Кирпичников Александр Иванович
Всеобщая история литературы. Составлено по источникам и новейшим исследованиям, при участии русских ученых и литераторов
Всеобщая исторія литературы. Составлено по источникамъ и новѣйшимъ изслѣдованіямъ, при участіи русскихъ ученыхъ и литераторовъ. Начата подъ редакціей В. Ѳ. Корша, окончена подъ редакціей А. Кирпичникова. Выпуски XXVII и XXVIII. С.-Петербургъ, 1892 г. Изданіе К. Л. Риккера.
Настоящими двумя выпусками оканчивается "Исторія всемірной литературы", начатая подъ редакціей и при непосредственномъ участіи В. Ѳ. Корша въ 1880 г. Въ этихъ двухъ послѣднихъ выпускахъ помѣщены: окончаніе нѣмецкой литературы въ первыя десятилѣтія XIX вѣка, романтизмъ во Франціи, итальянская литература XIX вѣка, испанская и португальская литературы XIX вѣка, скандинавскія страны, Голландія, Венгрія, Финляндія, Румынія, англійская литература новѣйшаго времени, сѣверо-американская литература, нѣмецкая литература въ послѣднія десятилѣтія и, наконецъ, французская литература второй имперіи и третьей республики. Всѣ эти главы написаны профессоромъ Кирпичниковымъ.
Еще Коршъ въ пространномъ предисловіи, приложенномъ къ первому выпуску этого обширнаго сочиненія (состоящаго изъ четырехъ большихъ томовъ), объяснялъ цѣль и значеніе всеобщей исторіи литературы, а также и планъ сочиненія, къ составленію котораго онъ тогда приступалъ. "Предлагаемый трудъ,-- говорилъ въ этомъ предисловіи Коршъ,-- не есть учебникъ. Ни размѣры его, ни принятый нами способъ изложенія не отвѣчаютъ такому назначенію. Мы назначаемъ его для общаго чтенія. Еще менѣе имѣемъ мы въ виду только область художественнаго творчества,-- такъ называемой изящной словесности. Общая исторія литературы не есть только исторія этой словесности, въ нее неизбѣжно входитъ также область творчества теоретическаго, исторія человѣческой мысли. Въ нашихъ глазахъ Сократъ или Платонъ, Декартъ или Спиноза, Бэконъ или Юмъ, Нибуръ или Кантъ, Контъ или Дарвинъ, точно также обладаютъ творческимъ геніемъ, хотя и въ другой литературной области, какъ Данте или Сервантесъ, Гете или Шиллеръ, Шекспиръ или Гюго, Пушкинъ или Гоголь. Ни одно историческое явленіе, ни одно историческое лицо, къ какой-бы области ни относилось ихъ значеніе и вліяніе, никогда не стояли внѣ общихъ философскихъ воззрѣній своего времени. Лучшіе умы, самые видные двигатели науки и литературы въ большей или меньшей степени платили дань этимъ воззрѣніямъ. Гомерическій эпосъ находится въ такой же зависимости отъ эллинскихъ идей десятаго столѣтія до нашей эры; онъ состоитъ въ такой же живой связи съ ними, въ какой ученіе Аполлонія Тіанскаго, мораль и философскіе трактаты Сенеки съ идеями перваго вѣка, или сочиненія Дарвина съ направленіями, господствующими въ современной наукѣ. Какъ политическій дѣятель, какъ художникъ. какъ ученый, какъ публицистъ, человѣкъ только тогда имѣетъ вліяніе и значеніе, онъ только тогда по праву и съ честью носитъ историческое имя, когда служитъ извѣстнымъ общимъ идеямъ и стремленіямъ, когда является ихъ выразителемъ или противникомъ, оставляющимъ по себѣ слѣдъ и въ обществѣ, и въ литературѣ". Отсюда слѣдуетъ, по мнѣнію В. Ѳ. Корша (и съ этимъ, конечно, нельзя не согласиться), что задача исторіи литературы не есть только эстетическая задача, и не одни только созданія художественнаго творчества входятъ въ кругъ ея изслѣдованій. Существенной ея частію является исторія умственнаго развитія человѣка вообще. Научная истина, теоретическія понятія, вся совокупность идей, господствующихъ въ данное время, оказываютъ могущественное вліяніе на всякое творчество, художественное или теоретическое, давая ему содержаніе и направленіе.
Понятно что при такомъ взглядѣ на задачи и цѣли исторіи литературы, и самый планъ сочиненія долженъ былъ принять строго опредѣленный характеръ. Но практическое выполненіе такого плана на дѣлѣ встрѣтилось съ значительными препятствіями, которыя не могли быть вполнѣ устранены ни самимъ Коршемъ, ни его наслѣдникомъ по редакціи, профессоромъ Кирпичниковымъ. Самое распредѣленіе отдѣловъ по спеціальностямъ, причемъ литература каждой народности или страны поручалась спеціалисту предмета, устраняло уже возможность гармоническаго плана и послѣдовательнаго развитія одной общей основной идеи. Такое распредѣленіе по спеціальностямъ Коршъ заимствовалъ изъ Германіи, гдѣ подобнаго рода сборныя сочиненія встрѣчаются довольно часто, но и тамъ, при строгомъ и умѣломъ сохраненіи размѣровъ каждаго отдѣла въ общемъ цѣломъ такія сочиненія не отвѣчаютъ цѣли, а у насъ, гдѣ они очень рѣдки и историческая культура значительно менѣе распространена, они еще менѣе удовлетворяютъ потребности. Исторія всеобщей литературы, не какъ учебникъ и не какъ справочная книга, а какъ сочиненіе, предназначенное для общаго чтенія, только тогда въ дѣйствительности можетъ отвѣчать цѣли, когда она написана однимъ лицомъ и проникнута однимъ общимъ міровоззрѣніемъ, однимъ общимъ историческимъ или философскимъ взглядомъ. Вотъ почему "Исторія всеобщей литературы" Шерра, не смотря на свою устарѣлость, на большіе пробѣлы и на незначительные размѣры, полезнѣе и интереснѣе въ смыслѣ общаго чтенія, чѣмъ такое многотомное и роскошное изданіе, снабженное прекрасными снимками съ рукописей и портретами, какое издалъ Онкенъ. Каждый спеціалистъ склоненъ преувеличивать важность и значеніе своей спеціальности и придавать такіе размѣры своему труду, какіе не соотвѣтствуютъ общему плану. Отсюда неизбѣжно является несоотвѣтствіе между частями и лишнія подробности, совершенно ненужныя въ исторіи всеобщей литературы. Такое несоотвѣтствіе замѣчается, напримѣръ, въ первомъ томѣ Корша: исторіи санскритской литературы, столь важная именно съ точки зрѣнія "исторія умственнаго развитія человѣка вообще" и къ тому же играющая такую значительную роль въ современномъ языкознаніи,-- оказалась слишкомъ краткой, а исторія древне-египетской литературы (док. Эд. Мейера), не имѣющая никакого общечеловѣческаго значенія, занимаетъ слишкомъ много мѣста. Съ другой стороны, исторія греческой литературы (Корша) образуетъ цѣлый огромный толъ въ восемьдесятъ два печатныхъ листа убористой печати и большого формата, и все-таки не исчерпываетъ вполнѣ предмета. Другое бѣдствіе постигло исторію славянскихъ литературъ (Морозова): она вышла слишкомъ краткой, слишкомъ необоснованной научно, слишкомъ недостаточной даже въ смыслѣ простого учебника. Въ то время, какъ средневѣковая литература (Кирпичникова, за исключеніемъ небольшого очерка символической и дидактической литературы среднихъ вѣковъ, написаннаго г. Болдаковымъ), занимаетъ цѣлый томъ (второй) и вдается въ такія подробности, которыя могли-бы быть въ большинствѣ случаевъ съ удобствомъ устранены въ виду цѣльности сочиненія,-- исторія русской литературы является краткимъ очеркомъ, не дающимъ даже главныхъ фактовъ, или только упоминающимъ о нихъ. Послѣдній, четвертый томъ посвященъ XVIII и XIX столѣтіямъ, но распредѣленіе этого тома едва-ли удачно. Такъ, напримѣръ, новѣйшія англійская, французская и нѣмецкая литературы разбиты на нѣсколько главъ, между которыми вставлены, безъ всякой видимой причины и необходимости, новѣйшія испанская, итальянская и скандинавская литературы, причемъ скандинавскія литературы излагаются въ одной небольшой главѣ на ряду съ литературами Голландіи, Венгріи, Финляндіи и Румыніи. Съ другой стороны, сѣверо-американская литература почему-то отдѣлена отъ англійской, хотя и слѣдуетъ за нею, между тѣмъ какъ совершенно пропущены литературы Южной Америки, хотя онѣ имѣютъ свое самостоятельное значеніе, независимо отъ литературъ португальской и испанской. Такая пестрота и отрывочность (при нѣкоторыхъ пробѣлахъ) не только не удобны для общаго чтенія, но и прямо вредятъ всему сочиненію. Нельзя также не замѣтить, что въ то время, какъ въ очеркахъ новѣйшихъ западно европейскихъ литературъ упоминаются такіе посредственные или неимѣющіе никакого значенія писатели, какъ Онэ, Габоріо, Вело, Кларети и др., въ очеркѣ новѣйшей русской литературы даже не упомянуты такіе писатели, какъ Марлинскій, Козловъ, Полежаевъ, Боборыкинъ. Лѣсковъ, Короленко, Чеховъ. Наконецъ и указатель составленъ проф. Кирпичниковымъ, на нашъ взглядъ, неудачно. Въ указателѣ перечислены всѣ писатели, о которыхъ упоминается въ текстѣ, въ примѣчаніяхъ къ тексту перечислены также всѣ русскіе переводчики иностранныхъ писателей, но фамиліи этихъ переводчиковъ почему-то не удостоились попасть въ указатель (за исключеніемъ одной лишь -- Я. К. Грота). Такой пробѣлъ, однако, весьма неудобенъ для русскаго читателя, который бы поинтересовался узнать, кто изъ русскихъ писателей переводилъ того или иного иностраннаго писателя. Къ тому же указатель заключаетъ въ себѣ только фамиліи, и не перечисляетъ терминовъ и понятій, какъ это принято въ иностранныхъ изданіяхъ подобнаго рода. Въ указателѣ упоминаются фамиліи даже самыхъ мелкихъ писателей, а такихъ словъ, какъ классицизмъ, романтизмъ, декаденты, символическій, греческій романъ, эпосъ и др. совершенно отсутствуютъ.
Мы уже видѣли, что Коршъ въ своемъ предисловіи особенно настаиваетъ на томъ, что задача исторіи литературы не есть только задача эстетическая, что въ исторію литературы неизбѣжно входитъ, какъ существенная часть, и теоретическое творчество, исторія теоретической мысли, слѣдовательно и изложеніе, хотя-бы и краткое, философскихъ системъ, такъ или иначе вліявшихъ на эстетическое творчество. Къ сожалѣнію, и эта существенная часть задачи не была выполнена составителями. Когда случайно тотъ или иной философъ упоминается, то только мимоходомъ, а ихъ теоретическіе взгляды чаще всего совсѣмъ не излагаются. Даже Платонъ и Аристотель въ исторіи греческой литературы (Норша), излагаются не столько какъ мыслители, сколько какъ писатели и литераторы. Декартъ и Спиноза, Лейбницъ и Кантъ только упоминаются, безъ всякихъ дальнѣйшихъ разъясненій. Исторію нѣмецкой литературы начала нынѣшняго столѣтія едва-ли можно удовлетворительно понять безъ изложенія системъ Гегеля и Шеллинга, а между тѣмъ о Гегелѣ мы нашли. у г. Кирпичникова только слѣдующее мѣсто: "Въ то время наиболѣе вліятельнымъ представителемъ философіи является продолжатель Шеллинга, Гегель, который уже съ 1807 года, когда появилась его "феноменологія духа", пошелъ по самостоятельной дорогѣ; въ 1818 г. онъ призванъ на кафедру берлинскаго университета и съ этихъ поръ становится царемъ философской мысли въ Германіи. На мѣсто субъективнаго идеализма Фихте и объективнаго идеализма Шеллинга онъ выдвигаетъ свой "абсолютный" идеализмъ. Очень трудно было понять основы его ученія, но тѣмъ привлекательнѣе было оно для того, кто считалъ себя избранникомъ, стоящимъ выше толпы. Философія Гегеля обѣщала разгадать загадку жизни, дать полное знаніе и успокоеніе; въ ней было своеобразное величіе, и идея Гегеля о міровомъ духѣ въ исторіи, носителемъ котораго въ каждый моментъ является извѣстный народъ, поддерживала патріотизмъ и вѣру въ великое будущее нѣмецкой націи". И только! Авторъ не потрудился даже прибавить, какое отношеніе имѣлъ абсолютный идеализмъ Гегеля къ тогдашнимъ направленіямъ въ нѣмецкой литературѣ. Даже уШерра вліянію Шеллинга и Гегеля на нѣмецкій романтизмъ посвящено нѣсколько страницъ.
Таковы недостатки и пробѣлы "Исторіи всеобщей литературы", замѣченные нами. Пробѣлы эти и недостатки, конечно, значительны и было-бы желательно, чтобы въ послѣдующихъ изданіяхъ, если таковымъ суждено осуществиться, они были по возможности исправлены. Но все это не мѣшаетъ этому обширному сочиненію имѣть также и свои достоинства. Нѣкоторые отдѣлы написаны прекрасно и прочитаются, безъ сомнѣнія, съ удовольствіемъ. Къ нимъ на первомъ планѣ принадлежатъ "Исторія римской литературю" г. Модестова, "Исторія средневѣковой литературы" проф. Кирпичникова, а въ особенности вступительныя статьи покойнаго Корша: "Языкъ, какъ явленіе природы и орудіе литературы", "Письменность", "Общіе законы движенія литературы". Прекрасной обработкой отличаются также "Псевдоклассицизмъ во Франціи" проф. Кирпичникова и "Вѣкъ просвѣщенія въ Англіи" проф. Алексѣя Веселовскаго.