Капуана Луиджи
Солнечные ванны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Письмо къ пріятельницѣ).
    Перевод Н. Н. Фирсова.
    Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 9, 1883.

   

Л. КАПУАНА.

(Съ итальянскаго).

Солнечныя ванны.

(Письмо къ пріятельницѣ).

Санъ-Паоло, августъ, 18..

   Добрѣйшая и многоуважаемая N.
   Убѣжавъ изъ раскаленной печи, которая именуется Миланомъ, вы сибаритствуете на берегахъ Генуэзскаго залива. А я, по выраженію нашего поэта Монтегацца, беру солнечныя ванны. Посылаю вамъ нѣчто въ родѣ моего дневника, набросаннаго мною въ такія минуты, когда всякое другое дѣло невозможно.
   Право, трудно себѣ представить, чтобы здѣсь свѣтило то же солнце, что и въ Миланѣ. Не знаю, сколько градусовъ показываютъ миланскіе термометры; на моемъ здѣсь 23о Реомюра. Это не дурно для климата почти африканскаго.
   Но что за небо! Какая-то пыльная лазурь, лазурь безжизненная, неопредѣленная, неописуемая! А горизонтъ! Охватывающія его горы и холмы затоплены какимъ-то мглистымъ туманомъ; не знаешь: видишь ихъ или только мерещится, что видишь. Разстоянія словно удваиваются, какъ будто смотришь въ зрительную трубу не съ надлежащаго конца -- явленіе, обратно противоположное тому, которое наблюдается зимой и весной, когда необычайная ясность воздуха нарушаетъ законы перспективы, и предметы будто пододвигаются сами къ вашимъ глазамъ.
   По правдѣ сказать, виды не веселые. Мѣстами купы замирающей зелени, и повсюду ослѣпительная желтизна сжатыхъ полей. Въ обширныхъ садахъ и огородахъ томятся виноградныя лозы; масличныя деревья уныло клонятъ къ землѣ свои вѣтви. Земля вездѣ трескается, словно открываетъ пересохшую пасть, жаждущую хоть капли росы, которой не можетъ дождаться. Вотъ восемь мѣсяцевъ, какъ не было дождя; восемь мѣсяцевъ, какъ солнце съ олимпійскимъ спокойствіемъ жжетъ несчастную землю. Метафора раскаленное небо -- здѣсь не метафора, горькая дѣйствительность.
   Въ этомъ колоссальномъ небесномъ сводѣ есть что-то жестокое, грубое, что-то металлическое, подавляющее душу, уничтожающее всякое ощущеніе безконечнаго. Такъ и кажется, что вотъ приподымешься на цыпочки и ударишься головой объ этотъ сводъ. Разбираетъ охота побѣжать туда, въ самую глубь горизонта, топоромъ прорубить въ немъ отверстіе и впустить свѣжаго воздуха на землю. Однимъ словомъ, подъ этимъ неестественнымъ небомъ начинаешь испытывать тоску по настоящемъ небѣ, нѣчто въ родѣ тоски по родинѣ.
   Солнце -- желтое, свѣтъ его точно чѣмъ-то липкимъ приклеенъ къ предметамъ, въ немъ нѣтъ переливовъ, онъ чуждъ всякаго блеска. И тѣни какія-то рѣзкія, какъ отъ электрическаго освѣщенія. Но жара все-таки сноснѣе, чѣмъ можно бы было ожидать...
   Издали несется легкое, чуть освѣжающее дыханіе вѣтерка, пропитаннаго запахомъ іода и напоминающаго о близости моря, котораго, однако, не видно отсюда.

-----

   А жизнь человѣческая?
   Жизнь здѣсь сосредоточена въ одномъ пунктѣ, въ сердцѣ нашего городка, на площади (Piazza) -- и только на площади.
   Съ одной стороны казино, гдѣ сливки здѣшнихъ гражданъ зѣваютъ, политиканствуютъ, играютъ въ карамболу или въ домино, болтаютъ объ толченіи воды муниципальнымъ управленіемъ и занимаются сѣренькой (а, пожалуй, иногда и откровенно черненькой) мѣстной хроникой. Здѣсь создаютъ исторіи.
   Кругомъ площади лавки и табачныя; надъ ними яркія вывѣски, писанныя полоумнымъ художникомъ, который мечтаетъ о женитьбѣ на принцессѣ, а, между тѣмъ, умираетъ съ голоду. Дальше: двѣ аптеки, дюжина прилавковъ, заваленныхъ зеленью, фруктами и овощами; два колбасника, кабачокъ. Какъ-разъ противъ казино, черезъ площадь, зіяетъ огромная пасть воротъ "мѣстнаго общественнаго управленія" муниципалитета, зданія, недавно еще бывшаго монастыремъ. На ступеняхъ его крыльца группы праздныхъ или лѣнивыхъ, недугующихъ оборванцевъ. Словомъ, общество, представляющее достойный "pendant" аристократическому обществу, собирающемуся въ казино.
   А въ казино, прежде всего, лакей, длинный-предлинный; онъ еле двигается и, кажется, въ какомъ-то полуснѣ, разноситъ во всѣ стороны классическіе два стакана воды {Итальянцы мало расходуются на консомаціи, чаще всего спрашиваютъ воды въ казино. Впрочемъ, чего бы они не спрашивали: кофею, мороженато, вина -- стаканъ воды подается неизбѣжно. Пр. пер.} на такъ называемомъ "серебряномъ" подносѣ. Потомъ лакей, согнувшись въ три погибели, садится въ какой-нибудь уголъ и постоянно дремлетъ. Бѣдняга! когда онъ садится на казенный стулъ, его безконечно длинныя ноги представляютъ нѣчто обременительное, неуклюжее, голова сваливается на грудь и шея вытягивается до безконечности, а руки висятъ до полу, какъ у гориллы. Позовутъ его, онъ немножко проснется, медленно волоча ноги, машинально направится къ стойкѣ со стаканами, и еще томительнѣе зашаркаетъ по направленію къ посѣтителю, нарушившему его неподвижность. Этотъ подносъ и эти стаканы давно перестали быть для него предметами внѣшними: они обратились въ принадлежности его собственной особы. Смотришь на него и невольно думаешь: какъ это онъ умудряется ложиться спать съ этимъ подносомъ и съ двумя полными воды стаканами въ рукахъ? Ибо совершенно было бы нелѣпо представить себѣ лакея казино безъ подноса и безъ стакановъ. Гораздо естественнѣе допустить квадратуру круга.
   И самихъ посѣтителей, членовъ казино, нельзя не считать мебелью этого учрежденія. Они тутъ пребываютъ такъ же неподвижно, какъ диваны, столы и восемь фарфоровыхъ вазъ съ искусственными цвѣтами, подъ стеклянными колпаками. Всѣ эти господа всегда садятся каждый на свое опредѣленное мѣсто, разсуждаютъ всегда объ одномъ и томъ же, смѣются съ незапамятныхъ временъ надъ тѣми самыми остротами, которыя, повидимому, для нихъ сохраняютъ свою дѣвственную прелесть. Они размахиваютъ руками, возвышаютъ голосъ и безмолвствуютъ, но все это продѣлываютъ въ опредѣленные часы и минуты дня. Появляются они обыкновенно группами, вдвоемъ и втроемъ, но всегда въ одинаковой послѣдовательности. И такимъ же образомъ удаляются въ тѣ же самые часы. Такой-то вмѣстѣ съ такимъ-то, словно они связаны неразрывными, хотя и незримыми, узами. Видите этого господина? Онъ остался одинъ, онъ уйдетъ послѣднимъ; онъ сидитъ, задумавшись, на кончикѣ дивана. Можете быть увѣрены, что то же самое случается съ нимъ изо дня въ день въ теченіи многихъ лѣтъ. Еслибы нашелся кто либо другой, пожелавшій остаться послѣднимъ, этотъ господинъ просто обидѣлся бы, счелъ бы свои права нарушенными и былъ бы способенъ окаменѣть на диванѣ въ пику дерзновенному узурпатору.

-----

   Натуралисты говорятъ, что можно опредѣлять часы дня по тому, какъ нѣкоторые цвѣты раскрываютъ и закрываютъ свои чашечки. Я повѣряю мои часы по ходу дѣлъ въ казино.
   Семь утра: лакей, длинный-предлинный, болѣе заспанный, чѣмъ когда-либо, отпираетъ казино и дѣлаетъ видъ, что подметаетъ полъ и стираетъ пыль съ мебели.
   Восемь. Посѣтитель, членъ казино, живущій за городомъ въ своей деревнѣ, въ домашней жакеткѣ повертывается вправо и влѣво на каблукахъ и затѣмъ что-то заказываетъ: первое странствованіе подноса со стаканами.
   Девять. Является нотаріусъ; развертываетъ Pungolo и Civiltà Cattolica, даетъ аудіенцію своему помощнику, юношѣ изъ породы лилипутовъ, вертящемуся безпокойно на табуретѣ; затѣмъ наблюдаетъ, какъ его дѣти -- въ скобкахъ сказать, этотъ нотаріусъ обладаетъ секретомъ на парахъ производить дѣтей -- проходятъ по площади въ школу.
   Десять. Два постоянныхъ игрока въ домино присаживаются къ своему столику и начинаютъ нескончаемую партію. Многократныя странствія подноса.
   Одинадцать. Посѣтители-избиратели начинаютъ вновь свой споръ, который они вели вчера, третьяго дня, шесть мѣсяцевъ тому назадъ, два года назадъ, десять лѣтъ тому назадъ, и который доселѣ не привелъ ихъ къ соглашенію.
   Двѣнадцать. Два игрока въ домино поднимаются и поспѣшно уходятъ. Пора обѣдать.
   Половина перваго. Посѣтители-избиратели: докторъ, нотаріусъ, судебный приставъ, однимъ словомъ, всѣ поднимаются, распадаются на три никогда не измѣняющіяся группы и расходятся, каждая по своимъ неизмѣннымъ направленіямъ. Неизмѣнный послѣдній посѣтитель остается одинъ на кончикѣ дивана, въ усвоенной годами позѣ.
   Часъ пополудни. Казино заперто. Ребятишки лавочниковъ, зеленщиковъ, колбасниковъ и нищія дѣти играютъ на его террасѣ, гоняются другъ за другомъ или въ видѣ забавы протискиваются сквозь балюстраду этой террасы.
   Два. Одинъ изъ игроковъ въ домино, и непремѣнно одинъ и тотъ же, каждый день прогуливается по тротуару въ тѣни противъ казино, терпѣливо ожидая, когда заведеніе отопрутъ. Онъ -- и опять-таки ежедневно -- нюхаетъ одинъ и тотъ же табакъ, сморкаетъ одинъ и тотъ же носъ, затѣмъ нѣсколько разъ чихаетъ, потрясая окна окружающихъ домовъ.
   Три. Казино опять открывается {Въ итальянскихъ провинціальныхъ городахъ и мѣстечкахъ около полудня, часа на три, запираются всѣ лавки, кафе, даже ставни частныхъ жилищъ. Все спить. Пр. пер.}. Нотаріусъ начинаетъ перечитывать сначала Pungolo, потомъ Civiltà Cattolica.
   Четыре. Два игрока въ домино усаживаются за свой столикъ. Они напоминаютъ двухъ страдальцевъ, приговоренныхъ къ пожизненной каторжной работѣ.
   Пятъ. Посѣтители-избиратели: адвокатъ, помѣщикъ -- воздѣлыватель цѣлебныхъ травъ, бывшій чиновникъ муниципалитета, который со дня на день ожидаетъ, что его выберутъ въ общинные совѣтники и что, слѣдовательно, онъ получитъ возможность насолить головѣ, одинъ изъ представителей судебнаго вѣдомства, акцизный чиновникъ, чиновникъ вѣдомства податей и сборовъ, который недавно получилъ отъ министерства инструкцію, поучающую его, какъ слѣдуетъ щипать куръ, такъ чтобы онѣ не кричали; докторъ, который охотно лечилъ бы больныхъ одной святой водой, еслибы не боялся поссориться съ аптекаремъ. Обширное общество, какъ видите; читаются вслухъ статьи изъ Pungolo и Perseveranza, только-что полученныхъ съ почты. Рѣшаются или, по крайней мѣрѣ, обсуждаются судьбы Европы и всѣхъ пяти частей свѣта. Политика воспламеняетъ здѣшнихъ турокъ и русскихъ (вслѣдствіе закона природы, достойнаго изученія, здѣсь больше турокъ, чѣмъ русскихъ), словно подъ Плевной рѣшались судьбы... бюджета мѣстнаго муниципалитета.
   Шестъ. Все общество медленно направляется прогуливаться "за городъ", т. е. за двѣ версты.
   Семь. Общество возвращается съ прогулки. Словно по какому обязательному для всѣхъ его членовъ регламенту, они перестали говорить о политикѣ и перешли къ городской хроникѣ. Между половиной и тремя четвертями седьмого общество хохочетъ. Повидимому, хохотъ тоже предписанъ регламентомъ. Я съ хронометромъ въ рукѣ, ожидаю раскатовъ смѣха и никогда не ошибаюсь.
   Восемь. Два игрока въ домино встаютъ и уходятъ. Пора ужинать.
   Девять. Общество дѣлится на три обычныя группы, расходится по тремъ обычнымъ направленіямъ. Послѣдній посѣтитель изображаетъ собой каріатиду: онъ ждетъ.
   Десять. Лакей, перетащивъ на стойку послѣдній подносъ съ послѣдними стаканами, еще полными водой, тушитъ лампы и, продолжая спать, направляется тоже домой, гдѣ ложится въ постель, ни на минуту не нарушая своего сна, начавшагося съ перваго же дня водворенія его въ растительной должности лакея казино. Однимъ словомъ, я рѣшилъ, что покуда буду здѣсь, заводить часы не надо. Эти живые часы несравненно вѣрнѣе идутъ, и притомъ забавнѣе на нихъ смотрѣть, чѣмъ на мой remonitoir.
   Напримѣръ, хотите узнать, въ которомъ часу я пишу эти строки? Сію минуту.
   "Посѣтители-избиратели возобновляютъ споръ, начатый" и проч., и проч. (сравни выше).

-----

   Кабы столько дождя, сколько грома! Это я вамъ не пословицу привожу, а нѣкоторымъ образомъ фактъ констатирую. Послѣ цѣлыхъ 8-ми мѣсяцевъ непрерывной засухи, вчера, наконецъ, мы увидѣли дождь. Дождь здѣсь теперь самое пріятное, рѣдкое явленіе. Мы даже утратили-было способность яснаго представленія о дождѣ. Но онъ появился. Онъ сходилъ съ окрестныхъ горъ, какъ гигантскій занавѣсъ, спадавшій съ черныхъ тучъ. Поля, виноградники, деревушки -- все постепенно застилалось имъ; онъ шумно вторгался въ наши долины. Наконецъ, и по крышамъ нашихъ домовъ первыя крупныя капли застучали, какъ градъ. Это были сердитыя, какія-то бѣшенныя капли. Казалось, онѣ ниспадали противу своей воли, не будучи въ силахъ противиться притяженію вершинъ, деревьевъ и холмовъ.
   Поселяне были такъ рады, что не въ силахъ были оставаться дома. Они стояли на крылечкахъ своихъ домовъ или даже просто на улицѣ и вслухъ благодарили Бога за ниспосланную благодать. Имъ ужасно нравилось, что дождь ихъ самихъ промачивалъ до костей; они были не прочь на нѣсколько дней обратиться въ мокрыхъ курицъ, лишь бы хляби небесныя разверзлись также на нѣсколько дней надъ ихъ полями. Деревенскіе ребятишки весело пачкались въ уличной грязи, разгребали босыми ногами кучи сора и пыли, мѣшавшія пробираться по улицѣ струямъ воды, стряпали пироги изъ мокрой земли. Свиньи, свободные обитатели этихъ свободныхъ улицъ, бѣгали, оживленно хрюкая, и сладострастно катались въ грязи, безъ которой бѣдняжки страдали такъ долго. Дождь! Вы это поймите, что такое дождь! Дождь -- это хлѣбъ, урожай, жизнь -- это все! И, однако, этотъ дождь оказался подобіемъ тѣхъ политическихъ программъ, которыхъ иные знаменитые политическіе дѣятели обѣщаютъ держаться предъявляя ихъ своимъ избирателямъ, проникнутымъ упованіями... Ахъ, сколько такихъ программъ и такихъ упованій, какъ нашъ дождь! Дождь лилъ съ полчаса всего, потомъ громъ сталъ рокотать гдѣ-то вдали, а потомъ и совсѣмъ смолкъ, молнія вспыхивала все рѣже и рѣже. Вѣтеръ размёлъ послѣднія облака, и небо опять засіяло, чистое, яркое.
   -- Должно быть, завтра будетъ еще дождь, толковали поселяне:-- благо прорвало его, наконецъ. Завтра. Вѣрно завтра!
   Какъ бы не такъ. На другой день, только для виду, небо угостило насъ четырьмя вспышками молніи и четырьмя раскатами грома, и ни единой капли дождя!
   Политика неба, увы! даже черезчуръ походитъ на политику земную: обѣщаетъ многое, а даетъ...

-----

   Впрочемъ, вѣдь мы съ вами до политики такіе же охотники, какъ чортъ до ладану. Но въ нашемъ захолустьѣ, за полнымъ отсутствіемъ другихъ занятій, съ утра до ночи толкуютъ о политикѣ. О, политика! Республиканца, конечно, вы здѣсь ни одного не найдете, даже еслибы желали пріобрѣсти его на вѣсъ золота. Политика и администрація, политика и интересы мѣстнаго чиновничества здѣсь отождествляются. Селла {Селла, Депретисъ, Мингетти -- итальянскіе министры и депутаты. Пр. пер.} въ парламентѣ ведетъ рѣчь о налогѣ на поыолъ хлѣба; Депретисъ хлопочетъ о таможенныхъ тарифахъ и о продажѣ питій. Прекрасно. Но здѣсь не этимъ интересуются. Здѣсь никому нѣтъ дѣла ни до правой, ни до лѣвой партіи въ палатѣ. Здѣсь просто желаютъ, чтобы налоги и подати были уничтожены. Вотъ въ чемъ, вообще говоря, заключается политика, по мнѣнію обитателей береговъ рѣки Санъ-Паоло.
   Надо замѣтить, что здѣсь есть одинъ обыватель, извѣстный либеральный политическій дѣятель; онъ отдалъ политикѣ лучшіе годы своей молодости, потратилъ на нее свое здоровье. Говорятъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, это былъ красивый молодой человѣкъ, съ густой, курчавой гривой, спадавшей до плечъ. Нашъ поэтъ Брачіо Брасси имѣлъ въ виду его, когда написалъ свой знаменитый стихъ:

"Ты спокойно уснешь въ тѣни моихъ волосъ".

   Его зовутъ Бруно. Глаза у него такъ и сверкали жизненной силой, усы были золотистые, улыбка чарующая. Дѣвы о немъ грезили на яву и во снѣ, хотя онъ, неблагодарный, на дѣвъ не обращалъ никакого вниманія. Онъ небрежно, но удивительно граціозно повязывалъ галстукъ; въ петличкѣ сюртука носилъ всегда яркій цвѣтокъ, танцовалъ, какъ амуръ, и въ кіодо (мѣстный танецъ, нѣчто въ родѣ менуета) у него не было соперниковъ.
   Вы, можетъ быть, думаете, что я вамъ повѣствую о какомъ-нибудь старцѣ. Нисколько. Ему недавно перевалило за тридцать. Но: qiiantus mutatus ab illo. Право, тутъ безъ латыни не обойдешься.
   Теперь онъ обзавелся женой, дѣтьми. Можетъ статься, избытокъ семейнаго счастія, а также многочисленныя отеческія заботы содѣйствовали его внѣшнему преображенію. Но преображеніе это такъ радикально, что совершенно невозможно даже представить себѣ его такимъ, какимъ онъ былъ когда-то. Теперь передо мной шестидесятилѣтній старикашка, пергаментный, желтый, сморщенный. Онъ носитъ очки, изъ-за которыхъ глядятъ едва свѣтящіеся глаза; на головѣ какія-то волокна, которыя съ трудомъ можно признать волосами, а поверхъ нихъ помятая шляпа, надвинутая на лобъ. Какая-то линючая тряпица, намотанная на шею, исправляетъ должность галстука. Не спрашивайте меня, когда былъ въ модѣ покрой его сюртука. За отвѣтомъ надо было бы обратиться къ какому-нибудь антикварію. На воротникѣ глубокій слой какого-то жирнаго вещества. На брюкахъ, на рукавчикахъ, на груди рубашки слѣды похлебокъ и иной пищи. Говорятъ, что само время стираетъ старыя пятна, по мѣрѣ того, какъ появляются въ изобиліи новыя.
   Онъ -- жертва санъ-паолинской политики. Онъ считаетъ Селла и Мингетти своими личными врагами; онъ убѣжденъ, что вопросы о налогѣ на помолъ и о подати съ движимыхъ имуществъ изобрѣтены спеціально для того, чтобы ему досадить. Но попробуйте-ка назвать его консерваторомъ или отсталымъ, онъ задорно запротестуетъ. Хотя сознается, что еслибы этотъ балаганъ, недавно построенный и называемый Италіей, вздумалъ разваливаться, то онъ и пальца не подумаетъ протянуть, чтобы поддержать его. Съ другой стороны, однако, онъ ни за что не будетъ содѣйствовать ея разрушенію. Политика не даетъ ему покоя: онъ плохо спитъ, плохо перевариваетъ обѣдъ, нетвердо ходитъ -- все отъ политики. Политика раскрашиваетъ его физіономію: на желтомъ фонѣ красноватыя и зеленоватыя пятна самыхъ изумительныхъ формъ и оттѣнковъ. Онъ убѣжденъ, что его засаленная шляпа, полинялый, осыпавшійся на концахъ галстукъ, затасканный сюртукъ -- все это представляетъ явный ходячій протестъ противъ существующаго порядка. Онъ счелъ бы непростительной съ своей стороны слабостью, преступной уступкой, еслибы купилъ себѣ новую шляпу или заказалъ портному новый сюртукъ.
   Къ счастію, его супруга не присоединяется къ его протесту. Не дальше, какъ вчера, ее видѣли въ городѣ въ зеленомъ шелковомъ платьѣ и въ разноцвѣтнѣйшей шали.
   Протестъ -- его личное дѣло.
   Если онъ иногда говоритъ, то говоритъ для того, чтобы осыпать проклятіями правую, лѣвую, центръ, словомъ, всѣ стороны политическаго міра. Если онъ натыкается на кого-нибудь вѣрующаго еще въ эту... Италію, онъ таращитъ глаза и ворчитъ себѣ подъ носъ: жалкій безумецъ!
   Когда онъ читаетъ въ газетахъ телеграмму изъ столицы, извѣщающую вселенную о формированіи новаго министерства, физіономія его омрачается, глаза уходятъ въ глубь орбитъ, и брови нахмуриваются.
   -- Ну, это новое будетъ еще хуже стараго! рѣшаетъ онъ.
   Это всегда его неизмѣнный приговоръ. И такъ какъ этотъ приговоръ очень часто оказывается пророчествомъ, то онъ и считаетъ себя человѣкомъ глубокомысленнымъ, дальновиднымъ, всезнающимъ.
   Онъ нашелъ себѣ товарища, сосѣда, яраго католика, вѣрующаго глубоко во все, кромѣ одной -- только одной!-- заповѣди... Онъ убѣжденъ, что небо не наблюдаетъ за исполненіемъ этой заповѣди, нарушеніе которой особенно сладостно...
   Каждое утро, при восходѣ солнца, и каждый вечеръ, передъ отходомъ ко сну, оба пріятеля благоговѣйно подымаются на террасу и съ этой террасы плюютъ; плюютъ далеко-далеко, насколько хватаетъ легкихъ, какъ доброй памяти Бальзакъ плевалъ изъ Жарди на Парижъ. Они думаютъ, что плюютъ по направленію къ Риму, къ Монтечиторіо {Итальянскій парламентъ. Пр. Пер.}, къ Квириналу. Но, въ сущности, это ужь вина топографическаго расположенія мѣстности -- они плюютъ по направленію Каира, чуть не въ лицо Хедива, который тутъ ни причемъ.
   Впрочемъ, другъ, ярый католикъ, утѣшается тѣмъ, что ѣстъ отлично, пьетъ еще лучше, еще лучше упивается прелестями нѣкоторыхъ крутобедрыхъ поселянокъ и вообще добрѣетъ. Но нашъ политикъ, напротивъ, все подсыхаетъ, сморщивается, съ каждымъ плевкомъ утрачиваетъ часть своего существа. Скоро, надо полагать, онъ и кости свои повыплюетъ. Вы, можетъ быть, спросите меня: отчего я не описываю вамъ здѣшнихъ женщинъ? Да очень просто отчего. Нѣтъ здѣсь женщинъ. Самокъ человѣческой расы -- сколько угодно; а женщина здѣсь отсутствуетъ, и нашему брату приходится жить только сладостными воспоминаніями. Какъ видите, здѣсь не особенно весело жить. А вы-то, я думаю, наслаждаетесь на вашихъ купаньяхъ! Веселья, развлеченья, общество... Однако, я ужасно усталъ писать.
   Сію минуту получилъ столь давно жданное, столь пламенно желанное, письмецо отъ васъ.
   Какъ? И вы скучаете? Вы? Тамъ, гдѣ жизнь бьетъ ключемъ? А впрочемъ, и это возможно. Однако, что за отвратительная вещь этотъ земной міръ! никому-то удовольствія, никто не доволенъ своимъ положеніемъ!

<Перевод Н. Н. Фирсова>

"Отечественныя Записки", No 9, 1883

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru