Капуана Луиджи
Бедный доктор!

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
 Ваша оценка:

  

Бѣдный докторъ!

Разсказъ Луиджи Капуана.

Переводъ Александры Веселовской.

   В память С. А. Юрьева. Сборник изданный друзьями покойного.
   Москва, 1890.
  
   -- Ну, такъ найди ее самъ!-- отвѣтилъ онъ.
   И мѣсяцъ спустя, съ помощью каноника, друга дома, отецъ уже отыскалъ сыну невѣсту въ сосѣднемъ мѣстечкѣ Нишэми.
   -- Единственная дочь, красавица, отлично воспитанная, съ порядочнымъ приданымъ!-- говорилъ онъ.-- Увидишь, останешься доволенъ!
   Радость добраго старика, ходившаго по комнатѣ, потирая руки, бодраго, менѣе сгорбленнаго, чѣмъ прежде, глядѣвшаго на сына глазами, въ которыхъ сверкала нѣжность, точно предстоявшая свадьба сняла съ плечъ отца цѣлый десятокъ лѣтъ, наконецъ восклицаніе: "увидишь, останешься доволенъ", произнесенное взволнованнымъ голосомъ,-- все это дало послѣдній толчокъ Лоренцо, еще колебавшемуся.
   Для него, привыкшаго жить одиноко, безъ хозяйки въ домѣ, холостой бытъ не представлялъ ничего непріятнаго, и домъ вовсе не казался ему такимъ пустымъ и холоднымъ, какъ отцу.
   Зато донъ Джакомо чувствовалъ себя осиротѣвшимъ послѣ смерти жены и сестры, когда онъ остался на рукахъ сонной служанки, дававшей подгорать обѣду, никогда не подметавшей комнатъ, не снимавшей паутины.
   Не можетъ же онъ прогнать ее! Она выросла въ домѣ.... Онъ къ ней привыкъ... Чужой человѣкъ будетъ ему непріятенъ!-- оправдывался старикъ.
   -- Знаемъ, знаемъ!-- отвѣчалъ каноникъ, пока экипажъ катилъ, подпрыгивая, по дорогѣ, среди облака пыли.-- Поэтому-то мы и ѣдемъ въ Нишэми. Не такъ ли, докторъ?
   Молчаливый и задумчивый, Лоренцо дѣлалъ головою утвердительный знакъ, продолжая курить, глядя на холмы, мелькавшіе мимо дверецъ, на дикія растенія и на посѣдѣвшія отъ пыли деревья вдоль дороги, задыхавшіяся подъ палящимъ солнцемъ.
   Странно-унылый ландшафтъ наполнялъ его сердце тревогой и печалью.
  
   -- Зачѣмъ далъ я уговорить себя? Зачѣмъ?-- шепталъ онъ.
   Но не успѣлъ онъ увидать дѣвушки, провести часъ въ гостиной, отдѣланной заново ради случая, и посидѣть на диванѣ между Кончеттиной и ея отцомъ, дономъ Паолино, какъ послѣ перваго, не совсѣмъ благопріятнаго впечатлѣнія, произведеннаго на него будущимъ тестемъ, длиннымъ, худощавымъ, чернымъ, какъ уголь, съ лицомъ и глазами напоминавшими хорька, Лоренцо успокоился.
   Бѣлокурая и маленькая дѣвушка, съ улыбкою и невиннымъ любопытствомъ глядѣвшая на него, предлагавшая вопросы и отвѣчавшая ему, точно они были старые знакомые, хотя она и краснѣла всякій разъ, когда онъ заговаривалъ съ ней, -- это бѣлокурое и крошечное существо было для него настоящимъ сюрпризомъ.
   -- Вы никогда не бывали въ Нишэми?
   -- Нѣтъ.
   -- Что думаете вы о немъ? Конечно, для васъ, привыкшаго къ большимъ городамъ...
   -- Мнѣ здѣсь нравится... Это очень хорошенькое мѣстечко...
   Она говорила очень мило, безъ аффектаціи, сидя прямо, по временамъ откидывая назадъ прядь волосъ, падавшую ей на лобъ, часто смачивая алыя губки быстрымъ движеніемъ языка. Еще красивѣе становилась она, когда къ ней возвращался ея обыкновенный цвѣтъ лица, обнаруживая всю тонкость и бѣлизну кожи.
   Потомъ донъ Паолино захотѣлъ, чтобы дочь спѣла что-нибудь.
   -- Casta diva! Вѣдь это музыка изъ музыкъ! Вѣрно я говорю?
   -- Что за фантазія! Да эти господа убѣгутъ отсюда!...
   Донъ Паолино настаивалъ, покачивая своей черной головой.
   -- Господа эти будутъ снисходительны. Они знаютъ, что ты не Патти...
   -- Несносный папа! Принуждать меня къ такой смѣшной роли!...
   Вмѣсто того Лоренцо былъ пораженъ, когда она восхитительно спѣла симпатичный романсъ Перротта: Sogno gentil, tu fuggi...
   -- Браво, браво!...
   -- Не смѣйтесь же надо мной!
   Сидя въ сторонѣ, каноникъ и донъ Паолино толковали о дѣлахъ.
   Можно разсчитывать только на приданое матери, говорилъ донъ Паолино. Въ настоящую минуту онъ не въ состояніи подѣлиться жалкими крохами, кое-какъ хватающими ему на прожитье... Послѣ его смерти, если останутся какіе-нибудь клочья...
   Каноникъ качалъ головою.
   -- Вы все такой же!... Волокита! Да развѣ вы не замѣчаете, что старитесь?
   За то донъ Джакомо любовно пожиралъ глазами сына и Кончеттину, говорившихъ о музыкѣ и о сестрахъ милосердія, у которыхъ дѣвушка воспитывалась. Ни одно слово или движеніе этихъ двухъ существъ, казавшихся ему точно созданными другъ для друга, не ускользало отъ него.
   Еслибъ это не было неприлично, онъ сказалъ бы имъ: "поцѣлуйтесь",-- до того обезумѣлъ онъ отъ радости.
   Теперь ему только остается дождаться, чтобъ на его колѣняхъ прыгалъ внучекъ и звалъ его: "дѣдя, дѣдя!" -- а потомъ онъ очиститъ мѣсто другимъ. Онъ умретъ съ спокойнымъ сердцемъ.
  
   Старикъ безъ умолку говорилъ о будущей невѣсткѣ.
   -- Настоящій ангелъ! Просто не дождешься, когда она будетъ у насъ въ домѣ, эта веселая болтушка!
   -- Правду сказать, она даже черезчуръ жива,-- отвѣчалъ Лоренцо, который уже нѣсколько разъ побывалъ въ Нишэми и провелъ немало дней съ невѣстой.
   -- Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше!-- прерывалъ его отецъ.
   Лоренцо не смѣлъ противорѣчить, но непринужденныя манеры Кончеттины, немного странныя для провинціальной дѣвушки, смущали его. А когда онъ слышалъ, какъ она говорила своему отцу такія вещи, которыхъ дочери никакъ не слѣдовало бы произносить, онъ становился серьезнымъ и тревожился.
   Наивность ли это или легкомысліе кокетки, желающей произвести эффектъ? Что это такое?...
   Онъ не могъ объяснить себѣ этого. Минутами ему даже казалось, что у этой дѣвушки -- повидимому такой доброй, искренней, милой -- характеръ дурной, немного испорченный, и ему становилось страшно. Еще страшнѣе было ему, когда проявлялись ея привлекательныя свойства, и онъ мало-по-малу чувствовалъ себя скованнымъ такъ, какъ не считалъ бы этого возможнымъ, или когда по немъ съ головы до ногъ пробѣгала дрожь удовольствія при мысли, что это бѣлокурое, нѣжное существо, эти темно-голубые глазки и алыя губки скоро будутъ принадлежать ему, только ему одному.
   Если онъ былъ далеко отъ нея, въ тиши своей комнатки, за книгами, и думалъ о ней, онъ видѣлъ съ чѣмъ-то похожимъ на ужасъ приближеніе времени, назначеннаго для свадьбы. Кончеттина, напротивъ, становилась все экспансивнѣе послѣ каждаго посѣщенія жениха. Лоренцо не вѣрилось, чтобъ ея привязанность была искренняя, и онъ снова жалѣлъ, что такъ легко уступилъ отцу. Даже однажды, когда она взяла его за руку, крѣпко сжала ее въ своихъ ручкахъ, съ пальчиками словно точеными, и сказала: "Какъ я тебя люблю! Какъ я тебя люблю!" -- ему стало неловко, хотя онъ и попытался улыбнуться.
   Въ другой разъ, вечеромъ, было еще хуже.
   Они сидѣли на террасѣ въ темнотѣ; онъ уже собирался ѣхать. Пройдутъ недѣли, прежде чѣмъ онъ вернется; больные нуждаются въ немъ, говорилъ онъ.
   -- А!-- промолвила Кончеттина.
   Она внезапно охватила его шею руками.
   -- Отчего еще ни разу не поцѣловалъ ты меня? шепнула она.
   И поцѣловала его дрожа.
   Лоренцо вернулся въ Кальтаджироне, немного ошеломленный этимъ поцѣлуемъ и словами, произнесенными слабымъ голоскомъ, въ которомъ слышались слезы.
   Что за странная дѣвушка!... Не такую жену нужно ему! Она черезчуръ нервна!
   Вслѣдствіе всего этого, въ послѣднюю ночь холостой жизни, проведенную имъ въ той комнатѣ, въ которой онъ спалъ еще мальчикомъ, ему показалось, точно въ немъ мучительно умирало что-то дорогое ему, умирала лучшая часть его самого, чудная свобода одинокаго и любознательнаго юноши. Ему грезилось, будто его узкая постель, столикъ, заваленный научными книгами, мебель, картины на стѣнахъ, грустно говорили ему прости! и что всѣ его воспоминанія разлетались, точно ихъ изгоняла новая жизнь, начинавшаяся для него. А когда среди мрака беззвѣздной ночи и при сомнительномъ свѣтѣ фонарей, потухавшихъ въ туманѣ, онъ распахнулъ окно, обращенное на сонный городъ, сердце его сжалось.
   Зачѣмъ далъ онъ уговорить себя, зачѣмъ? -- съ досадой твердилъ онъ.
  
   Въ день свадьбы, видя его грустнымъ и молчаливымъ въ ожиданіи гостей, пока Кончеттина одѣвалась, отецъ съ удивленіемъ спросилъ:
   -- Тебѣ нехорошо?
   -- Очень хорошо!
   -- Такъ что-же съ тобой?
   -- Должно быть, волненіе....
   И онъ постарался принять веселый видъ.
   Какъ разъ въ этотъ день Кончеттина казалась ему менѣе красивою, чѣмъ обыкновенно, менѣе граціозною, точно ее стѣсняли бѣлое платье со шлейфомъ, вуаль и гирлянда изъ флеръ д'оранжа.
   Но нѣсколько позже, когда, войдя въ брачную комнату, онъ увидалъ на бѣлой подушкѣ эту золотистую головку, съ блестящими глазками, полуоткрытыми, улыбающимися губками, щечками, горѣвшими такимъ румянцемъ, что онъ казался пятномъ на бѣлизнѣ кожи, Лоренцо на минуту остановился и заглядѣлся. Кончеттина слегка вскрикнула и закрыла лицо руками, Лоренцо тихо отвелъ ихъ и взволнованный не менѣе, чѣмъ она, онъ, до той поры думавшій, что не любитъ невѣсты и женится только, чтобъ сдѣлать удовольствіе отцу, принялся цѣловать эти полуоткрытыя губки, тихо шепча:
   -- Я люблю тебя, люблю!
   -- А! Нелегко было вырвать у тебя эти слова! Злой!
   Она нѣжно укоряла его, между тѣмъ какъ Лоренцо улыбался, довольный, гордый, охваченный глубокимъ и сладкимъ волненіемъ.
   -- Этими поцѣлуями я прошу у тебя прощенія!... Развѣ ты не простишь меня?
   -- О, да, да!
   И она ласкала его голову своими дѣтскими ручками и пропускала пальчики сквозь его волосы.
   -- Да, да! Ты былъ правъ, чувствуя нѣкоторое недовѣріе! Мы такъ мало знаемъ другъ друга. Къ тому же ты былъ счастливъ холостымъ.... Женясь на мнѣ, ты многимъ пожертвовалъ и ничего не пріобрѣлъ.... Дай мнѣ это сказать; это правда!... Но я... я полюбила тебя еще раньше, чѣмъ мы познакомились, съ той самой минуты, когда узнала, что, быть можетъ, ты сдѣлаешься моимъ избавителемъ.... Я такъ страдала у отца! Ужасно страдала! Ты даже вообразить этого не можешь!... А когда я увидала тебя въ первый разъ....
   Кончеттина смолкла, замѣтивъ, что Лоренцо не цѣлуетъ ее больше и даже старается высвободиться изъ ея объятій.
   -- Что съ тобой?
   Она быстро отдернула руки.
   -- Ничего, говори, говори!-- слабымъ голосомъ повторялъ Лоренцо, съ трудомъ совладавъ съ собою.
   Онъ припалъ ухомъ къ ея трепетавшей груди и сквозь тонкое полотно сорочки ощущалъ на своей щекѣ непріятное чувство холода.
   -- Говори же! Говори! Я хочу слышать, какъ бьется твое сердце.... Дай мнѣ убѣдиться въ томъ, насколько ты меня любишь... Дай мнѣ послушать!
   -- Нѣтъ, Лоренцо, нѣтъ!-- шептала она, жмуря глаза, точно утопая въ волнахъ безконечнаго блаженства.
   А Лоренцо все прислушивался, затаивъ дыханіе.
   Боже мой! Возможно ли это!... Эти хрипы! Этотъ шумъ въ легкихъ!... Нѣтъ, нѣтъ! Это не можетъ быть!....
   И, испуганный ужаснымъ открытіемъ, не вѣря собственнымъ чувствамъ, онъ выпрямился
   Тогда Кончеттина открыла глаза и потянулась, точно просыпаясь отъ сна.
   -- Получилъ ты отвѣтъ?... Доволенъ ты?
   И она улыбалась, между тѣмъ какъ у Лоренцо подкашивались ноги, и все, постель, занавѣсы, бѣлокурая головка. вихремъ закружились передъ нимъ.
   Это вздоръ! Это невозможно! Онъ раньше замѣтилъ бы это!
   Онъ сдѣлалъ надъ собою усиліе, жадно нагнулся въ ней, взялъ обѣими руками и осыпалъ поцѣлуями ея маленькое, нѣжное личико. Это личико было немного худо и тонко, но становилось прелестно, когда она улыбалась, какъ дѣлала именно въ эту минуту, опираясь на подушки. Голубые глаза казались двумя звѣздочками, зубки проглядывали между алыми губами, ротикъ былъ крошечный, точно колечко.
   А Кончеттина все твердила:
   -- Получилъ ты отвѣтъ? Доволенъ имъ?
  
   Это, конечно, только страшный сонъ!
   Такъ думалъ Лоренцо, но не рѣшался выяснять вопроса теперь, когда былъ увѣренъ, что любимъ, и имѣлъ возможность оцѣнить сокровище, которымъ обладалъ.
   Если Кончеттина попадалась ему на террасѣ подъ руку съ ея новымъ "папой", тоже требовавшимъ своей доли общества милой невѣстки, если Лоренцо видѣлъ ее свѣжею, розовою, веселою, онъ дрожалъ отъ радости.
   Что это было со мною? Это все нелѣпыя докторскія галлюцинаціи, увѣрялъ онъ себя.
   И онъ бралъ жену за руки.
   -- Ревнивецъ!-- говорилъ отецъ, толкая Кончеттину въ его объятія.
   Но она оборачивалась, чтобы поцѣловать свекра, смѣясь, какъ дитя, прыгая.
   -- Они часто бѣсятъ его, не такъ ли?-- говорила она.
   Такимъ образомъ холодный и пустой домъ въ Кальтаджироне, по которому бѣдный старикъ безцѣльно бродилъ столько лѣтъ, сразу наполнился, когда въ немъ поселилась невѣстка; теперь онъ казался донъ Джакомо теплымъ, согрѣтымъ любовью этихъ двухъ дѣтей, походившихъ на влюбленныхъ, еще не поженившихся.
   Пустынныя и унылыя террасы украсились въ короткое время зеленью и цвѣтами. Анфилада комнатъ, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ погруженныхъ въ безпробудное молчаніе, всегда печальныхъ и неприбранныхъ, съ мебелью покрытою пылью и тусклыми стеклами, стала веселѣе, чѣмъ когда-либо, благодаря Кончеттинѣ, точно ласточка летавшей повсюду, все замѣчавшей, обо всемъ заботившейся и заставившей помолодѣть даже старую служанку, которая не сжигала теперь обѣда и увѣряла всѣхъ кумушекъ, что у хозяйки золотыя ручки.
   Въ гостиной часто раздавались звуки фортепіано, въ особенности, когда, вернувшись отъ больныхъ, Лоренцо садился на кресло, куря, закинувъ ногу на ногу, полузакрывъ глаза, пока жена пѣла, поворачивая бѣлокурую головку, чтобъ съ улыбкою взглянуть на него, совсѣмъ опьяненнаго музыкой. Иногда Лоренцо вспоминалъ свое недовѣріе, свой страхъ за будущее... И вотъ, вмѣсто того -- покойная домашняя жизнь среди книгъ ни въ чемъ не измѣнилась, а стала только интимнѣе, пріятнѣе, какъ бы облагородилась... Настоящая поэзія!...
   Ему не вѣрилось, чтобъ это была правда.
   Кончеттина тоже чувствовала себя вполнѣ счастливою. По ея словамъ, она точно вошла въ рай.
   Вспоминалось ей все, что она выстрадала у отца, когда безъ всякаго стѣсненія, безъ уваженія къ ея дѣвичьему достоинству, онъ вводилъ въ домъ всѣхъ женщинъ, которыхъ отыскивалъ Богъ вѣсть гдѣ, и переворачивалъ все вверхъ дномъ.... И Кончеттина нервно встряхивала головой, чтобъ отдѣлаться отъ такихъ воспоминаній, отъ которыхъ ей было больно. Въ эти грустныя минуты она радовалась, что отецъ навѣстилъ ее всего разъ или два. Теперь онъ воленъ таскать за собою, сколько ему угодно, женщинъ, и осквернять комнату, гдѣ умерла ея святая мать... Кончеттина и думать объ этомъ не хочетъ. Нѣтъ!
   Иногда ей казалось, что ея здоровье, вмѣсто того чтобъ ухудшаться, поправляется.
   -- Ты чувствуешь себя хорошо?-- спрашивалъ Лоренцо мучимый подозрѣніемъ, все еще по временамъ охватывавшимъ его.
   -- Отлично!-- отвѣчала она.-- Мнѣ никогда не было такъ хорошо.
   Но это была неправда. Съ недавней поры она испытывала необъяснимое недомоганье и не смѣла признаться въ этомъ мужу изъ стыдливости, а отчасти и изъ деликатности. Она чувствовала во всемъ тѣлѣ слабость; дыханіе и пищевареніе были плохи; мѣстами у ней болѣла грудь, ночью ей становилось тяжко и душно, и она не могла спать.
   -- Это все пустяки!-- утѣшала она себя.
   Если мужъ пристально и пытливо глядѣлъ на нее, когда имъ снова овладѣвало страшное подозрѣніе, Кончеттина употребляла всѣ усилія, чтобы казаться веселою, цвѣтущею.
   -- Это все пустяки!-- твердила она.
  
   И вдругъ, однажды, послѣ нѣсколькихъ безсонныхъ ночей, у нея не хватило силы встать.
   Лоренцо рано вышелъ изъ дому и только что вернулся отъ больныхъ.
   -- Кончеттина нездорова,-- объявилъ ему донъ Джакомо.
   Глаза его посмѣивались.
   -- Должно быть, внучекъ въ дорогѣ,-- прибавилъ онъ.
   Но, увидавъ, что сынъ поблѣднѣлъ и схватился руками за волосы, старикъ точно окаменѣлъ.
   -- Что случилось?
   Донъ Джакомо не смѣлъ войти въ комнату невѣстки и вертѣлся у двери, ожидая появленія Лоренцо.
   -- Что же случилось?
   Упавъ на стулъ около столика и склонивъ голову на руки, Лоренцо рыдалъ.
   -- Это моя вина!... Я эгоистъ!... Да, я виноватъ. Только это и говорилъ онъ бѣдному старику, ничего не понимавшему и плакавшему вмѣстѣ съ сыномъ, самъ не зная о чемъ. Но когда, прерывая себя и ломая руки, Лоренцо могъ сдѣлать отцу нѣсколько намековъ, донъ Джакомо попытался его ободрить.
   -- Ты преувеличиваешь!... Мы устроимъ, если это нужно, консультацію въ Катаніи, въ Неаполѣ... Зачѣмъ такъ отчаяваться?... Ужь не хочешь ли ты, чтобы твой отецъ умеръ отъ страха?
   Пока Кончеттина не замѣчала опасности, бѣда была еще не велика. Средства, прописанныя Лоренцо, доставляли ей облегченіе. Снова бродила она по дому, веселая, безпечная, хотя и немного смущенная заботливостью и вниманіемъ, которыми ее окружали; по временамъ она чувствовала себя нервною, была подвержена припадкамъ унынія, длившимся недолго и казавшимся странными даже ей самой.
   Играла она теперь чаще, чтобы развлечься, но любимый ею романсъ Перротта,-- память о первомъ посѣщеніи Лоренцо,-- глубоко потрясалъ ее, точно его исполнялъ кто-нибудь другой. Звуки получали иное выраженіе, иной смыслъ и оттѣнокъ, они казались ей жалобою, вздохомъ измученной души, и однажды она не могла дойти до конца.
   Ей больно отъ этого, хочется плакать! -- говорила она
   -- Такъ не играй!-- ласково останавливалъ ее Лоренцо. Что тебя тревожитъ? Тебѣ нуженъ покой; ты должна избѣгать сильныхъ потрясеній. Хлопотать въ домѣ такъ, какъ ты это дѣлаешь...
   Еще вся дрожа отъ волненія, Кончеттина сѣла къ нему на колѣни, лаская его бороду, глядя ему въ глаза, пока онъ говорилъ.
   -- Ты слишкомъ худенькая! То, что для другихъ было бы ничтожнымъ недомоганьемъ, становится для тебя почти серьезнымъ. Понимаешь. Да?
   Она отрицала, закидывая назадъ головку.
   -- Нѣтъ! Нѣтъ! Значитъ, я, по твоему, больна? Какой грубіянъ!
   -- Я не говорю, что ты больна, но...
   -- Хочешь ты все узнать? Лекарства эти ты береги для своихъ больныхъ... Я не стану больше ничего глотать! Я сама себя вылечу, я тоже докторша!... Мои лекарства здѣсь... и здѣсь....
   И она цѣловала его разъ за разомъ, внезапно поддавшись безумной нѣжности, мучившей ее ужь цѣлую недѣлю.
   -- Мнѣ хотѣлось бы, чтобъ ты былъ всегда со мною, какъ въ эту минуту! Я ненавижу твоихъ гадкихъ больныхъ, которые никакъ не хотятъ выздоровѣть и задерживаютъ тебя съ утра до ночи!... Мнѣ кажется, точно ты не мой.
  
   Въ прекрасные весенніе дни они гуляли вмѣстѣ на городской Виллѣ. Кончеттина крѣпко опиралась на руку мужа, чтобы чувствовать себя ближе къ нему и дать и ему чувствовать ея близость. Шли они медленно, мало разговаривая, останавливаясь, чтобы полюбоваться цвѣткомъ, посмотрѣть на щегленка, качавшагося на вѣткѣ изгороди, и прислушиваться къ его щебетанью, или разглядѣть выпуклыя фигуры на прекрасныхъ вазахъ изъ терракотты, работы Ваккаро.
   -- Мнѣ хотѣлось бы пропитаться солнцемъ и чистымъ воздухомъ, среди этой зелени, на этихъ дорожкахъ, поднимающихся, опускающихся, вьющихся змѣйкою. Какъ жаль что онѣ такъ пустынны!-- говорила Кончеттина.
   И когда она снова возвращалась туда и видѣла необъятный пейзажъ, открывавшійся передъ нею, зеленую равнину съ Этною въ глубинѣ, и холмы, чернѣвшіе оливковыми деревьями, она расширяла легкія, хотя ей и тяжело было дышать глубоко.
   -- Какъ это красиво! Ни за что на свѣтѣ не ушла бы я отсюда... А ты? Что у тебя на умѣ? Отчего смотришь ты такимъ растеряннымъ взглядомъ?...
   Увы, онъ не смѣлъ сказать ей, что у него на умѣ! Могъ ли онъ передать ей то мученіе, съ которымъ, изо дня въ день, съ часу на часъ, онъ слѣдилъ опытнымъ взглядомъ врача за страшнымъ развитіемъ болѣзни въ ея нѣжномъ организмѣ, не имѣвшемъ силы оказывать ни малѣйшаго сопротивленія? Смѣлъ ли онъ признаться, какъ его немолчно терзала совѣсть за то, что онъ, докторъ, могъ пренебречь недугомъ въ самомъ началѣ?...
   И все это изъ эгоизма. О, это непростительно! Это настоящее преступленіе!
   Теперь всѣ ласки, поцѣлуи, объятія, всѣ жгучія радости влюбленныхъ, которымъ они отдавались безпечно, съ наслажденіемъ, точно онъ, эгоистъ, не зналъ, что бѣдняжка погибнетъ отъ этого еще скорѣе,-- теперь все это превращалось для Лоренцо въ мученія, въ пытку...
   Онъ заслужилъ это!... Онъ заслуживаетъ еще худшаго!
   Въ первое время, утомленный постояннымъ притворствомъ, онъ пытался обмануть самого себя.
   Развѣ природа не дѣлаетъ часто чудесъ, изумляющихъ науку? Кто знаетъ?
   И онъ позволялъ себѣ надѣяться.
   Но съ той ночи, когда Кончеттина разбудила его крикомъ: "Лоренцо, Лоренцо!" и онъ увидалъ ее,сидящую на постели, съ распущенными волосами, совершенно обезумѣвшую при видѣ крови, обагрявшей подушку, Лоренцо пересталъ надѣяться.
   -- Она погибла!
   Тутъ впервые и сама Кончеттина ясно поняла свое положеніе. Рыдая, повисла она на шеѣ мужа, въ глазахъ ея выражался ужасъ.
   -- Лоренцо!... Лоренцо! Помоги мнѣ! Я не хочу умереть!
   -- Ничего, ничего, глупенькая!-- твердилъ онъ.-- Все это вздоръ!
   Но она читала свой приговоръ въ его отчаянномъ взглядѣ, на помертвѣломъ лицѣ, искаженномъ внутреннею судорогою.
   -- Моя мать умерла отъ этой болѣзни!... Боже мой, и я умру такъ же!... Не хочу умирать!... Я счастлива!... Лоренцо мой! Я не хочу умирать!-- съ ужасомъ восклицала она.
   Страшное уныніе водворилось въ домѣ. Лоренцо, его бѣдный старый отецъ, даже служанка, подавленные томительною тишиной, казались тѣнями чистилища, вращающимися на мѣстѣ своей казни.
   Кто бы могъ это думать! Такое цвѣтущее здоровье!
   Донъ Джакомо также испытывалъ страшныя угрызенія совѣсти.
   -- Это я принудилъ сына жениться,я!... Но кто же этого ожидалъ! Такой цвѣточекъ!
   Кончеттина оставалась въ спальнѣ, свернувшись клубочкомъ на креслѣ, полузакрывъ глаза, кашляя, задыхаясь, терзаемая лихорадкою, теперь уже не покидавшею ее болѣе, изнуряемая ледянымъ потомъ, выступавшимъ каплями на лбу, блѣдномъ, какъ воскъ, вглядываясь въ свои худыя ручки, сквозь прозрачную кожу которыхъ можно было счесть одну за другою всѣ жилки.
   Мучимая страшною ревностью къ будущему, когда ея не станетъ, какъ и ея бѣдной матери, она желала имѣть постоянно около себя своего Лоренцо. Ей даже хотѣлось увлечь его за собою, чтобъ любить его и быть любимою въ могилѣ, въ будущей жизни, вѣчно...
   -- Цѣлуй меня, цѣлуй!-- говорила она ежеминутно.
   И когда Лоренцо колебался, видя, что это постоянное напряженіе нервовъ только усиливаетъ болѣзнь, Кончеттина прибавляла голосомъ, задыхавшимся отъ рыданій:
   -- Ты боишься!... Я внушаю тебѣ отвращеніе!
   -- Что жь, ты хочешь насильно, что-ли, убить себя? Ты не вѣришь?...
   Она прижимала свои побѣлѣвшія, лихорадочныя губы къ его губамъ, охватывала его шею своими худенькими ручками, цѣловала его горячо, страстно, безпрерывно, чтобъ передать ему этими поцѣлуями свой страшный недугъ. Ночью она крѣпко обнимала мужа, жалась къ его груди, чтобъ сообщить ему лихорадку, ее пожиравшую; смертельный потъ, который леденилъ ея тѣло, долженъ былъ, во что бы то ни стало, убить и его. И если Лоренцо противился ея болѣзненнымъ капризамъ, она принималась кричать, плакать, съ нею дѣлались нервные припадки, пугавшіе его, точно она сейчасъ испуститъ духъ въ его объятіяхъ.
   Въ такія минуты она бывала безжалостна.
   -- Увы! Ты меня не любишь больше! Я тебѣ надоѣла! Вижу это!
   Лоренцо умолялъ ее взглядомъ, протягивалъ къ ней руки.
   Да! Да! Она видитъ это! Она стала ему невыносима!... Онъ не дождется, когда избавится отъ такого трупа! Ужь не возненавидѣлъ ли онъ ее?
   -- Кончеттина! Кончеттина!
   -- Да, я не могу обманывать себя! Я читаю въ твоей душѣ! О, это низость! Я любила тебя больше чѣмъ Бога, я отдала тебѣ всю жизнь! Я... умираю... отъ любви... къ тебѣ! А вмѣсто того ты.... О, неблагодарный, неблагодарный!
   И она закрывала худыми ручками бѣлое, безкровное личико, съ отчаяніемъ качая головою, пока у нея не дѣлался приступъ кашля, отъ котораго она задыхалась и падала безъ силъ на подушки, поддерживавшія ее съ обѣихъ сторонъ, между тѣмъ какъ, стоя передъ нею на колѣнахъ, обливаясь слезами, молчаливый, болѣе блѣдный, чѣмъ она сама, Лоренцо подавалъ ей на ложкѣ успокоительное лекарство.
   -- Ради меня, ради самой себя, замолчи! Ты хочешь убить себя такими выходками!
   Видя его у своихъ ногъ, слыша его голосъ, полный такого отчаянія, что у нея перевертывалось сердце, она выпрямлялась и глядѣла на мужа, глядѣла долго, охваченная состраданіемъ, какъ женщина влюбленная, готовая на всѣ жертвы.
   -- Прости меня, шептала она, прости. Нѣтъ, не трогай меня, не цѣлуй! Я зачумленная! Отойди!... Ты долженъ жить!... Живи!... Оставь меня умирать здѣсь, всѣми покинутою... Довольно съ меня и того, что я вижу тебя, слышу твой голосъ .. Только скажи, что ты все еще любишь меня, какъ прежде!... Совершенно такъ, какъ прежде?
   -- Даже больше!
   -- Въ такомъ случаѣ... поклянись мнѣ, что когда я умру, ты не полюбишь никакой другой женщины.
   -- Клянусь!
   -- Что ты будешь по-прежнему спать въ этой комнатѣ, на этой кровати, на этомъ бѣльѣ!...
   -- Клянусь!
   -- О, если ты лжешь!... Подойди поближе... Поцѣлуй меня, всего только одинъ разъ. Я подурнѣла... я это знаю, даже не глядя въ зеркало... но я тебя такъ люблю! Ты вѣдь мой, не такъ ли, Лоренцо?
   -- Весь твой, и тѣломъ, и духомъ!
   -- Повтори это, повтори!
   -- Весь, весь, и тѣломъ и душой!
   -- Благодарю! Какъ мнѣ хорошо отъ этихъ словъ!... О, еслибъ я могла выздоровѣть! Еслибъ я могла жить по крайней мѣрѣ хоть такъ! Я готова бы страдать вдвое, въ двадцать, въ тридцать разъ больше...
   -- Ты выздоровѣешь! Надежда не потеряна. Еслибъ не твой страхъ, не твои вспышки...
   -- Я буду добрая, тихенькая, вотъ увидишь! Стану слушаться тебя, точно собаченка... Дай мнѣ тебя поцѣловать... Вѣдь я тебѣ не противна, не правда ли? Нѣтъ? Такъ прижми же меня крѣпче къ сердцу, мой Лоренцо! Мой, мой!...
  
   Но подобные промежутки длились всего день, иной разъ только нѣсколько часовъ. Потомъ тревога снова овладѣвала ею.
   Ужасно было видѣть Кончеттину въ ея бѣлой спальнѣ, при свѣтѣ лучезарнаго майскаго дня, проникавшемъ въ большія окна, среди безмолвія, длившагося по цѣлымъ часамъ и нарушавшагося лишь тихими жалобами или приступами кашля, отъ которыхъ она почти задыхалась. Худенькое тѣло ея состояло теперь только изъ кожи и костей, глаза ввалились и казались громадными на съежившемся личикѣ; нечесанные волосы все еще сохраняли свой золотистый отливъ. Она сидѣла на креслѣ, опираясь на подушки, лежать въ постели она уже не соглашалась.
   Лоренцо не смѣлъ двинуться изъ этой комнаты, куда она не допускала никого, даже свекра, развѣ на самое короткое время. Состарившійся, почти совершенно посѣдѣвшій въ эти ужасные мѣсяцы, бѣдный Лоренцо самъ себя не узнавалъ. Она точно изводила его, молча, глядя на него глазами, въ которыхъ сверкалъ злорадный огонекъ.
   Она хочетъ взять его съ собой, отнять его у той, неизвѣстной, которая, быть можетъ, только и ждетъ ея смерти, чтобы броситься въ его объятія такою здоровою, красивою, любящею и торжествующею, что изгонитъ изъ его сердца всякое воспоминаніе о женѣ. Нѣтъ, не получитъ она его! Не получитъ! Они исчезнутъ вмѣстѣ, будутъ обниматься мертвые, какъ обнимались живые. Онъ принадлежитъ ей. Не достанется онъ той.
   И чтобы не дать ему ускользнуть отъ нея, вѣчно боясь, что ея недугъ еще недостаточно передался ему, она снова принималась цѣловать Лоренцо въ губы, щеки, шею, глаза, волосы, всюду... Иной разъ она кусала его съ бѣшенствомъ дикаго животнаго...
   -- А! Ему больно!
   И она тотчасъ же цѣловала то мѣсто, которое укусила, чтобы заглушить боль... Иногда онъ долженъ былъ утирать себѣ лицо ея платкомъ, влажнымъ отъ испарины, пить изъ ея стакана то молоко, до котораго касались ея губы... Нѣтъ, не оставитъ она свою дорогую добычу той, другой...
   Мало-по-малу Лоренцо въ самомъ дѣлѣ начало казаться, что и онъ умираетъ. Теперь онъ никогда не приближался къ Кончеттинѣ безъ суевѣрнаго, неопредѣленнаго страха. Предчувствія его сбывались. Глухой ужасъ передъ катастрофой, казавшейся неизбѣжною, совершенно подавлялъ его.
   Однако, въ тѣ дни, когда она утверждала, что ей лучше, онъ все еще охотно вѣрилъ.
   -- Да, да, я чувствую себя хорошо; я точно разомъ выздоровѣла. Ужь не дѣйствіе ли это прекраснаго дня, чуднаго солнца?
   Она становилась доброю, милою, ласковою, какъ въ первые дни, даже подшучивала надъ собственной болѣзнью.
   -- Значитъ, побѣда останется за мною!... Такъ и должно быть! На моей сторонѣ громадная сила: любовь!
   -- У тебя есть еще другая сила -- молодость.
   И они шутили вмѣстѣ.
   Въ одинъ изъ такихъ дней Кончеттина захотѣла повидаться съ своимъ бѣднымъ старымъ свекромъ и попросила у него прощенія за то, что была съ нимъ неласкова.
   -- Когда боленъ, не сознаешь, что дѣлаешь,-- говорила она.-- Теперь, когда мнѣ лучше, видишь, какая я?
   Но дона Джакомо не обмануло это ложное улучшеніе.
   -- Увы! Свѣча бросаетъ послѣдніе лучи. Надо позвать священника, если еще не поздно!-- твердилъ онъ.
  
   Силы разомъ покинули ее, какъ будто готова была порваться нить, связывавшая ее съ жизнью. Кончеттина упала на спинку кресла, и во взглядѣ ея, брошенномъ на Лоренцо, сквозила ожесточенная зависть.
   Такъ онъ остается? Онъ не исчезнетъ вмѣстѣ съ нею?
   Она поманила его къ себѣ головою.
   -- Я хочу, чтобъ меня вынесли на террасу на креслѣ. Хочу въ послѣдній разъ видѣть городъ и поля... Торопись, торопись!
   Лоренцо машинально повиновался.
   -- Взгляни на эту колокольню!
   Онъ растерянно посмотрѣлъ въ ту сторону.
   -- Помни, что ты видѣлъ ее въ послѣдній разъ со мною!... И эти холмы... эти деревья.... Помни, помни... что передъ моей смертью мы смотрѣли на нихъ вмѣстѣ, и что я говорила тебѣ: гляди, гляди!... А эти куполы Santa Maria di Gesu... тамъ, налѣво... куда мы такъ часто ходили гулять... Помни, помни!...
   Лоренцо говорилъ: да! да! и голосомъ, и наклоненіемъ головы, точно во снѣ.
   Колокольня, холмы, деревья, куполы церкви Santa Maria di Gesu -- все это врѣзывалось ему въ глаза точно какою-то волшебною силой... Всю жизнь будетъ онъ видѣть только ихъ! Вѣчно, вѣчно ихъ!...
   А Кончеттина, привлекая его къ себѣ на грудь, съ послѣднимъ усиліемъ ища его губъ, въ то время какъ онъ поддерживалъ ее за талію, все шептала:
   -- Умри со мной!... Умри со мной!...
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru