Каменский Анатолий Павлович
Случайность

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Анатолий Каменский

Случайность

I

   Все то же -- тот же сладковатый и морозный воздух, те же узенькие тупички с размалеванными плакатами кинематографов, красными и зелеными вспыхивающими лампочками реклам, тот же широкий Крещатик, напоминающий собою Невский проспект, и та же барская комфортабельная гостиница, где полковник Власов останавливался в более счастливые времена. И хотя брат полковника, известный гинеколог, наверное, откажет ему в десяти тысячах, за которыми он приехал в Киев, все-таки ужасно приятно, что швейцар Никифор по-прежнему кланяется ему в пояс и что в швейцарскую доносится из ресторана сладострастная музыка Мартинеско.
   -- Не очень постарел, Никифор! -- говорил полковник, прислушиваясь к обрывкам великолепного, изумительного "Тобогана", так волновавшего его два года тому назад.
   На вешалках висели шубы, офицерские пальто, роскошные меховые ротонды, а внизу стояли высокие дамские ботинки и офицерские калоши с медными вырезами для шпор. Точь-в- точь как в международном вагоне, пахло хорошими сигарами и духами, и, поднимаясь на машине в бельэтаж, в свой любимый двенадцатый номер, полковник Власов все еще как-то инстинктивно старался забыть о том, что, в сущности, жизнь его кончена и что с завтрашнего дня он -- выбывший из строя солдат. На колени перед братом он, конечно, не встанет, а такие вещи, как фамильная честь, гибель родного человека, уже давно чужды пониманию этого слишком знаменитого господина. Вот в этом самом двенадцатом номере, за этим круглым столом, полковник Власов два года тому назад пил с одним залетевшим в его двери мотыльком нежный ликер "Кюрасо-Шипр" шутил, как расшалившийся подпоручик, и сыпал в сумочку мотылька еще свои собственные, а не казенные золотые. Но неужели так-таки нет никакой надежды, неужели ничто не может спасти его? Страшно отчетливо представилось полковнику серенькое петербургское утро, музыканты, выдувающие в серебряные трубы шопеновский marche funebre , ордена на подушках и его собственное тело в дубовом гробу, поставленном на лафет. Он походил по комнате, посмотрел на свой английский желтый саквояж с золоченым замком, на отогнутый край одеяла, окаймленного белоснежной простыней, и, почему-то боясь взглянуть на себя в зеркало, спустился вниз в ресторан.
  

II

   Мартинеско, с громадными черными усищами, в узорчатой румынской куртке и широком красном кушаке, сидел за цимбалами впереди оркестра и двумя маленькими молоточками каким-то непостижимым образом извлекал из своего инструмента целую бурю звуков. Это уже была сменившая "Тобоган" "Царица-полька", и ее музыка наполняла зал сверху донизу каким-то прыгающим вакхическим дождем. Мужчины и женщины, ужинавшие за столиками, пили шампанское, смеялись, казались сплетенными и перепутанными между собою нитями этого стремительного музыкального дождя, и самому полковнику сначала показалось, что он попал в какую-то давно знакомую компанию. И Мартинеско, глядя прямо в публику, откровенно, по-детски улыбался ей своими глазищами и усищами. Конечно, не надо думать -- утро вечера мудренее. И почему полковнику Власову обязательно должен подписать смертный приговор его собственный брат? А вдруг его опасения преувеличены, и знаменитый гинеколог в последнюю минуту расчувствуется и выложит деньги на стол.
   -- Послушайте, человек, -- сказал полковник, внимательно разглядывая меню, -- наклонитесь ниже. Вы не знаете, кто эта дама в черном бархатном платье? Не с офицерами, а за соседним столом? Артистка? Гм... А может быть, вы передадите ей карточку? Скажите: из Петербурга.
   И через несколько минут полковник Власов уже сидел вместе с хорошенькой артисткой, действительно артисткой, в отдельном кабинете, ужинал, пил шампанское, восторженно аплодировал из окна кабинета Мартинеско, а потом велел лакею подать в двенадцатый номер кофе и "Кюрасо-Шипр". И, уже оставшись один, он заснул крепким, совсем молодым сном.
   Под утро ему приснилось, что он сидит, взявшись за руки со своим давно умершим закадычным другом, жалуется ему на свое горе, а тот успокоительно кивает головой и говорит, что не надо отчаиваться и тогда все будет хорошо.
  

III

   Брат полковника Власова, знаменитый гинеколог, принял его в очередь, как пациента, через пять человек. Горничная и фельдшерица в белом халате, вероятно, подумали, что полковник -- муж одной из ожидавших в приемной дам.
   -- А, это ты, -- сказал гинеколог, не улыбаясь и осторожно целуя его в щеку, -- когда приехал? Что у тебя болит?
   -- О, ужасно серьезная, почти смертельная болезнь, -- отвечал полковник Власов, чувствуя, что этот случайно взятый обоими шутливый тон погубит все.
   -- Какие пустяки, -- говорил немного погодя гинеколог. -- Десять тысяч для человека с твоим положением -- совершенная чепуха. Ты их легко соберешь у себя в Питере. Это не то что наш брат рабочий. Совсем как курочка, по зернышку... -- И он кивнул на подносик с бумажками и золотыми.
   -- А я, по правде сказать, надеялся на тебя, -- произнес полковник похолодевшими губами, -- мне казалось...
   -- Что ты, что ты!.. -- испугался гинеколог и замотал своими голыми до локтей руками. -- Да неужели рассчитывал? Ни в каком случае не могу... Слушай, сейчас, как видишь, я занят, а ты приходи сегодня обедать. Денег нет, а накормить накормлю. Не сюда, в другую дверь.
   Вот и конец, так просто, даже без всякой боли. Нет денег, зато накормлю обедом. Приехать пообедать в Киев из Петербурга. Теперь вернуться разве пообедать из Киева в Петербург? Полковник дошел до гостиницы, поднялся к себе в номер, посмотрел на часы, задернул занавеси на окнах и лег лицом в подушки на постель. В тупом забытьи он пролежал часов шесть. Доносились звуки оркестра из ресторана. Кто-то осторожно несколько раз стучал в дверь. Может быть, вчерашняя артистка -- не все ли равно...
   Когда полковник очнулся, перед ним уже стояла смерть, честная офицерская смерть от доброго старого револьвера казенного образца. Только не здесь, не в этом номере, не на этой кровати, не под музыку "Царицы-польки" и "Тобогана". Машинально он собрал вещи, позвонил, потребовал счет, заплатил. Пока приносили сдачу, он сидел в кресле, закрыв глаза руками, и думал с глубокой тоской: "Друг, старый, любимый друг, если ты не поможешь мне оттуда, то скоро я сам приду к тебе, скоро увижу твое хорошее незабываемое лицо. Друг, все-таки помоги. Дай дожить еще немножечко твоему беспутному, но все же честному, несмотря ни на что, честному другу".
  

IV

   В швейцарской к вечернему поезду уже скопилась целая куча корзин, портпледов и чемоданов, среди которой полковник Власов различил и свой желтенький саквояж с золоченым замком.
   -- Недолго погостили у нас, господин полковник, -- говорил швейцар Никифор, -- скоро ли прикажете ожидать?
   -- Теперь, должно быть, не скоро, Никифор! -- с грустью отвечал он.
   -- Жаль, господин полковник! Позвольте уж я сам ваш саквояжик вынесу.
   И он, немного путаясь в своей длиннополой ливрее, пробежал вперед и выхватил из общей кучи желтый саквояж.
   В зимнем вечернем сумраке кружились легкие снежинки, и плечи извозчика были покрыты снегом, и на шапке был белый пуховый верх.
   -- Желаю долго здравствовать, господин полковник! -- говорил Никифор, просовывая в сани саквояж.
   Полковник Власов приложил руку к фуражке и взглянул на швейцара сквозь снежную кисею. Он мгновенно оцепенел, а сани тронулись и помчались.
Что это, какая чудовищная галлюцинация? Перед глазами полковника стояло, не исчезая, продолговатое лицо с добродушно опущенными усами и седеющей бородкой, лицо его покойного друга -- такое милое, чуть-чуть сконфуженное лицо. Над бровями блестел окаймленный медью козырек, шею охватывал широкий воротник ливреи с зелеными петлицами и огромными пуговицами. Что же это такое? Загробное видение в ливрее швейцара, трогательная оптическая нелепость, трагикомическая игра взвинченных нервов? И в первый раз за всю эту неделю сплошного ужаса, сплошного отупения, какого-то сонного умственного паралича, у полковника потекли по щекам слезы. А друг в ливрее швейцара все еще улыбался ему сконфуженно и точно шептал: "Не надо отчаиваться, все будет хорошо".
  

V

   Еще впереди, до возвращения в Петербург, много долгих часов и бесконечных минут. В маленьком купе темно-синяя мгла от задернутого шелком фонаря. Совсем спокойно, не думается и даже немножко хочется спать. Полковник Власов снял свою дорожную тужурку, вынул из кошелька ключик от саквояжа и стал всовывать его в замок. Ключик не всовывался, и, рассердившись, полковник отдернул чехол фонаря. Отчего не подходит ключик, что за черт? "Позвольте-с, -- чуть не крикнул он, -- да ведь это не мой саквояж". Желтый, точь-в-точь того же фасона, и замочек золоченый, но не круглый, а овальный, и не гладкий, а матовый. Вот так история! Беды, конечно, никакой -- с полковником все равно ничего не было, кроме двух мягких сорочек и кое-каких туалетных пустяков. Но изменить своим привычкам, хотя бы накануне смерти, обойтись без любимого зубного эликсира, без мягких туфель совершенно невозможно. Надо вскрыть хотя бы этот чужой саквояж. Ключик не вкладывается, замок не поддается. Эх, не все ли равно!
   Полковник Власов достал из кармана перламутровый ножичек и по всему верхнему краю прорезал мягкую кожу саквояжа. Вывалился большой флакон с одеколоном, красные сафьяновые туфли, обшлаг цветной мягкой сорочки. Полковник стал шарить рукой, набрел на боковое отделение и вынул довольно объемистый бумажник. Долго, долго, как в праздничном сне, сидел и боялся раскрыть. Чужой саквояж, видение в ливрее швейцара, толстый бумажник... Ведь не насмешка же это!.. А что если это помощь оттуда, из неведомой страны?
   Целая пачка визитных карточек с одним и тем же именем, несомненно, владельца саквояжа: "Коммерции советник Аристид Константинович Димитриади. Директор-распорядитель нефтепромышленного общества "Огонь"". Теперь самое страшное -- вытащить кожаный язычок и посмотреть закрытое отделение бумажника. Друг, помоги! Один, два, десять, двадцать... Боже мой, сорок новеньких пятисотенных билетов! Двадцать тысяч рублей.
   Что это? Галлюцинация, чудо, сказочная случайность?
   Запереть купе, разрезать на куски саквояж, а потом побросать с площадки вагона в снежную мглу и эти куски, и визитные карточки, и все эти туфли, сорочки и одеколоны. Все, кроме двадцати тысяч рублей. Боже мой, спасен, спасен!
  

VI

   Полковник Власов пил кофе в Гатчине. Лицо у него было розовое. Торопливо прожевывая мягкий горячий калач со сливочным маслом, он развернул только что купленный, еще сырой номер газеты. Среди телеграмм стояло:
   КИЕВ (случайная). Вчера перед самым отъездом на вокзал в вестибюле гостиницы почувствовал себя дурно и скончался на руках у швейцара известный нефтепромышленник Димитриади.
  

----------------------------------------------------

   Впервые (под заглавием "Саквояж"): журнал "Север", 1913, No 4.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru