -- будет совсем пьян.
   Сережа пересилил себя, пошел, и новый вихрь поглотил его, и в минуту исчез мозговой холодок.
  

IX

   Часа в четыре Сережа очнулся от мертвенно-сладкого забытья. Было светло, розовели на окнах тонкие занавески, и чижик без конца насвистывал заученную фразу: "Чижик, чижик, где ты был?", и было слышно, как по соседству прыгают морские свинки.
   То, что произошло за эти 10-12 часов, было уже где-то далеко-далеко. Белое утро отчетливо и трезво ударило Сережу по глазам. Обе женщины спят. С минуты на минуту должен вернуться Антон Герасимович -- пьяный, небритый столоначальник в рваном пальто, его, Сережи Лютикова, непосредственное начальство. Сладкий мускат, тяжелые космы волос, черная пустота и зеленая неподвижность глаз, исступленные объятия двух женщин, ежики, свинки, зверинец, красивая находка -- саранча, -- обо всем этом интересно будет подробно припомнить и порассказать потом. А сейчас -- растущий холод, приятная, бодрящая торопливость, трезвая проза. Бежать, бежать! Поправить галстук перед зеркалом. Так и не удалось сегодня купить ни нового галстука, ни духов. Удобно ли закурить тут же в спальне папироску? В сущности говоря, какой-то дикий кошмар. И что бы там ни было, не следовало опускаться до амикошонства со стороны какого-то Антона да еще Герасимовича, спившегося чинуши из мещан. Только бы не столкнуться с ним, а на службе можно будет как-нибудь поправить ошибку, взять какой-нибудь средний, небрежный, расхолаживающий тон.
   Он надел пальто, неслышно снял с двери крюк, вышел на площадку и уже спустился на несколько ступенек, как вдруг внизу сильно хлопнула дверь и раздались голоса.
   Несомненно, это Антон Герасимович и поручик Мерц. Это их длинная, многословная разноголосица и возня. Идут, как полагается пьяным, останавливаясь и торгуясь на каждой ступеньке, и будут идти еще minimum полчаса. Другого выхода на улицу нет, и на секунду у Сережи захватило дыхание при мысли о неизбежной встрече, пьяном скандале, свалке, обнаженной шашке офицера, но тут же он успокоился, быстро взбежал на самую верхнюю площадку, сел на подоконник и почти весело стал прислушиваться и ждать.
   -- Не хочу понимать! -- кричал каким-то нелепым, звериным голосом Антон Герасимович. -- И кто мне может запретить? Вот хочу и буду идиотом. И не обязан ничего понимать.
   -- Дядя! -- мученическим тоном умолял Мерц. -- Я вам ничего мудреного не предлагаю. Я говорю: надо идти домой, наверх.
   -- К-куда наверх?
   -- В квартиру.
   -- Какую квартиру? У меня нет квартиры. Я живу в зоологическом саду. И всех ненавижу.
   -- Голубчик, дядя. Я тоже пьян, но могу вам помочь -- обопритесь на меня.
   -- Н-не хочу. Ты п-подлец. Ты влюблен в мою жену. А я не позволяю. Ухаживай за Доськой, а за ней н-не имеешь права. А он где? Ты помнишь? Он остался с ней?
   -- Кто?
   -- Этот ф-фрукт на... на цыпочках... Л-лицеист?
   -- Да мы же вместе уехали. Вот вспомнили...
   -- Неужели... Ты видел?.. А он тоже к ней лез. Я ему завтра пропишу. Я ему такой рапорт в сенат заковырну...
   Все выше, выше, почти у двери в квартиру. Голоса раздаются гулко, наполняют весь колодезь лестницы до самого верхнего потолка. Сереже становится немного жутко и чуть-чуть брезгливо, несмотря на веселый и безопасный наблюдательный пост. Еще не успели позвонить, как раскрылась дверь. Голос Валентины сказал:
   -- Ах! Какой мерзкий, отвратительный... Да иди же, иди скорей.
   -- Ж-жена, -- рычал Антон Герасимович, -- радуйся. Пришел самый главный зверь. Это я. Его высокородие коллежский советник Чукардин. Удивляюсь.
   -- Дядюшка! -- почти плакал поручик Мерц.-- Да обопритесь же на меня. Голубчик, я не могу. Дося, помогите же мне поднять.
   -- Зач-чем поднимать? А если я не хочу? Вот сяду здесь, и навсегда.
   Возились, тащили, поднимали, дверь захлопнулась, все затихло.
   Сережа Лютиков неторопливо спустился вниз, тихонько, крадучись по стенке, прошел до угла, облегченно вздохнув, вскочил на извозчика и велел погонять.
  

----------------------------------------------------

   Впервые: журнал "Свободным художествам", 1911, июль.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru