Картавцев Евгений Эпафродитович
В Каире

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Вѣстникъ Европы", No 12, 1891.

ВЪ КАИРѢ
(1889 Г.)

  

I *)

   *) См. выше: "Поѣздка въ стовратныя Ѳивы", май, 112; іюнь, 696.
  
   Мы выѣхали изъ Александріи 13-го марта, часовъ въ девять утра.
   Вагоны въ родѣ нашихъ -- сбоку корридоръ и въ немъ рядъ отдѣльныхъ купэ. Но есть и отличія. Верхняя часть двери въ купэ стеклянная, такъ что можно видѣть все и по правую, и по лѣвую сторону дороги; зато нельзя укрыться въ своемъ купэ. Обивка вся кожаная; оказывается, это совершенно необходимо, такъ какъ при движеніи поѣзда поднимаются цѣлыя облака пыли такой тонкой, что она проходитъ внутрь вагона;-- при шерстяной или плюшевой обивкѣ ее никогда нельзя было бы вычистить. Крыша вагоновъ двойная, т.-е. крыша -- не непосредственно надъ потолкомъ, а между ними пространство около 3/4 аршина; сдѣлано это, чтобы оградить пассажировъ отъ дѣйствія жгучихъ лучей египетскаго солнца.
   Брать съ собой въ вагонъ позволяютъ только самыя мелкія вещи; все остальное надо сдать въ багажъ, за который платится сполна, безъ всякаго вычета, и дерутъ притомъ неимовѣрно. Дорогъ и самый проѣздъ. За билетъ отъ Александріи до Каира -- 190 верстъ -- что-то около сорока франковъ съ лица. Зато везутъ хорошо, не по нашему -- 3 1/2 часа, т.-е. почти 60 верстъ въ часъ.
   Дорога между Александріей и Каиромъ -- первая изъ выстроенныхъ въ Египтѣ желѣзныхъ дорогъ; она открыта въ 1855 году и обошлась баснословно дешево, благодаря плоской какъ ладонь мѣстности. Крохотными мостиками въ одинъ пролетъ пересѣкаетъ она безчисленное число разъ сѣть оросительныхъ каналовъ, разносящихъ по долинѣ, послѣ спада водъ, благотворную нильскую влагу. Большихъ сооруженій только два -- мосты черезъ Розеттой и Даміеттскій рукава Нила.
   Сначала дорога идетъ по берегу Мереотійскаго озера. Прежде оно было прѣсноводное; затѣмъ значительная часть его была осушена и представляла чуть ли не самую плодородную часть Египта, потому что имѣла наилучшее орошеніе; съ одной стороны, море нерѣдко посылало дожди, а съ другой -- поливка изъ Нила не требовала никакихъ усилій, такъ какъ его уровень выше дна озера; но когда французы въ концѣ прошлаго столѣтія высадились въ Египтѣ и двинулись на юго-западъ отъ Александріи, англичане вообразили, что, раскопавъ гряду, отдѣлявшую бывшее озеро отъ моря, они или утопятъ въ морскихъ волнахъ многіе французскіе отряды или же очень затруднятъ движеніе ихъ. Сказано -- сдѣлано. Французовъ они, конечно, не утопили, а всю котловину прежняго озера наполнили соленой морской водой. Впослѣдствіи сдѣланный англичанами прокопъ былъ засыпанъ, но вмѣсто чудныхъ обработанныхъ полей теперь на мѣстѣ озера отвратительныя болота, иногда совершенно заражающія воздухъ Александріи. Было предположеніе опять обратить въ нивы Мереотійское озеро, но для этого надо бы было сначала удалить массу щелочей и солей, принесенныхъ моремъ; сдѣлать это можно, напуская большія массы прѣсной воды и потомъ выкачивая ихъ; но оказалось, что стоило бы это такихъ затратъ, которыя не по средствамъ Египту.
   Первыя впечатлѣнія пути по египетскимъ желѣзнымъ дорогамъ совсѣмъ особенныя. Безпрестанно видишь, что на одномъ уровнѣ съ окнами вагона, а иногда и выше ихъ проходятъ большіе треугольные паруса; между тѣмъ ни судовъ, ни воды не видно. Каналы узки; при разливахъ Нила въ нихъ осѣдаетъ много ила, который потомъ вычищаютъ и сваливаютъ на берегахъ; такимъ образомъ вдоль каждаго канала образуются стѣны ила, заслоняющія отъ глазъ проѣзжаго и самые каналы, и все, что на нихъ дѣлается.
   Но вотъ выѣхали мы къ Нилу на мостъ черезъ Розеттскій рукавъ. Хорошая рѣка. Величіемъ своимъ она не поражаетъ насъ, русскихъ; мы знаемъ рѣки пошире; но на западно-европейцевъ, особенно не видавшихъ нижняго теченія Дуная, Нилъ производитъ сильное впечатлѣніе. Розеттскій его рукавъ у желѣзнодорожнаго моста очень напоминаетъ Оку въ г. Коломнѣ, примѣрно въ началѣ іюня мѣсяца.
   Путь отъ Александріи до Каира довольно однообразенъ. Но кромѣ насыпей вдоль каналовъ нѣтъ, кажется, клочка необработанной земли. Населеніе густое, и чѣмъ ближе къ Каиру, тѣмъ гуще.
   Деревни и города на каждомъ шагу. Но что за постройки?! Какія-то не то глиняныя, не то навозныя кучи. Домишки крохотные, слѣпленные изъ нильскаго ила, перемѣшаннаго съ соломой; тѣснота невѣроятная. Изъ кучъ домовъ выдѣляются только мечети своею бѣдой окраской и стройными минаретами. Право, наши деревни, не только сѣверныя, малороссійскія и степныя, но даже центральной черноземной полосы и тѣ смотрятъ и просторнѣе, и лучше египетскихъ.
   Въ поляхъ не мало работающаго народа; еще болѣе скота: ословъ, лошадей, коровъ, верблюдовъ; овецъ, однако, видно немного.
   Солнце поднялось уже къ зениту, въ вагонахъ становится жарко; воображаю, что должно быть лѣтомъ около двухъ, трехъ часовъ дня!
   Но вотъ стали попадаться нарядныя дачи, окруженныя густою и свѣжею листвою, очевидно обильно поливаемою. До насъ доносится нѣжный запахъ цвѣтовъ. Поѣздъ проходитъ мимо загородныхъ жилищъ богатыхъ обывателей Каира. Скоро и самый городъ. Потянулись постройки -- ни дать, ни взять у насъ передъ желѣзнодорожными вокзалами; однѣ только пальмы -- лишнія.
   Раздался свистокъ. Мы пріѣхали.
   Десятокъ головъ и рукъ потянулся въ окошко за нашими вещами. Но наученные опытомъ въ Александріи, мы не дались въ обиду. Одинъ изъ насъ у окна, другой у входной двери, а К. Н. отправился на поиски; скоро разыскалъ онъ коммиссіонера Shepheard's Hotel'я; ему съ рукъ на руки сдали мы вещи; онъ же получилъ и багажъ, усадилъ насъ въ омнибусъ гостинницы, и мы двинулись. Вотъ переѣхали мы мостъ и вступили въ Каиръ.
   Послѣ пяти минутъ ѣзды мы были въ гостинницѣ.
   На улицу выходитъ садъ и широчайшая терраса подъ легкой кровлей; на ней разставлено десятка три креселъ, всякаго рода, мягкихъ, соломенныхъ, деревянныхъ, низкихъ и высокихъ, узкихъ и широкихъ, раскидныхъ; почти всѣ мѣста заняты; тутъ и мужчины, и женщины, и дѣти; кто читаетъ, кто кофе пьетъ, а большинство болтаетъ; на ступенькахъ, т.-е. ближе къ улицѣ, толкутся драгоманы и коммиссіонеры. Это очевидно родъ гостиной на свѣжемъ воздухѣ и притомъ такой, которая даетъ возможность наблюдать уличную жизнь, видѣть и встрѣтить всякаго приходящаго или пріѣзжающаго въ гостинницу или уходящаго изъ нея. И удобно, и практично.
   Намъ дали двѣ комнаты. Въ той, что побольше, помѣстились Л. И. и я, а въ меньшей -- K. Н. Плата 20 франковъ съ человѣка въ день -- тутъ и комната, и ѣда.
   Позавтракавъ и переодѣвшись, мы отправились осматривать городъ. Драгоманъ попался намъ неумный и малосвѣдущій, но система та же, что въ Константинополѣ и въ Александріи: онъ за все платитъ, и, конечно, потомъ путешественниковъ слегка обсчитываетъ, а все же оно лучше; иначе необходимость торговаться съ извозчиками, съ прислугой и духовенствомъ въ мечетяхъ, съ надсмотрщиками различныхъ зданій, отравляла бы всякое удовольствіе; кромѣ того не путаешься въ египетской монетной системѣ, которая, правду сказать, невыносима: считаютъ на піастры, но піастры эти въ одномъ случаѣ равняются нашимъ 8-ми, въ другомъ -- нашимъ 4-мъ копѣйкамъ; какіе спрашиваютъ съ васъ піастры, восьми- или четырехъ-копѣечные -- догадывайтесь сами; а если ошибетесь и дадите восьми-копѣечные вмѣсто четырехъ-копѣечныхъ, сдѣлаютъ видъ, что ими-то и нужно платить; въ хорошихъ европейскихъ магазинахъ считаютъ только на серебряные, т.-е. 8-ми-копѣечные піастры, а на базарѣ живностей, фруктовъ и тому подобнаго -- на курсовые, т.-е. 4-хъ-копѣечные; но въ массѣ случаевъ, напр, въ мѣстныхъ лавкахъ, мечетяхъ и т. д.-- и на тѣ, и на другіе, догадывайся тутъ.
   Мы прежде всего хотѣли видѣть мечеть Гассана, лучшее зданіе Каира. Мы проѣхали по двумъ улицамъ: одна, называемая Муски -- прямая, не особенно широкая, вся переполненная лавками и магазинами и чрезвычайно оживленная; другая, подъ прямымъ угломъ къ первой, шире и длиннѣе, но нѣсколько менѣе торговая.
   Подъѣхали къ мечети, представили разрѣшеніе на право осмотра, поднялись ступеней на двадцать и вошли въ притворъ. Притворъ этотъ имѣетъ видъ корридора огромной высоты и кончается закругленіемъ; въ этомъ закругленіи султанъ Гассанъ, строитель мечети, чинилъ публично судъ по дѣламъ, доходившимъ до его разбирательства. Отсюда мы прошли довольно темнымъ корридоромъ, поднялись на нѣсколько ступеней и очутились на переднемъ дворѣ мечети.
   Всѣ мечети, выстроенныя самими мусульманами, а не тѣ, въ которыя обращены христіанскіе храмы, имѣютъ двѣ главныя части. Первая -- въ родѣ двора, обнесеннаго высокими стѣнами; въ двухъ, трехъ саженяхъ отъ нихъ внутрь двора идетъ рядъ колоннъ; въ этой части покрыто кровлей только пространство между наружными стѣнами и колоннами; въ серединѣ двора -- большой фонтанъ для омовеній; полъ обыкновенно каменный, иногда мраморный. Вторая часть мечети подъ куполомъ и сводами -- собственно святилище, мѣсто не только молитвы, но и богослуженія.
   Дворъ мечети Гассана носитъ явные слѣды запущенія; внутренняя часть мечети хотя и содержится въ нѣсколько большемъ порядкѣ, но все же видимо приходитъ въ упадокъ. А зданіе между тѣмъ великолѣпное какъ по размѣрамъ и красотѣ формъ, такъ и по первоначальной отдѣлкѣ. Длинна его болѣе 65 саженъ, толщина стѣнъ отъ трехъ до четырехъ саженъ, высота большого минарета сорокъ саженъ. Стоитъ она, правда, уже давненько, съ половины XIV-го столѣтія, да и виды видывала: напр., грозный для египетскихъ арабовъ день 21-го октября 1799 года; въ этотъ, день подавлено было Клеберомъ, ставшимъ, послѣ отъѣзда Наполеона, во главѣ французскихъ войскъ въ Египтѣ, весьма опасное возстаніе; арабскіе фанатики, побѣжденные въ улицахъ города, заперлись въ мечети Гассана; французы не могли оставить ихъ тамъ, проникли въ мечеть и штыками очистили ее. Ни одинъ изъ запершихся тамъ арабовъ не пережилъ этого дня.
   Изъ мечети Гассана поѣхали мы въ цитадель. Выстроенная на выступѣ горъ Макотамскихъ, она вполнѣ господствуетъ надъ Каиромъ. Лучшее ея украшеніе -- мечеть Мехмеда-Али, отстроенная всего пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ, по наружному виду напоминающая св. Софію. Внутренность ея имѣетъ не только нарядный, но прямо щегольской видъ. Мраморы пола, фонтана и колоннадъ свѣтятся и блестятъ, словно вчера только поставленные. Въ закрытой части зданія полъ сплошь устланъ огромныхъ размѣровъ коврами лучшей смирнской работы; ноги совершенно тонутъ въ нихъ. Свѣтъ проходитъ сверху черезъ небольшія окна, стекла которыхъ изъ цвѣтной мозаики, такъ что въ мечети господствуетъ таинственный полумракъ; безчисленное число люстръ, такой же какъ и въ св. Софіи формы, спускается отъ купола и сводовъ и виситъ такъ низко, что люстры кажутся не выше полуаршина надъ головой.
   Мечеть Мехмеда-Али, конечно, не строгаго стиля и совсѣмъ не имѣетъ архитектурныхъ достоинствъ, но впечатлѣніе, ею производимое, сильное.
   Въ цитадели осмотрѣли мы колодезь Іосифа, не библейскаго Іосифа, а Іосифа, или, что тоже, Юсуфа или Саладина, одного изъ халифовъ. Замѣчателенъ онъ своей глубиной и имѣлъ огромное значеніе, когда цитадель была самостоятельною крѣпостью; теперь же стоитъ безъ воды и ничего интереснаго не представляетъ.
   Вышли мы затѣмъ на внутреннюю площадку цитадели. Отсюда весь Каиръ какъ на ладони. Мало того, виденъ Нилъ верстъ на двадцать вверхъ и внизъ по теченію; видны пирамиды; три ближайшія къ городу -- весьма ясно, другія, болѣе отдаленныя, какъ бы окутаны дымкой.
   Видъ, надо отдать ему справедливость, великолѣпный. Мы долго не могли отъ него оторваться, пока не взглянули въ обрывъ, которымъ кончается площадка, отдѣляемый отъ насъ тонкою желѣзною рѣшеткою, внизъ саженъ пятнадцать или двадцать. Невольно вспомнился намъ отчаянный скачокъ Эмина-бея, а вмѣстѣ съ тѣмъ и страшная страница новѣйшей исторіи Египта -- кровавая расправа Мехмеда-Али съ мамелюками.
   Мехмедъ-Али, родомъ албанецъ, былъ въ юности своей цирюльникомъ, затѣмъ поступилъ въ армію. Смѣтливость и исполнительность быстро выдвинули его изъ рядовъ сотоварищей. Безчисленныя возмущенія въ Анатоліи и Сиріи дали случай отличиться. Въ Египетъ попалъ онъ уже въ положеніи, соотвѣтствующемъ нашему начальнику дивизіи, вскорѣ затѣмъ былъ поставленъ во главѣ тамошнихъ турецкихъ войскъ и сталъ управлять страной. Въ это время господствовали въ Египтѣ мамелюки; они составляли организованную военную силу, пополнявшуюся преимущественно покупкою мальчиковъ на Кавказѣ; начальники ихъ, беи, представляли родъ феодальныхъ владѣльцевъ, между которыми распредѣлено было почти все пространство населенныхъ земель; каждый мамелюкскій бей въ своемъ округѣ чинилъ судъ и расправу и взималъ подати. Зависимость отъ центральной власти была почти номинальная. Населеніе, привычное въ рабству, безпрекословно повиновалось мамелюкамъ и одинаково шло за ними, сражались ли они съ французами или съ войсками повелителя правовѣрныхъ и владыки страны -- султана турецкаго. Такой порядокъ былъ не по-сердцу властолюбивому и умному Мехмеду-Али. Онъ сначала попробовалъ-было смирить мамелюковъ силой -- ничего не вышло; укротитъ однихъ -- поднимаются другіе. И вотъ рѣшился Мехмедъ-Али прибѣгнуть къ хитрости. Долго таилъ онъ замыселъ свой и потихоньку приближался къ намѣченной цѣли. Началъ съ того, что прекратилъ вооруженную борьбу; потомъ вступилъ въ переговоры съ болѣе вліятельными; одному обѣщалъ льготы; другого прямо подкупалъ; третьему услуживалъ; четвертому умѣлъ доказать, что существующій порядокъ ведетъ къ анархіи, въ корнѣ подрываетъ силы страны. Мамелюки видѣли, что Мехмедъ-Али признаетъ себя какъ бы побѣжденнымъ; между тѣмъ продолжать борьбу было бы во всякомъ случаѣ рискованно -- за Мехмедомъ стояла вся сила турецкой имперіи; поэтому окончательно раздражать его неуступчивостью они не хотѣли. Переговоры велись по восточному -- не спѣша; но дѣло видимо устроивалось. Многихъ мамелюковъ принималъ у себя Мехмедъ-Али; его умъ и находчивость очаровали всѣхъ. Наконецъ соглашеніе было выработано; для подписи его и утвержденія клятвой на коранѣ назначено было собраться въ Каирѣ. Около пятисотъ владѣтельныхъ мамелюковъ-беевъ съ сильными отрядами вооруженныхъ слугъ собрались въ столицу; договоръ былъ снова обсужденъ. Подписаніе и клятва на коранѣ назначены были на 2-е марта 1811 года, а наканунѣ 1-го марта пригласилъ ихъ всѣхъ Мехмедъ-Али въ себѣ на торжественный пріемъ и пиръ. Въ лучшихъ одеждахъ, на великолѣпныхъ коняхъ, съ оружіемъ, окруженные толпою довѣренныхъ слугъ, явились они къ нему -- однихъ мамелюковъ-беевъ было на пирѣ 480 человѣкъ. Угощеніе было царское, пріемъ обворожительный. Довольные и торжествующіе распростились они съ радушнымъ хозяиномъ и, предшествуемые музыкой и отрядомъ Мехметова войска, двинулись назадъ въ городъ, чтобы на завтра въ старой мечети Гассана покончить клятвою дѣло, ради котораго собрались всѣ.
   Тогдашній выходъ изъ цитадели, продѣланный въ горѣ, шелъ излучиной отъ средней площадки, все углубляясь къ самому визу. Двое тяжелыхъ воротъ замыкали его: одни внизу, другія у верхней площадки.. Музыканты и провожавшій мамелюковъ отрядъ уже выходили изъ дефилэ, когда только втянулся въ него хвостъ процессіи -- послѣдніе бывшіе съ мамелюками слуги ихъ.
   Но едва вышелъ изъ нижнихъ ворогъ цитадели послѣдній рядъ отряда Мехмеда-Али, какъ ворота эти захлопнулись. Произошло смятеніе. Въ чемъ дѣло?! Толпа напирала къ воротамъ. Но тутъ захлопнулись и заднія верхнія ворота, а надъ головой стѣснившихся въ дефилэ мамелюковъ и слугъ ихъ появились солдаты Мехмеда-Али. Не много прошло времени, и все стало ясно. Загремѣли десятки орудій, подкаченныхъ къ стѣнамъ, и картечь, сверху внизъ, по всѣмъ извивамъ дефилэ, стала крошить и мамелюковъ-беевъ, и слугъ, и лошадей ихъ. Въ безсильномъ бѣшенствѣ метались они сплошной толпой то внизъ, то вверхъ по дефилэ; но картечь и ружейные залпы дѣлали свое дѣло -- людскіе и конскіе трупы заполняли узкое пространство, громоздились другъ надъ другомъ. Уйти было некуда. Только одинъ опальный наѣздникъ Эминъ бей, находившійся въ задней части процессіи, гдѣ стѣны дефилэ были пониже, успѣлъ какъ-то выскочить съ конемъ своимъ на площадку, откуда только-что съ такимъ торжествомъ выступали всѣ мамелюки. На него накинулись солдаты Мехмеда-Али. Выходъ былъ одинъ -- отвѣсная скала, подъ которой разстилался Каиръ. Эминъ-бей думалъ не долго и, вонзивъ въ бока коня тяжелыя обточенныя стремена, замѣняющія у арабовъ шпоры, кинулся внизъ съ высоты 15--20 саженъ. Ему повезло счастье. Передъ тѣмъ какъ удариться объ землю, онъ оттолкнулся отъ лошади вверхъ. Конь въ дребезги разбился о камни, а лихой сѣдокъ ударился о мягкій трупъ лошади и ушибся такъ легко, что немедленно вскочилъ и успѣлъ скрыться въ лабиринтѣ каирскихъ улицъ. Спасся онъ одинъ. Когда картечь сдѣлала свое дѣло, верхнія и нижнія ворота были отворены и войска Мехмеда-Али покончили со всѣми тѣми, въ комъ еще оставалась искра жизни.
   Такъ раздѣлался Мехмедъ-Али съ мамелюками. Онъ могъ-бы сказать съ большимъ основаніемъ, чѣмъ Конрадъ Валенродъ у Мицкевича: "я гидру повстрѣчалъ и головы всѣ снесъ однимъ размахомъ..." Сила мамелюковъ была сломлена; земли ихъ взята Мехмедомъ. Народъ, лишившись своихъ вождей, конечно, безъ сопротивленія подчинился Мехмеду, а Мехмедъ черезъ немного лѣтъ уже былъ въ силахъ провозгласить себя независимымъ отъ Турціи и ея султана.
   Въ цитадели теперь многое передѣлано. Большая мечеть Мехмеда стоитъ на томъ самомъ мѣстѣ, откуда начиналось погубившее мамелюковъ дефилэ. Въѣздъ въ цитадель -- широкій и удобный. Но не сила египетскихъ хедивовъ владѣетъ цитаделью -- она занята англичанами. На бастіонахъ ея стоять повернутыя на городъ англійскія пушки, и пушки эти, и подходы къ нимъ -- охраняются красными мундирами.
   Изъ цитадели отправились мы въ мечеть "Эль-Азхаръ", что значитъ: великолѣпная. Это -- главная святыня Каира, нѣкогда центръ всего мусульманскаго просвѣщенія. Зданіе гораздо больше въ длину и въ ширину, чѣмъ въ высоту; сверхъ того къ нему примыкаетъ множество построекъ, сливающихся съ городскими, такъ что какого-нибудь опредѣленнаго впечатлѣнія она сразу не производитъ. Внутренность представляетъ огромное пространство, заполненное цѣлымъ лѣсомъ колоннъ, болѣе или менѣе одинаковыхъ по формѣ и рисунку, но отличныхъ по матеріалу, изъ котораго сдѣланы: мраморъ, гранитъ, порфиръ. Святилище убрано 1.200 лампъ.
   Мечеть Эль-Азхаръ основана въ 970 году нашего лѣтосчисленія. Уже черезъ 10 лѣтъ послѣ этого устроено при ней ученое и учебное заведеніе. Теперь въ немъ 300 преподавателей и болѣе 9.000 студентовъ. И тѣ, и другіе сходятся со всѣхъ концовъ мусульманскаго міра и живутъ въ зданіяхъ мечети отдѣльными группами, по народностямъ, къ которымъ принадлежатъ: турки, арабы, бухарцы, персы, наши татары и т. д. Бѣдные студенты получаютъ каждые два дня запасъ хлѣба, масла, зелени, а разъ въ мѣсяцъ небольшую сумму на мелочные расходы. Преподаваніе идетъ на арабскомъ языкѣ, что и объединяетъ эту разношерстную толпу.
   При мечети есть также нѣчто въ родѣ ночлежнаго дома, въ которомъ не отказываютъ въ пріютѣ и кускѣ хлѣба бѣднымъ странникамъ или богомольцамъ.
   Всѣ расходы эти по силамъ мечети, такъ какъ кромѣ обыденныхъ большихъ доходовъ она имѣетъ значительные капиталы и земли.
   Очень скоро послѣ своего основанія университетъ мечети Эль-Азхаръ пріобрѣлъ огромное значеніе въ жизни мусульманскаго міра. Онъ былъ до середины текущаго столѣтія центромъ духовнаго просвѣщенія всѣхъ народовъ, исповѣдующихъ исламъ. Только въ послѣднее время сталъ онъ терять это значеніе. Завоеваніе Египта Наполеономъ нанесло ему первый ударъ. Гяуры появились въ Каирѣ. Естественно, что взгляды и привычки ихъ не только могли, но и должны были повредить чистотѣ воззрѣній кое-кого изъ преподавателей и студентовъ. Потомъ началась реформаторская дѣятельность Мехмеда-Али и его преемниковъ. Духъ нетерпимости, мысль о безспорномъ и безусловномъ преимуществѣ всего мусульманскаго надъ христіанскимъ не могли уже господствовать среди питомцевъ Эль-Азхара въ прежней степени и силѣ. Измаилъ-паша, страстный поклонникъ всего европейскаго, добилъ въ сущности обаяніе Эль-Азхара. Строгіе мусульмане стали искать новое пристанище для мусульманской мысли и науки, пристанище, гдѣ и мысль, и наука эта могли бы найти убѣжище, вполнѣ обособленное отъ вліянія и сосѣдства христіанъ. Такое убѣжище нашлось въ Меккѣ. Туда перебираются ученые и ученики, и Мекка, прежде бывшая исключительно религіознымъ центромъ, становится теперь также и сосредоточіемъ науки. Такое соединеніе вліяній религіи и науки оказываетъ дѣйствіе на усиленіе духа нетерпимости и можетъ, конечно, со временемъ очень вредно отозваться на интересахъ тѣхъ державъ, въ числѣ подданныхъ которыхъ не мало мусульманъ.
   Своеобразную картину представляла собой мечеть, когда мы вошли въ нее. Среди колоннъ, на всемъ пространствѣ ея, кромѣ святилища, сидѣли, лежали и стояли, но преимущественно сидѣли, поджавъ подъ себя, по-турецки, ноги, нѣсколько тысячъ молодежи, всѣ съ книгами въ рукахъ или на колѣняхъ. Они расположены были группами отъ пяти и до двадцати человѣкъ въ каждой. Студенты въ менѣе многочисленныхъ группахъ видимо подъучивали заданные имъ уроки; каждый громко выкрикивать или распѣвалъ свое; большинство усердно раскачивалось взадъ и впередъ, словно помогая ученью. Группы болѣе многочисленныя имѣли другой видъ; составлявшіе ихъ студенты сидѣли полукругомъ, въ центрѣ котораго, лицомъ къ нимъ, помѣщался преподаватель; онъ затягивалъ что-нибудь и пѣлъ гнусливымъ голосомъ, подымая голову вверхъ и закатывая глаза. При послѣдней его нотѣ слушатели всѣ сразу, въ унисонъ, подхватывали его слова и потомъ нѣсколько разъ повторяли одно и то же. Мы долго съ любопытствомъ присматривались и прислушивались къ такому ученію. Потомъ насъ повели дальше въ ночлежное помѣщеніе одной изъ группъ учащихся. Ни просторомъ, ни чистотой оно не блистало; тюфяки свернуты и свалены въ кучу; на ночь они видимо разстилаются на полу; входить въ подробности было неудобно -- посѣщеніе иностранцевъ принимается здѣсь очень враждебно. Драгоманъ совѣтовалъ уходить поскорѣе, такъ какъ приближалось время вечерней молитвы. Дѣлать было нечего.
   Вернулись домой мы еще до захода солнца. Приняли теплыя ванны и до обѣда успѣли вполнѣ отдохнуть.
   Время путешествующаго на Востокѣ размѣрено довольно строго. Встаютъ рано, часовъ въ шесть, пьютъ кофе или чай; при этомъ легкая закуска -- яйца въ смятку, ветчина или что-нибудь подобное. Затѣмъ отправляются на экскурсіи. Утромъ всего болѣе осмотришь. Устать еще не успѣлъ, а жизнь всюду кипитъ. Часамъ къ 12-ти обыкновенно возвращаются въ гостинницу. Въ половинѣ перваго завтракъ -- кушаній пять, но все довольно легкія; даютъ и мясо, но не иначе какъ птичье -- бѣлое, такъ какъ всякое другое ѣсть среди дня, при тамошней жарѣ, вредно. Къ завтраку публика въ табльдотѣ собирается Богъ вѣсть въ какихъ костюмахъ; мы видѣли какого-то лорда въ желтыхъ ботинкахъ, зеленыхъ брюкахъ, красномъ жилетѣ, синей курткѣ (куртка и жилетъ съ золотыми пуговицами) и въ бѣлой пробковой шляпѣ, фасона, называемаго "тропическій шлемъ" -- ихъ носятъ всѣ англійскія войска жаркаго пояса. Дамы за завтракомъ тоже не стѣсняются костюмами; но послѣдніе у нихъ болѣе однообразны: недлинная юбка, обыкновенно свѣтлая, а вмѣсто корсажа нѣчто въ родѣ рубашечки, затянутой широкимъ кожанымъ поясомъ; шляпа соломенная, съ большими полями.
   Послѣ завтрака, въ самое жаркое время дня, большинство толпится на террасѣ, о которой говорилъ я выше; нѣкоторые сидятъ въ читальной; иные пишутъ. Часа въ три подаютъ "ленчъ" -- обыкновенно чай съ печеньемъ; затѣмъ ѣдутъ на новые осмотры. Возвращаются часамъ къ семи, переодѣваются, а въ 7 1/2 -- обѣдъ. Къ обѣду англичане и тянущіеся за ними мужчины другихъ націй являются во фракахъ и бѣлыхъ галстухахъ. Дамы одѣты очень парадно, въ толковыхъ и бархатныхъ платьяхъ, съ жемчугами и брилліантами (тѣ, конечно, у кого таковые есть); но декольтэ видѣть за обѣдомъ на Востокѣ мнѣ не пришлось ни разу. Подаютъ восемь или девять блюдъ,-- изъ нихъ три, четыре мясныхъ; за обѣдомъ надо подкрѣпить ослабѣвшія силы, а такъ какъ ночью попрохладнѣе, то и нѣтъ опасности плотно покушать. Тянется обѣдъ безконечно: часа полтора и болѣе. Послѣ обѣда на террасѣ особенное оживленіе: туда высыпаетъ вся гостинница,-- очень немногіе имѣютъ знакомыхъ въ городѣ. Здѣсь послѣ обѣда идетъ обмѣнъ впечатлѣній; здѣсь же условливаются на завтра другъ съ другомъ и съ драгоманами, куда, когда и какъ направиться. Часовъ въ десять начинаютъ расходиться, а въ одиннадцать въ отелѣ гробовая тишина. Такое распредѣленіе дня очень разумно. Отъ полудня до трехъ часовъ солнечные лучи падаютъ почти вертикально, воздухъ раскаленъ. Находиться въ это время не подъ кровомъ человѣку, мало привычному къ жарѣ, очень тяжело; въ это-то время и бываетъ завтракъ, отдыхъ и "ленчъ". Къ семи часамъ совсѣмъ темно -- обѣдъ и подаютъ въ 7 1/2. Такимъ образомъ, въ распоряженіи путешественниковъ весь день -- съ потерей только полуденныхъ, самыхъ жаркихъ часовъ.
  

II.

   Второй день пребыванія вашего въ Каирѣ мы тоже посвятили городу.
   Начали съ осмотра сада Эзбекіэ, въ двухъ шагахъ отъ нашей гостинницы. Садъ этотъ въ самомъ центрѣ города. Прежде здѣсь было болото, окруженное песчаной площадью; при особенно высокихъ разливахъ Нила, его воды заходили и туда. Измаилъ-паша приказалъ выкопать середину площади -- образовался большой водоемъ, который со всѣми его развѣтвленіями обдѣланъ теперь камнемъ; остальное пространство площади было повышено насыпкой земли, обнесено оградой, съ каменнымъ фундаментомъ и массивной рѣшеткой, и. затѣмъ устроенъ садъ. Форма сада: правильный восьмигранникъ, занимающій 4 1/2 десятины. На окружающія садъ улицы выходятъ всѣ главныя артеріи города, и это безспорно центръ Каира. Садъ планированъ французскими садовниками. Куртины громадныя, покрытыя мягкой сочной зеленью; дорожки широкія, усыпанныя не пескомъ, а крупнымъ гравіемъ, такъ что въ саду нѣтъ и признака пыли; поливка чрезвычайно обильная. Такого разнообразія растительности, какъ въ этомъ саду, я не видѣлъ нигдѣ, да, думаю, и не увижу никогда. На каждомъ шагу что-нибудь новое, необыкновенное; есть множество видовъ, которыхъ въ Александріи у Антоніадиса мы не видѣли. Причудливость многихъ формъ тоже исключительна! Въ саду небольшой искусственный водопадъ, гроты, кіоски, бесѣдки, рестораны, молочныя и прочее. Много можно сдѣлать пути, лишь бы посмотрѣть этотъ садъ.
   Поколесивъ по немъ порядкомъ, мы поѣхали по городу. Каиръ -- городъ большой; въ немъ до 400.000 жителей. Есть и европейская, есть и африканская, или, вѣрнѣе сказать, азіатская часть.
   Европейскій городъ превосходенъ. Улицы широкія, шоссированныя или макадамивированныя. Поливка допотопная, безъ трубъ, машинъ и бочекъ; феллахъ прямо тащитъ закинутый на спину огромный бурдюкъ или мѣхъ съ водой; отверстіе бурдюка онъ нѣсколько прикрываетъ рукой, такъ что струя воды вытекаетъ половинная и ее онъ очень искусно расплескиваетъ по улицѣ Хотя способъ поливки неусовершенствованный, но тѣмъ не менѣе политы улицы всегда превосходно.
   По обѣимъ сторонамъ улицъ широкіе тротуары, которые металлическими рѣшетками, покрытыми вьющимися растеніями, отдѣлаются отъ палисадниковъ, засаженныхъ деревьями, кустами и цвѣтами; за палисадниками идутъ дома. Во многихъ улицахъ разсажены по тротуарамъ пальмы. Эти пальмы и неизбѣжные палисадники даютъ всѣмъ улицамъ европейской части города видъ широкихъ аллей, разсѣкающихъ паркъ. Дома въ два, три этажа, но съ очень высокими комнатами. Въ общественныхъ зданіяхъ, въ родѣ рядовъ и тому подобнаго, да нерѣдко и въ частныхъ домахъ, нижній этажъ образуетъ снаружи галерею съ аркадами; такимъ образомъ получается очень удобное мѣсто прогулки.
   На всѣхъ перекресткахъ круглыя площади; посреди нихъ бассейнъ, обсаженный деревьями и кустами; все это обнесено рѣшеткой и обведено тротуаромъ.
   Что грѣха таить! когда я осмотрѣлъ европейскую часть Каира, я долженъ былъ сказать, что на Руси нѣтъ ни одного города, который по чистотѣ, по красотѣ отдѣлки и по нарядности могъ бы сравниться съ этой частью египетской столицы. Прототипомъ ей послужили, говорятъ, западные новѣйшіе кварталы Парижа. Но въ Каирѣ нѣтъ сундуковъ-домовъ Парижа, такъ однообразящихъ лучшія его улицы, а есть въ Каирѣ то, чего нѣтъ въ Парижѣ -- жгучее солнце; оно при помощи поливки вытягиваетъ изъ земли чудныя растенія, замѣчательно красящія его улицы.
   Объѣзжаешь городъ и не можешь надивиться. На материкѣ Африки, едва ли въ десяти верстахъ отъ безбрежныхъ сыпучихъ песковъ Сахары, подъ самымъ Макотамскимъ кряжемъ, пустыннымъ, скалистымъ и дикимъ, среди черномазыхъ негровъ, хищныхъ арабовъ и забитыхъ, тысячелѣтіями задавленныхъ феллаховъ -- въ этой обстановкѣ раскинулся городъ, могущій соперничать по опрятности, красотѣ и изяществу съ лучшими частями величайшихъ центровъ европейской цивилизаціи. Не странно ли это? Правда, достигнуто это путемъ не только разоренія, но даже закабаленія Египта. А все же достигнуто и удивляетъ это во всякомъ случаѣ.
   Азіатская часть Каира куда меньше европейской и той, что уже становится европейской. Она, азіатская часть, сильно напоминаетъ турецкіе кварталы Стамбула, но съ однимъ крупнымъ отличіемъ -- въ ней куда чище, нежели въ Константинополѣ. Очевидно, сосѣдство европейскаго Каира, блистающаго опрятностью, не осталось безъ вліянія на нравы и привычки населенія азіатскихъ кварталовъ, а также и на требованія власть имущихъ. Улицы тоже относительно шире константинопольскихъ, хотя и кажутся темнѣе; это потому, что дома -- въ нѣсколько этажей, и каждый послѣдующій этажъ выдвигается надъ предшествующимъ и затѣняетъ улицу. Нерѣдко верхніе этажи такъ сближаются между собой, что отъ стѣны до стѣны не остается и половины ширины улицы. Въ жаркое время изъ оконъ верхнихъ этажей домовъ одной стороны улицы перебрасываются въ противоположныя окна широкія холщевыя полосы, такъ что надъ улицей образуется нѣчто въ видѣ крыши, отлично защищающей отъ жгучихъ солнечныхъ лучей.
   Толкотня и гамъ въ азіатскихъ улицахъ Каира такіе же, какъ и въ Константинополѣ; здѣсь, въ Каирѣ, они даже рѣзче бросаются въ глаза; въ Константинополѣ европейскіе кварталы -- торговые и шумные; поэтому, переходя изъ нихъ въ азіатскіе, не ощущаешь большой разницы; въ Каирѣ, напротивъ, въ европейскихъ кварталахъ магазины, движеніе и шумъ только вблизи сада Эзбекіэ, а далѣе очень тихо, такъ какъ большинство домовъ -- особняки, жилища богатыхъ людей; попадешь отсюда въ азіатскую толчею -- и она невольно рѣжетъ глазъ и ухо.
   Одну изъ характернѣйшихъ особенностей каирскихъ улицъ составляютъ ослы. Ихъ тамъ невѣроятное число; они -- главное вьючное животное; на нихъ развозятъ припасы въ огромныхъ двухколескахъ, и они же, подъ сѣдломъ, замѣняютъ наши плохенькіе извозчичьи экипажи. Какъ вьючное животное, оселъ употребляется на перевозку всевозможныхъ тяжестей, кромѣ развѣ лѣса и крупныхъ камней; нагружаютъ его нерѣдко такъ, что изъ-подъ ноши еле-еле видна голова спереди да хвостъ сзади; чуть не на каждомъ шагу, особенно утромъ, встрѣчается движущаяся копна сѣна или свѣжей зеленой травы, или цѣлая гора угля въ продолговатыхъ корзинахъ, напоминающихъ формой своей кубари, употребляемые у насъ для ловли рыбы; движется эта масса тихо, ровно, и въ ней едва разыщешь голову животнаго; ясно видны только, и то если смотрѣть прямо внизъ, маленькія копытца, постукивающія о камни улицы. Двухколески служатъ главнымъ образокъ для развозки съѣстныхъ припасовъ; высотой онѣ сажени полторы, а то и до пяти аршинъ; осликъ, въ нее запряженный, производитъ чрезвычайно смѣшное впечатлѣніе; онъ комически малъ сравнительно съ экипажемъ, обыкновенно ниже половины колеса, т.-е. подходитъ подъ втулку, и несмотря на это, онъ свободно тянетъ эту гору -- такъ сильны и выносливы восточные ослы. Но наибольшее количество ихъ, конечно, въ Каирѣ подъ сѣдлами. Извозчики, двухконные фаэтоны дороги и доступны поэтому лишь иностранцамъ, да болѣе состоятельнымъ мѣстнымъ жителямъ; извозчиковъ же одноконныхъ съ дрожками, въ родѣ нашихъ, въ Каирѣ нѣтъ,-- ихъ-то и замѣняютъ ослики; при каждомъ погонщикъ, обыкновенно мальчикъ отъ 12 до 18 лѣтъ; наниматель осла садится на него верхомъ, а погонщикъ бѣжитъ сзади и направляетъ животное; сѣдокъ держитъ поводья узды, пытается править, но оселъ не слушаетъ его; сѣдокъ подгоняетъ осла, но тотъ не обращаетъ никакого вниманія; разъ усѣвшись на осла, отдаешься въ руки его погонщика; по его крику поворачиваетъ оселъ направо или налѣво, только отъ удара его палки ускоряетъ онъ бѣгъ свой и останавливается тоже только по его командѣ. Ѣдущихъ на ослахъ бездна, мужчинъ и женщинъ; послѣднія садятся своеобразно; помѣстившись на задней части сѣдла, онѣ или подкладываютъ ноги подъ себя, или ставятъ ихъ у передней луки, такъ что колѣни приходятся подъ самый подбородокъ; никто изъ насъ, европейцевъ, не усидѣлъ бы и десяти шаговъ въ такой позѣ, а онѣ приспособились и ни одна не шелохнется. Какъ ни быстро ѣхать, погонщикъ никогда не отстанетъ. Удивительныя легкія у этихъ потомковъ древнихъ египтянъ и побѣдителей ихъ, арабовъ! Сначала удивляешься, какъ это бѣжитъ мальчишка за осломъ четыре, пять верстъ, но присмотрѣвшись, видишь, что это сущіе пустяки передъ тѣмъ, что дѣлаютъ саисы.
   "Саисы" -- остатокъ прежняго времени; такъ называютъ въ Египтѣ бѣгуновъ, всегда предшествующихъ экипажамъ богатыхъ или вліятельныхъ людей; одѣты они въ свѣтлыя, всего чаще бѣлыя куртки и шаравары, богато расшитыя серебромъ и золотомъ; ноги до колѣнъ голыя и всегда босыя; на головахъ фески; въ рукахъ длинныя бамбуковыя палки. Бѣгутъ они саженяхъ въ десяти впереди экипажа и крикомъ, а чаще ударами палки, сгоняютъ съ дороги зазѣвавшихся пѣшеходовъ, навьюченныхъ ословъ и верблюдовъ; у людей особенно знатныхъ передъ экипажемъ двое саисовъ, у остальныхъ одинъ; пользуются ими не одни мусульмане-сановники; очень нерѣдко встрѣчаются англичане, греки, армяне, катящіе въ кабріолетѣ въ одиночку, а впереди летитъ саисъ. Что за неутомимость! лошади идутъ полнымъ ходомъ, а саисъ все несется впередъ! Встрѣчаешь катающихся, особенно дамъ, лошади въ пѣнѣ, въ мылѣ, измучены, а саисы ничего, бѣгутъ все тою же легкой походкой. Посмотрѣть на нихъ пріятно: туловище и голова совершенно неподвижны, работаютъ только ноги, да ровно, словно маятникъ, качаются длинныя кисточки фесокъ.
   Послѣ перваго обзора города мы поѣхали въ ближайшую его окрестность, къ такъ-называемымъ гробницамъ халифовъ. Въ верстѣ къ востоку отъ города, нѣсколько выше его, раскинулись среди моря песку и обломковъ остатки древнихъ мечетей. Въ каждой изъ нихъ покоится прахъ одного или нѣсколькихъ халифовъ мамелюкскихъ династій, ихъ женъ и дѣтей. Почти всѣ мечети эти разрушаются. Никто не смотритъ за ними, никто не поправляетъ ихъ, никто даже, кажется, не молится въ нихъ. Камень падаетъ за камнемъ, колонна за колонной, куполъ за куполомъ, стѣна за стѣной. А вѣтеръ гонитъ пески и засыпаетъ остатки, бренные остатки прежняго величія. Охраняется и чистится только одна мечеть Баитъ-бея. Въ ней, въ усыпальницѣ ея основателя, лежать камни, принесенные имъ изъ Мекки: одинъ сѣрый -- на немъ слѣды обѣихъ ногъ Магомета; другой розоватый -- на немъ выдавалась одна изъ ступней пророка; не мало благочестивыхъ мусульманъ приходитъ облобызать священные слѣды эти.
   Для насъ, христіанскихъ путешественниковъ, интересъ мечети былъ, конечно, не въ слѣдахъ стопъ Магомета. Сама мечеть -- одинъ изъ лучшихъ памятниковъ арабскаго зодчества. Только въ Испаніи, говорятъ, можно видѣть такую чистоту и красоту линій арабскаго искусства. Минаретъ мечети считается самымъ изящнымъ изъ сохранившихся въ Европѣ, Азіи и Африкѣ. Мечеть, къ сожалѣнію, почти со всѣхъ сторонъ облѣплена домиками, очень мѣшающими насладиться общей красотой зданія. Въ мечети это! сохранилось одно изъ чудесъ арабскаго искусства -- окна усыпальницы Каитъ-бея. Продѣланы они въ верхней части стѣнъ и въ основаніи купола; всѣ они очень узки, высоки и забраны стеклянной мозаикой; эта мозаика -- чудо искусства. Рисунка въ смыслѣ фигуръ, растеній, животныхъ или людей нѣтъ. Куски стекла не велики, это остроугольные четвероугольники въ вершокъ длины. Вся красота -- въ комбинаціи цвѣтовъ, а комбинаціи эти самыя необыкновенныя и поразительныя. Красныя, синія, желтыя, зеленыя, бѣлыя, фіолетовыя, розовыя, черныя и всякихъ другихъ цвѣтовъ стеклышки подобраны другъ къ другу удивительно. Смотришь на любой изъ нихъ и поражаешься: одинъ горитъ яркимъ яхонтомъ, другой свѣтится чуднымъ изумрудомъ, третій переливаетъ всѣми цвѣтами чистаго алмаза; посмотришь на окно -- въ цѣломъ совсѣмъ не видишь составляющія его стеклышки, почтя не замѣчаешь рисунка, зато въ глаза льетъ мягкій, нѣжный, успокаивающій свѣтъ. Въ одномъ окнѣ свѣтъ желтоватый; присматриваешься къ составляющимъ окно стекламъ, и желтыхъ почти не находишь; въ другомъ свѣтъ голубоватый -- ищу и не нахожу ни одного голубого стекла. Красота этихъ мозаичныхъ оконъ не поддается описанію. Я видѣлъ прежде мозаичныя стекла въ мечетяхъ Константинополя, а потомъ въ мечети Омара въ Іерусалимѣ и въ соборѣ св. Стефана въ Вѣнѣ. Они превосходны. Но мозаичныя стекла св. Стефана настолько хуже и грубѣе мозаичныхъ стеколъ мечети Омара, насколько эти послѣднія грубѣе и хуже тѣхъ, которыми любовались мы въ усыпальницѣ Каитъ-бея. Разсказываютъ, что работалъ ихъ какой-то художникъ-стекольщикъ, человѣкъ исключительнаго таланта; онъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ добрый мусульманинъ и послѣ смерти вѣрно гуріи рая приняли бы его въ объятія свои, еслибы только не одинъ грѣхъ: стекольщикъ пилъ мертвую,-- сбили его съ толку заѣзжіе венеціанскіе купцы. Запьетъ, бывало, и недѣлю удержу нѣтъ. Станетъ протрезвляться, протрезвляется дня два; затѣмъ берется за работу. Поработаетъ три, четыре дня -- и опять закутилъ. А въ эти три, четыре дня выработаетъ кусокъ окна величиной въ кисть человѣческой руки. Пробовали поручать работу другимъ; никто ничего похожаго на то, что онъ дѣлалъ, сдѣлать не могъ. Ужъ самъ халифъ и увѣщевалъ, и строго корилъ его -- ничто не помогало. Многіе годы работалъ онъ. Пилъ и работалъ. А когда кончилъ работу, то такъ закутилъ, что и мѣсяца не прошло, какъ онъ умеръ.
   Путь къ могиламъ халифовъ и другой -- отъ нихъ -- оба по пескамъ. Дулъ легкій, но жгучій вѣтеръ. Солнце пекло неумолимо. Мы чувствовали необходимость отдохнуть, и направились въ гостинницу. Оказалось 47° Цельзія. Прислуга въ отелѣ спрашивала насъ: "Хамсинъ не пугаетъ васъ, господа?" -- Хамсинъ? такъ это вѣтеръ хамсинъ? мы думали, онъ страшнѣе.-- "Это самый легонькій, видите, отъ него никто и не прячется. А настоящій -- бѣда. Вотъ поживете въ Египтѣ и увидите. Вамъ, впрочемъ, бояться нечего: на вновь пріѣзжихъ онъ дѣйствуетъ слабо".
   "Хамсинъ" значитъ по-арабски -- пятьдесятъ. Знойный вѣтеръ этого имени называется такъ потому, что дуетъ исключительно въ теченіе пятидесяти дней, ближайшихъ ко времени весенняго равноденствія. Дуетъ онъ не все время, но, разъ поднявшись, продолжается три дня; въ первый день онъ едва замѣтенъ; во второй сильнѣе, а въ третій невыносимъ.
   При сильномъ "хамсинѣ" въ воздухѣ носится тонкая, едва замѣтная глазу, но ѣдкая пыль, проникающая во всѣ отверстія и даже въ поры тѣла; дыханіе затрудняется; кажется, что дышешь воздухомъ раскаленной печи; слизистыя оболочки обсыхаютъ, кожа нерѣдко трескается, наступаетъ крайнее нервное возбужденіе, потомъ головная боль, а у слабыхъ личностей -- сильнѣйшее головокруженіе; наконецъ, человѣкомъ овладѣваетъ тяжелая истома.
   На европейцевъ хамсинъ дѣйствуетъ слабѣе, чѣмъ на египетскихъ уроженцевъ; на вновь пріѣзжихъ менѣе, чѣмъ на тѣхъ, кто освоился уже съ климатомъ страны.
   Но "хамсинъ" еще не самый страшный воздушный врагъ Египта. Есть "семумъ" и "семусинъ".
   "Семумъ" значить -- ядъ. Вѣтеръ этотъ бываетъ не часто и проходитъ надъ страной въ видѣ бѣшенаго вихря, иногда теплаго, чаще холоднаго. Главная его особенность -- масса песку и пыли, которые несетъ онъ съ собой. Дыханіе становится почти невозможнымъ; въ нѣсколькихъ шагахъ ничего не видно; тучи песку и пыли или несутся съ страшной быстротой, или, чѣмъ-нибудь задержанныя хотя бы на минуту, осѣдаютъ цѣлыми горами на соотвѣтственномъ пространствѣ, засыпая все живое. Въ городахъ и селахъ при приближеніи семума все прячется и запирается. Но горе путникамъ, застигнутымъ въ пустынѣ: караванъ останавливается; верблюды, никѣмъ не понуждаемые, ложатся на землю и стараются зарыть ноздри и даже всю голову въ песокъ и безъ движенія выжидаютъ, пока занесетъ ихъ или пока промчится ураганъ. По счастію для жителей сѣверо-западной части Африки, "семумъ" никогда не бываетъ продолжителенъ,-- минуть пятнадцать, двадцать, не болѣе; но и этого всегда достаточно, чтобы погубить многихъ. Изрѣдка случается, что семумъ въ приморскихъ частяхъ Египта сопровождается ливнемъ; тогда дышать легче, на землю же падаютъ не пыль и песокъ, а массы жидкой грязи, и если это явленіе застанетъ небольшія лодки въ морѣ -- всѣ онѣ идутъ ко дну отъ тяжести наполняющей ихъ мокрой глины и песку.
   Есть наконецъ вѣтеръ, научно совсѣмъ еще не изслѣдованный, потому что дуетъ онъ въ десять, двѣнадцать лѣтъ разъ. Арабы называютъ его "семусинъ". Это безспорно одно изъ ужаснѣйшихъ явленій природы, какъ бы соединеніе хамсина съ семумомъ, т.-е. вѣтеръ, несущій такія же массы песку и пыли, какъ "семумъ", и въ то же время такой же жгучій, какъ "хамсинъ". Исторія человѣчества представляетъ примѣръ того, что можетъ сдѣлать "семусинъ". Персидскій завоеватель Египта Бамбизъ двинулъ болѣе 200.000 человѣкъ въ Нубію; для сокращенія пути армія у главной излучины Нила пошла не по берегу рѣки, а наискосокъ, пустыней; большая часть дороги была пройдена и передовые отряды были уже въ виду Нила, когда вдругъ налетѣлъ "семусинъ" и въ нѣсколько минутъ пожралъ войско Камбиза; въ живыхъ осталась едва двадцатая часть.
   Есть признаки, по которымъ опытные мѣстные жители узнаютъ приближеніе хамсина или семума. Воздухъ становится неподвижнымъ, на горизонтѣ появляются сѣро-желтыя облачка, которыя потомъ принимаютъ багровый цвѣтъ; животныя обнаруживаютъ чувство большого безпокойства; людей давитъ какая-то тяжесть.
   Что за состояніе должно быть при сильномъ хамсинѣ или семумѣ, не говоря уже о семусинѣ! Мы, какъ я сказалъ, попали въ легкій хамсинчикъ, въ такой легкій, что въ городѣ нисколько не уменьшилось движеніе, да и сами мы не думали даже, что задулъ хамсинъ, и все же минутами вовсе нечѣмъ было дышать...
   Вечеромъ у насъ были гости. Одинъ изъ представителей русской колоніи и дипломатіи въ Каирѣ и арабъ-публицистъ, горячій патріотъ, человѣкъ, воспитанный въ западной Европѣ, но со страстью юга преданный Египту и его доброму, разумному, красивому, но подавленному вѣчнымъ гнетомъ племени...
   Гости звали насъ въ себѣ: соотечественникъ -- на слѣдующій день завтракать, арабъ-публицистъ -- черезъ день -- обѣдать. Приглашенія мы приняли, но гостей не задерживали, такъ какъ утромъ предстояла намъ очень ранняя поѣздка на пирамиды.
  

III.

   Было совсѣмъ еще темно, когда разбудилъ насъ стукъ въ дверь -- это новый драгоманъ m-r Дмитри. Первый каирскій драгоманъ нашъ былъ несвѣдущъ и безтолковъ. Въ два дня онъ опротивѣлъ намъ. Мы искали другого, и намъ рекомендовали monsieur Dmitry. Дмитри этотъ красотою не блисталъ; лицо мѣдно-красное, полное, съ слегка надутой миной; брюшко, весьма и весьма примѣтное, замедляетъ движенія; костюмъ только-что приличный. Сразу видно, что нарядныя дамы такого урода брать съ собою не охотницы. А между тѣмъ онъ изъ числа дорогихъ и наиболѣе цѣнимыхъ драгомановъ, особенно для далекихъ путешествій. "Плутъ онъ", говорили намъ, "смотрите въ оба, а то насчитаетъ невѣсть что; зато уменъ и знаетъ свое дѣло". Это-то намъ и было нужно. К. Н. тотчасъ послѣ обѣда условился съ нимъ, а часовъ въ 10 вечера онъ явился объяснить, что къ завтрашней поѣздкѣ на пирамиды все приготовлено, и затѣмъ, какъ бы между прочимъ, показалъ написанное по-русски удостовѣреніе, подъ которымъ стояли имена профессора Прахова, графа Г. А. Толстого и еще двухъ спутниковъ ихъ; съ ними въ 1887 году m-r Дмитри ѣздилъ въ верхній Египетъ и Нубію.
   -- Дѣйствительно, по всему видно, тонкій плутъ этотъ Дмитри,-- говорилъ А.:-- когда условливался, объ аттестаціяхъ не упомянулъ ни слова, а теперь сразу покорить сердца хочетъ.
   Этотъ-то Дмитри и разбудилъ насъ, когда еще не было четырехъ часовъ ночи. Быстро одѣлись мы и пошли внизъ. Отель спалъ. Мы сѣли въ экипажъ. На освѣщенныхъ фонарями улицахъ ни души. Мы выѣхали къ Нилу. Съ него потянуло вѣтеркомъ -- стало очень прохладно. Переѣхали великолѣпный желѣзный мостъ съ разводною частью для пропуска судовъ, украшенный громадными бронзовыми львами, и повернули на юго-западъ по шоссе, идущему сначала берегомъ Нила, а потомъ наискось къ горѣ высокой дамбой, обсаженной съ обѣихъ сторонъ большими деревьями.
   Неспѣшно бѣгутъ лошади въ темнотѣ, изрѣдка прерываемой свѣтомъ фонарей, стоящихъ то на правой, то на лѣвой сторонѣ дороги, за половину притомъ прикрытыхъ деревьями. Ни звука въ воздухѣ, ни одного встрѣчнаго существа. Сдѣлали уже болѣе трехъ верстъ, какъ вдругъ всѣ мы сразу невольно подались съ своихъ мѣстъ въ сторону: что-то неопредѣленное, но громадное словно прыгнуло въ коляску и заполонило все ея пространство. Черезъ секунду намъ стало смѣшно. Мы встрѣтились съ верблюжьимъ караваномъ. Сначала голова, а потомъ горой нагруженный корпусъ передового животнаго заслонили одинъ изъ фонарей и громадная, внезапно покрывшая насъ тѣнь почти испугала насъ. Вотъ второй и третій верблюдъ... Длинной вереницей идутъ они, беззвучно ступая по пыльной дорогѣ своими широкими, мозолистыми подошвами; рѣзко и совсѣмъ неожиданно выступаютъ противъ фонарей изъ полной темноты ихъ чудовищныя тѣни; каждый изъ нихъ медленно повернетъ въ коляскѣ свою высоко въ воздухѣ поднятую морду и словно съ удивленіемъ осмотритъ встрѣчныхъ въ столь необычное время.
   Уже шесть верстъ проѣхали мы. Темень все та же. Но вотъ передъ нами, прямо передъ нами спустилось на землю что-то сѣрое, даже желтовато-сѣрое; затѣмъ опять и опять; вотъ оно стало расползаться и охватывать насъ.
   -- Туманъ?!-- съ удивленіемъ и вопросомъ въ голосѣ сказалъ кто-то.
   -- Какой же тутъ туманъ можетъ быть!-- отозвались другіе да и самъ сказавшій.
   Сѣрое, ползшее вокругъ насъ, свѣтлѣло, но не само собой. И на насъ, и передъ нами спускались не то тучи, не то какіе-то свѣтлые слои, то съ желтоватымъ, то съ розоватымъ оттѣнкомъ. Такъ иногда на театральной сценѣ появляются вдругъ облака сверху, съ боковъ и снизу, и застилаютъ декораціи, а затѣмъ снова расползаются и изъ-за нихъ выступаютъ совсѣмъ уже другія картины. И странно -- эти свѣтлыя массы спускались сверху до насъ и отъ насъ ползли ниже въ глубину по краямъ дамбы, а вслѣдъ затѣмъ поднимались изъ глубины, открывали все, что было тамъ внизу, сталкивались на одномъ съ вами уровнѣ съ новыми, спускавшимися сверху, еще болѣе свѣтлыми массами, сливались съ ними и расползались во всѣ стороны.
   Вверху свѣтлѣло все больше и больше.
   -- Что же это, m-r Дмитри?-- невольно вырвался вопросъ.
   А Дмитри, сидѣвшій на козлахъ, повернулся къ намъ бокомъ и съ какой-то торжественностью въ голосѣ отвѣчалъ:
   -- Это... это день, господа; день взошелъ надъ нами; глазами видно, какъ теперь спускается онъ къ намъ. Взгляните только прямо вверхъ!
   Вверху надъ нами было уже совсѣмъ свѣтло, чуть-чуть только алѣло. Свѣтъ широкими не то слоями, не то волнами, не то облаками спускался къ намъ и разливался ярче и ярче. Мы уже видѣли окрестные предметы. Горизонтъ расширялся съ каждымъ мгновеніемъ. Передъ глазами нашими будто раздвигались огромныя декораціи, выступали все новыя и новыя картины, выяснялась, а потомъ и ушла куда-то безконечная даль.
   Торжествующе посматривалъ m-r Дмитри. Видно, не разъ наблюдалъ онъ впечатлѣніе, производимое на насъ, дѣтей сѣвера, этимъ чуднымъ, плавнымъ паденіемъ съ неба яркаго южнаго дня.
   Только много позднѣе, уже въ Петербургѣ, выяснили мнѣ видѣнное нами явленіе. Оно -- послѣдствіе близости пустыни, откуда вѣтеръ приноситъ массу мельчайшихъ, невидимыхъ глазу частицъ; онѣ такъ легки, что свободно держатся въ воздухѣ; при восходѣ солнца начинается нагрѣваніе и быстрое перемѣщеніе воздушныхъ слоевъ, а частицы, принесенныя изъ пустыни и освѣщаемыя подъ очень острымъ угломъ, принимаютъ различную окраску, въ соотвѣтствіи съ тѣмъ, какихъ лучей больше поглощаютъ вещества, составляющія пылинки той или другой части воздуха. Явленіе становится такимъ образомъ понятно, но все же наблюдателя поражаетъ и оно само по себѣ, и быстрота перехода отъ ночи къ дню, отъ совершенной тьмы къ сіяющему свѣту.
   Но вотъ поворотъ дороги. На гребнѣ горы разомъ вырисовались широкія, покрытыя лиловатой дымкой грани Хеопсовой пирамиды.
   Большія пирамиды, такъ-называемыя пирамиды Гизе или Гизехъ, по имени расположенной у подножія ихъ арабской деревушки, находятся на самомъ гребнѣ горы, на границѣ роскошной долины Нила и молчаливой, грозной пустыни. Можетъ, конечно, возникнуть вопросъ: какъ же одновременно и на границѣ долины, и на гребнѣ горы? Вотъ въ чемъ дѣло. Вдоль Краснаго моря идутъ высокія горы; онѣ поднимаются прямо и круто; высшія ихъ точки очень недалеки отъ берега; на западъ онѣ представляютъ наклонъ, который спускается, образуя Ливійскую пустыню до середины Сахары. Эта-то наклонная плоскость и пробита, съ юга на сѣверъ, долиной Нила. Такимъ образомъ на правомъ восточномъ берегу Нила самыя низкія части горъ находятся у берега долины, и чѣмъ дальше на востокъ, тѣмъ мѣстность становится выше и выше; наоборотъ, на лѣвомъ западномъ берегу Нила, высшія съ этой стороны точки горъ находятся на самой границѣ долины и чѣмъ далѣе на западъ по Ливійской пустынѣ къ Сахарѣ, тѣмъ ниже и ниже становится мѣстность. Вотъ эта-то часть горъ, господствующая на западъ надъ Ливійской пустыней, а на востокъ надъ долиной Нила, и выбрана была для постановки могильныхъ памятниковъ; на утесѣ расчищали широкія площадки и на нихъ воздвигали пирамиды.
   Мы были въ верстѣ отъ величайшей изъ пирамидъ -- Хеопсовой. Налѣво, т.-е. на югъ, виднѣлось что-то въ родѣ ряда навозныхъ кучъ. Это деревня Гизе или Гизехъ. Отъ нея по направленію къ намъ и къ пирамидамъ бѣжало десятка полтора-два людей въ черныхъ или полосатыхъ, бѣлыхъ съ чернымъ, бурнусахъ. M-r Дмитри пояснилъ намъ, что это арабы, сторожа пирамидъ, единственные на нихъ проводники, живущіе исключительно заработкомъ отъ путешественниковъ. Они замѣтили насъ и спѣшили на добычу. Шейху, по нашему -- сельскому старостѣ, платится за каждаго путешественника что-то по пяти франковъ, но сверхъ того необходимо вознаградить и каждаго проводника въ отдѣльности, а въ какой мѣрѣ -- зависитъ отъ состоянія кармана, отъ характера и настроенія духа путешественника.
   Саженяхъ въ полутораста отъ пирамидъ подъемъ въ гору становится крутъ. Мы вышли изъ экипажа. Толпа арабовъ окружила насъ. Все худощавые, сухіе люди. Черты лица правильныя, глаза огненные. На плечахъ плащи, на головахъ тюрбаны. Всѣ безъ исключенія босые и ноги покрыты такой загрубѣвшей кожей, что, становясь на острые камни, они и не замѣчаютъ этого. Каждый вновь приходящій или подбѣгающій ласково киваетъ намъ головой. Нѣкоторые протягиваютъ руку. Очень многіе вступаютъ въ разговоръ -- кто по-французски, кто по-англійски, кто по-итальянски. Но знаніе каждаго изъ этихъ языковъ ограничивается очень немногими словами, цѣлыхъ же фразъ почти не слышно. Всѣ они веселы, оживленны. Идемъ толпою, пересмѣиваемся,-- мы другъ съ другомъ, они между собой.
   Но вотъ и пирамиды. Чувство какого-то разочарованія одолѣваетъ у ихъ подножія. Воображеніе привыкло рисовать ихъ какъ нѣчто невѣроятно величественное и громадное. А тутъ смотришь -- и ничего, кажется, удивительнаго нѣтъ, гора какъ гора; но немного проходить времени -- и начинаешь сознавать первоначальный обманъ чувствъ. Мы подходили въ серединѣ сѣверной грани Хеопсовой пирамиды; но гдѣ оканчивалась грань эта на западѣ и на востокѣ -- намъ было не ясно; верхушка тоже не видна, хотя наклонъ видимо очень крутъ. Но вотъ мы около самой пирамиды и идемъ вдоль нижняго ряда составляющихъ ее ступенекъ. Странно, ступеньки эти мнѣ по поясъ. "Неужели и всѣ такъ? нѣтъ, видно только нижній ярусъ", думаю я. Долгонько однако идемъ мы вдоль пирамиды. Наконецъ подходимъ въ ребру, составленному сѣверной и восточной гранями; отсюда рѣшительно не видно, гдѣ заканчиваются грани, у начала которыхъ мы стоимъ. M-r Дмитри объясняетъ намъ, что это мѣсто подъема. Стараемся внушить арабамъ, что мы никуда не спѣшимъ, и просимъ, чтобъ вели насъ потише. Черномазые скалятъ зубы, хохочутъ, дружески треплютъ насъ по плечу. Вокругъ каждаго изъ насъ по пяти человѣкъ. Любопытствую узнать, зачѣмъ столько. Одинъ будетъ держать за правую, другой за лѣвую руку, третій подталкивать сзади, четвертый про запасъ и онъ же несетъ воду, пятый -- докторъ. "Докторъ, зачѣмъ докторъ, какой докторъ?" -- съ удивленіемъ спрашиваю я.-- "Докторъ",-- увѣреннымъ и убѣжденнымъ тономъ отвѣчаютъ мнѣ, безъ всякихъ однако дальнѣйшихъ объясненій.
   Вотъ мы и готовы. Впереди А. И., потомъ K. Н., я послѣдній. Начинаемъ всходить. Поднимаемся по самому ребру, образуемому сѣверной и восточной гранями. Идемъ зигзагами. Поднявшись на одну ступеньку сѣверной грани, дѣлаемъ по ней нѣсколько шаговъ, огибаемъ уголъ, ребро пирамиды, проходимъ три, четыре шага по восточной грани и затѣмъ поднимаемся на слѣдующую ступеньку; по ней назадъ, опять огибаемъ ребро, опять три, четыре шага по сѣверной грани, новый подъемъ на ступеньку и опять все тоже. Въ первыя минуты казалось непонятнымъ, къ чему всѣ эти зигзаги, во потомъ видимъ, что иначе не можетъ правильно размѣститься вся кучка людей, составляемая путешественникомъ и ведущими его арабами. Когда идешь по ступенькѣ пирамиды, одинъ изъ арабовъ, держащій руку, обращенную къ пирамидѣ, идетъ ступенькой выше и держитъ руку путешественника вверхъ; другой, держащій руку, обращенную наружу, идетъ ступенькой ниже; за нимъ запасной арабъ, а сзади путешественника -- тотъ, который подталкиваетъ, когда поднимаешься на ступеньку. Чтобъ взобраться на нее, приходится обернуться лицомъ въ пирамидѣ; арабъ, держащій наружную руку, быстро вскакиваетъ на ступеньку рядомъ съ путешественникомъ и потомъ на слѣдующую выше, такъ что обѣ руки взбирающагося протянуты ввергъ; тутъ заносишь колѣно и въ эту минуту оба араба, держащіе руки, тянутъ ввергъ, стоящій сзади приподымаетъ и подталкиваетъ тоже вверхъ, а запасной готовъ подхватить, еслибы скользнула нога иди покачнулось тѣло. Поднимаешься на каждую ступеньку цѣлымъ рядомъ движеній, заносишь на нее колѣно, упираешься въ него, заносишь другую ногу, приподнимаешься на ней и потомъ уже только становишься на обѣ ноги. Началъ было я заносить все время колѣно правой ноги, но скоро увидѣлъ, что нужно перемѣнять ноги, а то не выдержишь, и неудивительно -- ступеньки огромныя. Двѣ трети ихъ около аршина и двухъ вершковъ (узналъ я это потомъ, смѣривъ высоту, на которую приходилось заносить колѣно), а треть еще выше, едва ли менѣе полутора аршина; подниматься на эти-то послѣднія ступеньки особенно утомительно.
   Начавъ съ свѣжими силами, я взошелъ сразу болѣе чѣмъ на треть высоты пирамиды. Но болѣзнь, бывшая у меня лѣтъ семь тому назадъ, дала тутъ себя знать -- въ боку сильно закололо, я долженъ былъ остановиться. Арабы моментально усадили меня. Запасной, четвертый, подалъ кувшинъ съ водой и объяснилъ, что я долженъ хлебнуть и хорошенько пополоскать ротъ, но ни въ какомъ случаѣ не проглатывать воду; я такъ и сдѣлалъ; затѣмъ передо мной очутился "докторъ" и сталъ сначала легко, а потомъ все сильнѣе и сильнѣе массировать то ту, то другую ногу, онъ растиралъ и вытягивалъ, ихъ, и какъ это хорошо дѣйствуетъ! мускулы, сильно болѣвшіе передъ тѣмъ, совершенно освѣжѣли, въ ногахъ не осталось и слѣда усталости, одно только дыханіе было еще тяжело и неровно.
   Я взглянулъ внизъ. Теперь только, зная, что мы прошли треть высоты пирамиды, зная высоту ступенекъ и видя, какъ представляются мнѣ внизу и нашъ экипажъ, и нашъ драгоманъ Дмитри, и окружающіе его египетскіе блюстители порядка, теперь только сталъ я ясно понимать чудовищную величину громады, на которую лѣзъ.
   Вотъ я отдохнулъ, и шествіе опять двинулось. Камни, образующіе соприкосновеніемъ своимъ ребро, уголъ пирамиды, крошатся да отчасти и стираются -- видно, не мало народа влѣзаетъ по нимъ. Послѣ перваго привала послѣдовалъ второй, за вторымъ третій, каждый все скорѣе и скорѣе. Когда я остановился для третьяго привала, въ боку у меня была такая боль, какъ никогда, голова кружилась, дыханіе порывисто и тяжело, сильная тошнота,-- ощущеніе, ничѣмъ не отличающееся отъ предшествующаго рвотѣ при морской болѣзни. Я даже думалъ одну минуту, не вернуться ли,-- но узнавъ, что до вершины уже недалеко, напрягъ силы и пошелъ. Вотъ и верхушка. Мои спутники были уже тамъ. Боже мой, съ какимъ удовольствіемъ опустился я на груду камней, наваленныхъ по серединѣ верхней площадки!
   Первыя минуты я мало что видѣлъ и понималъ; то же было и съ моими спутниками. "Доктора" опять растираютъ ноги, опять даютъ пополоскать ротъ и позволяютъ даже напиться. Проходитъ минутъ десять; головокруженіе кончилось, мы совсѣмъ оправились и осматриваемся. Надъ нами шестъ: онъ обозначаетъ первоначальную высоту пирамиды, такъ какъ нѣсколько рядовъ камней, такой же величины, какъ и предъидущія ступеньки, сняты были отсюда и пошли на разныя постройки. Площадка, на которой мы находимся, довольно велика; она представляетъ равносторонній прямоугольникъ, каждая сторона котораго болѣе 12 1/3 аршинъ. Наши "доктора", оказавшіеся самыми сильными и ловкими изъ арабовъ, говорятъ, что они, за три франка каждый, спустятся съ Хеопсовой пирамиды, на которой мы сидимъ, и взберутся на ближайшую къ ней вторую по величинѣ пирамиду Хефрена, сдѣлавъ это притомъ не болѣе какъ въ 1/4 часа. Мы соглашаемся. На Хефренову пирамиду путешественники не взбираются, потому что вверху на ней осталась часть облицовки, которою прежде сплошь покрыты были пирамиды. Облицовка эта закрывала ступеньки, такъ что грани пирамиды представляли не лѣстницу, какъ теперь, а наклонную плоскость, изъ отполированнаго гранита, такую скользкую и крутую, что на ней едва ли удержалась бы кошка, не только человѣкъ. Эта облицовка обѣихъ пирамидъ разобрана была халифами, и большинство каирскихъ древнихъ мечетей и дворцовъ выстроено изъ доставленнаго ею матеріала. Вотъ часть этой-то облицовки и сохранилась наверху Хефреновой пирамиды, не сплошь, конечно, а широкими пятнами. Въ этомъ трудность подъема на пирамиду. Получивъ наше согласіе, "доктора" стали быстро спускаться, затѣмъ скоро пробѣжали раздѣлявшее обѣ пирамиды пространство и полѣзли на вторую. Мы съ биноклями въ рукахъ слѣдили за ними. Часто исчезали они, такъ какъ поднимались тоже у ребра и не были намъ видны, когда переходили на восточную грань. Вотъ первый изъ нихъ у узкой полосы облицовки. Онъ ложится на животъ, весь распластался, широко раскинувъ руки и ноги, и чуть-чуть движется, цѣпляясь за всякую неровность и медленно подвигаясь въ слѣдующему уступу; вотъ и другой. За 1/2 минуты до истеченія четверти-часового срока первый изъ арабовъ-докторовъ былъ на верхушкѣ и торжественно махалъ снятымъ съ плечъ плащемъ; второй опоздалъ минутъ на пять; третьему взобраться совсѣмъ не удалось.
   Мы стали осматривать окрестность. На востокѣ и на юго-востокѣ тянулась долина, въ которой широкой лентой искрилъ Нилъ; на сѣверо-востокѣ Каиръ съ его мечетями, минаретами и садами; на западѣ, въ видѣ гигантскаго спуска, идущаго отъ насъ вдаль, лежитъ Ливійская пустыня; рѣдко гдѣ приподымаются надъ нею небольшіе песчаные бугры; ни дерева, ни кустика, ни травки -- сѣро-желтый песокъ и такіе-же сѣро-желтые камни; и эта пустыня идетъ не только отъ насъ, отъ пирамидъ,-- она охватываетъ и ихъ; и выровненная площадь, на которой стоятъ пирамиды, и ближайшая ея окрестность, и спускъ къ долинѣ, все занесено пескомъ; сами пирамиды аршинъ на десять въ высоту уже засыпаны этимъ грознымъ врагомъ.
   Настроеніе наше было не изъ розовыхъ; послѣ труднаго подъема предстоялъ спускъ, а каковъ-то онъ будетъ -- неизвѣстно; день тоже былъ непривлекательный: горизонтъ съ востока покрытъ желтыми тучами, не дождевыми, а пыльными, и солнце не видно изъ-за нихъ.
   Несмотря на такія неблагопріятныя обстоятельства, здѣсь на высотѣ, воздвигнутой руками человѣческими шестьдесятъ вѣковъ тому назадъ, невольно охватывало какое-то высокое чувство и совершенно особенное настроеніе.
   Мы попирали камни этого могучаго стража пустыни. На востокъ отъ него плодоносный Нилъ, вѣчно живящій и оплодотворяющій чудную долину, орошаемую имъ -- тамъ жизнь, движеніе, тамъ колыбель цивилизаціи, наукъ, искусствъ, ремеслъ, тамъ образовывались, тамъ жили и умирали царства и народы. А тутъ, налѣво, на западъ -- мертвая пустыня, родина жгучаго хамсина и удушающаго семума, врагъ всего живого. Вокругъ этой пирамиды уже тысячелѣтіе идетъ страшная борьба между Ниломъ и пустыней, между Озирисомъ и Тифономъ, между жизнью и смертью. Теперь, кажется, явно одолѣваетъ пустыня.
   Нужно однако было сходить внизъ. Одинъ изъ арабовъ снялъ съ себя чалму; она выткана въ видѣ длинной полосы, въ родѣ полотенца. Онъ обвязалъ меня ею у пояса, сдѣлавъ узелъ сзади, и свободный конецъ, аршина два въ длину, не выпускалъ изъ рукъ. Двое арабовъ взяли меня за руки. Со ступеньки на ступеньку спрыгиваютъ, стараясь согнуть при прыжкѣ колѣни для того, чтобъ упасть на носки возможно эластичнѣе; въ то самое мгновеніе, когда ноги касаются ступеньки, на которую прыгаешь, арабъ, держащій въ рукахъ конецъ обернутой вокругъ пояса чалмы, приподнимаетъ васъ вверхъ, отчего прыжокъ дѣлается еще легче. Я не люблю большія высоты -- у меня голова кружится; я думалъ поэтому, что сходить будетъ хуже, нежели взбираться; но пирамиды въ ширину гораздо больше, чѣмъ въ высоту, и потому, спускаясь, не видишь передъ собою бездну, а только ближайшіе ряды ступенекъ; вотъ почему головокруженія у меня не было; притомъ я какъ-то очень приноровился комбинировать прыжки свои съ движеніями арабовъ, какъ державшаго конецъ чалмы, такъ и двухъ другихъ, спускавшихся вмѣстѣ со мною, крѣпко сжимая пальцы моихъ рукъ. Спускъ мнѣ показался очень легокъ, сравнительно съ подъемомъ; сотоварищи же мои нашли его непріятнѣе подъема. Разница произошла, быть можетъ, оттого, что больной бокъ мой сильнѣе страдалъ, когда приходилось лѣзть вверхъ.
   Подымались мы, какъ я уже сказалъ, зигзагомъ у ребра, образуемаго сѣверной и восточной гранями пирамиды; спускались тоже зигзагами, но съ противоположной стороны, у ребра южной и западной граней.
   Чувство искренняго удовольствія овладѣло всѣми нами, когда не камни пирамидъ, а простой песокъ почувствовали мы подъ ногами. Кончилась полная зависимость отъ чумазой толпы, окружавшей насъ, движенія стали свободны -- мы можемъ пойти куда хотимъ и какъ хотимъ. Арабы обступили насъ, и мы не поскупились на "бакшишъ" -- всю мѣдь, все серебро и все золото, что были на насъ троихъ, все отдали мы и отдали безъ сожалѣнія... Самое, быть можетъ, тяжелое и непріятное, что только есть въ подъемѣ на пирамиды -- это сознаніе безусловной зависимости отъ окружающихъ дикарей, сознаніе, что если вы живы, то только по ихъ милости, что стоитъ толкнуть васъ, и не останется костей вашихъ; мало того, бросятъ они васъ, и вы сами не доберетесь до земли. Прежде, говорятъ, случалось, что арабы взведутъ европейца на макушку пирамиды, оберутъ, да и бросятъ тамъ; бывало даже, что и сталкивали внизъ. Теперь это -- "преданья старины глубокой". Правительство установило порядокъ очень простой, но цѣлесообразный. Арабамъ деревни Гизехъ поручено "блюсти" пирамиды и взводить на нихъ путешественниковъ; внизу два полицейскихъ, перемѣняемыхъ еженедѣльно. Въ случаѣ несчастья съ кѣмъ-нибудь изъ путешественниковъ, шейху деревни -- висѣлица; одинъ и былъ повѣшенъ безъ всякихъ разговоровъ лѣтъ двадцать тому назадъ. Такимъ образомъ передъ шейхомъ дилемма -- или всю жизнь собирать обильную дань съ путешественниковъ, или петля на шею; естественно, онъ смотритъ въ оба и въ проводники выбираетъ людей и надежныхъ, и сильныхъ.
   Мы все это знали, а все же чувствовали себя на пескѣ пустыни куда лучше, чѣмъ на ступенькахъ пирамиды.
   Мы обошли ее съ двухъ сторонъ; но прежде чѣмъ осматривать внутренность, рѣшили напиться кофе въ сосѣдней гостинницѣ, чтобъ собраться съ мыслями и вполнѣ отдохнуть.
   Устроена гостинница, конечно, для англичанъ. Нумеровъ двѣнадцать, пятнадцать и всѣ заняты. Молодежь забавляется охотою въ пустынѣ за шакалами. Кофе показался намъ превосходнымъ, тѣнь комнаты упоительной. Посудивъ да порядивъ, рѣшили отправиться къ большому сфинксу, а въ середину пирамиды не лазить, такъ какъ тамъ кромѣ узкихъ корридоровъ, пыли и удушающаго воздуха -- ничего нѣтъ.
   Я не стану разсказывать исторію постройки пирамидъ, описывать подробно ихъ устройство. Интересующіеся этимъ предметомъ найдутъ соотвѣтственныя данныя или въ путеводителяхъ, или въ спеціальныхъ сочиненіяхъ. Я напомню только существенные факты и цифры.
   "Сорокъ вѣковъ смотрятъ на васъ съ высоты этихъ пирамидъ",-- говорилъ войскамъ своимъ Наполеонъ передъ сраженіемъ, въ которомъ потомъ на-голову разбилъ тогдашнихъ владыкъ Египта, мамелюковъ. Наполеонъ ошибался, говоря такъ: не сорокъ, а по крайней мѣрѣ шестьдесятъ вѣковъ смотрѣли на него и на его воинство съ высоты Хеопсовой пирамиды. Новѣйшія раскопки и открытія дали возможность съ большей долей точности установить хронологію династій, царствовавшихъ въ Египтѣ въ теченіе пяти тысячъ лѣтъ, предшествовавшихъ Рождеству Христову. Только событія болѣе отдаленныхъ эпохъ не освѣщены еще научными изслѣдованіями. Три пирамиды Гизе, двѣ большихъ -- Хеопсова и Хефренова -- и одна маленькая воздвигнуты царями мемфисской династіи. Пирамиды были могильными памятниками. Древніе египтяне, вѣря въ день воскресенія, гораздо болѣе заботились объ устройствѣ домовъ мертвымъ, чѣмъ живымъ. Жизнь человѣческая сама по себѣ такъ коротка! стоитъ ли много хлопотать о ней? Но черезъ многія тысячелѣтія придетъ минута, когда душа станетъ отыскивать покинутое когда-то ею тѣло. Какъ радостно будетъ ей найти его цѣлымъ и невредимымъ! Отсюда лишеніе погребенія было величайшимъ изъ наказаній египтянина. Отсюда же возведеніе могильнаго памятника, предназначеннаго вмѣстить тѣло владыки страны, было дѣломъ высоко-угоднымъ божеству, своего рода подвигомъ. Только такимъ воззрѣніемъ древнихъ египтянъ объясняются чудовищныя работы, потребовавшіяся, чтобъ воздвигнуть такія громады, какъ пирамиды Хеопса и Хефрена. Хеопсова пирамида имѣетъ теперь, по снятіи облицовки, 107 саженъ въ длину и въ ширину, 64 1/2 сажени въ высоту. Въ пространство, соотвѣтствующее ея гранямъ, свободно помѣстился бы соборъ Петра и Павла въ Римѣ. Для того, чтобъ пирамиды производили впечатлѣніе красоты и стройности, онѣ должны были бы по теперешней длинѣ и ширинѣ ихъ быть на половину выше того, что онѣ есть. Приданная имъ форма лишила ихъ красоты и граціи, но зато дала такую устойчивость и прочность, что въ то время, какъ другіе великіе храмы Египта были на половину разрушены землетрясеніемъ, въ 27 году нашего лѣтосчисленія, однѣ пирамиды остались не только цѣлы, но и невредимы. Грани пирамидъ расположены математически правильно по отношенію къ сторонамъ свѣта: на сѣверъ, югъ, востокъ и западъ; онѣ представляютъ наклонъ въ 52 градуса, а длина ихъ по ребру отъ земли до верхней площадки -- 82 сажени. Сложены пирамиды изъ твердаго песчаника; камень этотъ выработывался въ горахъ противоположнаго берега рѣки и на верхнемъ Нилѣ; доставлялся онъ сначала водой, а потомъ по особенно для того устроенной дорогѣ, остатки которой погребены подъ песками пустыни и подъ наносами Нила. Сколько положено труда на Хеопсову пирамиду, можно судить по тому, что, по словамъ Геродота, на ней работало въ теченіе 30 лѣтъ слишкомъ по 100.000 человѣкъ, смѣнявшихся каждые три мѣсяца. На покупку чесноку, луку и рѣдьки, составлявшихъ приправку въ пищѣ строившихъ ее рабочихъ, пошло 600 талантовъ, т.-е. 2,190.000 рублей на наши деньги, что по тогдашнимъ цѣнамъ представляетъ непомѣрную сумму.
   Такихъ громадныхъ пирамидъ только двѣ -- Хеопсова и Хефренова. Остальныя куда меньше, а есть такія, которыя едва выдвигаются изъ песковъ пустыни. Вотъ чѣмъ объясняется эта разница. Какъ только новый царь вступалъ на престолъ предковъ, онъ выбиралъ мѣсто для своей усыпальницы -- всегда, впрочемъ, на горномъ кряжѣ западнаго берега Нильской долины; мѣсто это расчищали, и работа начиналась; закладывалась первоначально небольшая пирамида; когда она со всѣми внутренними ходами и усыпальницей была готова, а царь, для котораго она предназначалась, продолжалъ еще царствовать, къ ней снаружи прикладывали со всѣхъ сторонъ все новые и новые слои камней вплоть до самой смерти начавшаго ее царя. По кончинѣ его докладывали до верхушки только тотъ рядъ камней, котораго основаніе положено было при его жизни; въ оставленныхъ внутри пирамиды пустотахъ помѣщали мумію царя, его жены и по большей части муміи умершихъ при жизни его дѣтей, а затѣмъ задѣлывали проходы и всю пирамиду покрывали облицовкой. Окончательная отдѣлка пирамиды производилась иногда и много послѣ смерти воздвигшаго ее фараона. Такимъ образомъ, величина пирамиды была въ непосредственной зависимости отъ числа лѣтъ царствованія фараона. Чѣмъ дольше онъ былъ на престолѣ, тѣмъ больше была она. Оттого-то наиболѣе велики пирамиды Хеопса и Хефрена, такъ какъ первый царилъ 66 лѣтъ, а второй 63 года. Можетъ показаться, что разсказъ Геродота о томъ, будто по 100.000 человѣкъ тридцать слишкомъ лѣтъ строили Хеопсову пирамиду, какъ бы противорѣчитъ только-что изложенному; го это только повидимому. Пирамиды надъ фараонами, пробывшею на царствѣ годъ или два, все же не были крохотными зданіями -- это было бы непристойно по воззрѣніямъ египтянъ. Minimum размѣра постройки былъ вѣроятно опредѣленъ не очень малой. Величина пирамиды, соотвѣтствующая 25--30-лѣтнему царствованію, никого не могла удивить по ея обыденности. Иначе становилось дѣло, когда постройка переваливала за первыя 30 лѣтъ. Каждый новый слой камней, обхватывавшихъ предъидущіе, требовалъ все больше матеріала и усилій; работа все усложнялась, количество же людей, ею занятыхъ, не могло увеличиваться постоянно; оно ограничивалось пространствомъ, на которомъ должны были они работать. Такимъ образомъ разсказъ Геродота очевидно относится лишь во второй половинѣ царствованія Хеопса.
   Долго не находили входъ въ пирамиды Хеопса и Хефрена; при Мехмедѣ-Али пробивали даже галерею въ самой толщѣ первой пирамиды и много лѣтъ работали, углубляясь все дальше и дальше, пока наконецъ не наткнулись на корридоръ, одинъ конецъ котораго велъ внутрь зданія, въ усыпальницу царя, а другой -- въ наружному выходу. Надъ царской усыпальницей -- другая, повидимому царицына, а надъ нею еще пять комнатъ одна надъ другою; всѣ онѣ узкими проходами соединены съ основнымъ, выходящимъ наружу. Подъ усыпальницей глубокій колодезь, пробитый въ скалѣ и, вѣроятно, соединявшійся прежде съ Ниломъ.
   Возвращаюсь однако къ дальнѣйшимъ осмотрамъ нашимъ. Отдохнувъ въ гостинницѣ, мы двинулись къ большому сфинксу. Это недалеко оттуда -- съ версту. Мы отправились не пѣшкомъ, а на верблюдахъ, чтобъ испытать ѣзду на нихъ. Египетскіе верблюды одногорбые. Сѣдло укрѣплено на верхушкѣ горба; чтобы на него взобраться, верблюда заставляютъ лечь; онъ обыкновенно при этомъ недоволенъ и реветъ. Садятся верхомъ, какъ въ обыкновенное сѣдло; ноги вкладываютъ въ стремена. Погонщики совѣтуютъ однако крѣпко держаться за обѣ высокія луки сѣдла въ то время когда верблюдъ будетъ подыматься. И это совершенно необходимо. Поднимаясь на заднія ноги, верблюдъ при этомъ даетъ такой толчокъ, что, не держась за заднюю луку, непремѣнно перелетишь черезъ голову; а когда онъ поднимается на переднія ноги, то толчокъ спереди назадъ тоже такой, что нѣтъ ничего легче, какъ вылетѣть изъ сѣдла. Идутъ верблюды медленно, и качка ровная, но очень широкая. Глядя сбоку, можно сначала подумать, что сидящій на верблюдѣ дѣлаетъ нарочно большіе размахи. Когда же верблюдъ бѣжитъ, качка меньше, но она становится очень непріятной и неровной, такъ что у непривычныхъ къ этой ѣздѣ дѣлается тошнота и даже рвота.
   Нашъ проводникъ Дмитри усѣлся на осла. Что за фигура! На головѣ кефіэ -- большой пестрый плотный шолковый платокъ, которымъ голова обернута нѣсколько разъ, а длинные концы, откинутые назадъ, прикрываютъ шею и плечи отъ дѣйствія жгучихъ солнечныхъ лучей; массивная фигура, съ далеко впередъ выдавшеюся округлостью брюшка, почти прикрываетъ ослика, семенящаго подъ нимъ ножками; голова какъ-то гордо откинута въ сторону; онъ поглядываетъ кругомъ совсѣмъ побѣдоносно; толпа арабовъ такъ и льнетъ къ нему, а онъ угощаетъ то того, то другого добрыми ударами длиннаго ременного повода.
   Проѣхали мимо пирамидъ. Спустились подъ гору. Вотъ и сфинксъ. Онъ теперь откопанъ отъ песку, которымъ былъ занесенъ. Туловище львиное, голова человѣчья -- соединеніе двухъ символовъ: силы и мудрости. Лицо попорчено, отбита часть носа и правой щеки -- это мамелюки передъ битвой съ Наполеономъ пристрѣливали по сфинксу свою артиллерію. Фигура лежачая почти цѣликомъ высѣчена изъ скалы, только часть крупа и лапъ докончены каменной кладкой. Между лапами небольшой храмъ. Длина фигуры отъ лапъ до корня хвоста 27 саженъ. Древность этого памятника трудно опредѣлить. Теперь вполнѣ выяснено, что при подготовительныхъ работахъ по постройкѣ Хеопсовой пирамиды рабочіе наткнулись на этотъ сфинксъ и на развалины храма, у преддверія котораго онъ стоялъ. И сфинксъ, и храмъ, занесены были пескомъ пустыни. Хеопсъ приказалъ откопать ихъ. Ни память жившихъ въ то время людей, ни іероглифическія письмена не сохранили преданій ни о томъ, когда былъ высѣченъ сфинксъ, ни о томъ, когда засыпалъ его песокъ. Раскопка его Хеопсомъ выяснена надписями на пирамидахъ. Пирамидѣ Хеопса 6.000 лѣтъ -- сколько же тогда лѣтъ сфинксу?! Мы взбирались на хребетъ чудовища, лазили на его лапы. Повернутъ онъ лицомъ прямо на востокъ, навстрѣчу восходящему солнцу, и олицетворяетъ собой бога Ра или Гаруса, по нашему -- богъ Солнца.
   Хотя лицо и испорчено мамелюкскими ядрами, но все же великолѣпно. Сколько въ немъ величаваго спокойствія, подернутаго глубокой, грустной задумчивостью. Смотришь, смотришь на него и еще смотрѣть хочется. Сколько вѣковъ прошло надъ его головой, сколько событій пронеслось у ногъ его, сколько поколѣній приносили ему жертвы! И если бы когда-нибудь хоть слово могъ проронить онъ, нѣтъ, кажется, сомнѣнія не произнесъ бы онъ ничего иного, кромѣ словъ царя-мудреца Соломона: "суета суетъ и всяческая суета".
   Сфинксъ произвелъ на насъ сильное и меланхолическое впечатлѣніе. Мы хотѣли имѣть большую его фотографію. Но не случилось. Тогда мы предложили живущему у пирамидъ фотографу снять группой всѣхъ насъ, съ m-r Дмитри, арабами и верблюдами, и все это на такомъ разстояніи отъ сфинкса, чтобъ видна была вся могучая голова его, устремленный впередъ взоръ и грустно улыбающіяся губы.
   Становилось жарко. Мы зашли посмотрѣть развалины храма, у входа въ который стоялъ сфинксъ; остатковъ немного, но каждый камень этой кладки вѣситъ тысячи пудовъ. Затѣмъ мы заглянули въ фотографу, посмотрѣть группы, снятыя съ нашихъ великихъ князей, незадолго передъ тѣмъ посѣтившихъ пирамиды, съ ихъ свиты и проводниковъ; потомъ еще разъ уже при содѣйствія Дмитри одарили арабовъ и пустились обратно въ Каиръ.
   Пріѣхали въ гостинницу, переодѣлись и въ часъ дня бодро отправились завтракать въ пригласившему насъ наканунѣ соотечественнику. Оттуда должны мы были ѣхать смотрѣть Будайскій музей, собраніе памятниковъ египетской старины, единственный по богатству и художественной цѣнности помѣщенныхъ въ немъ предметовъ. Но не тутъ-то было. За завтракомъ спрашиваетъ меня хозяинъ, играю ли я въ винтъ. Отвѣчаю и отвѣчаю сущую правду, что почти не играю, такъ какъ не люблю и не умѣю. Дернуло тутъ K. Н. сочинить: "ну, нѣтъ, мы съ женой его уже порядкомъ подъучили"; хозяинъ обрадовался.-- "Вы не можете, не имѣете права, господа, отказать мнѣ въ удовольствіи повинтить съ русскими".-- Пришлось сѣсть. Провинтили сотню франковъ и отдѣлались только въ половинѣ пятаго. До музея двѣ версты, а закрывается онъ въ пять часовъ. Дѣлать нечего, опоздали. Какъ бранился K. Н.!
   "Винтить въ Каирѣ-то?! За этимъ что-ли изъ Москвы ѣхали? Добыть намъ разрѣшеніе осмотрѣть дворцы -- этого нельзя, повернуться, вѣрно, трудно -- а засадить за винтъ можно!"
   -- А помните: ѣшь пирогъ съ грибами, а языкъ держи за зубами. Сами накликали. Вотъ вамъ и Булакскій музей! Дѣлать нечего, поѣдемъ посмотрѣть за городъ катанье здѣшней знати.
   Такъ и сдѣлали.
   На этотъ разъ катающихся было немного, и ничего особенно интереснаго мы не видѣли; попадаются только нерѣдко кареты, на козлахъ которыхъ сидитъ евнухъ; иногда же евнухъ ѣдетъ верхомъ сзади; въ дверцахъ такихъ каретъ за стеклами вставлены желѣзныя рѣшетки; за рѣшетками сидятъ гаремныя дамы; веселое катанье!
   M-r Дмитри провезъ насъ къ мѣсту, на которомъ молодые англичане, офицеры и статскіе, играютъ въ "поло". Мы долго любовались ими. Играющіе раздѣляются на двѣ партіи, по четыре человѣка въ каждой; отличаются партіи цвѣтомъ перевязи черезъ плечо. Посреди арены лежитъ шаръ, четырехъ или пяти вершковъ въ діаметрѣ. У каждаго играющаго въ рукахъ молотокъ въ родѣ того, что употребляется въ крокетѣ, но только гораздо больше, а ручка аршина полтора длины. По данному сигналу всѣ восемь всадниковъ несутся къ шару. Задача каждой партіи -- загнать шаръ къ себѣ въ "домъ", у одной партіи на одной, у другой на другой сторонѣ арены; если въ теченіе 15 минуть это не удалось, игра считается ни въ чью. Повидимому, болѣе 15 минутъ лошадямъ, безъ вреда для нихъ, трудно выдержать ту страшную работу, которую тутъ задаютъ имъ.
   Что за удовольствіе смотрѣть на эту игру! Вотъ загудѣлъ шаръ подъ первымъ ударомъ и помчался по данному ему направленію; двое игроковъ той же партіи несутся за нимъ, чтобы новымъ толчкомъ докатить его до "дому"; но одинъ изъ противниковъ круто поворачиваетъ лошадь, какъ метеоръ проносится передъ нагоняющими шаръ и на бѣшеномъ карьерѣ сильнымъ ударомъ, наотмашь спереди назадъ, поворачиваетъ шаръ къ серединѣ арены; его друзья видятъ поворотъ, настигаютъ шаръ и новыми ударами гонятъ его далѣе къ себѣ. Но и противники не дремлютъ.
   Ни одинъ изъ играющихъ не остановился ни на одну минуту. Быстрой рысью ѣдутъ всѣ они, и едва кто-нибудь замѣтитъ, что шаръ находится въ такомъ положеніи, что именно онъ, этотъ играющій, можетъ скорѣе другихъ долетѣть до него, даетъ шпоры коню, несется какъ стрѣла и ловкимъ ударомъ направляетъ шаръ или къ себѣ "домой", или такъ, чтобы тотъ очутился подъ ударами лицъ той же партіи. Черезъ семь или десять минутъ, послѣ начала игры лошади уже всѣ въ пѣнѣ. Бѣшеный карьеръ, въ который приходится имъ переходить нѣсколько разъ въ минуту, быстрыя перемѣны одного аллюра на другой, чрезвычайно крутые повороты -- все это утомляетъ и горячитъ лошадей. Съ какимъ мастерствомъ управляютъ ими сѣдоки; какая свобода движеній; какая нужна вѣрность руки и глаза, чтобы на всемъ скаку нагнать и ударомъ молотка повернуть быстро катящійся шаръ! Но и сами лошади принимаютъ участіе въ игрѣ; кровныя, нервныя, умныя животныя отлично понимаютъ, что отъ нихъ требуется, и нерѣдко видишь, какъ онѣ, безъ малѣйшаго движенія игрока, вдругъ рванутся и какъ вихрь мчатся къ шару. И что же, просмотрѣли мы четыре партіи и не увидѣли ни одного столкновенія. Одни и тѣ же игроки играли по два раза подъ-рядъ; между играми четверть часа отдыху; но два раза на однѣхъ и тѣхъ же лошадей не садятся.
   Зрителей игры больше чѣмъ участниковъ. Здѣсь и сѣдой дипломатъ, и врачъ изъ-подъ тропиковъ, и коммерсантъ, и много военныхъ, а еще больше молоденькихъ миссъ и даже кудрявыхъ дѣтишекъ. Здѣсь не видно англійской флегмы; всѣ одобряютъ, всѣ хлопаютъ или громкими возгласами провожаютъ удачный ударъ.
   -- Вотъ это кавалеристы!-- невольно вырывается у насъ.
   Обѣдали мы въ этотъ день съ тремя публицистами-арабами.
   Разговоръ былъ очень оживленный. Наслушались мы много интереснаго и о странѣ, и о коптахъ, ея аборигенахъ, и объ англичанахъ, и о нашей мѣстной дипломатіи.
   -- Сами увидите, тогда повѣрите,-- говорили собесѣдники наши.
   И точно, потомъ увидѣли.
  

IV.

   16-го марта мы поднялись очень рано. Нужно было ѣхать на самую отдаленную отъ центра города станцію желѣзной дороги, версты четыре отъ нашего отеля. Мы поспѣшили и попали къ первому утреннему поѣзду.
   Полотно дороги проложено верстахъ въ двухъ, трехъ отъ Нила, иногда же въ виду его. Въ одномъ мѣстѣ оно проходитъ лѣсомъ пальмъ, насаженныхъ еще при Мехмедѣ-Али.
   Мы уже видѣли не мало пальмъ и въ одиночку, и группами, и цѣлыми плантаціями, но лѣса пальмъ до сихъ поръ еще не встрѣчали.
   Престранно иногда складываются людскія понятія.
   "Лѣсъ пальмъ! какую красоту рисуетъ намъ воображеніе при выраженіи этомъ! сколько поэзіи привыкли мы соединять съ нимъ! То ли въ дѣйствительности?
   Мы считаемъ пальму чуть ли не идеаломъ стройности, граціи и красоты.
   Стройна она, правда, удивительно. Стволъ у корня той же толщины, что и подъ шапкой, т.-е. футовъ на шестьдесятъ выше. Но граціи и красоты куда меньше, чѣмъ стройности. Она прежде всего недостаточно пропорціональна: при чрезвычайной высотѣ ствола, онъ относительно тонокъ, а крона или шапка ея вѣтвей недостаточно велика. Стволы молодыхъ пальмъ почти такъ же толсты, а кроны такъ же велики, какъ и у старыхъ; молодыя только гораздо ниже старыхъ, поэтому молодыя пропорціональнѣе и красивѣе старыхъ. Конечно, въ извѣстной обстановкѣ бываютъ великолѣпны и старые 150--200-лѣтніе исполины, напримѣръ, когда они высятся надъ другими деревьями, когда смотришь на нихъ, прикрытыхъ стѣной или домомъ, когда видишь ихъ издали или ночью; во всѣхъ случаяхъ этихъ безконечный стволъ менѣе замѣтенъ или даже вовсе пропадаетъ изъ глазъ и, напротивъ, очень красиво вырисовывается роскошная шапка мягко выгнутыхъ вай. Не дурны также пальмы, когда онѣ группой въ нѣсколько штукъ стоятъ на открытой мѣстности и на нихъ смотришь издали; тогда ихъ зеленыя шапки ярко выступаютъ на сѣромъ фонѣ земли и еще лучше на горизонтѣ передъ восходомъ солнца или на его закатѣ. Но много пальмъ на небольшомъ пространствѣ, а тѣмъ болѣе "лѣсъ пальмъ" -- куда какъ мало привлекателенъ; скажу болѣе: онъ наводитъ уныніе, вызываетъ какое-то чувство беззащитности. Да оно и быть не должно иначе. Лѣсъ пальмъ представляетъ обыкновенно песчаную площадь, изъ которой на значительномъ другъ отъ друга разстояніи подымаются въ воздухъ тонкіе, высокіе, совершенно голые стволы; верхушки ихъ длинными вайями своими сходятся между собой высоко надъ головой; но вайи не густы, листья же ихъ узки и со многими просвѣтами; поэтому тѣни онѣ почти не даютъ. И ходишь по лѣсу пальмъ среди голыхъ стволовъ, едва видя макушки и безъ всякой защиты отъ жгучаго солнца. Развѣ это то, что мы привыкли называть лѣсомъ? развѣ есть здѣсь то, что мы цѣнимъ въ лѣсѣ?
   Для араба, жителя знойной и голой пустыни и такой лѣсъ кажется защитой, его и онъ можетъ плѣнять своею листвой. Намъ нужно другое. Никакой, даже самый плохой нашъ лѣсъ не промѣняю я на лѣсъ пальмъ.
   Мы вышли на станціи въ 30 верстахъ отъ Каира. Здѣсь ждали насъ высланные наканунѣ изъ города ослы. M-r Дмитри увѣряетъ, что мѣстные плохо выѣзжаны и слабы. Первый разъ я садился на осла. Отлично; ѣдешь -- словно въ креслѣ сидишь. Но вотъ что непріятно: оселъ, во-первыхъ, слушаетъ только своего вожака; во-вторыхъ, этотъ послѣдній нерѣдко награждаетъ его ударами; каждый разъ при этомъ оселъ сильно рванется впередъ, и такъ какъ вожакъ бѣжитъ сзади и вы не видите, когда ударяетъ онъ животное, то толчокъ, данный рванувшимся впередъ осломъ, каждый разъ неожиданъ и потому вынуждаетъ держаться въ сѣдлѣ крѣпче, чѣмъ это вообще было бы нужно.
   Тотчасъ за станціей начинаютъ перемежаться обработанныя поля, поселки и развалины стариннаго Мемфиса, основаннаго Менесомъ, древнѣйшимъ изъ всѣхъ царей Египта, имена которыхъ дошли до насъ. Менесъ не только основалъ городъ, онъ его оградилъ отъ разливовъ Нила, воздвигнувъ выше его громадныя плотины.
   Мемфисъ въ теченіе двухъ или двухъ съ половиною тысячъ лѣтъ былъ однимъ изъ громаднѣйшихъ городовъ древняго міра. Тянулся онъ отъ Нила до края долины и горы, на которой стоятъ Саккарскія пирамиды и начинается Ливійская пустыня. Мемфисъ далъ свое имя пяти изъ царившихъ въ Египтѣ династій (къ одной изъ нихъ принадлежали Хеопсъ и Хефренъ, строителя величайшихъ пирамидъ) и сохранилъ исключительное значеніе даже во времена процвѣтанія стовратныхъ Ѳивъ.
   Сильно пострадалъ онъ при нашествіи персовъ; очень подорвало его значеніе основаніе Александріи; но окончательно убили его арабы; они не только разорили его, но выстроили нѣсколько ниже по Нилу Каиръ, причемъ сдѣлали послѣдній своей столицею и перестали поддерживать плотины, защищавшія городъ отъ наводненій.
   Строго говоря, развалинъ Мемфиса теперь и нѣтъ. Вся громадная площадь, которую нѣкогда занималъ городъ, представляетъ рядъ холмовъ, низкихъ и часто прерывающихся; холмы эти обозначаютъ мѣста зданій, сначала завалившихся, затѣмъ засыпанныхъ горами мусора и поверхъ всего занесенныхъ наносами Нила и песками пустыни. Рѣдко гдѣ торчитъ какой-нибудь обломокъ каменной громады. Холмы эти покрыты пальмами. На болѣе ровныхъ и низкихъ мѣстахъ, куда не только доходить, но и дольше держатся воды Нила, идутъ поля феллаховъ, а на самыхъ значительныхъ возвышеніяхъ ютится жалкія деревушки ихъ.
   Болѣе часа ѣхали мы этими развалинами и останавливались только одинъ разъ, чтобъ посмотрѣть недавно откопанную статую Рамзеса Великаго. Большая часть статуи сохранилась, отбиты только ноги нѣсколько выше колѣнъ. Лежитъ она на подставкѣ и осматриваютъ ее, подымаясь выше ея по особенно для того устроенной лѣстницѣ. Сдѣлана она изъ краснаго полированнаго гранита. Мы въ первый разъ видѣли крупное произведеніе древней египетской скульптуры, и потому неудивительно, что оно поразило насъ. Это, очевидно, портретъ самой тщательной и тонкой работы. Величина фигуры въ четыре, пять разъ больше человѣческой. Сложеніе фараона прекрасное; члены сильные, но вовсе не носятъ на себѣ того атлетическаго характера, какъ во многихъ статуяхъ древней Греціи и Рима. Голова и лицо красивы и симпатичны, носъ и лобъ правильны и прекрасно обрисованы, нѣсколько чувственныя губы сложены въ мягкую добрую улыбку. Смотря на это лицо, ясно видишь, что оно представляетъ человѣка высокаго ума и великой души. Есть еще въ статуѣ этой нѣчто, о чемъ не думалъ художникъ. На нее въ общихъ чертахъ похожи многіе изъ тѣхъ феллаховъ, коренныхъ жителей страны, которыхъ каждый день видѣли мы. И характеръ стана, и окладъ лица, и разрѣзъ глазъ -- все тоже. Совершенно ясно, что усопшій фараонъ, статуей котораго любуемся мы, и жалкіе феллахи, возлѣ которыхъ столько разъ эти дни проѣзжали и проходили мы, произошли отъ одного корня, ничего не имѣющаго общаго съ арабами и другими новѣйшими пришлыми жителями Египта.
   Наконецъ добрались мы до конца долины и взобрались на горный кряжъ. Ослики наши тонутъ въ пескѣ; проводники же легко бѣгутъ, почти не оставляя на немъ слѣда.
   Вотъ и большая Саккарская пирамида, рѣзко отличающася отъ всѣхъ другихъ. Она древнѣйшая изъ пирамидъ и сложена не изъ камня, а изъ кирпичей нильскаго ила, такихъ же самыхъ, что и тѣ, изъ которыхъ возводятся теперешнія деревенскія жилища туземцевъ; кромѣ того она возвышается не небольшими ступеньками, какъ прочія пирамиды, а представляетъ шесть огромныхъ уступовъ. Она на нѣсколько саженъ занесена песками, такъ что въ нее теперь нельзя уже и проникнуть; нѣкоторые изъ ходовъ ея обвалились, другіе же представляютъ родъ лабиринта, въ которомъ легко запутаться; въ скалѣ, за которой стоить пирамида, сдѣлано было подъ нею нѣсколько колодцевъ, куда, повидимому, опускали муміи священныхъ ибисовъ и быковъ-аписовъ, пока для послѣднихъ не было устроено отдѣльное погребальное зданіе
   Остальныя Саккарскія пирамиды гораздо меньше; многія подуразвалились, и большинство ихъ сильно занесено пескомъ.
   Мы ѣхали въ дому Марріэта, знаменитаго французскаго египтолога, основателя Булакскаго музея. Онъ устроилъ себѣ жилье въ пустынной балкѣ, въ какихъ-нибудь 200 шагахъ отъ открытаго здѣсь Серапеума, и въ домикѣ этомъ провелъ послѣдніе годы своей жизни. Здѣсь оставили мы ословъ и ихъ вожаковъ, а сами, съ Дмитри и арабами хранителями Серапеума, направились къ этому памятнику.
   Серапеумомъ называется усыпальница священныхъ быковъ-аписовъ. Аписы были обожаемы какъ воплощеніе божества Озириса. Не всегда бывалъ священный аписъ. Когда рождался теленокъ, который по примѣтамъ своимъ подходилъ къ тому, что представлять долженъ былъ аписъ, владѣлецъ такого теленка обязанъ былъ немедленно дать знать объ этомъ въ храмъ Сераписа. Жрецы храма отправлялись освидѣтельствовать новорожденнаго. Было 28 примѣтъ аписа, и только тотъ теленокъ признавался воплощеніемъ Озириса, который совмѣщалъ въ себѣ всю совокупность примѣтъ этихъ: цвѣтъ шерсти, извѣстное распредѣленіе пятенъ по тѣлу и прочее; масть аписа была черная, на лбу -- бѣлое трехугольное пятно, на спинѣ -- изображеніе, напоминающее орла или коршуна съ распущенными крыльями, у корня языка наростъ въ родѣ священнаго жука... Если осмотръ удостовѣрялъ наличность всѣхъ примѣтъ, теленка брали въ храмъ, и по всей странѣ начинался рядъ празднествъ и торжествъ; кормили, поили его и ухаживали за нимъ какъ только можно было лучше. Послѣ двухъ лѣтъ давали ему въ сообщество стадо чистыхъ телицъ, признаки которыхъ были тоже строго опредѣлены. При жизни Апису воздавали тѣ почести, которыя по обычаю подобали самому Озирису. По смерти плачъ и трауръ были по всей странѣ, а усопшій погребался съ величайшими почестями въ Серапеумѣ. Если Аписъ достигалъ 28-ми-лѣтняго возраста, то въ 28-ую годовщину рожденія своего онъ умерщвлялся въ особенно торжественной обстановкѣ.
   Серапеумъ -- рядъ подземныхъ громадныхъ галерей. Направо и налѣво отъ нихъ вырыты подобія комнатъ, одного размѣра въ длину и въ высоту и нѣсколько меньше въ ширину; въ серединѣ каждой -- гранитный фундаментъ, на которомъ стоитъ гранитный же полированный саркофагъ съ выдолбленною внутренностью. Саркофаги эти высотой въ полтора и въ два человѣческихъ роста и вѣсятъ отъ пятнадцати до двадцати тысячъ пудовъ каждый. Въ нихъ-то помѣщалась мумія аписа и затѣмъ накладывалась крышка соотвѣтственной величины и тяжести.
   Всѣ саркофаги эти и камеры, въ которыхъ помѣщены они, почти одного размѣра и формы. Одинъ изъ нихъ освѣтилъ намъ m-r Дмитри бенгальскимъ огнемъ особенно ярко; оказалось, это тотъ, въ глубинѣ котораго бывшимъ хедивомъ Измаиломъ-пашой предложенъ былъ завтракъ гостьѣ его, императрицѣ Евгеніи; конечно, помѣститься въ гробѣ аписа могли только самъ хедивъ, императрица, столъ съ ихъ приборами и двое слугъ; свита же стояла въ камерѣ или въ галереѣ.
   Изслѣдованныхъ понынѣ усыпальницъ аписовъ въ Серапеумѣ 24; всѣхъ же до сихъ поръ открытыхъ гробницъ аписовъ всего 64. Число это не велико, если принять во вниманіе, что культъ аписовъ продолжался нѣсколько тысячъ лѣтъ. Есть вѣроятно и неоткрытыя еще могилы ихъ. Но съ другой стороны нелегко, конечно, было найти и теленка, который совмѣстилъ бы въ себѣ всѣ 28 примѣтъ аписа.
   Камбизъ, послѣ погибели войска его подъ жгучимъ дыханіемъ "семусина", распорядился выкинуть муміи аписовъ изъ гробовъ ихъ и разрушить храмъ. Съ тѣхъ поръ Серапеумъ сталъ приходить въ упадокъ; пески пустыни занесли ходы въ него, а часть галерей обвалилась.
   Въ 1850 году Маріэтъ случайно наткнулся на небольшого сфинкса. Онъ вспомнилъ, что, по словамъ Страбона, вблизи отъ Саккарской пирамиды находился Серапеумъ. Маріэтъ принялся за раскопки. Первоначально онѣ обнаружили аллею сфинксовъ; первыя изъ нихъ были въ пескѣ аршина на три, на четыре въ глубину; но чѣмъ далѣе шли раскопки, тѣмъ большій и большій слой песку приходилось снимать. Наконецъ разрытъ былъ 141 сфинксъ на глубинѣ 14 аршинъ и за нимъ былъ обнаруженъ входъ въ Серапеумъ. Другія раскопки Маріэта въ той мѣстности повели къ открытію памятника жреца Тунари, на которомъ выгравированы были имена пятидесяти фараоновъ, начиная съ Мейеса, воцарившагося въ 5004 году до P. X. Найдено было также множество маленькихъ каменныхъ табличекъ съ начертанными на нихъ именами фараоновъ, династій, къ которымъ они принадлежали, числа лѣтъ царствованія и времени, когда таблички эти были высѣчены; надо думать, что какія-нибудь торжественныя жертвоприношенія сопровождали изготовленіе этихъ табличекъ и ихъ, вѣроятно, сбирали жрецы Серапеума. Открытіе памятника жреца Тунари и маленькихъ каменныхъ табличекъ дало возмогшимъ возстановить съ большею точностью хронологію династій, царствовавшихъ въ Египтѣ въ теченіе пяти тысячъ лѣтъ до нашей эры и доказало совершенную правильность лѣтосчисленія жреца Манеѳона, жившаго въ III вѣкѣ до Рождества Христова, и хронологія котораго сильно оспаривалась до тѣхъ поръ.
   Осмотрѣвъ Серапеумъ, мы вернулись къ дому Маріэта и въ тѣни его террасы отлично позавтракали. Я забылъ сказать, что въ гостинницѣ нашей всѣхъ уѣзжающихъ на цѣлый день снабжаютъ холоднымъ завтракомъ, фруктами, виномъ, бутылкой крѣпкаго кофе и приборами. Пока мы осматривали Серапеумъ, старшій изъ ослятниковъ по указаніямъ m-r Дмитри приготовилъ столъ и согрѣлъ кофе.
   Поѣли мы отлично; затѣмъ часовъ проболтали съ арабами, теперешними жильцами дома Маріэта и стражами Серапеума, а затѣмъ отправились на осмотръ гробницы Ти.
   Многіе вѣка она была занесена песками; теперь ее раскопали; кровля и фронтонъ входа сажени на три ниже уровня окружающей ее мѣстности.
   Гробница эта -- одинъ изъ интереснѣйшихъ и наилучше сохранившихся памятниковъ египетской старины. Но чтобы ясно представить себѣ смыслъ и значеніе украшеній ея и другихъ ей подобныхъ, надо сказать нѣсколько словъ о вѣрованіяхъ, которыми вызывалось сооруженіе памятниковъ этого именно рода.
   По мнѣнію древнихъ египтянъ, выясненному изслѣдованіями Масперо, человѣкъ состоитъ изъ четырехъ основныхъ частей. Первая -- тѣло. Вторая -- двойникъ, нѣчто легкое, неуловимое, нерѣдко перемѣняющее свой цвѣтъ и какъ тѣнь или полутѣнь окружающее тѣло, воспроизводящее всѣ малѣйшія его очертанія и дающее лицу то или другое выраженіе, игру физіономіи. Третья часть -- душа, начало движущее и безсмертное. Наконецъ, четвертая -- свѣтовое проявленіе, частица божества, связанная и съ тѣломъ, и съ двойникомъ, и съ душой. Пока всѣ эти составныя части соединены между собой, человѣкъ живъ. Смерть -- разъединеніе этихъ частей. Но смерть не одинаково дѣйствуетъ на нихъ. Тѣло остается и только позднѣе можетъ разложиться. Душа безсмертна; послѣ суда Озириса она вращается въ мірѣ, иногда переходитъ въ животныхъ, но въ концѣ концовъ, черезъ многія тысячелѣтія, соскучится по оставленному ею тѣлу и станетъ искать его, чтобъ вновь соединиться съ нимъ. Двойникъ, какъ тѣнь, какъ отраженіе тѣла, перестаетъ существовать. Свѣтовое проявленіе, какъ частица божества, соединяется съ божествомъ, отъ котораго исходитъ. Когда душа начнетъ разыскивать тѣло, она можетъ и не найти его, если оно не было погребено и сохранено въ видѣ муміи; тогда душа вѣчно останется въ тоскливомъ состояніи, вѣчно будетъ искать тѣло. Сохранивъ тѣло въ видѣ муміи, нельзя однако быть увѣреннымъ, что душа непремѣнно признаетъ его; она привыкла видѣть тѣло, окруженное двойникомъ, съ извѣстнымъ выраженіемъ мысли и чувства; двойникъ же исчезъ. Какъ помочь дѣлу? И вотъ въ гробницѣ, гдѣ похоронено тѣло, помѣщаютъ изображенія покойника, и скульптурныя, и рисованныя; душа, найдя гробницу и не узнавая сразу тѣло, присматривается въ изображеніямъ и останавливается на мысли, что они относятся къ тому именно тѣлу, мумію котораго окружаютъ. Для окончательнаго убѣжденія души не ограничиваются помѣщеніемъ въ гробницѣ изображеній усопшаго: стѣны расписываются картинами, относящимися до главнѣйшихъ случаевъ жизни покойнаго, до предметовъ, которыми онъ всего болѣе занимался, помѣщаютъ на нихъ также портреты лицъ его наиболѣе близкихъ. Душа помнитъ событія жизни человѣка, часть котораго она прежде составляла; не забываетъ она и окружавшую его обстановку. Воспроизведеніе того и другого на стѣнахъ гробницы разсѣеваетъ послѣднія ея сомнѣнія; она окончательно признаетъ покинутое ею нѣкогда тѣло и входитъ въ него.
   Такіе взгляды древнихъ египтянъ, выработывавшіеся конечно только постепенно, даютъ смыслъ всему тому, что видимъ мы въ гробницахъ Ти, ѳивскихъ царей и во всѣхъ имъ подобныхъ.
   Ты, какъ видно изъ сохранившейся въ гробницѣ его надписи, былъ "приближенный царя, охранитель дворцовыхъ входовъ, глава письменъ царскихъ, вождь прорицателей". Человѣкъ онъ былъ вѣроятно хорошій; по крайней мѣрѣ ни на одной изъ стѣнъ трехъярусной гробницы его нѣтъ сцены, въ которой онъ наказывалъ бы кого-нибудь или имѣлъ раздраженный видъ; напротивъ, очень часто попадаются изображенія его съ женой, которую онъ нѣжно обнимаетъ или треплетъ по щекѣ или пальцами руки играетъ въ волосахъ ея, причемъ дѣти его рѣзвятся и шалятъ возлѣ.
   Входъ въ гробницу -- узкимъ корридоромъ, заканчивающимся большой, кубической формы комнатой; отсюда крутой спускъ ведетъ во вторую, еще глубже выкопанную комнату такой же формы, затѣмъ еще болѣе крутой спускъ въ третью комнату. Здѣсь и была гробница. Стѣны всѣхъ комнатъ покрыты рисунками, выбитыми въ камнѣ и затѣмъ закрашенными. Первыя комнаты были, конечно, не только вырыты, но и расписаны еще при жизни самого Ти. Смерть застала его, когда отдѣлывалась третья комната на самой глубинѣ.
   Рисунки, вырѣзанные на стѣнахъ, изображаютъ всю жизненную обстановку Ти.
   Своеобразное чувство овладѣвало нами по мѣрѣ того, какъ мы все ниже и ниже спускались въ гробницу. Разсматривая эта безконечно разнообразныя сцены обыденной жизни древняго египтянина, переносишься мало-по-малу въ этотъ міръ, такъ отдаленный отъ насъ, казавшійся намъ еще не задолго передъ тѣмъ такимъ чуждымъ и непонятнымъ. Въ верхней комнатѣ гробницы на насъ словно пахнуло этой прежней жизнью, мы впервые почувствовали себя не только въ Египтѣ, но въ Египтѣ фараоновъ, въ Египтѣ четырехъ тысячъ лѣтъ тому назадъ. Во второй комнатѣ мы были уже поглощены міромъ этимъ, мы жили въ немъ, мы радовались его радости, убитому дикому звѣрю, пойманной газели; мы сокрушались его неудачѣ или несчастію.
   Незатѣйлива живопись гробницы, но какъ она жива, какъ она говоритъ уму и сердцу! И вся тогдашняя обстановка, вся обыденная жизнь, всѣ даже мелочи ея обступаютъ и охватываютъ васъ. И чего только, какихъ картинъ нѣтъ тамъ! Вотъ Ти въ семьѣ. Объ этомъ я впрочемъ уже говорилъ. Вотъ Ти на охотѣ Здѣсь въ лодкѣ съ массой гребцовъ и вооруженныхъ людей нападаетъ онъ на гиппопотама; тамъ со сворой собакъ гонится за легкой антилопой, а здѣсь сѣтями тянетъ рыбу. Вотъ тотъ же Ти въ своемъ хозяйствѣ -- то среди стадъ, то на гумнѣ, то въ пекарнѣ, то въ плотничьей мастерской. Но жизнь, его окружающая, идетъ и безъ его присутствія; и сколько на стѣнахъ гробницы его картинъ этой жизни! Молотьба хлѣба копытами животныхъ, уборка винограда, квашня тѣста и многое, многое другое. Даже видишь, какъ тогда убивали быка на мясо -- это одна изъ самыхъ яркихъ художественно-исполненныхъ картинъ. Есть и подробности, поражающія удивленіемъ -- корова телится и двое скотниковъ облегчаютъ ей процессъ этотъ. Есть, конечно, и рисунки съ нашей точки зрѣнія не совсѣмъ приличнаго свойства.
   Я сказалъ, что рисунки выбиты въ камнѣ. Рѣзецъ видимо былъ въ рукѣ ловкой и увѣренной. Затѣмъ рисунки покрыты красками; онѣ сохранились словно вчера наложенныя. Но красокъ этихъ немного -- двѣнадцать, пятнадцать и всѣ онѣ яркія, опредѣленныя. Въ рисункѣ не безъ условности. Вода всегда свѣтло-голубая, птицы зеленыя. Перспективы нѣтъ.
   Въ комнатѣ, гдѣ помѣщалась мумія, есть на стѣнѣ сцена похоронъ; но она исполнена не такъ ярко и отчетливо, какъ другія.
   Мы пробыли въ гробницѣ Ты часа полтора, два. Едва ли даже лучшія изъ царскихъ гробницъ стовратныхъ Ѳивъ могутъ сравняться съ нею по ясности, красотѣ и художественности рисунковъ.
   Осмотрѣли мы еще гробницу Унаса, открытую всего два года тому назадъ; такъ какъ въ послѣдніе дни вѣтеръ былъ изъ пустыни, то входъ въ нее, вообще очень узкій, такъ занесло, что мы едва пробрались. Ведетъ въ нее наклонный тунель саженъ въ восемь или девять длины, въ сажень ширины и немного болѣе 1 1/2 аршинъ высоты. Верхушка тунеля изъ одной гранитной глыбы. Потолокъ самой усыпальницы выложенъ огромными гранитными глыбами, поддерживаемыми колоннами изъ такихъ же гранитныхъ массъ.
   Обратный путь къ станціи мы дѣлали другой дорогою, причемъ версты четыре ѣхали по одной изъ тѣхъ громадныхъ дамбъ, которыя подъ прямымъ или подъ острымъ угломъ пересѣваютъ большую часть Нильской долины и во время разлива служатъ задержкѣ водъ и осадкѣ ила.
   Къ четыремъ часамъ добрались мы до станціи желѣзной дороги. Пассажирскій поѣздъ шелъ только въ шесть часовъ, а мы спѣшили въ Каиръ, такъ какъ вечеромъ были приглашены знакомыми мѣстными публицистами посмотрѣть арабскую оперу. Поэтому мы воспользовались проходившимъ въ половинѣ пятаго товарнымъ поѣздомъ и въ товарномъ вагонѣ вернулись въ Каиръ.
   Въ девять часовъ мы были въ театрѣ. Снаружи онъ ничего любопытнаго не представляетъ; но внутренность очень недурна, можно даже сказать -- нарядна. Театръ четырехъ-ярусный, меньше петербургскаго Маріинскаго, но гораздо больше московскаго Малаго. Ковры темно-малиновые бархатные устилаютъ не только фойэ, но и лѣстницы, всѣ корридоры вокругъ ложъ, самыя ложи и партеръ; сдѣлано это, чтобъ уничтожить возникновеніе всякаго звука, который могъ бы тревожить публику и отклонять вниманіе ея отъ сцены. Наша ложа въ бенуарѣ, рядомъ съ литерной, помѣстительная, удобная, хорошо отдѣланная и съ аванъ-ложей, какъ въ московскомъ Большомъ театрѣ. Мы стали осматривать залъ. Въ партерѣ, въ противоположность нашему, мужчинъ больше, чѣмъ женщинъ, и женщины -- француженки, итальянки, англичанки, гречанки, армянки, мѣстныхъ же вовсе не видно. Въ бельэтажѣ болѣе половины ложъ, а въ первомъ ярусѣ добрый десятокъ ихъ закрыты бѣлыми занавѣсями изъ тончайшей проволоки. Однѣ изъ нихъ рѣдкія, съ узорами въ родѣ филейныхъ вышивокъ; другія погуще, какъ частыя узорчатыя гардины; сквозь первыя легко различать сидящихъ; сквозь вторыя можно что-нибудь увидѣть, только внимательно и долго всматриваясь въ одну точку, да и то тогда только, когда сидящіе въ ложѣ придвинутся къ самой занавѣскѣ. Завѣшенныя ложи -- абонированныя богачами-мусульманами для ихъ гаремовъ. Любезные хозяева наши объяснили намъ, что за болѣе густыми занавѣсями -- обыкновенно черкешенки, которыми очень дорожатъ и которыхъ держатъ строже другихъ. Конечно, гаремныя ложи интересовали насъ болѣе, нежели открытыя европейскія. Мы внимательно всматривались въ нихъ. Многія гаремныя дамы пріѣхали повидимому цѣлыми семьями; мы замѣтили и дряхлыхъ старухъ, и дѣтишекъ лѣтъ шести, семи. Самое представленіе, повидимому, интересовало гаремныхъ дамъ меньше, чѣмъ публика; многія изъ нихъ сидѣли, почти прижавшись къ занавѣсямъ, иногда упорно въ бинокль вглядывались въ одно мѣсто, а также осматривали ложи и партеръ, не смущаясь повидимому многочисленными евнухами, ихъ стражами, сидѣвшими въ партерѣ и наблюдавшими за ними.
   Въ первый же антрактъ я вышелъ изъ ложи и поднялся въ бельэтажъ; корридоръ правой стороны его перегороженъ ширмами, выше человѣческаго роста съ надписью: "réservés aux harèmes"; я подумалъ: "ну, не удастся увидѣть ни одну изъ барынь этихъ". Но тутъ же идетъ лѣстница въ слѣдующій этажъ, и съ половины ея видна черезъ ширмы вся часть корридора бельэтажа, куда выходятъ гаремныя ложи. Нѣсколько женщинъ прохаживались тамъ; я остановился и сталъ разсматривать ихъ; онѣ смотрѣли на меня; затѣмъ двѣ, три изъ нихъ разошлись по ложамъ и черезъ минуту оттуда высыпала цѣлая толпа. Всѣ дамы, мало-мальски не совсѣмъ старыя, одѣты по европейской модѣ; большинство крупныя, довольно полныя, съ густыми бровями и большими глазами -- это преимущественно турчанки; красивыхъ изъ нихъ что-то не видно; выраженія лицъ мало осмысленныя, животныя. Лучше черкешенки; тѣ меньше ростомъ, профиль рѣзко очерченный, овалъ лица пріятный, разрѣзъ глазъ прекрасный. Меня интересовала эта толпа; онѣ повидимому поняли, что я иностранецъ, и тоже разсматривали меня, а нѣкоторыя энергично жестикулировали. Возвратясь послѣ звонка въ ложу, я разсказалъ о своихъ наблюденіяхъ. Сотоварищи выразили опасеніе, какъ бы не досталось мнѣ отъ евнуховъ; но хозяева наши увѣрили, что въ этомъ отношеніи опасаться нечего, такъ какъ евнухи очень хорошо умѣютъ разобрать, кто иностранецъ, кто мѣстный, и придираться къ иностранцу станутъ только тогда, когда онъ продолжительное время живетъ въ Каирѣ, позволяетъ себѣ шалости, да и притомъ человѣкъ безъ состоянія и связей. "Если же карманъ вашъ туго набитъ и есть охота и время заняться волокитствомъ, ручаюсь вамъ, и двухъ, трехъ недѣль достаточно, чтобъ проникнуть къ любой изъ этихъ дамъ". Мы, конечно, усомнились въ правильности такой аттестаціи, но наши хозяева-чичероне настаивали на своемъ. Вотъ какъ они объясняли дѣло. Старинныя преданія очень ослабѣли. Живая европейская жизнь проникаетъ уже и за порогъ гаремовъ. Поэтому требованія обитательницъ ихъ гораздо большія, чѣмъ прежде, а тѣ удовольствія, которыя когда-то вполнѣ удовлетворяли предшественницъ ихъ, наводятъ тоску и вызываютъ раздраженіе. Между тѣмъ, вслѣдствіе многоженства, нѣкоторыя физіологическія потребности остаются нерѣдко очень мало удовлетворенными. Прежде, при существованіи признаннаго закономъ невольничества, всякія попытки дамъ развлечься встрѣчали рѣшительный отпоръ въ евнухахъ, такъ какъ послѣдніе знали, что провѣдай хозяинъ гарема о ихъ недостаточной бдительности -- и дѣло кончено; въ лучшемъ случаѣ -- страшнѣйшее истязаніе и вѣчное заключеніе, а всего вѣрнѣе -- петля на шею. Теперь не то. Невольничество существуетъ какъ фактъ, но не признается закономъ. Почти всѣ евнухи невольники; содержатъ ихъ господа скупо, а жить хочется. Вотъ они и дозволяютъ подкупить себя. Такимъ образомъ, женщины гаремовъ спятъ и бредятъ приключеніями, евнухи же ждутъ хорошей подачки. Стоитъ обнаружить большое желаніе и не скупиться, и двери гаремовъ откроются передъ вами. Дама не выдастъ евнуха, потому что ей всего хуже придется; евнухъ не выдастъ ее. Ну, а попадутся, тогда барынѣ плохо; евнухъ же прибѣгаетъ немедленно къ консулу какой-нибудь европейской державы, ставить себя подъ покровительство закона о невольничествѣ и отдѣлывается потерей мѣста. Въ результатѣ весь вопросъ объ успѣхѣ у гаремной затворницы сводится къ извѣстной долѣ смѣлости и къ возможности щедро заплатить евнуху.
   Заговоривъ про гаремныхъ дамъ, мы чуть не забыли спектакля. Трудно опредѣлить, къ какому роду искусства относится представленіе, на которое попали мы. Главныя дѣйствующія лица пѣли свои роли, остальныя ихъ говорили, хора не было.
   Содержаніе пьесы странное, постановка наивная.
   Сынъ халифа влюбленъ въ бѣдную дѣвушку, дочь его кормилицы; она же не отвѣчаетъ ему и заинтересована какимъ-то бѣднымъ юношей. Въ первомъ дѣйствіи министръ халифа, переодѣтый дряхлымъ старикомъ, приходитъ въ домъ Асмы, молодой дѣвушки (ее играетъ еврейка Лёля, лучшая современная арабская пѣвица, женщина высокая, стройная и очень красивая, заработывающая огромныя деньги и какъ пѣвица, и какъ красавица, доступная очень немногимъ и очень не легко). Цѣль переодѣванія министра -- убѣдиться, дѣйствительно ли Асма и ея мать -- женщины хорошія, стоитъ ли Асма любви халифова сына. Потомъ является бѣдный юноша, предметъ любви Асмы; одѣтъ онъ въ пестрый колетъ средневѣкового француза или южнаго нѣмца (это въ восточной-то столицѣ!). Затѣмъ приходить переодѣтый сынъ халифа; рубище изображается длинной бѣлой рубашкой, стянутой у пояса и на которой нашиты пестрые лоскутки -- они должны представлять лохмотья. Партію его поетъ шейхъ Саламе, лучшій арабскій теноръ, очень видный мужчина.
   Во второмъ актѣ -- любовное объясненіе халифова сына. Асма его отвергла. Влюбленный ревнуетъ, бѣсится и Асму вмѣстѣ съ ея другимъ ухаживателемъ отправляетъ въ тюрьму.
   Въ третьемъ актѣ -- выясняется, что кормилица, начиная кормить ребенка, подмѣнила его; своего сына выкормила какъ сына халифа, а халифову дочь отправила къ себѣ въ деревню. Такимъ образомъ Асма оказывается наслѣдницей престола, выходитъ замужъ за влюбленнаго въ нее юношу, а халифовъ сынъ дѣлается простымъ смертнымъ.
   Арабское пѣніе сначала раздираетъ европейскія уши. Судя по тѣмъ мѣстамъ, которыя пользовались особымъ одобреніемъ публики, верхомъ искусства считается у арабовъ, чтобъ пѣвецъ вокализировалъ носовыми и горловыми сдавленными звуками какъ можно долѣе, пока у него остается хоть капля воздуха въ груди. Шейхъ Саламе (играющій сына халифа) пѣлъ, гнуся неистово, хрипѣлъ -- и тѣмъ не менѣе публика апплодировала ему, какъ бѣшеная. Къ первомъ актѣ мы не въ состояніи были понять, есть ли въ арабскомъ пѣніи какая-нибудь гармонія и ритмъ; оно звучало намъ странно, диво, непріятно. Во второмъ мы уже освоились съ нимъ. Къ третьемъ, особенно въ пѣніи Асмы-Лбли, мы находили уже и мягкость, и пріятность, а K. Н., у котораго тонкій музыкальный слухъ, схватилъ нѣсколько мелодій, и потомъ, во время дальнѣйшаго путешествія нашего, нерѣдко напѣвалъ ихъ.
   Если во всякомъ случаѣ арабское пѣніе не плѣнило насъ, то какъ понравился намъ языкъ; сколько въ немъ звучности; множество открытыхъ гласныхъ и полное отсутствіе шипящихъ.
   Наши хозяева разсказывали потомъ, что арабы очень легко усваиваютъ европейскіе языки и говорятъ безъ акцента; всего труднѣе дается имъ русскій и почти недоступенъ польскій, по обилію въ немъ шипящихъ звуковъ.
   Арабская опера въ Каирѣ не постоянная. Тѣ же Лёля и шейхъ Саламе поютъ и въ Алжирѣ, и въ Константинополѣ, и въ Александріи. Попасть на нее пріѣзжему -- дѣло случая, и какъ мы были благодарны нашимъ милымъ новымъ знакомымъ, что они дали намъ возможность услышать оперу эту при самой притомъ благопріятной обстановкѣ.
  

V.

   Встали мы поздно; сначала укладывались, такъ какъ вечеромъ должны были ѣхать въ верхній Египетъ, и писали письма. Потомъ купили себѣ пробковые тропическіе шлемы съ козырьками спереди и сзади; въ шлемахъ этихъ между головой и пробкой вложена выгнутая тонкая пружинка, такъ что воздухъ постоянно проходитъ подъ шлемъ и выходитъ въ отверстіе, сдѣланное на верхушкѣ его; шлемы покрыты бѣлой матеріей и къ нимъ прикрѣпляются длинныя легкія шолковыя полосы, формой въ родѣ полотенца, которыя прикрываютъ затылокъ и плечи. Такіе шлемы носятъ всѣ англійскія войска тропическихъ странъ. Они предохраняютъ отъ солнечныхъ ударовъ и замѣняютъ тяжелое кефіэ, для ношенія котораго требуется большая привычка.
   Послѣ завтрака А. И. пошелъ въ фотографію сниматься, а мы съ К. Н. поѣхали послушать дервишей-ревуновъ.
   Мечеть, гдѣ живутъ и молятся дервиши эти -- за городомъ. Когда мы пріѣхали, тамъ было уже съ десятокъ экипажей; пришлось обождать, такъ какъ впускаютъ въ мечеть передъ самымъ началомъ.
   M-r Дмитри объяснилъ намъ, что мечеть эта -- частная собственность шейха, начальника каирскихъ дервишей-ревуновъ, что шейхство передается отъ отца къ сыну, что всѣхъ дервишей, принятыхъ въ это сообщество или "согласіе" (если употребить чисто русское выраженіе), около двадцати, но большинство ихъ въ отлучкѣ, за сборомъ милостыни или по другимъ дѣламъ, и остается теперь minimum того числа, при которомъ допускается молитва, т.-е. самъ шейхъ и восемь дервишей; участвовать въ службѣ будутъ и міряне, приготовляющіеся къ поступленію въ дервиши; "согласіе" этихъ дервишей пользуется большимъ уваженіемъ среди мусульманъ Каира.
   Минутъ черезъ десять насъ пригласили войти въ мечеть. Она не изъ большихъ. Полъ покрытъ циновками, стѣны и куполъ выкрашены бѣлой краской, украшеній нѣтъ. Вообще мечеть имѣетъ запущенный видъ.
   Возлѣ миргаба, гдѣ помѣщается коранъ, лежитъ довольно большой мѣховой коверъ, а передъ нимъ, кучей, бубны, литавры и барабанъ. На ближайшей въ "миргабу" части мѣхового ковра постланъ другой небольшой ярко красный суконный коврикъ. Въ довольно большомъ отъ миргаба и краснаго коврика разстояніи раскинуты правильнымъ полукругомъ небольшіе мѣховые коврики -- мы насчитали ихъ восемь. Вдоль стѣнъ, кромѣ той, въ которой примкнутъ миргабъ, разставлены простые соломенные стулья -- это мѣста для публики; не прошло и пяти минутъ, какъ всѣ они были заняты.
   Ждали мы не долго. Безъ особой церемоніи или торжественности стали являться участники моленья и занимать свои мѣста; всего было человѣкъ двадцать пять или тридцать. Шейхъ, высокій мужчина въ черномъ длинномъ халатѣ, съ головой повязанной бѣлымъ платкомъ, пришелъ послѣднимъ и помѣстился на красномъ коврикѣ; возлѣ него на мѣновомъ коврѣ усѣлся мулла, а на циновкахъ нѣсколько человѣкъ, по большей части очень невзрачныхъ -- это, какъ оказалось потомъ, были музыканты; участники моленья размѣстились большимъ полукругомъ противъ шейха, причемъ нѣкоторые усѣлись на маленькіе мѣховые коврики, о которыхъ я говорилъ выше; остальные -- между ними сидѣвшіе на коврикахъ, какъ вамъ объяснили, были дервиши; остальные, міряне, или подготовлявшіеся въ вступленію въ дервиши, или просто подвизавшіеся въ богоугодномъ дѣлѣ; отличить, однако, по наружному виду дервишей отъ мірянъ нельзя. Разнообразіе народностей, возрастовъ и одежды -- вотъ что прежде всего бросалось въ глаза въ этомъ собраніи. Прямо противъ шейха сидѣлъ негръ до того черный, что, казалось, онъ весь отполированъ самымъ тщательнымъ образомъ; черезъ три человѣка отъ него -- блондинъ съ совершенно бѣлымъ цвѣтомъ лица; видны были и арабы, и феллахи, и турки. Въ собраніи были люди всѣхъ возрастовъ, отъ старика лѣтъ 80 и до мальчика лѣтъ 11 или 12. Одежда также разнообразна: одинъ въ широкихъ турецкихъ шараварахъ и въ длинномъ европейскомъ пальто; другой въ безчисленныхъ халатахъ бухарскаго покроя.
   Всѣ сидѣли молча, поджавъ подъ себя ноги, опустивъ головы. Шейхъ сказалъ что-то, и всѣ стали раздѣваться, снимать все лишнее -- и чалмы, и широкое платье. Все снятое каждый сложилъ сзади себя. И опять усѣлись молча съ опущенными головами и потупленными глазами.
   Шейхъ нараспѣвъ произнесъ какія-то слова. Сидѣвшіе подняли головы и нараспѣвъ же стали отвѣчать ему, постоянно повторяя одно и тоже слово, при этомъ слегка раскачиваясь то сзади напередъ и спереди назадъ, то съ боку на бокъ. Первоначальный отвѣтъ былъ тихій и протяжный; послѣдующіе -- все громче и громче, все скорѣе и скорѣе и вдругъ сразу оборвались.
   Прошла минута. Шейхъ поднялся на ноги и вышелъ къ центру полукруга, образуемаго участниками церемоніи; поднялись и всѣ они. Шейхъ снова нараспѣвъ сказалъ что-то; мулла запѣлъ совершенно такъ же, какъ наканунѣ шейхъ Саламе въ театрѣ, а одинъ изъ музыкантовъ на дудкѣ, сдѣланной изъ тростника и звукомъ своимъ представлявшей что-то среднее между флейтой и кларнетомъ, сталъ подыгрывать ему. Еще не совсѣмъ окончилъ мулла, какъ ему сталъ отвѣчать хоръ дервишей и другихъ соучастниковъ моленья. Они и отвѣчали ему, и раскачивались въ то же время. Сначала, казалось, качанье въ бокъ направо и налѣво, преобладало надъ раскачиваніемъ впередъ и назадъ; но чѣмъ дольше качались они, тѣмъ рѣже и меньше становились размахи въ бокъ, направо и налѣво, и тѣмъ чаще и "сильнѣе впередъ и назадъ. Отвѣтъ звуками -- совершенно однотонный -- постоянно усиливался, становился и громче, и глуше, и въ то же время все гуще и гуще, все отрывочнѣе и отрывочнѣе. И вотъ онъ снова сразу оборвался.
   Прошла минута, полторы. Опять затянулъ что-то шейхъ, опять подхватилъ мулла и флейта, а тамъ и всѣ остальные. Начали съ тѣхъ же тихихъ, сдавленныхъ, медленно выходившихъ изъ устъ и будто лѣниво разливавшихся въ мечети звуковъ; таковы же были качанья. Мало-по-малу оживлялось и то и другое; звуки росли, какъ въ предъ идущій разъ; качанье тоже усиливалось и усиливалось; теперь въ бокъ уже не качались -- размахи шли теперь только впередъ и назадъ.
   Когда дервиши дошли до той силы звука и быстроты размаховъ тѣла, на которыхъ закончили предъидущій нумеръ, шейхъ знакомъ поманилъ одного изъ качавшихся; тотъ выдвинулся изъ ряда и продолжалъ качаться и ревѣть, но уже стоя на мѣстѣ шейха; самъ же шейхъ усѣлся на своемъ коврикѣ. Звуки все усиливались и усиливались. Они ушли много дальше, чѣмъ въ первые разы, а оборвались такъ же неожиданно и такъ же рѣзко, такъ рѣзко, что мы невольно вздрогнули.
   Новая пауза и опять все началось, какъ и въ предшествовавшіе разы. Но опять вышла новинка. Когда дошли до той быстроты качанія тѣла и силы звука, на которой закончили второй нумеръ, музыканты схватили бубны, барабаны и литавры и стали аккомпанировать, въ свою очередь усиливая силу и рѣзкость звука.
   Новый перерывъ и передышка. Затѣмъ четвертый нумеръ въ томъ же порядкѣ, какъ и предъидущіе.
   Признаюсь, становилось не по себѣ. И неловко, и жутко. Брала оторопь.
   Къ концу нумера качанья приняли невѣроятный видъ и быстроту. Каждый изъ дервишей оказался съ громадными, длиннѣйшими волосами; при быстромъ качаньѣ волосѣ летѣли то впередъ, то назадъ, смотря потому, куда нагибалось тѣло; они закрывали лицо и падали на полъ впереди молящагося, когда онъ нагибался впередъ, и сзади его на полъ же, когда онъ откидывался назадъ; движеніе было до того быстро, что, казалось, волоса дыбомъ стояли на головѣ, составляя какъ бы продолженіе человѣка вверхъ. И какой свирѣпый, ужасающій видъ имѣли эти фанатики! А звуки, ими издаваемые, все росли и росли и въ глубину, и въ ширину. Это уже не были человѣческіе голоса, это были сначала подавленные мучительные стоны. Мало-по-малу они переходили въ какое-то пыхтѣніе, потомъ въ ревъ, и заканчивались глухимъ ужаснымъ рычаніемъ. Это дѣлали голоса, но литавры, бубны и барабаны невѣроятно усиливали звукъ. Внезапно иногда среди глухого стона вдругъ вырывался пронзительный свистъ дудки, до того рѣзкій, что, казалось, кто-то ноженъ полоснулъ по кожѣ.
   Сила впечатлѣнія усиливается, конечно, въ огромной степени тѣмъ, что и всѣ тридцать человѣкъ и всѣ инструменты издаютъ каждый звукъ вмѣстѣ, какъ одинъ человѣкъ. Это придаетъ звукамъ густоту и силу невѣроятныя. Своеобразность и дикость ихъ поразительны.
   Въ пятомъ нумерѣ съ однимъ изъ исполнителей, съ негромъ, случилось что-то особенное. Онъ словно выкатился на середину и, не переставая качаться и ревѣть, сдѣлалъ нѣсколько круговъ, а потомъ вернулся на свое мѣсто. Это было къ нашему счастію, нерѣдко, говорятъ, бываютъ припадки съ исполнителями въ концѣ молитвы или представленія -- называйте какъ хотите то, что видѣли мы -- тогда они падаютъ на землю, бьются объ нее съ пѣной у рта и кончаютъ обморокомъ.
   Съ насъ было довольно и безъ этого. Я взглянулъ вокругъ себя -- не мало блѣдныхъ, до крайности взволнованныхъ лицъ. Со мною то же; я едва высидѣлъ пятый нумеръ; на лицѣ К. Н. написано отвращеніе.
   Начался шестой нумеръ. Онъ превзошелъ всѣ предъидущіе. И гулъ, и свистъ, и ревъ, и громъ, и нечеловѣческое рычаніе шли другъ за другомъ и какъ бы налегали другъ на друга. Эти невѣроятные звуки, эти неистово свирѣпыя лица, эти изступленно горящіе глаза и наконецъ этотъ раздирающій свистъ дудки, разрывающій глухую массу остальныхъ звуковъ, какъ молнія въ кромѣшной ночной тьмѣ разрываетъ и воздухъ, и тучи,-- все это бросало то въ ознобъ, то въ жаръ. Я хотѣлъ уйти, но ноги дрожали, и мнѣ казалось -- онѣ не поддержатъ меня. Я сдѣлалъ усиліе и поднялся. Но въ это самое мгновеніе весь адскій этотъ гулъ и ревъ оборвался вдругъ съ такой неожиданностью, силой и рѣзкостью, что я невольно присѣлъ.
   Что же это!? Оказалось, все кончено. Мы можемъ идти. Зрители хмуры, многіе блѣдны. Только одинъ фотографъ хлопочетъ и суетится возлѣ своего аппарата. Дервиши сидятъ безъ движенія, гдѣ кто попало. Міряне, изъ качавшихся и ревѣвшихъ менѣе усердно, увязываютъ головы и надѣваютъ халаты. Шейхъ вышелъ, двинулась публика, пошли и мы.
   Расплатились у входа. Какъ хорошо теперь на свѣжемъ воздухѣ подъ пальмами и яркими лучами солнца, въ ничѣмъ ненарушаемой тишинѣ! дышется свободно и легко, и только когда вспомнишь недавній ревъ, какое-то щемящее неловкое чувство пробѣгаетъ по жиламъ. Нѣтъ, слушать дервишей-ревуновъ во второй разъ соберусь я не скоро.
   Домой мы ѣхали безъ разговоровъ. Только подъ конецъ пути m-r Дмитри сталъ повѣствовать намъ, откуда среди дервишей явились вертящіеся и ревуны. По словамъ его, существуетъ легенда (продаю, за что купилъ), будто какой-то халифъ, въ расцвѣтѣ арабской цивилизаціи, безъ ума влюбился въ красавицу-вдову, неутѣшно оплакивавшую мужа, павшаго на полѣ брани. Всѣ ухаживанья халифа оставались втунѣ. А кровь кипѣла; вотъ и сталъ онъ смирять ее самыми трудными физическими упражненіями. Придворные указывали на это красавицѣ и говорили: смотри, жестокая, какъ любитъ тебя халифъ; онъ сходитъ по тебѣ съ ума. Но вдовица-красавица оставалась холодна и недоступна по прежнему. Упражненія халифа стали объяснять какъ угодное Богу дѣло подвижничества. Многіе повѣрили этому, нашлись подражатели. Такъ и возникла секта.
   Вернувшись въ гостинницу, мы отправились послѣ побродить въ сосѣднихъ улицахъ. Мы уже возвращались, когда услышали сзади себя звучный женскій голосъ: "Позвольте немножко по-русски поговорить съ вами, господа". Быстро оборачиваемся и видимъ -- стоитъ передъ нами арабка, съ головы до ногъ окутанная въ черное. "Я -- русская, съ базару иду. Вотъ, знаете ли, и одѣлась по здѣшнему, а то ничего не купишь, да еще и засмѣютъ. Услышала, идутъ господа, говорятъ по-русски, и самой захотѣлось поговорить страсть какъ. Извините пожалуйста".
   Какія ужъ тутъ извиненія! Разговорились. Идемъ вмѣстѣ. Разсказываетъ, что лѣтъ шесть тому назадъ пріѣхала сюда приказчицей, пожила, пожила, выучилась говорить по-англійски и по-арабски, ну, и свое заведеніе открыла. Мы издали намекнули, что, видно, изъ евреекъ, и любопытствовали, какое такое заведеніе. Обидѣлась. "Какая же я еврейка, развѣ по говору не слышите? А заведеніе здѣсь возлѣ сада Езбекіэ; какъ слѣдуетъ быть заведеніе. И раки, и вино, и лимонадъ, и пиво, и кофе, и все прочее. Зайдите, поглядите". Любопытно взглянуть. Оказалось, въ родѣ нашихъ пивныхъ. Большая комната на улицу со столиками, стульями, прилавками и шкафами для многочисленныхъ и разнообразныхъ бутылокъ. За этой комнатой другая для пріема не посѣтителей заведенія, а гостей хозяйки; часть этой комнаты отгорожена для спальни и кухни. Новая знакомка наша переодѣлась въ одну минуту за своей загородкой и явилась передъ нами сорокалѣтней, полной, пышущей здоровьемъ бабой. Спросили мы лимонаду, чтобъ поддержать коммерцію.-- "Есть у меня сидѣлецъ арабъ, живетъ на квартирѣ, приходитъ въ заведеніе только вечеромъ часовъ въ пять, а то и въ шестъ; сидитъ часовъ до десяти, а по торговлѣ глядя и дольше. Потому утромъ я и сама управляюсь, а днемъ, видите, никого нѣту, потому пекло. Главное дѣло -- вечеръ. Тутъ кто откуда, всѣ соберутся, сидятъ, курятъ и пьютъ. А только противъ нашего лучше будетъ. Пьянства тамъ или дебошу это на рѣдкость, развѣ аглицкіе матросики изъ Александріи пріѣдутъ".
   Просидѣли мы у нея съ полчаса и пошли домой. Къ шесть часовъ вечера того же дня мы были на станціи и двинулись въ Асіутъ или Сіутъ, стоящій на границѣ Верхняго и Нижняго Египта. До него отъ Каира 300 верстъ и тамъ оканчивается желѣзнодорожная линія...

Евг. Картавцевъ.

"Вѣстникъ Европы", No 12, 1891

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru