Lib.ru/Классика: Кларети Жюль. Красавец

КРАСАВЕЦЪ.

РОМАНЪ
ЖЮЛЯ КЛАРЕТИ.

ГЛАВА I.
Капитанъ Ривьеръ.

Жозефъ Фуше, герцогъ Отрантскій, министръ полиціи и внутреннихъ дѣлъ, былъ заваленъ работою лѣтомъ 1809 года, въ то время, какъ императоръ воевалъ съ Австріей на Дунаѣ, гдѣ происходили великія битвы, извѣстныя въ исторіи подъ названіемъ Эслингена и Ваграма.

Много тревогъ и безпокойства возбудило въ Парижѣ извѣстіе о кровопролитномъ и нерѣшительномъ сраженіи 22 мая, которое едва не окончилось совершеннымъ пораженіемъ французской арміи. Бюлетени Наполеона прославляли побѣду при Эслингенѣ, а австрійцы приписывали себѣ успѣхъ въ битвѣ при Аспернѣ, какъ они ее называли. Въ дѣйствительности Наполеонъ на другой день послѣ знаменитой рѣзни принужденъ былъ ждать подкрѣпленій и вызвать поспѣшно изъ Италіи армію принца Евгенія, а изъ Иллиріи корпусъ Мармона. Въ самый рѣшительный моментъ сраженія императоръ потерялъ голову и французская армія погибла-бы, если-бъ ее не выручилъ Массена.

Все это было извѣстно въ Парижѣ, гдѣ тревожныя вѣсти, какъ всегда, распространялись втайнѣ, шопотомъ. Министръ Полиціи, стараясь всѣми силами скрыть истину отъ испуганнаго населенія, поспѣшилъ выставить на углахъ всѣхъ улицъ побѣдные бюлетени Наполеона.

Оптимисты говорили, что императоръ не имѣлъ привычки провозглашать себя побѣдителемъ, когда въ сущности онъ не одержалъ успѣха.

-- Эта метода хороша для австрійцевъ, прибавляли они.

Пессимисты отвѣчали:

-- Достовѣрно, что маршалъ Лонъ убитъ и мы потерпѣли 8,000 убитыми и 18,000 ранеными, въ томъ числѣ 500 офицеровъ. Какая бойня! Прочтите внимательно бюлетень Бонапарта: онъ самъ заявляетъ, что не могъ воспользоваться побѣдой, и обвиняетъ въ этомъ -- кого-же? Генерала Дуная, лучшаго полководца австрійской арміи, который разрушилъ мостъ, наведенный нашими солдатами! Когда человѣкъ доходитъ до того, что сваливаетъ вину своихъ собственныхъ ошибокъ и пораженій на природу, будьте увѣрены, конецъ его близокъ.

Дѣйствительно, имперія Наполеона I едва не достигла своего конца нѣсколькими годами ранѣе. Не разъ могучая правительственная машина готова была лопнуть отъ попавшей въ нее микроскопической соринки. Наполеонъ такъ ясно сознавалъ тайную слабость своей, повидимому, непреодолимой власти, что его тревожила всякая малость: лоскутокъ печатной бумаги, слово, громко сказанное какимъ-нибудь офицеромъ. Даже среди своей славной арміи онъ часто призывалъ Савари, завѣдывавшаго тайной полиціей во время похода, и съ безпокойствомъ разспрашивалъ его о политическихъ мнѣніяхъ солдатъ. Общество Филадельфовъ, состоявшее изъ смѣлыхъ, мужественныхъ воиновъ, враговъ бонапартовской имперіи, однакожь забывавшихъ свою вражду для защиты Франціи, пугало императора. Онъ видѣлъ въ этомъ обществѣ, менѣе могущественномъ, чѣмъ оно казалось съ перваго взгляда, но все-же стойкомъ,-- призракъ умершей республики.

Впродолженіи полутора мѣсяца, проведеннаго Наполеономъ на островѣ Лобау, послѣ пораженія, хотя и славнаго, при Эслингенѣ, всѣ его депеши къ Фуше начинались со словъ: "Потерпите, вскорѣ все измѣнится", и оканчивались болѣе конфиденціально: "Дѣйствуйте энергично противъ всякихъ заговорщиковъ".

Все, что было въ Парижѣ враждебнаго императору, сильно волновалось, и общественное мнѣніе, наконецъ, возстало противъ воинственнаго самолюбія одного человѣка, стоившаго такъ много крови всей странѣ. Сен-Жерменскій кварталъ, признавшій-было имперію, снова начиналъ ворчать. Въ Вандеѣ были признаки близкаго возстанія. Республиканцы тоже, повидимому, готовились къ борьбѣ. Фуше былъ въ отчаяніи, не зная, какъ отогнать набѣгавшую грозу. Мы уже не говоримъ объ англичанахъ, стоявшихъ въ устьѣ Шельды, о необходимости оградить отъ опасности Бельгію и о скандальномъ похищеніи папы. Всѣ эти событія принадлежатъ исторіи, а нашъ разсказъ касается только семейной драмы, ознаменовавшей эту тревожную эпоху.

Однажды утромъ, въ началѣ іюня, Фуше всталъ съ постели въ болѣе мрачномъ настроеніи духа, чѣмъ обыкновенно. Положеніе дѣлъ съ каждымъ днемъ становилось хуже. Наканунѣ ночью онъ приказалъ арестовать отставного драгунскаго капитана, удаленнаго со службы за политическія мнѣнія и участіе во времена консульства въ военномъ заговорѣ, къ которому полиція приложила свою вездѣсущую руку. Капитанъ Ривьеръ, по свѣденіямъ, полученнымъ Фуше, былъ если не глава, то казначей опозиціоннаго кружка, члены котораго находились даже въ дунайской арміи.

Читая донесенія полицейскихъ чиновниковъ объ этомъ заговорѣ, министръ сначала пожималъ плечами, зная, какъ преувеличивали подобныя событія слишкомъ ревностные агенты. Но въ полученныхъ отъ императора инструкціяхъ выражалось такъ много волненія и безпокойства, что Фуше рѣшился, наконецъ, отдать приказъ объ арестованіи капитана Ривьера и сдѣлать обыскъ въ его квартирѣ въ улицѣ Монмартръ.

-- Вы подождите ночи, сказалъ онъ своимъ агентамъ:-- лучше дѣйствовать осторожнѣе.

Арестованный въ часъ ночи, капитанъ Ривьеръ былъ отвезенъ въ полицейскую префектуру, а захваченныя у него бумаги переданы секретарю министра.

Этотъ преданный помощникъ Фуше не нашелъ нужнымъ будить его и самъ провелъ всю ночь за разборкой представленныхъ бумагъ, такъ что утромъ министръ еще засталъ его за работой.

-- Ну что, Бернье, сказалъ онъ,-- нашли вы что-нибудь интересное?

Бернье поднялъ голову, привсталъ, чтобъ поклониться своему начальнику, и отвѣчалъ съ знаменательной улыбкой:

-- Вы сами увидите, ваше превосходительство.

-- А-а! произнесъ Фуше, насупливая брови.-- Неужели...

Онъ не докончилъ фразы, поспѣшно сѣлъ къ столу противъ секретаря и взялъ одну изъ пачекъ бумагъ, приведенныхъ Бернье въ порядокъ.

-- Посмотримъ, что это? спросилъ онъ.

-- Это пустяки, отвѣчалъ секретарь;-- не угодно-ли вамъ взять эту пачку: здѣсь, ваше превосходительство, вы найдете объясненіе всего дѣла.

Съ этими словами онъ пододвинулъ къ министру пачку съ письмами различныхъ почерковъ.

Фуше быстро пробѣжалъ ихъ глазами, съ обычнымъ навыкомъ государственныхъ людей сразу схватывать сущность каждой бумаги.

-- Нѣтъ подписи, сказалъ онъ про себя;-- но эти письма обнаруживаютъ, безъ сомнѣнія, тайное общество. Что могутъ означать имена: Филопоменъ, Гармодій, Варъ, Катонъ, если не псевдонимы заговорщиковъ? Хорошо, мы скоро узнаемъ, кто скрывается подъ древней маской. Филопоменъ! Они никогда не излечутся отъ страсти маскироваться въ греческія и римскія тоги.

Въ устахъ герцога Отрантскаго они означало его бывшихъ товарищей якобинцевъ, которыхъ онъ презиралъ за неумѣнье, подобно ему, примѣняться къ обстоятельствамъ и извлекать изъ нихъ личную для себя выгоду.

-- Я самъ допрошу капитана, сказалъ онъ наконецъ, положивъ бумаги на столъ.

На лицѣ секретаря появилась еще болѣе знаменательная улыбка.

-- Что еще? спросилъ министръ, отъ котораго ничто не могло укрыться.

-- Ничего; ваше превосходительство прекрасно дѣлаете, принимая на себя веденіе этого дѣла. Оно очень сложное и...

-- Ну?

-- И щекотливое.

Бернье придалъ на этотъ разъ своей улыбкѣ особенное выраженіе, которое обыкновенно является на лицахъ мужчинъ во время десерта послѣ хорошаго обѣда, когда разговоръ незамѣтно переходитъ на женщинъ.

-- Такъ дѣло идетъ по только о политикѣ? спросилъ герцогъ Отрантскій.

-- Ищите во всемъ женщину, сказалъ секретарь, повторяя знаменитую фразу Сартина, великаго полицейскаго авторитета.

-- Женщину! Я этого ждалъ! воскликнулъ Фуше.-Но какое можетъ быть дѣло женщинѣ до Гармодія или Катона?

-- Капитанъ Ривьеръ женатъ.

-- Ну?

-- Ваше превосходительство увидите, что въ настоящемъ дѣлѣ подъ политикой скрывается маленькая семейная драма... очень обыкновенная.

-- Г-жа Ривьеръ...

Секретарь ничего не отвѣчалъ, но продолжалъ улыбаться.

-- Если не крайне необходимо примѣшивать ее къ дѣлу, сказалъ Фуше серьезнымъ тономъ,-- то воздержитесь отъ этого, Бернье. Вы меня понимаете?

-- Совершенно, ваше превосходительство, и я никогда не позволилъ-бы себѣ обратить ваше вниманіе на эту щекотливую или пикантную сторону дѣла, если-бъ г-жа Ривьеръ не была прямо замѣшана... благодаря...

-- Благодаря кому?

-- Благодаря третьему лицу, ваше превосходительство, отвѣчалъ Бернье съ улыбкою.

Теперь Фуше искренно заинтересовался дѣломъ и, столько-же изъ любопытства, присущаго всякому человѣку, сколько по обязанности министра, поспѣшно сталъ перебирать бумаги.

Черезъ нѣсколько минутъ Фуше всталъ.

-- Вы правы, Бернье, сказалъ онъ отрывисто: -- непріятное дѣло, но невозможно оставить безъ вниманія такіе... документы.

Онъ долго искалъ послѣдняго слова.

-- Прикажите привести сюда капитана Ривьера черезъ часъ, прибавилъ онъ,-- я до тѣхъ поръ успѣю пересмотрѣть захваченныя бумаги и самъ его допрошу. Вы понимаете, Бернье: черезъ часъ.

-- Понимаю, ваше превосходительство.

Фуше обыкновенно велъ дѣла быстро; и когда черезъ часъ въ кабинетъ его вошелъ капитанъ Ривьеръ, онъ уже основательно, подробно зналъ все дѣло. Онъ не поднялъ глазъ до той минуты, пока капитанъ не подошелъ къ нему и сталъ у конторки, за которой онъ работалъ. Тогда Фуше устремилъ на него проницательный взглядъ, стараясь припомнить, не видалъ-ли онъ его когда-нибудь прежде. Обвиняемый былъ совершенно ему незнакомъ.

Капитанъ Ривьеръ стоялъ передъ министромъ твердо, съ достоинствомъ. Это былъ человѣкъ высокаго роста, въ длинномъ, застегнутомъ до верху военномъ сюртукѣ, доходившемъ до колѣнъ, изъ-подъ котораго едва виднѣлись желтые отвороты сапогъ съ очевидными слѣдами шпоръ. Черный шелковый воротникъ съ кожаной опушкой туго обхватывалъ мощную, загорѣлую шею, надъ которой виднѣлись курчавая голова и смуглое лицо съ пріятнымъ носомъ, большими, жесткими усами и благороднымъ, открытымъ взглядомъ. Ривьеру казалось около сорока лѣтъ, но тайная грусть и глубокое разочарованіе придавали его лицу мрачное выраженіе, которому только едва замѣтная улыбка мѣшала сдѣлаться совершенно свирѣпымъ. Сѣдина на вискахъ и большой шрамъ, пересѣкавшій лобъ, сообщали его гордому, мужественному лицу еще болѣе усталый видъ. Красная ленточка торчала въ петлицѣ его пальто, а на рукахъ красовались замшевыя перчатки безукоризненной бѣлизны.

"Ну, подумалъ Фуше,-- это не первый встрѣчный."

Эти оба человѣка, стоявшіе теперь другъ противъ друга, представляли поразительный контрастъ. Сорока-трехъ лѣтъ, сухощавый, сгорбившійся, Фуше отличался восковымъ цвѣтомъ лица, рѣдкими, прилизанными волосами, тонкими губами, натянутымъ ртомъ, впалыми щеками, острымъ подбородкомъ, угловатымъ туловищемъ и костлявымъ лицомъ. Его маленькіе блѣдно-голубые, стеклянные глаза холодно и пристально глядѣли на черные, блестящіе глаза капитана. Въ сѣромъ сюртукѣ и въ толстыхъ башмакахъ въ родѣ тѣхъ, которыми Роланъ, четырнадцать лѣтъ тому назадъ, въ залахъ Тюльери приводилъ въ ужасъ оберъ-церемоніймейстера, Фуше, выносившій на своихъ плечахъ тяжелыя обязанности двухъ важнѣйшихъ министровъ имперіи, вовсе не казался особенно страшнымъ. Его могущество и хитрость прикрывались добродушнымъ взглядомъ, которому придавали еще болѣе мягкости отвисшія вѣки, скрывавшія его холодные глаза, какъ театральный занавѣсъ скрываетъ цѣлый невѣдомый міръ.

Капитанъ Ривьеръ зналъ Фуше по слухамъ; онъ не сомнѣвался, что этотъ, повидимому, добродушный человѣкъ, не колеблясь предастъ его смертной казни, если того потребуетъ личный интересъ его повелителя.

Ривьеръ, какъ человѣкъ мужественный, не опустилъ глазъ передъ всесильнымъ министромъ, не выказалъ никакого волненія; онъ смотрѣлъ прямо въ глаза Фуше, и между ними прежде всего произошелъ безмолвный поединокъ взглядами. Герцогъ Отрантскій не смутился отъ пристальнаго взгляда капитана, и если опустилъ глаза, то сдѣлалъ это изъ хитрости. Чтобъ обезпечить себѣ побѣду, онъ никогда не боялся выдать себя за побѣжденнаго.

Бросивъ послѣдній взглядъ на лежавшія передъ нимъ бумаги, онъ сказалъ отрывисто, но учтиво:

-- Присядьте пожалуйста.

Капитанъ слегка наклонилъ голову и опустился на стулъ, который ему пододвинулъ одинъ изъ полицейскихъ агентовъ, провожавшихъ его въ кабинетъ министра.

-- Вы можете идти, продолжалъ Фуше, обращаясь къ полицейскимъ; -- подождите тамъ, я позвоню, если вы мнѣ понадобитесь. Теперь, прибавилъ онъ, когда дверь затворилась,-- мы одни. Я надѣюсь, что вы довольны моей осторожностью въ этомъ дѣлѣ?

Капитанъ слегка улыбнулся и громкимъ, мужественнымъ голосомъ сказалъ довольно равнодушно:

-- Благодарю васъ.

Послѣ минутнаго молчанія министръ, перелистывая бумаги, продолжалъ:

-- Мнѣ нечего объяснять вамъ, зачѣмъ вы арестованы.

-- Я подозрѣваю.

-- Значитъ, вы сознаетесь, что принимали участіе въ заговорѣ?

-- Я ни въ чемъ не сознаюсь, произнесъ рѣзко Ривьеръ.

-- Хорошо; я приступлю къ формальному допросу. Вы видите, здѣсь нѣтъ ни секретаря, ни писца; я увѣренъ, что вы вскорѣ поблагодарите меня за этотъ тайный допросъ съ глазу на глазъ.

Въ послѣднихъ словахъ Фуше звучала какая-то иронія, которая не могла не обратить на себя вниманіе капитана, но онъ не выразилъ ни малѣйшаго безпокойства.

-- Капитанъ, началъ министръ, смотря то на замѣтки, сдѣланныя имъ на листѣ бумаги, то на лицо Ривьера: -- вамъ теперь тридцать восемь лѣтъ; вы родились въ 1771 году, и отецъ вашъ былъ торговцемъ сукна. Вы поступили въ военную службу въ числѣ волонтеровъ 1791 года, и съ самаго начала свели тѣсную дружбу съ генераломъ Мале. Выступивъ изъ Доля простымъ рядовымъ, въ 1792 году, вы вмѣстѣ съ нимъ совершили походъ на Рейнъ. Тяжелая рана, полученная въ битвѣ при Нотвейлерѣ, отъ которой до сихъ поръ у васъ остался шрамъ, заставила васъ пробыть долго въ лазаретѣ. Вы тогда уже были офицеромъ. Позже, все съ тѣмъ-же генераломъ Мале, вы храбро сражались въ рейнской и мозельской арміяхъ, подъ начальствомъ Пишегрю. Вы славный офицеръ. Консульство застало васъ въ чинѣ капитана, и имперія, конечно, произвела-бы васъ въ полковники или даже въ бригадные генералы, если-бъ вы не предпочли противодѣйствовать новому правительству,-- нѣтъ, хуже: бороться съ нимъ. Вы серьезно скомпрометировали себя; хотя, признаюсь, не было представлено прямыхъ доказательствъ вашей вины, однакожь, вы принуждены были, подавъ въ отставку, удалиться изъ итальянской арміи.

Капитанъ Ривьеръ подтверждалъ каждое слово герцога Отрантскаго почти незамѣтнымъ наклоненіемъ головы.

-- Вмѣсто того, чтобъ послать васъ въ провинцію, въ отдаленный уголокъ Перигора или Юры, продолжалъ Фуше,-- императоръ, который такъ поступилъ со многими горячими головами, дозволилъ вамъ свободно жить въ Парижѣ, вашемъ родномъ городѣ. Около года вы занимаете въ улицѣ Монмартръ большую, роскошную квартиру, которая служитъ сборнымъ пунктомъ для многихъ офицеровъ, не только отставныхъ, но и находящихся на дѣйствительной службѣ. Вы отличаетесь смѣлымъ умомъ и твердымъ характеромъ. Хотя вы способны на отважный подвигъ, но умѣете сдерживать свой пылъ и, подчиняясь обстоятельствамъ, выжидаете случая для болѣе вѣрнаго достиженія своей цѣли. Мы знаемъ эту цѣль.

-- Неужели? сказалъ Ривьеръ.-- Любопытно узнать, въ чемъ она заключается.

-- Я сейчасъ удовлетворю вашему любопытству, капитанъ, сказалъ Фуше съ улыбкой полудобродушной и полуиронической; -- вы пламенный патріотъ и преданный республиканецъ -- два недостатка или два достоинства, въ которыхъ я послѣднимъ сталъ-бы васъ упрекать, если-бъ они были платоническіе... съ затаенной злобою вы встрѣтили учрежденіе наслѣдственной имперіи.

-- Я встрѣтилъ съ отчаяніемъ это событіе, произнесъ капитанъ;-- по-моему, нашей странѣ грозятъ неисчислимыя бѣдствія отъ подчиненія честолюбцу.

-- Вы, можетъ быть, и правы, отвѣчалъ герцогъ Отрантскій; -- но имперія насъ спасла отъ болѣе ужасныхъ бѣдствій, которыя неминуемо были-бы навлечены на насъ слѣпою враждою партій. Но не будемъ говорить о политикѣ. Мои занятія не дозволяютъ мнѣ часто предаваться этому удовольствію и я совершенно отвыкъ отъ подобныхъ разговоровъ.

Иронія Фуше была очень тонкая. Онъ умѣлъ съ добродушной улыбкой вспоминать о своемъ прошедшемъ.

-- Итакъ, продолжалъ онъ,-- вы убѣжденный республиканецъ и не можете простить консулу, что онъ сдѣлался вашимъ императоромъ. Однакожь, этого хотѣла вся нація.

-- Я ненавижу всякое нарушеніе правъ націи, твердо сказалъ Ривьеръ; -- я одинаково постояненъ въ любви и въ ненависти.

Эти слова поражали Фуше не въ бровь, а въ глазъ. Онъ закусилъ губу, но не столько отъ гнѣва, сколько отъ желанія сдержать улыбку. Онъ слегка пожалъ плечами, какъ-бы говоря: "мы сейчасъ увидимъ, что ты скажешь о своей любви".

-- Вы не храните въ тайнѣ своихъ идей, сожалѣній и надеждъ, продолжалъ Фуше;-- вы филаделыфъ или что-то подобное. Вы заговорщикъ. Вашъ домъ, повторяю,-- средоточіе заговора, проникшаго даже въ ряды арміи. Императоръ, гордитесь этимъ, если хотите, также безпокоится о вашихъ дѣйствіяхъ, какъ о дѣйствіяхъ австрійцевъ. Но пора положить конецъ этимъ волненіямъ. Армія должна быть очищена отъ волнующаго ее якобинства.

-- Я не якобинецъ, отвѣчалъ капитанъ;-- я врагъ тирановъ, кто-бы они ни были.

-- Хорошо, но воля императора -- законъ, и всякій, кто ей вздумаетъ противиться, будетъ стертъ съ лица земли. Что могутъ сдѣлать ваши заговоры противъ его побѣдъ?

-- Побѣдъ, стоящихъ такъ много французской крови.

-- Точно кровь нашихъ солдатъ не текла при Жеманѣ и Флерюсѣ.

-- Тогда ее проливали за независимость отечества, а теперь -- для подчиненія цѣлаго свѣта воинственному самолюбію одного человѣка.

-- Такъ вы составляете заговоръ съ мирной цѣлью?

-- Если я заговорщикъ, докажите это, холодно произнесъ Ривьеръ.

-- Конечно, этотъ отвѣтъ самый искусный, какой можетъ сдѣлать человѣкъ въ вашемъ положеніи. Но мнѣ легко будетъ доказать вамъ, что полиція не ошибается.

-- Я васъ слушаю.

-- Капитанъ, всѣ ваши бумаги захвачены.

-- У меня дома только семейныя бумаги. Неужели ваши агенты забрали эти документы, драгоцѣнные для одного меня?

-- Мои агенты чрезвычайно добросовѣстно исполняютъ свои обязанности; они забрали все, зная, что можно возвратить вамъ и вашему семейству частные документы.

-- Если-бъ я былъ заговорщикомъ, г. министръ, сказалъ капитанъ,-- то неужели вы полагаете, что я сохранялъ-бы у себя дома слѣды заговора и доказательства моей виновности!

Герцогъ Отрантскій взялъ съ конторки небольшую пачку писемъ и молча, небрежно смотрѣлъ на нее.

-- Капитанъ, вдругъ произнесъ онъ вкрадчивымъ, убійственнымъ тономъ,-- вы давно женаты?

Лицо Ривьера, остававшееся во все время допроса неподвижнымъ, хладнокровнымъ, почти презрительнымъ, быстро измѣнилось. Въ глазахъ его блеснули изумленіе и безпокойство.

-- Зачѣмъ вамъ это знать? спросилъ онъ все еще спокойно.

-- Капитанъ, сказалъ министръ, принявъ серьезный, почти торжественный тонъ,-- наши обязанности имѣютъ свою грустную, мрачную сторону. По-моему, ничего не можетъ быть хуже и страшнѣе, какъ обнажать раны, тѣмъ болѣе опасныя, что онѣ долго были скрыты. Но полицейскій похожъ на хирурга: его орудіе -- ножъ.

-- Что вы хотите сказать? спросилъ Ривьеръ, смотря прямо въ глаза министру.

Голосъ его теперь дрожалъ, какъ-бы отъ глубокаго, внутренняго страданія. Онъ еще не страдалъ, но предчувствовалъ, что могъ подвергнуться страшному горю.

-- Капитанъ, продолжалъ Фуше,-- дѣйствительно мои агенты ничего не нашли въ вашихъ бумагахъ, но они сдѣлали обыскъ во всемъ домѣ и представили не только ваши бумаги, но и тѣ, которыя нашли у вашей жены.

-- У моей жены! воскликнулъ Ривьеръ.-- Зачѣмъ вы, г. министръ, упоминаете во второй разъ имя моей жены, которая не можетъ имѣть викаксго отношенія къ настоящему дѣлу? Если-бъ я и вздумалъ рисковать своею жизнью, то моя жена никогда объ этомъ не узнала-бы и не могла-бы подвергнуться ни малѣйшему подозрѣнію или преслѣдованію.

-- Кто-же вамъ говорилъ о преслѣдованіи, капитанъ?

-- Женщина, которой я далъ свое имя, воскликнулъ Ривьеръ съ жаромъ, ясно выражавшимъ самую пламенную любовь, на какую только способенъ человѣкъ,-- олицетворенная добродѣтель и преданность. Чтобъ избавить ее отъ одной слезинки, я отдамъ всю мою кровь. Дѣлайте то мною, что хотите, г. министръ, но не думайте, чтобъ жена капитана Ривьера могла быть соучастницей въ какомъ-нибудь заговорѣ.

Фуше медленно потеръ рукою подбородокъ, нѣсколько разъ поднялъ и опустилъ свои тяжелыя вѣки и, наконецъ, покачалъ головой, какъ-бы говоря: "дѣлать нечего".

-- Капитанъ, сказалъ онъ, подавая Ривьеру одно изъ писемъ, захваченныхъ полиціей,-- знаете вы этотъ почеркъ?

Ривьеръ какъ-бы инстинктивно не хотѣлъ взять этого лоскутка бумаги. Ему казалось, что онъ его сожжетъ, какъ огонь, или ужалитъ, какъ змѣя. Эта тайна его пугала, хотя храбрый воинъ мозельской арміи не зналъ, что такое страхъ.

-- Да, произнесъ онъ, бросивъ быстрый взглядъ на письмо,-- я знаю этотъ почеркъ.

-- Прочтите, прибавилъ Фуше.

Прежде, чѣмъ прочесть письмо, Ривьеръ провелъ рукою по лбу, на которомъ жилы натянулись и виски бились, какъ въ горячкѣ. Потомъ онъ взглянулъ на Фуше, какъ-бы желая отгадать тайну письма; но хотя глаза министра смотрѣли прямо на него, въ нихъ ничто нельзя было прочесть. Наконецъ, онъ съ лихорадочной поспѣшностью прочелъ письмо, точно глотая ядъ, и, вскочивъ со стула, воскликнулъ:

-- Кому это письмо?

-- Кому?

-- Я хочу знать, я имѣю право...

-- Кому это письмо? повторилъ медленно герцогъ Отрантскій;-- я не знаю; но это письмо, вмѣстѣ съ другими письмами, найдено въ шифоньеркѣ изъ краснаго дерева, находящейся въ комнатѣ г-жи Ривьеръ.

-- У нея! дико произнесъ капитанъ,-- у нея это письмо?... Такъ оно писано къ ней?

Онъ снова прочелъ этотъ роковой лоскутокъ бумаги, на которомъ въ нѣсколькихъ строкахъ была выражена съ ужаснымъ краснорѣчіемъ цѣлая драма преступной любви, измѣны и безумія. Онъ взвѣшивалъ каждое слово, перечитывалъ каждую фразу, стараясь отгадать, кому было предназначено это письмо. Фуше холодно слѣдилъ за каждымъ движеніемъ несчастнаго, который въ отчаяніи мялъ и комкалъ въ своихъ дрожащихъ рукахъ убійственное письмо, какъ Отелло платокъ Дездемоны.

Вдругъ въ немъ произошла неожиданная перемѣна.

-- Такъ что-жь? воскликнулъ онъ съ какой-то дикой радостью.-- Я съ ума сошелъ. Что-же доказываетъ это письмо? Это любовная записка, вотъ и все. Ну, такъ что-жь?

Съ этими словами онъ возвратилъ скомканную бумагу Фуше, который медленно разгладилъ ее и присоединилъ къ остальнымъ документамъ.

-- Такъ вы не знаете, кому адресовано это письмо? спросилъ министръ прежнимъ тономъ, холоднымъ, какъ сталь.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ капитанъ.

-- Вы знаете, по крайней мѣрѣ, кто писалъ это письмо?

-- Знаю.

-- Можете вы сказать его имя?

-- Зачѣмъ вамъ?

-- Такъ вы отказываетесь?

-- Конечно, отказываюсь.

-- Хорошо, произнесъ Фуше, и послѣ минутнаго молчанія прибавилъ:-- А какъ имя вашей жены, капитанъ?

-- Тереза.

Фуше молча выбралъ изъ пачки одно письмо и подалъ его Ривьеру, который, прочитавъ только первыя слова, смертельно поблѣднѣлъ, потомъ побагровѣлъ и грохнулся на стулъ.

Письмо начиналось слѣдующими словами: "Возлюбленная Тереза".

Фуше позвонилъ и равнодушно сказалъ вошедшимъ полицейскимъ агентамъ:

-- Воды.

Появленіе новыхъ лицъ привело въ себя капитана; онъ машинально вскочилъ, какъ автоматъ.

-- Благодарю... Это ничего... Благодарю.

-- Вы предпочитаете остаться наединѣ со мною? спросилъ Фуше.

Капитанъ утвердительно кивнулъ головой, и министръ приказалъ агентамъ, удалиться.

-- Я хочу прочесть всѣ письма, сказалъ тогда Ривьеръ.

Фуше подалъ ему пачку, и пока капитанъ, такъ-сказать, пресыщался своимъ горемъ, онъ подошелъ къ окну и, поднявъ стору, сталъ, повидимому, смотрѣть на улицу, но искоса слѣдилъ за перемѣной выраженія на лицѣ несчастнаго.

Ривьеръ былъ теперь бѣлѣе бумаги, которую онъ держалъ въ дрожащей рукѣ. Другая рука его судорожно сжималась, засохшій языкъ глухо стучалъ о небо, а правая нога нервно била по ковру. Окончивъ чтеніе, онъ выпрямился во весь ростъ, блѣдный, но спокойный, холодный. Онъ медленно протянулъ руку къ столу, какъ-будто она была не его, а тяжелая, мраморная, и бросилъ письма. Потомъ онъ съ отвращеніемъ стряхнулъ эту руку, точно оскверненную прикосновеніемъ подобной низости.

Фуше, никогда ничему не удивлявшійся, изумился такому спокойствію. Буря, клокотавшая въ сердцѣ несчастнаго, избѣгла его проницательнаго взгляда. Онъ пристально смотрѣлъ на Ривьера, капитанъ не опускалъ глазъ. Совершивъ ампутацію, Фуше безмолвно, торжественно наблюдалъ за раненымъ.

Капитанъ самъ прервалъ молчаніе.

-- Ну, сказалъ онъ,-- эта пуля едва не поразила меня въ сердце.

Эти слова онъ произнесъ безсознательно, онъ думалъ совсѣмъ не то. Въ глубинѣ сердца онъ говорилъ себѣ: "все это сонъ, кошмаръ. Часто во снѣ страдаешь, плачешь, кричишь, задыхаешься, а потомъ проснешься -- и все исчезло".

Голосъ Фуше окончательно пробудилъ его.

-- Капитанъ, сказалъ министръ почти откровеннымъ тономъ,-- тайна, которую вы только-что узнали, извѣстна мнѣ, вамъ и моему секретарю; она далѣе не пойдетъ. Я для этого и рѣшился самъ съ глазу на глазъ допросить васъ. Мнѣ было не легко открыть вамъ роковую истину, но этого требовала необходимость. Вы видѣли, что въ этихъ письмахъ говорится не только о любви, но и о тайныхъ собраніяхъ въ вашемъ домѣ.

Говоря это, Фуше перебиралъ письма одно за другимъ.

-- "Сегодня вечеромъ, пока твой мужъ",-- извините, капитанъ, что я перечитываю эти строки,-- "будетъ принимать нашихъ друзей, приходи, куда знаешь; я не пойду на собраніе, а буду твой, весь твой, Тереза", и пр., и пр. Я пропускаю подробности. Всѣ эти письма очень однообразны и вполнѣ удостовѣряютъ, что въ вашемъ домѣ происходили собранія, а также, что ваша жена, хотя и не соучастница вашего заговора, знала о немъ черезъ... автора этихъ писемъ, который... да вы сами это лучше знаете.

-- Что-же вы изъ этого выводите?

-- Я вывожу, что въ настоящей задачѣ для насъ неизвѣстное. Имена -- человѣка, который писалъ эти письма вашей женѣ, и офицеровъ дунайской арміи, съ которыми вы ведете тайную переписку.

-- Такъ вы не знаете ихъ именъ? спросилъ капитанъ.

-- Признаюсь, что мы знаемъ только васъ, капитанъ.

-- Въ такомъ случаѣ вы ничего не знаете.

-- Эге! произнесъ Фуше.

-- На кого-же вы разсчитываете, чтобъ узнать имена другихъ?

-- На васъ, отвѣчалъ министръ, голубые глаза котораго пронзали, какъ мечъ, несчастную жертву.

-- Г. министръ! воскликнулъ честный солдатъ,-- вы можете меня казнить и передъ роковымъ залпомъ товарищей я гордо подниму голову; но прошу васъ не оскорблять меня.

-- Васъ оскорблять? Полноте, отвѣчалъ Фуше,-- я васъ уважаю и сожалѣю. Да, вы честная душа, вы только-что сами сознались, что вы заговорщикъ, но это, впрочемъ, доказывается и письмами. Да, вы мужественный солдатъ, но васъ губятъ тѣ, которыхъ онъ правильно называетъ идеологами, и васъ позорно обманываетъ вашъ другъ, одинъ изъ вашихъ... Хорошо, хорошо, продолжалъ министръ, видя сильное волненіе капитана,-- я понимаю и молчу. Но пока вы будете ждать своего приговора въ тюрьмѣ, человѣкъ, написавшій эти письма, находится на свободѣ...

"Онъ будетъ видѣть ее каждую минуту", думалъ Ривьеръ.

Фуше, съ адскимъ знаніемъ человѣческаго сердца, вѣрно отгадывалъ, какое вліяніе произведетъ каждое его слово на обманутаго мужа.

-- Какъ! вы намѣрены принести себя въ жертву человѣку, который васъ такъ гнусно оскорбилъ? Это невозможно.

-- Чего-же вы хотите? спросилъ Ривьеръ.

-- Вы скажете мнѣ имя человѣка, писавшаго эти письма, и сегодня вечеромъ вы свободны.

-- Получить свободу цѣною предательства! воскликнулъ мужественный воинъ.-- Никогда!

Министръ закусилъ губу.

-- Безполезное благородство опасно, сказалъ онъ;-- этотъ человѣкъ васъ жестоко оскорбилъ, и вы можете ему отмстить только этимъ способомъ. Я жду, прибавилъ онъ, взявъ перо.

-- Г. министръ, отвѣчалъ Ривьеръ,-- на свѣтѣ бываютъ люди двоякаго рода: одни живутъ предательствомъ, другіе-же умираютъ, оставаясь вѣрными своимъ друзьямъ. Если когда-нибудь я сочту себя способнымъ на предательство, я въ ту-же минуту застрѣлю себя.

-- Почемъ знать, сказалъ герцогъ Отрантскій:-- ваша теорія была-бы справедлива, если-бы предательство оставляло на лицѣ рябины, какъ оспа. Но, я васъ увѣряю, ея не видать. Къ тому-же человѣкъ, похитившій вашу честь, совершилъ подлость.

-- О, онъ... произнесъ, задыхаясь, капитанъ.

-- Такъ не довольствуйтесь угрозами, а мстите.

-- Мстить черезъ васъ? Нѣтъ! я отомщу самъ.

-- Назовите его -- и вы свободны.

-- Къ чему-же вамъ освобождать, меня заговорщика, по вашему убѣжденію, только для того, чтобы узнать имя другого?

-- Очень просто: врагъ, котораго знаешь, въ тысячу разъ менѣе опасенъ невѣдомаго врага.

-- Врага, повторилъ Ривьеръ, сжимая кулаки.

-- Ну, какъ его зовутъ?

-- Довольно! воскликнулъ капитанъ,-- прекратите этотъ безполезный допросъ. Вы отъ меня ничего не узнаете. Этотъ человѣкъ -- подлецъ, и я жажду мщенія. Вы въ этомъ не сомнѣваетесь. Я далъ-бы жизнь за то, чтобы онъ стоялъ теперь передъ дуломъ моего пистолета, но его подлость не даетъ мнѣ права предавать его. Я въ вашихъ рукахъ. Держите меня. Но вы не узнаете отъ меня его имени.

-- Увы! я такъ и думалъ, сказалъ Фуше, намѣренно отчеканивая каждое слово,-- поэтому мы разсчитывали на вашу жену, но...

-- На мою жену?

-- Она бѣжала, она скрылась. Вы были въ своей комнатѣ, когда васъ арестовали; проникнувъ въ ея спальню, мои агенты никого тамъ не нашли.

-- Тереза, Тереза! промолвилъ Ривьеръ внѣ себя отъ отчанія.

-- О! мы ее найдемъ, не безпокойтесь, продолжалъ Фуше,-- но теперь мы не знаемъ, гдѣ она, и, быть можетъ, въ эту самую минуту...

-- Г. министръ, перебилъ его Ривьеръ,-- такъ мучать человѣка нельзя. Вы хотите исторгнуть у меня тайну самой страшной изъ пытокъ. Вы говорите, что моя жена бѣжала съ другимъ. Хорошо, это ужасно, это низко. То, что я выношу теперь, выше всякихъ страданій. Но имени этого подлеца вы все-таки никогда не узнаете.

-- Никогда?

-- Никогда.

-- Увидимъ, промолвилъ Фуше и, позвонивъ, сказалъ: -- Отвезите арестанта въ Консьержери. До свиданія, капитанъ, прибавилъ онъ съ иронической улыбкой.

Спустя полчаса въ книгу арестантовъ, содержащихся въ Консьержери, было внесено имя Клода-Жана Ривьера, капитана въ отставкѣ и кавалера почетнаго легіона.

ГЛАВА II.
СЫНЪ МАГАЗИНЩИКА.

Клодъ Ривьеръ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые съ самаго начала своей жизни смотрятъ на опасности съ полнѣйшимъ хладнокровіемъ. Только одно вѣроломство могло взволновать его мужественное сердце и причинить ему самыя ужасныя мученія, такъ-какъ подъ ледяной оболочкой храбраго солдата скрывался въ немъ источникъ пламенной нѣжности. Этотъ человѣкъ, до сихъ поръ проводившій всю свою жизнь на полѣ брани, подъ свистомъ пуль и ядеръ, презиравшій смерть, этотъ боецъ за отечество и за идею былъ рожденъ для любви.

Съ юности, почти съ дѣтства, онъ любилъ свободу, увлеченный ураганомъ, разразившимся въ то время надъ Парижемъ. Съ нѣжнымъ волненіемъ вспоминалъ онъ о своей юности. Его отецъ, Жанъ Ривьеръ, "дядя Ривьеръ", какъ его всѣ называли въ кварталѣ Тампля, имѣлъ въ улицѣ Гадріетъ магазинъ суконъ. Магазинъ этотъ былъ очень скромный, съ маленькой дверкой подъ навѣсомъ и съ старой, полуразвалившейся каменной ступенькой. Внутри, въ полу-темной комнатѣ, среди своихъ суконъ всегда виднѣлся Жапъ Ривьеръ съ аршиномъ въ рукахъ, а жена его въ углу шила или вязала.

Дядя Ривьеръ былъ человѣкъ простой, довольствовавшійся малымъ; все его самолюбіе ограничивалось тѣмъ, чтобъ продавать свой товаръ знатнымъ лицамъ. Онъ гордился своей вывѣской, представлявшей бюстъ древняго римлянина въ золотой коронѣ и съ надписью "Великій Титъ". Онъ ощущалъ какую-то лихорадочную радость, записывая въ свою торговую книгу: "Сегодня, 7 мая 1788 года, продалъ его свѣтлости герцогу Коньи семь аршинъ сукна для прислуги". Онъ тогда весело говорилъ своей женѣ, одной изъ тѣхъ добрыхъ буржуазныхъ хозяекъ, которыя олицетворяютъ преданность и простоту:

-- Посмотри, старуха, какіе у насъ важные покупатели. Нашъ Клодъ не будетъ нуждаться въ покровителяхъ.

Клодъ Ривьеръ въ то время былъ семнадцати-лѣтнимъ юношей, надеждой своихъ родителей; онъ только-что вышелъ изъ школы Великаго Людовика, гдѣ Камилъ Демуленъ учился римской исторіи и сочинялъ въ стихахъ посланія къ своимъ учителямъ. Дядя Ривьеръ, довольствовавшійся очень малымъ для самого себя, былъ чрезвычайно самолюбивъ, когда дѣло шло о Клодѣ. Въ юности будущій капитанъ занимался науками съ тѣмъ-же увлеченіемъ, съ которымъ онъ впослѣдствіи занимался политикой, и, какъ многіе храбрые воины республики и имперіи, достаточно зналъ латинскій языкъ, чтобъ носить съ собою въ ранцѣ "Фарсалу" Лукана. "Клодъ учится законамъ, думалъ часто дядя Ривьеръ,-- и когда-нибудь займетъ мѣсто въ парижскомъ парламентѣ". Добрый старикъ очень уважалъ парижскій парламентъ, самъ не зная, за что. Какое торжество будетъ въ тотъ день, когда сынъ магазинщика, въ адвокатской мантіи, придающей человѣку краснорѣчіе, произнесетъ свою первую защиту!

-- Я-бы желалъ, наивно говорилъ старикъ,-- чтобъ тогда у г. начальника полиціи находился подъ арестомъ какой-нибудь хорошій преступникъ, защищая котораго, нашъ Клодъ могъ-бы выказать все свое умѣнье. Я желалъ-бы, чтобъ онъ говорилъ два, три часа, чѣмъ дольше, тѣмъ лучше. Я увѣренъ, что защищаемый Клодомъ преступникъ, хотя-бы онъ сто разъ заслуживалъ висѣлицы, будетъ имъ вырванъ изъ рукъ полиціи и возвращенъ парижскимъ мостовымъ. Но меня безпокоитъ, жена, что теперь болѣе не совершаютъ ужасныхъ преступленій. Времена Картуша прошли и улица Гусэ становится нравственной. Это, право, грустно.

-- Если я узнаю отъ сосѣдокъ о какомъ-нибудь новомъ преступленіи или прочту въ "Парижской газетѣ", я тебѣ тотчасъ сообщу, мой другъ, отвѣчала г-жа Ривьеръ.

Такъ говорили они, постоянно думая и бесѣдуя о своемъ сынѣ. Они обожали Клода; они сосредоточили на немъ всѣ свои надежды и откладывали для него каждый сбереженный сантимъ. Соединившись бракомъ въ молодыхъ лѣтахъ, они имѣли одну только дочь, которая умерла десяти лѣтъ, оставивъ ихъ въ отчаяніи, съ разбитымъ сердцемъ. Впродолженіи многихъ лѣтъ единственной цѣлью для этой четы въ громадномъ Парижѣ было кладбище, на которомъ покоилась малютка. Все ихъ счастье было тамъ погребено.

-- Къ чему работать, продавать сукно, торчать цѣлый день въ мрачной лавчепкѣ, говорилъ чисто дядя Ривьеръ: -- на насъ всегда хватитъ денегъ; будемъ гулять всѣ праздники, милая Сюзета; пойдемъ на лугъ Сен-Жерве подышать весеннимъ воздухомъ.

Но ихъ не веселили распустившійся шиповникъ, лучезарная улыбка мая, хохотъ студентовъ и гризетокъ. Они возвращались домой еще грустнѣе, говоря:

-- Нѣтъ, пріятнѣе посѣщать нашу бѣдную малютку.

Они уже были въ лѣтахъ, когда родился Клодъ. На другой день послѣ его появленія на свѣтъ они какъ-бы помолодѣли. Дядя Ривьеръ приказалъ позолотить бюстъ Тита на вывѣскѣ и энергично принялся за торговлю. Для добрыхъ стариковъ началась новая жизнь. Они устроили новорожденному копилку и рѣшились дать ему княжеское воспитаніе. Отецъ едва не согласился посылать сына учиться въ домъ одного изъ его знатныхъ покупщиковъ, но для этого надо было разставаться съ ребенкомъ, и его оставили дома. Въ восемнадцать лѣтъ Клодъ былъ юноша высокаго роста, красивый, съ большими глазами, сіявшими честностью и молодостью, съ широкимъ лбомъ и съ черными, густыми волосами; во всей его фигурѣ было что-то живое, мужественное, смѣлое.

На юнаго, пылкаго Клода производили особенно сильное впечатлѣніе тѣ книги, гдѣ описывались геройскіе подвиги; понятно, что при такомъ настроеніи онъ сдѣлался горячимъ сторонникомъ новыхъ идей.

-- О чемъ ты думаешь? часто спрашивала его мать, видя, какъ онъ задумывался, читая какую-нибудь книгу.

Онъ смотрѣлъ на нее и ничего не отвѣчалъ. Зналъ-ли онъ самъ, о чемъ думалъ? Онъ ощущалъ то неизбѣжное, безпокойное чувство, которому подвергается каждая мыслящая душа при вступленіи на жизненное поприще. Онъ не видѣлъ ясно своего пути въ окружавшемъ его мракѣ. Онъ останавливался на порогѣ парламента, въ который онъ долженъ былъ вступить, точно архивная пыль душила его. Онъ колебался, вступить-ли ему въ это вмѣстилище крючкотворства, гдѣ, среди заплесневѣвшихъ старинныхъ книгъ и желтыхъ отъ времени бумагъ, уживаются всевозможныя злоупотребленія. Не такого существованія желалъ онъ, но что было дѣлать? Безъ сильной протекціи не попадешь въ другое мѣсто. Онъ долженъ былъ помириться съ своей судьбою и рѣшился, вступивъ въ парламентъ, бороться за торжество права и истины.

-- Все-же, говорилъ онъ себѣ,-- эта задача достойна человѣка.

Однакожь, революція помѣшала ему исполнить эту задачу. Къ величайшему удивленію и испугу дяди Ривьера, однажды вечеромъ въ іюлѣ мѣсяцѣ юный Клодъ пришелъ домой и сказалъ весело:

-- Бастилія взята!

-- Бастилія? спросилъ его отецъ, поднимая очки на лобъ, чтобъ пристально посмотрѣть на сына.

-- Бастилія! повторила г-жа Ривьеръ, всплеснувъ руками и роняя на полъ свою работу.

Въ этотъ день въ кварталѣ, гдѣ они жили, было какое-то странное волненіе и многочисленныя толпы прошли мимо ихъ дома, оглашая воздухъ криками. Дядя Ривьеръ видѣлъ, что народъ подбивали къ мятежу, но онъ съ улыбкой сказалъ женѣ:

-- Не бойся, Сюзота, они не устоятъ противъ атаки драгунъ Ламбеска.

Однакожь, Клодъ вскорѣ вырвался изъ водоворота уличнаго и клубнаго движенія и мужественно вступилъ въ ряды импровизированной арміи, защищавшей отечество. Тамъ, среди ежедневной борьбы и строгаго исполненія своего долга, онъ былъ совершенно у мѣста. Онъ принадлежалъ къ геройской расѣ Марсо и Гоша. Въ то время, какъ политическія партіи истребляли другъ друга, онъ благородно жертвовалъ своею кровью на полѣ брани.

Между тѣмъ большія перемѣны произошли въ магазинѣ улицы Гадріетъ.

Клодъ, находясь въ арміи, очень рѣдко посѣщалъ своихъ родителей. Однажды, послѣ кровавой побѣды, онъ получилъ письмо, извѣщавшее его о смерти матери. Вскорѣ послѣ того, какъ Сюзету опустили въ могилу, гдѣ покоилась ея дочь, Жанъ Ривьеръ продалъ свой магазинъ. Къ чему ему было трудиться? Хотя онъ не нажилъ богатствъ, но сдѣлалъ кое-какія экономіи и могъ не только доживать свои дни безъ нужды, но и оставить наслѣдство Клоду послѣ своей смерти.

-- Къ тому-же, говорилъ дядя Ривьеръ,-- мой магазинъ пересталъ быть моимъ магазиномъ. Политическія перемѣны заставили меня превратить "Великаго Тита" въ "Великаго Брута", а я этого перенести не могу. Моя милая, старая вывѣска едва не подвела меня подъ гильотину. Я упорно называлъ ее "Титомъ", а сосѣди не шутили этимъ предметомъ. Притомъ мнѣ казалось, что за каждымъ кускомъ сукна глядитъ на меня призракъ бѣдной Сюзеты. Мнѣ слишкомъ грустно въ старомъ домѣ, я тамъ умру. Мнѣ теперь нуженъ только лучъ солнца, чтобъ погрѣть старыя кости, и я найду его на Тампльскомъ бульварѣ.

Такимъ образомъ, магазинъ суконъ былъ проданъ и "Великій Титъ", называясь "Великомъ Брутомъ" въ 1793 году, сталъ "Великимъ Кесаремъ" въ 1804.

-- Нѣтъ ничего прочнаго на этомъ свѣгѣ, говорилъ старикъ Ривьеръ, грустно улыбаясь.

Клодъ смотрѣлъ не съ такимъ философскимъ равнодушіемъ, какъ его отецъ, на превращеніе республики въ военную имперію. Онъ со страхомъ привѣтствовалъ консульство и со злобой имперію.

Въ арміи было много офицеровъ одинаковаго съ нимъ мнѣнія.

Въ началѣ имперія была встрѣчена страною очень холодно. Общественные праздники, данные въ честь превращенія перваго консула въ императоры, не отличались, до словамь самого Фуше, ни радостью, ни весельемъ. Наполеонъ, конечно, понималъ это и всѣми силами старался привязать къ себѣ армію; онъ произвелъ въ маршалы не только своихъ друзей, но и людей, которыхъ онъ не любилъ, но популярныхъ,-- напримѣръ, Журдана, Масену, Брюна, Ожеро и Нея, убѣжденныхъ республиканцевъ. Онъ пытался также переманить на свою сторону и Сен-Жермонское предмѣстье -- аристократовъ и эмигрантовъ.

Несмотря на это, въ Вандеѣ еще существовали шуаны, а въ арміи недовольные. Хотя передъ самымъ провозглашеніемъ имперіи Наполеонъ отправилъ въ Сан-Доминго полки, отличавшіеся республиканскимъ направленіемъ, во французской арміи все еще оставалось достаточное количество независимыхъ умовъ, безпокоившихъ подозрительнаго императора.

Клодъ Ривьеръ никогда не скрывалъ своихъ мнѣній. Другъ генерала Мале и храбраго полковника Удэ, котораго полиція считала подстрекателемъ всѣхъ недовольныхъ имперіею, Ривьеръ былъ въ то-же время на хорошемъ и на дурномъ счету въ военномъ министерствѣ; его высоко цѣнили за храбрость и боялись за прямоту.

-- Я не люблю людей, говорящихъ такъ громко, сказалъ однажды Наполеонъ;-- офицеръ долженъ возвышать голосъ только передавая приказанія своего начальника.

Однакожь, хотя Клодъ Ривьеръ въ глубинѣ сердца былъ пламеннымъ поклонникомъ свободы, которой 18-е брюмера отрѣзало крылья, онъ болѣе всего любилъ Францію и въ минуту кроваваго боя думалъ только объ одномъ -- о побѣдѣ надъ врагами.

Пламенный, страстный, 30 лѣтній Клодъ не любилъ никого, кромѣ свободы, пока, наконецъ, не увидалъ женщины, на которой ему суждено было жениться. Эта молодая дѣвушка, 24 лѣтъ, сирота, вела уединенную жизнь въ домѣ своего дяди въ улицѣ Почты.

Ея дядя послѣ бурной, политической дѣятельности, уединился въ своемъ большомъ домѣ и, окруженный книгами, проводилъ жизнь одиноко, не принимая никого, въ обществѣ трехъ людей: племянницы, которую онъ иногда заставлялъ читать вслухъ Дидро, стараго слуги и кухарки, акуратно слѣдившей за всѣми новинкими кулинарнаго искуства.

Господинъ Шамбаро, какъ его называли въ кварталѣ Эстропады, былъ нѣкогда членомъ Конвента и вышелъ здравымъ и невредимымъ изъ революціоннаго погрома. Подобно Сіесу, онъ могъ сказать: "я жилъ", но никто не могъ упрекнуть Сильвена Шамбаро хотя-бы въ минутной слабости. Твердый и рѣшительный, но относительно умѣренный, онъ никогда не служилъ диктатурамъ, а послѣ ихъ паденія объяснялъ ихъ судьбу безъ всякой злобы.

Это былъ мягкій, сосредоточенный, проницательный человѣкъ и, когда нужно, непреклонный. Догадываясь, что придетъ время, когда мечъ перерубитъ узелъ всѣхъ политическихъ преній, онъ старался освободить себя отъ тираніи слова, чтобъ избѣгнуть тираніи меча. Онъ не привѣтствовалъ государственнаго переворота въ фруктидорѣ, который поставилъ законодательное собраніе въ зависимость отъ солдатъ и противопоставилъ пушки Ожеро тому, что Барбе-Морбуа называлъ "нравственными орудіями закона". Когда появилась имперія, неизбѣжное послѣдствіе преторіанскихъ подвиговъ, Сильвенъ Шамбаро добровольно исчезъ съ политической сцены. Привыкнувъ жить въ Парижѣ съ 1789 года, онъ не могъ рѣшиться переѣхать на житье въ Лимузенъ, свою родину, и остался, если можно такъ выразиться, на полѣ брани. Онъ заперся въ своемъ домѣ, словно въ тюрьмѣ, и, имѣя маленькое состояніе, дозволявшее ему существовать безбѣдно, онъ предался литературнымъ занятіямъ и эпикурейскимъ наклонностямъ, побуждавшимъ его находить удовольствіе въ хорошемъ обѣдѣ.

При немъ жила его племянница Тереза, дочь его брата, умершаго въ очень молодыхъ лѣтахъ. Это была единственная женщина, которая появлялась въ комнатахъ бывшаго члена Конвента, вообще принимавшаго только политическихъ товарищей, преждевременно состарѣвшихся, блѣдныхъ, молчаливыхъ. Они являлись къ нему по временамъ, пожимали ему руку и исчезали серьезные, мрачные. Тереза задыхалась въ этой тяжелой атмосферѣ, среди пыльныхъ книгъ и въ постоянномъ обществѣ задумчиваго, очень рѣдко улыбавшагося дяди.

Пламенная, романтичная Тереза Шамбаро была воспитана своимъ дядей; она еще молодой дѣвушкой перечла съ жадностью всю его библіотеку. Философскія сочиненія и сатирическія сказки XVIII столѣтія, романы Руссо и ироническія страница Вольтера смѣшивались въ ея головѣ; она то восторгалась "Исповѣдью" Св. Августина, то "Признаніями" Жанъ-Жака. Слѣдствіемъ этого хаоса былъ недостатокъ умственнаго равновѣсія при пламенномъ воображеніи; вообще она отличалась болѣзненной склонностью къ крайностямъ.

Она была очень мечтательна. Часто дядя заставалъ ее одну въ саду съ заплаканными глазами, устремленными безсознательно въ пространство. При малѣйшемъ прикосновеніи она вздрагивала, какъ-бы очнувшись отъ изступленія, и то краснѣла, то блѣднѣла, точно виноватая.

-- Чортъ-бы побралъ романы, думалъ Шамбаро: -- эта чепуха сводитъ ее съ ума.

Въ сущности Тереза была меланхолична, задумчива, грустно улыбалась и выступала апатичной походкой только благодаря томившей ее скукѣ. Жизнь ея была тяжелая. Ея горизонтъ ограничивался высокимъ заборомъ сада и четырьмя стѣнами ея комнаты; она цѣлые часы сидѣла у окна, смотря на весело летавшихъ пташекъ и завидуя ихъ свободѣ. "Какъ, должно быть, хорошо дышать за стѣнами этого стараго дома", часто думала она.

Парижъ, великій Парижъ, гудѣвшій въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея, былъ совершенно невѣдомымъ міромъ для Терезы; она слышала только отдаленное эхо его веселаго хохота въ дни радости и гнѣвныхъ криковъ въ дни бѣдствія. Она смутно помнила страшные часы, когда въ воздухѣ пахло порохомъ, вдали раздавались выстрѣлы, старая Жюли молилась гдѣ-нибудь въ углу, а Сильвенъ Шамбаро, блѣднѣе и мрачнѣе, чѣмъ обыкновенно, удалялся куда-то, но куда -- ей было неизвѣстно, быть можетъ, рисковать своей жизнью.

Къ этимъ грустнымъ воспоминаніямъ не присоединялось ничего веселаго; Тереза не знала въ своемъ дѣтствѣ тѣхъ маленькихъ радостей, которыя наполняютъ жизнь существа, бросающаго на міръ свой первый изумленный взглядъ. Во время консульства и въ первые мѣсяцы имперіи въ Парижѣ давалось много празднествъ, но Шамбаро строго воспрещалъ племянницѣ принимать въ нихъ участіе, даже въ качествѣ зрительницы.

-- Сегодня будетъ фейерверкъ, говорила иногда Жюли, давая почувствовать старику, что молодая дѣвушка скучала въ своемъ уединеніи.

-- Фейерверкъ? отвѣчалъ Шамбаро:-- ну такъ что-жь! Пусть клевреты господина Бонапарта восхищаются потѣшными огнями, а мы останемся дома.

-- Вы -- какъ хотите, а молодая дѣвушка...

-- Тереза -- моя племянница и должна раздѣлять мои мнѣнія и ненависть. Смотрите, Жюли, не учите ее считать мой домъ тюрьмою.

-- Чортъ возьми! отвѣчала Жюли,-- вы хорошо сдѣлали, что не женились. Ваша жена не была-бы счастлива, бѣдняжка.

-- Моя жена! Пожалуйста не болтайте вздора. Понимаете?

-- Понимаю, отвѣчала кухарка, и на этомъ разговоръ прекращался.

Когда кто-нибудь при Шамбаро разсказывалъ о свадьбѣ или любовныхъ похожденіяхъ, онъ насупливалъ брови и гнѣвно щелкалъ языкомъ.

-- Вы вѣдь знаете, Жюли, повторялъ постоянно Плантадъ, исполнявшій въ домѣ обязанности привратника, садовника и камердинера,-- что никогда не надо говорить о женщинахъ "гражданину" Шамбаро.

Плантадъ называлъ члена Конвента по прежнему республиканскому обычаю.

-- Точно женщины такъ отвратительны! восклицала Жюли, съ жаромъ защищая свой полъ.

-- У всякаго свой вкусъ и антипатіи.

-- Вѣроятно, г. Шамбаро много вынесъ отъ какой нибудь подлой женщины. Вы его знаете дольше меня, Плантадъ, и оба вы изъ одного города... Вы должны знать...

-- Я ничего не знаю, отвѣчалъ Плантадъ.

Разговоръ всегда на этомъ оканчивался, но Жюли постоянно его возобновляла, въ надеждѣ поймать врасплохъ Плантада. Она догадывалась, что въ жизни Сильвена Шамбаро была какая-то тайна, и, побуждаемая женскимъ инстинктомъ, она чувствовала, что Плантадъ зналъ эту тайну, но онъ былъ безмолвенъ, какъ могила, а когда она ужь очень приставала, онъ отвѣчалъ рѣзко:

-- Шамбаро не исповѣдывался мнѣ въ грѣхахъ своей юности.

-- Какъ-бы то ни было, продолжала Жюли,-- скрываетъ-ли онъ отъ насъ что-нибудь или нѣтъ, но Тереза ведетъ жизнь очень непріятную и г. Шамбаро, кажется, не подозрѣваетъ, что можетъ сдѣлать молодая дѣвушка отъ скуки. Господи! насъ всѣхъ губятъ рѣшетки и замки. Нельзя держать хорошенькую, молодую дѣвушку взаперти, какъ монахиню въ обители.

Жюли не ошибалась. По временамъ большіе, черные глаза Терезы поражали страннымъ блескомъ. Молодой дѣвушкѣ хотѣлось, чтобъ ею восхищались; она сознавала, что можетъ вызвать восторгъ; жажда свободы душила ее и какъ винные пары отуманивала ея голову. Она часто закрывала глаза и погружалась въ мечтанія. Ей казалось, что красивый незнакомецъ, въ длинномъ плащѣ, стучится въ дверь, подходитъ къ ней и, нѣжно нашептывая пламенныя слова любви, беретъ ее на руки и уноситъ... Куда? Ей было все равно. Ей казалось, что она несется съ нимъ на быстромъ конѣ, что она чувствуетъ ночной вѣтерокъ, играющій ея волосами, и нѣжное, теплое дыханіе незнакомца, лобызающаго ея щеки. Какое опьяняющее блаженство! Но, поднявъ глаза, она видѣла передъ собою Сильвена Шамбаро, читавшаго какую-нибудь старинную книгу или дѣлавшаго замѣтки на листѣ бумаги, насвистывая пѣсню. Тогда Тереза вставала со стула и, отправившись въ свою комнату, долго плакала.

Она находилась въ подобномъ странномъ настроеніи, когда увидала Клода Ривьера. Онъ только-что вышелъ въ отставку. По порученію полковника Удэ, онъ явился къ бывшему члену Конвента за совѣтомъ насчетъ своевременности политическаго движенія, но бесѣда привела канитапа Ривьера къ тому убѣжденію, что онъ долженъ дѣйствовать одинъ. Сильвенъ Шамбаро не сочувствовалъ заговорамъ.

-- Плохая это борьба, говорилъ онъ,-- заговорщики играютъ только въ руку полиціи.

Но проникнувъ въ уединенное жилище старика, Клодъ увидалъ Терезу, и этого было довольно, чтобъ возбудить въ немъ желаніе снова, туда возвратиться. Что касается молодой дѣвушки, она смутилась отъ пламеннаго взгляда капитана. Въ первый разъ на нее смотрѣли такимъ образомъ. Съ этой минуты ея неопредѣленныя мечтанія воплотились въ живой образъ и призракъ любви олицетворялся въ извѣстной личности.

Суровый, но невольно внушающій сочувствіе, гордый, но добрый, Клодъ Ривьеръ былъ вполнѣ достоинъ любви женщины. Тереза отличалась непреодолимой прелестью. Она наслѣдовала отъ своей матери-гречанки -- на которой женился ея отецъ, Жерменъ Шамбаро, страстный морякъ, во время своихъ путешествій,-- матовый, восточный цвѣтъ лица и томную грацію креолки. Прямой, безукоризненный профиль, античный носъ, большіе, бархатные глаза, въ глубинѣ которыхъ скрывалось пламя, полныя щеки, красныя, толстыя губы, жадно вдыхавшія въ себя жизнь, изящныя ноздри, дрожавшія отъ всякаго малѣйшаго ощущенія, прекрасная шея, роскошныя плечи, величественная осанка,-- все придавало ей красоту богини, которая достойна восхищенія. Грустная меланхолія преклоняла ея гордое, высокое чело, окаймленное роскошными черными волосами.

Эта смѣлая красота, смягчавшаяся, однакожь, невѣдомой, безпричинной грустью, смутила Клода Ривьера и побѣдила его скорѣе, чѣмъ плѣнила, хотя къ своей скульптурной красотѣ Тереза присоединяла дѣтскую граціозность и какую-то непреодолимую прелесть. Гордый капитанъ сказалъ себѣ, что эта женщина была идеальной подругой жизни. Дѣлить съ нею всѣ радости и надежды, искать въ ней утѣшенія въ минуты горя, идти съ нею рука объ руку,-- какое счастье, какое блаженство! Онъ уже пламенно обожзлъ Терезу, когда молодая дѣвушка еще спрашивала себя: полюблю-ли я его?

Но когда Сильвенъ Шамбаро спросилъ ее: согласна-ли она сдѣлаться женою капитана Ривьера, она едва не расплакалась отъ радости. Ей казалось, что передъ нею широко растворили двери темницы.

-- Я согласна, отвѣчала она рѣшительно.

Шамбаро увѣдомилъ Клода о счастливомъ результатѣ своихъ переговоровъ и онъ явился къ невѣстѣ блѣдный, взволнованный, вмѣстѣ съ своимъ отцомъ, который для этого торжественнаго случая надѣлъ свой голубой фракъ и бѣлыя перчатки.

-- Я никогда не разставался съ черной одеждой со времени смерти твоей матери, сказалъ онъ сыну,-- но нельзя говорить о свадьбѣ въ траурѣ. Вотъ я и надѣлъ голубой фракъ небеснаго цвѣта. Пусть это принесетъ тебѣ счастье, мой милый Клодъ.

Впродолженіи мѣсяца домъ въ улицѣ Почты былъ очень оживленъ. Жюли выбивалась изъ силъ, чтобы отличиться изысканными блюдами къ обѣду. Тереза сіяла и только одинъ ея дядя казался мрачнымъ.

-- Не можетъ быть, чтобъ его безпокоило приданое, говорила Жюли Плантаду:-- у Терезы отцовское состояніе и ея замужество никому не причинитъ расхода.

-- А почему-же гражданина Шамбаро могутъ только тревожить деньги? спросилъ Плантадъ.

-- А если не деньги, такъ что-же, гражданинъ Плантадъ?

Плантадъ улыбнулся слову "гражданинъ", которое напомин.ало ему старину, но ничего не отвѣчалъ и вопросъ Жюли остался нерѣшеннымъ.

Свадьба была торжественно отпразднована. Во все время параднаго обѣда Клодъ не спускалъ глазъ съ Терезы, плѣнительно-прелестной въ бѣломъ вѣнчальномъ платьѣ. Онъ бросалъ на нее нѣжные, умоляющіе взоры, а она отвѣчала пламенными, огневыми взглядами. Ихъ мысли также были далеко не одинаковы. "Наконецъ-то я буду счастливъ", думалъ Клодъ. "Наконецъ-то я буду свободна", думала Тереза. За десертомъ старикъ Ривьеръ вздумалъ пропѣть свадебную пѣсню, но на первой строфѣ остановился: слезы душили его. Онъ вспомнилъ, что эту самую пѣсню пѣли въ день его свадьбы съ Сюзетой.

-- Ну, ну, сказалъ Шамбаро,-- развѣ можно плакать въ такой счастливый день?

Клодъ всецѣло предался семейному счастью, забывая свои разочарованія, разбитую карьеру и перенесенныя испытанія. Онъ весь, сердцемъ и душою принадлежалъ женѣ, которую съ каждымъ днемъ любилъ все болѣе и болѣе. Онъ какъ-бы помолодѣлъ и на загорѣломъ лицѣ мужественнаго воина играла добрая, чистосердечная улыбка влюбленнаго двадцатилѣтняго юноши. Нѣжный, преданный и довѣрчивый, Клодъ думалъ, что жена попинала его, и по спрашивалъ даже себя, любила-ли она его, такъ вполнѣ онъ былъ поглощенъ своей собственной любовью, которая царила-бы одна въ его сердцѣ, если-бъ тамъ еще не пылала другая любовь -- къ свободѣ.

Тереза однажды назвала свободу своей соперницей. Она улыбнулась, произнося эти слова, но улыбка эта была странная, зловѣщая. Ей казалось, что каждый часъ, отданный Клодомъ своему долгу, былъ похищенъ у любви, которая принадлежала всецѣло Терезѣ. Выйдя замужъ двадцати-четырехъ лѣтъ, послѣ всевозможныхъ чтеній и размышленій, Тереза требовала, чтобъ ея мужъ не думалъ ни о чемъ, кромѣ нея, чтобъ ея имя и образъ были вѣчно присущи въ мысляхъ Клода.

-- Но я только о тебѣ и думаю, моя Тереза, говорилъ онъ; -- поставь меня теперь во главѣ моихъ драгунъ -- и я повелъ-бы ихъ въ атаку съ твоимъ именемъ въ устахъ. Вездѣ ты, твой взглядъ, твоя улыбка сопровождаютъ меня.

Клодъ не говорилъ Терезѣ о политической цѣли, къ которой онъ стремился, но она ее отгадывала. Мало-по-малу ея мысли насчетъ мужа измѣнились; сначала она восхищалась его храбростью и вѣрностью своему знамени, а потомъ стала упрекать его за излишнюю преданность своей идеѣ. Тереза была самолюбива и безмолвно сожалѣла, что Клодъ Ривьеръ не могъ болѣе возвышаться по службѣ. Она желала-бы, чтобъ онъ сдѣлался генераломъ, а быть можетъ маршаломъ, подобно многимъ другимъ. Къ чему были всѣ эти тайныя собранія, подробности которыхъ она могла-бы разузнать, такъ-какъ они происходили подъ ея кровомъ? Клодъ казался ей прежде героемъ, а теперь она считала себя жертвою. Она спрашивала, чего хотѣлъ этотъ человѣкъ и по какому праву онъ жертвовалъ ею ради своихъ грезъ, и какихъ еще грезъ!

Она находила въ немъ ту самую суровость, однакожь, легко смягчавшуюся, которая такъ угнетала се въ домѣ ея дяди. Она считала свободу, этого кумира Клода, своей опасной соперницей, и ей казалось оскорбительнымъ, что только половина его сердца принадлежала ей. Если женщина не раздѣляетъ всѣхъ вѣрованій своего мужа, то она готова ненавидѣть все, что ей непонятно или что она отрицаетъ. Въ ея глазахъ преданность идеѣ все равно, что любовь къ соперницѣ.

Тереза ревновала Клода Ривьера къ его дѣлу, а онъ не замѣчалъ, какія глубокія, хотя неуловимыя перемѣны происходили въ умѣ молодой женнины. Другой, болѣе проницательный, не столь ослѣпленный любовью и не столь занятый дѣломъ, составлявшимъ всю цѣль ею жизни, конечно, замѣтилъ-бы по взглядамъ Терезы, то насмѣшливыхъ, то глубокимъ и неопредѣленнымъ, и по меланхоліи, часто омрачавшей ея великолѣпное греческое лицо, что подъ холодной оболочкой этой мраморной статуи пылалъ огонь.

Клодъ Ривьеръ ничего не видѣлъ, ничего не отгадывалъ. Онъ былъ убѣжденъ, что жена любила его, потому что онъ любилъ ее, и предался ей всѣмъ существомъ, а главное потому, что онъ былъ человѣкъ честный, благородный, довѣрчивый.

Такимъ образомъ, роковыя письма, которыя онъ прочелъ въ кабинетѣ Фуше, поразили его какъ-бы громомъ. Онъ едва не упалъ мертвый къ ногамъ министра. Но бываютъ страданія, которыя доводятъ человѣка до смерти не вдругъ, а мало-по-малу, или, лучше сказать, бываютъ мужественныя сердца, переносящія, не дрогнувъ, ужасныя страданія. Для капитана это тяжелое испытаніе было новой раной, самой глубокой, мучительной и страшной изъ всѣхъ ранъ.

ГЛАВА III.
Въ тюрьмѣ.

Очутившись въ пустой комнатѣ, которую ему отвели въ тюрьмѣ, Клодъ Ривьеръ предался вполнѣ своему гнѣву. Долго повторялъ онъ одно слово: "низкая" и одно имя: "Тереза", злобно ударяя кулакомъ по деревянному столу. Потомъ лихорадочное раздраженіе замѣнилось какой-то странной апатіей и мало-по-малу въ душѣ его возникло то могучее чувство сомнѣнія, которое грызетъ человѣка въ счастьи и, напротивъ, утѣшаетъ въ горѣ. Какой-то внутренній голосъ шепталъ ему:

-- А если это неправда?

Но развѣ онъ не читалъ, не держалъ въ рукахъ письмо Терезы, благосклонно принимавшей увѣренія въ любви другого человѣка? Развѣ Фуше не утверждалъ, что жены капитана не было дома во время обыска?

Но что-же? Развѣ Фуше не могъ солгать? Были-ли эти письма дѣйствительно найдены у Терезы? Не приписывали-ли честной, обожаемой имъ женщинѣ преступленіе другой? Не была-ли это полицейская западня? Не хотѣли-ли заставить человѣка проговориться, подвергая его нравственной пыткѣ? Все это было возможно.

Въ минуту отчаянія въ голову входятъ самыя дикія мысли, самыя невозможныя илюзіи. Уму, также какъ и глазамъ, представляются миражи. Утопающій хватается за соломенку и малѣйшій проблескъ надежды убѣждаетъ несчастнаго въ несомнѣнномъ спасеніи. а

Поэтому были минуты, даже часы, въ которые капитанъ, забывая неумолимую дѣйствительность, твердо вѣрилъ, что все имъ видѣнное и осязаемое было ничто иное, какъ мечта, ложь, обманъ хитраго полицейскаго. Фуше останется съ носомъ. Чтоже касается до обвиненія въ заговорѣ, то Клодъ Ривьеръ объ этомъ очень мало думалъ. Онъ всегда готовъ былъ рисковать жизнію, но не желалъ жертвовать ни своимъ семейнымъ ситьемъ, ни своей честью. Однако, эти мгновенія безумной илюзіи продолжались не долго и наступали тѣмъ рѣже, чѣмъ Ривьеръ глубже обдумывалъ все случившееся. Какъ можно было сомнѣваться послѣ того, что онъ прочелъ? Не призналъ-ли онъ почерка одного изъ своихъ товарищей, увы! друзей? Его позоръ былъ вполнѣ доказанъ, неопровержимъ. Этотъ вѣроломный злодѣй выждалъ той минуты, когда капитанъ, одинъ изъ вожаковъ и казначей, былъ всецѣло занятъ заговоромъ, и добился тогда у Терезы тайнаго свиданія. Но кто-же былъ этотъ человѣкъ? Кто былъ соучастникомъ въ вѣроломствѣ нтой женщины? Чью грудь жаждалъ капитанъ пронзить своей шпагой, цѣною собственной жизни?

Это былъ человѣкъ, котораго Ривьеръ любилъ и глубоко уважалъ,-- итальянскій дворянинъ, отправившійся нѣкогда изъ Неаполя съ парфенопейскимъ контингентомъ и достигшій чина капитана въ одномъ изъ французскихъ линейныхъ полковъ. Высокаго роста, широкоплечій, съ гордо-закинутой головой, черными вьющимися волосами, капитанъ Агостино Чіампи, маркизъ Олона, былъ-бы совершеннымъ типомъ мужской красоты, если-бъ безпокойный, дикій взглядъ не лишалъ его лица того человѣческаго выраженія, которое такъ-же необходимо для лица, какъ свѣтъ для пейзажа.

До вступленія въ военную службу Агостино былъ однимъ изъ самыхъ вліятельныхъ либераловъ Неаполя и, несмотря на аристократическое происхожденіе, предложилъ свои услуги парфенопейской республикѣ. Ему было тогда двадцать четыре года. При возвращеніи, въ 1799 году, Фердинанда IV и королевы Каролины въ Неаполь, Агостино Чіампи едва не былъ преданъ смерти вмѣстѣ съ несчастнымъ адмираломъ Карачіоли, на трупъ котораго любовалась леди Гамильтонъ,--когда онъ висѣлъ на реяхъ адмиральскаго корабля. Но маркизу удалось скрыться, оставивъ въ Неаполѣ единственную сестру, почти ребенка, на попеченіи старой гувернантки и думая только о спасеніи своей жизни; онъ обратился къ Франціи съ просьбой дать ему право проливать кровь за нее.

Итальянскій маркизъ и воинъ имперіи, Агостино громко хвалился что онъ республиканецъ. Къ тому-же его убѣжденія были тольковяѣшнія и онъ охотно отказался-бы отъ нихъ для повышенія по службѣ. Въ глубинѣ души онъ сожалѣлъ, что такъ легкомысленно скомпрометировалъ себя въ 1798 году ради неаполитанской республики, которая окончилась возвращеніемъ короля и преслѣдованіемъ либераловъ. Но что-же было дѣлать! Онъ надѣялся достигнуть власти въ смутную эпоху, и теперь нельзя было воротить прошедшаго; поэтому онъ продолжалъ рисоваться, присвоивая себѣ мнѣнія, которыхъ нисколько не раздѣлялъ.

Если-бы имперія дала ему быстрое повышеніе, то Чіампи служилъ-бы ей, какъ истый царедворецъ, но потому-ли, что въ императорской арміи онъ находился на дурномъ счету, благодаря его прошедшему, или по случайной неудачѣ маркизъ не подвигался по службѣ такъ скоро, какъ онъ надѣялся. Къ томуже бивуачная жизнь начинала ему надоѣдать. Безъ всякаго сомнѣнія, онъ сожалѣлъ о томъ, что, бросивъ вѣрную добычу, погнался за тѣнью, и часто размышлялъ, что если-бы несчастная звѣзда не увлекла его на службу парфенопейской республикѣ, онъ въ настоящее время занималъ-бы блестящее мѣсто при неаполитанскомъ дворѣ, обожаемый женщинами, чтимый мужчинами, любимецъ короля или королевы, счастливый и богатый, вмѣсто того, чтобъ мѣсить грязь на поляхъ сраженій и грустно спрашивать себя, который изъ приближенныхъ Маріи-Каролины пользуется конфискованными помѣстьями маркизовъ Олона.

Разочарованіе, досада, желаніе заглушить свое неудовлетворенное самолюбіе и, по всей вѣроятности, надежда положить конецъ скучной, тягостной жизни побудили Агостино Чіампи вступить въ тайное общество, членомъ котораго былъ Клодъ Ривьеръ.

Клодъ видѣлъ маркиза подъ непріятельскимъ огнемъ и былъ убѣжденъ не только въ его храбрости, но и въ искренности его убѣжденій. Поэтому онъ настоялъ въ тайномъ комитетѣ общества, въ которомъ душою былъ полковникъ Удэ, на принятіи въ члены Чіампи.

-- Бываютъ минуты, когда можно сразу узнать человѣка, говорилъ онъ строгимъ судьямъ, разсматривавшимъ кандидатуру итальянца;-- прежде, чѣмъ поступить въ драгуны, я служилъ въ пѣхотѣ вмѣстѣ съ капитаномъ Чіампи и видалъ его въ дѣлѣ. Однажды онъ подъ огнемъ австрійцевъ, съ помощью одного сапера, настлалъ доски на разоренный врагомъ мостъ, по которому потомъ прошла его рота. Солдаты шли одинъ за другимъ, согнувшись, и многіе изъ нихъ пали мертвыми. Только одинъ Чіампи во все время перехода войска стоялъ на мосту, гордо поднявъ голову и скрестивъ руки. Это человѣкъ.

Такимъ образомъ, капитанъ Чіампи былъ принятъ въ тайное военное общество и выказалъ тамъ быстрый умъ, презрѣніе къ смерти и жажду успѣха. По волѣ судьбы онъ долженъ былъ остаться въ Парижѣ для излеченія раны, когда его полкъ отправился на Дунай, и самъ Клодъ Ривьеръ пригласилъ его принимать участіе въ собраніяхъ, происходившихъ въ его домѣ.

Вспоминая въ тюрьмѣ тотъ вечеръ, когда маркизъ впервые познакомился съ его женою, Ривыръ бѣшено сжималъ кулаки.

"Я самъ, думалъ онъ,-- представилъ этого человѣка Терезѣ, самъ ввелъ его въ свой домъ. Дуракъ! Олухъ! Безумецъ! "

И онъ шагалъ взадъ и впередъ по своей кельѣ, вспоминая многое, что прежде вовсе не обращало на себя его вниманія. Какъ часто онъ замѣчалъ въ Терезѣ непонятное волненіе, странную задумчивость, безпричинную грусть и ничѣмъ не объяснимую молчаливость!

-- Она думала о немъ! Она надѣялась его увидѣть. Я говорилъ ей о своей пламенной любви, а она съ безпокойствомъ спрашивала себя: придетъ-ли онъ?

И Ривьеръ въ лихорадочномъ волненіи прижималъ свои горящіе виски къ холодной, желѣзной рѣшеткѣ окна. Онъ старался отгадать, какимъ образомъ могла пасть такъ низко обожаемая имъ женщина. Значитъ, она была несчастлива и онъ недостаточно ее любилъ! Какой-же чарующей силой обладалъ итальянецъ, похитившій у него счастье и честь?

На всѣ эти вопросы Клодъ Ривьеръ отвѣчалъ однимъ отчаяннымъ восклицаніемъ:

-- Не все-ли мнѣ равно!

Достовѣрно было только его невознаградимое горе и низкое вѣроломство жены и друга. Кто былъ болѣе виновенъ изъ нихъ двухъ? Онъ даже не старался этого опредѣлить. Онъ желалъ только отомстить имъ обоимъ и подвергнуть ихъ жестокой карѣ.

Его кровь приливала къ головѣ при мысли о мщеніи. Человѣкъ, похитившій у него счастье и нанесшій ему самое страшное, самое гнусное оскорбленіе, былъ еще живъ! Какой ужасный сонъ! Неимовѣрныхъ усилій стоило ему отогнать отъ себя одолѣвавшія его роковыя мысли.

-- Отчего не убить этого человѣка? шепталъ ему какой-то ироническій голосъ.-- Отчего не отомстить? Тебѣ это возможно!

Клодъ Ривьеръ дѣйствительно могъ отомстить своему сопернику. Предложеніе Фуше приходило ему на память по сту разъ въ день. Отъ него зависѣло получить свободу. Нѣсколькихъ словъ министру было-бы достаточно, чтобъ отворить двери темницы, и тогда онъ могъ-бы броситься на красиваго итальянца и соучастницу его вѣроломства со всею неумолимой силой слѣпого правосудія. Но когда эта простая мысль мелькала въ головѣ капитана, онъ краснѣлъ и презиралъ себя, словно совершилъ что-нибудь гнусное.

-- Предать человѣка изъ-за личной мести! Какой позоръ!

И онъ хватался рукою за сердце, какъ-бы желая заглушить его біеніе; потомъ онъ ногтями впивался въ свою грудь, подобно тому, какъ религіозные фанатики предавали себя истязаніямъ, чтобъ предохранить отъ соблазна.

Иногда, онъ гордо поднималъ голову и утѣшалъ себя мыслью, что, по крайней мѣрѣ, никакая бумага, найденная у него, никакой слѣдъ не выдалъ ни одного изъ людей, подготовлявшихъ переворотъ,-- предпріятіе, которое должно было увѣнчаться успѣхомъ. Только онъ одинъ изъ всѣхъ заговорщиковъ былъ арестованъ, а имена другихъ составляли тайну. Удэ, настоящій глава заговора, сражался подъ Ваграмомъ и его соучастники могли, конечно, дождаться его возвращенія прежде, чѣмъ начать наступательныя дѣйствія. Императорская полиція имѣла въ своихъ рукахъ Клода Ривьера и болѣе ничего.

-- Разстрѣляютъ одного человѣка, вотъ и все! думалъ капитанъ;-- но этотъ человѣкъ ни словомъ, ни знакомъ не выдастъ своихъ товарищей.

Клодъ Ривьеръ вспоминалъ съ удовольствіемъ, что наканунѣ своего ареста, онъ передалъ одному изъ филадельфовъ, носившему мня Вара, всю казну этого военнаго массонскаго общества.

За сутки до обыска полиціи у капитана находилась значительная сумма, въ 300,000 фр., разными денежными знаками, банковыми билетами и т. д. По счастливому случаю, полковникъ Тевено, прозванный Варомъ, явился въ этотъ день къ Клоду Ривьеру, и капитанъ, напомнивъ ему приказаніе Удэ не оставлять въ Парижѣ денегъ общества, а перевести ихъ въ Бордо, отдалъ ему весь хранившійся у него капиталъ.

"Слава-богу! думалъ Ривьеръ,-- добровольныя пожертвованія нашихъ товарищей не пойдутъ въ уплату агентамъ герцога Отрантскаго".

Эта мысль, по крайней мѣрѣ, хоть нѣсколько смягчила его скорбь, все болѣе и болѣе увеличивавшуюся при воспоминаніи о Терезѣ. Какъ онъ ни старался побороть себя и изгнать изъ головы этотъ роковой образъ, мысли его не имѣли другой цѣли и въ устахъ его не слышалось другого имени. Всѣ усилія этого человѣка, терзаемаго страшнымъ недугомъ, всѣ его судорожныя движенія только увеличивали его рану; повязка была снята и рана представлялась во всемъ своемъ отвратительномъ ужасѣ.

Фуше хорошо зналъ, что одиночество, которому онъ подвергъ Ривьера, было самымъ страшнымъ испытаніемъ. Узникъ, сидящій одинъ въ темницѣ и видящій постоянно передъ собою лезвее кинжала, конечно, кончитъ тѣмъ, что лишитъ себя жизни. Фуше на этомъ основаніи былъ вполнѣ убѣжденъ, что Ривьеръ поддастся соблазну выдти на свободу для мести.

Клодъ Ривьеръ могъ выйдти на свободу только выдавъ товарищей, но, разсуждалъ герцогъ Отрантскій, чего не дѣлали люди, предаваясь своимъ страстямъ?

-- Я желалъ-бы видѣть, бормоталъ онъ про-себя,-- какъ колебался-бы Отелло, имѣя возможность поразить дѣйствительно виновныхъ, Кассіо и Дездемону!.. Теперь, конечно, размышленіе посбило упрямство капитана.

Послѣ нѣсколькихъ дней подобнаго испытанія Фуше приказалъ привести къ себѣ Клода Ривьера.

-- Вы рѣшились, капитанъ? спросилъ онъ.

-- На что?

-- Я надѣюсь, что вы забыли обо всѣхъ постороннихъ и подумали только о себѣ.

Ривьеръ поблѣднѣлъ и ничего не отвѣчалъ.

-- Ну что-же? спросилъ министръ.

-- Я вамъ сказалъ уже, что вы ничего не добьетесь отъ меня. Вы можете приказать отвести меня обратно въ тюрьму.

-- Капитанъ! произнесъ Фуше,-- вамъ остается еще очень немного часовъ на размышленіе. До сихъ поръ я былъ вашимъ слѣдственнымъ судьей, но предупреждаю васъ, что съ завтрашняго дня ваше дѣло пойдетъ установленнымъ законнымъ порядкомъ.

-- Я ничего болѣе не требую, какъ исполненія закона, отвѣчалъ Ривьеръ.

-- О! я знаю, что вы человѣкъ храбрый и что васъ ничѣмъ не запугаешь. Поэтому я и стирался васъ урезонить, но, право, съ вашей стороны сумасшествіе колебаться, когда дѣло идетъ о выходѣ изъ тюрьмы и о мести подлецу, вѣроломно нарушившему ваше довѣріе.

-- Если одинъ человѣкъ оказался вѣроломнымъ измѣнникомъ, то это не причина другому сдѣлать подлость.

-- Конечно, нѣтъ. Но я вамъ никогда не совѣтовалъ ничего низкаго, а только предлагалъ искусную уловку.

-- Я не понимаю вашихъ тонкостей.

-- Что-же, вы полагаете, воскликнулъ Фуше съ улыбкой,-- мы очень нуждаемся въ вашемъ показаніи, чтобъ знать филадельфовъ? Вѣрьте, капитанъ, мы ихъ знаемъ всѣхъ, или почти всѣхъ, наизусть.

-- Такъ зачѣмъ-же вы меня спрашиваете?

-- А! Вы сомнѣваетесь въ моихъ словахъ? Хорошо. Хотите, я вамъ назову главу вашего общества, и по только его имя, но и чинъ?

-- Любопытно узнать, замѣтилъ Ривьеръ.

-- Человѣкъ, держащій въ своихъ рукахъ всѣ нити вашей политической интриги, называется Жанъ-Жакъ Удэ!

Клодъ Ривьеръ невольно вздрогнулъ.

-- Удэ! повторилъ онъ съ замѣтнымъ волненіемъ и подумалъ: "Удэ погибъ!"

-- Впрочемъ, Удэ болѣе не опасенъ, продолжалъ Фуше:-- онъ умеръ.

-- Умеръ! воскликнулъ капитанъ, блѣднѣя еще болѣе и говоря едва внятно отъ волненія.

-- Онъ умеръ въ ваграмской битвѣ, на другой день послѣ пожалованія его въ бригадные генералы.

-- Онъ убитъ непріятелемъ, произнесъ Ривьеръ послѣ минутнаго молчанія:-- счастливецъ, онъ умеръ за отечество!

-- Ну, жаль, отвѣчалъ Фуше:-- л вижу, отъ васъ ничего не добьешься.

-- Ничего, господинъ министръ. Если вы знаете, что полковникъ Удэ былъ одинъ изъ нашихъ, то прикажите арестовать всѣхъ любившихъ и уважавшихъ его. Ихъ много и въ минуту опасности всѣ они стали-бы соучастниками въ подвигахъ этого героя.

-- Вы меня не понимаете, капитанъ, продолжалъ Фуше;-- повторяю, что свобода въ вашихъ рукахъ. Скажите нѣсколько именъ -- и вы свободны.

-- Я пріобрѣлъ всѣ свои отличія цѣною крови, какъ-же вы хотите, чтобъ я купилъ свободу цѣною чести?

-- Клянусь небомъ, вы геройски упрямы, капитанъ; но скажите одно имя, только одно.

-- Ни одного. Вы знаете мое имя, этого достаточно. Судите меня.

-- Но имя человѣка...

-- О комъ вы говорите? перебилъ его Ривьеръ.

-- О человѣкѣ, который написалъ прочтенныя вами письма.

-- О немъ? произнесъ капитанъ, почернѣвъ отъ злобы.

-- Этого-то вы, по крайней мѣрѣ, не пощадите.

-- Я не назову ни его, ни кого другого, отвѣчалъ Ривьеръ:-- одно имя можетъ навести васъ на слѣдъ всѣхъ остальныхъ. Вы ничего не узнаете. Прикажите, господинъ министръ, отвести меня въ тюрьму.

-- Хорошо. Вы благородны до упрямства, но, увѣряю васъ, я не бклъ-бы такъ разборчивъ въ дѣлѣ мести.

-- Я готовъ жизнь отдать, чтобы отомстить! воскликнулъ Ривьеръ, въ то время, какъ министръ позвалъ своихъ агентовъ и давалъ имъ приказанія.

Клодъ Ривьеръ мужественно сопротивлялся этимъ страшнымъ соблазнамъ, хотя онъ и безъ всякихъ намековъ Фуше видѣлъ передъ собою роковую картину мирнаго благоденствія Терезы и Агостино въ какомъ-нибудь уединенномъ уголкѣ Парижа. Эта картина представлялась ему во время разговора съ герцогомъ Отрантскимъ такъ-же ясно, какъ и въ его одинокомъ заточеніи въ тюремной кельѣ; но только очутившись снова одинъ, онъ вполнѣ предался своему отчаянію и съ какой-то грустной радостью отводилъ душу проклятіями, слезами и стонами.

Оскорбленный мужъ, обожавшій свою жену до безумія, сидѣлъ въ заточеніи за рѣшеткой тюрьмы, а она была на свободѣ и отдала свою любовь другому. Что можетъ сравниться съ пыткой вѣчно находиться подъ вліяніемъ одной и той-же мучительной идеи? Были минуты, когда Ривьеръ спрашивалъ себя, не сошелъ-ли онъ, дѣйствительно, съума. Голова его въ одно и тоже время была совершенна пуста и тяжела, какъ свинецъ.

Между тѣмъ, слова Фуше исполнились. Слѣдственный судья съ хладнокровіемъ и искуствомъ хирурга углублялъ его рану.

Ривьеръ подвергался безконечнымъ допросамъ и принужденъ былъ снова и снова видѣть проклятыя письма, читать ихъ и объяснять. Сколько разъ имъ овладѣвало безумное желаніе схватить эти письма и разорвать ихъ зубами! Къ тому-же Фуше соблюдалъ внѣшнее приличіе и былъ очень умѣренъ въ своихъ вопросахъ, а слѣдственный судья былъ, напротивъ, жестокъ, неумолимъ. Каждый изъ его вопросовъ казался капитану тѣмъ ужаснымъ клиномъ, который вбивали въ средніе вѣка подъ ногти несчастнымъ, подвергаемымъ пыткѣ. Онъ предпочелъ-бы смерть этому послѣднему испытанію.

Въ подобныя мучительныя минуты въ памяти его воскресали соблазнительныя предложенія Фуше. Онъ могъ однимъ ударомъ освободиться отъ этихъ терзавшихъ душу допросовъ и получить возможность немедленной мести. Онъ съумѣетъ отыскать убѣжище бѣглецовъ, которыхъ тщетно искала полиція. Съ какимъ жаднымъ наслажденіемъ вопьется онъ ногтями въ горло Чіампи и скажетъ, смотря ему прямо въ глаза: "ты подлецъ!"

И что долженъ былъ онъ сдѣлать для удовлетворенія своей страсти? Отказаться отъ политическихъ мечтаній, забыть, что онъ гражданинъ, и помнить только, что онъ оскорбленный мужъ и человѣкъ, переносившій ужасныя страданія и жаждавшій вымостить на палачѣ свои муки. Отчего-же нѣтъ? Развѣ спасеніе другихъ могло равняться съ его спасеніемъ, съ его счастьемъ, спокойствіемъ, любовью?

-- О, несчастный, несчастный! восклицалъ онъ съ отвращеніемъ къ самому себѣ послѣ подобныхъ минутъ слабости; -- неужели я стану такимъ-же. подлецомъ, какъ они!

Но бѣдный стоикъ любилъ глубоко, пламенно, какъ всякій, любящій разъ въ жизаи, и передъ его налившимися кровью глазами виталъ роковой образъ Терезы, улыбавшейся другому своими большими, бархатными глазами, простиравшей къ другому свои нѣжныя, маленькія ручки, отдававшей другому свою молодость и красоту, которыя сводили съума несчастнаго Ривьера.

-- Нѣтъ, бормоталъ онъ сквозь зубы,-- я никогда не думалъ, чтобъ человѣкъ могъ перенести такія страданія.

Блѣдный, исхудалый, уничтоженный подъ бременемъ нравственнаго недуга, нѣкогда цвѣтущій, гордый капитанъ Ривьеръ казался больнымъ, только-что вынесшимъ смертельную болѣзнь.

Однажды, сидя на скамейкѣ въ тюремномъ саду, съ поникшей головой и болтавшимися по сторонамъ руками, онъ вдругъ почувствовалъ, что кто-то прикоснулся къ его рукѣ и сунулъ въ нее бумажку, свернутую шарикомъ.

Ривьеръ машинально поднялъ голову.

Одинъ изъ тюремныхъ сторожей поспѣшно отходилъ отъ него, насвистывая какую-то пѣсню и небрежно смотря по сторонамъ.

"Что ему нужно?" подумалъ капитанъ и, развернувъ старательно сложенную бумажку, прочелъ съ изумленіемъ и неожиданной радостью слѣдующія слова, непонятныя всякому другому, но для него ясныя и краснорѣчивыя:

"Васъ переведутъ въ другую тюрьму. Не унывайте -- все къ лучшему. Воинъ альпійской арміи не дремлетъ. Вспомните Малый Сен-Бернаръ, адъютанта Шампіоно и вашего брата по оружію.

C."

-- Солиньякъ! воскликнулъ Ривьеръ,-- Солиньякъ въ Парижѣ! Солиньякъ дѣйствуетъ! Солиньякъ со мною! Я спасенъ! Агостино почувствуетъ всю тяжесть моей мести!

ГЛАВА IV.
Красавецъ Солиньякъ.

Во всей французской арміи не было ни одного солдата или офицера, который-бы не зналъ полковника Солиньяка, красавца-полковника, какъ называлъ его Наполеонъ, красавца-Солиньяка, какъ называли его женщины. Объ его военныхъ подвигахъ и любовныхъ похожденіяхъ говорили столько-же, сколько о романахъ баронесы Монтолье и графини Жанлисъ. Линдорфъ, герой "Каролины Лихтфслѣдъ", и Донъ-Санхо, горой "Альфонсины или материнская любовь", не возбуждали такого энтузіазма, какъ этотъ живой, романическій герой, портретъ котораго, въ полномъ мундирѣ, во главѣ гусарскаго эскадрона, продавался во всѣхъ магазинахъ. Красавецъ Солиньякъ, 28-ми лѣтъ, одолженъ былъ своимъ повышеніемъ только своей шпагѣ. Онъ считался самымъ молодымъ полковникомъ въ арміи, и когда его поздравляли съ блестящей карьерой, всегда отвѣчалъ:

-- Въ мои года многіе уже были генералами.

Происхожденіе красавца Солиньяка было таинственное и романичное. Одни, его друзья, говорили, что онъ сынъ принцесы, другіе, его враги, утверждали, что онъ сынъ пастуха. Одно было достовѣрно, что онъ носилъ имя того селенія въ Лимузенѣ, гдѣ онъ родился и воспитывался.

Высокаго роста, статный, съ гордымъ взглядомъ, веселой улыбкой, какъ-бы привлекающей богиню счастья, и съ маленькими бѣлокурыми усиками, приподнятыми къ верху по модѣ франтовъ временъ Людовика XIII, Ганри Солиньякъ былъ однимъ изъ тѣхъ искателей приключеній, которыхъ можно назвать баловнями ечастья. Давидъ въ своей знаменитой картинѣ "Коронація Наполеона" нарисовалъ много подобныхъ красавцевъ, съ могучими торсами и атлетическими формами, въ золоченыхъ мундирахъ. Солиньякъ командовалъ 1-мъ гусарскимъ полкомъ, знамениты нъ полкомъ Бершени, сохранившимъ свою славу со времени служенія въ этомъ полку первыхъ венгерцевъ, явившихся во Францію въ 1720 году. Великолѣпный въ своемъ гусарскомъ мундирѣ, который онъ охотно украшалъ, подобно Мюрату, богатымъ шитьемъ, красавецъ Солиньякъ всегда сосредоточивалъ на себѣ вниманіе Наполеона на большихъ парадахъ, когда 20,000 человѣкъ стояли неподвижно, безмолвно подъ его страшнымъ взглядомъ.

Наполеонъ не любилъ излишнихъ украшеній, но ему нравилась гордая манера, съ которой Солиньякъ носилъ свой роскошный мундиръ.

-- У васъ бальный костюмъ, полковникъ, сказалъ онъ однажды;-- но не дурно быть наряднымъ и казаться танцоромъ, когда вмѣсто музыки гремятъ непріятельскія пушки.

Солиньякъ былъ полковникомъ только нѣсколько мѣсяцевъ, но ему уже давно давали этотъ титулъ, потому-что въ сущности онъ командовалъ полкомъ еще подполковникомъ, а за Эслингенъ и Ваграмъ получилъ, наконецъ, это повышеніе.

-- Вы очень молоды для полковника, сказалъ императоръ; -- но всйна любитъ молодежь.

-- Ваше величество! отвѣчалъ Солиньякъ,-- сколько вамъ было лѣтъ, когда вы покорили Италію?

Наполеонъ улыбнулся и дружески кивнулъ головой Солиньяку.

Онъ уже хорошо его зналъ. Первые подвиги красавца были давно всѣмъ извѣстны. Въ восемьнадцать лѣтъ Солиньякъ покинулъ свою родину, гдѣ воспитывался у стараго пастора, принявшаго гражданскую присягу, и вмѣстѣ съ своимъ молочнымъ братомъ Марціаломъ Касторе, сыномъ мясника изъ Лиможа, отправился въ армію -- лучшій путь къ славѣ въ то время.

Хотя Солиньякъ никогда не зналъ своихъ родителей, но онъ все-же жилъ въ семействѣ. Домъ въ Солиньякѣ, гдѣ онъ росъ, принадлежалъ ему. Патеръ, воспитывавшій его, управлялъ этимъ домомъ, доставшимся молодому Солиньяку отъ неизвѣстнаго благодѣтеля, и революція до него не коснулась, такъ-какъ патеръ считался хорошимъ патріотомъ.

Къ тому-же революція не отличалась въ Лимузенѣ большой жестокостью. Самая вліятельная личность въ странѣ, маркиза Ригоди, даже не нашла нужнымъ эмигрировать. Эта старая дѣва, обожаемая во всемъ околодкѣ, приняла на себя воспитаніе Солиньяка, какъ говорили сосѣди, по добротѣ душевной, отдала его патеру и потомъ всегда сохранила нѣжную привязанность къ этому дѣтищу тайны и любви. Она жила часть года въ Лимузенѣ, а остальное время въ Парижѣ, гдѣ имѣла собственный домъ, въ которомъ иногда принимала полковника; она смотрѣла съ гордостью на успѣхи молодого Солиньяка, который 14 лѣтъ былъ помѣщенъ ею въ колегію въ Парижѣ для окончанія своего воспитанія, а когда, достигнувъ 18-лѣтняго возраста, онъ бросилъ учебныя занятія и опоясался солдатской саблей, маркиза Ригоди съ восторгомъ поцѣловала его въ лобъ и, пожелавъ ему блестящихъ успѣховъ на полѣ брани, замѣтила его наставнику съ характеристической грубостью аристократки XVIII вѣка:

-- Этотъ поганецъ сталъ человѣкомъ!

Добрыя пожеланія маркиза принесли счастье красавцу Солиньяку. Храбрый, образованный солдатъ, онъ скоро дослужился до офицерскихъ эполетъ и Шампіоне въ 1799 году взялъ его къ себѣ въ ординарцы. Каждый переходъ французской арміи былъ для Солиньяка покой ступенью по лѣстницѣ славы; каждое сраженіе означало для него новый чинъ. Однажды, во главѣ десяти гусаръ, онъ повторилъ подвиги героевъ Гомера и не только обратилъ въ бѣгство цѣлую роту кроатовъ, но и взялъ въ плѣнъ многихъ изъ нихъ. Въ его головѣ постоянно была одна только мысль: дѣйствовать, онъ повиновался одному лозунгу: впередъ!.. Въ битвѣ при Маренго онъ, уже въ чинѣ капитана, безъ устали водилъ въ атаку свой эскадронъ, чтобъ дать возможность дивизіи Дезе прибыть на поле битвы... Сегодня было четыре героя, говорили въ арміи вечеромъ послѣ побѣды: -- Дезе, Келерманъ, капитанъ Жюніакъ, 1-го гусарскаго полка, и капитанъ Солиньякъ, того-же полка". Штыки, пули и сабельные удары были какъ-бы безсильны противъ блестящаго мундира Солиньяка. Этотъ отважный смѣльчакъ во время перемирія вступилъ въ единоборство съ гусарскимъ офицеромъ арміи Вурмзера и въ виду всего войска пронзилъ его саблей, какъ древніе рыцари на поединкахъ. Онъ никогда не вызвалъ-бы на бой этого несчастнаго гусара, если-бы послѣдній, выведенный изъ терпѣнія постоянными разсказами о подвигахъ красавца Солиньяка. не прислалъ ему вызова.

-- Дуэли никогда не надо искать, но и нельзя отъ нея отказываться, говаривалъ Солиньякъ.-- Боже избави, чтобъ я кому-нибудь послалъ секундантовъ, но если они явятся ко мнѣ отъ другого лица, то, клянусь небомъ, отказа не встрѣтятъ.

Отличаясь удивительнымъ искуствомъ въ фехтованіи, онъ никогда не употреблялъ во зло этого преимущества, полагая, что лучше рисковать жизнью за отечество или за любимую женщину, чѣмъ за пустую ссору.

-- Самая блестящая дуэль, замѣчалъ онъ,-- никогда не будетъ хорошимъ поступкомъ.

Это не мѣшало ему, однако, любить опьяняющій пылъ битвы и запахъ пороха, дѣйствующій на легкія какъ гроза, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ былъ очень человѣченъ и его безумная храбрость не уничтожала его нѣжности.

При переходѣ французской арміи черезъ Малый Сен-Бернаръ онъ съ опасностью жизни бросился въ разселину, куда упалъ раненый пѣхотный офицеръ и, послѣ неимовѣрныхъ, геркулесовскихъ усилій, вытащилъ его и понесъ на своихъ плечахъ въ походный лазаретъ.

Этотъ раненый былъ капитанъ Ривьеръ.

Между ними возникла самая тѣсная дружба, хотя одинъ былъ серьезенъ и благоразуменъ, а другой кипятился изъ-за всего. Въ битвахъ бываютъ очень странныя встрѣчи и случайности. Солиньякъ на Маломъ Сен-Бернарѣ спасъ жизнь Клоду Ривьеру, а въ аустерлицкомъ сраженіи Солиньякъ былъ окруженъ казаками и непремѣнно погибъ-бы подъ ихъ пиками, если-бъ Ривьеръ съ своими драгунами, явившись на помощь, не обратилъ въ бѣгство непріятеля, причемъ былъ убитъ казакъ, пика котораго уже прикасалась къ лѣвому виску красавца Солиньяка.

Они называли себя братьями по оружію и посвятили другъ другу свою жизнь. Разъединенные случайностями похода и соединенные одной любовью къ родинѣ, они знали, что въ извѣстную минуту могли разсчитывать на взаимную преданность, самую пламенную, какая только мыслима на землѣ.

Солиньякъ, для котораго идеаломъ были дѣйствіе, движеніе, жизнь, не понималъ и не старался понять стремленій Клода Ривьера. Когда капитана удалили изъ службы и побудили вести глухую борьбу съ имперіей, Солиньякъ быль глубоко пораженъ. Ему казалось, что онъ самъ лишился эполетъ.

-- Армія теряетъ храбраго офицера, сказалъ онъ прямо Бернадоту.

-- Конечно, отвѣчалъ будущій шведскій король; -- но императоръ не любитъ недовольныхъ. Онъ всѣхъ подозрѣваетъ, даже меня. Будемъ сожалѣть о капитанѣ Ривьерѣ, вотъ и все.

-- И пожалѣемъ также императора, прибавилъ Солиньякъ.

Такимъ образомъ, красавецъ Солиньякъ позволялъ себѣ выражаться свободно въ такое время, когда царило общее безмолвіе, и Наполеонъ, позволявшій иногда своимъ воркунамъ такія замѣчанія, какія онъ не спустилъ-бы маршаламъ, прощалъ не разъ фантастическія выходки своего красавца-полковника. Напримѣръ, Солиньякъ, богатый и знатный по внѣшнему обращенію, завелъ въ своемъ полку музыку въ гораздо большемъ размѣрѣ, чѣмъ слѣдовало по правиламъ.

-- Зачѣмъ вы это сдѣлали, полковникъ? спросилъ императоръ.

-- Чтобъ съ большимъ блескомъ и шумомъ вступать въ завоеванные города, ваше величество.

На это нечего было отвѣчать. Императоръ только улыбнулся и красавецъ-полковникъ продолжалъ распоряжаться своимъ полкомъ по произволу, подобно тому, какъ нѣкогда графъ Бершени.

Впрочемъ, 1-й гусарскій полкъ содержался очень строго и былъ однимъ изъ самыхъ исправныхъ и блестящихъ полковъ всей арміи. Синіе доломаны солдатъ были пропитаны запахомъ пороха и на нихъ никогда не было замѣтно ни пылинки. Несмотря на строгое соблюденіе дисциплины, Солиньякъ былъ добръ и любимъ всѣми. Узнавъ, что кто-нибудь изъ его офицеровъ имѣлъ долги и могъ изъ-за глупости обезчестить имя полка, онъ молча платилъ деньги, и лучшей для него благодарностью была веселая улыбка спасеннаго офицера на ученьи и ловкій ударъ сабли на полѣ битвы.

Этотъ герой сраженій былъ также великолѣпнымъ героемъ въ романической области. Женщины играли важную роль въ его жизни. Еще въ чинѣ унтеръ-офицера красавецъ Солиньякъ дѣлалъ десять миль вскачь, чтобъ провести часокъ съ любимой женщиной и ни секунды не опаздывалъ на службу. Прекрасный кавалеристъ, онъ объѣзжалъ лошадей не хуже самаго искуснаго берейтора. Однажды на конномъ заводѣ Помпадуръ въ Лимузенѣ была бѣшеная лошадь, съ которой не могли справиться самые смѣлые наѣздники; она не терпѣла мундштука и ржала, какъ тигръ. Солиньякъ съ улыбкой отвѣчалъ всѣмъ, кто говорилъ ему объ этой лошади:

-- Я ее уломаю, клянусь честью Солиньяка!

Дѣйствительно, онъ поставилъ на своемъ и двѣнадцать часовъ не сходилъ съ бѣшеной лошади, пока она не была совершенно укрощена.

Смѣлый съ женщинами, но не переставая никогда быть приличнымъ человѣкомъ, этотъ аустерлицкій воинъ могъ-бы поспорить въ изящномъ обращеніи съ фонтенуаскимъ рыцаремъ, и умѣлъ сдерживать свою граціозную смѣлость въ извѣстной границѣ, за которой ужо начинается грубая дерзость.

Однажды, на большомъ балу въ Тюльери (это историческій фактъ), императрица Жозефина протянула ему руку въ перчаткѣ и Солиньякъ, вмѣсто того, чтобы ее поцѣловать, взялъ ее пальцами своей лѣвой руки, а правой почтительно обнажилъ бѣлую руку императрицы, опустивъ длинную, мягкую перчатку того времени, и тогда только съ изяществомъ Ришелье поцѣловалъ руку Жозефины выше кисти. Придворныя дамы переглянулись съ ужасомъ, ожидая гнѣвной вспышки, но Жозефина улыбнулась; онъ польстилъ женщинѣ въ императрицѣ, и красавецъ полковникъ продолжалъ быть по-прежнему самымъ независимымъ и счастливѣйшимъ изъ полковниковъ имперіи.

Однако, подъ легкомысленной и фантастической внѣшностью. Солиньякъ отличался серьезными достоинствами. Онъ былъ всей душой преданъ отечеству, дружбѣ, чести, и охотно пожертвовалъ-бы своей жизнью ради идеи или даннаго слова, ради искорененія неправды или утѣшенія скорби. Такимъ образомъ, капитанъ Ривьеръ имѣлъ полное право воскликнуть, что онъ спасенъ, когда за дѣло взялся красавецъ полковникъ.

Только по прибытіи въ Парижъ Солиньякъ узналъ объ арестѣ Клода Ривьера.

-- Онъ арестованъ! За что?

-- Онъ заговорщикъ, отвѣчали ему.

Солиньякъ не любилъ заговоровъ, но любилъ своихъ друзей.

Онъ хорошо зналъ, что Ривьеру грозило,-- двѣнадцать пуль у подножія трагической стѣны на Гренельской полянѣ. Какъ! Клода разстрѣляютъ? Такого человѣка, такую незапятнанную совѣсть, такое возвышенное сердце, такого храбраго солдата?

"Это немыслимо, думалъ Солиньякъ.-- Это было-бы страшное преступленіе. Можетъ быть, Ривьеръ съ своими идеями съумасшедшій, но увѣрять, что онъ заслужилъ смерти, оставаясь вѣрнымъ своимъ убѣжденіямъ,-- кровавая нелѣпость!"

Прежде всего онъ старался воспользоваться своимъ вліяніемъ для освобожденія Клода Ривьера. Тщетно увѣрялъ его Бернье, секретарь герцога Отрантскаго, что всѣ его усилія ни къ чему не поведутъ; Солиньякъ потребовалъ аудіенціи у министра, который принялъ его съ обычной учтивостью.

-- Вы, полковникъ, интересуетесь судьбою капитана?

-- Да, очень.

-- Такъ уговорите его нарушить свое молчаніе; это лучшее средство для его освобожденія.

Солиньякъ пожалъ плечами, а когда Фуше объяснилъ ему, что онъ разумѣлъ подъ словами "нарушить молчаніе", онъ воскликнулъ съ такой-же энергіей, какъ самъ Ривьеръ:

-- Онъ никогда этого не сдѣлаетъ!

-- Тѣмъ хуже: онъ погибшій человѣкъ.

Солиньякъ хотѣлъ было писать къ императору, у котораго онъ былъ въ большой милости, особенно теперь, когда привезъ въ Парижъ австрійскія знамена. Но наведя справки въ министерствѣ, онъ узналъ, что императоръ былъ взбѣшенъ противъ всѣхъ недовольныхъ въ арміи, а Бернадотъ ясно доказалъ ему, что Наполеонъ подозрительно смотрѣлъ даже на генераловъ, даже на Масену и герцога Понте-Корво; тогда Солиньякъ понялъ, что ему нечего было ждать отъ милосердія императора. Въ это время Савари былъ всемогущъ, а онъ постоянно высказывался въ пользу строгихъ мѣръ.

-- Но все-же нельзя дозволить разстрѣлять человѣка, которому я обязанъ жизнію, рѣшительно произнесъ Солиньякъ.

При этомъ онъ говорилъ себѣ, что судьба способствовала его цѣли, такъ-какъ его прислали изъ Вѣны въ Парижъ и, по случаю перемирія, онъ могъ не тотчасъ возвратиться въ свой полкъ, который остался въ завѣдываніи другого героя, Жюніака. "Еслибы я былъ суевѣренъ, думалъ красавецъ-полковникъ,-- то могъ-бы признать, что случайность руководитъ моими дѣйствіями".

Въ концѣ іюля, по истеченіи нѣсколькихъ недѣль со времени ареста Ривьера, Солиньякъ рѣшился, во что-бы то ни стало, освободить своего брата по оружію.

Онъ поселился на Монмартрскомъ бульварѣ, въ отелѣ Сен-Фирмена, и однажды, обсуждая свой планъ дѣйствія, вдругъ увидалъ передъ собою Марціала Касторе, его деньщика и товарища дѣтства, который поспѣшно вошелъ въ комнату, съ безпокойнымъ выраженіемъ лица, какъ человѣкъ, приносящій важную новость.

-- Полковникъ, васъ спрашиваютъ.

-- Кто?

-- Жанъ Ривьеръ. Онъ называетъ себя отцомъ капитана.

-- Проси.

Полковникъ говорилъ "ты" своему деньщику, что было совершенно естественно, но и деньщикъ нѣкогда говорилъ "ты" полковнику, когда они играли дѣтьми въ Солиньякѣ.

Солиньякъ и Касторе родились, по странному случаю, въ одинъ день; первый въ приходскихъ метрическихъ книгахъ былъ записанъ сыномъ неизвѣстныхъ родителей, а отецъ Касторе былъ мясникомъ въ Лиможѣ, а мать Фапшета Малинво; они представляли, стоя на различныхъ ступеняхъ арміи, образецъ исполненія своего долга.

Солдатъ повиновался съ удовольствіемъ, а полковникъ повелѣвалъ имъ очень мягко и нѣжно. Инстинктивная привязанность связывала сына мясника съ славнымъ баловнемъ судьбы, и если Касторе готовъ былъ отрубить себѣ руку по приказанію полковника, то Солиньякъ искренно любилъ и уважалъ его.

Не успѣлъ Касторе отворить двери, какъ Солиньякъ быстро пошелъ на встрѣчу своему гостю.

-- Я имѣю честь говорить съ полковникомъ Солиньякомъ? спросилъ старый торговецъ сукномъ, устремляя на хозяина глаза, потерявшіе свой блескъ отъ старости и потускнѣвшіе отъ постоянныхъ слезъ.

-- Да, господинъ Ривьеръ, отвѣчалъ полковникъ, протягивая ему руку;-- я догадываюсь, зачѣмъ вы посѣтили меня, и спѣшу васъ увѣрить, что я употреблю всѣ старанія для спасенія моего бѣднаго друга. Пожалуйста, присядьте.

Подобный пріемъ и благородное лицо Солиньяка придали мужества скромному старику. Дѣйствительно, Солиньякъ былъ какъ-бы рожденъ для того, чтобъ вселять къ себѣ довѣріе. Двадцати восьми лѣтъ, высокаго роста, хорошо сложенный, съ открытымъ лицомъ, полковникъ всегда сохранялъ довѣрчивую, привлекательную улыбку. Густые русые волосы, коротко-обстриженные на макушкѣ, осѣняли его широкій, мыслящій лобъ; лицо его было загорѣлое; подъ приподнятыми къ верху усами виднѣлись пунцовыя губы и блестящіе, бѣлые зубы. Небольшіе бакенбарды, по модѣ того времени, придавали этому молодому человѣку, полному силъ и граціи, поразительное сходство съ героями Ван-Дика.

Однако, въ немъ не было и тѣни фатовства. Онъ прямо и рѣшительно смотрѣлъ на всѣхъ и на все, не придавая своимъ нѣжнымъ, голубымъ глазамъ искуственно-сладкаго выраженія. Въ военномъ мундирѣ, онъ молодцевато сжималъ лѣвой рукой ефесъ сабли, не выставляя на показъ своихъ тонкихъ, длинныхъ пальцевъ. Въ статскомъ платьѣ, какъ въ настоящую минуту, онъ сохранялъ на-столько военную осанку, на-сколько это было необходимо, чтобъ не походить на свѣтскихъ франтовъ того времени. На немъ были круглый, утренній фракъ, замшевый жилетъ, казацкіе шаровары и блестящіе, высокіе сапоги.

Самая привлекательная черта этого человѣка заключалась въ добродушномъ, простомъ обращеніи, которое обнаруживалось при первомъ пожатіи руки, при первой улыбкѣ. Онъ невольно очаровывалъ всякаго непреодолимымъ блескомъ юности, здоровья и веселости; если-бы онъ жилъ въ тѣ времена, когда вѣрили въ чары, то его непремѣнно обвинили-бы въ принятіи какихъ-либо магическихъ зелій; но красавецъ Солиньякъ былъ одолженъ своей чарующей силой только благородному челу, откровенному взгляду, мощной рукѣ и мужественному сердцу.

Старикъ Ривьеръ боялся встрѣтить въ блестящемъ полковникѣ грубаго служаку и потому очень обрадовался, увидавъ передъ собою такого пріятнаго человѣка. Впрочемъ, если-бы Солиньякъ былъ-бы лютымъ тигромъ, то продавецъ сукна рискнулъ-бы помѣриться съ нимъ взглядами. Дѣло шло о свободѣ и жизни его сына, а достигнуть этой цѣли онъ готовъ былъ цѣною всякой опасности, даже смерти.

-- Полковникъ, сказалъ онъ, усаживаясь въ кресло и приступая къ дѣлу безъ всякихъ вступленій,-- нечего вамъ говорить, что капитанъ ни въ чемъ не виноватъ. Лучшаго человѣка и воина нельзя себѣ вообразить. Въ чемъ его обвиняютъ -- я не знаю, но если бъ онъ даже и совершилъ преступленіе, на что онъ положительно неспособенъ, все-же его надо освободить.

-- Трудно, замѣтилъ Солиньякъ.

-- Трудно! Трудно! Кому вы это говорите! Нѣтъ ничего невозможнаго. Неужели вы, полковникъ, который сдѣлали столько...

-- Я готовъ сдѣлать все возможное и невозможное! Подумаемъ вмѣстѣ о средствахъ...

-- Боже мой! воскликнулъ съ жаромъ старикъ;-- есть только одно средство.

-- Какое?

-- Бѣгство.

-- Бѣгство? Вонъ вы какъ! произнесъ полковникъ, задумываясь.

-- Вѣдь герцогъ Отрантскій не отдастъ мнѣ добромъ Клода, продолжалъ добродушный Жанъ Ривьеръ;-- если онъ на это согласится, то и говорить нечего, но иначе...

-- Вы правы, перебилъ его полковникъ, смотря съ удивленіемъ на старика, котораго любовь къ сыну превращала въ героя;-- но изъ Консьержери бѣжать не легко.

-- Послѣ завтра капитана переведутъ изъ Консьержери въ Тампльскую тюрьму, сказалъ Ривьеръ, почтительно называвшій сына тѣмъ титуломъ, который онъ купилъ своей кровью.

-- Кто вамъ сказалъ?

-- А вы думали, что я до сихъ поръ терялъ время, полковникъ? Нѣтъ, я вездѣ былъ, все разспрашивалъ, разузнавалъ, говорилъ съ судьями, съ тюремщиками. Я желалъ-бы быть миліонщикомъ, чтобъ всѣхъ озолотить. А то. какъ я ни увѣрялъ, что Клодъ не виновенъ и что если онъ былъ заговорщикомъ, то неопаснымъ, меня никто но хотѣлъ слушать. Охъ. ужь эта политика, политика! Я всегда ее ненавидѣлъ, какъ-бы предчувствуя, что она у меня отниметъ сына. Моя бѣдная Сюзета (его мать) не менѣе моего боялась политики... У насъ была еще дочь... По крайней мѣрѣ, хоть съ дочерьми нечего бояться безумныхъ вспышекъ... Съ его способностями и храбростью, онъ могъ достигнуть богъ-знаетъ чего!.. А теперь пропала его буйная головушка... Но, полковникъ, я его не обвиняю; если онъ это сдѣлалъ, значитъ такъ надо было. Мало на свѣтѣ такихъ добрыхъ, благородныхъ людей, какъ онъ... И они его теперь держутъ въ заточеніи, а потомъ будутъ судить, приговорятъ... Вотъ почему его и переводятъ въ Тампльскую тюрьму; это съ одной стороны хорошо, а съ другой дурно; хорошо потому, что переводъ въ Тампль означаетъ продолжительность заключенія, а дурно потому, что уничтожаетъ всякую надежду на окончаніе слѣдствія за недостаткомъ уликъ. Вы видите, я силенъ въ юридическихъ терминахъ. И когда подумаешь, что онъ могъ-бы быть знаменитымъ адвокатомъ, Мальзербомъ или де-Сезомъ... Господи! грустно жить на свѣтѣ! Однако, какъ-бы то ни было, полковникъ, его послѣзавтра перевезутъ въ Тампль. Такъ что-жь? Развѣ нельзя бѣжать изъ Тампля? Надо его спасти. Клянусь небомъ! Я, дряхлый старикъ, спасу его, хотя пришлось-бы собственными руками поджечь старинную тюрьму!

Солиньякъ былъ очень тронутъ наивной, геройской рѣчью старика и, не желая ни возбудить въ немъ слишкомъ много надеждъ, ни разочаровывать его, спросилъ:

-- А что сталось съ женой капитана?

Старикъ мрачно покачалъ головою и черезъ минуту медленно, грустно отвѣчалъ:

-- Съ Терезой случилось что-то, о чемъ лучше не говорить. Она исчезла. Быть можетъ, она струсила. Гдѣ она -- никто не знаетъ. Она бросила человѣка, который пошелъ-бы за нее въ огонь и въ воду. Мнѣ всегда говорили, что на свѣтѣ много низкихъ женщинъ, но я не вѣрилъ. Сюзета меня избаловала. Исчезнуть въ ту минуту, когда человѣкъ, имя котораго носишь, арестованъ, когда ему грозитъ смерть,-- это низко, жестоко, подло.

-- У г-жи Ривьеръ есть родственники въ Парижѣ?

-- Да, полковникъ: ея дядя, г. Шамбаро, гражданинъ Сильвенъ Шамбаро.

-- Я никогда его не видалъ, но знаю по имени.

-- Старый членъ Конвента, славный, благородный человѣкъ. Онъ такъ-же взбѣсился, какъ я, узнавъ объ исчезновеніи Терезы. Когда я къ нему пришелъ, онъ не зналъ еще объ арестѣ капитана. Онъ живетъ въ отдаленномъ уголкѣ Парижа, какъ медвѣдь въ берлогѣ. Увидавъ меня, онъ тотчасъ понялъ, что случилось какое-нибудь несчастье, потому что я со времени женитьбы сына почти не выходилъ изъ дома. Онъ сидѣлъ за столомъ, окруженный книгами, когда я вошелъ въ комнату, и, взглянувъ мнѣ прямо въ глаза, произнесъ:

-- "Это вы, Ривьеръ?"

-- "Я, гражданинъ" (по старой привычкѣ я называю его гражданиномъ).

-- "Что случилось?"

-- "Мой сынъ арестованъ, а ваша племянница бѣжала".

-- "Ривьеръ арестованъ?"

-- "Да".

-- "Еще жертва Бонапарта". Такъ онъ называетъ императора. Вскочивъ съ кресла, онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ въ сильномъ волненіи. Отъ времени до времени онъ подходилъ къ столу и, взявъ какую-нибудь книгу, злобно бросалъ ее на полъ.

-- "А Тереза убѣжала! произнесъ онъ наконецъ.-- Шамбаро измѣнила своему долгу! Наши жены слѣдовали всюду за нами, а тѣмъ болѣе въ изгнаніе. Но что-же дѣлать? Женщина, все-же женщина, и лучшая изъ нихъ не стоитъ слезы или мысли честнаго человѣка. Бѣдный капитанъ!" Потомъ онъ прибавилъ, что Тереза, вѣроятно, вскорѣ явится и что, можетъ быть, она въ ту самую минуту искала средствъ для спасенія мужа. Я увѣренъ, полковникъ, что гражданинъ Шамбаро такъ-же опечаленъ арестомъ Клода, какъ мы съ вами, если позволите такъ выразиться, и поможетъ вамъ въ дѣлѣ спасенія капитана.

-- Увидимъ, сказалъ Солиньякъ; -- теперь мнѣ никого не надо.

-- Вы отказываетесь?

-- Я никогда не отказываюсь отъ опасности. По вашимъ словамъ, капитана переведутъ въ Тампль?

-- Послѣзавтра.

-- Ну, такъ приходите черезъ два дня, господинъ Ривьеръ, и тогда, быть можетъ, мы составимъ планъ дѣйствія.

-- О, полковникъ, полковникъ! воскликнулъ отецъ капитала,-- если вы мнѣ возвратите сына и спасете его отъ страшной гренельской стѣны, испещренной многими тысячами пуль, я, право, сойду съума отъ счастья.

Солиньякъ проводилъ до дверей этого дряхлаго, болѣзненнаго старика, который, однако, чувствовалъ себя въ силахъ оспаривать у палача жизнь своего дѣтища. Это посѣщеніе бывшаго торговца сукномъ, его горячія мольбы, слезы, отираемыя клѣтчатымъ шелковымъ платкомъ, и родительская любовь, выражаемая такъ просто, но краснорѣчиво, глубоко тронули красавца Солиньяка.

Оставшись одинъ, онъ замѣтилъ, что на его глазахъ навертывались слезы. Онъ улыбнулся, покачалъ головою и произнесъ громко, какъ-бы разговаривая самъ съ собою:

-- Зачѣмъ-же стану я себѣ портить глаза? Вотъ вздоръ! Мнѣ надо сохранить вѣрный, ясный взглядъ. Касторе! воскликнулъ онъ своимъ громкимъ, звучнымъ голосомъ, который его солдаты различали даже среди сильной ружейной стрѣльбы: -- Касторе, готовься. Мы пойдемъ въ атаку.

Солиньякъ поручилъ этому вѣрному человѣку доставить капитану Ривьеру записку, которую послѣдній получилъ такимъ неожиданнымъ образомъ отъ тюремнаго сторожа. Судьба часто такъ-же благоволитъ заключеннымъ, какъ влюбленнымъ и пьянымъ; случайно оказалось, что одинъ изъ сторожей Консьержери былъ соотечественникомъ Касторе и полковника. Ловкій драгунъ, посѣтивъ товарища своей юности, завелъ разговоръ о веселой старинѣ, о дорогой родинѣ, о лимузенскихъ празднествахъ, о вкусныхъ мѣстныхъ кушаньяхъ и т. д., подкрѣпляя эти патріотическія воспоминанія нѣсколькими блестящими золотыми. Сторожъ взялъ деньги, выслушалъ разсказы соотечественника и пришелъ къ тому убѣжденію, что передача маленькой записки узнику не составляла большого преступленія.

Такимъ образомъ, капитанъ Ривьеръ узналъ, что красавецъ полковникъ не дремалъ и что у бѣднаго узника былъ мужественный, смѣлый покровитель, храбрый воинъ, которому счастье никогда не измѣняло ни на полѣ брани, ни въ области любви.

V.
Маркиза Ригоди.

Красавецъ Солиньякъ, согласно своему обѣщанію, вскорѣ составилъ планъ дѣйствія. Счастье, вѣчно ему покровительствовавшее, и въ этомъ случаѣ его не покинуло.

Домъ маркизы Ригоди находился вблизи Тампльской тюрьмы, и во время революціи, когда королевское семейство, а впослѣдствіи одинъ Людовикъ XVII, были заточены въ Тамплѣ, парижская община поставила тутъ караулъ, чтобъ помѣшать друзьямъ заключенныхъ имѣть съ ними сношенія чрезъ посредство этого жилища. Маркиза Ригоди, жившая большую часть года въ своемъ замкѣ, близь мѣстечка Солиньяка, съ неудовольствіемъ видѣла, что въ ея парижскомъ домѣ стояли національные гвардейцы.

Этого неудовольствія она ни мало не скрывала и оно могло повлечь за собою роковыя послѣдствія. Однако, маркиза во время своихъ путешествій въ Парижъ и постояннаго пребыванія въ Лимузенѣ не испытала никакого безпокойства въ самые страшные годы революціи, быть можетъ, благодаря ея твердости и рѣшительности.

Маркиза купила домъ, которому она дала свое имя, въ 1787 году, когда Ганри Солиньяку было семь лѣтъ, и въ каждый свой пріѣздъ въ Парижъ она постоянно требовала его къ себѣ и читала ему нравоученія.

-- Я надѣюсь, что вы работаете, сорванецъ? говорила она; -- не думайте, что вы рождены, чтобъ ничего не дѣлать. Одни дворяне имѣютъ это право, и то они такъ злоупотребляютъ имъ, что вскорѣ совершенно пропадутъ. Вы родились (это вамъ часто будутъ повторять, когда вы выростете) случайно, какъ родятся грибы. Имя, которое вы носите, не принадлежитъ вамъ,-- это имя селенія, гдѣ живетъ много честныхъ людей. Вотъ причина, обязывающая васъ, между прочимъ, быть достойнымъ вашего имени. Вы ни отъ кого не происходите и вашъ родъ начинается съ васъ самихъ. Судьба вамъ отказала въ предкахъ; будьте-же сами родоначальникомъ многочисленнаго поколѣнія честныхъ людей и нравственныхъ женщинъ. Вы поймете эти слова только впослѣдствіи, но надо привыкать съ дѣтства къ размышленію. Вы во мнѣ найдете всегда преданнаго друга; ваша мать, принадлежавшая къ благородному семейству, была мнѣ очень близка и просила меня наблюдать за правильнымъ употребленіемъ состоянія, которое она вамъ завѣщала. Вы богаты и будете красавцемъ, если Господь продлитъ вамъ жизнь! Идите-же по прямому пути и помните всегда, что найденыши -- аристократы по рожденію, такъ-какъ въ каждомъ изъ нихъ, можетъ быть, течетъ королевская кровь.

Часто Солиньякъ слышалъ эти наставленія изъ устъ маркизы Ригоди. Съ теченіемъ времени они мало измѣнялись, и хорошо извѣстныя, вѣчно повторяющіяся слова маркизы вселили, наконецъ, въ сердце молодого человѣка какую-то таинственную грусть. При внимательномъ наблюденіи нельзя было не замѣтить на лицѣ красавца Солиньяка, надъ самымъ носомъ, глубокую морщину, проведенную, конечно, не временемъ, а горькими размышленіями. Быть можетъ, онъ внутренно страдалъ отъ того, что его имя не принадлежало какому-нибудь отдѣльному семейству, а цѣлому селенію; во всякомъ случаѣ, было-бы неосторожно напоминать ему въ глаза объ этомъ обстоятельствѣ.

Впрочемъ, полковникъ не слишкомъ заботился о своемъ происхожденіи. Онъ принадлежалъ къ тому разряду людей, которые, твердо надѣясь на себя, выступаютъ на жизненное поприще съ открытой грудью и яснымъ взоромъ. Наставленія маркизы Ригоди принесли достойный плодъ. Если красавецъ Солиньякъ иногда грустно задумывался о своемъ происхожденіи, онъ не столько проклиналъ судьбу, сколько сожалѣлъ, что не зналъ своихъ родителей, которыхъ могъ-бы любить и уважать.

Маркиза строго сохраняла тайну происхожденія Солиньяка, и всякій разъ, когда молодой человѣкъ разспрашивалъ ее о прошедшемъ, она отвѣчала рѣзкимъ тономъ, недопускавшимъ возраженія:

-- Эта тайна не моя. Не настаивайте, вы ничего не узнаете,

Солиньякъ въ сущности былъ не найденышъ, какъ говорила маркиза, а подкидышъ. Однажды какой-то неизвѣстный человѣкъ, въ маскѣ, принесъ въ убогое жилище ткача въ Солиньякѣ младенца, завернутаго въ пеленки, и положилъ его на ткацкій станокъ во время отсутствія работника и его жены, только-что потерявшей своего собственнаго ребенка. Возвратясь домой, они нашли рядомъ съ таинственнымъ младенцемъ мѣшокъ съ золотыми, цѣлое состояніе для этихъ бѣдняковъ.

Ребенокъ взросъ въ Лимузенѣ вмѣстѣ съ Марціаломъ Кастаре, сыномъ лиможскаго мясника, воспитывавшимся въ Солиньякѣ, и еще въ колыбели ему дали имя того селенія, въ которомъ его бросилъ незнакомецъ въ маскѣ.

Объ этой романической личности ничего болѣе не было извѣстно. Въ околоткѣ разсказывали, что это былъ знатный, женатый аристократъ изъ Парижа, который, не имѣя возможности признать ребенка любви, поручилъ его попеченіямъ честныхъ бѣдняковъ.

Этотъ слухъ еще болѣе усилился послѣ смерти молодой дѣвушки, по имени Бертамонъ, въ окрестностяхъ Бюжьера, которая была послѣдней представительницей своего рода и умерла отъ странной, изнурительной болѣзни, оставивъ значительное состояніе своей родственницѣ, маркизѣ Розѣ Ригоди. Утверждали даже, что все состояніе г-жи Бертамонъ было передано маркизою Солиньяку, и только онъ одинъ не зналъ своего происхожденія, хотя, конечно, ничто не давало очевиднаго повода считать этотъ разсказъ достовѣрнымъ.

Объ отцѣ красавца-полковника не имѣли ни малѣйшаго понятія даже самые любознательные и проницательные люди, такъ-какъ г-жа Бертамонъ, несмотря на разсказываемый про нее романъ, жила всегда, повидимому, въ совершенномъ уединеніи.

Къ тому-же Солиньякъ покинулъ Лимузенъ болѣе десяти лѣтъ тону назадъ, а патеръ, воспитывавшій его, давно умеръ. Только раза два или три возвращался онъ на свою родину, и въ эти рѣдкія, кратковременныя посѣщенія онъ съ жадностью дышалъ роднымъ воздухомъ. Онъ охотился подъ тѣнистыми каштановыми деревьями или на открытыхъ, залитыхъ солнцемъ лугахъ; съ неизъяснимымъ счастьемъ скакалъ онъ по знакомымъ, дорогимъ мѣстамъ или ходилъ пѣшкомъ рано утромъ по сырой еще травѣ, усѣивавшей бриліянтовыми каплями росы его толстые башмаки. Послѣ нѣсколькихъ дней свободной сельской жизни онъ возвращался въ Парижъ или въ армію и вскорѣ забывалъ Солиньякъ съ его деревенскими прелестями.

Въ послѣдніе годы маркиза Ригоди принимала Солиньяка только въ Парижѣ, гдѣ она была гораздо любезнѣе, чѣмъ въ Лимузенѣ, и какъ-бы измѣняла своему постоянно холодному, брюзгливому обращенію.

Такимъ образомъ Солиньякъ хорошо зналъ домъ маркизы, садъ котораго казался продолженіемъ громадныхъ садовъ древняго жилища храмовниковъ. Поэтому, не успѣлъ выйдти изъ комнаты Жанъ Ривьеръ, какъ онъ громко воскликнулъ, хотя и не имѣлъ передъ собой ни одного собесѣдника:

-- Герцогъ Отрантскій какъ-бы изъ любезности къ намъ переводитъ капитана въ Тампльскую тюрьму.

Послѣ смерти дофина, въ іюнѣ 1795 года, и освобожденія сестры Людовика XVII, въ декабрѣ того-же года, Тампль не переставалъ быть государственной тюрьмой. Директорія, консульство и имперія поочередно населяли его своими врагами. Тутъ нашли себѣ мрачное жилище роялисты, Гренельскаго лагеря, Жоржъ Кадудаль, Моро, Тусенъ Лувертюръ, генералъ Пишегрю, повѣсившійся въ своей кельѣ, и многіе другіе. Въ 1809 году этой тюрьмѣ суждено было существовать недолго, не болѣе двухъ лѣтъ. Уже поговаривали объ ея уничтоженіи, обѣщавшемъ придать всему кварталу новый видъ и новую жизнь. Тампльскій рынокъ уже строился, а улицы, окружавшія тюрьму, были точно также обречены на жертву землекопамъ и каменьщикамъ.

Не было сомнѣнія, что Клодъ Ривьеръ будетъ однимъ изъ послѣднихъ узниковъ, заключенныхъ въ этой древней твердынѣ, нѣкогда служившей мѣстомъ убѣжища, а впослѣдствіи превратившейся въ юдоль плача.

Онъ съ искренней радостью узналъ о своемъ переходѣ изъ Консьержери въ Тампль. Ему казалось, что, въ виду поддержки Солиньяка, это перемѣщеніе вело его прямо къ свободѣ. Его отвезли въ новую тюрьму ночью, въ закрытомъ экипажѣ, подъ конвоемъ жандармовъ. До самаго Тампля онъ надѣялся, что Солиньякъ сдѣлаетъ смѣлую попытку насильственно его освободить. Его вѣра въ отвагу полковника была безгранична. "Конечно, думалъ потомъ Клодъ,-- Солиньякъ не могъ напасть на вооруженныхъ людей на улицахъ Парижа, но онъ меня освободятъ другимъ путемъ". Капитанъ былъ теперь спокоенъ и терпѣливъ. Месть, казалось ему, была лишь отложена на нѣсколько часовъ. Онъ слѣпо вѣрилъ въ энергію и успѣхъ Солиньяка. какъ другіе вѣрятъ въ судьбу.

Дѣйствительно, Солиньякъ дѣлалъ всѣ необходимыя приготовленія. Странно сказать, что этотъ дѣятельный, предпріимчивый человѣкъ, обыкновенно незнавшій ни въ чемъ неудачи и смотрѣвшій на жизнь, какъ на вѣчную битву, находился въ этомъ случаѣ подъ вліяніемъ стараго торговца сукномъ. Наивныя слова Жана Ривьера: "его надо спасти", побудили полковника предпринять это смѣлое дѣло.

Солиньякъ зналъ очень хорошо, чѣмъ онъ рисковалъ. Но на другой день послѣ стычки, въ которой эскадронъ Ривьера спасъ гусаръ Солиньяка, молодые люди, соединенные уже непоколебимой дружбой, поклялись никогда не покидать другъ друга въ опасности, хотя-бы освобожденіе одного стоило жизни другому. Въ тѣ времена геройской храбрости, слѣды которой мы видимъ въ Мемуарахъ Сегюра и въ Воспоминаніяхъ полковника Гоневиля, бывали примѣры такой гомерической дружбы, рождавшейся на полѣ брани, подобно цвѣтку, распускающемуся въ лужѣ крови.

Братья по оружію въ древней Галліи, соединенные желѣзными цѣпями, не были болѣе скованы между собою, чѣмъ эти храбрецы, соединенные только честнымъ словомъ и пожатіемъ руки.

Хорошо зная, что безполезно просить милости, и боясь, чтобы правосудіе не покончило слишкомъ быстро съ Ривьеромъ, котораго до сихъ поръ жалѣли, въ надеждѣ вывѣдать отъ него имена сообщниковъ, Солиньякъ рѣшился употребить для спасенія капитана свободные дни, которыми онъ могъ располагать благодаря перемирію, заключенному на Дунаѣ между Наполеономъ и австрійскимъ императоромъ.

Ничто не удерживало его въ это время въ Парижѣ, ни страсть, ни любовная интрига, а потому онъ всецѣло предался дѣлу освобожденія Ривьера, считая это исполненіемъ своего внутренняго долга.

-- Полковникъ, сказалъ ему однажды съ комичною важностью Марціалъ Кастаре, предчувствуя по необычайно серьезному тону Солиньяка, что его дорогой товарищъ находился въ затруднительномъ, опасномъ положеніи,-- берегитесь: мы избѣгли австрійскихъ пуль,-- это наше счастье, хотя не очень вѣроятное; не будемъ-же въ Парижѣ подвергать себя добровольно риску отъ французскихъ пуль.

Сержантъ Кастаре, товарищъ дѣтства полковника, былъ скорѣе его другомъ, чѣмъ деньщикомъ и ординарцемъ, а потому онъ позволялъ себѣ иногда давать ему фамильярные совѣты. Случалось даже солдатамъ слышать, какъ Марціалъ во время сраженія, защищая своего полковника отъ сабельныхъ ударовъ непріятеля, кричалъ ему: "Берегись, тебя убьютъ". Никого не удивляло подобное обращеніе въ эпоху, когда нѣкоторые упорные республиканцы изъ числа маршаловъ имперіи позволяли себѣ по временамъ говорить ты даже императору.

Что-же касается до Солиньяка, то онъ обращался съ Кастаре не какъ съ подчиненнымъ, а какъ съ товарищемъ, и говорилъ ему всегда ты, какъ въ дѣтствѣ.

-- Кто тебѣ сказалъ, что мы рискуемъ познакомиться съ французскими пулями? спросилъ онъ съ улыбкою.

-- Полковникъ, отвѣчалъ Кастаре съ таинственнымъ выраженіемъ лица,-- вы знаете, что я не трусъ.

-- Еще-бы! Ты храбрый малый. Всему полку это извѣстно, а еще лучше кроатамъ.

-- И однако, полковникъ, я преданъ суевѣріямъ, какъ вы выражаетесь; я вѣрю въ роковое вліяніе пятницы и опрокинутой солонки, въ домовыхъ и вѣдьмъ, прогуливающихся подъ нашими каштановыми деревьями.

-- Будь суевѣренъ, сколько хочешь; ты не даромъ лимузенецъ. Но къ чему ты это говоришь?

-- А вотъ что, полковникъ. Я ходилъ къ гадальщицѣ.

-- Ну?

-- Карты не говорятъ ничего хорошаго -- ни про меня, ни про васъ.

-- Что ты врешь! воскликнулъ съ громкимъ смѣхомъ Солиньякъ.-- Какъ, солдатъ 1-го гусарскаго полка вѣритъ въ такія бредни! Какой чортъ научилъ тебя этому?

-- Вотъ видите, полковникъ, у всякаго свои мысли. Я встрѣтилъ въ Парижѣ нашу землячку,-- извините, полковникъ, мою землячку,-- Екатерину Моніакъ, маленькую Катису, племянницу патера, если вы помните. Эта хорошенькая блондиночка...

-- Понимаю, продолжай!

-- Нѣтъ, полковникъ, вы ничего не понимаете. Катису -- самая нравственная дѣвушка въ свѣтѣ. Она служитъ горничной у одной знатной дамы, и я отдамъ голову, что нѣтъ честнѣе дѣвушки во всемъ Парижѣ. Вотъ она-то мнѣ и дала адресъ гадальщицы, которая, увѣряю васъ, полковникъ, читаетъ карты, какъ вы книгу. Императрица Жозефина знаетъ г-жу Ленормапъ и прибѣгаетъ къ ея искуству.

-- Ты былъ у г-жи Ленормапъ?

-- Да, полковникъ, въ улицѣ Турнонъ.

-- Что-жь ты у нея спрашивалъ?

-- Что будетъ со мной и съ вами.

-- Ну, и что-жь вышло?

-- Она мнѣ сказала, полковникъ, самыя удивительныя вещи: прежде всего, что мы съ вами родились въ одинъ день... Я это зналъ безъ нея, но потомъ она прибавила, съ вашего позволенія, что наши жизни такъ сплетены между собою, что въ тотъ день, когда вы будете убиты, полковникъ, я, Марціалъ Кастаре, вашъ товарищъ дѣтства и ординарецъ, также умру.

-- Что-же тутъ страшнаго? спросилъ Солиньякъ съ усмѣшкою.-- Ты не боишься смерти?

-- Я, полковникъ? Да я съ радостью отдамъ жизнь за васъ. Но что-жь дѣлать, на свѣтѣ есть люди и минуты, для которыхъ хочется жить.

-- А, понимаю... Катису?

-- Катису или кто другая, полковникъ!

-- Чортъ возьми! Ты настоящій гусаръ, донъ-Жуанъ.

-- Нѣтъ, полковникъ, клянусь, нѣтъ. Чортъ-бы ихъ побралъ, всѣхъ женщинъ! Вотъ видите, намъ обоимъ опасность предстоитъ отъ женщины.

-- Отъ женщины?

-- Отъ брюнетки,-- такъ и говорятъ карты г-жи Ленорманъ.

-- По крайней мѣрѣ, она хорошенькая?

-- Очень хорошенькая.

-- А какихъ лѣтъ?

-- Карты объ этомъ умалчиваютъ. "Черноокая красавица, пріѣзжая съ юга, подвергнетъ опасности васъ и вашего друга". Вотъ что сказала г-жа Ленорманъ. Прошу извиненія, полковникъ, что она назвала васъ моимъ другомъ.

-- Напрасно! воскликнулъ Солиньякъ, протягивая руку Кастаре.-- Это единственная правда, которую сказала твоя колдунья.

-- Однако, промолвилъ гусарскій сержантъ,-- она много сказала правды императрицѣ Жозефинѣ и все исполнилось слово въ слово.

-- Стыдись? Императрица -- женщина, а ты -- ваграмскій герой. Неужели ты будешь себя сравнивать съ нею?

-- Можетъ быть, и глупо вѣрить въ предсказанія, полковникъ, но вѣдь отъ этого не страдаютъ ни моя храбрость, ни моя преданность вамъ. Какъ-бы то ни было, но эти проклятыя карты меня тревожатъ. Я увѣренъ, что онѣ говорятъ правду. Я вижу, что вы, всегда энергичный, всегда готовый броситься въ огонь, затѣваете что-то недоброе, и это меня безпокоитъ.

-- Чего-жь ты отъ меня хочешь?

-- Чтобъ вы были осторожны, полковникъ,-- болѣе ничего. Пожалѣйте хоть меня, если не себя, такъ-какъ намъ суждено умереть въ одинъ день. Кажется, полковникъ, вы обязаны себя поберечь ради меня.

Кастаре произнесъ послѣднія слова полушутливо, полусерьезно, и красавецъ Солиньякъ, тронутый его привязанностью, по-братски обнялъ солдата и взялъ его за ухо, какъ Наполеонъ обыкновенно дѣлалъ съ своимъ любимымъ камердинеромъ Констаномъ.

-- Ну, ну! суевѣрный лимузенецъ, сказалъ онъ,-- не думай болѣе о колдуньяхъ и предсказаніяхъ. Ухаживай себѣ за бѣлокурой Катису, а мнѣ позволь имѣть дѣло съ черноокой южанкой, которая должна причинить столько безпокойствъ. Если у нея красивые глаза, маленькая ножка и хорошенькая ручка, то я ей все прощаю, хотя-бы сбылись слова г-жи Ленормапъ. Но теперь дѣло идетъ, Кастаре, не о брюнеткахъ и блондинкахъ! Намъ надо побороть непреодолимыя преграды, избѣгнуть дѣйствительной опасности и спасти честнаго воина отъ позорной казни. Ты мнѣ поможешь въ этомъ, добрый Марціалъ, и если мнѣ грозитъ французская пуля, то, кажется, естественно, чтобы ты рисковалъ тѣмъ-же.

-- Приказывай, ты мой полковникъ, отвѣчалъ Марціалъ, устремляя на Солиньяка взглядъ, полный любви и восторга.

-- Твой полковникъ -- иногда, твой товарищъ -- часто и твой другъ -- всегда, отвѣчалъ красавецъ, снова пожимая грубую, честную руку солдата.

Для спасенія капитана Ривьера Солиньякъ не имѣлъ другого средства, какъ послѣдовать примѣру роялистовъ, которые, говорятъ, не разъ пытались спасти изъ Тампля Людовика XVI, Марію Антуанету и Людовика XVII посредствомъ подземныхъ ходовъ. Подобные подземные ходы между тюрьмою и сосѣдними зданіями существовали еще со временъ знаменитаго настоятеля обители храмовниковъ Жака Сувре, и Солиньякъ былъ убѣжденъ, что домъ маркизы Ригоди долженъ былъ имѣть сообщеніе съ таинственнымъ лабиринтомъ, распространявшимся нѣкогда подъ всѣмъ этимъ древнимъ кварталомъ, слѣдовъ котораго уже теперь не осталось. Такимъ образомъ, нужно было удостовѣриться въ существованіи подземной галереи, ведущей изъ дома маркизы, и соединить ее съ однимъ изъ подземелій Тампля.

Солиньякъ не терялъ времени. Онъ назначилъ черезъ два дня слѣдующее свиданіе Жану Ривьеру и рѣшился въ этотъ срокъ окончить всѣ приготовленія. Въ тотъ-же вечеръ онъ положительно узналъ, что въ саду маркизы находился старинный погребъ, который соединялся подземнымъ ходомъ съ коридорами Тампля. Садовникъ засвидѣтельствовалъ этотъ фактъ и прибавилъ, что онъ самъ бывалъ въ подземельѣ. На другое утро Солиньякъ послалъ за Жаномъ Ривьеромъ и тотъ немедленно явился.

-- Я, кажется, нашелъ средство спасти капитана, сказалъ онъ;-- поѣдемте со мною и вы увидите.

Старикъ раскраснѣлся отъ радости и во всю дорогу болталъ, какъ пьяный.

Карета остановилась передъ домомъ маркизы Ригоди, и Солиньякъ попросилъ Ривьера не выходить, пока его не позовутъ.

-- Потерпите, прибавилъ онъ,-- я скоро за вами пришлю.

-- О! Я подожду сколько угодно, только-бы мнѣ возвратили моего Клода.

-- Постараюсь исполнить ваше желаніе.

Солиньякъ вошелъ въ домъ, и слуги, привыкшіе къ его посѣщеніямъ, прямо провели его къ маркизѣ, хотя она по болѣзни никого не принимала. Старый мажордомъ, Фурнье, въ бѣломъ галстухѣ, короткихъ шелковыхъ брюкахъ и въ пудрѣ, зналъ, что полковникъ имѣлъ всегда доступъ къ маркизѣ.

Старуха полулежала въ большомъ, вышитомъ креслѣ; спина ея покоилась на подушкахъ, а ноги на маленькой скамеечкѣ, обитой голубымъ атласомъ, съ фамильнымъ гербомъ. Она находилась одна въ большой гостиной, украшенной морскими видами Жозефа Вернье и прелестной мебелью рококо, составляющей художественный капризъ самаго изящнаго вѣка французской исторіи. Маркизу прикрывала коричневая шелковая мантилья, а подлѣ нея на полу рѣзвилась маленькая черная обезьяна съ красивыми сѣрыми глазами, на довольно длинной желѣзной цѣпочкѣ. Общество этой обезьяны, казалось, въ послѣднее время вполнѣ удовлетворяло старую дѣву и она не искала другихъ, не столь безмолвныхъ собесѣдниковъ.

Однако, увидавъ красавца Солиньяка, который, войдя въ комнату, поклонился съ почтеніемъ и любовью, маркиза, повидимому, обрадовалась. Она не могла удержаться отъ улыбки и, не вставая съ мѣста, протянула ему украшенную кольцами руку, которая въ юности, вѣроятно, была очень красива, но уже давно покрылась синими жилами.

Маркизѣ Ригоди было не далеко отъ пятидесяти лѣтъ, но, несмотря на ея года, она могла-бы при извѣстномъ кокетствѣ произвести нѣкоторое впечатлѣніе въ гостиной,-- конечно, вечеромъ, при искуственномъ освѣщеніи. Но привыкнувъ, впродолженіи многихъ лѣтъ, проводить большую часть года въ Лимузенѣ и лично заниматься хозяйствомъ, наблюдая за рубкой лѣса, скотнымъ дворомъ, птичникомъ и т. д., она совершенно потеряла охоту къ кокетству и никогда болѣе не освѣдомлялась въ зеркалѣ, остались-ли какіе-нибудь слѣды отъ ея прежней красоты. Она уже давно примирилась съ мыслью о старости и даже ея грація стушевалась передъ временемъ, какъ нѣжные цвѣта передъ солнцемъ. Ея нѣкогда прелестные русые волосы теперь поблекли, пожелтѣли, а загорѣвшее лицо, профиль котораго и теперь сохранилъ чисто-скульптурныя очертанія, было усѣяно, также, какъ руки, многочисленными веснушками -- слѣдствіемъ деревенскаго воздуха. При этомъ она была высокаго роста, очень худая и костлявая, такъ-что вообще имѣла довольно комичный видъ; ея рѣшительная походка и гордая осанка производили-бы отталкивающее впечатлѣніе, если-бъ онѣ не умѣрялись почти постоянной улыбкой и привычкой часто пожимать плечами, какъ-бы говоря: не вѣрьте моему рѣзкому тону.

-- Ну, полковникъ, сказала маркиза, когда Солиньякъ поцѣловалъ ея руку,-- надо сознаться, что вы хорошо выбираете время для своихъ посѣщеній. Я теперь въ самомъ дурномъ настроеніи. Я получила сегодня письмо отъ управляющаго изъ Солиньяка. Проклятые фермеры упускаютъ золотое время для сѣнокоса и на моемъ скотномъ дворѣ открылся падежъ. Я готова сегодня утверждать, что весь міръ состоитъ изъ дураковъ и мошенниковъ. Я рѣшительно никого не люблю, кромѣ этой обезьяны, которая, по крайней мѣрѣ, лижетъ мнѣ руки, когда я даю ей лакомства!

Съ этими словами маркиза обратилась къ обезьянѣ, оскалившей зубы на полковника, и, взявъ съ блюдца двѣ вишни, бросила ихъ товарищу своего уединенія, который на-лету поймалъ ихъ лапами.

-- Но правда-ли, что Жакъ прелестенъ, полковникъ? прибавила маркиза.

-- Конечно, онъ прелестенъ, отвѣчалъ Солиньякъ; -- но есть на свѣтѣ существа, которыя не менѣе его заслуживаютъ вашего добраго вниманія.

-- Ага! произнесла маркиза;-- я вижу, въ чемъ дѣло, полковникъ; вы хотите чего-то у меня просить.

-- Да, маркиза, потому-что я увѣренъ, что вы мнѣ не откажете.

-- Вы просите за себя?

-- Нѣтъ, за моего друга и товарища, который гораздо лучше меня.

-- Гдѣ-же вы нашли такого Ролана? воскликнула невольно маркиза;-- а по-моему, никакой воинъ не можетъ сравниться съ вами.

Солиньякъ не отвѣчалъ на эту любезность, а прямо приступилъ къ цѣли своего посѣщенія,

-- Въ настоящее время въ одной изъ тюремъ Парижа томится человѣкъ, котораго необходимо спасти отъ заточенія и смерти.

-- И для этого вы разсчитываете на меня?

-- На васъ, маркиза, потому-что вы лучшая и мужественнѣйшая изъ женщинъ.

-- Онъ хочетъ взять меня лестью, сорванецъ, произнесла маркиза, какъ-бы про себя; -- а кто вамъ сказалъ, что я добра? Добра, добра! Скажите лучше прямо, что я дура и меня можно легко обмануть.

-- Если на то пошло, то лучше быть обманутой по своей добротѣ, чѣмъ обманывать другихъ. Но вы дѣйствительно добры, маркиза, и поможете мнѣ спасти изъ Тампля несчастнаго узника.

-- Изъ Тампля? Вашъ другъ въ Тамплѣ?

-- Да, вы видите, маркиза, что это почти вашъ знакомый, вашъ сосѣдъ.

-- Чертенокъ! промолвила маркиза; -- онъ всегда шутитъ и съ усмѣшкой, вѣрно, встрѣтитъ даже смерть.

-- Это единственное средство ее отогнать, маркиза. Но поговоримте серьезно; вы должны мнѣ помочь въ этомъ дѣлѣ. Съ вашимъ садомъ имѣетъ сообщеніе одно изъ подземелій Тампля и этимъ путемъ надо спасти узника. Увѣрены-ли вы въ вашихъ людяхъ?

-- Вполнѣ. Но что это за чушь вы несете! Я должна помочь бѣгству арестанта! За кого вы меня принимаете? Я люблю спокойствіе и въ мои года не занимаются такими романическими предпріятіями. Чортъ возьми! Если моимъ погребамъ было суждено когда-нибудь оказать услугу бѣглымъ узникамъ, то, конечно, это иронзошло-бы въ то время, когда проклятые члены Конвента держали въ Тамплѣ ихъ величества. Но судьбѣ этого было неугодно... Жакъ, Жакъ! воскликнула вдругъ маркиза, въ голосѣ которой полковникъ замѣтилъ неподдѣльное чувство,-- проклятое животное, не грызи косточекъ. Ты сломаешь себѣ зубы. Брось, Жакъ!

-- Маркиза, произнесъ серьезно Солиньякъ,-- прошу васъ, отвѣтьте прямо, согласны-ли вы помочь мнѣ въ освобожденіи этого человѣка?

-- Этого человѣка, этого человѣка! Да развѣ я его знаю?

-- Вы правы. Будьте такъ любезны, маркиза, позвоните.

-- Мнѣ позвонить?

-- Да, маркиза.

-- Хорошо, а потомъ?

Маркиза медленно дернула шелковый снурокъ, висѣвшій подлѣ зеркала, и черезъ минуту въ дверяхъ показался лакей.

-- Вы позволите мнѣ, маркиза, отдать приказаніе въ вашемъ домѣ?

-- Пусть будетъ по-вашему, отвѣчала старая дѣва, посадивъ къ себѣ на колѣни обезьяну и машинально ее лаская.

-- У дверей этого дома дожидается въ каретѣ одна особа, сказалъ полковникъ лакею;-- попросите ее сюда.

Лакей посмотрѣлъ на маркизу и по мановенію ея руки вышелъ изъ комнаты.

-- Кто-же эта особа? спросила она; -- вѣроятно, женщина, жена вашего друга? Конечно, это одна изъ вашихъ жертвъ, мой красавецъ! Но зачѣмъ вы явились ко мнѣ не въ полной формѣ? Къ вамъ нейдетъ статское платье. Ну, посмотримъ на вашу красавицу!

-- Пожалуйте, сударь, произнесъ въ эту минуту лакей съ видимымъ неудовольствіемъ, такъ-какъ онъ привыкъ докладывать громкія имена, а этотъ гость былъ простой буржуа.

Маркиза внимательно осмотрѣла въ лорнетъ бѣднаго Жана Ривьера, который вошелъ въ комнату блѣдный, какъ полотно, и, дрожа всѣмъ тѣломъ, низко кланялся.

-- Маркиза, сказалъ полковникъ,-- позвольте вамъ представить отца несчастнаго узника.

-- А! Вы...

-- Жанъ Ривьеръ, маркиза, отвѣчалъ старикъ;-- бывшій торговецъ сукномъ, подъ вывѣской "Великій Титъ". Теперь все измѣнено. Это дѣло революціи. Да, маркиза, я поставлялъ сукно герцогу Коньи и могу сказать, что никогда на меня никто не жаловался... Но я не для этого пришелъ... Полковникъ вамъ, вѣроятно, сказалъ...

-- Онъ мнѣ ничего не сказалъ. Я знаю только, что вашъ сынъ сидитъ въ Тамплѣ.

-- И по-вашему это ничего! воскликнулъ Ривьеръ, взглянувъ съ изумленіемъ на маркизу;-- но вѣдь дѣло идетъ о жизни моего сына.

-- Маркизѣ Ригоди это извѣстно, произнесъ Солиньякъ,-- и она намъ поможетъ спасти вашего сына.

-- Вы очень ловко распоряжаетесь мною, сказала маркиза съ неудовольствіемъ,-- но вѣдь бѣгство изъ тюрьмы дѣло не шуточное и можетъ повести къ грустнымъ послѣдствіямъ. Съ какой стати приму я участіе въ этомъ дѣлѣ? Неужели потому только, что изъ моего дома есть потайной ходъ въ подземелье Тампля? Нечего сказать, хорошая причина! Вѣдь на другой день послѣ такой продѣлки меня первую арестуютъ.

-- Никто не вздумаетъ подозрѣвать маркизу Ригоди въ помощи къ бѣгству неизвѣстнаго ей человѣка.

-- Хорошо, хорошо! Нечего сказать, добрые вы даете совѣты, полковникъ. Вы просто бунтовщикъ и больше ничего. Я не боюсь никакихъ подозрѣній и не посмотрѣла-бы ни на что, если-бы я питала какой-нибудь интересъ или хоть тѣнь дружбы къ этому незнакомцу. Еще часъ тому назадъ я не знала даже объ его существованіи и теперь не знаю его имени.

-- Узникъ -- Клодъ Ривьеръ, капитанъ 2-го драгунскаго полка, съ гордостью произнесъ бывшій торговецъ сукномъ.

-- Я понимаю, что вы, сударь, его отецъ, готовы сдѣлать все для спасенія капитана. Но я? Вѣдь мнѣ нѣтъ до него никакого дѣла. Я не понимаю даже вашихъ родительскихъ чувствъ. Я эгоистичная старая дѣва и не знаю, что такое дѣти. Оставьте меня въ покоѣ, прошу васъ, и не будемте болѣе говорить о подобныхъ глупостяхъ.

Говоря это, маркиза машинально, сама того не замѣчая, приподнимала рукою голову обезьяны и приближала ее къ своему лицу, а маленькій Жакъ, опираясь своими черными лапками на руки старой дѣвы, задумчиво и съ глубокой привязанностью смотрѣлъ на свою госпожу.

Бѣдный Жанъ Ривьеръ, испуганный послѣдними словами маркизы, взглянулъ вопросительно на Солиньяка, который молчалъ, блѣдный, спокойный, зная, что старая дѣва подъ конецъ измѣнитъ своему напускному хладнокровію.

-- Я понимаю, маркиза, сказалъ вдругъ старикъ съ отчаяніемъ, подходя къ еей:-- у васъ нѣтъ дѣтей и вы не знаете, что такое родительская любовь, какъ она гложетъ и терзаетъ сердце... Вамъ никогда не чувствовать того, что я испытываю теперь... По ночамъ я вдругъ просыпаюсь и въ ужасѣ протираю глаза... Мнѣ мерещится страшное зрѣлище, мнѣ слышатся страшные звуки. Я дрожу всѣмъ тѣломъ, холодный потъ выступаетъ на лбу. Мнѣ все кажется, что моего сына, человѣка честнаго, благороднаго, разстрѣливаютъ, какъ преступника... Ахъ! если-бы вы только знали, какъ родители любятъ своихъ дѣтей, все равно, маленькія-ли они или большія. Теряя ихъ въ младенчествѣ, рбдители хоронятъ свое будущее... Я это, увы! испыталъ! А потерять взрослаго сына -- значитъ лишиться всего прошедшаго... О! Господи, неужели у меня отнимется это прошлое...

Маркиза грубо оттолкнула бѣдную обезьяну, спрятавшуюся въ испугѣ подъ кресло, и смотрѣла на добраго старика своими блѣдно-голубыми, какъ-бы полинявшими глазами, въ которыхъ, помимо ея воли, дрожали крупныя слезы.

-- Вы честный человѣкъ, сказала она рѣзко; -- дайте мнѣ руку.

-- Я, маркиза?

-- Да.

И сухая рука старой дѣвы крѣпко, судорожно сжала грубую руку торговца сукномъ.

-- Такъ вы его спасете! воскликнулъ Ривьеръ.

-- Я сдѣлаю все, что могу. Чортъ васъ возьми! Очень нужно было меня такъ волновать.

-- Доброта и самоотверженіе уже давно олицетворились въ лицѣ маркизы Ригоди, медленно произнесъ Солиньякъ.

-- Бросьте комплименты, я и такъ выхожу изъ себя, что должна оказать вамъ содѣйствіе. Скажите лучше, что вы намѣрены дѣлать?

-- Необходимо прежде всего соединить подземныя галереи Тампля съ тѣмъ тайнымъ проходомъ, который выходитъ въ вашъ садъ.

-- Хорошо, но для этого надо имѣть знакомыхъ въ тюрьмѣ.

-- У насъ ость тамъ рука. Потомъ нужно удалить изъ сада въ одну изъ будущихъ ночей всѣхъ вашихъ слугъ, такъ, чтобы они ничего не подозрѣвали.

-- Это будетъ сдѣлано.

-- Наконецъ, придется очистить подземный ходъ, выходящій изъ вашего сада, отъ загромождающаго его мусора. За это дѣло я самъ возьмусь и мнѣ поможетъ Кастаре.

-- А потомъ?

-- Потомъ остается только посадить освобожденнаго узника въ приготовленную у вашего подъѣзда карету и возблагодарить Бога, вотъ и все.

-- Дай Господи! Дай Господи! произнесъ старикъ, плача отъ радости.

-- На Бога надѣйся, а самъ не плошай, прибавилъ Солиньякъ.

-- На ту ночь мой мажордомъ Фурнье превратится въ кучера и самъ отвезетъ въ каретѣ вашего друга въ вѣрное убѣжище. Фурнье хорошій человѣкъ, на него можно положиться.

-- О, маркиза! маркиза! Какая вы женщина! Нѣтъ на свѣтѣ подобной вамъ.

-- По счастью для васъ, мои обольстители.

-- Вы рождены, чтобы быть матерью, произнесъ Жанъ Ривьеръ съ пламенной благодарностью, и его слова, повидимому, глубоко тронули маркизу, потому что ея загорѣлое лицо поблѣднѣло и она ничего не отвѣчала.

Черезъ минуту она протянула обѣ руки Солиньяку и промолвила, качая головой:

-- Вы видите, красавецъ полковникъ, что женщины ни въ чемъ не могутъ вамъ отказать.

Простившись съ своими неожиданными гостями и проводивъ Солиньяка, увѣреннаго въ побѣдѣ, и Жана Ривьера, обезумѣвшаго отъ надежды, старая дѣва снова растянулась въ своемъ креслѣ и подозвала маленькаго Жака, который подбѣжалъ къ ней, все еще не оправившись отъ испуга.

-- Дѣлать нечего, думала она,-- надо еще разъ пожертвовать собою для другихъ. Чортъ-бы побралъ людей, преданныхъ тѣмъ, кого они любятъ. Они невольно увлекаютъ, Богъ знаетъ куда! Жакъ, Жакъ! Хочешь вишню? Ты мнѣ стоишь дешевле другихъ! Бѣдняжка, изъ-за тебя менѣе прольютъ слезъ, чѣмъ изъ-за ребенка! Ребенокъ, ребенокъ! Этотъ старый добрякъ повернулъ всю мою внутренность! Точно мнѣ пристало нѣжничать! Поцѣлуй меня, мой добрый Жакъ. Ты не глупѣе и не уродливѣе другихъ существъ, а по крайней мѣрѣ, ты не просишь никакихъ услугъ. Видано-ли что-нибудь подобное! Я рождена, чтобъ быть матерью! Вы почему это знаете, добрякъ? Нечего сказать, хорошее дѣло я затѣяла вмѣстѣ съ старымъ лавочникомъ! Вотъ глупость-то! У меня вечеромъ непремѣнно будетъ мигрень.

-- Будьте увѣрены, сказалъ Жанъ Ривьеръ, садясь съ Солиньякомъ въ карету,-- что моя Сюзета и малютка молятся на небесахъ за маркизу Ригоди.

VI.
Букетъ розъ.

Красавецъ Солиньякъ былъ очень доволенъ согласіемъ маркизы оказать ему содѣйствіе для спасенія Клода Ривьера. Еслибы она отказала ему въ помощи, то онъ не обратилъ-бы на это никакого вниманія и продолжалъ-бы дѣйствовать безъ нея, а если нужно, противъ нея, но для дѣла было очень полезно, чтобы маркиза отвлекла вниманіе своихъ слугъ отъ того, что должно было произойти въ саду ея дома.

Полковникъ приказалъ Кастаре добыть лопаты и ломы, а также довести до свѣденія Клода Ривьера о предпринимаемыхъ мѣрахъ, чтобы онъ, съ своей стороны, работалъ соотвѣтственно внѣшнимъ усиліямъ его друзей. Все дѣло состояло въ томъ, чтобы онъ съ одной стороны, а они съ другой попали въ назначенное время въ подземелье, которое долженъ былъ очистить Солиньякъ. Дворъ, на которомъ Ривьеръ гулялъ каждый день впродолженіи часа, сообщался посредствомъ небольшого коридора съ дверью въ погребъ, долженствовавшій, по убѣжденію Солиньяка, выходить въ подземелья, оканчивавшіяся въ саду маркизы. Клодъ

Ривьеръ съ перваго дня своего пребыванія въ Тамплѣ замѣтилъ этотъ коридоръ съ удивительнымъ чутьемъ узника, который сразу угадываетъ путь, могущій привести его къ свободѣ.

По несчастью, сторожа постоянно стояли на часахъ у дверей тюрьмы и не спускали глазъ съ коридора, столь привлекавшаго капитана. Но онъ такъ слѣпо вѣрилъ въ Солиньяка, что не сомнѣвался въ своемъ скоромъ освобожденіи.

"Для полковника не существуетъ слова "невозможно", думалъ Ривьеръ;-- и, конечно, онъ уже теперь дѣйствуетъ".

Однажды, около полудня, Клодъ вышелъ погулять на этотъ, измѣренный его шагами, дворъ, и, къ величайшему удивленію, не засталъ тамъ сторожа, мѣшавшаго ему подойти къ двери погреба. Видя, что онъ одинъ, Ривьеръ быстро вбѣжалъ въ коридоръ и, очутившись передъ дверью, слегка толкнулъ ее, чтобъ убѣдиться, крѣпка-ли она. Отъ сырости доски въ двери расшатались и сквозь щели проникалъ сырой, холодный воздухъ погреба.

-- Это подземелье, сказалъ себѣ Ривьеръ; -- этимъ путемъ можно спастись.

Онъ ощупью сталъ искать замка, такъ-какъ въ коридорѣ царила темнота, и убѣдился, что замокъ было легко сломать, а самую дверь снять съ петель и бросить на землю.

"Вотъ гдѣ спасеніе", подумалъ онъ, какъ-бы предчувствуя планъ Солиньяка, и поспѣшно возвратился во дворъ.

На другой день, снова выходя на прогулку, Ривьеръ встрѣтилъ какого-то рабочаго, который намѣренно его толкнулъ и молча указалъ на комокъ земли у его ногъ. Капитанъ поднялъ комокъ и, пройдя во дворъ, растеръ его руками. Внутри оказался маленькій лоскутокъ бумаги, на которомъ Солиньякъ описалъ свой планъ дѣйствій. Догадки Ривьера оказались справедливыми. Онъ долженъ былъ спастись черезъ маленькій коридоръ и подземелье. Прочитавъ записку, онъ немедленно ее проглотилъ, и почти въ ту-же минуту въ дверяхъ показался сторожъ, который съ низкими поклонами пропустилъ во дворъ человѣка, хорошо извѣстнаго капитану.

Это былъ полковникъ Бернаръ Тевено, одинъ изъ вліятельнѣйшихъ филадельфовъ, подъ названіемъ Варъ. Высокаго роста, худощавый, мускулистый, съ жесткими усами и черными глазами, сверкавшими изъ-подъ густыхъ бровей, полковникъ Тевено казался какимъ-то Донъ-Кихотомъ и, съ перваго взгляда, производилъ впечатлѣніе грубаго, жестокосердаго дикаря. Но подъ этой внѣшней оболочкой скрывались золотое сердце, неподкупная честность и желѣзная воля. Несмотря на его строгость, всѣ его любили и солдаты называли его справедливымъ.

Увидавъ съ ужасомъ Тевено во дворѣ тюрьмы, Клодъ подумалъ, что онъ также былъ арестованъ.

-- Что съ вами случилось, полковникъ? спросилъ онъ, поспѣшно подходя къ неожиданному гостю.

-- Ничего. Не выражайте никакого удивленія. Я здѣсь подъ предлогомъ ревизіи тюрьмы.

-- Такъ вы не арестованы! произнесъ Ривьеръ, переводя дыханіе.

-- Я могу сказать одно слово капитану Ривьеру? сказалъ полковникъ, обращаясь къ сторожу.

-- Я не смѣю вамъ ни въ чемъ отказывать, полковникъ, отвѣчалъ тюремщикъ, поднося руку къ козырьку.

Тевепо сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по двору, какъ-бы ни въ чемъ не бывало, и, очутившись довольно далеко отъ сторожа, который почтительно стоялъ у двери, продолжалъ разговоръ.

-- Ну, бѣдный Ривьеръ, во-время взяли у васъ векселя. Мы совсѣмъ-бы пропали, если-бы ихъ захватили.

-- По нимъ получены уже деньги?

-- Нѣтъ, намъ достаточно на текущіе расходы наличныхъ пятидесяти тысячъ франковъ.

-- Вы правы; эти векселя безсрочные и все равно, что наличныя деньги. Когда захотите, вы всегда можете получить свой капиталъ.

-- Но какая счастливая мысль вошла въ голову Уде отослать эти бумаги въ Бордо. Увы! это было его послѣднее распоряженіе. Вы, вѣроятно, не знаете, что онъ умеръ?

-- Герцогъ Отрантскій мнѣ объ этомъ сказалъ.

-- Онъ убитъ.

-- Убитъ?

-- Надругой день послѣ ваграмскаго сраженія его заманили въ засаду и изрубили въ куски. Меня выбрали на его мѣсто, продолжалъ Тевено;-- полиція Савари и Фуше не подозрѣваютъ меня и потому я могу оказать большія услуги вашему дѣлу. Вотъ мнѣ удалось и подготовить средство для вашего бѣгства.

-- Вамъ, полковникъ?

-- Въ хлѣбѣ, который вамъ подадутъ сегодня, вы найдете клещи и напилокъ. Черезъ три дня въ караулъ въ Тампль вступитъ взводъ подъ начальствомъ одного изъ нашихъ товарищей. Вамъ только надо будетъ, подъ предлогомъ нездоровья, попроситься вечеромъ погулять. Вамъ принесутъ одежду простого рабочаго и, замаскированный, вы легко пройдете мимо часовыхъ, которые примутъ васъ за одного изъ каменщиковъ, работающихъ теперь во дворѣ Тампля.

-- Благодарю васъ, полковникъ; я вижу, что вы не забываете преданныхъ слугъ дорогого вамъ дѣла.

-- Меня руководитъ столько-же дружба, сколько эгоизмъ. Люди, подобные вамъ, рѣдкость. Васъ еще никѣмъ не замѣнили въ качествѣ казначея комитета. Такимъ образомъ...

-- Я воспользуюсь съ благодарностью инструментами, которые вы пришлете, но прошу позволенія не замаскировываться; я жду помощи преданнаго друга, который въ эту самую минуту подготовляетъ мое спасеніе.

-- Помощи друга? Какого? Одного изъ нашихъ?

-- Нѣтъ. Но это храбрѣйшій изъ храбрецовъ,-- Ганри Солиньякъ.

-- Безъ сомнѣнія, онъ герой, отвѣчалъ полковникъ Тевено,-- но у него въ головѣ вѣтеръ. Неужели вы ему довѣряете болѣе, чѣмъ мнѣ?

-- Я убѣжденъ, что выйду на свободу, потому что полковникъ Солиньякъ поклялся меня спасти.

-- А когда? Прежде назначеннаго мною срока?

-- Завтра.

-- Въ добрый часъ. Какими-бы средствами ни спастись, все равно. Помните только, что вы не должны разламывать хлѣба при сторожѣ.

-- Благодарю васъ, полковникъ. До свиданія.

-- Помоги вамъ Господь, сказалъ Тевено и поспѣшно пошелъ къ сторожу, который, стоя на почтительномъ разстояніи, ничего не слыхалъ изъ ихъ разговора.

Въ тотъ-же вечеръ Клодъ Ривьеръ нашелъ въ принесенномъ ему хлѣбѣ обѣщанные полковникомъ Тевено напилокъ и клещи. Онъ спряталъ ихъ подъ рубашку, въ ожиданіи той минуты, когда они помогутъ ему открыть дверь темницы. Въ нѣсколько прыжковъ онъ могъ достигнуть до двора, который ночью всегда былъ пустой; наружная дверь, конечно, не представляла большой преграды, также какъ и третья дверь, въ подземелье, гдѣ его ожидали Солиньякъ и свобода.

Ривьера била лихорадка при мысли, что онъ скоро увидитъ Терезу, такъ гнусно ему измѣнившую, и человѣка, который презрѣнно его обманулъ.

Онъ считалъ теперь часы и минуты, и когда ночью раздавался глухой бой тампльскихъ часовъ, ему казалось, что каждый ударъ возвѣщалъ радостную вѣсть объ его свободѣ, о возможности отомстить за всѣ претерпѣнныя страданія.

Солиньякъ также, посматривая на часы, говорилъ себѣ:

-- Завтра въ это время Клодъ Ривьеръ будетъ свободенъ.

Онъ не ощущалъ, однако, никакого нетерпѣнья и ни мало не колебался. Онъ шелъ твердо къ своей цѣли и былъ увѣренъ въ успѣхѣ. Къ тому-же день, предшествовавшій ночи, назначенной для бѣгства, былъ такъ переполненъ странными, неожиданными обстоятельствами, что Солиньяку не было и времени сомнѣваться

Фуше, исполнявшій въ то время роль вице-императора, убѣдилъ военнаго министра Кларка, герцога Фельтрскаго, сдѣлать парадъ на Карусельной площади, съ цѣлью представить парижскому населенію, нѣсколько успокоенному ваграмской побѣдой, но все еще тревожно смотрѣвшему на сѣверную границу, одно изъ тѣхъ блестящихъ зрѣлищъ, которыя, развертывая передъ толпою военныя силы, поддерживаютъ миражъ славы. Именно этими словами Фуше, самъ въ половину имъ невѣрившій, поборолъ сопротивленіе герцога Фельтрскаго, который хотѣлъ предоставить императору исключительную привилегію подобныхъ военныхъ торжествъ.

Въ ту эпоху парады были любимымъ увлеченіемъ парижанъ, и особенно парижанокъ. На нихъ была такая-же мода, какъ на представленія оперы-буффъ и прогулки въ Лоншанъ. Стройные ряды солдатъ въ бѣлыхъ полотняныхъ штиблетахъ, въ тяжелыхъ киверахъ съ гигантскими султанами, развѣвавшимися подъ тріумфальными арками въ главнѣйшихъ столицахъ Европы, или въ высокихъ мохнатыхъ шапкахъ, порыжѣвшихъ отъ дождя и опаленныхъ порохомъ, съ разорванными знаменами, колыхавшими свои славныя лохмотья надъ лѣсомъ штыковъ и уланскихъ значковъ,-- ослѣпляли своимъ опьяняющимъ блескомъ толпу, которой оставалось только восхищаться этими апофеозами силы, заглушавшей всякую свободную мысль при кровавомъ бенгальскомъ освѣщеніи, пока не наступила минута горько оплакивать столь дорого стоющую славу.

На этотъ разъ парадъ не обѣщалъ, по малочисленности войска, очень блестящаго зрѣлища, но обстоятельства придавали ему патріотическое значеніе. Парижское населеніе, очевидно, желало воспользоваться этимъ военнымъ торжествомъ, чтобъ выразить радость, возбужденную ваграмской побѣдой.

-- Къ тому-же, говорилъ Фуше,-- переговоры о мирѣ, повидимому, затягиваются надолго. Надо чѣмъ-нибудь занять безпокойные умы. Толпѣ нужны хлѣбъ и зрѣлища.

Солиньякъ получилъ приказаніе присутствовать на парадѣ. Его полкъ, стоявшій въ это время въ окрестностяхъ Шенбруна, конечно, не могъ явиться на Карусельную площадь, но полковникъ прямо прибылъ съ ваграмскаго поля сраженія и въ лицѣ его толпа могла привѣтствовать всю дунайскую армію. Съ утра по улицамъ Парижа раздавались глухіе раскаты барабановъ и металическіе, веселые звуки трубъ. Солдаты шли стройными рядами, блестящіе, великолѣпные, и тѣ изъ парижанъ, которые не могли слѣдовать за ними на Карусельную площадь, провожали ихъ завистливыми взорами.

Всѣ окна, выходящія на площадь, были усѣяны зрителями, а войска составляли каре, открытое лишь для проѣзда военному министру съ его штабомъ, со стороны тріумфальныхъ воротъ, воздвигнутыхъ три года передъ тѣмъ архитекторомъ Фонтеномъ по рисунку арки Септимія Севера. Въ дали, въ окнахъ Тюльерійскаго дворца, виднѣлись дамскіе туалеты и золотые мундиры.

Всѣ окрестныя улицы, чрезвычайно узкія, извилистыя и темныя, кишѣли народомъ, который немилосердно толкался, желая хоть издали увидать солдатскій султанъ или услышать звуки ослиной кожи, почернѣвшей подъ ударами барабанныхъ палокъ. Погода была прекрасная, не очень жаркая, но ясная.

Самая большая давка была въ Императорской улицѣ, только что проведенной и еще находившейся въ полной власти каменьщиковъ, которые, уничтожая древній кварталъ, соединяли Тюльери съ Лувромъ. Толпа тутъ шумѣла и волновалась, какъ разъяренное море; по временамъ проходившій мимо полкъ разрѣзалъ эти человѣческія волны, разбрасывая по сторонамъ зѣвакъ. Кареты съ нарядными дамами, въ бальныхъ туалетахъ самыхъ нѣжныхъ цвѣтовъ и съ перьями на головахъ, изящныя ландо, голубыя, зеленыя и малиновыя коляски не могли проложить себѣ дорогу чрезъ толпу и неподвижно стояли вдоль тротуаровъ, представляя искуственные берега, между которыми бурливо лился человѣческій потокъ. Даже легенькіе экипажи -- кабріолеты, фаэтоны не могли двигаться. Бываютъ минуты, когда толпа является верховнымъ властителемъ и своей численностью можетъ подавить самую лучшую армію.

Поэтому неудивительно, что толпа была озлоблена неожиданнымъ появленіемъ въ самой срединѣ улицы, гдѣ была величайшая давка, красиваго фаэтона, обитаго желтымъ сукномъ и извѣстнаго въ то время подъ названіемъ корика. Въ этомъ модномъ экипажѣ стояла, вытянувшись во весь ростъ и отдавая приказанія смущенному кучеру, молодая женщина поразительной красоты и въ довольно странномъ или, лучше сказать, иностранномъ костюмѣ. Ея бѣлое платье, украшенное настоящими розами, придавало ей видъ неземного призрака. Вся ея фигура дышала непреодолимой граціей и могучей силой. Ея большіе, сѣро-зеленые глаза, метавшіе смѣлые к безпокойные взгляды, матовый лобъ, осѣненный, вопреки тогдашней модѣ, двумя прядями черныхъ блестящихъ волосъ, ея прелестно очерченныя блѣдныя щеки, ея тонкій, гибкій станъ -- все въ ней выражало пламенную энергію, полускрытую ея чарующими прелестями. Эта двадцатилѣтняя красавица смотрѣла на толпу, какъ царица, съ высоты своего величія, и лѣвой рукой указывала кучеру дорогу; въ правой рукѣ она держала букетъ розъ необычайнаго цвѣта и блеска. Этотъ букетъ, опьяняющее благоуханіе котораго можно было отгадать издали, поражалъ живостью своихъ красокъ и придавалъ блѣдной молодой женщинѣ видъ мраморной статуи. Но статуя была живая; въ этомъ нѣжномъ созданіи съ изящными маленькими ручками и тонкой таліей жизнь кипѣла ключомъ, а ея станъ, художественныя формы котораго обрисовывались ея прелестнымъ костюмомъ, напоминалъ своей гибкостью пантеру.

-- Пошелъ! Пошелъ! Надо попасть на площадь! восклицала молодая женщина съ легкимъ иностраннымъ акцентомъ.

Кучеръ молча указалъ на грозно шумѣвшую вокругъ экипажа толпу, какъ-бы говоря: "вы требуете невозможнаго".

Но молодая женщина, не обращая вниманія на безмолвный отвѣтъ кучера, продолжала повелительнымъ тономъ:

-- Пошелъ! Пошелъ!

-- Вы хотите, чтобъ васъ толпа разорвала на клочки, произнесъ кучеръ, выведенный изъ терпѣнія.

-- Я хочу попасть на площадь. Что мнѣ толпа! Если вы ея боитесь, то дайте мнѣ бичъ, я сама проложу себѣ дорогу.

Кучеръ имѣлъ своего рода самолюбіе и, оскорбленный этими словами, такъ сильно ударилъ бичомъ лошадь, что она взвилась на дыбы и бросилась впередъ, въ толпу, которая, испуганная и разсерженная такимъ нахальствомъ, поневолѣ разступилась, но осыпала молодую женщину бранью и угрозами. Она теперь гордо сидѣла въ своемъ желтомъ фаэтопѣ и, припавъ тонкими ноздрями къ букету розъ, смотрѣла холодно и презрительно на разъяренную толпу. Какъ-бы то ни было, экипажъ подвигался. Къ концѣ одной изъ поперечныхъ улицъ уже виднѣлись блестѣвшіе на солнцѣ штыки и долетали звуки военной музыки.

-- Пошелъ! Пошелъ! восклицала молодая женщина, нетерпѣливо топая своими маленькими ножками.

Наконецъ, несмотря на всѣ препятствія, кучеръ успѣлъ настолько приблизиться къ площади, что красавица, вставъ въ экипажѣ, могла обнять однимъ взоромъ все блестящее зрѣлище -- войско, стоявшее въ каре вокругъ тріумфальной арки, и герцога Фельтрскаго съ его штабомъ.

Національные гвардейцы стояли шпалерою вокругъ площади въ своихъ бѣлыхъ брюкахъ и лацканахъ. Среди площади виднѣлись немногочисленные резервные батальоны линейныхъ полковъ, оставшіеся въ Парижѣ, съ ихъ голубыми мундирами, которые съ 1807 года замѣнили бѣлые, данные сначала Наполеономъ, потому что, по его собственному выраженію, кровъ слишкомъ видна на бѣломъ сукнѣ.

Зрители съ любопытствомъ показывали другъ другу только-что созданную, молодую гвардію изъ гренадеръ, егерей и флорентійскихъ ратниковъ. Польскіе уланы въ синихъ курткахъ съ малиновыми отворотами, въ малиновыхъ брюкахъ съ синими лампасами, въ такихъ-же малиновыхъ, четырехугольныхъ киверахъ съ мѣдными солнцами, съ пиками, украшенными бѣлыми и красными значками, скакали въ качествѣ ординарцевъ вокругъ герцога Фельтрскаго, который, окруженный всѣмъ своимъ штабомъ, прежде всего подъѣхалъ къ единственному кавалерійскому полку конныхъ егерей, стоявшему гарнизономъ въ Парижѣ. Всѣ офицеры этого полка были выстроены въ рядъ по старшинству, а солдаты, спѣшившись, держали лошадей подъ уздцы.

Герцогъ сошелъ съ лошади и пѣшкомъ, какъ всегда дѣлалъ императоръ, обошелъ войска, стоявшія безмолвно, неподвижно; потомъ онъ возвратился къ тріумфальнымъ воротамъ -- и начался собственно парадъ. Батальоны шли торжественнымъ шагомъ подъ звуки духовой музыки и при громкихъ крикахъ зрителей, которые какъ-бы благодарили отъ имени всей страны бѣдныхъ людей, проливавшихъ за нее свою кровь.

Въ то время, какъ батальоны проходили за батальонами передъ герцогомъ, молодая женщина, стоя въ своемъ фаэтонѣ съ букетомъ розъ въ рукахъ, устремляла жадные и безпокойные взгляды въ массу военныхъ мундировъ, то простыхъ до бѣдности, то черезчуръ блестящихъ; она, повидимому, пламенно искала кого-то.

Вдругъ она вздрогнула, услыхавъ, какъ мальчишка, взобравшійся на колеса ея экипажа, произнесъ имя человѣка, котораго она не знала, но страстно хотѣла увидать.

-- Вонъ Солиньякъ! воскликнулъ мальчикъ, настоящій дитя Парижа, знавшій все и всѣхъ по какому-то странному практическому чутью.

-- Полковникъ Солиньякъ, произнесла молодая женщина, быстро оборачиваясь къ мальчику:-- гдѣ онъ?

Мальчикъ указалъ рукою на всадника, который, на великолѣпномъ конѣ и съ саблею на-голо, скакалъ подлѣ свиты герцога Фельтрскаго.

Это былъ дѣйствительно Солиньякъ. Онъ былъ великолѣпенъ въ своемъ синемъ долыанѣ съ блестящимъ шитьемъ, въ голубомъ мѣховомъ ментикѣ, красномъ жилетѣ, свѣтло-голубыхъ чикчирахъ, венгерскихъ сапогахъ, обрисовывавшихъ его могучія икры, и въ мѣховой шапкѣ съ бѣлымъ султанчикомъ. Съ модными, кверху загнутыми усами, веселый, улыбающійся, полковникъ казался олицетвореніемъ геройской кавалеріи, такъ славно рубившей нѣмецкихъ гусаръ подъ начальствомъ эпическихъ вождей: Мюрата, Лассаля и Септеля.

Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Солиньяка слѣдовалъ за нимъ Кастаре, въ полной парадной формѣ и въ такомъ-же мундирѣ, какъ полковникъ, но съ бѣлымъ, а не золотымъ шитьемъ.

Найдя человѣка, котораго она такъ жадно искала, молодая женщина впилась въ него своими зелеными глазами. Въ головѣ ея, по всей вѣроятности, происходило что-то странное, необыкновенное; ея лицо, всегда блѣдное, теперь еще болѣе побѣлѣло, и она съ какимъ-то упоеніемъ вдыхала въ себя благоуханіе розъ, къ которымъ ея губы машинально прикасались, словно къ живому существу.

Она не спускала глазъ съ Солиньяка и какъ-то лихорадочно изучала каждую его черту. Между тѣмъ, окружавшая ее толпа какъ-бы отвѣчала на ея тайныя мысли.

-- Онъ привезъ австрійскія знамена.

-- Онъ командовалъ кавалерійской атакой при Эслингѣ.

-- Красавецъ Солиньякъ, герой!

-- Это мыслящій Мюратъ.

-- Онъ самый блестящій кавалеристъ во всей арміи.

-- Это идеалъ воина: добрый и храбрый!

-- Какой красавецъ!

-- Упоительно красивъ! промолвила молодая женщина, какъ-бы отвѣчая на говоръ толпы.

Въ эту минуту парадъ кончился; національные гвардейцы, образовавъ колону, стали медленно удаляться съ площади; штабъ герцога Фельтрскаго ускакалъ по направленію къ набережной, а Солиньякъ, въ сопровожденіи Кастаре, приблизился къ тому мѣсту, гдѣ молодая чернокудрая женщина стояла въ своемъ фаэтонѣ.

-- Вотъ онъ! Вотъ онъ! воскликнула толпа.

-- Да здравствуетъ Солиньякъ! Да здравствуетъ полковникъ!

Солиньякъ улыбался и его полуоткрытыя губы ясно выражали, что онъ не скрывалъ своего удовольствія. Ѣхавшій позади него Кастаре видимо торжествовалъ, радуясь оваціи, сдѣланной товарищу его дѣтства.

Солиньякъ только-что хотѣлъ вложить саблю въ ножны, какъ вдругъ замѣтилъ надъ толпою и штыками расходившихся солдатъ очаровательное лицо молодой женщины и ея большіе, глубокіе, какъ озеро, глаза, пристально устремленные на него изъ-за великолѣпнаго букета розъ. Онъ инстинктивно остановилъ лошадь, чтобъ полюбоваться прелестнымъ видѣніемъ, и въ ту-же минуту красавица бросила сильнымъ, изящнымъ движеніемъ руки букетъ, на которомъ покоились за минуту передъ тѣмъ ея пылающія губы. Букетъ описалъ параболу надъ штыками и Солиньякъ ловко поймалъ его остріемъ своей сабли. Потомъ, взявъ цвѣты лѣвой рукой, онъ поднесъ ихъ къ своимъ губамъ и съ улыбкой посмотрѣлъ на молодую женщину. Наконецъ, онъ всунулъ саблю въ ножны и продолжалъ свой путь, держа въ рукахъ букетъ и не сводя глазъ съ молодой, прелестной, странной женщины, провожавшей его своими смѣлыми, пламенными взорами.

-- Какая хорошенькая! сказалъ Солиньякъ, обращаясь къ Кастаре.-- Что-же ты ничего не говоришь? Развѣ ты ея не видалъ?

Кастаре продолжалъ молчать.

-- Ты онѣмѣлъ? спросилъ Солиньякъ.

-- Нѣтъ, полковникъ, отвѣчалъ гусаръ,-- но вы сами не замѣтили...

-- Что?

-- Что женщина эта -- брюнетка; понимаете?

-- Такъ что-жь?

-- Для меня очень важно, если она брюнетка, да еще съ юга. Вы развѣ забыли, полковникъ, предсказаніе г-жи Ленормапъ?

-- Чортъ-бы побралъ ея предсказанія! Мнѣ все равно, откуда-бы она ни пріѣхала, съ сѣвера или съ юга, а если я ее опять увижу..... Однако, какое странное, прелестное видѣніе! Она какъ-бы ослѣпила меня своимъ блескомъ.

-- Берегитесь, полковникъ, отвѣчалъ Кастаре.-- Родившись въ одинъ день, мы должны съ вами и умереть вмѣстѣ. Я вамъ прежде это говорилъ и теперь повторяю, Гадальщица императрицы никогда не ошибается. Быть можетъ, въ этомъ букетѣ розъ скрывается опасность для насъ обоихъ. Бросьте его, я увѣренъ, что подъ цвѣтами змѣя.

VII.
Андреина.

Солиньякъ не обращалъ вниманія на слова своего товарища. Взоры незнакомки его волновали и не мало ему льстили, хотя онъ уже привыкъ къ этой инстинктивной дани, оказываемой женщинами красавцу-воину. Онъ уже такъ много видѣлъ на своемъ вѣку хорошенькихъ лицъ, привѣтливо улыбавшихся изъ окна или съ балкона! Онъ столько ловилъ бросаемыхъ букетовъ при проходѣ его гусаръ черезъ различные города! Всѣ эти романы оканчивались такъ-же скоро, какъ и начинались. Любовь воина случайна, скоротечна. Солиньякъ не посѣялъ своего сердца на дорогѣ славы, а всѣ его любовныя похожденія были только минутными капризами. Но, быть можетъ, онъ никогда не былъ такъ заинтересованъ и прельщенъ, какъ этой неизвѣстной красавицей. Мысль о ней не покидала его даже въ ту минуту, когда онъ отдавалъ приказанія Кастаре о предстоявшемъ въ эту ночь освобожденіи капитана Ривьера изъ Тампля. Гусаръ долженъ былъ въ опредѣленный часъ явиться въ домъ маркизы Ригоди. Фурнье, почтенный мажордомъ старой дѣвы, удалилъ, по ея приказанію, всѣхъ слугъ подъ предлогомъ празднованія какого-то семейнаго торжества, и самъ, обыкновенно столь блестящій и нарядный, приготовлялся надѣть кучерскую одежду.

Солиньякъ вышелъ изъ своего дома въ статскомъ платьѣ и безъ оружія. Въ прешринятомъ имъ дѣлѣ освобожденія товарища онъ готовъ былъ жертвовать своей жизнью, но не хотѣлъ убивать другихъ. Онъ взялъ съ собою только нѣсколько розъ изъ букета незнакомки. Къ тому-же онъ былъ убѣжденъ, что бѣгство Ривьера не представитъ большихъ затрудненій. Подвалы въ домѣ маркизы были очищены отъ мусора и только одна стѣна отдѣляла ихъ отъ подземелій Тампля, такъ что Кастаре не трудно было пробить ломомъ отверстіе, достаточно большое, чтобъ пролѣзть человѣку.

Веселый, какъ въ день сраженія, полковникъ отправился обѣдать въ Пале-Рояль. Садъ и галереи этого знаменитаго зданія не представляли уже того зрѣлища, которое ихъ прославило въ революцію и директорію. Политическое движеніе теперь замѣнилось оживленнымъ говоромъ толпы, собиравшейся сюда не для обсужденія общественныхъ вопросовъ, а для собственнаго удовольствія. Бряцаніе шпоръ и сабель, шумное эхо биржи, собиравшейся тутъ въ ожиданіи постройки новаго зданія, раздавались въ историческихъ галереяхъ вмѣсто криковъ продавцевъ газетъ и ежедневныхъ ссоръ между якобинцами и роялистами. Впрочемъ, жизнь кипѣла такъ-же пламенно, какъ и прежде. Этотъ уголокъ Парижа былъ во всѣ эпохи посвященъ спекуляціи, модѣ, игрѣ, любви и гастрономіи. По выраженію того времени, всѣ боги Олимпа тутъ сходились. Вакхъ подавалъ руку Меркурію, Плутонъ улыбался Венерѣ; не доставало только одной богини мудрости.

Магазины, кажущіеся намъ очень скромными, но въ ту эпоху поражавшіе великолѣпіемъ: золотыхъ дѣлъ мастера, портные, оптики, модистки, торговцы хрусталемъ и галантерейнымъ товаромъ, трактиры и кофейныя -- привлекали военныхъ и статскихъ праздношатающихся парижанъ и пріѣзжихъ провинціаловъ, зѣвакъ и веселыхъ женщинъ. Въ нѣкоторыхъ изъ кофейныхъ давались даромъ представленія чревовѣщателей, а въ ресторанахъ давали обѣдъ въ 30 сантимовъ съ музыкой. Кофейная Фуа славилась мороженымъ, Сабатино -- римскимъ пуншемъ, Лемблинъ -- прекраснымъ кофе, а Ротонда -- прелестной лимонадчицей и великолѣпной мебелью. Модные франты завтракали въ кофейной Шартръ, играли въ шахматы въ ресторанѣ Валуа и обѣдали у Вери.

Вери, Бильотъ и Братья-Провансальцы деспотически царили въ Пале-Роялѣ, подобно тому, какъ Бовилье въ улицѣ Ришелье, Балуевъ въ улицѣ Монторгель, Николь на Итальянскомъ бульварѣ и Гардивилье на Тампльскомъ. Никакой гастрономическій желудокъ не могъ питаться иначе, какъ въ этихъ знаменитыхъ ресторанахъ. Недаромъ только-что исчезнувшій XVIII и вновь народившійся XIX вѣка придали важную роль апетиту. Во время директоріи люди шибко жили, благодаря сознанію, что вышли изъ опасности; въ эпоху имперіи продолжалась та-же веселая, лихорадочная жизнь, потому что никто не зналъ, будетъ-ли онъ живъ на другой день. Это вѣчное безпокойство, эту вѣчную неизвѣстность о завтрашнемъ днѣ старались стушевать искуственной веселостью: великолѣпными банкетами, шумными попойками, соблазнительными пѣснями, любовными похожденіями.

Подобно всѣмъ, Солиньякъ вдыхалъ въ себя веселую жизнь всѣми порами своего существованія, съ тою поспѣшностью, съ какою опустошаешь бутылку, которую грубая рука можетъ отнять у васъ каждую минуту. Въ опьяняющей атмосферѣ Пале-Рояля онъ весело любовался, съ одной стороны, выставленными въ окнахъ Вери страсбургскими паштетами, амьенскими пирогами и арденскими окороками; а съ другой -- гулявшими въ галереяхъ и садахъ красивыми женщинами, которыя смѣло выставляли на показъ свои полуобнаженныя руки и плечи, едва прикрытыя прозрачными тканями.

Быть можетъ, полковникъ думалъ въ это время и о той женщинѣ, которая бросила ему букетъ розъ; онъ раздѣлялъ этотъ букетъ на двѣ части; одну оставилъ дома въ вазѣ съ водой, а другую вложилъ въ петлицу. Эти прелестные цвѣты какъ-бы жгли ему сердце, а ихъ обаятельное благоуханіе волновало и опьяняло Солиньяка.

Однако, несмотря на свои романическія качества, достойныя героевъ г-жи Жанлисъ, полковникъ былъ человѣкомъ своего времени. Онъ съ видимымъ удовольствіемъ усѣлся за одинъ изъ столиковъ въ ресторанѣ Вери и внимательно прочиталъ меню, съ видомъ человѣка, апетитъ котораго не страдаетъ отъ любви. Сервировка была блестящая, вина старыя, блюда изысканныя. Солиньякъ отлично пообѣдалъ, по-прежнему вдыхая въ себя благоуханіе розъ, которое, казалось, пропитало все его существо.

Онъ только-что кончилъ обѣдъ, не обращая вниманія на веселый смѣхъ и болтовню сосѣдей, пившихъ шампанское, какъ въ залу вошелъ человѣкъ, одѣтый по послѣдней модѣ, но, очевидно, лакей. Поклонившись всему обществу, онъ подошелъ прямо къ Солиньяку и, отвѣсивъ почтительный поклонъ, спросилъ:

-- Вы полковникъ Солиньякъ?

-- Да.

Лакей снова поклонился и, доставъ изъ кармана письмо, подалъ его Солиньяку.

Полковникъ взглянулъ на письмо, не распечатывая, и ему показалось, что оно издаетъ такое-же благоуханіе, какъ букетъ.

-- Отъ кого? спросилъ онъ, какъ-бы желая долѣе поинтриговать себя этой интересной тайной.

Посланный ничего не отвѣчалъ, а его улыбка ясно доказывала, что полковнику стоило только прочесть письмо, чтобъ все понять. Солиньякъ такъ и сдѣлалъ. Пробѣжавъ записку, онъ покраснѣлъ, а въ голубыхъ, смѣлыхъ, глазахъ засвѣтилась дѣтская радость.

-- Хорошо, сказалъ онъ.

-- Отвѣтъ будетъ?

-- Я пріѣду.

Лакей почтительно поклонился и вышелъ изъ ресторана медленно, серьезно, какъ дипломатъ, приведшій къ счастливому окончанію политическіе переговоры.

"Это начало романа", подумалъ Солиньякъ, перечитывая письмо.

Оно было безъ подписи и въ немъ говорилось, что женщина, бросившая утромъ во время парада букетъ розъ, будетъ ждать Солиньяка въ коляскѣ, въ сумерки, у входа въ главную алею Елисейскихъ полей, близь площади Согласія.

-- Мнѣ суждено не скучать сегодня, даже до минуты, назначенной для освобожденія Клода Ривьера, сказалъ себѣ Солиньякъ.

Имѣя два часа свободныхъ, онъ всталъ, расплатился и вышелъ на улицу. Пройдя черезъ Пале-Рояль, кишѣвшій гуляющими, оглашавшими воздухъ громкимъ смѣхомъ и веселымъ говоромъ, онъ направился къ Елисейскимъ полямъ. Ему казалось страннымъ, что незнакомка назначила свиданіе въ такой мрачной, уединенной мѣстности. Въ Елисейскихъ поляхъ въ то время можно было встрѣтить только больныхъ, влюбленныхъ и любителей игры въ мячъ.

"Она не хочетъ, чтобъ ее видѣли", подумалъ онъ.

При этомъ онъ невольно спросилъ себя, какъ эта-же самая женщина утромъ, при многочисленной толпѣ, рѣшилась бросить ему букетъ, къ которому за минуту передъ тѣмъ она прикасалась губами? Къ какому классу общества принадлежала она? Не видалѣло онъ ее когда-нибудь прежде? Нѣтъ, какъ онъ ни думалъ, ни вспоминалъ, это прелестное, блѣдное лицо было ему рѣшительно незнакомо.

Солнце садилось за деревьями Елисейскихъ полей въ ту минуту, какъ Солиньякъ проходилъ черезъ площадь Согласія и съ любопытствомъ отыскивалъ глазами коляску. Дѣйствительно, она стояла у входа въ пустынную аллею. Кучеръ сидѣлъ неподвижно на козлахъ, а лакей ходилъ взадъ и впередъ передъ лошадьми. Подойдя ближе, Солиньякъ увидалъ, что въ коляскѣ оливковаго цвѣта, украшенной гербомъ, полулежала чернокудрая красавица, укутанная въ шаль. Онъ тотчасъ ее узналъ и поспѣшно подошелъ къ экипажу. Молодая женщина съ улыбкою, небрежно приподнялась и сказала съ легкимъ итальянскимъ акцентомъ, который Байронъ называлъ "атласнымъ потокомъ, изливающимся изъ женскихъ устъ":

-- А! вы пришли, полковникъ! Благодарю васъ.

Съ этими словами она устремила на него пламенный взглядъ. Красавецъ Солиньякъ безмолвно смотрѣлъ на нее, изумленный, очарованный, прельщенный этой двадцати-лѣтней женщиной, глаза которой горѣли зеленоватымъ пламенемъ, напоминавшимъ мрачное мерцаніе факеловъ на похоронномъ шествіи.

Эти два созданія, одинаково сіявшія красотой, но совершенно различной,-- онъ -- откровенный, благородный, добродушный, она -- сосредоточенная, пожираемая внутреннимъ пламенемъ и непреодолимо-соблазнительная,-- казалось, изучали другъ друга прежде, чѣмъ выдать себя хоть однимъ словомъ. Они какъ-бы измѣряли другъ друга съ головы до ногъ, подобно соперникамъ передъ дуэлью, и Солиньякъ инстинктивно вспомнилъ суевѣрныя предостереженія Марціала Кастаре.

Черезъ минуту, чувствуя всю неловкость молчанія, полковникъ сказалъ:

-- Я рѣшительно въ первый разъ имѣю честь и счастье видѣть васъ, сударыня. А вы развѣ меня знаете?

-- Кто васъ не знаетъ, полковникъ, отвѣчала она съ улыбкой; -- впрочемъ, я также въ первый разъ васъ вижу... то-есть, извините, во второй; я уже видѣла васъ сегодня на парадѣ, куда я отправилась только для того, чтобъ васъ увидать.

-- Неужели? съ любопытствомъ спросилъ Солиньякъ.

-- Да, мы, женщины, очень романтичны и смѣлы до безумія. Мнѣ столько говорили о васъ, полковникъ, что я хотѣла увидать героя, имя котораго на устахъ всѣхъ въ моей родинѣ -- Италіи. Я знала, что вы въ Парижѣ, гдѣ я должна провести нѣсколько мѣсяцевъ, и что вы составите одно изъ блестящихъ украшеній сегодняшняго парада; вотъ почему я поѣхала на Карусельную площадь, а увидавъ васъ издали сквозь лѣсъ штыковъ и среди шумной толпы, я пожелала поближе съ вами познакомиться, съ глазу на глазъ, для чего приказала за вами слѣдить, какъ до подъѣзда вашего дома, такъ и въ ресторанъ, гдѣ вы обѣдали.

Она умолкла и устремила на красавца Солиньяка свои прекрасные, зеленоватые глаза, переливавшіеся изъ одного оттѣнка въ другой такъ-же быстро, какъ волны, на которыя они такъ походили.

Смущенный Солиньякъ взглянулъ на кучера, какъ-бы не желая, чтобы постороннее лицо слышало ихъ разговоръ.

Незнакомка поняла его взглядъ.

-- Онъ не знаетъ по-французски, сказала она,-- и говоритъ только на неаполитанскомъ нарѣчіи.

Полковникъ улыбнулся.

-- Что-же, вы довольны тѣмъ, что видѣли? спросилъ онъ небрежно, но дрожащимъ голосомъ.

Онъ хотѣлъ улыбнуться для приданія себѣ силы, но впечатлѣніе, произведенное на него этой женщиной, вмѣстѣ съ одуряющимъ благоуханіемъ розъ, привело его въ какое-то странное, взволнованное состояніе.

-- Я не только довольна, но счастлива, отвѣчала она нѣжно.

Солиньякъ пристально взглянулъ на нее.

-- Да, я вижу, что не всѣ химеры неосуществимы, не всѣ сновидѣнія несбыточны. Вы не понимаете меня, продолжала она, впиваясь своимъ взоромъ въ голубые, ясные глаза Солиньяка; -- вы не признаете, чтобъ можно было влюбиться въ призракъ, въ имя! Однако, это такъ. Я видѣла вокругъ себя столько жестокихъ и низкихъ людей, что я спрашивала всѣхъ, неужели нѣтъ на свѣтѣ человѣка истинно-благороднаго, какъ нѣкогда были рыцари. На мой вопросъ мнѣ вѣчно отвѣчали, что такой человѣкъ существуетъ и зовутъ его Солиньякъ. Тогда я сказала себѣ, что если этотъ человѣкъ дѣйствительно такой прекрасный, гордый и благородный, какимъ его описывали, то я его полюблю, а если я его буду любить, то заставлю и себя любить. Ну, посмотрите на меня: я молода, хороша собою, сердце мое растерзано, жизнь мнѣ опостылѣла, такъ-какъ я видѣла въ ней только ложь и измѣну; я ни отъ кого не завишу и вполнѣ принадлежу себѣ. Если вы хотите, чтобъ женщина, способная отдать свою жизнь любимому человѣку, была вашей рабой, вашей собакой, то дозвольте мнѣ васъ любить. Скажите прямо, боитесь-ли вы такой любви?

Эти слова были такъ неожиданны, странны и дики, что Солиньякъ съ минуту ничего не отвѣчалъ и молча смотрѣлъ на юную, пламенную незнакомку.

-- А почему-же мнѣ бояться такой любви? спросилъ онъ тихимъ, ласкающимъ голосомъ.

-- Потому, что моя любовь уже убила одного человѣка. Конечно, онъ былъ дуракъ, съумасшедшій, произнесла незнакомка презрительно.-- Мнѣ надоѣло видѣть передъ собою куклу вмѣсто человѣка, котораго я добровольно назвала своимъ повелителемъ, и я его прогнала. Онъ, дуракъ, застрѣлился.

Она произнесла эти слова холодно, небрежно, какъ-бы говорила о самомъ простомъ предметѣ. Соливьяку казалось, что онъ все еще слышитъ разсказъ Кастаре о предсказаніяхъ г-жи Ленорманъ. Но онъ принадлежалъ къ разряду тѣхъ людей, которыхъ опасность плѣняетъ. Онъ, быть можетъ, съ улыбкою отвернулся-бы отъ обыкновенной любовной интриги, но эта женщина привлекала его къ себѣ очаровательной граціей, соблазнительной красотой и угрозой опасности.

-- Вы, по крайней мѣрѣ, не застрѣлитесь ради женщины, сказала она, не спуская глазъ съ красавца-полковника.

-- Однадо, есть женщины, за которыхъ отрадно умереть, произнесъ Солиньякъ медленно своимъ полнымъ, мужественнымъ голосомъ.

Онъ, очевидно, поддавался чарующему вліянію юности и красоты.

Онъ стоялъ, облокотясь на бортъ коляски, и, перегнувшись, почти прикасался къ красавицѣ, точно онъ былъ съ нею наединѣ (лакей, впрочемъ, находился далеко); она также нагнулась къ нему, опираясь обнаженной рукою на подушку, такъ-что ея пламенные взоры сожигали его глаза, а ея дыханіе опьяняло его. Вдали слышались звуки музыки, нарушавшіе безмолвную тишину, которая окружала этихъ двухъ существъ, потерянныхъ для остального міра въ мрачномъ уединеніи пустынной, темной алеи. Эти веселые звуки доносились изъ многолюдныхъ ресторановъ улицы Звѣзды, въ которыхъ танцовали по воскресеньямъ, праздникамъ и торжественнымъ днямъ.

-- Я не ошиблась, сказала молодая женщина: -- васъ мнѣ именно такъ и описывали. Я могу слѣпо положиться на вашу преданность и мужество.

-- Понимаю, сказалъ Солиньякъ шутливымъ тономъ, который къ нему такъ шелъ;-- у васъ есть врагъ, нежелающій наложить на себя руки, и вы ищете...

-- Убійцу, перебила его незнакомка, презрительно надувая губки;-- во всѣхъ странахъ много продажныхъ убійцъ, и еслибы мнѣ нужно было отмстить кому-нибудь, то я не обратилась-бы за этимъ къ герою. У меня нѣтъ враговъ, кромѣ меня самой, и мстить мнѣ некому, кромѣ судьбы. Рожденная для любви, я до сихъ поръ была окружена лжецами и трусами. Но я ихъ только презираю. Васъ-же я люблю.

-- Меня? произнесъ Солиньякъ.

-- Да. Вашъ взглядъ, голосъ, походка,-- все выражаетъ повелителя, котораго мы, женщины, жаждемъ имѣть. О! сладострастное чувство сознавать себя слабой, ползать у ногъ господина и съ трепетомъ смотрѣть на него! Какое блаженство чувствовать надъ собою твердую волю, а не самой поддерживать мужество въ низкихъ трусахъ! Мнѣ двадцать два года, а я уже претерпѣла столько страданій, сколько не вынесла-бы другая въ сто лѣтъ. Съ малолѣтства меня преслѣдуютъ всевозможныя испытанія; вмѣсто матери меня воспитывала старая гувернантка, одна изъ тѣхъ презрѣнныхъ женщинъ, которыя продаютъ своихъ дѣтей и развращаютъ чужихъ. Въ пятнадцать лѣтъ я, благодаря своему происхожденію, поступила къ неаполитанскому двору. Тамъ-то, среди льстецовъ, среди развратнаго двора, я впервые узнала, что такое любовь. Но нѣтъ, это не любовь, это ужасный призракъ желанной, жадно призываемой любви. Меня выставляли почти обнаженною въ живыхъ картинахъ, которыми тѣшится этотъ развратный дворъ. Фуй, противно вспомнить! Понимаете вы теперь, почему я, несчастная жертва подобнаго воспитанія, подобной среды, гдѣ развратъ проникаетъ во всѣ поры, какъ malaria въ итальянскихъ болотахъ,-- чувствую страшную жажду мужества и смѣлости, почему я способна отдаться всецѣло человѣку съ гордой душою, если таковой найдется? Вы, вѣроятно, принимаете меня за сумасшедшую. Я васъ вижу въ первый разъ и разсказываю вамъ свою жизнь. Но о насъ, итальянкахъ, нельзя судить по другимъ женщинамъ. Вообразите, что мы встрѣтились на маскарадѣ въ Сан-Карло или въ Большой Оперѣ. Къ тому-же нѣтъ времени на предисловія, когда смерть грозитъ всякому ежечасно, ежеминутно. Кто знаетъ, что я завтра не буду изгнана изъ Парижа, а вы не отправитесь на встрѣчу непріятельскимъ пулямъ?

Дѣйствительно, въ ту лихорадочную, пламенную эпоху изъ жизненной комедіи было изгнано все, что называется въ театрѣ длиннотами. Во времена революціи и имперіи все дѣлалось быстро, развязка слѣдовала тотчасъ за завязкою; влюбленные достигали своихъ цѣлей бѣглымъ шагомъ и сердца брались приступомъ во время вальса или кадрили. Но, несмотря на это, красавецъ Солиньякъ былъ пораженъ неожиданной встрѣчею съ незнакомкой, которая по своей таинственности и окружавшей обстановкѣ не имѣла ничего будничнаго, избитаго, а, напротивъ, возбуждала тревожныя мысли и соблазнительныя надежды. Очарованный, пораженный Солиньякъ смутно видѣлъ передъ собою въ сумеркахъ прелестныя очертанія шеи, плечъ и таліи красавицы, глаза которой такъ и впивались въ него; поддаваясь ея соблазнительному вліянію, онъ забывалъ узника, который въ это самое время тревожно, лихорадочно считалъ каждую секунду.

-- Вы прощаете мое безуміе, инстинктивно влекущее меня къ вамъ, какъ къ существу высшему, сильнѣйшему? спросила незнакомка.

-- Не все-ли равно, какая причина насъ свела. Вы прелестны и я васъ люблю. Кто-бы вы ни были, я принадлежу вамъ всецѣло.

-- Вы вскорѣ узнаете, кто я такая.

-- Вскорѣ?

-- Да, быть можетъ, завтра.

-- Завтра! Отчего не сегодня? Отчего не сейчасъ?

-- Потому что я хочу, чтобъ вы думали обо мнѣ, чтобъ вы спрашивали себя: кто она? Неизвѣстность играетъ большую, иногда преобладающую роль въ любви.

-- Впрочемъ, что скажетъ новаго мнѣ ваше имя? Я знаю всѣ ваши имена: васъ зовутъ красота, грація, молодость и упоеніе.

-- И говорятъ, что итальянцы одни умѣютъ сочинять мадригалы, сказала незнакомка, смѣясь,-- но хотя иностранка, я вамъ нѣсколько сродни, полковникъ, и могу оцѣнить ваши геройскіе подвиги. Мой братъ такой-же солдатъ, какъ вы, если только онъ не умеръ.

-- Солдатъ!

-- Да, офицеръ въ вашей арміи.

-- Солдатъ! повторилъ машинально Солиньякъ.

Это слово заставило его очнуться и вспомнить о Тампльской тюрьмѣ. Онъ гордо поднялъ голову, взглянулъ на небо, на которомъ уже царила ночь, какъ-бы желая узнать, поздно-ли, и произнесъ съ необычайнымъ для него волненіемъ:

-- Эта минута одна изъ лучшихъ въ моей жизни, но счастье преходяще и мнѣ надо идти. По крайней мѣрѣ, позвольте мнѣ унести съ собою на сердцѣ обѣщаніе новаго свиданія и ваше имя,-- не фамилію, мнѣ ея не надо,-- а то нѣжное, упоительное имя, которое шепчешь, прильнувъ устами къ устамъ, сердцемъ къ сердцу.

Итальянка улыбнулась, польщенная словами полковника, но воскликнула съ удивленіемъ:

-- Вы уходите?

-- Да.

-- Зачѣмъ?

-- Нужно.

-- Неужели? А если я васъ попрошу остаться? Если мы никогда болѣе не увидимся?

-- Я скажу, тяжело вздыхая, прощайте: или до свиданія, но все-же уѣду.

-- Вы не шутите? сказала она, схвативъ его за руку, и прибавила бархатнымъ, соблазнительнымъ шопотомъ:-- развѣ вы не понимаете, что женщины, подобныя мнѣ, отдаютъ всю свою душу вмѣстѣ съ букетомъ или улыбкой.

-- Розы ваши при мнѣ, сказалъ Солиньякъ,-- и ихъ благоуханіе жжетъ мое сердце, ваша улыбка не изгладится изъ моей памяти, пока я живъ, но если-бъ эти розы никогда не завяли и эта улыбка никогда не исчезла, то я все-же бросилъ-бы цвѣты и отвернулся-бы отъ улыбки, чтобъ исполнить свой долгъ.

-- Santa Maria! воскликнула итальянка;-- я отгадала. Вотъ человѣкъ! Ну, хорошо, ступайте, куда хотите. Если судьбѣ будетъ угодно, то мы когда-нибудь увидимся.

-- Отчего-же мы увидимся, когда судьбѣ будетъ угодно, а не вамъ? спросилъ Солиньякъ.

-- Потому что... потому что... Быть можетъ, намъ лучше болѣе не видаться.

И она вздохнула.

-- Вы только-что спрашивали, боюсь-ли я вашей любви, а неужели теперь вы сами ея боитесь?

-- Я? Пустяки.

Она завернулась въ свою шаль и, протянувъ руку полковнику, промолвила:

-- Addio.

Солиньякъ поцѣловалъ эту маленькую, сухую ручку и взглянулъ прямо въ глаза незнакомкѣ.

-- No, non addio, а reverder ci, произнесъ онъ съ улыбкой, но тономъ нѣжной мольбы;-- феи, не столь прелестныя, какъ вы, соединяли влюбленныхъ. Неужели вы будете жестокосердѣе ихъ?

Итальянка ничего не отвѣчала.

-- По крайней мѣрѣ, продолжалъ Солиньякъ,-- скажите мнѣ ваше имя.

-- Для чего вамъ имя?

-- Для того, чтобъ знать, передъ кѣмъ падать ницъ.

-- Вы непремѣнно хотите? отвѣчала незнакомка;-- но помните, что вы узнаете имя женщины, которую, быть можетъ, никогда не увидите.

-- Тѣмъ болѣе причины мечтать о ней.

Эти слова были почти-что дерзостью, но Солиньякъ произнесъ ихъ почтительнымъ, страстнымъ тономъ.

-- Тотъ, кто умеръ, называлъ меня Андреиной, сказала незнакомка,-- а при неаполитанскомъ дворѣ я -- маркиза Олона. Но для васъ, если-бы надо было пріискать мнѣ имя, я -- любовь преходящая, которую, быть можетъ, вы упустили навсегда.

Она подозвала лакея и сказала по-итальянски, повелительнымъ тономъ:

-- Домой!

Солиньякъ взглянулъ на нее въ послѣдній разъ. Черезъ минуту коляска понеслась по направленію къ церкви св. Магдалины, которую Наполеонъ хотѣлъ сдѣлать храмомъ славы, и эта странная, необыкновенная женщина исчезла во мракѣ ночи.

Онъ сохранилъ только одно имя отъ этой первой главы романа, которому, быть можетъ, суждено было никогда не кончиться.

"Андреина, думалъ онъ: -- имя звучное, а женщина прелестная. Неужели она серьезно сказала: Addio? но какъ ни упоительны счастье и любовь, а исполненіе долга еще выше. Frapuco Andreina! Идемъ спасать капитана Ривьера!"

ГЛАВА VIII.
Освобожденіе.

Въ восемь часовъ вечера Клодъ Ривьеръ услыхалъ, какъ тюремщикъ снаружи задвинулъ засовъ у двери его кельи, и этотъ роковой звукъ, всегда болѣзненно отзывающійся въ сердцѣ заключеннаго, показался ему теперь особенно ужаснымъ. Этотъ ежедневный процесъ запиранія двери носитъ грубое названіе заклепки. Самое выраженіе пахнетъ казнью.

Клодъ могъ клещами сорвать замокъ съ двери; но чтобъ подпилить засовъ, требовалось болѣе времени, чѣмъ оставалось въ его распоряженіи до 10 часовъ, когда Солиньякъ долженъ былъ ждать его въ подвалѣ дома Ригоди.

Капитанъ былъ увѣдомленъ объ этомъ письмомъ, которое Кастаре нашелъ средство передать ему. Конечно, живая, человѣческая почта, доставившая это извѣстіе, стоила довольно дорого Солиньяку.

"Черезъ полтора часа полковникъ будетъ на своемъ посту, думалъ Клодъ;-- но успѣю-ли я добраться до него?"

Онъ посмотрѣлъ на часы; стрѣлки летѣли съ неимовѣрной быстротой. Не колеблясь ни секунды, онъ принялся за работу.

Замокъ былъ вдѣланъ съ обѣихъ сторонъ двери, и Ривьеръ, благодаря переданнымъ ему инструментамъ, вскорѣ справился съ нимъ. Но самое трудное, главное препятствіе заключалось въ засовѣ.

Клодъ просунулъ напилокъ въ узкую скважину между филенкой и наличникомъ; засовъ заскрипѣлъ подъ желѣзными зубьями, но капитанъ чувствовалъ, какъ огроменъ и твердъ этотъ роковой засовъ, который становился преградой между заключеннымъ и свободой.

-- Ничего, сказалъ про себя Ривьеръ;-- попробуемъ!

Мало-по-малу сумерки овладѣвали его обнаженной кельей, и послѣдніе, мерцающіе лучи дня, проникая чрезъ узкое окно, замирали на несчастномъ тюфякѣ, съ сѣрымъ тюремнымъ одѣяломъ.

Приложивъ ухо къ двери и прислушиваясь къ малѣйшему звуку въ коридорѣ, Клодъ Ривьеръ продолжалъ водить напилкомъ по засову и уже зарубка стала значительная, какъ вдругъ онъ остановился и поблѣднѣлъ; потъ выступилъ у него на лбу; за дверью стоялъ кто-то и наблюдалъ за узникомъ.

-- Чортъ возьми! промолвилъ Ривьеръ сквозь зубы;-- неужели мои надежды улетучатся?

Онъ молча выдернулъ напилокъ, спряталъ его подъ сюртукъ и сталъ ждать.

Очевидно, тутъ былъ кто-то: Клодъ слышалъ неясные шаги и даже полусдержаняай кашель. Но никто не шевелился, никто не удалялся. Быть можетъ, за нимъ наблюдали въ замочную скважину? Тогда все погибло.

Узникъ ждалъ, объятый ужасомъ и сдерживая дыханіе; эти немногія минуты показались ему цѣлымъ вѣкомъ; какая-то желѣзная рука словно сдавливала его грудь.

Онъ инстинктивно отскочилъ, когда явственно послышался скрипъ засова, и былъ увѣренъ, что человѣкъ, который за нимъ слѣдилъ, тотчасъ войдетъ.

Дикая мысль блеснула въ его головѣ -- броситься на этого врага, повалить его на полъ и бѣжать, куда глаза глядятъ. Тюрьма его душила. Онъ готовъ былъ рисковать жизнью, чтобъ увидать Терезу.

Но черезъ секунду онъ остолбенѣлъ отъ изумленія и сталъ прислушиваться. Невидимая рука, державшая засовъ по ту сторону двери, отодвигала его съ неимовѣрной осторожностью, тихо, медленно, какъ-бы опасаясь шума. Какъ только засовъ начиналъ скрипѣть, рука останавливалась и снова принималась за дѣло только нѣсколько минутъ спустя.

"Что это значитъ?" подумалъ капитанъ.

Мало-по-малу шумъ прекратился. Ривьеръ взглянулъ въ замочную скважину. Засова вовсе не было видно, и, однакожь, дверь не отворялась, никто не входилъ.

Ривьеръ снова приложилъ ухо къ двери и ясно услышалъ звукъ удалявшихся шаговъ, несмотря на очевидное стараніе заглушить ихъ. Въ то-же время онъ замѣтилъ, что изъ-подъ двери не просвѣчивалъ мерцающій свѣтъ; очевидно, въ коридорѣ потушили лампу, которая зажигалась обыкновенно по ночамъ.

На этотъ разъ вниманіе Ривьера было возбуждено и онъ спрашивалъ себя, не былъ-ли человѣкъ, отодвинувшій засовъ, другомъ его, а не врагомъ?

Онъ немного подождалъ, чтобъ дать неизвѣстному время удалиться, и потомъ потихоньку потянулъ на себя дверь. Она была отперта и засовъ отдернутъ. Клодъ могъ свободно выйти; къ его благополучію, коридоръ, ведущій на маленькій дворъ, былъ погруженъ во мракъ.

Нечего было теперь бояться встрѣчи.

"Конечно, сторожъ, только-что прошедшій по коридору, былъ подкупленъ Солиньякомъ",-- это была первая мысль, блеснувшая въ его головѣ, но тотчасъ ее замѣнила другая:

"А если я ошибаюсь? Если этотъ свободный выходъ ничто иное, какъ ловушка? Если за мною слѣдили, чтобъ арестовать лицъ, помогающихъ моему бѣгству?"

Въ секунду онъ вѣрилъ второму предположенію, а потомъ военная отвага взяла верхъ и онъ съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ сталъ ждать минуты, назначенной Солиньякомъ.

Всѣ мысли путались въ его головѣ, но два ясные образа постоянно вертѣлись передъ его глазами: Тереза и маркизъ Олона, при воспоминаніи о которыхъ у него навертывались слезы и сжимались кулаки.

Когда пробило половину десятаго, Ривьеръ сталъ считать минуты, менѣе по стуку своихъ часовъ, чѣмъ по біенію сердца, и, наконецъ, разсчитывая, что время настало, онъ отворилъ дверь и пошелъ по коридору, пробираясь осторожно, медленно, безъ шума. Припомнивъ, какъ онъ нѣкогда безопасно проѣхалъ ночью подъ, пушками форта Иврэ, обвязавъ соломою ноги лошади, онъ разорвалъ носовой платокъ на-двое и обмоталъ подошвы и каблуки своихъ сапогъ. Благодаря этому онъ скользилъ по коридору, какъ привидѣніе.

Пройдя шаговъ шестьдесятъ, онъ остановился. Отправляясь ежедневно на прогулки, онъ постоянно измѣрялъ разстояніе отъ своей кельи до коридорной двери и зналъ паизустъ, сколько тутъ было шаговъ. Дверь, которую онъ сталъ теперь ощупывать, была толстая, обитая большими желѣзными гвоздями. Отыскавъ замокъ, онъ намѣревался клещами вырвать его, но ему не пришлось трудиться: эта дворь отворилась такъ-же свободно, какъ тюремная. Одна и та-же рука устранила оба препятствія.

Очутившись на маленькомъ дворѣ, узникъ почувствовалъ себя счастливымъ и свободнымъ. Его обдало ночнымъ воздухомъ и онъ свободно вздохнулъ. Но эта свѣтлая іюльская ночь могла его погубить. Пройти черезъ дворъ до входа въ подземелье, которое онъ недавно осмотрѣлъ,-- вотъ гдѣ заключалась главная опасность. Его могли замѣтить. Сколько оконъ выходило во дворъ, а за этими окнами, быть можетъ, стояли часовые. Ривьеру даже послышались невдалекѣ шаги дозора и звяканье ружей по землѣ.

"Съ Божьей помощью!" сказалъ онъ про себя.

Онъ пробрался почти ползкомъ вдоль стѣнъ, до входа въ подземелье, проклиная свѣтлую, лѣтнюю, звѣздную ночь, и бросился въ него сломя голову, какъ-будто онъ уже былъ свободенъ.

Тамъ ему пришлось пробираться ощупью; мракъ былъ совершенный, и чѣмъ далѣе онъ подвигался, тѣмъ становилось темнѣе. Онъ достигъ, наконецъ, двери. Она не была отворена; но старая, полусгнившая, она поддалась прикосновенію клещей, которые разомъ оторвали замокъ. Но Клодъ Ривьеръ, прежде, чѣмъ углубиться въ подземелье, обернулся къ его отверстію. Онъ невольно вздрогнулъ. Дѣйствительно:ти или въ воображеніи, но онъ увидалъ въ двери человѣческую фигуру, по всей вѣроятности, солдата.

-- Если онъ выстрѣлитъ въ меня и не попадетъ, то все-же причинитъ тревогу и погубитъ меня.

Но мгновенно видѣніе исчезло, и такъ быстро, что въ головѣ Клода мелькнула мысль:

"Ужь не ошибся-ли я?"

Однако, онъ поспѣшно отворилъ дверь и пошелъ зря, прямо передъ собою, спотыкаясь о валявшіеся камни и придерживаясь о мокрыя стѣны, по которымъ струились крупныя капли сырости, словно слезы. Могильный холодъ спиралъ дыханіе, но онъ ускорялъ шаги, стремясь къ свободѣ и мести.

Ему чудилось, что по временамъ за нимъ раздавались шаги. Неужели его преслѣдовали? Нѣтъ, этотъ шумъ происходилъ отъ капель, падавшихъ со сводовъ въ стоячія лужи. Онъ снова продолжалъ идти въ темнотѣ, изрѣдка высѣкая огонь кремнемъ, чтобъ убѣдиться, не сбился-ли онъ съ дороги. Но подземный путь былъ прямой и Клодъ Ривьеръ не встрѣтилъ ни одного развѣтвленія, столь пагубнаго для лицъ, углубляющихся въ невѣдомый лабиринтъ.

Вдругъ онъ остановился; уже не за нимъ, а впереди слышался глухой стукъ заступа.

"Это что? подумалъ Ривьеръ, и тотчасъ прибавилъ: -- это, вѣрно, другъ, это Солиньякъ".

Дѣйствительно, Солиньякъ, забравшись въ подвалъ дома Ригоди, дошелъ до земляной и кирпичной стѣны, которая пересѣкала сообщеніе съ Тамилемъ. Не думая долго, онъ снялъ съ себя сюртукъ, засучилъ рукава, какъ землекопъ, и принялся за дѣло вмѣстѣ съ Марціаломъ Кастаре.

Работа у нихъ кипѣла и уже выходъ изъ подземелья заслонялся только небольшимъ слоемъ земли, когда Ривьеръ очутился по другую сторону преграды. Сначала онъ слышалъ глухой стукъ заступовъ, а потомъ сталъ различать голоса.

-- Конечно, онъ! Я былъ въ этомъ убѣжденъ! громко произнесъ узникъ, узнавъ голосъ Солиньяка.

Ему хотѣлось-бы собственными руками уничтожить препятствіе и обнять этого человѣка, который работалъ въ двухъ шагахъ отъ него. Жгучее желаніе прижать къ сердцу своего избавителя такъ-же волновало его, какъ опасеніе услыхать за собою погоню тюремныхъ сторожей.

-- Смѣлѣе, другъ! кричалъ онъ Солиньяку.-- Я здѣсь! Смѣлѣе!..

-- Потерпи немного, отвѣчалъ Солиньякъ.

Удары заступа становились чаще, лихорадочнѣе; Клодъ различалъ глухой шумъ отъ падающихъ комьевъ земли, стукъ желѣза о камни, тяжелое дыханіе людей, находившихся отъ него очень близко, такъ-какъ ихъ отдѣляла только тонкая преграда.

Тогда онъ бросился на землю, рылъ ее ногтями, топталъ и громко повторялъ: "Смѣлѣе! Спасибо!" Онъ восхищался Солиньякомъ, который здѣсь, копая землю во мракѣ, былъ такъ-же безстрашенъ, какъ атакуя непріятеля во главѣ своихъ гусаръ, среди бѣлаго дня.

-- Побѣда! закричалъ вдругъ красавецъ Солиньякъ и его мужественный голосъ отозвался ясно, чисто въ ушахъ капитана.

Брешь была готова, работа окончена. Клодъ Ривьеръ проползъ въ это отверстіе, какъ дикій звѣрь пробирается въ свое логовище, и съ грязными руками, съ засыпанными землею волосами, онъ бросился, задыхаясь отъ волненія, въ широко раскрытыя объятія Солиньяка. Марціалъ Кастаре, усталый, измученный, вытирая потъ со лба и опираясь на заступъ, при мерцающемъ свѣтѣ фонаря, поставленнаго на землю, любовался этой безмолвной, великолѣпной сценой, этимъ мужественнымъ лобызаніемъ двухъ героевъ, готовыхъ умереть другъ за друга и теперь свидѣвшихся, несмотря на всѣ опасности.

-- Ну, сказалъ Солиньякъ, высвобождаясь изъ объятій Ривьера,-- въ дорогу!

Онъ поднялъ сюртукъ, надѣлъ его и потащилъ за собою Клода Ривьера, тогда какъ Кастаре, неся заступъ, освѣщалъ путь.

-- Пока вы не выйдете отсюда, вы не будете въ безопасности.

-- А вы, Солиньякъ?

-- Я? Никакой сыщикъ Фуше не догадается, какимъ ремесломъ занимался сегодня ночью полковникъ Солиньякъ...

Онъ ускорилъ шагъ; каждая минута была дорога.

-- А если въ Тамплѣ тотчасъ примѣтятъ мое бѣгство? сказалъ Ривьеръ.

-- Невозможно. Это откроется только завтра. Въ настоящую минуту ваша дверь и выходная крѣпко заперты и всѣ полагаютъ, что вы спите на тюремной кровати.

-- Ага! сказалъ капитанъ;-- я былъ увѣренъ, что вы подкупили сторожа, отдернувшаго засовъ у моей двери.

-- По правилу, что надо обо всемъ подумать, возразилъ Солиньякъ.

Между тѣмъ они достигли выхода изъ подземелья въ саду дома Ригоди.

-- Теперь, сказалъ полковникъ,-- вы поѣдете съ человѣкомъ, который васъ ждетъ, и останетесь тамъ, куда онъ васъ отвезетъ, до моего новаго распоряженія. Дайте мнѣ въ этомъ слово.

-- Зачѣмъ вамъ мое слово?

-- Потому что вы способны рисковать своей жизнью за ваше дѣло, а я вамъ это запрещаю! Вы должны признать, любезный капитанъ, что я имѣю нѣкоторое право такъ говорить.

-- Я вамъ принадлежу и тѣломъ, и душою, отвѣтилъ Ривьеръ.

-- Итакъ, вы будете ждать моихъ распоряженій? Помните, что неосторожность съ вашей стороны можетъ все погубить. Вы даете слово?

-- Даю.

-- Впрочемъ, будьте спокойны, вы завтра меня увидите.

-- Такъ до завтра, сказалъ Клодъ Ривьеръ.

Солиньякъ еще разъ его обнялъ и они вышли изъ подвала.

Въ саду виднѣлись двѣ тѣни: одна неподвижная, мужская, другая женская, быстро двигавшаяся взадъ и впередъ.

-- Кто здѣсь? спросилъ Солиньякъ вслухъ;-- Фурнье долженъ былъ ждать насъ одинъ.

-- Не знаю, отвѣчалъ Кастаре.

Женская тѣнь приблизилась, и Ривьеръ услыхалъ неизвѣстный ему голосъ, говорившій Солиньяку тономъ упрека, нелишеннаго, однако, страха:

-- Ну, кончили вы? Я не могла васъ дождаться... Я такъ глупа, что боялась, не случилось-ли съ вами несчастья, хотя вы, конечно, сто разъ его заслуживали! Какое милое ремесло! Г. Латюдъ, бывшій злодѣемъ, что ни говори, не поступилъ-бы иначе! Но гдѣ-же вашъ капитанъ?

Солиньякъ указалъ на Ривьера и сказалъ ему поспѣшно:

-- Благодарите маркизу Ригоди, мой милый Ривьеръ: вы ей обязаны вашимъ спасеніемъ!

-- О, Боже мой! мнѣ, мнѣ! сказала она.-- Если-бъ только меня послушались!.. Впрочемъ, вы на свободѣ и не надо снова попадаться. Уѣзжайте скорѣе. Мой мажордомъ васъ отвезетъ, прибавила она, указывая на Фурнье, переодѣтаго кучеромъ.-- Во всякомъ случаѣ, я очень рада, что съ вами не случилось никакого несчастья, капитанъ.

Ола протянула руку Ривьеру.

-- Сударыня... началъ-было Ривьеръ, низко кланяясь.

-- Ну, ну, хорошо; уѣзжайте поскорѣе. А я пойду домой. При такой росѣ не трудно простудиться. Фурнье, довезите капитана осторожно.*

Ривьеръ послѣдовалъ за Фурнье, который молча прошелъ черезъ садъ и отворилъ калитку на улицу, гдѣ стояло ландо. Какой-то человѣкъ небольшого роста, въ плащѣ, держалъ подъ уздцы лошадей. Увидавъ Клода Ривьера, онъ вздрогнулъ, но не выпустилъ поводьевъ.

-- Садитесь, сударь, сказалъ Фурнье.

Капитанъ влѣзъ въ ландо и не успѣлъ въ немъ помѣститься, какъ дверца снова отворилась и человѣкъ въ плащѣ бросился къ Ривьеру, повторяя со слезами одно слово:

-- Клодъ, Клодъ!

-- Батюшка! проговорилъ капитанъ, крѣпко сжимая въ своихъ объятіяхъ старика и невольно упрекая себя за то, что въ тюрьмѣ такъ мало думалъ о немъ.-- Бѣдный батюшка!

-- Да, твой бѣдный отецъ, который теперь совершенно счастливъ. Ты, ты здѣсь! Я тебя вижу! Я тебя обнимаю! Ты мой, Ты спасенъ! Ахъ, тотъ полковникъ не человѣкъ, а божество! Поцѣлуй меня! Еще разъ! Еще разъ! Вѣдь они тебя навѣрно разстрѣляли-бы! Какъ ты исхудалъ! У тебя руки -- однѣ кости! Но это ничего, ты скоро поправишься! Ты живъ, и я никогда болѣе не отпущу тебя отъ себя! Надѣюсь, ты бросишь свою политику! Ты видишь, до чего она доводитъ! Она губитъ молодыхъ людей и приводитъ въ отчаяніе стариковъ! Сколько разъ я тебѣ это повторялъ, а ты не хотѣлъ меня слушать. Но все это ничего, я тебя не упрекаю. Поцѣлуй меня, мой милый Клодъ, мой добрый Клодъ, мой храбрый капитанъ! А ужь за твоего Солиньяка я отдамъ все на свѣтѣ, обѣ руки и голову!

Говоря это, старикъ безумно цѣловалъ сына, смѣялся и плакалъ. Капитанъ чувствовалъ на своемъ лицѣ, омраченномъ заботами, эти родительскія слезы; для его наболѣвшаго сердца эта глубокая, истинная, преданная и возвышенная любовь была лучшимъ бальзамомъ.

Между тѣмъ Солиньякъ прощался съ маркизой Ригоди.

-- Доброй ночи, маркиза, сказалъ онъ; -- спите спокойно и когда завтра явится полиція, встрѣтьте ее съ свѣжими глазами и вашей обычной, милой улыбкой. Хотя при одномъ взглядѣ на васъ никто не усомнится въ вашей добротѣ, но трудно повѣрить, чтобъ вы, преданная сторонница Бурбоновъ, покровительствовали офицерамъ имперіи и имѣли сношенія съ тайными обществами.

Маркиза пожала плечами.

-- Знаете, что я скажу вамъ, произнесла она: -- вы меня подвели-бы подъ гильотину во время революціи, сорванецъ. А глупѣе всего, что я добровольно положила-бы голову на плаху, такъ-какъ вы можете заставить меня сдѣлать все, что угодно. Ну, чортъ возьми! Убирайтесь отсюда и сами усните хорошенько. Кажется, вамъ это не лишнее.

Почтительно поцѣловавъ руку старой дѣвы, Солиньякъ удалился.

-- Ну, Кастаре, сказалъ онъ своему товарищу, идя по пустыннымъ улицамъ, окружавшимъ Тампль; -- въ одинъ день: парадъ, встрѣча съ красавицей и освобожденіе друга! Нечего сказать, мы время не теряемъ.

-- Конечно, промолвилъ Кастаре,-- но есть кое-что и лишнее.

-- Что такое?

-- Вотъ что.

И солдатъ подалъ полковнику букетъ розъ.

-- Мои розы! воскликнулъ Солиньякъ. быстро схвативъ букетъ.

-- Вы уронили букетъ, работая въ подземельѣ, сказалъ Марціалъ;-- я его поднялъ и знаете, что при этомъ случилось?

-- Что?

-- Я укололся, а уколъ цвѣтовъ -- дурное предзнаменованіе.

-- Гдѣ-жь ти видѣлъ, Марціалъ, розы безъ шиповъ и красавицъ безъ жала? Благодарю за букетъ, а съ совѣтами убирайся къ чорту!

-- Во всякомъ случаѣ, отвѣчалъ Кастаре,-- если съ вами случится несчастье, то не пеняйте на меня: я васъ предупреждалъ. Въ женщинахъ много прелести, я согласенъ; но ни одна изъ нихъ не стоитъ, чтобъ храбрый солдатъ пожертвовалъ для нея ногтемъ.

Солиньякъ разсмѣялся, а Кастаре подумалъ, что даже Катису, сама Екатерина Маньякъ, которую онъ такъ пламенно любилъ, не могла-бы заставить его пойти направо, если онъ хотѣлъ идти налѣво.

Они вскорѣ благополучно возвратились домой и легли спать: Солиньякъ, мечтая о благоухающихъ розахъ, объ итальянской музыкѣ, о подземеліяхъ, превращавшихся въ роскошные будуары, а Кастаре, думая о предсказаніи г-жи Ленорманъ и слыша во снѣ голосъ Катису, нашептывавшій ему на ухо:

-- Будь эгоистомъ, Марціалъ. Заботься о безопасности полковника. Ты знаешь, что твоя жизнь зависитъ отъ его жизни. На этомъ свѣтѣ надо придерживаться одного правила: каждый за себя, а Богъ за всѣхъ!

IX.
Братъ и сестра.

Думая постоянно о Терезѣ и о похитившемъ ее Чіампи, Ривьерѣ часто спрашивалъ себя: не бѣжали-ли они изъ Франціи и найдетъ-ли онъ ихъ когда-нибудь, если-бъ судьбѣ и было угодно выпустить его на волю? Вѣроятно, капитану не было извѣстно, что скрываться и жить невѣдомымъ для всего свѣта лучше всего въ Парижѣ. Уже давно сравнивали эту громадную столицу съ человѣческой пустыней; но скорѣе Парижъ -- муравейникъ, въ которомъ сталкивается, не зная другъ друга, миліонъ людей, лихорадочно суетящихся и бьющихъ жизнью изо всѣхъ поръ. Парижъ въ 1809 году, хотя и менѣе населенный, былъ такимъ-же центромъ шумной, горячечной жизни, какъ теперь, и представлялъ тѣ-же средства укрыться отъ преслѣдованія людямъ, ищущимъ мрака и тайны; эгоизмъ толпы дозволялъ такъ-же хорошо отдѣльнымъ личностямъ пользоваться уединеніемъ.

Итакъ, Агостино Чіампи, маркизъ Олона и Тереза Ривьеръ рѣшились остаться въ Парижѣ.

Они искали убѣжища въ столь-же оживленномъ тогда, какъ теперь, предмѣстьи св. Антонія, наполненномъ мебельными мастерскими, бумагопрядильнями, обойными фабриками и т. д. Близь великолѣпнаго дома, въ которомъ Ревельонъ открылъ свои магазины, они жили подъ фальшивымъ именемъ, выдавая себя за только-что прибывшихъ изъ Флоренціи торговцевъ соломенными произведеніями.

Удалившись на значительное разстояніе отъ улицы Почтъ, гдѣ жилъ Шамборо, и Монмартра, гдѣ находился домъ Ривьера, они надѣялись избѣгнуть поисковъ и шпіонства. Послѣ ареста капитана Агостино боялся, чтобъ полиція не стала розыскивать Терезу. Узнавъ заранѣе о несчастьи, грозившемъ Ривьеру, Чіампи уговорилъ ее уйти изъ дома мужа и потомъ объяснилъ, что сдѣлалъ это лишь для спасенія ея отъ ареста.

-- Такъ что-жь, меня посадили-бы вмѣстѣ съ нимъ въ тюрьму, сказала въ первую минуту Тереза.

-- И ты не была-бы свободна со мною, глупая, отвѣчалъ Агостино.

Этотъ человѣкъ имѣлъ надъ Терезою то странное, чарующее вліяніе, въ силу котораго змѣя приковываетъ къ себѣ бѣдную птичку. Его блуждающій, подозрительный взглядъ наполнялъ ее ужасомъ, нелишеннымъ какой-то странной прелести. Красавецъ въ полномъ смыслѣ этого слова, съ золотистымъ цвѣтомъ лица неополитанскихъ уроженцевъ и съ роскошными волосами античнаго бюста, Агостино олицетворялъ въ глазахъ этой романической, восторженной женщины идеалъ смѣлой красоты, и въ сравненіи съ нимъ Ривьеръ, съ его загорѣлымъ лицомъ и съ сѣдѣющей головой, казался совершеннымъ старикомъ, хотя въ сущности маркизъ былъ только четырьмя годами моложе его. Онъ такъ гордо держалъ голову надъ своимъ могучимъ торсомъ, такъ самодовольно вдыхалъ воздухъ широкой грудью, такъ глубоко былъ убѣжденъ въ чарующей силѣ своего голоса и магнетическаго взгляда, что его фатовство, прикрытое мужественной отвагой, было непреодолимо.

Тереза полюбила его мгновенно. Она почувствовала себя побѣжденной съ того дня, какъ онъ самъ, привлеченный пластичной красотой молодой женщины, пустилъ въ ходъ для ея соблазна все свое искуство Донъ-Жуана. Тереза отдалась ему съ упоеніемъ, словно этотъ чудный сонъ не долженъ былъ имѣть пробужденія. Она полюбила Чіампи такъ-же пламенно, какъ разочаровалась въ Ривьерѣ. Утомленная стоицизмомъ Клода, она со страстью предалась новому для нея чувству восторженнаго поклоненія передъ идеальной красотою маркиза Олона. Несчастная женщина, влюбленная въ фантастическій образъ, созданный ея воображеніемъ, воплотила его въ итальянскомъ офицерѣ, котораго ей представилъ мужъ, какъ своего друга.

Что касается Агостино, то онъ самъ поддался любви, которую онъ вдохнулъ въ сердце Терезы. Конечно, онъ не питалъ къ ней пламенной, безумной, все забывавшей на свѣтѣ страсти, но онъ гордился обладаніемъ этой красавицей, съ восторженной, чуткой душой и античнымъ, пластическимъ тѣломъ. Никогда онъ не былъ такъ очарованъ, такъ прельщенъ, какъ этой женщиной, которая, устремивъ на него свои глубокіе, черные, жгучіе, какъ лава, глаза, страстно лепетала:

-- Это подло, но я такъ тебя люблю, что ни въ чемъ не раскаиваюсь.

Такимъ образомъ, они любили другъ друга, но ихъ любовь можно было сравнить съ чудеснымъ плодомъ, сердцевину котораго гложетъ червь. Въ глубинѣ души каждаго изъ нихъ зіяла чудовищная, открытая рана. Агостино, честолюбивый и раздраженный постоянными неудачами въ жизни, принялъ участіе, какъ мы уже сказали, въ военномъ заговорѣ, въ надеждѣ, что имперія вскорѣ рухнетъ. Иногда онъ съ горечью упрекалъ себя, что дозволилъ женщинѣ, какова-бы она ни была, отвлечь его отъ честолюбивой цѣли. Къ чему могла привести его эта любовь? Однако, подобныя минуты размышленія приходили рѣдко и красота Терезы все еще плѣняла его. Маркизъ, жаждавшій удовольствій, принадлежалъ къ тѣмъ сильнымъ, могучимъ людямъ, которыхъ укрощаетъ только женскій взоръ. Онъ давалъ клятвы, что не будетъ болѣе любить, и все-же любилъ; по временамъ его страсть превращалась въ отчаянную злобу, и ему, подобно Донъ-Жуану, надоѣдало встрѣчать тѣ-же улыбки, хотя и на различныхъ губахъ, тѣ-же ощущенія, хотя съ различными предметами любви; тогда онъ вырывалъ изъ своего сердца, если оно у него было, любовь съ корнемъ, но черезъ мгновеніе подчинялся снова другой улыбкѣ, другому взгляду. Донъ-Жуанъ -- ничто иное, какъ путникъ, стремящійся за идеаломъ въ области страсти я усѣевающій свой путь трупами погубленныхъ имъ существъ, и все въ надеждѣ найти безпредѣльную любовь, которой онъ жаждетъ безнадежно.

Любовь Агостино къ Терезѣ, повидимому, еще не приближалась къ концу. Общая опасность какъ-бы тѣснѣе связывала эти два существа. Агостино зналъ, что его письма, неблагоразумно сохраненныя Терезой, должны были находиться въ рукахъ полиціи, и что жену капитана розыскивали; такъ-какъ ему нечего было скрываться, пока Тереза находилась въ безопасности, онъ свободно гулялъ по улицамъ Парижа, прислушиваясь ко всѣмъ толкамъ въ гостиныхъ и кофейняхъ. Ему было извѣстно, что Ривьера перевели изъ Консьержери въ Тампль и что, несмотря на всѣ допросы, капитанъ не выдалъ своихъ товарищей, которые могли продолжать спокойно общее дѣло. Ривьеръ могъ погибнуть, но онъ не промолвитъ ни слова о заговорѣ. Маркизъ узналъ на тайныхъ сборищахъ заговорщиковъ, подъ предсѣдательствомъ Бернара Тевено, какія мѣры предпринимались для освобожденія Ривьера. Послѣднія собранія, происходившія уже не въ улицѣ Монмартръ, а въ Каирской, у одного изъ заговорщиковъ, по прозвищу Филопоменъ, не имѣли другой цѣли, какъ освобожденіе Ривьера, и посѣщеніе Тампля полковникомъ Тевено было прямымъ ихъ слѣдствіемъ.

Агостино Чіампи слушалъ всѣ разсужденія товарищей по этому предмету съ тайной надеждой, что усилія ихъ не освободятъ узника. Его волновали теперь предчувствіе опасности и ревность къ капитану. Ривьеръ, очутившись на свободѣ, конечно, потребуетъ кроваваго удовлетворенія у маркиза, но этого онъ не боялся. Его пугало одно -- что Ривьеръ могъ найти Терезу, отнять ее, въ свою очередь, у любовника и отомстить ей за измѣну. Онъ достаточно любилъ эту женщину, чтобъ подобная мысль была ему нестерпима. Къ тому-же, хотя онъ былъ способенъ бросить Терезу въ ту минуту, какъ перестанетъ ее любить, но не хотѣлъ уступить ее, пока она еще возбуждала въ немъ страстныя желанія.

-- Но къ чему тревожиться? говорилъ онъ самъ себѣ;-- имъ не спасти Ривьера. Намъ нечего опасаться.

Чіампи велъ въ своемъ убѣжищѣ довольно странную жизнь. Желая, повидимому, отогнать отъ себя безпокойныя мысли и найти пищу своей дѣятельности, онъ перегонялъ въ импровизированной, полутемной лабораторіи, выходившей во дворъ, какія-то неизвѣстныя вещества страннаго цвѣта и необыкновеннаго запаха. Чего онъ искалъ въ своихъ ретортахъ -- Тереза не знала и даже не интересовалась узнать. Она по-прежнему жила въ мечтательномъ мірѣ фантазій.

Вдали отъ міра, забытая всѣми. Тереза была счастлива. Она съ упоеніемъ предавалась своей уединенной жизни, подобно нѣкоторымъ существамъ, способнымъ создать себѣ вселенную изъ четырехъ стѣнъ небольшой комнаты. Вся прошедшая жизнь казалась ей сномъ. Грустные дни въ домѣ Шамборо и скучныя, серьезныя бесѣды съ Клодомъ,-- все было забыто. Подъ вліяніемъ пламеннаго чувства, въ силу котораго настоящее наполняетъ всецѣло существованіе человѣка, Терезѣ казалось, что она всегда жила съ Агостино, всегда его любила и всегда будетъ любить.

Однако, въ послѣднее время маркизъ Олона казался мрачнымъ и встревоженнымъ. Онъ уже не смотрѣлъ на Терезу съ прежней, обворожительной улыбкой; его волновало что-то лихорадочное, трагическое Очевидно, онъ страдалъ. Но отчего? Отъ лишеній, которымъ онъ себя подвергалъ, отъ грозившей ему нищеты. Тяжело было аристократу, который могъ разсчитывать на щедроты короля, достигнувъ почти сорока лѣтъ, жить въ бѣдной квартиркѣ, имѣя передъ собою въ будущемъ борьбу съ нищетой и любовь, преграждавшую ему путь къ честолюбивымъ цѣлямъ.

-- Я былъ дуракъ! гнѣвно бормоталъ онъ по временамъ сквозь зубы; -- я погубилъ себя своими юношескими мечтами. Теперь единственная для меня надежда -- успѣхъ заговора, который дастъ мнѣ возможность создать храмъ счастья.

Впрочемъ, онъ ненавидѣлъ и этотъ заговоръ. Двадцать разъ думалъ онъ, не выдать-ли своихъ товарищей и тѣмъ проложить себѣ дорогу къ богатствамъ и почестямъ; онъ спрашивалъ себя, нельзя-ли было казнью Ривьера, Тевено и другихъ довѣрчивыхъ жертвъ составить себѣ состояніе? Но нѣтъ; если-бъ императоръ и даровалъ ему жизнь за его измѣну, онъ не могъ ожидать пощады отъ тѣхъ заговорщиковъ, которые остались-бы въ живыхъ, а всѣхъ ихъ онъ не зналъ и потому онъ никогда не могъ-бы чувствовать себя въ безопасности. Такимъ образомъ, выгоднѣе было служить дѣлу заговорщиковъ, выжидая удобной минуты воспользоваться ихъ услугами.

Между тѣмъ надо было жить, а средства Агостино приходили къ концу. У него была довольно значительная сумма денегъ, когда онъ похитилъ жену Ривьера. Но жаждая покинуть Парижъ и жить спокойно, въ роскоши, онъ однажды вечеромъ вошелъ въ знаменитый игорный домъ, подъ роковымъ No 113, и тамъ, передъ зеленымъ столомъ, заваленнымъ кучами золота, въ опьяняющей средѣ азартныхъ игроковъ съ искаженными лицами и полуобнаженныхъ женщинъ, трепещущихъ отъ страсти и воспаляющихъ воображеніе, онъ, какъ безумный, сталъ бросать золото пригоршнями въ надеждѣ удвоить, учетверить свое состояніе. Эта лихорадочная алчность къ выигрышу разорила его. Никогда, быть можетъ, въ этомъ храмѣ азарта не было столь чудовищной игры. Агостино предался ей неистово, безъ оглядки, со всею страстью, которую онъ вносилъ во всякое дѣло. Цѣлую ночь онъ боролся съ судьбою и вышелъ изъ дома No 113 убитый, озлобленный, разоренный.

Теперь всѣ его заботы сосредоточились на одной мысли -- добыть денегъ. Тереза, однако, ничего объ этомъ не знала. Маркизу было стыдно ей сознаться въ томъ, что его тревожило. Онъ хорошо понималъ,.то эта любящая, восторженная женщина на всегда разочаровалась-бы въ немъ, узнавъ, что любовь къ ней Агостино отуманивалась опасеніемъ за свою будущность, страхомъ нищеты и заботы о завтрашнемъ днѣ.

Агостино получалъ жалованіе, какъ офицеръ французской арміи, но, взявъ отпускъ для излеченія отъ ранъ, онъ забралъ впередъ годовое содержаніе и эти деньги уже давно были всѣ израсходованы, а просить большаго въ военномъ министерствѣ онъ по могъ. Къ тому-же онъ нисколько не заботился о своей военной карьерѣ и не зналъ даже, поступитъ-ли вновь на службу.

-- Если ужь я долженъ рисковать своей жизнью, думалъ маркизъ,-- то съ выгодой для себя, а не для другихъ.

Итакъ, онъ находился въ мрачномъ, раздраженномъ настроеніи, когда извѣстіе о побѣгѣ капитана Ривьера поразило его новымъ ударомъ.

Однажды вечеромъ онъ вошелъ въ комнату Терезы блѣдный, съ зловѣщимъ огнемъ въ глазахъ.

-- Что случилось? воскликнула она.-- Посмотри на меня, Агостино. Намъ грозитъ несчастье?

-- Нѣтъ, но опасность.

-- Какая?

-- Капитанъ Ривьеръ свободенъ.

-- Оправданъ?

-- Нѣтъ, бѣжалъ.

-- Тѣмъ лучше; по крайней мѣрѣ, его не убьютъ.

-- Но если онъ тебя отыщетъ, онъ способенъ...

-- Меня убить? перебила Тереза.-- Да, я думаю. Ну, такъ что-жь? Я тебя люблю и умру со счастьемъ за тебя.

Итальянецъ гордо вскинулъ голову. Внушить столь пламенную любовь считается нѣкоторыми людьми добродѣтелью.

-- Ты рѣдкая женщина! сказалъ онъ:-- но все-же тебѣ надо быть осторожнѣе и какъ можно меньше выходить изъ дома. Намъ теперь надо избѣгать двухъ опасностей -- полиціи и его.

-- Приказывай и я буду повиноваться, отвѣчала Тереза; -- не надо-ли жить въ еще большемъ уединеніи? Хочешь, я скроюсь на чердакѣ, въ лохмотьяхъ нищей? Скажи, что надо сдѣлать, и я исполню безпрекословно твою волю.

-- Нѣтъ, не этимъ путемъ мы избѣгнемъ опасности; напротивъ, какъ только я найду необходимыя средства, то вырву тебя отсюда и увезу въ наши южныя, теплыя страны, гдѣ ты, гордая, богатая, будешь принадлежать всецѣло мнѣ. Впрочемъ, можетъ быть, я останусь и здѣсь, если найду,-- право, не знаю, какъ,-- то могущество, которымъ я тамъ пренебрегъ.

Тереза ничего не понимала въ планахъ Агостино, но сквозь его загадочныя слова она ясно видѣла, что онъ все еще ее любилъ, и этого для нея было достаточно. Что-же касается Агостино, то у него была только одна мысль -- бѣжать съ своей возлюбленной, и лишь недостатокъ средствъ удерживалъ его во Франціи.

Между тѣмъ бѣгство капитана Ривьера произвело въ Парижѣ болѣе шума, чѣмъ его арестъ. Герцогъ Отрантскій выходилъ изъ себя отъ бѣшенства и приказалъ произвести строжайшее слѣдствіе.

-- Г. Бернье, сказалъ онъ,-- поручаю вамъ это дѣло. До сихъ поръ я не раздѣлялъ убѣжденія императора въ могуществѣ тайныхъ обществъ, но теперь я долженъ сознаться, что его величество правъ. Обидно видѣть, что заговорщики имѣютъ въ своихъ рукахъ ключи государственныхъ тюремъ.

На лицѣ Бернье играла его вѣчная улыбка, но онъ въ сущности былъ такъ-же недоволенъ положеніемъ дѣлъ, какъ и самъ Фуше. Дѣйствительно, въ послѣднее время происходили факты, которые не могли не тревожить могущественнаго главу полиціи. Незадолго передъ этимъ онъ нашелъ на своемъ письменномъ столѣ запечатанный конвертъ съ адресомъ: Его превосходительству господину министру полиціи, въ собственныя руки, а въ немъ письмо отъ агента Бурбоновъ, графа Доше, бывшаго капитана королевскаго флота, который открыто предлагалъ ему перейти на сторону Людовика XVIII. Теперь-же члены тайнаго общества освободили узника изъ Тампля. Такимъ образомъ, смѣлость республиканцевъ равнялась смѣлости роялистовъ.

-- Если-бъ я дерзалъ давать совѣты вашему превосходительству, сказалъ Бернье,-- то я-бы сказалъ, что лучше всего замять это дѣло. Побѣгъ узника только убавляетъ число заключенныхъ, но если тюрьма перестанетъ быть угрозой, то это будетъ большей потерей для правительства.

-- Вы правы, отвѣчалъ министръ, взглянувъ проницательно на своего искуснаго помощника; -- поведите дѣло очень осторожно, и если нельзя вернуть капитана, то удвоимъ надзоръ за другими узниками.

Слѣдствіе о побѣгѣ Ривьера было ведено очень искусно и энергично. Бернье напустилъ на его слѣдъ самыхъ ловкихъ полицейскихъ сыщиковъ, изъ числа тѣхъ, которыхъ образовалъ знаменитый Жанъ-Батистъ Пикуле. Эти эксперты своего дѣла, однако, вскорѣ пришли къ убѣжденію, что найти капитана было невозможно.

Маркиза Ригоди на всѣ вопросы отвѣчала, что она ничего не видала, ничего не слыхала и ничего не подозрѣвала. Фурнье, мажордомъ, доказалъ свидѣтелями, что онъ въ эту ночь рано легъ спать по причинѣ нездоровья. Другіе слуги заявили, что ихъ не было дома, а привратникъ, наученный Фурнье, показалъ, что никто чужой не входилъ въ домъ.

Въ виду всего этого надо было предполагать, что сообщники Ривьера перелѣзли черезъ заборъ сада и спасли его, воспользовавшись подземельемъ, которое причиняло столько безпокойствъ революціонному правительству во время заточенія Людовика XVII. Однимъ словомъ, полиція въ этомъ дѣлѣ не солоно хлебала, и Бернье, какъ онъ совѣтовалъ министру, замялъ его, а общественное мнѣніе, тревожимое смутными слухами, стало еще болѣе придавать значенія военнымъ тайнымъ обществамъ.

Несмотря на неудачу поисковъ полиціи, Агостино не переставалъ безпокоиться. Его не покидала ни на минуту мысль, что капитанъ гдѣ-нибудь во мракѣ стережетъ его и при первомъ удобномъ случаѣ жестоко отомститъ за позоръ жены. Если-бъ у него въ рукахъ были тѣ деньги, которыя онъ проигралъ въ роковую ночь, то онъ прямо сказалъ-бы Терезѣ: "бѣжимъ". Искатели приключеній и влюбленные вездѣ умѣютъ найти себѣ яовое отечество. У Агостино было два повода къ бѣгству изъ Франціи, но куда бѣжать и чѣмъ жить?

Среди этихъ заботъ и безпокойствъ Агостино случайно узналъ, что въ послѣднія три недѣли одна пріѣзжая итальянка заставляла говорить о себѣ весь Парижъ, обращая на себя общее вниманіе столько-же остроуміемъ и граціозностью въ гостиныхъ, сколько красотой и роскошью на публичныхъ гуляньяхъ.

Подробности, которыя онъ узналъ объ этой женщинѣ, невольно его поразили. Съ 1799 года маркизъ Олона не носилъ своего титула и былъ извѣстенъ въ арміи подъ именемъ капитана Чіампи. Итальянка, надѣлавшая столько шума въ Парижѣ, называла себя маркизой Олона и, только благодаря этому, получала доступъ въ гостиныя офиціальнаго міра.

-- Одна только женщина на свѣтѣ имѣетъ право носить этотъ титулъ, сказалъ себѣ Агостино;-- неужели это Андреина?

Онъ не видалъ своей сестры съ тѣхъ поръ, какъ покинулъ Неаполь, и писалъ къ ней очень рѣдко, а она ему отвѣчала еще рѣже. Ему было извѣстно, что королева Каролина простила юной представительницѣ маркизовъ Олона революціонныя мнѣнія ея брата, подъ тѣмъ условіемъ, чтобъ она поступила къ неаполитанскому двору и, такъ-сказать, публично загладила-бы его вину.

Агостино навелъ дальнѣйшія справки и убѣдился, что пріѣзжая красавица была дѣйствительно его сестра, Андреина Олона.

Она наняла въ улицѣ Шассе д'Антенъ или Мои-Бланъ, какъ называли ее съ 1793 года, въ этомъ кварталѣ крупныхъ финансистовъ, гдѣ жили банкиры Перего, Рекамье и Увраръ, великолѣпную квартиру въ домѣ No 13-й. Всѣ великосвѣтскіе щеголи искали случая быть представленными маркизѣ и ходили слухи, что она явилась въ Парижъ съ однимъ изъ тѣхъ дипломатическихъ порученій, для которыхъ женщины способнѣе мужчинъ, словно государственную тайну легче всего скрыть подъ вѣеромъ.

Однакожъ, высшее парижское общество приняло незнакомку не очень радушно. Странное общество первой имперіи, вновь испеченное, неустановившееся и смѣшанное, жаждущее жизни и игравшее ежедневно смертью, въ которомъ геройство шло рука объ руку съ алчнымъ честолюбіемъ и нахальство откупщика мирилось съ храбростью воина, не отличалось большой строгостью, и свободные нравы директоріи только приняли новую, военную личину. Однако, въ это общество выскочекъ погибшія созданія не имѣли доступа; онѣ не пользовались, какъ нынѣ, опредѣленнымъ мѣстомъ въ свѣтѣ, не исполняли общественной функціи, то-есть обязанности грызуновъ. Онѣ оставались въ темнотѣ, никому невѣдомыя; ночныя красавицы въ то время не могли пользоваться своей долей солнечнаго свѣта. Такимъ образомъ, прелестная итальянка должна была-бы довольствоваться блестящимъ существованіемъ на рубежѣ большого свѣта, если-бъ черезъ короткое время не было достовѣрно узвано, что ея аристократическое происхожденіе не подлежало никакому сомнѣнію и маркизы Олона принадлежали къ одному изъ древнѣйшихъ родовъ неаполитанскаго королевства. Тогда Андреина Олона получила возможность составить вокругъ себя блестящій кружокъ дипломатовъ, свѣтскихъ щеголей и знатныхъ иностранцевъ.

Поэтому, когда Агостино позвонилъ въ ея домъ въ улицѣ Мон-Бланъ, лакей спросилъ высокомѣрно:

-- Какъ прикажете доложить? Я не думаю, чтобъ васъ приняли сегодня.

-- Неужели? произнесъ Агостино.-- Скажите маркизѣ Олона, что пришелъ ея братъ.

-- Братъ? Вы...

-- Маркизъ Олона. Ступайте.

Дожидаясь возвращенія лакея. Агостино, стоя у окна пріемной, выходившаго въ великолѣпный садъ, съ горечью думалъ онъ ироніи судьбы. Онъ -- бѣдный изгнанникъ, полупогибшій, послѣ загубленной даромъ жизни, а сестра его -- богатая, знатная особа, роскошно живущая въ самомъ сердцѣ моднаго Парижа. При этомъ онъ безсознательно смотрѣлъ на длинную каштановую алею, которая оканчивалась пышной куртиной розъ, ослѣпительно сіявшихъ подъ лучами солнца.

Вдругъ на этомъ блестящемъ фонѣ показались двѣ фигуры, мужская и женская, медленно приближавшіяся къ окну, у котораго стоялъ маркизъ. Женщина была прелестная, молодая, изящная; мужчина -- въ походной формѣ гусарскаго полка Бершени. Они шли, близко прижавшись другъ къ другу; она граціозно опиралась на его плечо и, закинувъ головку, съ страстной любовью смотрѣла на него, а онъ, нагнувшись къ ней, почти касался губами ея глазъ. Когда они вышли изъ полускрывавшей ихъ густой листвы каштановыхъ деревьевъ и солнце залило ихъ своимъ лучезарнымъ свѣтомъ, Агостино узналъ полковника Солиньяка, котораго онъ часто видалъ во главѣ его полка.

Въ глазахъ его потемнѣло и они налились кровью при видѣ, какъ Солиньякъ вдругъ остановился и пламенно впился устами въ поднятые, на него глаза Андреины. Черезъ секунду онъ, однако, выпустилъ ея руку и Агостино увидалъ, какъ къ маркизѣ почтительно подошелъ лакей. Онъ не могъ слышать его словъ, но на лицѣ сестры выразилось удивленіе, смѣшанное съ неудовольствіемъ. Потомъ она обернулась къ Солиньяку и сказала ему нѣсколько словъ. Полковникъ поклонился, поцѣловалъ протянутую ему руку и исчезъ въ темной алеѣ, а маркиза направилась къ дожу, обертываясь нѣсколько разъ.

Агостино слышалъ, какъ песокъ хрустѣлъ подъ легкими шагами сестры, а при входѣ ея въ комнату не могъ удержаться отъ выраженія восторга. Андреина была восхитительна, вся въ бѣломъ, съ розой въ волосахъ, одной изъ тѣхъ розъ, изъ которыхъ состоялъ букетъ, пойманный Солиньякомъ въ день парада остріемъ своей сабли.

Она пристально взглянула на брата и страннымъ, ироническимъ тономъ сказала:

-- Я думала, что ты умеръ, Агостино.

-- И ты носишь по мнѣ трауръ, какъ видно по твоему бѣлому платью, отвѣчалъ маркизъ.

-- Что такое семейство? промолвила Андреина съ саркастической улыбкой:-- тѣ, которые насъ любятъ и которыхъ мы любимъ, а другіе...

Она не докончила фразы и опустилась въ кресло. Агостино стоялъ передъ нею и, молча старался понять, какія мысли волновали ея сердце.

-- Я помню день, когда ты уѣхалъ изъ Неаполя, продолжала Андреина послѣ минутнаго молчанія тѣмъ-же насмѣшливымъ тономъ,-- хотя много времени прошло съ тѣхъ поръ. Ты едва взглянулъ на меня тогда. Ну, скажи, составилъ-ли ты себѣ счастье во Франціи?

-- Мои письма сообщили тебѣ, какъ трудно жить изгнанникомъ. Я боролся съ судьбою и, какъ видишь, живъ; вотъ и все.

-- И это хорошо, но недостаточно, замѣтила Андреина.

-- Конечно, не довольно жить, а надо жить широко. Научи меня, что дѣлать, чтобъ возвратить себѣ то мѣсто въ обществѣ, которое мнѣ принадлежитъ по праву.

-- Безъ сомнѣнія, ты сдѣлалъ большую глупость, Агостино. Маркизъ Олона не можетъ брататься съ якобинцами, а долженъ не покидать своей касты и бороться за нее.

-- Ты, говорятъ, такъ и дѣлаешь.

-- Кто тебѣ говорилъ это?

-- Всѣ и никто.

-- Значитъ, Парижъ мной очень интересуется?

-- Очень.

-- Это лестно.

-- И полезно.

-- Что-же говоритъ обо мнѣ Парижъ?

-- Друзья говорятъ, что ты прелестна и обворожительна.

-- Да здравствуютъ друзья! А враги?

-- Они увѣряютъ, что королева Каролина прислала тебя въ Парижъ, чтобъ сообщать неаполитанскому двору обо всемъ, что дѣлается во Франціи и Тюльери.

-- Въ такомъ случаѣ, что-же я? Шпіонъ въ юбкѣ?

-- Или посланница.

-- Лестный титулъ! Кто знаетъ, быть можетъ это и справедливо

-- Такъ, значитъ, королева...

-- Ея величеству угодно питать неограниченное довѣріе къ моей преданности и способностямъ. Я страстно желала увидать Парижъ; она мнѣ посовѣтовала ѣхать сюда и я по временамъ имѣю честь переписываться съ нею.

-- Но тогда... началъ-было маркизъ.

Андреина пристально устремила свои сверкающіе взоры въ мрачные, блуждающіе глаза брата.

-- Тогда что? спросила она рѣзко.

-- Твое состояніе должно равняться твоему вліянію, произнесъ маркизъ такимъ-же тономъ.

-- Мое состояніе?

-- Да; ты, конечно, богата?

-- Зачѣмъ ты меня объ этомъ спрашиваешь?

-- Потому, что я бѣденъ.

-- Въ такомъ случаѣ мы можемъ протянуть другъ другу руку, fratello mio, отвѣчала Андреина, качая головой: -- вотъ уже два года, какъ я совершенно разорена и живу день за день. Я люблю удовольствія и спустила все родовое состояніе. Въ одну прекрасную ночь я илюминовала весь паркъ Сен-Стефано, который обширнѣе многихъ столицъ, а черезъ два дня я его продала, потому что онъ мнѣ наскучилъ. За этотъ замокъ, чисто-королевское жилище, мнѣ заплатили дешевле, чѣмъ за лачужку. Конечно, я легкомысленна до безумія.

-- Неужели? произнесъ Агостино, сомнѣвавшійся въ истинѣ ея словъ.

-- Во всякомъ случаѣ, лучше промотать отцовское наслѣдство, чѣмъ допустить его до конфискаціи, какъ ты.

-- А вся эта роскошь? спросилъ Агостино, окидывая взоромъ всю комнату.

-- Это послѣдній проблескъ величія, которое улетучится на вѣки, если я не съумѣю придать своей жизни еще большаго блеска. Въ случаяхъ, конечно, не будетъ недостатка. Но до того времени, маркизъ, твоя сестра, подобно тебѣ, должна бороться съ судьбою.

-- Неужели? произнесъ съ иронической и недовѣрчивой улыбкой Агостино.

-- Ты только-что говорилъ о королевѣ, продолжала Андреина;-- ну вотъ, видишь, я живу здѣсь для того, чтобъ сообщать ей о всѣхъ интригахъ и невѣдомыхъ романахъ, происходящихъ въ грозной Франціи. Жизнь, которую я веду въ Парижѣ, оплачивается неаполитанскимъ дворомъ; но онъ не отличается щедростью. Я не знала-бы, что дѣлать, если-бъ до сихъ поръ мнѣ не помогали остатки прежняго состоянія, а теперь жду, чтобы щедрая рука короля Фердинанда уплатила долги, которые я сдѣлала въ этомъ городѣ, гдѣ, вопреки пословицѣ, все то золото, что блеститъ.

-- Неужели? произнесъ Агостино;-- а я пришелъ...

Онъ умолкъ, пожавъ плечами, но черезъ минуту прибавилъ:

-- Не можетъ быть, чтобы ты не могла мнѣ помочь выбраться изъ Парижа.

-- А тебѣ грозитъ опасность?

-- Быть можетъ.

-- Что-же тебѣ нужно?

-- Три мѣсяца обезпеченнаго состоянія. Неужели ты не можешь мнѣ этого доставить?

-- Три мѣсяца обезпеченнаго состоянія? Конечно, могу, отвѣчала Андреина.

Она сняла съ руки великолѣпный браслетъ изъ массивнаго золота, съ изумрудомъ, а изъ ушей серьги съ двумя крупными бриліантами, блестѣвшими, какъ двѣ капли росы на лепесткахъ розы.

-- Возьми, сказала она холодно, подавая эти драгоцѣнныя вещи удивленному маркизу; -- съ этимъ ты доѣдешь куда угодно. Когда судьба станетъ ко мнѣ милостивѣе, то и я буду щедрѣе.

-- Андреина, отвѣчалъ маркизъ, отталкивая руку сестры,-- ты меня не поняла. Какъ я ни страшусь грозящей мнѣ крайности, но я еще не дошелъ до того, чтобы просить милостыню. Если ты не богата, то сохрани свои драгоцѣнности. Я найду другой способъ къ спасенію.

-- Какъ хочешь, отвѣчала Андреина, бросая браслетъ и серьги на столъ.-- А гдѣ-же ты найдешь этотъ способъ спасенія? Въ заговорѣ? Это безумно!

-- Кто тебѣ сказалъ, что я заговорщикъ?

-- Право, не знаю; но это вѣрно, вотъ и все. О! Agostino mio, povero Agostino! какой ты безумный! Если-бъ еще ты обладалъ вѣрой, которая даетъ силу пренебрегать всѣми опасностями и переносить всѣ лишенія; но какимъ ты былъ въ дѣтствѣ, такимъ остался и теперь. Въ Неаполѣ ты изъ пустого каприза перешелъ на сторону республиканцевъ, а здѣсь, въ Парижѣ, служишь имъ по привычкѣ. Pazzo! Povero pazzo! Знаешь, что-бы я сдѣлала на твоемъ мѣстѣ? прибавила она, вдругъ измѣняя свой тонъ: -- я по примѣру многихъ, поправила-бы свои дѣла богатой женитьбой.

-- Избитый способъ! возразилъ Агостино.

-- Конечно, но вѣрный. Ты молодъ, красивъ собою и маркизъ Олона; неужели въ этомъ обществѣ деньщиковъ, превратившихся въ маршаловъ, не найдется женщины, которая-бы влюбилась въ настоящаго аристократа? Мы съ тобою только и можемъ торговать своимъ именемъ. И, маркизъ, я дорого-бы его продала. А если-бъ ты вздумалъ жениться на настоящей аристократкѣ, то кто тебѣ сказалъ, что это не удастся?

-- Я не понимаю, сказалъ Агостино.

-- Ты знаешь графиню Фаржъ?

-- По имени и репутаціи.

-- Графиня -- моя сосѣдка; наши дома раздѣлены только садовой стѣной. Вонъ тѣ деревья уже въ ея саду. Она молодая, красивая, богатая вдова. за ней ухаживаютъ всѣ, но она никого еще не любила, не исключая своего стараго мужа, который догадался умереть, когда у него стала развиваться подагра. Per Вассо, Agostino mio, если-бы кто спросилъ у меня совѣта, то я сказала-бы: влюбите въ себя бѣлокурую графиню. Это великолѣпная партія!

Маркизъ задумался и Андреина слышала, какъ онъ промолвилъ про себя:

-- Быть можетъ, она права.

Но вдругъ онъ какъ-бы увидалъ передъ собою соблазнительной образъ Терезы, съ ея огненными глазами и черными волосами, и, проводя рукою по лбу, сказалъ:

-- Нѣтъ, чтобъ влюбить въ себя эту графиню, необходимо самому никого не любить.

-- Такъ ты тоже любишь! воскликнула Андреина, обнаруживая въ этихъ немногихъ словахъ свою собственную любовь.

Агостино между тѣмъ безсознательно смотрѣлъ въ садъ, но теперь, увидавъ Солиньяка, ходившаго взадъ и впередъ по алеѣ, указалъ на него сестрѣ.

-- Что здѣсь дѣлаетъ этотъ человѣкъ? спросилъ онъ.

Глаза итальянки сверкнули вызывающимъ блескомъ и гордымъ счастьемъ.

-- Полковникъ Солиньякъ? сказала она съ прелестною улыбкой; -- а тебѣ какое дѣло?

-- Онъ, кажется, здѣсь какъ дома?

-- Да, онъ у меня, отвѣчала Андреина твердо.

Съ этими словами она подошла къ двери, выходившей въ садъ, и прибавила:

-- До свиданія, Агостино.

Поклонившись маркизу, она вышла изъ комнаты и медленно направилась по каштановой алеѣ къ тому мѣсту, гдѣ виднѣлся Солиньякъ.

Около минуты Агостино слѣдилъ за удалявшейся сестрой. Потомъ онъ обернулся и, увидавъ браслетъ и серьги, промолвилъ съ презрѣніемъ:

-- Я отказался отъ милостыни, но что дѣлать съ ея совѣтомъ?

Выходя изъ дома Андреины, онъ долженъ былъ остановиться, чтобъ пропустить мимо себя ландо, въѣзжавшее въ ворота сосѣдняго дома. Въ экипажѣ полулежала молодая, бѣлокурая красавица, прелестная, изящная, показавшаяся ему какимъ-то чуднымъ видѣніемъ. Онъ долго стоялъ, пораженный этой встрѣчей, послѣ того, какъ ворота затворились за экипажемъ; на его зрачкахъ словно остались черныя пятна, какъ бываетъ, когда пристально смотришь на солнце. Но онъ не зналъ хорошенько, что его именно ослѣпило -- бриліанты сестры или красота этой женщины, оставившей послѣ себя какъ-бы благоуханіе любви и блестящій слѣдъ лучезарнаго свѣта.

"Это графиня Фаржъ, подумалъ Агостино; -- женскій совѣтъ -- совѣтъ дьявола. Неужели Андреина права?"

ГЛАВА X.
Маленькая графиня.

Жизнь полна необыкновенныхъ совпаденій и странныхъ антитезъ: въ то самое время, когда маркизъ Олона страшился увидѣть между собою и Терезой грозное лицо Ривьера, капитанъ жаждалъ только одного -- найти итальянца и убить его. Но для него еще болѣе, чѣмъ для Чіампи, была необходима осторожность. Полиція разыскивала капитана такъ-же тщательно, какъ Терезу. Ему стоило только уйти изъ дома или сдѣлать малѣйшую неосторожность и онъ навѣрно-бы погибъ.

Выйдя изъ Тампля, Клодъ Ривьеръ далъ слово Солиньяку не подвергать себя опасности изъ безумной жажды мести. Полковникъ часто напоминалъ ему объ этомъ обѣщаніи; Солиньякъ имѣлъ надъ своимъ другомъ то вліяніе, какое всегда имѣетъ оказавшій важную услугу надъ тѣмъ, кого онъ облагодѣтельствовалъ; ему не трудно было удержать Ривьера отъ всякой попытки рисковать своей жизнью для отысканія Терезы. Ему стояло только сказать:

-- Кто можетъ поручиться, что засадивъ васъ снова въ тюрьму и произведя строжайшее слѣдствіе, полиція не откроетъ моего участія въ вашемъ бѣгствѣ?

Солиньякъ зналъ, что чувство самосохраненія не удержало-бы Ривьера отъ самой смѣлой попытки, но ему также было хорошо извѣстно, что капитанъ изъ опасенія подвергнуть его отвѣтственности готовъ былъ терпѣливо переносить свои страданія. Вотъ почему Солиньякъ указывалъ на грозившую ему опасность. Чтобъ отвратить ее отъ друга, онъ, никогда ничего небоявшійся, сталъ, повидимому, заботиться о своей безопасности.

Ривьеръ жилъ, никому невѣдомый, въ маленькомъ домикѣ въ улицѣ Сен-Жанъ, какъ тогда называли ту часть улицы Шато-До, которая теперь находится между улицей Сен-Дени и предмѣстьемъ Сен-Мартена; съ одной стороны этого уединеннаго жилища находился дровяной дворъ, а съ другой, по странной случайности, домъ палача Сансона. Солиньякъ полагалъ, что капитану легче было укрыться отъ полиціи въ многолюдномъ кварталѣ, и, дѣйствительно, ближайшіе сосѣди не подозрѣвали, что въ маленькомъ павильонѣ, скрытомъ дровами и деревьями, завелся жилецъ. Впрочемъ, самое мѣстоположеніе этого жилища не дозволяло постороннимъ людямъ слѣдить за тѣмъ, что дѣлалось въ павильонѣ. Между сосѣдними домами и дровянымъ дворомъ находился только узенькій проходъ, по которому отъ времени до времени проникалъ къ своему сыну старикъ Ривьеръ, принимавшій при этомъ всевозможныя мѣры, чтобъ не обратить на себя вниманія.

Жизнь Клода походила во многомъ на жизнь Чіампи, то-есть была полна тревогъ и безпокойствъ. Могучая преграда отдѣляла этихъ людей другъ отъ друга, не дозволяя имъ встрѣтиться и уничтожить одинъ другого; эта преграда была -- общая опасность.

Агостино долженъ былъ скрывать Терезу, а Клодъ самъ обязанъ былъ подчиняться добровольному заключенію въ убѣжищѣ, которое ему приготовилъ Солиньякъ.

-- По крайней мѣрѣ, утѣшалъ онъ себя,-- эта пытка продлится недолго!

На кого и на что онъ надѣялся -- Клодъ самъ этого не зналъ; быть можетъ, на Бернарда Тевено, на Солиньяка, на случайность, на все и на ничто. Несчастные бываютъ довѣрчивы, какъ дѣти, и суевѣрны, какъ женщины.

-- Главное, говорилъ Шамборо, которому Ривьеръ разсказалъ о бѣгствѣ сына,-- чтобъ бѣдный юноша былъ на свободѣ. Грустно было-бы потерять такого человѣка. А Тереза, прибавлялъ онъ,-- кто-бы могъ подумать! Ну ужь эти женщины, когда взбѣсятся!..

Слыша постоянно подобныя восклицанія, Жюли повторяла Плантаду:

-- Вотъ видите, гражданинъ Плантадъ, вы не выбьете изъ моей головы мысль, что сердце нашего господина ужалила какая-нибудь женщина. Несмотря ни старость, его рана еще не зажила. Да, гражданинъ Плантадъ, бываютъ раны, которыя и время не залечиваетъ.

Шамборо никогда не выходилъ изъ дома въ улицѣ Почтъ, проводя всю свою жизнь въ библіотекѣ, саду и столовой, гдѣ находилъ единственное утѣшеніе, но однажды ночью онъ отправился навѣстить Клода Ривьера въ его уединенномъ жилищѣ.

-- Я васъ сожалѣю, сказалъ онъ, смотря прямо въ глаза молодому человѣку и крѣпко сжимая ему руку.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Ривьеръ съ покорностью и мужествомъ,-- не страданіе, а предательство достойны сожалѣнія. Лучше сожалѣйте человѣка, который, давъ слово, измѣняетъ ему и нарушаетъ свою клятву.

Возвышенный стоицизмъ капитана тронулъ до глубины души члена конвента, тѣмъ болѣе, что ему была извѣстна пламенная страсть, клокотавшая въ груди Клода.

-- Вы правы, отвѣчалъ онъ;-- впрочемъ, люди раздѣляются на двѣ категоріи: одни ищутъ только счастья, а другіе исполняютъ свой долгъ. Вы, любезный Клодъ, принадлежите къ послѣднимъ и я за это передъ вами преклоняюсь. Но я долгимъ опытомъ разочаровался въ людяхъ и идеяхъ, а потому позвольте мнѣ дать вамъ совѣтъ. Свобода также женщина, не предавайтесь ей всецѣло.

-- Я принадлежу дѣлу, которому служу, и останусь ему вѣрнымъ до послѣдняго дыханія.

-- Вы правы, но вѣдь толпа жаждетъ господина. Оставьте ее пресмыкаться и слѣдуйте моему примѣру. Пока въ остальномъ мірѣ происходитъ оргія силы, вы запритесь въ библіотеку и читайте Кандида.

-- Жизнь моя принадлежитъ товарищамъ по оружію; если они скажутъ мнѣ: умремъ или освободимъ отечество, я умру.

-- Безчисленная толпа взглянетъ на вашъ трупъ безъ всякаго вниманія и ваша невѣдомая могила будетъ всѣми забыта.

-- Пускай, но я исполнилъ свой долгъ.

-- Если-бъ пришлось, то я, кажется, готовъ послѣдовать за вами, покинувъ свои книги, землянику весною и грецкіе орѣхи осенью. Жертвы много значатъ. Быть можетъ, вы и правы, любезный Клодъ.

Съ этими словами членъ конвента простился съ Ривьеромъ.

Такимъ образомъ, капитанъ, несчастный, обманутый, былъ счастливѣе Агостино Чіампи, который среди своего презрѣннаго торжества искалъ мрака и уединенія. Кромѣ того въ душѣ итальянца происходилъ новый переворотъ, благодаря словамъ Андроины, указавшей ему невѣдомую, соблазнительную цѣль.

Графиня Фаржъ! Дѣйствительно, она составляла прекрасную, блестящую, неожиданную партію. Богатство и счастье представлялись ему въ видѣ прелестной женщины. Человѣкъ, который женился-бы на ней, сдѣлался-бы богачемъ. Наведя справки о жизни, характерѣ и состояніи молодой вдовы, онъ сталъ повторять про себя любимое итальянское выраженіе: "Chi lo sa?"

Кто знаетъ? Мечтательные люди и народы постоянно задаютъ себѣ этотъ вопросъ. Итальянцы, вѣчно мечтая о невозможномъ, наконецъ превращаютъ возможное въ невозможное. Однако Агостино все еще любилъ Терезу. Такъ что-жь? Онъ могъ любить ее и быть ею любимымъ по-прежнему. Разрѣшивъ такимъ образомъ тревожный вопросъ о Терезѣ, маркизъ снова повторялъ: кто знаетъ?

Графиня Луиза Фаржъ была, быть можетъ, самая хорошенькая женщина при императорскомъ дворѣ. Ей было двадцать лѣтъ, она была вдова, и шопотомъ увѣряли, что она имѣла полное право называть себя молодой дѣвушкой. Покойный графъ Фаржъ не могъ противъ этого протестовать. Ее сравнивали часто съ госпожой Рекамье; она, дѣйствительно, была такъ-же неуязвима и не подвергалась никакимъ нападкамъ, но, по общему признанію, графиня Луиза болѣе походила на женщину, чѣмъ на богиню; въ ея груди билось сердце, а прелестная улыбка, игравшая на ея губахъ, казалось, говорила:

-- Я желаю любить, но хочу выбрать человѣка по сердцу.

Отъ всѣхъ предлагаемыхъ ей партій она отказывалась, потому что не хотѣла доставлять счастья другому, сама его не раздѣляя. Такимъ образомъ, она оставалась независимой и все ея семейство ограничивалось старымъ дѣдомъ, который какъ-бы олицетворялъ ея прошедшее. Богатая, любимая всѣми и обожаемая безчисленными поклонниками, графиня Луиза спокойно жила въ атмосферѣ роскоши, общаго уваженія и любви, зная, что каждая протянутая къ ней рука и брошенный на нее взглядъ дышали нѣжнымъ сочувствіемъ.

На послѣдней художественной выставкѣ портретъ графини Фаржъ, работы Робера Лефевра, произвелъ громадный эфектъ и долго привлекалъ весь Парижъ. Наполеонъ, слыша, что многіе находили красоту графини Фаржъ слишкомъ ребяческой, сказалъ, по свидѣтельству современныхъ мемуаровъ:

-- Многія красавицы были-бы хороши только въ драгунскомъ полку, а графиня Луиза прелестна какъ драгоцѣнная игрушка.

Графиня Фаржъ считалась баловнемъ императора, который былъ ей признателенъ за украшеніе его двора ея красотой и аристократическимъ происхожденіемъ. Графъ Фаржъ находился въ числѣ первыхъ аристократовъ, присоединившихся къ имперіи, и выскочка-цезарь не забывалъ той чести, которую оказалъ его новой имперіи этотъ потомокъ гордыхъ рыцарей. Луиза сама была дочь маркиза Новаля и старикъ Новаль черезъ нее могъ еще сдѣлаться сенаторомъ имперіи.

Къ тому-же императоръ подчинялся, подобно всѣмъ, ея непреодолимой граціи и плѣнительнымъ чарамъ. Онъ всегда выхвалялъ ея туалетъ и часто, упрекая Жозефину за ея чрезмѣрные расходы, замѣчалъ съ сердцемъ:

-- Берите, моя милая, примѣръ съ графини Луизы. Она одѣвается прекрасно и не уродуетъ себя разными побрякушками. Она не надѣваетъ тюрбановъ съ перьями, которые такъ любитъ синій чулокъ -- г-жа Сталь. Маленькая графиня -- образецъ прелестной женщины, это райская птичка.

Однажды вечеромъ на придворномъ балу императоръ, до того заботившійся объ экономіи, что ходилъ по лавкамъ узнавать цѣну различнымъ предметамъ, поставленнымъ ко двору, похвалилъ прелестную простоту платья графини, которое, такъ-же какъ куафюра, было украшено только скромной вѣткой папоротника.

-- Посмотрите, какъ хороша сегодня маленькая графиня, сказалъ онъ Жозефинѣ такъ громко, что слышали всѣ окружающіе;-- она не разоритъ своего мужа на тряпки, если рѣшится выйти во второй разъ замужъ.

Жозефина молча улыбнулась, зная, что скромное украшеніе туалета графини было изъ серебра съ зеленой эмалью и стоило 25,000 франковъ, въ магазинѣ ювелировъ Бахмана и Бапета.

-- Это только доказываетъ, сказала она на другой день своимъ придворнымъ дамамъ,-- что можно одерживать побѣды, не зная никакого толку въ ювелирномъ искуствѣ.

Графиня Фаржъ была достаточно богата, чтобъ позволять себѣ подобныя прихоти. Къ тому-же она ни отъ кого не зависѣла. Старый маркизъ Новаль, нѣкогда капитанъ королевскаго флота при Людовикахъ XV и XVI, уже давно не выходилъ изъ своей комнаты и дозволялъ, хотя и съ неудовольствіемъ, своей внучкѣ блистать при дворѣ узурпатора, корсиканца, злодѣя и якобинскаго императора, какъ онъ называлъ Наполеона.

-- Я васъ ни въ чемъ не стѣсняю, графиня, говорилъ онъ,-- и если графу Фаржу, вашему мужу, угодно было прицѣпить свой гербъ къ мечу, то вы вольны оставаться въ этой трущобѣ. Но если вамъ вздумается выбрать въ мужья одного изъ императорскихъ солдатъ, то я вспомню тогда, что я маркизъ Новаль, и, несмотря на ваше вдовство, вашу независимость и новыя идеи, выскажу свою волю дочери моего сына, какъ глава семейства и послѣдній представитель старшей линіи геройскаго рода.

-- Это ваше право, отвѣчала маркиза,-- но не безпокойтесь, ваша внучка не дастъ вамъ случая имъ воспользоваться.

-- Отчего?

-- Оттого, что я, по всей вѣроятности, никогда не выйду замужъ.

Дѣйствительно, графиня, какъ узналъ Агостино, цѣнила болѣе независимость, чѣмъ второй бракъ. Въ улицѣ Мон-Блана она была царицей маленькаго двора; туда стекались также поэты и артисты, какъ и знатнѣйшіе представители тюльерійскаго двора. Въ этомъ только и упрекалъ Наполеонъ "свою маленькую графиню", какъ онъ называлъ Луизу Фаржъ.

-- Такъ вы, графиня, любите идеалоговъ? сказалъ онъ однажды рѣзкимъ тономъ.

-- Идеалоговъ, ваше величество?

-- Да, стихоплетовъ и фразеровъ.

-- Я люблю все, что плѣняетъ умомъ, мужествомъ и славою.

-- Вы хотите отдѣлаться комплиментомъ. Въ самой хорошенькой женщинѣ всегда скрывается тонкая хитрость. Во всякомъ случаѣ, скажите вашимъ поэтишкамъ отъ моего имени, что ихъ обязанность писать патріотическія трагедіи и воинскія пѣсни. Если поэзія не подстрекаетъ людей къ бою, она совершенно безполезна.

-- Неужели она не полезна, прославляя побѣды, одержанныя при звукахъ боевой трубы?

-- За маленькой графиней всегда послѣднее слово, замѣтилъ Наполеонъ съ улыбкой.

Бракъ съ этой-то женщиной, по словамъ Андреины, долженъ былъ составить цѣль всѣхъ честолюбивыхъ стремленій Агостино. И эту-то женщину маркизъ увидалъ въ коляскѣ, сіявшую красотой, словно богиня въ воздушной колесницѣ.

Мало-по-малу, проводя дни и ночи въ постоянныхъ мечтаніяхъ, Агостино Чіампи пришелъ къ тому убѣжденію, что счастье и богатство были отъ него недалеко, за стѣною того сада, въ которомъ онъ видѣлъ Солиньяка, гулявшаго съ Андреиной.

-- Да, Андреина права! Надо жениться на этой женщинѣ, повторялъ онъ про себя, подстрекая еще болѣе смѣлость, неостанавливавшуюся ни передъ чѣмъ для достиженія желанной цѣли.

Всѣ миражи кажутся соблазнительными и близкими, когда не стараешься ихъ достигнуть. Но что слѣдовало предпринять Агостино для осуществленія своей честолюбивой мечты? На что нужно было рѣшиться для полученія руки графини Фаржъ?

Странно сказать, Агостино все еще любилъ Терезу, которая также составляла мечту, мечту любви, осуществленную цѣною безчестія. Онъ любилъ ее за ея чарующую, соблазнительную силу, за мраморную красоту, за огонь, который разливался по всему ея существу и пожиралъ страстнаго итальянца. Онъ зналъ, что эта любовь, хотя и вполнѣ удовлетворяла его страсти, не могла долго продлиться. Даже въ самыя безумныя минуты опьяняющаго счастья Агостино отвѣчалъ съ улыбкою на всѣ вопросы Терезы.

-- Ты всегда будешь меня любить, всегда?

-- Да, всегда.

Но въ глубинѣ своего сердца онъ думалъ, долго-ли продлится это всегда.

Тереза ни о чемъ не думала. Она вѣрила. Но подобная довѣрчивая, преданная душа, отдаваясь всецѣло, возвращаетъ себѣ такъ-же быстро свою свободу, когда убѣждается, что ее обманули. Теперь еще она находила въ любви оправданіе своей вины. Она вѣрила, что можно съизнова начать жизнь и что, найдя осуществленіе своихъ пламенныхъ мечтаній, ей нечего было бояться. Этой романтичной, увлекающейся душѣ суждено было очнуться неожиданно, съ крикомъ ужаса, какъ просыпается спящій во время пожара.

Наконецъ, послѣ долгихъ размышленій, Чіампи рѣшился пожертвовать страстью къ Терезѣ своему честолюбію. Онъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые для спасенія всего тѣла не задумываются объ отнятіи руки.

Однажды вечеромъ онъ возвратился въ свое скромное жилище въ предмѣстьѣ св. Антонія блѣднѣе и разстроеннѣе обыкновеннаго. Его густыя брови были насуплены и глава едва виднѣлись.

Пораженная страннымъ выраженіемъ его лица, Тереза встревожилась. Отличаясь удивительной впечатлительностью и какимъ-то пророческимъ провидѣньемъ, она тотчасъ почувствовала, что ей грозитъ несчастье.

-- Что случилось? спросила она, стараясь взглянуть въ глаза Агостино.

Но онъ избѣгалъ ея взора и не подымалъ головы. Выраженіе его красиваго, мужественнаго лица говорило скорѣе о скукѣ и нетерпѣніи, чѣмъ о гнѣвѣ или страданіи.

-- Что случилось? Ты видѣлъ мужа? спросила Тереза.

-- Нѣтъ.

-- Что-жь тебя безпокоитъ? Мы здѣсь въ опасности? Надо бѣжать? Я готова.

-- Не все-ли равно, гдѣ находишься, когда не можешь жить по своему желанію, отвѣчалъ Агостино съ горечью.

-- Ты страдаешь, Агостино! Чего-жь тебѣ не достаетъ?

-- Жизни, сказалъ маркизъ.

Тереза отскочила отъ него, какъ ужаленная.

-- Да, жизни. Наше прозябаніе -- не жизнь!

-- Если ты думаешь обо мнѣ, то, клянусь, я никогда не была такъ счастлива, какъ въ этомъ мрачномъ убѣжищѣ.

-- Конечно, я думаю о тебѣ... Ты для меня всѣмъ пожертвовала... Но у насъ есть и другія заботы.

-- Какія?

-- Тереза, сказалъ рѣзко Агостино,-- мы не имѣемъ никакихъ средствъ къ существованію.

-- Никакихъ средствъ къ существованію?

-- Да! Дѣйствительность обрѣзываетъ крылья всѣмъ мечтамъ. У меня нѣтъ болѣе денегъ. Я дѣлаю все, что могу, но всѣ мои усилія тщетны; насъ окружаетъ какая-то невидимая, но непроницаемая преграда, черезъ которую невозможно перешагнуть. Я до сихъ поръ тебѣ объ этомъ ничего не говорилъ, предпочитая страдать одинъ. Ты не знаешь. Тереза, что такое нищета. Она намъ грозитъ, проклятая, и завтра сожметъ насъ въ своихъ желѣзныхъ когтяхъ.

Тереза смотрѣла на Чіампи изумленными, безумными глазами. Онъ никогда съ нею такъ не говорилъ. Онъ вдругъ преобразился и съ такимъ остервененіемъ произносилъ слово нищета, что одно мгновеніе она подумала, не хочетъ-ли онъ подвергнуть испытанію ея любовь. Но нѣтъ, маркизъ продолжалъ съ горечью говорить о своихъ попыткахъ, желаніяхъ, надеждахъ и разочарованіяхъ.

-- Я продала всѣ свои бриліанты! воскликнула Тереза,-- у меня ничего нѣтъ, а то...

-- Твои бриліанты! Ихъ не хватитъ на одну ставку! Я проигралъ не такія суммы! Да, для тебя, чтобъ бѣжать отсюда съ тобою и жить въ довольствѣ, я поставилъ все на карту и -- потерялъ. Теперь мнѣ остается только надѣть снова солдатскую шинель и подставить голову шальной пулѣ. Одну минуту я вѣрилъ въ успѣхъ безумнаго военнаго заговора, но, вижу, мнѣ не выиграть и этой игры. Все пропало. Я въ отчаяніи. Что дѣлать?

-- Не знаю, отвѣчала Тереза;-- я понимаю только одно -- что ты меня болѣе не любишь.

-- Я! воскликнулъ Агостино.

Тереза произнесла послѣднія слова мрачнымъ, глухимъ голосомъ, словно въ сердцѣ ея что-то вдругъ порвалось.

-- Милая Тереза, продолжалъ Агостино,-- вѣдь я только-что сказалъ, что изъ любви къ тебѣ я проигралъ все свое состояніе. О, maladetto! Все состояніе!

-- Развѣ мы не можемъ и нищіе любить другъ друга? сказала Тереза, впиваясь въ тревожно бѣгавшіе глаза маркиза.

-- Да, мы можемъ любить другъ друга, но не наслаждаться жизнью, широкой, блестящей, какъ я всегда желалъ. Быть нищимъ, не занимать мѣста на банкетѣ жизни, когда имѣешь на то право и душу томитъ жажда земныхъ благъ -- какая пытка, какое униженіе! Ты этого не понимаешь!

-- Я все понимаю, но мнѣ страшно, отвѣчала Тереза, для которой каждое слово Чіампи было острымъ кинжаломъ.

-- Что-жь ты понимаешь?

-- Я не задумалась-бы, если-бъ пришлось выбирать между тобою и всѣмъ міромъ, я осталась-бы съ тобою въ самой мрачной трущобѣ, а ты готовъ безжалостно пожертвовать мною какой-то безумной, честолюбивой мечтѣ. Я это вижу... Я это чувствую... Не говори: нѣтъ. Я теперь читаю въ твоемъ сердцѣ, какъ въ открытой книгѣ.

-- Такъ ты должна знать, что любовь къ тебѣ наполняетъ мое сердце и жизнь съ тобою была-бы величайшимъ для меня счастьемъ, но любовь къ тебѣ разорила всѣ мои самолюбивыя мечты.

-- А мнѣ развѣ эта любовь не стоила чести? воскликнула Тереза, сверкая своими черными глазами.-- Для тебя ничто спокойствіе и честное имя женщины? Ты страдалъ! А ты не считалъ ночей, проведенныхъ мною безъ сна? Ты не спрашивалъ себя; не преслѣдуетъ-ли меня страшный образъ человѣка, жизнь котораго я погубила? Мужчины всѣ эгоисты! Ты счелъ все, что потерялъ любя меня, но ты забылъ, что я пожертвовала большимъ -- своимъ прошедшимъ и честью благороднаго человѣка!

-- Честь за честь идетъ! произнесъ съ дикимъ смѣхомъ маркизъ Олона.-- Если ты пала ради меня, то я совершилъ преступленіе ради тебя. Мы квиты.

-- Теперь я не понимаю! воскликнула Тереза, схвативъ за руки Агостино.-- Что ты сдѣлалъ для меня? Развѣ я просила какой-нибудь низости или преступленія?

-- Ты не просила, но я тебя любилъ, и этого довольно. Чтобъ сохранить тебя и увезти изъ Парижа, гдѣ онъ на свободѣ, я...

Онъ умолкъ, словно боясь продолжать.

-- Ну! воскликнула Тереза.-- Что-жь ты сдѣлалъ?

-- Ничего.

-- Нѣтъ, ты долженъ сказать. Зачѣмъ ты началъ? Умоляю тебя, Агостино, скажи, что ты сдѣлалъ? Конечно, ничего дурного, ничего преступнаго?.. Я всегда мечтала, что ты лучше и выше всѣхъ... Я поэтому тебя и полюбила. Ты не сдѣлалъ ничего безчестнаго, ты Чіампи? Маркизъ Олона неспособенъ на низость! Нѣтъ, это невозможно!

Онъ молчалъ.

Сердце Терезы сжалось; она задрожала всѣмъ тѣломъ. Этотъ массивный, геркулесовски сложенный человѣкъ, съ гордой, курчавой головой и атлетическими руками, стоялъ безмолвный, опустивъ голову, какъ провинившійся ребенокъ.

-- Ну, что-же? продолжала Тереза;-- тебя преслѣдуютъ, тебя ищутъ?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ съ странной иронической улыбкой,-- нѣтъ. То, что я сдѣлалъ, никто не знаетъ и никому не будетъ извѣстно, кромѣ тебя.

-- Кромѣ меня?

-- Конечно, эта тайна принадлежитъ тебѣ, такъ-какъ я ради тебя -- слышишь, ради тебя -- сдѣлался воромъ.

Онъ какъ-бы находилъ какое-то ужасное удовольствіе опозорить себя въ глазахъ Терезы. Если-бъ онъ искалъ ея презрѣнія и ненависти, то не съумѣлъ-бы сказать этихъ страшныхъ словъ болѣе рѣзкимъ и грубымъ тономъ.

Воръ! Онъ воръ! Это роковое, позорное слово поразило ее въ самое сердце. Она пронзила его взглядомъ и дико воскликнула:

-- Что ты говоришь! Ты воръ? Ты убилъ-бы всякаго, кто осмѣлился-бы взвести на тебя такую клевету.

-- Да, я воръ! И ради тебя, ради того, чтобъ съ тобою уѣхать на край свѣта и жить вѣчно вдвоемъ.

-- Такъ это правда? Повтори еще разъ. Ты не смѣешься надо мною? Ты-ли это говоришь? Ты съ ума сошелъ, Агостино, опомнись!

-- Я сказалъ правду. Деньги, которыя я проигралъ, желая ихъ удесятерить, были чужія.

Тереза на этотъ разъ отскочила отъ него съ омерзѣніемъ, словно наступила на какую-нибудь гадину. Она сомнѣвалась до этой минуты. Все, что говорилъ Чіампи, казалось ей болѣзненнымъ бредомъ. Но это ясное, опредѣленное признаніе уничтожало всѣ илюзіи. Итакъ, кража, позорное преступленіе, чернѣе убійства, наложило свою мрачную печать на Агостино!

-- Зачѣмъ вы открыли мнѣ свое преступленіе, маркизъ? сказала она рѣзко,-- зачѣмъ? Вы хотите, чтобъ я была вашей сообщницей? Я думала, что я только погибла, но я теперь только вижу, какъ низко пала я, несчастная!

Она опустилась на стулъ и, машинально сжавъ руки, поникла головой.

Маркизъ устремилъ на нее странный взглядъ; онъ какъ-бы любовался ею и слѣдилъ за каждымъ ея движеніемъ. Очевидно, онъ съ цѣлью бросилъ ей въ лицо свое страшное признаніе, но невозможно было отгадать эту цѣль по его глазамъ.

-- Ты никогда мнѣ не простишь? спросилъ онъ послѣ продолжительнаго, тяжелаго молчанія.

-- Я?

-- Ты, произнесъ онъ, придавая своему голосу выраженіе пламенной любви.

-- Такъ это была исповѣдь и вы разсчитывали, что я разрѣшу вамъ этотъ страшный грѣхъ?

-- Можетъ быть. Эта тайна меня мучила. Я не могъ болѣе скрывать ее въ своемъ сердцѣ и высказалъ все. По крайней мѣрѣ, прибавилъ онъ, устремляя на нее взглядъ, молившій объ отвѣтѣ,-- ты, Тереза, унесешь въ могилу мою тайну,

Тереза сидѣла неподвижно и глаза ея были безсознательно устремлены въ пространство.

-- Никто не узнаетъ того, что я тебѣ сказалъ? повторилъ Агостино.

-- Господи воскликнула Тереза,-- я никогда не выговорю такого ужаса. Мнѣ кажется, что я соучастница вашего преступленія.

Хотя Агостино успокоился насчетъ немедленной опасности, но онъ понялъ, что пламенная вѣра въ него Терезы была разрушена на-вѣки. Странная улыбка показалась на его губахъ; онъ нетерпѣливо дернулъ себя за усы и молча направился къ дверямъ, продолжая черезъ плечо смотрѣть на Терезу.

Услыхавъ скрипъ двери, она вздрогнула и, поднявъ голову, устремила на него дикій взглядъ. Онъ, казалось, только этого и ожидалъ; онъ быстро возвратился и, схвативъ ея руки, покрылъ ихъ поцѣлуями.

-- Я это сдѣлалъ для тебя, Teresina mia, нѣжно произнесъ онъ.

Но Тереза оставалась холодной, безчувственной; ея руки, точно мертвыя, не дрогнули подъ поцѣлуями человѣка, за котораго часъ передъ тѣмъ она съ радостью отдала-бы жизнь.

Вдругъ она встала и бросила на маркиза такой взглядъ, какъ-будто видѣла его въ первый разъ. Скульптурная красота ея никогда не казалась столь величественной и черные глаза ея не смотрѣли-бы холоднѣе на совершенно чужого ей человѣка. Съ минуту она колебалась, но потомъ, не говоря ни слова, вышла изъ комнаты, оставивъ Агостино, пораженнаго ужасомъ.

Квартира, занимаемая Терезой и маркизомъ Олона въ предмѣстьѣ св. Антонія, была небольшая. Отворивъ дверь, въ которую вышла бѣдная женщина, Агостино увидалъ ее въ спальнѣ: она стояла, облокотившись на каминъ, и плакала, закрывъ лицо платкомъ. Болѣзненная дрожь пробѣгала по ея полусогбенному тѣлу и по временамъ она судорожно схватывала зубами платокъ, какъ-бы желая его изорвать. Видя отчаяніе Терезы, Агостино хотѣлъ броситься къ ея ногамъ, вымолить у нея прощеніе и пламенными ласками утѣшить ее. Въ немъ произошла сильная внутренняя борьба, но, наконецъ, онъ сказалъ себѣ:

-- Къ чему? Ударъ ужь нанесенъ. Она страдаетъ, но развѣ я не страдалъ? Рѣшиться порвать подобные узы -- все равно, что раскаленнымъ желѣзомъ прижечь себѣ тѣло. Тереза, Тереза! Я теперь увижу, любишь-ли ты меня!

Суевѣрной, какъ всѣ неаполитанцы, онъ предпочелъ предоставить судьбѣ возвратить ему свободу, безъ которой онъ не могъ привести въ исполненіе свой планъ о бракѣ съ графиней Фаржъ. Бросить Терезу онъ не могъ, такъ-какъ любовь къ ней была еще очень сильна въ его сердцѣ. Поэтому сама Тереза должна была рѣшить ихъ общую судьбу.

"По крайней мѣрѣ, думалъ онъ,-- не я уничтожу эту любовь".

Онъ въ одно и то-же время боялся продолженія и прекращенія ея любви. Освободившись отъ связывавшихъ его узъ, Агостино могъ безопасно приняться за правильную осаду великолѣпнаго приданаго графини Фаржъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ его страшила мысль, что онъ потеряетъ на-вѣки Терезу.

"Какое глупое, нерѣшительное животное человѣкъ, думалъ онъ:-- никогда не знаетъ положительно, чего хочетъ и чего не хочетъ. Но такъ или иначе, необходимо отдѣлаться отъ Терезы, чтобъ побѣдить другую. Мнѣ будетъ тяжело, но что-же дѣлать? Нищета, голодъ, лохмотья и дырявые сапоги -- вотъ истинное несчастье. А несмотря на мой титулъ маркиза, меня это ожидаетъ завтра!"

Онъ машинально удалился въ свою лабораторію и, смотря на стклянки съ различными ядовитыми веществами, прибавилъ про себя:

-- Въ крайнемъ случаѣ здѣсь найдется средство покончить со всѣми несчастьями и заботами.

Выходя изъ дома, онъ неожиданно подумалъ, что Терезѣ могла войти въ голову та-же идея объ отравѣ, и, возвратясь, заперъ лабораторію.

Мрачная, убитая, Тереза провела одна вечеръ этого рокового дня. Сидя у окошка, она безсознательно прислушивалась къ пѣснямъ дѣтей, игравшихъ во дворѣ.

"Дѣти! думала Тереза; -- если-бъ я была матерью, то, быть можетъ, не была-бы здѣсь".

И впервые большая, мрачная квартира въ улицѣ Почтъ и угрюмый домъ въ предмѣстьѣ Монмартра показались ей убѣжищами, въ которыхъ могло гнѣздиться мирное счастье.

"Много дѣвушекъ,

Тра-ла-ла,

Любятъ мужчинъ,

Тра-ла-ла".

пѣли звонкіе дѣтскіе голоса во дворѣ.

"Любовь! думала Тереза;-- такъ вотъ что значитъ любовь!"

На другое утро Агостино Чіампи вышелъ, по обыкновенію, рано изъ дома и Тереза была по-прежнему безмолвной и мрачной. Когдаже онъ возвратился вечеромъ, то привратница объявила ему, что молодая женщина ушла, очень блѣдная и съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ лица.

Агостино сталъ съ нетерпѣніемъ ожидать ея возвращенія. Но она не возвратилась.

"А если она лишила себя жизни?" думалъ маркизъ, и морозъ пробѣгалъ по всему его тѣлу.

Онъ боялся также, чтобъ полиція не арестовала Терезу, а потомъ не подвергла-бы и его заточенію. Напрасно онъ утѣшалъ себя мыслью, что теперь былъ свободенъ и могъ думать только о графинѣ Фаржъ, составлявшей для него якорь спасенія; его мучили любовь и самолюбіе.

-- Значитъ Тереза меня не любила, говорилъ онъ самъ себѣ и въ глубинѣ его сердца съ новою силой просыпалась пламенная страсть.

-- Гдѣ она, что съ нею сталось? спрашивалъ онъ не разъ.

Одного онъ не боялся -- доноса со стороны Терезы. Она могла бросить его, исчезнуть, но не выдать его тайны.

ГЛАВА XI.
Мужъ.

Тереза въ первую минуту желала смерти.

-- Человѣкъ, котораго я люблю, подлецъ и воръ, сказала она себѣ;-- мнѣ остается только умереть.

Она жаждала наказать себя, и если-бъ Агостино не заперъ лабораторію, то она выпила-бы первый попавшійся ядъ. Но всѣ ея усилія отворить дверь оказались тщетными. Впрочемъ, не къ чему было настаивать. Не все-ли равно, какъ умереть? Рѣка ждала ее въ свои объятія, которыя заглушали столько человѣческихъ страданій. Она съ радостью думала о вѣчномъ покоѣ въ холодной пучинѣ, такъ-какъ немыслимо было пережить этотъ позоръ. Болѣе всего ее терзала мысль, что она еще любила Агостино или, по крайней мѣрѣ, власть этого человѣка надъ нею еще не исчезла. Закрывъ глаза, она видѣла передъ собою красивое лицо Чіампи и слышала его чарующій, гармоничный голосъ. Она готова была съ отвращеніемъ вырвать свое сердце изъ груди.

Въ то-же время ея мысли невольно переносились къ гордому, благородному лицу человѣка, который, несмотря на свои страданія, блѣдность, изнуреніе и холодный, серьезный взглядъ, казалось ей теперь въ видѣніи, смотрѣлъ на нее съ сожалѣніемъ. Съ каждой минутой въ воспламененномъ воображеніи Терезы Клодъ Ривьеръ принималъ все болѣе и болѣе образъ живой антитезы маркиза Олона и она спрашивала себя: благодаря какому ослѣпленію она предпочла Агостино Ривьеру, искателя приключеній и преступника -- рыцарю благородства?

-- Несчастная! И я его любила, повторяла она, ломая себѣ руки.

Сосредоточивая, такимъ образомъ, свои мысли на Клодѣ, она мало-по-малу почувствовала какую-то жажду униженія, нѣчто въ родѣ той страсти къ умерщвленію плоти, которая овладѣваетъ кающимся грѣшникомъ, вѣрующимъ въ искупленіе. Ей казалось, что она хоть нѣсколько загладитъ свою вину, бросившись на колѣни передъ оскорбленнымъ ею человѣкомъ съ воплемъ: "я заслужила вашей кары, убейте меня".

Но какъ было взглянуть въ глаза Клоду Ривьеру? Ее не пугала эта встрѣча, но ей было стыдно. Смерть была во сто разъ лучше.

Какъ безумная, она вышла изъ дома и направилась къ Сенѣ. Она рѣшилась подождать, пока совершенно стемнѣетъ, и тогда или вдругъ броситься съ моста въ зіяющую пучину, или тихо, медленно войти въ холодное лоно рѣки съ отлогаго берега, шагъ за шагомъ, пока вода не покроетъ ея голову. Дожидаясь блаженной минуты покончить съ своей несчастной жизнью, она безсознательно шла по пустыннымъ кварталамъ Парижа, окружавшимъ въ то время площадь Бастиліи. Вечеръ былъ жаркій, душный. Тяжелыя, густыя тучи покрывали небо, сѣроватый свѣтъ сумерокъ придавалъ берегу рѣки, покрытому жидкой грязью, какой-то странный видъ озера ртути. Тереза шла, погруженная въ свои грустныя мысли и по временамъ останавливалась, чтобы утереть слезы. Прохожіе ускоряли шаги въ ожиданіи дождя и мало-по-малу въ домахъ зажигались огни, бросавшіе вокругъ красноватый отблескъ.

"Когда настанетъ ночь, думала Тереза,-- и никто меня не увидитъ, никто мнѣ не поможетъ, я брошусь въ воду. О, сладость! О, упоеніе смерти!"

Она шла прямо передъ собою, какъ сумасшедшая, не замѣчая крупныхъ капель дождя, начинавшихъ капать изъ нависшихъ тучъ.

Какой-то прохожій остановился прямо передъ нею, загородивъ дорогу, и промолвилъ что-то съ улыбкой. Она ничего не поняла и молча взглянула на него, но такимъ страннымъ взоромъ, что онъ отскочилъ въ сторону и, почтительно снявъ шляпу, пробормоталъ какое-то извиненіе.

Она продолжала идти, сама не зная куда, и съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ожидала роковой минуты смерти.

Въ это самое время въ старомъ домѣ улицы Почтъ, изъ котораго Тереза, сіяя цѣломудренной радостью, отправилась къ вѣнцу, Шамборо садился за ужинъ. Смотря съ удовольствіемъ на роскошно накрытый столъ, членъ конвента тихо разговаривалъ съ Плантадомъ, стоявшимъ за нимъ съ салфеткой въ рукахъ, и съ Жюли, которая, облокотись одной рукой на столъ, а другою подбоченясь, напоминала настоящую мольеровскую служанку.

-- Итакъ, милая Жюли, сказалъ Шамборо,-- вы мнѣ не приготовили сегодня никакого сюрприза. Все одна зелень да зелень.

-- Дѣлаешь, что можешь, отвѣчала Жюли;-- іюль -- сезонъ соусовъ и зелени. Что-же касается до жаркого, то можно имѣть только понтуазскую телятину, и то слишкомъ молодую, да перепелку. Послѣдняя лучшее теперь жаркое.

-- Конечно, конечно, отвѣчалъ Шамборо;-- но вотъ уже нѣсколько дней, милая Жюли, вы все подчуете перепелками. Надоже немного разнообразія.

-- Хорошо, по-вашему надо передѣлать времена года, произнесла кухарка и, проходя въ кухню мимо Плантада, прибавила вполголоса: -- Ужь эти мнѣ революціонеры! Ничѣмъ ихъ не исправишь.

Плантадъ взглянулъ на Жюли съ презрѣніемъ, словно говоря: женщины ничего не понимаютъ въ политикѣ.

Въ эту минуту сверкнула молнія и разразился громъ; домъ задрожалъ и кухарка набожно перекрестилась.

-- Закрыли вы ставни, Жюли? спросилъ Шамборо.

-- Да, сударь.

-- А вы, Плантадъ, закрыли окна въ библіотекѣ?

-- Да, гражданинъ.

-- Какая погода! Хорошо въ такую грозу сидѣть дома за отличнымъ ужиномъ, если-бъ...

Не окончивъ фразы, Шамборо оттолкнулъ отъ себя тарелку и грустно задумался.

-- Онъ думаетъ о Терезѣ, сказала Жюли шопотомъ Плантаду.

-- Можетъ быть.

-- Бѣдный! Онъ не жалуется, но на сердцѣ у него тяжело.

-- О, женщины, женщины! промолвилъ членъ конвента, повторяя слова Фигаро, и потомъ, проведя рукою по лбу, продолжалъ съ улыбкою:-- Вотъ видите, Жюли, намъ надо возобновить наши запасы. Въ подобные мертвые сезоны, когда лучшій поваръ и удивительнѣйшая кухарка не знаютъ, какъ разнообразить столъ, хорошо имѣть подъ рукою лакомства, которыя вкусны не только зимою, но и лѣтомъ. Вы знаете географію лакомствъ и какой городъ чѣмъ славится. Никогда не надо допускать пробѣловъ въ провизіи и вы, Жюли, позаботьтесь объ этомъ. Если-бъ не существовалъ хорошій столъ, то что оставалось-бы намъ въ жизни?

Онъ налилъ себѣ стаканъ подогрѣтаго краснаго вина и снова задумался. Жюли смотрѣла, качая головой, на Плантада, который не выражалъ ни малѣйшимъ знакомъ своего удивленія.

-- По крайней мѣрѣ, Жюли, чтобъ кофе былъ горячій и хорошій, сказалъ Шамборо послѣ продолжительнаго молчанія.

Кухарка вышла изъ комнаты съ многозначительной улыбкой и тотчасъ возвратилась съ подносомъ.

-- Настоящій мокко, сказала она, указывая на кофейникъ,-- нѣтъ ни одного зернышка мартиники.

Шамборо съ наслажденіемъ понюхалъ паръ, валившій изъ кофейника, и положилъ въ чашку три большихъ куска сахару.

-- Вы сказали-бы прямо, что любите не кофе, а кофейный сиропъ, воскликнула Жюли;-- вѣдь это святотатство!

-- Да, я знаю, отвѣчалъ Шамборо съ улыбкой; -- въ этомъ отношеніи я варваръ, люблю кофе сладкій. Плантадъ, дайте ликеру.

Но успѣлъ Плантадъ подать бутылку въ соломенномъ чахлѣ, какъ въ комнату вбѣжала Жюли, только-что передъ тѣмъ вышедшая въ кухню.

-- Вы не слыхали, сударь! воскликнула она:-- кажется, кто-то стучитъ въ дверь.

-- Не можетъ быть, отвѣчалъ Шамборо:-- я никого не жду. Это вѣрно вѣтеръ шумитъ. Впрочемъ, прибавилъ онъ, тотчасъ подумавъ, не случилось-ли чего съ Ривьеромъ,-- Плантадъ, посмотрите, кто тамъ.

Онъ машинально выпилъ рюмку ликера и съ нетерпѣніемъ сталъ ожидать возвращенія Плантада. Когда-же тотъ появился черезъ минуту, блѣдный, едва держивавшій свое смущеніе, Шамборо понялъ, что произошло что-то необыкновенное.

-- Ну что? кто тамъ?

-- Кто? повторилъ Плантадъ, пристально смотря на Шамборо: -- женщина, бѣдная женщина, больная, дрожащая... вы ее хорошо знаете.

-- Я?

-- Да, гражданинъ, вы.

-- Я ее знаю?

-- И очень хорошо, произнесъ Плантадъ.

-- Клянусь, это ваша племянница! воскликнула Жюли.

-- Тереза? промолвилъ Шамборо, поблѣднѣвъ.

Онъ взглянулъ вопросительно на Плантада, который молча кивнулъ головою.

-- Тереза здѣсь! повторилъ онъ, вставая, и его обыкновенно розовое лицо стало сѣрымъ, какъ зола, а въ глазахъ его выразилась непреклонная строгость.

Онъ махнулъ рукою, какъ-бы приказывая прогнать несчастную, но Жюли бросила на него безмолвный умоляющій взглядъ, а Плантадъ просто сказалъ:

-- Если-бъ вы только ее видѣли!

-- Гдѣ она? спросилъ Шамборо.

Жюли въ ту-же минуту выбѣжала изъ столовой и черезъ мгновеніе показалась на порогѣ съ Терезою. Несчастная походила на мертвеца; она едва держалась на ногахъ, платье и волосы ея были пропитаны дождемъ и красота ея сіяла теперь чѣмъ-то страшнымъ, роковымъ. Увидавъ Шамборо, она бросилась передъ нимъ на колѣни; старикъ поспѣшно поднялъ ее, огорченный, повидимому, ея приходомъ и униженіемъ.

-- Откуда вы? спросилъ онъ, стараясь придать своему голосу какъ можно болѣе холодности.

-- Я хотѣла умереть!

-- Вы? Зачѣмъ?

-- Чтобъ наказать себя.

-- Всегда можно умереть, когда захочешь.

-- Такъ говорятъ, сказала Тереза,-- но это неправда. Я подошла къ рѣкѣ и не могла броситься. Но не отъ страха, нѣтъ; напротивъ, мнѣ пришла въ голову мысль, что слѣдуетъ искупить мою вину не смертью, а жизнью, полною страданій и слезъ.

-- Поздненько вы одумались, отвѣчалъ Шамборо;-- но, во всякомъ случаѣ, не мнѣ васъ судить или миловать. Если-бъ вы носили имя Шамборо, принадлежащее расѣ честныхъ, работящихъ людей, то я имѣлъ-бы право оцѣнить ваше раскаяніе и знаю, какой-бы произнесъ приговоръ. Но у васъ другой судья, у него надо просить пощады.

-- Я не прошу пощады; если ему нужна моя смерть, пусть меня казнитъ.

-- А пока, воскликнула Жюли:-- безумно оставаться въ такомъ положеніи. Посмотрите, вы насквозь промокли. Долго-ли простудиться?

И взявъ въ руки платье Терезы, она выжала изъ него воду. Шамборо молча махнулъ рукой, что ясно означало: уведите ее. Жюли взяла ее за руку; Тереза послѣдовала за ней безсознательно.

Жюли раздѣла ее, какъ ребенка, и уложила въ постель.

-- Я согрѣла вамъ простыни, какъ въ старину, сказала она, стараясь улыбнуться;-- хотя ужасно жарко, но у васъ ноги какъ ледъ и вы дрожите. Засните, если можете, а завтра г. Шамборо забудетъ все прошлое.

Смотря на добрую старуху и на знакомую комнату, Тереза спрашивала себя, не очнулась-ли она отъ страшнаго сна и дѣйствительно-ли она вышла замужъ за Ривьера и потомъ бѣжала отъ него съ маркизомъ Олона?

Мало-по-малу лихорадка взяла верхъ надъ ея нервной натурой и она заснула отъ изнеможенія. Сначала сонъ ея былъ тревожный, а потомъ, къ утру, спокойный, благодатный.

Жюли сидѣла у ея постели до самаго утра.

-- Ну что племянница? спросилъ Шамборо у Плантада на слѣдующій день.

-- Она еще спитъ. Ночь провела хорошо.

-- Тѣмъ лучше. Охъ, ужь эти безумныя дѣвушки! Стоитѣли вылетать изъ голубятни, чтобъ вернуться обратно безъ крыльевъ!

Обдумавъ положеніе Терезы, Шамборо пришелъ къ тому убѣжденію, что Клодъ Ривьеръ по своему законному праву долженъ былъ объявить ей свою волю, а потому имъ необходимо увидѣться. Къ тому-же Тереза не могла жить у Шамборо, такъ-какъ агенты Фуше производили тамъ обыскъ въ надеждѣ найти Ривьера или его жену. Старикъ не зналъ, гдѣ ему скрыть Терезу, если и предположить, что она могла выйти изъ дома послѣ лихорадочнаго припадка.

Сама Тереза вывела его изъ затрудненія. Она выказала удивительную энергію, и какъ только встала, прямо пошла къ дядѣ.

-- Что вамъ нужно? спросилъ онъ.

-- Я хочу видѣть капитана.

-- Неужели? А когда?

-- Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Я жажду его увидѣть, но не стану молить о пощадѣ, а скажу, что если не умерла, то только для того, чтобъ признать себя виновной передъ нимъ и искупить свою вину достойной карой, которая уже разразилась надъ моей головою.

Она одинаково увлекалась, какъ въ страсти, такъ и въ отчаяніи. Теперь она такъ-же пламенно желала обвинить себя въ глазахъ всѣхъ, какъ нѣкогда готова была публично провозгласить свою любовь и паденіе. Подобныя натуры не знаютъ мѣры ни въ чемъ.

-- Да, продолжала она,-- если я осталась въ живыхъ, то только потому, что смерть недостаточное для меня наказаніе. Я желала-бы, чтобъ онъ затопталъ меня ногами и растерзалъ-бы на куски; тогда, по крайней мѣрѣ, я нашла-бы то, чего ищу,-- достойную кару.

-- Вы уничтожили счастье этого человѣка и не забывайте, что ваша жизнь въ его рукахъ.

-- Знаю, и вотъ почему я хочу его видѣть. Ахъ, если-бы онъ меня убилъ! Я боюсь одного -- остаться въ живыхъ!

Она жаждала увидать скорѣе Ривьера, но не вполнѣ понимала волновавшія ее чувства; она болѣе всего желала изгладить изъ своей памяти образъ Чіампи. Ей казалось, что присутствіе оскорбленнаго мужа охранитъ ее, какъ святость храма, отъ этого страшнаго призрака.

Шамборо дождался вечера, чтобы проводить Терезу въ убѣжище Ривьера. Одну минуту онъ спрашивалъ себя, не лучше-ли предупредить капитана о посѣщеніи Терезы? Эта встрѣча могла слишкомъ его поразить, но, съ другой стороны, предупрежденный Ривьеръ могъ отказаться отъ свиданія съ женой.

-- Но она хочетъ вымолить у него прощеніе и онъ долженъ ее видѣть, сказалъ самъ себѣ Шамборо, рѣшившись неожиданно свести супруговъ лицомъ къ лицу.

Однако, провожая Терезу по алеѣ улицы Сен-Жанъ, ведущей къ жилищу Ривьера, онъ былъ очень взволнованъ и сердце его сильно билось. Плантадъ, слѣдовавшій на нѣкоторомъ разстояніи за Шамборо и его племянницей, наблюдалъ за прохожими и долженъ былъ остаться часовымъ во все время ихъ свиданія съ Ривьеромъ.

Впрочемъ, ни въ улицѣ Сен-Жанъ, ни у квартиры Ривьера не было ничего подозрительнаго, не видно было никакихъ признаковъ опасности, и въ то время, какъ Сильвенъ Шамборо съ племянницей шли по темной алеѣ, Плантадъ медленно прогуливался съ трубкой въ зубахъ, наслаждаясь вечерней прохладой, какъ-будто-бы онъ былъ жильцомъ сосѣдняго дома.

Прежде, чѣмъ перестудить черезъ порогъ тайнаго убѣжища Ривьера, Шамборо сказалъ Терезѣ:

-- Твоя жизнь и смерть въ рукахъ этого человѣка. Хочешьли ты его видѣть лицомъ къ лицу?

Онъ говорилъ ей теперь ты, какъ въ старину; видя, что Тереза идетъ смѣло на явную опасность, старикъ, повидимому, хотѣлъ дать ей почувствовать, что онъ забылъ ея вину.

-- Ты хочешь его видѣть? повторилъ онъ снова.

-- Войдемте, отвѣчала она.

Шамборо тихонько постучалъ въ дверь маленькаго домика, какимъ-то особеннымъ, почти масонскимъ образомъ.

На устахъ Терезы играла странная улыбка, какъ у мучениковъ, жаждавшихъ казни.

Черезъ минуту раздался за дверью стукъ каблуковъ и ключъ заскрипѣлъ въ замкѣ.

Дверь отворилась и Тереза увидала при мерцающемъ полусвѣтѣ лѣтней ночи образъ человѣка, котораго она тотчасъ признала, и пока Шамборо поднимался по двумъ ступенькамъ лѣстницы, она бросилась впередъ, и прежде, чѣмъ Клодъ Ривьеръ догадался объ ея присутствіи, упала передъ нимъ на колѣни съ безмолвной мольбой на устахъ.

Тусклое мерцанье лампы освѣщало почти пустую, обнаженную комнату, но все-же Шамборо увидалъ на столѣ близь лампы два пистолета. По всей вѣроятности, Ривьеръ имѣлъ ихъ тутъ подъ рукою для защиты въ случаѣ открытія его убѣжища агентами Фуше.

Шамборо быстро захлопнулъ дверь и всталъ между столомъ и Клодомъ Ривьеромъ.

Его поразило лицо капитана, мгновенно измѣнившееся отъ страшнаго волненія. Увидавъ Терезу, онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и прислонился къ стѣнѣ, чтобъ не упасть.

Со времени заточенія его волосы сильно посѣдѣли и на всемъ лицѣ виднѣлись слѣды жестокихъ страданій. Тереза не смѣла поднять на него глазъ и, какъ-бы чутьемъ, въ одно мгновеніе замѣтила его блѣдное, морщинистое, испитое лицо, скорѣе походившее на призракъ, чѣмъ на живого человѣка.

Шамборо едва переводилъ дыханіе, готовясь удержать руку Ривьера, протянутую, какъ онъ полагалъ, къ пистолетамъ.

Послѣ непродолжительнаго, тягостнаго молчанія, казавшагося цѣлымъ вѣкомъ, Клодъ Ривьеръ проговорилъ только одно слово едва слышнымъ, глухимъ голосомъ:

-- Вы!

Терезѣ показалось, что этотъ болѣзненный голосъ капитана произнесъ еще имя -- ея имя, но до нея долетѣлъ только замирающій звукъ этого слова.

Она не смѣла говорить и ждала дрожащая, уничтоженная... Наконецъ, Ривьеръ произнесъ такимъ тономъ, который поразилъ ея сердце болѣе всякихъ угрозъ:

-- Что я вамъ сдѣлалъ, Тереза? Чѣмъ заслужилъ такія мученія?

Часто человѣческій голосъ имѣетъ удивительную силу, и тонъ, которымъ произносятся извѣстныя слова, производитъ болѣе могущественное дѣйствіе, чѣмъ самыя слова. Услыхавъ нѣжный, грустный упрекъ мужа, звучавшій мрачной, долго сдержанной печалью, Тереза почувствовала, что въ глазахъ у нея потемнѣло, крупныя слезы потекли по ея щекамъ и раздирающій вопль вырвался изъ груди.

Тутъ не было ни притворства, ни комедіи, а естественное столкновеніе двухъ страданій, изъ которыхъ одно отличалось смущеннымъ чувствомъ стыда, а другое спокойнымъ величіемъ.

Шамборо съ удивленіемъ смотрѣлъ на Ривьера.

-- Встаньте, сказалъ, наконецъ, Клодъ; -- ваши слезы меня слишкомъ терзаютъ.

Дѣйствительно, его брови насупились, какъ-бы отъ физической боли, и правой рукой онъ схватился за сердце.

-- О! не говорите со мною такъ, произнесла Тереза, устремляя на него глубоко-изумленный и умоляющій взглядъ;-- нѣжный тонъ вашего голоса для меня хуже всякой пытки. Истопчите меня подъ вашими ногами! Заклеймите меня страшными оскорбленіями, которыхъ я вполнѣ заслужила! Но ваше состраданіе меня душитъ! Мнѣ кажется, что я еще виновнѣе и менѣе достойна помилованія!

-- Я вамъ сказалъ, Встаньте, произнесъ Клодъ Ривьеръ; -- я васъ слишкомъ любилъ, чтобъ быть вашимъ судьею. О! не бойтесь, я не требую отъ васъ благодарности! Я не забылъ вашей измѣны, но я помню вашу первую улыбку, наши свиданія, тѣ блаженныя минуты, которыя заставили меня повѣрить, что на землѣ возможно совершенное счастье!.. И въ память этого умершаго счастья чувство состраданія замѣнило въ моемъ сердцѣ накипѣвшую злобу!

-- Состраданіе! Вы чувствуете ко мнѣ состраданіе? воскликнула Тереза въ изступленіи и, обращаясь къ Шамборо, она продолжала:-- Слышите, онъ меня прощаетъ, а я, несчастная, ждала наказанія, бѣшеной вспышки, жестокаго насилія!.. Состраданіе! Прощеніе! Это ужь слишкомъ!

-- Простить -- не значитъ забыть! сказалъ холодно Ривьеръ.

Тереза схватила его руки и, несмотря на его усилія ихъ освободить, она крѣпко ихъ сжала, обливаясь слезами. Она жаждала покрыть ихъ лобзаніями, какъ вѣрующіе -- святыню, но не смѣла прильнуть къ нимъ губами. Она нервно дрожала, уничтоженная, побѣжденная милосердіемъ человѣка, столь жестоко ею оскорбленнаго.

Этотъ человѣкъ, холодный, серьезный, рабъ долга, казался ей теперь, какъ въ первую минуту, когда она его увидала въ улицѣ Почтъ, рыцаремъ чести и добродѣтели.

Но, по какой-то роковой ироніи судьбы, имя Агостино жгло ей языкъ. Она жаждала произнести это имя, осыпая его самыми страшными оскорбленіями. Въ эту минуту она не могла-бы отдать себѣ яснаго отчета, какое чувство она питала прежде и теперь къ Чіампи -- любовь или ненависть.

Освободивъ свои руки, Клодъ Ривьеръ повторилъ болѣе твердымъ, повелительнымъ голосомъ:

-- Встаньте!

Она выпрямилась во весь ростъ, откинувъ назадъ свои роскошные волосы, ниспадавшіе по плечамъ, и взглянула на мужа, какъ-бы отъ его словъ зависѣла ея жизнь и смерть.

-- Такъ вы меня не гоните отъ себя, какъ презрѣннѣйшую изъ женщинъ? проговорила она.

Ривьеръ опустилъ глаза; слова Терезы воскресили въ его сердцѣ какое-то мучительное видѣніе.

-- Не говорите мнѣ о вашемъ преступленіи, сказалъ онъ; -- я хочу помнить только о моей умершей любви! Нѣтъ, я васъ не прогоняю, Тереза, но знайте, что я болѣе вамъ не мужъ. Вы освободили себя отъ всякихъ узъ, взяли назадъ свое слово... Въ моемъ сердцѣ, принадлежавшемъ вамъ всецѣло, найдется мѣсто для преданности друга, но не для супружеской любви.... Впрочемъ, какое вамъ дѣло до моей любви, когда вы меня никогда не любили!

Она стояла неподвижная, безмолвная. Она начинала понимать, что состраданіе Ривьера было однимъ изъ видовъ наказанія.

-- Сожалѣю, продолжалъ капитанъ,-- что имя, которое я вамъ далъ, представляетъ теперь для васъ опасность... Жену капитана Ривьера полиція должна разыскивать такъ-же энергично, какъ и его самого. Поэтому я предлагаю вамъ укрыться въ этомъ убѣжищѣ, гдѣ я находился въ полной безопасности. Вы здѣсь дома.

-- Дома?

-- Да.

Прислонясь къ стѣнѣ, Шамборо жадно прислушивался къ словамъ Ривьера.

"Вотъ человѣкъ, который умѣетъ быть выше человѣка!" подумалъ онъ.

-- А вы? спросила нерѣшительно Тереза.

-- Я?

-- Да, останетесь-ли вы, по крайней мѣрѣ, въ этомъ убѣжищѣ, которое для васъ спасеніе, жизнь!

-- О, не безпокойтесь обо мнѣ. Я найду себѣ другое убѣжище.

-- Вы уйдете отсюда?

-- Неужели вы хотите, чтобъ я подвергнулъ васъ пыткѣ моего присутствія?

-- О, берегитесь! ваше состраданіе становится жестокосерднѣе всякой казни! вскричала Тереза съ раздирающимъ воплемъ.-- Убейте меня лучше, чѣмъ поражать въ самое сердце такими холодными словами! Какъ, потому что я здѣсь, вы удалитесь, вы бросите вѣрное убѣжище и пойдете, куда глаза глядятъ, рискуя встрѣтить на каждомъ шагу смерть? Вы отдадите себя добровольно въ руки палача только потому, что капитанъ Ривьеръ не можетъ находиться тамъ, гдѣ живетъ его преступная жена? Нѣтъ, это слишкомъ! Пойдемте отсюда! прибавила она, обращаясь къ Шамборо;-- я прямо отправлюсь къ префекту полиціи и выдамъ себя, но клянусь, что никто не узнаетъ, хотя-бы меня подвергли всевозможнымъ пыткамъ, гдѣ скрывается тотъ, чье имя я ношу!

-- Вы этого не сдѣлаете, Тереза, сказалъ Ривьеръ.

-- Отчего-же нѣтъ? Для чего мнѣ жить? Я только представляю опасность и преграду другимъ! Возвратиться мнѣ въ тотъ домъ, гдѣ я провела свою юность,-- невозможно. Меня тамъ тотчасъ найдутъ императорскіе агенты. Просить пристанища у васъ, котораго я такъ страшно оскорбила? По какому праву? Я низко, глупо порвала тѣ узы, которые давали мнѣ право требовать своей доли въ грозящихъ вамъ опасностяхъ... Да, вы можете меня простить, я и такъ страшно наказана. Мнѣ остается только наложить на себя руки.

-- Я не лишилъ себя жизни, сказалъ Ривьеръ твердымъ, печальнымъ голосомъ;-- зачѣмъ-же вамъ себя убивать?

Это величественное, спокойное геройство еще болѣе унизило Терезу въ ея собственныхъ глазахъ. Она инстинктивно отступила на нѣсколько шаговъ и со слезами, горячими, какъ кровь, струящаяся изъ раны, бросилась на шею Сильвену Шамборо, который, при видѣ такой скорби, не рѣшился ее оттолкнуть.

Клодъ смотрѣлъ на нихъ молча, неподвижно.

Вругъ онъ вздрогнулъ, услыхавъ стукъ въ наружную дверь. Онъ подождалъ съ минуту, надѣясь, что послѣдуетъ другой, условный, масонскій звукъ, означавшій, что стучавшій былъ другъ.

-- Нѣтъ, произнесъ онъ, наконецъ;-- постучали только разъ. Намъ грозитъ опасность.

-- Опасность! дико воскликнула Тереза, вырываясь изъ объятій Шамборо;-- слава-богу! она насъ соединитъ!

Наступила мучительная минута ожиданія. Но вскорѣ раздались еще четыре удара въ дверь.

-- Это другъ стучится, сказалъ Ривьеръ и быстро отворилъ дверь.

Это былъ Солиньякъ.

-- Вы! воскликнулъ Клодъ.

-- Я, отвѣчалъ весело полковникъ; -- и вотъ этотъ господинъ принялъ меня за шпіона.

И онъ указалъ на Плантада, который стоялъ за нимъ, очень блѣдный.

-- Повѣрите-ли, я едва не убилъ его, чтобъ проникнуть къ вамъ, продолжалъ онъ.

-- Я приказалъ Плантаду караулить насъ, сказалъ Сильвенъ Шамборо.

-- И я исполнялъ полученное приказаніе, отвѣчалъ Плантадъ.

Войдя въ комнату, полковникъ затворилъ за собою дверь и, замѣтивъ послѣ первыхъ привѣтствій, что въ комнатѣ была женщина, онъ учтиво поклонился и замолчалъ, ожидая, что скажетъ Ривьеръ.

Тогда наступило молчаніе, быть можетъ еще невыносимѣе того, которое предшествовало приходу полковника. Тереза стояла неподвижно, какъ статуя, а Клодъ смотрѣлъ на нее, при слабомъ мерцавіи лампы, какъ-бы спрашивая себя, что ему дѣлать?

Черезъ мгновеніе онъ сказалъ просто, серьезно, указывая на Терезу:

-- Моя жена.

При этихъ словахъ глаза Терезы, потухшіе и покраснѣвшіе отъ слезъ, вдругъ засверкали. Но Шамборо схватилъ ее за руку и ей стоило неимовѣрныхъ усилій, чтобъ не воскликнуть: "Благодарю!"

Онъ называлъ ее еще женою! Горькая радость наполнила ея сердце.

Солиньякъ молча и почтительно поклонился Терезѣ.

-- Господинъ Сильвенъ Шамборо, продолжалъ Ривьеръ, указывая на бывшаго члена конвента.

Солиньякъ снова поклонился и, желая прервать тягостное молчаніе, сказалъ:

-- Я принесъ вамъ добрую вѣсть.

-- Добрую вѣсть, для меня? произнесъ Клодъ съ грустной улыбкой;-- что такое?

-- Императоръ возвращается. Императоръ въ Парижѣ, значитъ вы свободны.

-- Какъ? воскликнулъ Ривьеръ, поднимая голову.

-- То, чего я не могъ написать, я скажу на словахъ. Императоръ никогда ни въ чемъ мнѣ не отказывалъ и я буду...

-- Просить моего помилованія, перебилъ его Ривьеръ;-- пожалуйста, полковникъ, выкиньте эту мысль изъ головы.

-- Дѣло вовсе не въ помилованіи политическаго преступника,-- а въ спасеніи отъ смерти солдата, мужественно сражавшагося за свое отечество.

-- Но этотъ солдатъ -- врагъ императора и старался подорвать его власть. Я не приму ничего отъ императора, кромѣ смерти, если мы будемъ побѣждены.

-- Вашъ другъ, генералъ Мале, арестованный съ іюня прошлаго года и содержащійся теперь въ крѣпости Лафорсъ, вѣдь просилъ-же Фуше и императора, чтобъ его выпустили на свободу.

-- Да, но Демальо и Бавенъ, арестованные вмѣстѣ съ нимъ по дѣлу комитета улицы Бургъ-Абе, не послѣдовали его примѣру. Позвольте и мнѣ не просить помилованія, тѣмъ болѣе, что, благодаря вамъ, я на свободѣ.

-- Вы неисправимы.

-- Я по-прежнему люблю свободу, сказалъ Клодъ Ривьеръ,-- и желалъ-бы даровать ее родинѣ. Эта любовь никогда не приводитъ къ разочарованію.

Онъ произнесъ эти слова горькимъ, почти жестокимъ тономъ, и не замѣтилъ, что Терезу покоробило, а бывшій членъ конвента проговорилъ:

-- Кто знаетъ!

-- Хотите оказать мнѣ новую услугу и избавить отъ большого безпокойства? сказалъ Клодъ, подходя къ Солиньяку.

-- Располагайте мною; я вашъ душой и сердцемъ.

-- Не заботьтесь болѣе обо мнѣ: я на свободѣ и живу надеждой на будущее, которое, быть можетъ, никогда не настанетъ. Благодаря Кастаре и отцу, я живу здѣсь въ полной безопасности, не возбуждая никакихъ подозрѣній. Привратница дровяного двора, убирающая эти несчастныя комнаты, не знаетъ, кто я, и къ тому-же ей хорошо платятъ, слѣдовательно у нея нѣтъ причины выдать меня. Ея-же сынъ, унтеръ-офицеръ одного изъ линейныхъ полковъ, принадлежитъ къ нашему обществу. Однимъ словомъ, мнѣ нечего бояться. Но я желалъ-бы, чтобы женщина, носящая мое имя, не раздѣляла этого мрачнаго убѣжища и грозящихъ мнѣ опасностей. Скрыться у своихъ родственниковъ она не можетъ, такъ-какъ ее легко найдетъ тамъ полиція. Отыщите ей, полковникъ, вѣрное убѣжище; у васъ такое множество знакомыхъ въ Парижѣ. Вы этимъ довертите свое доброе дѣло.

-- Я почту за счастье обезпечить безопасность г-жи Ривьеръ, хотя-бы на одинъ день, произнесъ Солиньякъ, почтительно кланяясь Терезѣ;-- и та благородная женщина, которая мнѣ помогла освободить васъ, окажетъ содѣйствіе и въ этомъ дѣлѣ.

-- Маркиза Ригоди? спросилъ Ривьеръ.

-- Да. Бываютъ люди, которые, кажется, только для того и родились, чтобъ оказывать услуги.

-- Вы изъ ихъ числа.

-- Н-нѣтъ, я вашъ другъ, вотъ и все. Велика-ли заслуга оказывать помощь тѣмъ, кого любишь.

Ни Солиньякъ, ни Клодъ Ривьеръ не замѣтили страннаго впечатлѣнія, произведеннаго на Шамборо именемъ маркизы Ригоди.

Онъ неожиданно отошелъ отъ Терезы, руку которой держалъ, и приблизился къ Солиньяку.

-- Извините, полковникъ, сказалъ онъ,-- вы, кажется, только-что назвали...

-- Маркизу Ригоди. Вы ее знаете?

-- По имени, отвѣчалъ холодно Шамборо; -- мы, кажется, земляки. Я былъ въ конвентѣ представителемъ департамента Верхней Віены.

-- Мы, значитъ, всѣ свои, весело произнесъ Солиньякъ.-- Я также изъ Лимузена.

-- Полковникъ Ганри де-Солиньякъ, произнесъ Клодъ Ривьеръ, указывая на своего друга.

-- Да, это имя... началъ-было Шамборо, но Солиньякъ, боясь, что членъ конвента сдѣлаетъ намекъ на селеніе, по которому онъ былъ названъ, быстро перебилъ его и, обращаясь къ Терезѣ, сказалъ:

-- Вы можете быть увѣрены, сударыня, въ совершенной безопасности подъ покровительствомъ маркизы Ригоди. Я васъ отвезу къ ней, когда вамъ будетъ угодно.

-- Какъ! произнесъ Шамборо.-- Вдругъ, безъ предупрежденія?

-- Развѣ мы можемъ терять время на пустяки? спросилъ Солиньякъ.

-- Конечно, нѣтъ, но...

Шамборо, повидимому, колебался и смотрѣлъ на Солиньяка съ какимъ-то недовѣріемъ.

-- Надѣюсь, продолжалъ полковникъ,-- что мой планъ не встрѣтитъ никакихъ возраженій?

-- Конечно, нѣтъ, отвѣчалъ Шамборо;-- но... можетъ быть, найдутся причины уважительныя...

-- Которыя помѣшаютъ маркизѣ Ригоди пріютить въ своемъ домѣ женщину въ опасности? Такихъ причинъ не существуетъ.

-- Вы забываете, полковникъ, что маркиза Ригоди принадлежитъ къ той кастѣ, противъ которой я боролся. Она, вѣроятно, ненавидитъ всѣхъ актеровъ драмы, въ которой я принималъ участіе.

-- Я убѣжденъ, что ей все равно, къ какой партіи принадлежитъ лицо, подвергающееся опасности.

-- Да... я въ этомъ не сомнѣваюсь. Но если одни отличаются великодушіемъ, то другіе имѣютъ самолюбіе... Мнѣ было-бы непріятно, если-бъ узнали, что племянница члена конвента Шамборо искала убѣжища у родственницы эмигрантовъ.

Ривьеръ съ удивленіемъ слушалъ Шамборо, а Тереза, предаваясь всецѣло своимъ мыслямъ, смотрѣла на Клода съ какимъ-то смиреннымъ, восторженнымъ энтузіазмомъ, почти съ благоговѣніемъ.

-- А! это дѣло самолюбія, произнесъ Солиньякъ; -- но вѣдь безопасность вашей племянницы всего важнѣе. Къ тому-же никто не узнаетъ о покровительствѣ вашей племянницы аристократкой.

-- Маркизѣ Ригоди это будетъ извѣстно.

-- Зачѣмъ? Я отвезу къ ней жену капитана Ривьера, и вы ничѣмъ ей не будете обязаны. Господи! я думалъ, что года сглаживаютъ человѣческія ненависти, но, судя по вашимъ словамъ, я, должно быть, ошибался.

-- Время не можетъ изгладить нѣкоторыхъ воспоминаній, сказалъ Сильвенъ Шамборо,-- и вы, полковникъ, въ свое время убѣдитесь въ этомъ.

-- Теперь-же я позабочусь о безопасности г-жи Ривьеръ. Вы согласны, капитанъ?

-- Да, и очень вамъ благодаренъ.

Въ эту минуту Тереза подошла къ Ривьеру и проговорила умоляющимъ, едва слышнымъ голосомъ:

-- Я желала-бы сказать вамъ два слова.

Солиньякъ и Шамборо инстинктивно отошли въ сторону.

-- Я хочу вамъ сказать, начала Тереза, стоя передъ Клодомъ съ преклоненной головою и сложивъ руки, какъ-бы молясь Богу,-- что нѣтъ на свѣтѣ существа, которое болѣе меня жаждало-бы искупить свое безуміе искреннимъ раскаяніемъ, безграничной преданностью и слѣпымъ повиновеніемъ.

-- Я вамъ вѣрю, отвѣчалъ Клодъ твердымъ, но столь-же тихимъ голосомъ.

-- Такъ я могу надѣяться, промолвила Тереза съ пламенной мольбой и страхомъ,-- что... быть можетъ... когда-нибудь... прощеніе...

-- Я простилъ.

-- Простить -- великодушно, но забыть...

-- Забыть! произнесъ Клодъ задумчиво; -- забываетъ не человѣкъ, а время. Къ тому-же, прибавилъ онъ, впиваясь въ глаза Терезы своимъ яснымъ, твердымъ, энергичнымъ взглядомъ,-- если васъ я простилъ, то ему отомщу... Потомъ, послѣ мести, мы увидимъ.

Произнеся эти слова, онъ махнулъ рукой, какъ-бы говоря: "я съ вами кончилъ", и Тереза, дрожа всѣмъ тѣломъ, обернулась, ища поддержки.

Солиньякъ подоспѣлъ къ ней на помощь и повелъ къ двери.

-- Прощайте, промолвила Тереза умирающимъ голосомъ.

-- До свиданія... можетъ быть, отвѣчалъ Ривьеръ, сердце котораго, хотя истерзанное, все еще принадлежало этой женщинѣ.

Солиньякъ простился съ нимъ и, дружески пожавъ ему руку, отворилъ дверь.

-- Такъ мое имя... началъ Шамборо.

-- Не будетъ упомянуто, перебилъ его Солиньякъ.

-- Я могу на это разсчитывать?

-- Да, гражданинъ, отвѣчалъ полковникъ съ улыбкою;-- племянница члена конвента Шамборо будетъ извѣстна маркизѣ Ригоди только подъ именемъ жены капитана Ривьера.

ГЛАВА XII.
На балу.

Солиньяку было нетрудно уговорить маркизу Ригоди принять подъ свое покровительство Терезу. Она не любила ни имперію, ни республику, но ей нравилось, что неисправимые якобинцы составляли оппозицію императору. Къ тому-же Ривьеръ скрывался отъ преслѣдованія полиціи и жена его находилась въ опасности. Этого было довольно, чтобы старая дѣва заинтересовалась Терезою. Наконецъ, Солиньякъ просилъ о ней, а Солиньякъ былъ ея любимцемъ.

-- Приведите эту бѣдную женщину, отвѣчала она просто.

Она приняла Терезу съ своимъ обычнымъ добродушіемъ, хотя нѣсколько грубымъ и брюзгливымъ. Она отвела ей уединенную комнату въ домѣ, выдавала ее за свою дальнюю родственницу, и никто не подозрѣвалъ, что у маркизы Ригоди жила личность, розыскиваемая полиціей Фуше.

Полковникъ былъ въ восторгѣ отъ успѣха своей двойной экспедиціи. Его цѣль была достигнута: Ривьеръ находился на свободѣ, а Тереза въ безопасности. Онъ могъ теперь подумать и о себѣ. Онъ всецѣло предался чувству, возбужденному въ немъ Андреиной. Эта соблазнительная, страстная женщина своими глазами, вливавшими въ сердца окружающихъ ядъ любви, коварными ласками и свободными, возбуждающими манерами совершенно овладѣла красавцемъ Солиньякомъ. Это былъ скорѣе капризъ съ его стороны, чѣмъ настоящая любовь, но нельзя было поручиться, на чемъ остановится человѣкъ, попавшій въ когти Андреины. Глаза ея были одарены такой притягательной силой, голосъ ея былъ такъ мелодиченъ и очарователенъ! Всякій другой на мѣстѣ Солиньяка былъ-бы плѣненъ на всю жизнь; но онъ дозволилъ себя соблазнить, твердо рѣшившись возвратить себѣ свободу, когда вздумается. Онъ былъ теперь въ отпуску и любилъ Андреину, какъ хорошенькую дѣвушку, за которой ухаживалъ-бы во время стоянки на походѣ или между двумя сраженіями.

Андреина это поняла и часто говорила себѣ, что, несмотря на всю ея власть надъ этимъ человѣкомъ, онъ могъ во всякое время бросить ее и порвать связывающіе его узы.

-- Знаете-ли вы, что я для васъ? спросила она у него однажды вечеромъ.

-- Вы, Андреина?-- улыбка любви и счастья.

-- Нѣтъ, я просто для васъ минутная забава, случайный капризъ между двумя сраженіями.

-- Вы?

-- Я. Нечего тѣшить себя пустыми илюзіями.

-- Вы ошибаетесь, Андреина. Моя любовь къ вамъ искренняя и я никогда не ощущалъ въ отношеніи другихъ женщинъ такого страстнаго пыла.

-- Потому-что я, быть можетъ, красивѣе другихъ! Ваши собственныя слова доказываютъ, что я права. Я для васъ то, чѣмъ были для меня многіе,-- игрушка. Это совершенно справедливо. Если-бы вы только знали, какъ я мучила безчисленныхъ поклонниковъ, надоѣдавшихъ мнѣ своею любовью! А бѣдный Оттавіо!

-- Оттавіо?

-- Да, человѣкъ, наложившій на себя руки, потому что я его не любила. Его любить? Нѣтъ, проходите, господа, вамъ довольно и кончиковъ моихъ пальцевъ, большаго и не ждите. Но теперь, Ганри, я дорого плачу за всѣ мученія, причиненныя другимъ. Я тебя люблю, а ты меня не любишь.

-- Что ты, Андреина, я тебя обожаю!

-- Ну, какъ-бы то ни было, ты мой. И ты клянешься, что твое сердце принадлежитъ мнѣ? Твоя клятва что-нибудь да значитъ. Но вотъ видишь, мой красавецъ, женщины, подобныя мнѣ, чудовищно холодны и эгоистичны, пока но встрѣтятъ такого человѣка, какъ ты. И этого-то избранника онѣ обожаютъ, какъ своего властелина и повелителя. Если онъ броситъ ихъ, онѣ умираютъ отъ горя. Люби меня всегда, Ганри.

-- Съума ты сошла! Зачѣмъ ты говоришь о смерти?

-- Отчего-же не говорить?

-- Ты молода, прелестна и жизнь тебѣ улыбается.

-- Къ чему мнѣ жизнь, молодость, красота! Ты меня любишь-ли?

-- Да.

-- Твоя любовь даетъ мнѣ жизнь, и если ты перестанешь меня любить... Но у насъ въ Италіи говорятъ: Se sano rose fioriranno! (Если есть розы, то онѣ будутъ цвѣсти). Доживемъ, такъ увидимъ.

Солиньякъ говорилъ правду, увѣряя Андреину въ своей любви, но онъ не прибавилъ, что она начинала его тяготить. Подобная любовь, пробудившаяся внезапно и разцвѣтшая, какъ тепличный цвѣтокъ подъ лучемъ солнца, блестящимъ, но не грѣющимъ, недолговѣчна.

Одно обстоятельство придавало его отношеніямъ къ Андреинѣ прелесть запрещеннаго плода: опасность, которой она грозила, по мнѣнію Кастаре. Солиньякъ не вѣрилъ предчувствіямъ Кастаре и предсказаніямъ г-жи Ленормапъ, но слыша каждый день одни и тѣ-же предостереженія, онъ невольно о нихъ думалъ.

Онъ полюбилъ Андреину, потому что она ему понравилась, и онъ хотѣлъ доказать, что ничего не боялся, а потому съ улыбкою слушалъ упреки Кастаре за неосторожную смѣлость:

-- Гдѣ-же опасности? скрашивалъ онъ у Кастаре; -- въ чемъ я неостороженъ?

-- Черноокая красавица съ юга...

-- Да, да, я знаю, что ты скажешь; пожалуйста болѣе ни слова. Подождемъ грома, чтобъ перекреститься.

Солиньяку было суждено недолго ждать этого грома. При первомъ же посѣщеніи Клода Ривьера послѣ возвращенія Терезы онъ убѣдился, что предчувствія Кастаре имѣли, быть можетъ, нѣкоторыя основанія. Онъ нашелъ Ривьера въ очень серьезномъ, задумчивомъ и мрачномъ настроеніи. Его обычный, строгій видъ выражалъ теперь тревожное безпокойство. Солиньякъ не спросилъ причины этого безпокойства, но капитанъ самъ поспѣшилъ откровенно разсказать свою тайну преданному другу, какъ-бы надѣясь облегчить исповѣдью свое горе.

-- Солиньякъ, сказалъ онъ съ грустной торжественностью,-- въ наше время и преслѣдуя такую цѣль, какъ я, человѣкъ не можетъ сказать навѣрное, что онъ будетъ завтра живъ. Я могу быть убитъ въ открытой борьбѣ или по приговору суда, однимъ словомъ, я могу исчезнуть неожиданно, какъ люди, посвятившіе всю свою жизнь идеѣ. Но я умру съ горестнымъ чувствомъ, что не успѣлъ отомстить коварному злодѣю, который останется живымъ, счастливымъ, торжествующимъ.

-- Злодѣю?

-- Да, Іуда-предатель похитилъ мою честь, убилъ во мнѣ вѣру въ человѣческое существо, разъединивъ два созданія, любившія другъ друга... потому-что она любила меня.

-- Тереза?

-- Да, да; эта несчастная женщина, дрожащая, униженная, просила на колѣняхъ моего прощенія. Богъ съ нею, я ее простилъ; ее и такъ терзаетъ раскаяніе. Но онъ, онъ! если моя рука не покараетъ его или моя шпага не проколетъ ему сердце, если я умру, зная, что онъ живъ, то это будетъ для меня жестокимъ страданіемъ!

-- Кто это? спросилъ Солиньякъ.-- Какъ его зовутъ?

-- Я вамъ уже сказалъ, что это низкій злодѣй. Его лицо лжетъ, а глаза избѣгаютъ взгляда. Это итальянецъ въ мундирѣ нашей арміи.

-- Итальянецъ! воскликнулъ Солиньякъ.

-- Одинъ изъ моихъ товарищей по заговору. Удивляюсь, какъ онъ до сихъ поръ насъ не выдалъ, ему такъ хорошо знакомы ложь и предательство.

-- Его имя? повторилъ полковникъ.

-- Агостино Чіампи, маркизъ Олона.

Солиньякъ невольно отступилъ шага два, словно пораженный невидимымъ ударомъ. Чіампи! Олона! Не было никакого сомнѣнія, что это братъ Андреины. Человѣкъ, непоправившійся ему съ перваго взгляда, снова попадался на его пути или, во всякомъ случаѣ, совершилъ низость. Вскорѣ, однако, Солиньякъ пересилилъ свое смущеніе и ничѣмъ не обнаружилъ передъ Клодомъ, что имя Чіампи ему извѣстно.

Онъ молча, спокойно выслушалъ правдивый, искренній разсказъ Ривьера объ его страданіяхъ и надеждахъ на месть. Когдаже капитанъ спросилъ, можетъ-ли разсчитывать на его помощь столько-же въ дѣлѣ мести, сколько въ дѣлѣ освобожденія, онъ просто отвѣчалъ:

-- Можете.

-- Въ тотъ день, какъ я потеряю возможность отомстить этому человѣку, вы возьмете эту обязанность на себя.

-- Да, я за васъ отомщу, произнесъ Солиньякъ.

Онъ какъ-бы видѣлъ теперь передъ собою маркиза Олона съ его дерзкимъ взглядомъ, не смотрѣвшимъ прямо, какъ боевой мечъ, а извивавшимся, подобно змѣѣ, подъ густыми бровями; по какому-то страдному стеченію обстоятельствъ, фантастическія опасенія Кастаре казались въ эту минуту Солиньяку вполнѣ вѣроятными и даже образъ Андреины принималъ въ его глазахъ видъ страннаго, таинственнаго существа, низкой, презрѣнной и опасной искательницы приключеній.

Это нисколько не огорчало его, а, напротивъ, какъ-бы наполняло какой-то радостью. Его любовь грозила усложниться новымъ, воинственнымъ элементомъ, и красавецъ Солиньякъ былъ этимъ очень доволенъ.

Простившись съ Ривьеромъ, онъ отправился домой, чтобъ надѣть парадный мундиръ. Въ этотъ вечеръ герцогъ Фельтрскій давалъ блестящій балъ и сады министерства были освѣщены à giorno. Въ тѣ времена подобные праздники были въ большой модѣ, и Фуше, хотя и находившійся въ непріязненныхъ отношеніяхъ съ Кларкомъ, который называлъ его якобинцемъ, старался увеличить ихъ число, также какъ и парады, для "поощренія торговли".

Красавецъ полковникъ былъ однимъ изъ львовъ и этого праздника. При самомъ его появленіи онъ былъ окруженъ толпою, привѣтствовавшей его лестнымъ говоромъ, а дамы пріятно ему улыбались, бросали на него восторженные взгляды и многозначительно играли вѣерами.

Поклонившись министру, Солиньякъ направился въ садъ, гдѣ роскошная зелень сіяла особеннымъ блескомъ при илюминаціи.

При выходѣ изъ большого павильона, соединявшаго залы съ алеями, сидѣло и стояло нѣсколько группъ, между которыми особое вниманіе обращалъ на себя кружокъ десяти или двѣнадцати франтовъ въ свѣтло-голубыхъ и свѣтло-зеленыхъ фракахъ, окружавшихъ прелестную, молодую женщину, полулежавшую на креслѣ и слушавшую безъ всякаго кокетства расточаемые ей комплименты.

Она была такъ хороша съ своими золотисто-бѣлокурыми волосами, нѣжнымъ цвѣтомъ лица и очаровательной граціей, что Солиньякъ, незамѣченный разговаривавшими, остановился на верхней ступенькѣ лѣстницы, ведущей въ садъ.

Ей было около двадцати лѣтъ; сидя она казалась скорѣе маленькаго, чѣмъ большого роста; граціозная, съ тонкой, изящной таліей, она отличалась дѣтской игривостью. Все въ ней было гармонично. Ея плечи, едва скрываемыя розовой шалью, были пластичны, кожа нѣжная, съ голубыми жилками. Маленькія ручки, изъ которыхъ только одна была въ перчаткѣ, плѣняли своей миніатюрностью и соблазнительными ямочками. Розовыя губы и бѣлые зубы, казалось, были созданы для улыбки.

Особую прелесть этой женщины составлялъ верхъ ея лица; черные глаза, брови и рѣсницы представляли поразительный контрастъ съ ея роскошными, нѣжными, бѣлокурыми волосами.

Туалетъ ея былъ очень простъ, но изященъ, и, очевидно, вышелъ изъ мастерской Леруа, дамскаго портного, поставлявшаго всѣ придворные костюмы. Высокій гребень діадемой съ бирюзою удерживалъ ея роскошные волосы, которые мелкими буклями ниспадали на лобъ.

Эта женщина такъ рѣзко отличалась отъ героинь тогдашняго смѣшаннаго офиціальнаго міра, что Солиньякъ съ перваго взгляда догадался, что она не принадлежала къ разряду выскочекъ въ родѣ доброй жены маршала Дефевра, которыя служили постоянной темой дли насмѣшекъ въ комедіяхъ и карикатурахъ. Однимъ словомъ, говоря стариннымъ аристократическимъ языкомъ, это юная красавица была, очевидно, кровной.

Солиньякъ смотрѣлъ на нее, но обращая вниманія на то, что говорилось вокругъ, хотя предметомъ разговора былъ онъ самъ.

-- Да, графиня, говорилъ одинъ изъ молодыхъ франтовъ,-- онъ можетъ по-справедливости называть себя, какъ г-жа Жандо, на Итальянскомъ бульварѣ, "баловнемъ грацій".

-- Онъ находится подъ особымъ покровительствомъ боговъ, прибавилъ юноша высокаго роста, худощавый, съ длиннымъ носомъ, чисто выбритымъ подбородкомъ, темнорусыми бакенбардами и тонкой шеей, стянутой высокимъ бѣлымъ галстукомъ, надъ которымъ виднѣлись острые углы воротничка.

Этотъ великосвѣтскій щеголь былъ Флориваль де-Сен-Клеръ, уволенный изъ военной службы во причинѣ слабаго здоровья и довольствовавшійся въ эпоху поклоненія силѣ и мускуламъ служеніемъ музамъ и вздыханіями у ногъ красавицъ, которымъ онъ посвящала, свои элегіи и разсказывалъ содержаніе новыхъ романовъ. Громадная убыль людей во Франціи, благодаря императору, дозволяла юному поэту не всегда быть платоническимъ вздыхателемъ. Ева, за недостаткомъ мужчинъ, мирилась съ ихъ призраками. На что-нибудь и война полезна!

Прелестная женщина, которою Солиньякъ любовался, какъ рѣдкой птичкой на свободѣ, притаивъ дыханіе изъ боязни, чтобъ она не улетѣла, слушала Флориваля съ какой-то нѣжной, ласковой ироніей. Онъ-же бросалъ на нее взгляды, полные любви.

-- Прекрасный полъ, ради котораго остальная часть человѣчества, готова всегда пожертвовать жизнью, сказалъ Сен-Клеръ,-- вздыхаетъ часто объ этомъ человѣкѣ. Вы слыхали, графиня, о послѣдней новости, принесенной намъ дуновеніемъ эха?

-- Какая новость?

-- Черноокая, пикантная неаполитанка, возбудившая во многихъ мужчинахъ пламя страсти...

-- Маркиза Олона?

Заинтересованный именемъ Андреины, Солиньякъ сталъ теперь прислушиваться къ разговору.

-- Да, отвѣчалъ Сен-Клеръ,-- маркиза Олона...

-- Ну, что-жь?

-- Говорятъ... увѣряютъ... что эта холодная, неприступная красавица преклонилась передъ идеаломъ мужества и, какъ Венера, приняла благосклонно любовь Марса.

-- Такъ полковникъ Солиньякъ...

Живой предметъ этихъ разговоровъ прервалъ на этомъ бесѣду, подойдя просто, безъ всякихъ ужимокъ, къ разговаривавшимъ.

Флориваль первый увидалъ его и приложилъ палецъ къ губамъ въ знакъ молчанія. Его встревожило это неожиданное появленіе Солиньяка, но онъ вскорѣ успокоился, такъ-какъ полковникъ, медленно пройдя мимо, углубился въ одну изъ боковыхъ алей.

-- Ну, вы его видѣли? спросилъ одинъ изъ франтовъ у красавицы, которая съ любопытствомъ смотрѣла вслѣдъ Солиньяку,

-- Да, отвѣчала она нѣсколько задумчиво.

-- Какъ-же вы его находите? Достоинъ-ли онъ своей славы?

-- Онъ кажется настоящимъ аристократомъ.

-- Онъ прелестенъ, замѣтилъ Флориваль, радуясь, что полковникъ не слыхалъ прерваннаго разговора.

-- Онъ слишкомъ колосаленъ, сказалъ другой франтъ.

-- А когда онъ потолстѣетъ, то будетъ уродомъ, прибавилъ третій.

-- Я очень рада за полковника, съ которымъ вовсе незнакома, сказала графиня, смѣясь.-- Вы находите въ немъ недостатки, а это лучшая для него похвала, такъ-какъ женщинамъ рѣдко нравится мужчина, котораго мужчины-же прокричали красавцемъ.

-- Я, графиня, не нахожу въ немъ никакихъ недостатковъ! воскликнулъ поспѣшно Сен-Клеръ;-- онъ Ахиллъ, достойный новаго Гомера.

-- Отчего-же, любезный Сен-Клеръ, вы не возьмете на себя труда воспѣвать его подвиги?

-- Я объ этомъ подумаю, графиня; право, ни Теобальдъ, герой Северины, г-жи Вофоръ-Готпуль, ни симпатичный Малекъ-Адель, находящій на полѣ брани храмъ, брачное ложе и могилу, ни Донъ-Санхо, ни Эдуардъ, ни герои романовъ г-жи Жанлисъ -- "Альфонсина" и Люсьена Бонапарта -- "Стелино", не могутъ сравниться съ Солиньякомъ.

-- Такъ это вашъ идеалъ, Сен-Клеръ?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ поэтъ, тяжело вздохнувъ: -- мой идеалъ не служитъ богу войны. Читали вы "Зальцбургскаго живописца, журналъ треволненій страждущаго сердца". Авторъ этого романа, молодой человѣкъ, по имени, кажется, Шарль Нодье, представилъ себя въ лицѣ своего героя Карла Мюнстера. Страждущее сердце -- вотъ мой идеалъ и вѣрное изображеніе существа, мечтающаго при видѣ васъ о возвышенныхъ красотахъ небеснаго созданія, хладнокровно взирающаго на человѣческія мученія.

-- Бѣдный Сен-Клеръ! воскликнула графиня, смѣясь дѣтскимъ, незлобнымъ смѣхомъ, который производитъ такую-же нѣжную зыбь на открытомъ, чистомъ лицѣ молодой дѣвушки, какъ легкій вѣтерокъ на зеркальной поверхности озера.

Солиньякъ былъ пораженъ прелестью и граціей незнакомки и, идя по полу-темной алеѣ, онъ долго какъ-бы видѣлъ передъ собою златокудрый ореолъ, увѣнчивавшій ея лицо. Увидѣвъ въ первый разъ Андреину, онъ смутился, а впечатлѣніе, произведенное на него теперь этой невѣдомой женщиной, сіявшей честностью и благородствомъ, было удивительно привлекательное, мягкое.

Пройдя нѣсколько шаговъ, онъ машинально остановился, чтобъ еще разъ взглянуть на графиню, но онъ не могъ разглядѣть въ концѣ алеи ничего болѣе, какъ неопредѣленную, движущуюся группу. Въ эту минуту онъ снова услыхалъ недалеко отъ себя свое имя, произнесенное вполголоса, и невольно улыбнулся этой случайности.

"Мнѣ суждено сегодня подслушивать, подумалъ онъ;-- какое странное, невѣроятное совпаденіе!"

Но зная, что на войнѣ дозволительны всякія хитрости, онъ хотѣлъ убѣдиться, кто говорилъ о немъ, врагъ или другъ.

Алея, по которой онъ шелъ, оканчивалась площадкой, куда выходила другая паралельная алея, гдѣ слышались голоса, говорившіе о полковникѣ. Среди этой площадки виднѣлась освѣщенная цвѣтными фонариками статуя Амура, который, облокотись на свой лукъ, грозилъ пальцемъ нимфамъ, окружавшимъ въ различныхъ позахъ площадку. Подъ каждой изъ этихъ статуй находилась скамейка; Солиньякъ остановился за пьедесталомъ одной изъ нихъ.

Разговаривали о немъ Андреина и Агостино Чіампи. На молодой женщинѣ было великолѣпное желтое платье, выставлявшее еще рѣзче цвѣтъ ея лица и роскошные волосы; въ рукахъ у нея былъ такой-же букетъ розъ, какой она бросила на парадѣ Солиньяку. Агостино былъ одѣтъ изящно, но съ нѣкоторой военной простотой, которая очень шла къ его мужественной красотѣ.

Увидавъ этого человѣка, Солиньякъ не могъ удержаться отъ гнѣвнаго движенія: ему невольно представилось блѣдное, изнуренное лицо благороднаго Ривьера, оскорбленнаго презрѣннымъ искателемъ приключеній.

-- Ты послѣдовалъ моему совѣту? говорила Андреина.-- Ты познакомился съ графиней?

-- Я говорилъ съ нею.

-- Когда?

-- Только-что.

-- Ты поѣдешь къ ней?

-- Конечно.

-- Кто тебя представитъ?

-- Поэтъ Сен-Клеръ; я его встрѣчалъ въ обществѣ, а онъ исполняетъ должность "patito" при графинѣ Фаржъ.

-- Странная тактика -- искать покровительства ничтожнаго человѣка.

-- Не все-ли равно, какой проводникъ приводитъ насъ къ побѣдѣ?

При этихъ словахъ Солиньякъ ощущалъ что-то необыкновенное. Оно инстинктивно догадывался, что подслушалъ преступный заговоръ противъ прелестной графини, сидѣвшей недалеко въ той-же алеѣ и окруженной свѣтскими поклонниками. Онъ былъ совершенно убѣжденъ, что планъ Агостино не могъ имѣть предметомъ другой личности, кромѣ нея. Неужели маркизъ Олона имѣлъ притязаніе на ея любовь?

-- Желаю тебѣ успѣха, Агостино, продолжала его сестра,-- но, признаюсь, ты какъ-то страненъ въ отношеніи меня.

-- Я?

-- Конечно. Сколько разъ ты былъ у меня? Ты точно избѣгаешь сестры. А у меня есть до тебя просьба.

-- Какая?

-- Я скажу, когда ты удостоишь своимъ посѣщеніемъ мой домъ, который, повидимому, тебѣ не нравится.

-- Не домъ твой мнѣ не нравится, а люди, бывающіе у тебя.

-- Кто именно?

-- Я неправильно выразился: я ненавижу только одного изъ твоихъ постоянныхъ посѣтителей.

-- Солиньяка?

-- Да.

-- За что ты его ненавидишь?

-- Не знаю. Я его ненавижу инстинктивно. Съ перваго взгляда на него я понялъ, что это врагъ. Бываютъ на свѣтѣ люди, которые пересѣкаютъ вамъ дорогу ври каждомъ вашемъ шагѣ впередъ. Я не удивлюсь, если и теперь Солиньякъ помѣшаетъ мнѣ достигнуть моей цѣли. Онъ уже разъ вмѣшался въ мое дѣло. Ты внаешь, твой красавецъ-полковникъ помогъ бѣгству женщины, которая до сихъ поръ для меня олицетвореніе любви и страсти, какъ графиня Фаржъ олицетвореніе богатства и могущества.

-- Откуда ты это знаешь?

-- Я прослѣдилъ Терезу и чрезъ подкупы лакеевъ узналъ, что Солиньякъ ее куда-то отвезъ, но куда -- не знаю.

-- А ты все еще думаешь о Терезѣ? сказала съ ироніей Андреина;-- а знаешь, почему ты ее еще не забылъ? Потому, что она тебя бросила. Ты принимаешь оскорбленное самолюбіе за остатокъ любви.

Говоря эти слова, она сѣла на скамейку у пьедестала одной изъ мраморныхъ нимфъ. Агостино остановился подлѣ нея.

-- Я тебѣ говорю, что по-прежнему ее люблю, все равно по какой причинѣ, по самолюбію или изъ постоянства, отвѣчалъ онъ; -- но одержавъ побѣду надъ графиней Фаржъ, я возвращусь къ Терезѣ и овладѣю снова ею. Это такъ-же вѣрно, какъ то, что я твой братъ.

-- Хвастунъ! Ты хочешь бросать женщинъ, а не желаешь, чтобъ онѣ тебя бросали.

-- Можетъ быть.

-- Ну, ну! произнесла итальянка, пожимая плечами;-- я тебѣ совѣтую забыть твою Терезину и думать только о женщинѣ, на которой тебѣ надо жениться. Per Вассо, эта цѣль достойна Чіампи!

-- Да, конечно. Но будетъ-ли графиня моей женою или нѣтъ, сказалъ маркизъ,-- моя любовница въ моихъ рукахъ.

До этой минуты Солиньякъ молча слушалъ, судорожно сжимая кулаки, но при послѣднихъ словахъ онъ вышелъ изъ темноты и рѣзко сказалъ:

-- По какому праву вы говорите такъ о женщинѣ, которая носитъ имя честнаго человѣка и желала-бы, чтобъ ее теперь отдѣляла отъ васъ зіяющая бездна?

Агостино отскочилъ, но не отъ страха, а чтобы лучше броситься на врага.

-- Солиньякъ! воскликнулъ онъ, скаля свои бѣлые зубы и грозно сверкая глазами.

-- Агостино! Полковникъ! произнесла Андреина въ испугѣ и бросилась, блѣдная, между ними.

-- Въ свою очередь, сказалъ маркизъ, сжимая кулаки,-- по какому праву вы говорите о томъ, что составляетъ тайну моей жизни?

-- Эта тайна повѣрена ночному зефиру, спокойно отвѣчалъ Солиньякъ съ иронической улыбкой,-- а зефиръ повѣдалъ ее первому встрѣчному.

-- Вы насъ подслушивали! сказалъ дерзко Чіампи.

-- Агостино! Агостино! воскликнула Андреина съ пламенной мольбою.

Она страшилась убійственной стычки между этими двумя людьми, и чувствуя, что для устраненія вспышки надо было дѣйствовать на Солиньяка, она бросилась къ нему на шею, и цока онъ смотрѣлъ прямо въ глаза дерзкому итальянцу, она нѣжно шептала ему на ухо:

-- Ганри, это мой братъ; ни слова болѣе, мой милый Ганри! Тебя умоляетъ Андреина.

Солиньякъ, зная, что скандалъ въ подобномъ мѣстѣ могъ подвергнуть опасности Ривьера, рѣшился удержать себя, тѣмъ болѣе, что встрѣтиться съ Чіампи и отомстить ему за себя и Клода можно было во всякое время. Онъ высвободился изъ объятій Андреины, пожалъ своей мощной рукой ея маленькую руку и спокойно произнесъ:

-- Я братъ по оружію капитана Ривьера. Кто его оскорбляетъ, меня оскорбляетъ. Чтобъ избѣгнуть скандала, я забуду все, что слышалъ, но, маркизъ, не попадайтесь никогда мнѣ на дорогѣ.

-- Я пойду, куда хочу, не обращая вниманія на щепку, думающую мнѣ преградить дорогу, отвѣчалъ Чіампи съ дикой энергіей.

-- Не щепка, а желѣзная рука васъ остановитъ, произнесъ Солиньякъ, удаляясь;-- прощайте!

-- До свиданія, сказалъ Агостино.

-- Ты съума сошелъ! сказала Андреина брату, смотря вслѣдъ Солиньяку.-- Ты хочешь умереть?

-- Ты за меня боишься?

-- Когда у тебя такой врагъ.

-- Ага! полковникъ тебя совершенно укротилъ. Но въ родѣ Чіампи есть еще мужчины. Скажи твоему любовнику, чтобъ онъ берегся. Если онъ еще разъ попадется мнѣ на дорогѣ, я его убью.

-- Если ты намѣренъ его убить, Агостино, то лучше приготовь себѣ саванъ, отвѣчала неаполитанка, бросая вызывающій взглядъ на брата.

Между тѣмъ Солиньякъ возвратился въ большую залу, гдѣ находился министръ, и на порогѣ услыхалъ страшный крикъ. Въ то-же мгновеніе мимо него пробѣжало нѣсколько дамъ, увлекаемыхъ какимъ-то вихремъ, а вдали онъ увидалъ блѣдную, неподвижную женщину, объятую пламенемъ. Толпа молодыхъ людей бросилась къ ней на помощь, но Солиньякъ, точно ему суждено было вездѣ спасать несчастныхъ, однимъ прыжкомъ опередилъ ихъ всѣхъ и очутился подлѣ горѣвшей женщины, въ которой онъ съ перваго взгляда узналъ прелестную бѣлокурую графиню, такъ недавно еще окруженную сонмомъ поклонниковъ.

Несмотря на свою дѣтскую игривость, она была мужественная женщина, и хладнокровное присутствіе духа спасло ее. Ея воздушное платье было все въ пламени, и если-бъ она отъ страха побѣжала, гибель ея была-бы несомнѣнна. Солиньякъ бросился на колѣни. обнялъ ея пылавшую юбку и быстро сталъ сжимать въ своихъ могучихъ рукахъ легкую матерію. Въ одно мгновеніе огонь потухъ, и когда онъ поднялся съ полу, болѣе блѣдный, чѣмъ графиня, она, стоя все-таки неподвижно среди обгорѣлыхъ остатковъ своего туалета, прелестно улыбалась своему спасителю; только теперь ея улыбка была серьезная.

Все это произошло такъ скоро, что молодая женщина была уже внѣ опасности, когда къ ней подоспѣли ея обычные поклонники и осыпали ее вопросами о случившемся. Молодой Сен-Клеръ былъ болѣе всѣхъ перепуганъ и восклицалъ, дрожа всѣмъ тѣломъ:

-- Вы не обожжены, графиня? Какъ это могло случиться! Такое несчастье!

-- Вѣроятно, я прошла близко мимо пламени, раздуваемаго вѣтромъ, отвѣчала она, улыбаясь,-- вотъ и все. Наши лѣтнія платья такъ воздушны!

Потомъ, обернувшись къ Солиньяку, смотрѣвшему на нее съ изумленіемъ, она прибавила:

-- Благодарю васъ, полковникъ. Вы привыкли брать непріятельскія батареи, а не тушить огонь, но вы прекрасно исполняете то и другое.

И она протянула ему свою маленькую руку въ бѣлой, дѣвственной перчаткѣ.

-- Графиня... произнесъ Солиньякъ и молча показалъ свою почернѣвшую перчатку.

-- Такъ что-жь? Вы не привыкли къ этому дыму? отвѣчала она и крѣпко пожала его руку.

Въ эту самую минуту Солиньякъ увидалъ въ окружавшей толпѣ пламенно сверкавшіе глаза Андреины и не могъ удержаться отъ невольнаго, непривычнаго ему судорожнаго движенія.

-- Полковникъ, прибавила графиня,-- мнѣ надо поскорѣе скрыться. Посмотрите, на что похожъ мой туалетъ. Вашу руку, полковникъ, проводите меня до кареты. Только подъ эгидой героя меня не поднимутъ на-смѣхъ, прибавила она, граціозно указывая рукою на свою длинную, полуобгорѣвшую юбку.

Солиньякъ поклонился, протянулъ руку, и они оба быстро прошли черезъ залу, привѣтствуемые полусдержанными рукоплесканіями присутствующихъ, съ восторгомъ смотрѣвшихъ на мужество графини и рыцарскую храбрость Солиньяка.

-- Союзъ силы и граціи, произнесъ грустно Сен-Клеръ.

Садясь въ карету, графиня еще разъ поблагодарила своего избавителя обворожительной улыбкой и прибавила со свѣтской любезностью, которая у нея не имѣла въ себѣ ничего тривіальнаго:

-- Полковникъ, я желаю, чтобъ вы были моимъ другомъ. Мой домъ всегда открытъ для васъ, какъ для самаго стараго друга, и я сочту счастливымъ тотъ день, когда вы сдѣлаете мнѣ честь своимъ посѣщеніемъ. Быть одолженной жизнью человѣку, которому одолжены смертью такъ много враговъ,-- завидная рѣдкость.

Солиньякъ ничего не отвѣчалъ, а только молча поклонился, очарованный ея красотою и граціей.

Возвратясь въ залу, онъ прямо наткнулся на Андреину. Она стояла, облокотись на пьедесталъ громадной севрской вазы, и нетерпѣливо обрывала лепестки розъ.

-- Вы знакомы съ этой женщиной? спросила она рѣзко.

-- Я ее видѣлъ сегодня въ первый разъ.

-- Она красавица.

-- Нѣтъ, лучше: она прелестна.

-- Ее обожаютъ многіе.

-- Вамъ знать это лучше всѣхъ; вашъ братъ...

-- Мой братъ?

-- Развѣ онъ только-что въ саду говорилъ не о графикѣ Фаржъ?

-- А вамъ какое дѣло!

-- Благородный человѣкъ не можетъ смотрѣть сквозь пальцы на низость.

-- Что вы хотите сказать?

-- Ничего. Вы уѣзжаете?

-- Да. А вы? А ты? прибавила шопотомъ Андреина.

-- Я остаюсь.

-- Ганри, произнесла Андреина, сдерживая гнѣвное движеніе,-- берегись, ты меня болѣе не любишь, а хочешь любить эту женщину.

-- Вы съума сошли! воскликнулъ Солиньякъ, но нѣсколько принужденно.

-- Послушай, Ганри, любовь нѣкоторыхъ женщинъ роковая. Я тебѣ уже сказала, что меня любить опасно. Берегись! если ты мнѣ измѣнишь...

-- Ну?

-- Я убью тебя или себя.

-- Полноте, отвѣчалъ Солиньякъ, цѣлуя ея руку;-- съ какой стати вамъ умирать? Жизнь такъ хороша!

ГЛАВА XIII.
Выстрѣлъ.

Андреинѣ пришлось недолго ждать посѣщенія Агостино. На другой день послѣ сцены въ министерскомъ саду между Солиньякомъ и маркизомъ, Чіампи вечеромъ явился къ сестрѣ.

Онъ засталъ Андреину смущенной, безпокойной; она, насупивъ брови, гадала на картахъ и съ неудовольствіемъ встрѣтила брата.

-- Я тебѣ помѣшалъ? спросилъ онъ.

-- Нѣтъ, отвѣчала она, поднявъ голову;-- карты предсказываютъ мнѣ такіе ужасы, что не стоитъ гадать.

-- А ты вѣришь этимъ глупостямъ? Ты -- умная женщина, изъ рода маркизовъ Олона?

-- Я вѣрю всему и ничему. Ты самъ игрокъ и долженъ знать, что нѣкоторыя чувства и страсти суевѣрны.

-- А любовь принадлежитъ къ нимъ?

-- Суевѣріе доступно любви болѣе всего. Отчего ты это спрашиваешь?

-- Потому, что я вижу, что этотъ человѣкъ тебя совершенно укротилъ.

-- Кто тебѣ сказалъ?

-- Довольно на тебя посмотрѣть, чтобъ въ этомъ убѣдиться. Ты не походишь на себя. Ты, кажется, плакала?

-- Да, я плакала, а тебѣ какое дѣло, если страданія для меня своего рода сладострастіе?

-- Какъ хочешь. Тебѣ нравится любить,-- люби. А я ненавижу.

-- Ты ненавидишь того самаго человѣка, имя котораго возбуждаетъ во мнѣ страстныя желанія. Берегись, Агостино, если мнѣ придется выбирать между тобой и имъ, конечно, я стану защищать не тебя.

-- Почему ты думаешь, что я стану его преслѣдовать?

-- Потому, что подобный тебѣ человѣкъ, питая ненависть къ другому, не можетъ оставаться въ бездѣйствіи.

-- Тотъ, въ чьихъ рукахъ находится моя тайна, мнѣ врагъ и я стремлюсь къ его погибели. Неужели ты думаешь, что я не питаю ненависти къ капитану Ривьеру, моему предшественнику въ сердцѣ Терезы? Я смотрю на полковника какъ на тѣнь его друга и хотѣлъ-бы однимъ ударомъ уничтожить ихъ обоихъ. А времени терять нельзя.

-- Времени? Что ты хочешь сказать?

-- Ничего, отвѣчалъ Агостино мрачно.

-- Ты сказалъ: времени терять нельзя. Что это значитъ?

-- Впрочемъ, отчего не сказать тебѣ всей правды? воскликнулъ Чіампи.-- Ты сейчасъ увидишь, какая это страшная тайна. Если богатству графини Фаржъ суждено быть моимъ, то мнѣ надо торопиться; быть можетъ, черезъ нѣсколько недѣль я не буду на свободѣ.

-- Ты?

-- Я тебѣ сказалъ, что у меня не было денегъ. Надо было ихъ найти, и я нашелъ.

Послѣднія слова итальянецъ произнесъ съ злобной ироніей; Андреина, зная брата, догадалась, что онъ совершилъ какую-нибудь низость.

-- Что-жь ты сдѣлалъ? спросила она.

-- Я достаточно знакомъ съ химіей; подвергнувъ методическую пластинку дѣйствію кислотъ, я сдѣлалъ фальшивые векселя и поддѣлалъ на нихъ подписи.

-- Ты совершилъ подлогъ?

-- Да. Кто протянулъ руку, чтобъ вырвать меня изъ тины, въ которой я погрязъ? Ты? Нѣтъ, ни ты, ни кто другой. Я зналъ, гдѣ искать спасенія, или, по крайней мѣрѣ, того, что я считалъ спасеніемъ, и не колеблясь пошелъ къ цѣли.

-- Дальше.

-- Хорошо, я тебѣ все скажу. Я членъ повидимому могущественнаго, но въ сущности слабаго тайнаго общества, имѣющаго цѣлью низвергнуть имперію.

-- Я знаю.

-- Кто тебѣ сказалъ? Я никогда объ этомъ не говорилъ.

-- У меня своя полиція. Я знаю не хуже тебя о томъ, что дѣлается въ Парижѣ. Я пріѣхала сюда отчасти за тѣмъ, чтобъ убѣдиться, крѣпко-ли сидитъ Бонапартъ. Но королева Каролина сильно ошибается, надѣясь на низверженіе колосса заговоромъ, подобнымъ вашему. Имперіи грозитъ гораздо большая опасность отъ войны съ Испаніей, пожирающей массы солдатъ, золота и пороха.

-- Какъ-бы то ни было, продолжалъ Агостино,-- это тайное общество имѣетъ своихъ начальниковъ, союзниковъ и фонды, часть которыхъ находится въ Бордо. По предъявленіи векселя банкирскій домъ, гдѣ помѣщены капиталы общества, обязывался выдать предъявителю 300,000 франковъ. Я. это зналъ. Я похитилъ вексель у казначея общества.

-- У капитана Ривьера?

-- Да, я вижу, ты все знаешь. Но похитивъ вексель, мнѣ надо было положить его обратно. Я сдѣлалъ фальшивый вексель, точь-въ-точь какъ настоящій, такъ что, сравнивая ихъ, никто не скажетъ, который изъ нихъ подложный. Потомъ я возвратилъ вмѣсто настоящаго фальшивый вексель, а настоящій предъявилъ къ уплатѣ въ Бордо у банкировъ: Мишеля Борда и Казавани, чрезъ посредство человѣка, неподозрѣвающаго, что онъ сообщникъ преступленія.

-- Ну? произнесла Андреина холодно, тогда-какъ Чіампи все болѣе и болѣе воспламенялся разсказомъ о своемъ преступленіи.

-- Ну, вся эта великолѣпная комбинація ни къ чему не привела. Получивъ деньги, я, какъ дуракъ, ихъ проигралъ и снова сталъ такимъ-же нищимъ, какъ и прежде. Я теперь нахожусь въ самомъ ужасномъ положеніи. Черезъ мѣсяцъ, а можетъ и черезъ нѣсколько дней, обществу понадобятся капиталы и оно представитъ фальшивый вексель въ банкирскій домъ. Тогда...

-- Тогда, спросила медленно Андреина,-- кого обвинятъ, тебя или человѣка, которому было поручено хранить вексель?

-- Что ты хочешь этимъ сказать?

-- Только то, что когда совершается кража изъ денежнаго сундука, подозрѣваютъ прежде всего человѣка, у котораго хранится ключъ отъ него.

-- Ты думаешь, что подозрѣніе падетъ на капитана?

-- Отчего-же нѣтъ?

-- О! капитанъ олицетворенная честность, сказалъ Агостино, не для защиты Ривьера, но изъ боязни, что неуязвимая репутація капитана ставила его выше всякаго подозрѣнія.

-- Вексель все еще у него?

-- Нѣтъ, онъ теперь у главы общества, Вара, то-есть у полковника Тевено.

-- Когда полковникъ Тевено представитъ банкирамъ въ Бордо подложный вексель и они откажутся уплатить по немъ, то кого обвинятъ въ подлогѣ: тебя или капитана Ривьера?

-- Ты права; конечно, его, отвѣчалъ Агостино;-- но обвиненный въ подобномъ преступленіи, Клодъ Ривьеръ будетъ защищаться и у него есть опасный свидѣтель противъ меня.

-- Кто?

-- Тереза. Она знаетъ, что я сдѣлалъ подлогъ, и тотчасъ догадается, что никто другой не могъ украсть подлиннаго векселя изъ бумагъ капитана. Я одинъ приходилъ въ домъ во время его отсутствія.

-- Тереза тебя любитъ. Она никогда тебя не выдастъ.

-- Кто знаетъ, любитъ-ли она меня? Она любила меня, это правда. Но зачѣмъ она бѣжала?

-- Если-бъ ты вздумалъ спрашивать у женщинъ причины всѣхъ ихъ дѣйствій, то едва-ли-бы часто могъ получить обстоятельный отвѣтъ. Но я вижу, сегодня ты глупый трусъ. Та былъ достаточно ловокъ, чтобъ поддѣлать вексель, хотя, сознаюсь, это низко и недостойно маркиза, то будь-же мужественнымъ человѣкомъ и твердо ожидай послѣдствій своего поступка.

-- Неужели та думаешь, что я дрожу отъ страха? О, простота! въ тотъ день, когда я струшу. Везувій выброситъ золото вмѣсто лавы. Но меня сердитъ мысль, что порывъ вѣтра можетъ уничтожить всю мою работу. Филадельфы встревожатся, когда узнаютъ о подложности векселя; они образуютъ судъ чести подъ предсѣдательствомъ Вара, и, кто знаетъ, вннесу-ли я взглядъ и смѣлую рѣчь обвиняемаго Клода Ривьера.

-- Право, ты хуже бабы! Впрочемъ, я всегда предполагала, въ чемъ и убѣдилась теперь окончательно, что женщину труднѣе побѣдить, чѣмъ мужчину. Зачѣмъ та безпокоишься о будущемъ? Та боишься скандала и позора, которые могутъ тебя заклеймить? Но вѣдь боязнь смерти и смерть -- двѣ вещи разныя, говоритъ итальянская пословица. Думай только о графинѣ Фаржъ и женись на ней, если можешь.

-- Да, произнесъ Чіампи, сверкая глазами,-- вотъ моя цѣль, вотъ моя мечта! Мнѣ необходимо ея богатство, и оно будетъ моимъ, хотя-бы мнѣ пришлось побороть десятки преградъ, хотя-ба и онъ всталъ на моемъ пути.

-- Кто онъ?

Андреина инстинктивно насупила свои прекрасныя черныя брови. Она догадывалась, о комъ говорилъ ея братъ, но хотѣла, чтобъ онъ произнесъ имя, которое она боялась услышать.

-- Онъ -- разумѣется, полковникъ.

-- Развѣ полковникъ тебѣ мѣшаетъ думать о графинѣ Фаржъ?

-- Можетъ быть.

Андреина схватила руку брата и крѣпко сжала ее.

-- Не правда-ли, воскликнула она съ неожиданной вспышкой гнѣва,-- ты замѣтилъ, съ какой улыбкой онъ обнялъ эту женщину? Значитъ я не бредила! Значитъ я хорошо видѣла и вѣрно отгадала! Онъ ее любитъ! Ты увѣренъ, что онъ ее любитъ?

-- Нѣтъ, я ничего не знаю, отвѣчалъ маркизъ съ иронической улыбкой,-- но я видѣлъ, что сегодня въ Тюльери графиня долго гуляла подъ руку съ красавцемъ полковникомъ, и толпа разступалась передъ этой веселой, прелестной парочкой. Происшествіе на министерскомъ балу произвело много шуму въ свѣтѣ, который съ жадностью набрасывается на всякій скандалъ или драму. Нѣсколько часовъ тому назадъ, на этой самой прогулкѣ, Сен-Клеръ представилъ меня графинѣ Фаржъ; встрѣтивъ меня своей обычной, очаровательной улыбкой, она обратилась къ полковнику и спросила его, кто я такой и чѣмъ занимаюсь. Слышишь, Андреина? Она у него наводила обо мнѣ справки! Она спросила у друга капитана Ривьера, какъ отнестись къ маркизу Олона! Двери дома графини для меня отворены, но на порогѣ я встрѣчаю... кого? Солиньяка. Въ ту самую минуту, какъ я дѣлаю первый шагъ къ побѣдѣ надъ женщиной, представляющей для меня всю будущность и которую я заставлю себя полюбить или соблазню силою, если будетъ нужно -- (при этомъ Агостино махнулъ рукой съ дерзкой смѣлостью, подобно Ловеласу, угрожавшему Кларисѣ),-- Солиньякъ загораживаетъ мнѣ дорогу. Вездѣ Солиньякъ! Вотъ что я знаю, сестра, вотъ что наполняетъ мое сердце злобой и сжимаетъ мои кулаки. Ты понимаешь эту злобу? Солиньякъ для меня живая опасность, онъ оспариваетъ мою побѣду, онъ можетъ лишить меня этой женщины, похитить ея сердце... нѣтъ, ея богатство,-- какое мнѣ дѣло до ея сердца! Чіампи еще не выродились! Въ нашемъ родѣ знаютъ, какъ отдѣлаться отъ соперника и какъ устранить опасность.

-- Опять ты думаешь объ убійствѣ?

-- Да вѣдь я тебѣ сказалъ, сумасшедшая, что твой любовникъ думаетъ о другой. Не тебѣ его защищать! Лучше помоги мнѣ отомстить ему.

-- Я его люблю, сказала Андреина съ какимъ-то глубокимъ, раздирающимъ вздохомъ;-- если онъ дѣйствительно любитъ графиню, то это подло съ его стороны! Но тебѣ я запрещаю дотронуться до него пальцемъ.

-- Я вижу, ты вовсе не ревнива, отвѣчалъ Агостино со смѣхомъ.

-- Я не ревнива? Если-бъ твои слова подтвердились, я убила-бы не его, а ее или себя, прибавила итальянка мрачно.

-- Себя!

-- Отчего-же нѣтъ?

-- Какое безуміе! Надо отомстить, а не умереть.

-- Когда имѣла счастье быть любимой и прильнула губами къ полной чашѣ блаженства, сказала Андреина страстнымъ голосомъ,-- когда знала въ жизни минуту безумнаго забвенія, а потомъ пришло сознаніе, что все кончено, остается только умереть, вспоминая пережитое счастье.

-- Ты только-что упрекала меня въ трусости, произнесъ съ улыбкою Атостипо,-- а теперь я назову тебя трусихой.

-- Я трусиха? когда я мечтаю о смерти?

-- Да, тебѣ надо отомстить, а не умереть.

-- Отомстить -- кому?

-- Ему, измѣннику.

-- Ему, ему! повторила Андреина, закрывая глаза и какъ-бы вызывая передъ собою скрывавшееся отъ нея видѣніе.

Черезъ минуту она быстро подняла голову, взглянула на Чіампи своими блестящими глазами и рѣзко сказала:

-- Окажи мнѣ услугу.

-- Какую?

-- Услугу химика, такъ-какъ ты знаешь эту науку, сказала она съ странной улыбкой, думая, вѣроятно, о совершенномъ имъ подлогѣ.

-- Что тебѣ нужно? спросилъ Агостино.

-- Выслушай меня: однажды императоръ попросилъ у доктора Кабависа, умершаго въ прошломъ году, того самаго яда, который онъ далъ Кондорсе. Имѣя этотъ ядъ постоянно при себѣ въ перстнѣ, Наполеонъ счастливъ. Онъ можетъ не бояться судьбы. Прошу тебя, сдѣлай для меня то, что Кабанисъ сдѣлалъ для Кондорсе и императора.

-- Ты просишь яда?

-- Да, страшнаго яда, но который не причинялъ-бы страданій; имѣя его при себѣ, я буду въ состояніи избѣгнуть всякой опасности и вполнѣ удовлетворить жаждѣ мести.

-- Ты получишь этотъ ядъ, отвѣчалъ маркизъ.

Андреина сняла съ безъимяннаго пальца лѣвой руки кольцо съ большой бирюзой и подала его брату.

-- Камень приподнимается и углубленія подъ нимъ достаточно для яда. Когда ты мнѣ его принесешь?

-- Завтра. Мой ядъ не только причиняетъ смерть, но опьяняетъ счастливыми видѣніями. Въ его убійственной силѣ есть какое-то сладострастіе.

-- Тѣмъ лучше; мнѣ этого и нужно. Благодарю тебя, Агостино.

Она протянула руку и крѣпко сжала его мускулистые пальцы.

-- До завтра, сказала она такимъ тономъ, который прямо говорилъ: довольно, убирайся.

-- Я вижу, замѣтилъ Агостино съ улыбкой,-- что еще минута -- и я буду лишній.

Между тѣмъ наступила ночь. Андреина позвонила лакея и приказала ему принести лампу.

-- До завтра, сказалъ Агостино, взявъ шляпу.

-- Это рѣшено?

-- Подписано.

Въ самой двери онъ остановился и, поспѣшно возвратясь къ сестрѣ, произнесъ угрожающимъ тономъ, заставившимъ Андреину невольно вздрогнуть:

-- Я догадываюсь, что ты ждешь его. Скажи-же ему, чтобъ онъ, выходя отъ тебя, берегся дурной встрѣчи. Онъ мѣшаетъ многимъ на этомъ свѣтѣ и въ одинъ прекрасный день съ нимъ случится несчастье.

Несмотря на свое мужество, Антреина не могла удержаться отъ страха. Чіампи принадлежалъ къ тому разряду людей, которые всецѣло подчиняются чувству ненависти.

"Онъ твердо рѣшился столкнуть Ганри съ своей дороги, подумала Андреина, когда ушелъ ея братъ; -- какъ онъ его ненавидитъ! Какъ онъ желаетъ его погибели!"

Маркизъ отгадалъ. Андреина ждала Солиньяка. Красавецъ полковникъ, проведя нѣсколько часовъ въ Тюльери въ разговорѣ съ графиней Фаржъ, находился подъ чарующимъ вліяніемъ "маленькой графини"; онъ отправился къ Андреинѣ почти съ неудовольствіемъ.

Благодаря случайности, играющей столь важную роль въ человѣческой жизни, домъ графини Фаржъ находился рядомъ съ домомъ, нанятымъ маркизой Олона. Эта случайность сердила Солиньяка. Судьбѣ было угодно помѣстить рядомъ двѣ противоположности: страстною искательницу приключеній и честную, добродѣтельную женщину.

"Одна стѣна ихъ отдѣляетъ, думалъ онъ,-- а между ними цѣлый міръ".

Конечно, Андреина была прелестна и соблазнительна съ ея сладострастными движеніями и пламенными глазами, отъ блеска которыхъ кровь кипѣла въ жилахъ Солиньяка. Но эта обворожительная итальянка, несмотря на ея чары, казалась ему теперь пошлой въ сравненіи съ бѣлокурой графиней, которая привлекала къ себѣ дѣтски-невинной улыбкой и открытымъ, благороднымъ взглядомъ.

Марціалъ Кастаре, замѣтивъ, что Солиньякъ былъ въ очень тревожномъ настроеніи, не преминулъ сказать про себя:

-- Чернокудрая женщина! Чернокудрая женщина!

Предсказаніе г-жи Ленорманъ время отъ времени пугало его, какъ страшный призракъ.

-- Бѣдная Катису! говорилъ онъ въ подобныя минуты Екатеринѣ Маньякъ, племянницѣ патера, на которой онъ обѣщалъ жениться.-- Молись, Катису, чтобъ полковникъ не рисковалъ своей шкурой. Его смерть лишитъ и меня жизни. Я на тебѣ могу жениться только тогда, если полковникъ пощадитъ себя и меня.

Поэтому естественно, что Кастаре былъ встревоженъ, видя волненіе Солиньяка.

-- Въ воздухѣ гроза, сказалъ онъ, подавая жилетъ полковнику.

-- Кто тебѣ сказалъ? спросилъ Солиньякъ, пристально взглянувъ на него.

-- Никто, я догадываюсь.

-- Такъ ты плохой отгадчикъ. Подай мнѣ сюртукъ. Но что съ тобою?

Высокій, сухой, костлявый Кастаре, съ большими, торчащими ушами, полускрытыми подъ волосами, молча крутилъ узловатыми пальцами длинные, рыжіе усы, которые какъ плетки висѣли вдоль его худощавыхъ щекъ, благодаря вплетеннымъ въ нихъ дробинкамъ, по солдатской модѣ того времени.

-- Ну, что-же съ тобой?

-- Ничего. Быть можетъ, и глупо, но каждый разъ, какъ вы отправляетесь къ этой дамѣ, мнѣ какъ-то страшно. Я желалъ-бы лучше, полковникъ, чтобъ вы шли на приступъ непріятельскаго редута.

-- Это доказываетъ только, что ты не любишь романтичныхъ приключеній.

-- Кто знаетъ! произнесъ Кастаре, по-прежнему крутя усы.

-- Ага! и у тебя любовь...

-- Честная любовь, полковникъ, что не мѣшаетъ ей быть вполнѣ искренней. Къ тому-же мы всѣ люди свои. Екатерина Маньякъ -- горничная графини Фаржъ, которую вы такъ мужественно спасли на-дняхъ.

-- Графини! повторилъ Солиньякъ задумчиво и слегка поблѣднѣвъ.

-- Вотъ эта, такъ настоящая женщина, хотя и свѣтская. Екатерина ее обожаетъ и всѣ ее любятъ. Господи! если-бь я...

-- Что?

-- Ничего.

-- Ты хотѣлъ что-то сказать?

-- Нѣтъ, ничего, полковникъ.

-- И. хорошо дѣлаешь. По этому предмету ни слова, слышишь?

-- Слышу, полковникъ.

Солиньякъ хотѣлъ уже уходить, но Кастаре остановилъ его.

-- Одно слово, полковникъ, сказалъ онъ.

-- Еще что?

-- Возьмите съ собою оружіе, какое хотите.

-- Ты съ ума сошелъ?

-- Нѣтъ, я остороженъ, можетъ быть, слишкомъ остороженъ, но не сошелъ съ ума. Знаете-ли вы, на какой почвѣ вы стоите? Здѣсь всѣ говорятъ, что итальянка -- опасная женщина, присланная въ Парижъ неаполитанскимъ дворомъ для...

-- Довольно, меня вовсе не интересуютъ сплетни Екатерины Маньякъ, а что касается до опасностей, мнѣ будто-бы угрожающихъ, ты, кажется, болѣе всѣхъ долженъ знать, какъ я ими презираю.

-- Я это знаю, но вѣдь дѣло касается и меня, такъ-какъ карты...

Солиньякъ громко разсмѣялся, дружески потрепалъ по плечу Кастаре, и, выйдя изъ дома, направился по бульварамъ къ маркизѣ Олона.

Кастаре нѣсколько утѣшился мыслью, что хотя полковникъ и пошелъ къ итальянкѣ, но все-же будетъ недалеко отъ него, такъ-какъ въ этотъ вечеръ онъ, Кастаре, былъ приглашенъ къ Екатеринѣ Маньякъ, въ домъ графини Фаржъ.

Между тѣмъ Солиньякъ пришелъ къ Андреинѣ почти тотчасъ-же послѣ ухода Агостино. Уже наступила ночь. Высокая лампа освѣщала гостиную, въ которой находилась маркиза Олона, и вокругъ ея пламени кружились по временамъ бабочки, залетая изъ сада въ отворенную дверь. Садъ, погруженный во мракъ, казался какой-то туманной декораціей; густыя массы деревьевъ выступали какъ черныя пятна на свѣтломъ, но беззвѣздномъ небѣ. Было что-то таинственное, грустное и невольно вселяющее опасеніе въ этой большой комнатѣ, гдѣ сидѣла Андреина, блѣдная, безмолвная, а въ пустынномъ, мрачномъ саду словно скрывалось что-то страшное, роковое.

Андреина вскорѣ убѣдилась, что предчувствія и опасенія Агостино были справедливы. Солиньякъ, вѣроятно, думалъ о другой женщинѣ, потому что онъ былъ очень задумчивъ, сосредоточенъ и почти холоденъ, а взгляды его постоянно устремлялись въ глубину сада, точно его мысли переносились въ сосѣдній домъ графини Фаржъ. Эта ледяная меланхолія Солиньяка ужасала маркизу и она чувствовала ту грызущую сердце боль, о которой говорилъ ея братъ. Ей хотѣлось прочесть въ глубинѣ души Солиньяка и объяснить ему самому его странное безмолвіе, холодность и взгляды, устремленные въ даль. Вдругъ она вздрогнула. Изъ сада послышались отдаленные, нѣжные звуки арфы. Какая-то невѣдомая рука съ чувствомъ играла одинъ изъ поэтическихъ романовъ Альвимары, опернаго арфиста, который соперничалъ въ то время съ Плантадомъ и Карбонелемъ, перелагавшими на ноты аріи, распѣваемыя королевой Гортензіей. Эта мелодія была кокетлива и меланхолична, и хотя истинное чувство замѣнялось въ ней сантиментальностью, но среди прекрасной лѣтней ночи, въ окружающей безмолвной тишинѣ, она казалась отголоскомъ безсмертной, поэтической музыки Моцарта.

Солиньякъ также вздрогнулъ, услыхавъ звуки арфы и догадываясь, чьи пальцы бѣгали по ея струнамъ. Андреина закрыла глаза; ее дошили горькія слезы и она едва слышно промолвила:

-- О, эта женщина, эта женщина!

Когда она открыла глаза, Солиньякъ находился уже не подлѣ нея; онъ стоялъ въ дверяхъ, все еще прислушиваясь, хотя звуки арфы замерли. Андреина быстро провела рукою по пылавшему лбу и машинально ея взглядъ остановился на лампѣ, по стеклу которой бабочка безпомощно била полу сожженнымъ крыломъ.

-- Бѣдняжка! произнесла итальянка съ грустной улыбкой,-- ты также обезумѣла отъ свѣта и счастья. Жги себѣ крылья объ это мнимое солнце! О, лживое пламя любви!

И ей казалось, что въ эту минуту не бабочка жгла себѣ крылья на лампѣ, а ея сердце стремилось къ любви на вѣрную свою погибель.

"Такъ умеръ Оттавіо, подумала она, неожиданно вспомнивъ о человѣкѣ, убившемъ себя изъ любви къ ней.-- Отчего пришелъ мнѣ на умъ Оттавіо? Какое мнѣ дѣло до него? Онъ погибъ по своей глупости -- вольно-же ему было любить созданіе, неотвѣчающее ему тѣмъ-же!

Она встала, подошла къ Солиньяку и, положивъ обѣ руки къ нему на плечо, сказала:

-- Ганри, послушайся моего совѣта, уйди отсюда, ты меня сегодня не любишь.

Молодой человѣкъ вздрогнулъ отъ прикосновенія Андреины. Онъ былъ изумленъ ея словами, точно она читала въ глубинѣ его сердца своими блестящими, жгучими глазами, свѣтившимися въ темнотѣ какъ угли.

-- Ступай, повторила Андреина;-- лучше я буду думать о тебѣ, чѣмъ видѣть тебя безмолвнаго, незнающаго, что сказать женщинѣ, отдавшейся тебѣ всецѣло. Звуки арфы говорятъ твоему сердцу больше, чѣмъ нѣкогда любимый голосъ, прибавила она скорѣе съ отчаяніемъ, чѣмъ съ ироніей;-- впрочемъ, что-же вѣчно на землѣ? Страданіе? И то преходяще, оно убиваетъ!

Солиньякъ сознавалъ, что эта женщина отгадала его чувства, и не рѣшился прибѣгнуть ко лжи для ея успокоенія. Онъ искренно увлекся упоительной красотою Андреины и эта опьяняющая страсть была ему дорога, какъ одно изъ лучшихъ воспоминаній жизни, какъ пріятно проведенный лѣтній день, сіяющій солнцемъ и цвѣтами. Онъ еще находился подъ вліяніемъ одуряющаго благоуханія розъ, служившихъ эмблемою этой любви. Но минутный капризъ блѣднѣлъ и стушевывался передъ зарождавшейся настоящей, цѣломудренной любовью. Случайная привязанность исчезала, какъ ночной призракъ при первыхъ лучахъ солнца истинной, долговѣчной любви. Солиньякъ понималъ это ясно и теперь задача жизни казалась ему простой, очевидной.

Въ эту минуту, какъ-бы отвѣчая на слова Андреины, снова раздались звуки арфы, нѣжные, меланхоличные; они сладко убаюкивали мечты Солиньяка, но терзали сердце итальянки, которая съ радостью заглушила-бы ихъ криками злобы и отчаянія.

-- Ну, до завтра, сказала рѣзко Андреина, лихорадочно протягивая руку Солиньяку.

-- До завтра, промолвилъ Солиньякъ почти безсознательно.

Онъ пошелъ къ двери, но тотчасъ-же вернулся, услыхавъ полусдержанныя рыданія Андреины.

-- Бѣдная! воскликнулъ онъ и, поспѣшно подбѣжавъ къ ней, крѣпко ее обнялъ,

-- Нѣтъ, произнесла она, грубо освобождаясь отъ него,-- я не хочу состраданія. По мнѣ лучше ненависть.

Но въ ту-же минуту она съ какимъ-то дикимъ пыломъ схватила руку Солиньяка и поцѣловала ее.

-- Люби меня, люби меня! промолвила тономъ мольбы эта за минуту еще гордая женщина,-- я отдала тебѣ всю мою жизнь. Впрочемъ, что такое жизнь? продолжала она съ дикимъ смѣхомъ, указывая на бабочку, которая съ обожженными крыльями лежала у подножія лампы.-- Посмотри! мы сами должны избѣгать огня. Если онъ насъ пожираетъ, значитъ такова воля судьбы. До завтра! До завтра! Или прощай на-всегда, если ты меня не любишь!

Послѣднія слова Андреина произнесла такимъ мрачнымъ тономъ, что Солиньяку стало страшно за нее.

-- До завтра, отвѣчалъ онъ, побуждаемый чувствомъ состраданія, отъ котораго краснѣла итальянка.

Потомъ онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты и направился чрезъ садъ къ калиткѣ, выходившей въ маленькій, узкій переулокъ, который, огибая домъ, оканчивался въ улицѣ Мон-Блана.

Андреина смотрѣла вслѣдъ Солиньяку съ нервнымъ волненіемъ. Ей казалось, что она никогда его болѣе не увидитъ, что онъ не вернется въ этотъ домъ, гдѣ она его такъ часто съ нетерпѣніемъ поджидала. Онъ, конечно, сказалъ "до завтра", но если это была ложь? Если онъ дѣйствительно любитъ другую?

Садъ съ его темными алеями и громадными, неподвижными, черными массами навѣвалъ ужасъ на Андреину, въ ушахъ которой еще раздавались угрозы Агостино. Она судорожно прислушивалась къ шагамъ Солиньяка, хрустѣвшимъ по песку. Наконецъ, эти послѣдніе звуки замерли и глубокая тишина окружила ее со всѣхъ сторонъ.

-- Одна! промолвила она;-- одна!

Черезъ нѣсколько минутъ снова послышалась игра на арфѣ въ саду графини Фаржъ. Андреина злобно скомкала въ рукахъ батистовый платокъ и схватилась обѣими руками за голову. Но въ это самое мгновеніе звуки арфы были заглушены страшнымъ, роковымъ звукомъ: раздался выстрѣлъ, рѣзко нарушившій безмолвную тишину.

Андреина вскрикнула и схватилась инстинктивно за сердце; ей казалось, что оно мгновенно лопнуло. Гдѣ выстрѣлили? Въ кого выстрѣлили? она ничего не знала. Но инстинктъ, страхъ, любовь заставили ее произнести:

-- Ганри! Ганри!

Она хотѣла бѣжать, по ея ноги какъ бы приросли къ землѣ, кровь прилила къ груди, въ глазахъ потемнѣло и она схватилась рукою за кресло, чтобъ не упасть.

-- Ахъ! низкая трусиха! воскликнула она и съ неимовѣрнымъ усиліемъ поборола овладѣвшую ею на минуту апатію отчаянія.

Ода бросилась въ садъ и какимъ-то невѣдомымъ чутьемъ, несмотря на окружающій ее мракъ, побѣжала по темнымъ алеямъ прямо къ калиткѣ, выходившей въ переулокъ. Страхъ увидѣть Солиньяка, раненаго, мертваго, подкашивалъ ей ноги, по силы ея поддерживалъ жалобный стонъ, вырывавшійся изъ ея груди:

-- Ганри! Ганри!

Подбѣжавъ, наконецъ, къ калиткѣ, ключъ отъ которой всегда былъ у нея, она выскочила въ переулокъ. Все было тихо, безмолвно, пустынно. Она громко позвала Солиньяка; отвѣта не было. Слышанный ею выстрѣлъ казался ей теперь еще таинственнѣе и страшнѣе.

-- Ганри! Ганри!

Никто не откликался на ея призывъ.

Она сдѣлала нѣсколько шаговъ. Вдали, въ концѣ алеи, огибавшей ея домъ, смутно виднѣлись двѣ тѣни, тихо, тяжело удалявшіяся при слабомъ мерцаніи фонаря. Чрезъ мгновеніе онѣ исчезли во мракѣ.

-- Это онъ! Это онъ! промолвила она.

И снова раздался ея раздирающій крикъ:

-- Ганри! Ганри!

Она хотѣла броситься за исчезнувшими фигурами, какъ вдругъ желѣзная рука схватила ее за плечи и голосъ Агостино, глухой, сиплый, произнесъ ей на ухо:

-- Не кричи! Не зови на помощь! Брось его или я тебя задушу!

-- Агостино! воскликнула она,-- я знала, что это убійство и убійца -- ты!

-- Иди домой, рѣзко произнесъ маркизъ,-- и не думай освоенъ любовникѣ. Если онъ умеръ, дѣло рѣшено, если нѣтъ, придется начать съизнова.

-- Подлецъ! Убійца!

-- Иди домой! повторилъ Агостино, сжимая какъ въ тискахъ кисть одной изъ ея рукъ и грубо вырывая ключъ изъ другой.

Потомъ онъ насильно повлекъ ее къ калиткѣ и втолкнулъ въ садъ. Самъ-же, заперѣвъ калитку, бросился по алеѣ къ дому, желая, вѣроятно, выдти на улицу черезъ главный подъѣздъ.

Андреина безсознательно, безпомощно повиновалась брату, но, оставшись одна, она вспомнила видѣнныя ею вдали фигуры; она инстинктомъ чувствовала, что одна изъ нихъ непремѣнно Солиньякъ. Она снова кинулась къ калиткѣ, которая оказалась запертой. Крики несчастной замерли въ ночной тишинѣ; сердце ея оледенѣло, она зашаталась и грохнулась безъ чувствъ на песчаную дорожку.

"Хорошо, что я подождалъ, думалъ Агостино,-- а то на ея крики сбѣжались-бы сосѣди и тогда все было-бы кончено...

Швейцаръ, блѣдный отъ страха, выпуская Агостино изъ парадной двери, спросилъ, что случилось.

-- Не знаю, а развѣ что-нибудь случилось?

-- Какъ! вы не слыхали выстрѣла?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ маркизъ съ усмѣшкой;-- навѣрное какой-нибудь сумасшедшій застрѣлился. Дуракамъ жизнь въ тягость.

И, пожимая плечами, онъ вышелъ на улицу.

ГЛАВА XIV.
Пуля.

Покинувъ Андреину, Солиньякъ былъ смущенъ и недоволенъ собою. Скорбь итальянки терзала его сердце, но съ тѣмъ вмѣстѣ онъ упрекалъ себя, зачѣмъ въ этотъ вечеръ пошелъ къ ней. Нѣжные звуки арфы показались ему живымъ укоромъ и онъ поспѣшилъ удалиться, чтобъ ихъ болѣе не слышать.

Не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ по саду, какъ за нимъ раздался скрипъ. Онъ остановился и сталъ прислушиваться, не отъ страха, но изъ любопытства. Кто могъ слѣдить за нимъ?

Звукъ, поразившій Солиньяка, замеръ въ окружающей тишинѣ и онъ продолжалъ идти по переулку, вдоль стѣны сада. Но повернувъ въ узкую алею, огибавшую домъ, снова услыхалъ странный шумъ. Онъ обернулся лицомъ къ переулку и въ то-же мгновеніе во мракѣ блеснулъ выстрѣлъ, такъ страшно поразившій Андреину. Солиньякъ зашатался, но не упалъ. Онъ почувствовалъ въ лѣвомъ боку сильный толчекъ, словно кто-нибудь толкнулъ его изо всей силы обухомъ, и инстинктивно сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, чтобъ защитить себя отъ невѣдомаго врага.

Въ это самое время въ улицѣ Мон-Бланъ раздались поспѣшные шаги и голосъ Кастаре. Солиньякъ смутно увидалъ передъ собою или, лучше сказать, отгадалъ приближеніе своего вѣрнаго слуги и услыхалъ, какъ вблизи, во мракѣ, невѣдомый противникъ снова взводилъ курокъ пистолета.

"Врагъ можетъ еще разъ выстрѣлить въ меня, а мнѣ нечѣмъ защититься, " блеснуло въ головѣ Солиньяка.

Не успѣлъ, однакожь, онъ этого подумать, какъ услыхалъ тяжелое дыханіе и глухой трескъ въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ блеснулъ выстрѣлъ.

Кастаре бросился, какъ охотничья собака, на убійцу, замышлявшаго окончить свое преступное дѣло. Сначала Агостино хотѣлъ вонзить кинжалъ въ грудь Солиньяка, при выходѣ его изъ калитки въ уединенный переулокъ. Смерть была-бы мгновенная и осталась-бы глубочайшей тайной. Но могъ-ли онъ разсчитывать въ темнотѣ на вѣрный ударъ? Малѣйшій промахъ погубилъ-бы его. Поэтому онъ предпочелъ спрятаться за стѣною сада и подождать, пока Солиньякъ углубится въ алею, огибавшую домъ; тогда, при мерцаніи фонаря, его тѣнь обрисовалась-бы ясно, представляя прекрасную мишень для пистолетнаго выстрѣла. Агостино такъ и сдѣлалъ. Затаивъ дыханіе, онъ пропустилъ мимо себя Солиньяка и, медленно прицѣлившись, выстрѣлилъ, а потомъ, видя по тѣни, что его жертва не упала, онъ снова взвелъ курокъ.

Но въ это мгновеніе онъ почувствовалъ, какъ двѣ мощныя, узловатыя руки опустились на него; одна душила его за горло, а другая такъ сильно сдавливала правую руку Чіампи, что пальцы его захрустѣли и онъ принужденъ былъ выпустить пистолетъ, который упалъ на землю. Если-бы Кастаре удалось выхватить пистолетъ, то, конечно, онъ размозжилъ-бы имъ голову итальянца, но искать его на землѣ было невозможно иначе, какъ выпустивъ изъ рукъ убійцу.

Между тѣмъ Солиньякъ, отгадывая роковую борьбу, происходившую въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, хотѣлъ поспѣшить на помощь, но вдругъ почувствовалъ непреодолимую слабость. Въ ту-же минуту послышалось громкое проклятіе итальянца и стонъ Кастаре. Чіампи успѣлъ выхватить лѣвой рукой кинжалъ и нанесъ имъ ударъ Марціалу. По счастью, кинжалъ углубился не очень далеко между плечомъ и шеей, но все-же Кастаре вздрогнулъ и выпустилъ изъ рукъ Агостино. который поспѣшно отскочилъ въ сторону и скрылся во мракѣ.

Легко раненый Марціалъ хотѣлъ его преслѣдовать, но, обернувшись, увидалъ, что Солиньякъ едва держался на ногахъ. Онъ быстро подбѣжалъ къ нему и крѣпко обвилъ его руками.

-- Ты страдаешь? Что съ тобой? произнесъ онъ, обращаясь съ полковникомъ въ эту минуту роковой опасности какъ съ товарищемъ дѣтства.

Солиньякъ ничего не отвѣчалъ.

-- Ну, ну, продолжалъ Кастаре,-- сдѣлай надъ собою усиліе. Надо вырваться изъ этой западни. Ты можешь идти?

-- Да.

-- Если нѣтъ, я тебя понесу.

Въ голосѣ Кастаре слышалась любовь матери, ухаживающей за умирающимъ сыномъ. Поддерживая Солиньяка и постоянно оглядываясь назадъ изъ страха новой опасности, онъ направился къ улицѣ Мон-Бланъ. Въ это самое время Андреина выбѣжала въ переулокъ и увидала вдали двѣ удалявшіяся фигуры, а Чіампи насильно втолкнулъ его въ садъ.

-- И я не видалъ лица этого мерзавца, повторялъ на каждомъ шагу Кастаре.

Солиньякъ, сознававшій, что рана его тяжела, сохранялъ, однакожь, удивительное спокойствіе и не столько заботился о своемъ спасеніи, какъ о раскрытіи таинственнаго убійцы. Но силы его быстро ослабѣвали, лѣвый бокъ его пылалъ и, прикоснувшись къ нему, онъ почувствовалъ горячую влагу. Это текла его кровь.

-- Марціалъ, промолвилъ онъ слабымъ голосомъ,-- куда ты меня ведешь? Я сейчасъ упаду.

-- Смѣлѣй, смѣлѣй! отвѣчалъ Кастаре.-- Уже не далеко. Вонъ улица! Смотри!

Но Солиньякъ все тяжелѣе и тяжелѣе наваливался на Марціала, который, наконецъ, несмотря на кровь, струившуюся также изъ его раны, схватилъ на руки полковника и понесъ его какъ ребенка. Однакожь, черезъ нѣсколько шаговъ онъ упалъ на колѣни, изнемогая отъ чрезмѣрныхъ усилій, а Солиньякъ почти безчувственно опустился рядомъ на землю.

-- Чортъ возьми! произнесъ полковникъ, приходя въ себя и стараясь встать,-- развѣ я баба? Развѣ одна пуля можетъ сдѣлать человѣка тряпкой?

Онъ хотѣлъ продолжать путь, но Марціалъ его удержалъ.

-- Мы спасены! воскликнулъ онъ, указывая на высокую дверь изящнаго дома, предъ которымъ они находились въ эту минуту.

-- Это... это... произнесъ Солиньякъ, мутными глазами смотря на Кастаре,-- это домъ графини Фаржъ.

-- Да. Намъ не дойти до нашего дома, а здѣсь Екатерина Маньякъ поможетъ мнѣ ухаживать за тобою.

Произнеся эти слова, Кастаре громко вскрикнулъ, пораженный неожиданностію. Парадная дверь дома маркизы Олона отворилась и изъ нея поспѣшно вышелъ человѣкъ, въ которомъ Кастаре узналъ своего недавняго врага по одеждѣ, приведенной въ безпорядокъ, и по развязанному галстуху, или, скорѣе, по внутреннему инстинкту. Къ тому-же, увидавъ вдали раненаго Солиньяка, поддерживаемаго солдатомъ. Чіампи отскочилъ въ сторону, какъ-бы ужаленный змѣею, и быстро исчезъ, повернувъ въ улицу Побѣды.

Но несмотря на всю его поспѣшность, Солиньякъ узналъ своего тайнаго врага и ужасная мысль блеснула въ его головѣ. Вѣроятно, Андреина дѣйствовала заодно съ братомъ.

-- Ты былъ правъ, Марціалъ, сказалъ онъ отрывисто, какъ-бы въ бреду:-- любовь чернокудрой красавицы смертельна!

-- Карты не могли соврать, отвѣчалъ грустно солдатъ.

Имъ оставался еще одинъ шагъ до тяжелаго молотка, красовавшагося на парадной двери дома графини Фаржъ, но Солиньякъ вдругъ поблѣднѣлъ какъ полотно и упалъ за-мертво на руки Кастаре, который, прижавъ его къ груди, съ ужасомъ сталъ прислушиваться, бьется-ли еще столь дорогое для него сердце полковника и друга.

Легко себѣ представить испугъ и безпокойство графини Фаржъ, когда ей доложила горничная, что въ ея домъ принесли раненаго полковника Солиньяка. Какъ! Человѣкъ, котораго она за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ видѣла сіяющимъ здоровьемъ и красотой, лежалъ теперь, умирающій, въ комнатѣ ея швейцара! Какая страшная драма привела красавца полковника подъ кровъ маленькой графини? Выстрѣлъ, который она только-что слышала, одиноко поигрывая грустную арію на арфѣ, слѣдовательно былъ сдѣланъ по Солиньяку?

Конечно, графиня тотчасъ приказала, чтобъ раненому полковнику была приготовлена комната и чтобъ послали за докторомъ.

Какъ оказалось впослѣдствіи, онъ самъ уже произнесъ имя Дюпюитрена, молодого хирурга, земляка изъ Лимузена, начинавшаго въ то время входить въ славу.

Ланжале, завѣдывающій всѣмъ домомъ графини Фаржъ, котораго старый маркизъ Новаль высоко цѣнилъ за его аристократическія пристрастія и геральдическія знанія, съ презрительной, гримасой объявилъ на слѣдующее утро маркизу о новости, составлявшей уже предметъ всѣхъ разговоровъ въ Парижѣ.

-- Г. маркизъ, извѣстно-ли вамъ, что графиня превратила одну изъ своихъ гостиныхъ, именно голубую, въ лазаретъ?

-- Въ лазаретъ? спросилъ маркизъ.-- А для кого, г. Ланжале?

-- Для одного полковника.

-- У меня въ домѣ солдатъ Бонапарта?

-- Да, г. маркизъ, отвѣчалъ Ланжале тономъ глубокаго сожалѣнія.

-- Что-жь съ нимъ случилось, съ этимъ полковникомъ? Онъ раненъ?

-- Да, и очень опасно, по словамъ доктора Дюпюитрена.

-- Карета графини переѣхала черезъ этого солдата?

-- Нѣтъ, на него напалъ убійца у дома графини.

-- Какъ! Убійство на улицѣ?

-- Да, въ двадцати шагахъ отъ вашего дома.

Старый маркизъ презрительно разсмѣялся.

-- Такъ вотъ что они называютъ благами новаго порядка вещей, сказалъ онъ, пожимая плечами;-- нѣтъ, въ 1740 году, когда я родился, въ Парижѣ было безопаснѣе! Тогда не убивали на улицахъ королевскихъ полковниковъ! Воры и разбойники уважали офицерскій мундиръ. Или, лучше сказать, офицеры заставляли себя уважать. Вотъ въ чемъ дѣло. Нѣтъ, чортъ возьми! мы были люди другого закала! Не такъ-ли, г. Ланжале?

-- Вамъ извѣстно, маркизъ, что мой образъ мыслей вполнѣ тождественъ съ вашимъ. Революція все погубила!

-- Убійство на улицѣ! Въ которомъ часу? Что-жь дѣлалъ ночной дозоръ? Дали-ли знать въ маршальство? Что я! Все это давно уничтожено. Такъ моя внучка пріютила въ моемъ домѣ императорскаго полковника? Какъ его зовутъ?

-- Ганри де-Солиньякъ.

-- Слава-богу! по крайней мѣрѣ хоть кровный, и это что-нибудь да значитъ, произнесъ маркизъ, просіявъ.

-- Я не знаю такого имени въ нашей аристократіи, отвѣчалъ Ланжале, знавшій наизусть всю французскую геральдику.

-- И то правда... Солиньякъ, Солиньякъ! Впрочемъ, если-бъ онъ былъ изъ нашихъ, то не служилъ-бы узурпатору! Но какая сумасшедшая эта графиня! Вы мнѣ скажете, Ланжале, что нельзя бросать раненыхъ на королевскихъ улицахъ... Это правда, но надо стараться, чтобъ несчастные, которымъ оказываешь состраданіе, были благороднаго происхожденія. Только они, по-моему, заслуживаютъ вниманія.

Несмотря на неудовольствіе стараго маркиза, маленькая графиня была очень рада своему больному. Ей нравилось играть въ сестры милосердія; къ тому-же, въ глубинѣ души, она искренно безпокоилась о Солиньякѣ. Очнувшись отъ продолжительнаго забытья, полковникъ пожелалъ ее видѣть и горячо поблагодарилъ за гостепріимство.

-- Марціалъ, сказалъ полковникъ, оставшись наединѣ съ Кастаре,-- я довольно насмотрѣлся на раны и знаю, что моя изъ самыхъ опасныхъ. Если я умру...

-- Вы... Ты...

-- Не мѣшай мнѣ говорить... Я не хочу, чтобы кто-нибудь подозрѣвалъ моего убійцу. Если выздоровѣю, я самъ отомщу за себя, а если умру, то такова воля Божья. По крайней мѣрѣ, женщина, которую я любилъ или которая меня любила, останется внѣ всякихъ подозрѣній. Я ничего не скажу. Дай мнѣ слово, что и ты будешь молчать.

-- Молчать? Оставить на свободѣ мерзавца...

-- Онъ братъ этой женщины. Я требую, чтобы ты сохранилъ тайну.

-- Но вѣдь ты не требуешь, чтобы я отказалъ себѣ въ удовольствіи размозжить подлецу голову, если я когда-нибудь его встрѣчу?

-- Нѣтъ, это твое дѣло, другъ мой, Марціалъ. Я не прочь, чтобы ты отомстилъ за меня, но я не хочу, чтобы ты его выдалъ.

-- Хорошо, отвѣчалъ Кастаре съ видимымъ сожалѣніемъ;-- я видѣлъ, какъ мерзавецъ подло ранилъ человѣка, который для меня дороже всего на свѣтѣ, и самъ получилъ отъ него рану, а не имѣю права подвести его подъ гильотину! Нечего сказать, горько.

-- Это моя послѣдняя воля, сказалъ Солиньякъ.

-- Значитъ нечего и разговаривать. Лозунгъ -- молчаніе. Но я увѣренъ, что онъ отъ этого ничего не выиграетъ.

Черезъ нѣсколько минутъ послѣ этого разговора пришелъ докторъ Дюпюитренъ для осмотра раны. Онъ былъ знакомъ съ красавцемъ полковникомъ, который очень его уважалъ и даже предложилъ попросить Наполеона взять его въ свой главный штабъ, подобно Корвизару, состоявшему въ то время при императорѣ. Гильому Дюпюитрену было тогда тридцать два года; въ восемнадцать лѣтъ онъ получилъ мѣсто прозектора, а въ двадцать четыре -- директора анатомическихъ работъ въ медицинскомъ факультетѣ. Высокаго роста, загорѣлый, съ громадной, курчавой головой, онъ отличался суровымъ взглядомъ, гордой улыбкой и серьезнымъ видомъ; вообще въ немъ сразу высказывался человѣкъ.

-- Здравствуйте, сказалъ съ улыбкою Солиньякъ, когда Дюпюитренъ вошелъ въ голубую гостиную, гдѣ была приготовлена постель для раненаго;-- кажется, вы будете имѣть дѣло съ серьезной раной?

Хирургъ поднялъ простыню и сталъ внимательно осматривать лѣвую сторону геркулесовскаго торса красавца-полковника. по временамъ задавая ему вопросы, на которые Солиньякъ отвѣчалъ хотя медленно и слабымъ голосомъ, но очень опредѣленно.

Что касается самаго происшествія, полковникъ объявилъ, что на улицѣ, въ темнотѣ, въ него кто-то выстрѣлилъ, но кто и откуда -- онъ рѣшительно не знаетъ.

-- И вы никого не подозрѣваете? спросилъ хирургъ.

-- Никого.

-- Впрочемъ, это до меня не касается, сказалъ Дюпюитренъ.

И онъ приступилъ къ освидѣтельствованію зондомъ раны между третьимъ и четвертымъ ребрами. Солиньякъ лежалъ неподвижно и съ улыбкой крутилъ усъ, точно онъ не чувствовалъ ні малѣйшаго страданія.

Во время изслѣдованія раны Дюпюитренъ молчалъ. Кастаре и Екатерина Маньякъ, маленькая, полненькая, свѣженькая брюнетка, въ красивомъ лимузенскомъ головномъ уборѣ, съ безпокойствомъ смотрѣли прямо въ глаза доктору, желая прочесть на его лицѣ приговоръ больного.

-- Ну, полковникъ, сказалъ, наконецъ, Дюпюитренъ,-- вы отдѣлаетесь легко, но вамъ придется долго полежать. Вамъ необходимо совершенное, безусловное спокойствіе. Вы почти не должны шевелиться. Лѣкарства не надо никакого, только холодные компресы и отъ времени до времени кровопусканія. О діетѣ, конечно. говорить излишне.

-- Кровопусканія? повторилъ Солиньякъ съ улыбкой.

-- Чтобъ уменьшить напряженіе сосудистой системы, и если вы хотите, мы начнемъ сейчасъ.

Солиньякъ молча протянулъ лѣвую руку, бѣлую, мускулистую, съ синеватыми жилами, и Дюпюитренъ пустилъ кровь, послѣ чего больной видимо ослабѣлъ и поблѣднѣлъ. Что-же касается до его раны, то кровь изъ нея перестала идти съ тѣхъ поръ, какъ его положили въ постель.

-- До свиданія, нѣтъ ничего опаснаго, сказалъ Дюпюитренъ, удаляясь изъ комнаты.

Солиньякъ простился съ нимъ едва слышнымъ голосомъ. Онъ ощущалъ какое-то утѣшительное сознаніе безмятежнаго спокойствія. Этотъ человѣкъ, привыкшій къ вѣчной лихорадочной дѣятельности, чувствовалъ необычайное блаженство въ насильственной неподвижности. Болѣзнь имѣетъ иногда своего рода утѣшеніе; Солиньяку казалось, что все, происходившее вокругъ него, было сладкимъ сномъ, въ которомъ всѣ физическія страданія исчезали и оставались только однѣ душевныя радости.

Выйдя изъ комнаты больного, Дюпюитренъ значительно покачалъ головою.

-- Что? спросилъ Кастаре.

-- Необходимъ тщательный уходъ, или онъ умретъ.

-- Умретъ! Онъ, Солиньякъ?

-- А вы, докторъ, осмотрѣли рану Кастаре? спросила Катису, указывая на Марціала.

-- Вы также ранены?

-- Пустая царапина. Но онъ, онъ!

-- Посмотримъ царапину.

Освидѣтельствовавъ рану, Дюпюитренъ сказалъ съ гримасой:

-- Это ничего, но надо беречься.

-- Вотъ еще, отвѣчалъ Кастаре;-- чѣмъ я рискую?

-- Антоновымъ огнемъ.

-- Очень мнѣ нужно жить, если онъ умретъ.

-- Такъ поберегись, лимузенецъ, чтобъ ухаживать за твоимъ полковникомъ. Ну, теперь прощайте.

На другой день Дюпюитренъ привезъ съ собою двухъ товарищей-хирурговъ. Рана Солиньяка оказалась очень серьезной; пуля засѣла въ области сердца.

Встрѣчая докторовъ, Кастаре объявилъ имъ съ улыбкой, что полковнику гораздо лучше и онъ постоянно спитъ.

-- Чортъ возьми! сказалъ Дюпюитренъ,-- не давайте ему слишкомъ много спать. Надо бояться обмороковъ, тѣмъ болѣе во время сна.

Кастаре вздрогнулъ.

-- А ваша рана? спросилъ Дюпюитренъ.

-- О! воскликнулъ гусаръ,-- не думайте обо мнѣ. Лучшее средство вылечить меня -- дать здоровье полковнику.

Когда доктора вошли въ комнату, Солиньякъ спалъ.

-- Я вамъ сейчасъ объясню подробно, господа, какая у него рана, сказалъ Дюпюитренъ;-- по моему мнѣнію, его не нужно безпокоить.

Доктора остались нѣсколько времени у постели больного, который въ сущности не спалъ, а находился въ тяжеломъ забытьи и смутно слышалъ, какъ-бы вдали, за стѣною глухіе голоса людей_tговорившихъ очень тихо, чтобъ его не разбудить. Онъ отгадывалъ, что подлѣ него были люди, которые говорили, вѣроятно, о немъ, смотрѣли на него и даже прикасались къ нему, но онъ не имѣлъ силы очнуться и взглянуть на нихъ. Онъ находился какъ-бы въ кошмарѣ, съ той только разницей, что его не душили страшные образы, а, напротивъ, убаюкивали пріятныя видѣнія.

Вскорѣ звуки подлѣ него замерли и Солиньякъ догадался, что онъ остался одинъ. Люди, окружавшіе его, удалились, а ему въ полузабытьи мерещилось, что это былъ пчелиный рой, улетѣвшій теперь безвозвратно. Тогда вдругъ, какъ часто случается съ больными, имъ овладѣлъ страхъ при мысли, что онъ одинъ; онъ боялся умереть брошеннымъ всѣми; сдѣлавъ чрезмѣрное усиліе, онъ открылъ глаза.

"Какое безуміе! подумалъ онъ; -- о, бѣдное человѣческое тѣло! Ничтожная царапина дѣлаетъ тебя никуда негоднымъ. Ты флюгарка, вертящаяся отъ малѣйшаго дуновенія!"

Онъ съ удовольствіемъ подумалъ, что лежитъ въ изящной, кокетливой комнатѣ, въ которой все обнаруживало, что ея обитательница женщина со вкусомъ. Стѣны были покрыты гладкими, шелковыми тканями, сплоенными большими складками, по модѣ того времени; зеркала, украшенныя драпировками, золоченая мебель съ вышитыми подушками, шелковыя занавѣси съ розетками на манеръ сфинксовъ, круглая, хрустальная люстра и на каминѣ большіе бронзовые часы съ амуромъ между двумя канделябрами, составляли убранство голубой гостиной графини Фаржъ. Солиньякъ смотрѣлъ на все это съ дѣтскимъ любопытствомъ больного и каждый предметъ приводилъ его въ восторгъ.

Сначала онъ не замѣтилъ, что дверь въ сосѣднюю галерею была отворена. Доктора, выйдя изъ комнаты, остановились въ галереѣ для совѣщанія о больномъ. Долго до него долеталъ только смутный, неопредѣленный гулъ. Ему казалось, что эти голоса были въ одно и то-же время и близко, и далеко, но этотъ шумъ его нисколько не безпокоилъ, а, напротивъ, какъ-бы убаюкивалъ. Но мало-по-малу вниманіе его было возбуждено медленной рѣчью Дюпюитрена, въ которой безпрестанно повторялось его имя.

Очевидно, говорили о немъ. Надъ нимъ произносили приговоръ. Непреодолимое, тревожное любопытство овладѣло имъ; онъ хотѣлъ узнать мнѣніе Дюпюитрена и другихъ хирурговъ объ его ранѣ. Неужели жизнь его была въ опасности? Если-же ему суждено умереть, то скоро-ли? Онъ съ большимъ усиліемъ приподнялся на локтяхъ и сталъ прислушиваться. Слова Дюпюитрена долетали до него до того неясно, что онъ не могъ ничего понять. Онъ медленно спустился съ кровати и, шатаясь, побрелъ къ двери. По дорогѣ онъ придерживался за мебель и такимъ образомъ достигъ почти до галереи, откуда теперь слышался вполнѣ ясно голосъ Дюпюитрена.

-- Рана полковника, говорилъ онъ,-- изъ очень опасныхъ. Выстрѣлъ былъ сдѣланъ съ правой стороны и пуля ударилась въ грудную кость между третьимъ и четвертымъ ребрами. Хрящеватыя оконечности реберъ, раздробленныя пулей, очевидно ослабили ударъ и пуля проникла съ очень слабымъ напряженіемъ въ грудную полость. Полковникъ, вѣроятно, могъ говорить и ходить послѣ полученія раны; онъ много потерялъ крови. По тщательномъ изслѣдованіи я убѣдился, что лѣвая сторона грудной кости помята. Оба ребра, какъ я уже сказалъ, раздроблены близь ихъ оконечностей, и такъ-какъ ихъ хрящеватыя части втиснуты въ рану, то самое отверстіе съ черными, словно обгорѣлыми краями, какъ вы сами замѣтили, болѣе обыкновеннаго отверстія, которое производитъ пуля, разрывая мускулы.

"Къ чему онъ все это говоритъ?" думалъ Солиньякъ, прислоняясь къ спинкѣ кресла, чтобъ не упасть отъ изнеможенія.

-- Я со вчерашняго дня принялся за отыскиванье пули, продолжалъ Дюпюитренъ;-- траекторія пули мнѣ извѣстна. Послѣ оскультаціи, въ виду правильнаго дыханія и ровнаго движенія реберъ, я могу сказать положительно, что легкія нетронуты. Полковникъ, вѣроятно, глубоко дышалъ, когда его поразила пуля и при растяжимости груди легкое на мгновеніе открыло доступъ къ сердцу. Послѣ этого я зондировалъ рану серебрянымъ зондомъ и вытащилъ нѣсколько кусочковъ раздробленной кости и хряща и, кромѣ того, кусокъ сукна, втиснутый въ рану. Этотъ кусокъ сукна доказываетъ, что пуля неглубоко вошла въ грудную полость. Я надѣялся одну минуту, что, выдергивая сукно, подвину пулю, но этого не случилось. Пуля, потерявъ силу инерціи, вѣроятно, встрѣтила круглую преграду, которая побудила ее уклониться. Какая-же это преграда?

-- Сердце, отвѣчалъ голосъ, незнакомый Солиньяку.

-- Сердце! повторилъ полковникъ, инстинктивно схватившись за лѣвый бокъ.

-- Конечно, продолжалъ Дюпюитренъ; -- нѣтъ ничего невозможнаго въ этомъ фактѣ; пуля можетъ поразить сердце, не причинивъ мгновенной смерти. Рана въ сердце иногда не мѣшаетъ несчастному пройти еще нѣкоторое пространство. Болѣе того, пуля можетъ помѣститься въ правомъ желудочкѣ и оставить въ живыхъ раненаго. Точно также бывали случаи, что пуля, пробивъ щеку, останавливалась въ языкѣ. Вы, можетъ быть, знаете подобные примѣры, а я могу сослаться на одного солдата-лимузенца, котораго при Маренго пуля поразила въ сердце. Ни одинъ хирургъ не посмѣлъ ее вынуть, однакожъ раненый умеръ только два года тому назадъ отъ воспаленія легкихъ.

-- Я извлекъ булавку изъ праваго желудочка одной старухи, сказалъ другой докторъ.

Солиньякъ не зналъ, слышалъ-ли онъ это на яву или во снѣ. Совершенно ослабѣвъ и припавъ головою къ спинкѣ кресла, онъ все-же хотѣлъ дослушать до конца свой приговоръ. При этомъ, онъ самъ не зналъ почему, въ глазахъ его мерещилось прелестное лицо Луизы Фаржъ, которое улыбалось ему и умоляло его жить.

"Да, я хочу жить, хочу жить! думалъ полковникъ.-- Жить для любви, жить для мести, жить, жить!"

-- Я убѣжденъ, продолжалъ Дюпюитренъ,-- что въ настоящемъ случаѣ пуля засѣла въ одной изъ складокъ сердечной сумки, и кровотеченіе, а также удушье доказываютъ, что она нажимаетъ сердце, т. е. его правый желудочекъ. Порвана-ли сердечная сумка? Можетъ-ли пуля поразить сердце, упавъ въ полость сумки, и произвести мгновенно всѣ послѣдующія проявленія? Я полагаю, что это возможно, я въ этомъ убѣжденъ, я это утверждаю, и мы прежде всего предпишемъ больному абсолютную неподвижность.

Слово это ужаснуло Солиньяка. Для него, храбраго воина, движеніе было жизнью, а теперь, даже вставъ съ постели, онъ рисковалъ мгновенно умереть. Сотни разъ онъ игралъ жизнью на полѣ брани и страшный образъ смерти только вызывалъ на его лицѣ ироническую улыбку. Но погибнуть такимъ образомъ, отъ руки подлаго убійцы, умереть подъ кровомъ женщины, съ которой надо было проститься на-вѣки въ ту самую минуту, когда хотѣлъ сказать ей: "я васъ люблю",-- такая смерть казалась красавцу Солиньяку не только роковой, по глупой, смѣшной.

-- Господа, продолжалъ Дюпюитренъ, слова котораго Солиньякъ слушалъ, какъ обвиняемый выслушиваетъ приговоръ судьи,-- я хочу, чтобы вы вполнѣ сознательно раздѣлили мое мнѣніе. Существуютъ-ли шансы на счастливый исходъ попытки отыскать пулю? По-моему -- нѣтъ. Всякая попытка въ этомъ родѣ можетъ только преждевременно привести къ гибели больного. Такъ чтоже намъ дѣлать?

-- Ждать, отвѣчали ему.

-- Это и мое мнѣніе. Взглянувъ на прошедшее и настоящее этой раны, бросимъ теперь взглядъ на будущее. Выходъ изъ настоящаго положенія можетъ быть двоякій: или рана, оставшись свищеватой, сама собою извергнетъ пулю, или вокругъ пули образуется перепонка, которая задержитъ ее и оставитъ, такимъ образомъ, подлѣ самаго сердца. Что касается до искуственнаго образованія контръ-отверстія, чрезъ операцію, то, какъ я уже сказалъ, это немыслимо безъ смертельной опасности для больного. Итакъ, сдѣлаемъ перевязку и будемъ надѣяться, какъ Амбруазъ Парэ, что раненаго спасетъ сила болѣе могучая, чѣмъ наша наука.

-- Я съ вами согласенъ, сказалъ второй докторъ.

-- И я также, произнесъ третій.

-- Слѣдовательно, продолжалъ Дюпюитренъ,-- мы ему предпишемъ неподвижность, ослабленіе физическихъ силъ и кровопусканія. Мы предупредимъ больного, что малѣйшее волненіе, малѣйшее движеніе можетъ погубить человѣка, въ сердцѣ котораго находится пуля. Полковникъ Солиньякъ можетъ остаться въ живыхъ, но надъ нимъ вѣчно будетъ висѣть Дамокловъ мечъ: пуля, пощадившая его теперь, можетъ во всякую минуту его убить.

Поразили-ли ужасомъ Солиньяка эти слова, безжалостныя, какъ истина и наука, или безумныя усилія достигнуть двери совершенно истощили его силы, но онъ почувствовалъ въ лѣвомъ боку, близь сердца, нестерпимую боль, руки его опустились со спинки кресла и онъ тяжело упалъ на коверъ съ глухимъ стономъ.

На этотъ разъ онъ былъ увѣренъ, что наступила смерть; падая, онъ подумалъ о графинѣ Фаржъ, которая блеснула въ его жизни въ самую послѣднюю минуту. Его губы передъ смертью тихо шептали:

-- Луиза!

Услыхавъ шумъ въ комнатѣ больного, доктора поспѣшили на помощь; увидѣвъ Солиньяка безъ чувствъ на полу, Дюпюитренъ съ сердцемъ ударилъ себя по лбу.

-- Онъ все слышалъ, сказалъ одинъ изъ докторовъ.

-- Это самоубійство! воскликнулъ Дюпюитренъ.

Солиньяка немедленно отнесли на постель. Обморокъ продолжался долго; Дюпюитренъ опасался, что онъ окончится смертью.

Узнавъ о случившемся, графиня Фаржъ, блѣдная, испуганная, выбѣжала въ галерею.

-- Ну что? спросила она у одного изъ докторовъ.

-- Смерть витаетъ надъ вашимъ домомъ, но, быть можетъ, намъ удастся ее отвратить. Раненый не долженъ позволить себѣ ни малѣйшаго волненія, ни крика, ни движенія. У васъ въ домѣ, графиня, умирающій, и если онъ переживетъ, все-таки, можетъ быть, останется на всегда живымъ мертвецомъ.

-- Онъ! воскликнула графиня,-- это невозможно! Вы его спасете!

-- Полковникъ едва не умеръ на нашихъ рукахъ, сказалъ Дюпюитренъ, выходя изъ голубой гостиной: -- онъ вздумалъ встать. Если вы, графиня, желаете, чтобъ Солиньякъ остался въ живыхъ. то Онъ долженъ лежать неподвижно, какъ трупъ. Иначе онъ погибъ.

-- Хорошо, отвѣчала Луиза Фаржъ.

-- День и ночь долженъ кто-нибудь сидѣть у его постели и не покидать его ни на минуту. Его ординарецъ здѣсь?

-- Да, но если-бъ этого солдата и не было, то найдется сидѣлка.

-- Кто такая?

-- Я, докторъ.

Дюпюитренъ молча поклонился, съ уваженіемъ посмотрѣвъ на молодую женщину. Онъ, также какъ и она сама, приписалъ ея порывъ чувству состраданія, тогда какъ сердце ея было близко къ любви.

Въ этотъ самый день вечеромъ Марціалъ Кастаре, съ забинтованной шеей, сказалъ Екатеринѣ Маньякъ довольно спокойнымъ, покорнымъ тономъ:

-- Вотъ видишь, Катису, судьба всегда останется судьбой и громкими словами ея не измѣнишь. Полковникъ въ опасности и я не далекъ отъ того-же. Если онъ умретъ, я также. Моя царапина кажется неважной, но чортъ разведетъ въ ней огонь -- и все будетъ кончено. Нѣкоторымъ людямъ не везетъ счастье и мнѣ, вѣрно, не суждено видѣть снова Лиможъ. А жаль, хотѣлось-бы посмотрѣть на улицу, гдѣ дядя Гардуанъ осыпалъ меня пинками и поцѣлуями, а также на каменный мостъ, съ котораго мы бросали въ рѣку изображеніе масляницы. Все кончено, Катису, ты не будешь моей женой. Такъ предсказали карты; и знаешь, если-бъ ударъ кинжала не отправилъ меня на тотъ свѣтъ въ одинъ день съ полковникомъ, то, право, я застрѣлился-бы, чтобъ исполнить предсказаніе г-жи Леяорманъ и не пережить моего молочнаго брата.

-- Ты его любишь больше, чѣмъ меня, сказала Екатерина Маньякъ обиженнымъ тономъ, но все-же съ улыбкой.

Кастаре взглянулъ на нее съ любовью и чувствомъ превосходства.

-- Нѣтъ, наивно сказалъ онъ, взявъ ее за обѣ руки,-- я тебя люблю, на-сколько способенъ любить, но вотъ видишь-ли: въ женщинахъ нѣтъ никогда недостатка: говорятъ даже, что ихъ слишкомъ много. А вотъ друзья -- рѣдкость, моя милая, дорогая Катису, моя будущая жена, если судьба дозволитъ.

XV.
Домъ графини Фаржъ.

Вѣсть о покушеніи на жизнь красавца Солиньяка произвела въ Парижѣ сильное волненіе. Онъ былъ такъ популяренъ, что имъ интересовались не только въ высшихъ придворныхъ кружкахъ, но и въ массѣ парижскаго населенія, тѣмъ болѣе, что, по слухамъ, его убійца былъ австрійскій шпіонъ, преслѣдуемый полиціей. На допросѣ, произведенномъ самимъ Фуше въ домѣ графини Фаржъ, Солиньякъ объявилъ, что онъ никого не подозрѣваетъ и что, вѣроятно, на него напалъ простой уличный воръ.

-- Воры не употребляютъ пистолетовъ, замѣтилъ герцогъ Отрантскій.

-- Во всякомъ случаѣ, произнесъ Солиньякъ съ улыбкой,-- пистолетъ былъ у того, кто стрѣлялъ въ меня.

-- Вы рѣшительно никого не подозрѣваете?

-- Никого.

И болѣе ничего нельзя было добиться отъ Солиньяка. Онъ еще на-столько любилъ Андреину, чтобъ пожалѣть ее, даже предполагая ея соучастіе въ преступленіи брата.

Поэтому Фуше приказалъ навести справки о неизвѣстномъ убійцѣ въ средѣ парижскихъ воровъ и мошенниковъ; но все-же онъ подозрѣвалъ, что Солиньякъ скрывалъ истину.

-- Любовная драма всегда прикрывается тайной, сказалъ онъ Бернье.

Онъ охотно замялъ-бы все дѣло, исполняя желаніе Солиньяка, но онъ ясно сознавалъ, что если полиція не откроетъ таинственнаго убійцы, то это будетъ для нея новымъ ударомъ, а бѣгство капитана Ривьера уже достаточно скомпрометировало ее. Къ тому-же до Фуше дошли смутные слухи, что Наполеонъ, находившійся въ то время въ Австріи, былъ недоволенъ излишней энергіей герцога Отрантскаго во Франціи. Императора сердило всякое блестящее дѣйствіе или подвигъ его ближайшихъ сотрудниковъ; онъ постоянно какъ-бы боялся ихъ и завидовалъ имъ.

-- Я знаю, въ чемъ тутъ дѣло, говорилъ Бернье,-- и если ваша свѣтлость...

-- Что-же, опять замѣшана женщина?

-- Конечно.

-- Всѣмъ извѣстна связь Солиньяка съ маркизой Олона, но что-же тутъ общаго съ покушеніемъ на его жизнь?

-- Бываютъ странныя въ жизни совпаденія.

-- Нѣтъ, оставьте въ покоѣ маркизу Олона, сказалъ министръ.-- Вы знаете, она офиціальное лицо... поищите убійцу гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ.

Секретарь молча поклонился.

Поиски полиціи поэтому продолжались. Сама Андреина, пылая гнѣвомъ на брата, едва его не выдала. На другой день послѣ рокового происшествія Агостино, очень блѣдный, но съ спокойной улыбкой, принесъ ей обѣщанный ядъ.

Андреина пристально посмотрѣла на брата и, скрежеща зубами, назвала его убійцей и подлецомъ.

-- Прикажешь взять назадъ ядъ? сказалъ Чіампи.-- Право жаль; ядъ, какъ ты желала, очень быстрый и возбуждаетъ передъ смертью самыя радужныя грезы. Онъ тебѣ не нуженъ, Андреина?

-- Напротивъ. Дай мнѣ кольцо и ступай вонъ.

-- Ты просто сумасшедшая, отвѣчалъ холодно маркизъ;-- къ чему ссориться въ своемъ семействѣ! Все-же семейство -- самая отрадная вещь на свѣтѣ, и повѣрь, что твой братъ, который бросилъ тебя ребенкомъ въ Неаполѣ, чуть не на улицѣ, а нашелъ въ Парижѣ богатой и могущественной, любитъ тебя болѣе, чѣмъ человѣкъ, находящійся... Ты знаешь, гдѣ онъ теперь находится?

-- У нея, отвѣчала Андреина, ударяя кулакомъ по столу.

-- И это тебя не приводитъ въ ярость? И ты отъ ревности ее не проклинаешь?

-- Кто знаетъ? Но ступай вонъ. Тебѣ, разбойникъ и убійца, она обязана тѣмъ, что онъ находится теперь въ ея домѣ, что она можетъ за нимъ ухаживать. Убирайся отсюда, Агостино. Клянусь небомъ, если ты останешься еще минуту, я забуду, что въ нашихъ жилахъ течетъ одна кровь, и громко объявлю всѣмъ: вотъ убійца героя Солиньяка!

Андреина сильно страдала съ той минуты, какъ она узнала, это Солиньякъ умираетъ въ домѣ графини Фаржъ. Она жаждала его увидѣть. Если дѣйствительно рана была смертельная, если Ганри умретъ и ей не удастся еще разъ сказать ему, что она его любитъ,-- она не вынесетъ такого удара. Она желала-бы упасть передъ нимъ на колѣни и вымолить у него прощеніе; ей казалось, что она была соучастницей въ преступленіи брата, потому что не догадалась его остановить.

"Отчего-бы мнѣ не пойти въ домъ графини Фаржъ? думала она;-- мы обѣ принадлежимъ къ одному и тому-же высшему кругу общества: развѣ я не дочь маркиза Олона?"

Она попыталась проникнуть въ комнату больного Солиньяка, но швейцаръ объявилъ ей, что доктора запретили допускать къ нему кого-бы то ни было.

-- Доложите графинѣ Фаржъ, сказала Андреина,-- что маркиза Олона желаетъ ухаживать за больнымъ.

Графиня страшно поблѣднѣла, когда ей передали слова итальянки. Она знала, что эта женщина была любовницею Солиньяка, и ей была не безъизвѣстна та двусмысленная роль, которую, по слухамъ, фрейлина королевы Каролины разыгрывала въ Парижѣ. Въ первую минуту она хотѣла прогнать дерзкую интриганку, но потомъ такая жестокость ей показалась несправедливой и, быть можетъ, она уступила-бы чувству сожалѣнія, какъ-бы дорого это ей ни стоило, если-бъ въ комнату не вбѣжалъ Кастаре, предупрежденный Катериною о посѣщеніи маркизы.

-- Графиня! воскликнулъ онъ, блѣдный, какъ полотно,-- эта женщина хочетъ видѣть полковника! Не дозволяйте ей переступать порогъ вашего дома. Это врагъ! Это черноокая женщина, грозящая несчастіемъ полковнику и мнѣ!

-- Но если онъ пожелаетъ видѣть эту женщину...

-- Онъ! Онъ бѣжалъ-бы отъ нея, какъ отъ чумы, если-бъ могъ встать съ постели!

-- Неужели? промолвила Луиза, покраснѣвъ отъ радости.

-- Клянусь небомъ, это справедливо!

-- Объявите, что докторъ запретилъ пускать кого-бы то ни было въ комнату больного, сказала Луиза, обращаясь къ лакею, доложившему о маркизѣ.

Она была очень взволнована и вмѣстѣ съ тѣмъ счастливя, узнавъ отъ Кастаре, что Солиньякъ не любилъ болѣе этой женщины.

Андреина удалилась, пораженная въ самое сердце. Дома она предалась вполнѣ своему отчаянію, то обдумывая самые ужасные планы мести противъ графини, отбившей у нея любимаго человѣка, то заливаясь безпомощными слезами при мысли, что Солиньякъ лежалъ такъ близко отъ нея полумертвый, а быть можетъ, и бездыханный, и она не могла сидѣть около его постели и расточать о немъ заботы. Его положеніе становилось все хуже и хуже -- вотъ было извѣстіе, котораго она добилась въ мрачномъ домѣ графини Фаржъ, куда доступъ былъ закрытъ ей навсегда.

Невѣроятное усиліе, сдѣланное Солиньякомъ, чтобъ подслушать приговоръ о немъ докторовъ, истощило его послѣднія силы и привело на край могилы; Дюпюитренъ былъ въ отчаяніи.

Послѣдующія кровотеченія представляютъ въ подобныхъ ранахъ самое роковое усложненіе, потому что большая потеря крови можетъ привести къ обмороку, оканчивающемуся смертью. Движеніе и толчекъ, который неминуемо долженъ былъ получить больной при паденіи, могли легко проложить дорогу къ сердцу пулѣ, застрявшей въ сердечной сумкѣ, а прикосновеніе пули къ сердцу -- была мгновенная смерть. Поэтому естественно, что Дюпюитренъ былъ очень встревоженъ и не могъ ручаться за исходъ болѣзни. Пульсъ Солиньяка былъ чрезвычайно слабъ и хотя онъ, какъ всѣ страдающіе сердцемъ, сохранялъ полное сознаніе, но силы его видимо падали. А докторъ старался еще ослабить его кровопусканіями, согласно тогдашней методѣ.

Однако Дюпюитренъ вскорѣ успокоился. У больного открылось воспаленіе въ сердечной оболочкѣ. Біеніе сердца и болѣзненное томленіе все усиливалось, но чѣмъ положеніе Солиньяка казалось безнадежнѣе, тѣмъ Дюпюитренъ становился спокойнѣе.

-- Я знаю теперь, гдѣ врагъ, съ которымъ я долженъ сражаться, говорилъ онъ; -- я приму мѣры, чтобъ его побороть, и поборю.

Солиньякъ, лежа въ постели, блѣдный, съ посинѣвшими губами, впалыми щеками и мутнымъ взоромъ, безпомощно отдавался попеченіямъ Кастаре и Катерины Маньякъ. Онъ былъ очень спокоенъ и, повидимому, не страдалъ. По временамъ даже на его испитомъ лицѣ появлялась прежняя улыбка, счастливая, здоровая, гордо вызывающая на бой судьбу-злодѣйку; это случалось въ тѣ блаженныя минуты, когда графиня Фаржъ, затаивъ дыханіе и считая больного спящимъ, подходила къ его кровати, чтобъ убѣдиться своимъ женскимъ инстинктомъ, по произошла-ли въ его положеніи какая-нибудь благотворная перемѣна. Каждая женщина по природѣ врачъ и чутьемъ отгадываетъ средства къ облегченію страданій. Доктора лечатъ больныхъ, такъ-сказать, умомъ, а женщины сердцемъ.

Луиза Фаржъ окружала раненаго полковника материнскими попеченіями. Несмотря на закрытые глаза, онъ отгадывалъ ея близкое присутствіе и съ блаженствомъ сознавалъ, что ея прелестное лицо склонялось надъ нимъ съ нѣжнымъ сочувствіемъ. Иногда даже дыханіе графини ласкало его чело и онъ боялся открыть глаза, чтобъ не обратить въ бѣгство очаровательную фею.

Другая еще женщина являлась часто у кровати Солиньяка. Это была маркиза Ригоди. Узнавъ отъ Фурнье печальную вѣсть, старая дѣва грубо оттолкнула отъ себя Жака, грызшаго орѣхи на ея платьѣ, и стала въ неописанномъ волненіи ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, проклиная юныхъ безумцевъ, рискующихъ своей жизнью въ романическихъ приключеніяхъ.

-- Я увѣрена, что этого дьявола-мальчишку подстрѣлилъ какой-нибудь оскорбленный мужъ, говорила она съ видимымъ безпокойствомъ; -- все это дѣло женщины. Быть героемъ, держать почти въ рукахъ маршальскій жезлъ -- и всѣмъ пожертвовать изъ-за какой-нибудь юбки! О! глупая, дурацкая любовь! И вы говорите, Фурнье, что рана опасна?

-- Довольно опасна.

-- Довольно опасна! Довольно опасна! Скажите прямо, очень опасна! Не бойтесь меня испугать. Къ тому-же какое мнѣ дѣло до этого сорванца, до этого безумца, который только думаетъ о себѣ и о тѣхъ, кого онъ любитъ, забывая тѣхъ, кто его любитъ.

Она быстро отерла слезу, выступившую на ея глазахъ, что случалось съ нею очень рѣдко, и произнесла рѣзкимъ тономъ:

-- Прикажите закладывать.

-- Вы изволите ѣхать къ графинѣ Фаржъ?

-- А то куда еще, чортъ возьми? Конечно, къ раненому. Досадно право, а нужно признаться, продолжала маркиза, смотря на Жака, который нѣжно къ ней ласкался,-- что эта скотина благоразумнѣе сорванца, лежащаго полумертвымъ въ домѣ графини. Какая глупость жертвовать собою кому-бы то ни было! Никто на свѣтѣ этого не стоитъ!

Въ ту минуту, какъ маркиза Ригоди собиралась уѣхать, ей доложили о приходѣ Терезы. Молодая женщина, въ свою очередь, узнала о роковой катастрофѣ. Она только разъ въ жизни видѣла красавца Солиньяка, но онъ произволъ на нее непреодолимое вліяніе своею рыцарской, благородной натурой. Къ тому-же она часто слыхала разсказы о немъ Клода Ривьера и знала, какая у него была возвышенная душа. Хотя она жила очень уединенно въ домѣ маркизы Ригоди, но видалась съ нею часто, и потому ей была не безъизвѣстна глубокая привязанность, которую старая дѣва питала къ Солиньяку.

-- А, это вы, дитя мое, сказала маркиза, увидавъ Терезу; -- вамъ, вѣроятно, придется сегодня обѣдать одной. Я останусь какъ можно дольше у сорванца Солиньяка.

-- Онъ въ большой опасности? спросила Тереза.

-- Не знаю, но, должно быть, рана тяжелая, если онъ не былъ въ силахъ вернуться домой.

-- И вы не подозрѣваете настоящей причины этого несчастія?

-- Я? Да, подозрѣваю. Чортъ-бы побралъ всѣхъ женщинъ, приводящихъ къ подобнымъ катастрофамъ.

Эти слова поразили Терезу въ самое сердце и она поблѣднѣла при мысли, что она также погубила капитана Ривьера. Маркиза ничего не замѣтила, но, инстинктивно желая утѣшить молодую женщину, прибавила:

-- Впрочемъ, дитя мое, столько несчастныхъ созданій страдаютъ по милости мужчинъ, что, право, не бѣда, если иногда женщина нанесетъ роковой ударъ мужчинѣ.

Она поспѣшно вышла изъ комнаты и, садясь въ карету, приказала кучеру:

-- Скачи во весь опоръ, разбойникъ!

Кучеръ только улыбнулся, нисколько не обидясь этимъ эпитетомъ. Онъ зналъ, что маркиза, хотя называла своихъ слугъ разбойниками, питала къ нимъ самыя нѣжныя чувства.

Въ первую минуту графиня Фаржъ не хотѣла допустить до раненаго маркизу Ригоди, но старую дѣву не могли остановить никакія преграды. Она шумѣла, кричала и взяла приступомъ комнату больного.

"Маленькая графиня черезчуръ ломается, думала она;-- и чѣмъ она гордится? Милостями вновь испеченнаго двора!"

Луиза Фаржъ уступила только въ виду собственнаго желанія Солиньяка увидать маркизу. Онъ любилъ всѣми силами своей души эту преданную покровительницу, бранившую его во дни счастья и спѣшившую ему на помощь въ трудныя минуты его жизни. Свиданіе ихъ было очень короткое, по трогательное. Солиньякъ, неподвижно лежавшій на постели, обвернутый прохладительными компресами, съ блѣднымъ, синеватымъ лицомъ, привѣтствовалъ маркизу слабымъ движеніемъ вѣкъ и едва замѣтной улыбкой.

Несмотря на все свое мужество, старая дѣва была глубоко поражена перемѣной, происшедшей въ красавцѣ Солиньякѣ въ нѣсколько дней. Судорожныя рыданія подступили къ ея горлу, но она съ неимовѣрными усиліями поборола себя и нѣжно прикоснулась своими исхудалыми пальцами къ бѣлой, пухлой рукѣ Солиньяка, лежавшей неподвижно на одѣялѣ.

-- Бѣдный мальчикъ! сказала она съ необычайнымъ для нея чувствомъ.

-- Я былъ увѣренъ, что вы пріѣдете, благодарю васъ, отвѣчалъ съ улыбкой и очень тихо Солиньякъ.

-- Вы меня благодарите? За что?

-- За то, что вы здѣсь.

-- Экая важность! Васъ-бы слѣдовало разбранить за то, что вы здѣсь; но у меня не хватаетъ храбрости. О, сорванецъ, сорванецъ, прибавила она, произнося послѣднее слово съ безпокойствомъ и нѣжной лаской,-- вы никогда не исправитесь.

Онъ ничего не отвѣчалъ, но видя, что маркиза подозрѣваетъ истинную причину несчастія, онъ взглядомъ указалъ на графиню Фаржъ, стоявшую у кровати, и старая дѣва замолчала.

Съ тѣхъ поръ маркиза Ригоди ежедневно посѣщала раненаго и, просидѣвъ нѣсколько часовъ у его изголовья, уѣзжала, только убѣдившись, что ему не грозитъ неминуемая опасность; при этомъ она принимала участіе въ перевязкѣ его раны, въ приготовленіи корпіи и такъ далѣе.

Болѣзнь Солиньяка -- воспаленіе сердечной оболочки -- между тѣмъ шла своимъ чередомъ, и эта правильность обнадеживала Дюпюитрена. Никакая случайность не нарушила его разсчетовъ. По всѣмъ признакамъ, пуля затягивалась перепонкой и раненый могъ жить припѣваючи, хотя ему постоянно грозила опасность, что перепонка эта порвется и пуля, коснувшись сердца, причинитъ мгновенную смерть.

-- Главное -- поставить его на ноги, а потомъ мы увидимъ, какія мѣры принять для избѣжанія смерти.

Солиньякъ чувствовалъ, что онъ съ каждымъ днемъ мало-помалу возвращается къ жизни. Чернота наружныхъ краевъ раны пропадала постепенно, и въ то-же время оправлялся и Кастаре отъ нанесеннаго ему удара.

-- Ну, все идетъ благополучно, говорилъ Марціалъ: -- моя шея приняла свой прежній видъ, слѣдовательно и полковникъ вскорѣ будетъ на ногахъ.

Однакожь, выздоровленіе Солиньяка шло очень медленно. Рана все еще оставалась свищеватой, а ослабляющая система леченія: кровопусканія, діэта и безмолвная неподвижность, не дозволяла силамъ больного скоро укрѣпиться. Прошелъ цѣлый мѣсяцъ, полный тревогъ и опасеній для всѣхъ, кому былъ дорогъ Солиньякъ: для маркизы Ригоди, боявшейся рокового исхода болѣзни; для Кастаре, вѣчно вспоминавшаго страшное предсказаніе г-жи Ленорманъ; для Луизы Фаржъ, чувствовавшей какое-то странное влеченіе къ умирающему, которому она, быть можетъ, была обязана жизнью; но болѣе всего для Андреины, разлученной съ любимымъ человѣкомъ, вынужденной довольствоваться отрывочными извѣстіями отъ слугъ о положеніи больного и переносившей ужасныя муки ревности при мысли, что графиня могла, когда хотѣла, видѣть Ганри, говорить съ пилъ, утѣшать его, окружать всевозможными попеченіями. Но для Солиньяка этотъ долгій мѣсяцъ былъ эпохой необычайнаго спокойствія, непривычныхъ, совершенно новыхъ для него сладкихъ мечтаній; его тѣло было пригвождено къ одру болѣзни, но душа витала на свободѣ въ области романтическихъ стремленій и безпредѣльныхъ надеждъ.

Этому смѣлому искателю приключеній и мужественному воину казалось теперь, что онъ до сихъ поръ тратилъ свою жизнь на безполезныя, пустыя глупости. Минутное удовлетвореніе самолюбія и сладострастія доставляло-ли ему глубокое, истинное счастье? Онъ размѣнялъ на мелкую монету всѣ сокровища благородной, возвышенной души. Онъ, повидимому, часто любилъ, но это не была истинная любовь, и изъ всѣхъ образовъ, смутно выступавшихъ въ его памяти, подобно привидѣніямъ, прелестная фигура Андреины еще болѣе всѣхъ привлекала его къ себѣ. Но все это теперь потеряло для него свою цѣну. Какъ безполезна, безцѣльна казалась ему эта жизнь, полная шума, треска, славы! Другіе ему завидовали, а онъ, въ свою очередь, завидовалъ тѣмъ, которые пользовались мирнымъ, болѣе скромнымъ счастьемъ. Имѣлъ-ли онъ, вѣчный всадникъ, незнавшій покоя, какъ герой фантастической балады, достойный предметъ любви, было-ли на свѣтѣ чистое, незапятнанное чело или честные, преданные уста, на которыхъ онъ могъ запечатлѣть прощальный поцѣлуй, отправляясь на кровавый бой? Нѣтъ, у него не было ни семьи, ни домашнаго очага, ни истинной любви. У него не было даже имени, такъ-какъ онъ носилъ названіе скромнаго лимузенскаго мѣстечка. Такимъ образомъ, красавецъ Солиньякъ былъ зло обмануть судьбою. Она, повидимому, дала ему все: славу, состояніе, красоту, силу, побѣду, успѣхъ. Но всѣ эти сокровища теряли свою цѣну отъ мрачнаго сознанія пустоты и одиночества.

Вмѣсто семьи Солиньякъ, конечно, имѣлъ, какъ всякій храбрый воинъ, родину; вмѣсто дружбы -- преданность Марціала и привязанность маркизы Ригоди. Но то, чѣмъ онъ довольствовался до сихъ поръ, казалось ему теперь безплоднымъ, недостаточнымъ. Еще недавно онъ жаждалъ только умереть, какъ Дессе, на полѣ брани, бросивъ торжествующій взглядъ на бѣгущаго непріятеля и пославъ послѣднее прости милой родинѣ. А послѣ этой славной смерти его ждало вѣчное спокойствіе или, быть можетъ, безсмертіе. Теперь-же храбрый полковникъ сталъ мечтать о другомъ. Онъ не думалъ о смерти, а желалъ жить -- не прежней, любезной ему, лихорадочной, пламенной жизнью, но спокойной, мирной, дающей скорѣе человѣку истинное счастье. Онъ тѣмъ болѣе желалъ этого, что каждую минуту могъ мгновенно покончить съ своимъ существованіемъ. Слишкомъ быстрое движеніе, испугъ, радость, ничтожный атомъ, капля воды, песчинка -- могли привести къ роковому концу. Не разъ со времени выстрѣла Чіампи онъ чувствовалъ на своемъ лбу ледяное дуновеніе смерти. А теперь онъ не хотѣлъ умирать, онъ жаждалъ избѣгнуть смерти, побороть ее и жить. Ему казалось, что желанное счастье было недалеко отъ него,-- въ прелестныхъ чертахъ и золотыхъ кудряхъ Луизы Фаржъ.

Выздоровленіе всегда имѣетъ въ себѣ нѣчто воскрешающее, молодящее. Больной съ какимъ-то дѣтскимъ изумленіемъ смотритъ на жизнь и какъ-бы впервые наслаждается воздухомъ, небомъ, природой. Это безпредѣльное счастье сознавать себя живымъ почти вознаграждаетъ за всѣ страданія, претерпѣнныя во время болѣзни, и смотря на выздоравливающаго, невольно завидуешь ему. То-же самое ощущалъ и Солиньякъ. Мало-по-малу онъ воскресалъ къ жизни. Онъ дышалъ всей грудью и съ искренней радостью смотрѣлъ въ окна на роскошныя деревья, залитыя августовскими лучами солнца. Опираясь на плечо Кастаре и на руку маркизы Ригоди, онъ впервые всталъ съ постели. Луиза Фаржъ смотрѣла съ нѣжнымъ волненіемъ на его первые шаги, а онъ, изнуренный, согбенный, но съ улыбкой на устахъ, привѣтствовалъ ее граціознымъ движеніемъ своей красивой, болѣе, чѣмъ когда-либо, бѣлой руки.

Узнавъ, что Солиньякъ всталъ съ постели, старикъ Новаль сказалъ графинѣ;

-- Хорошо, я надѣюсь, что теперь этотъ гусаръ отправится преспокойно въ свой полковой лазаретъ.

-- О, маркизъ! воскликнула Луиза тономъ упрека.

-- Я думаю, что вашъ полковникъ достаточно пользовался вашимъ гостепріимствомъ. Пока онъ былъ болѣнъ -- его держали, теперь онъ поправился -- и добраго пути.

-- Полковникъ Солиньякъ далеко не поправился, маркизъ, и малѣйшая неосторожность можетъ его убить.

-- Убить? Такъ онъ очень хрупокъ! Откуда взялись такіе воины? Мои товарищи по оружію часто получали раны и отъ нихъ не умирали. Все вырождается.

-- Какъ-бы то ни было, маркизъ, пуля, которую никакъ не могли вынуть, засѣла близь самаго сердца полковника, и достаточно малѣйшаго волненія, крика или движенія, чтобъ отправить его на тотъ свѣтъ.

-- Значитъ соломенка можетъ причинить ему смерть?

-- Почти что.

-- Фуй! произнесъ маркизъ тѣмъ презрительнымъ тономъ, который былъ доведенъ до совершенства графомъ Артуа;-- Морне-Вильдель, служа въ полку Конти, получилъ рану штыкомъ въ бедро, но все-же остался цѣлый часъ на лошади и, несмотря на смертный приговоръ всѣхъ докторовъ, женился черезъ годъ на г-жѣ Шейла, которая имѣла отъ него семь сыновей Вотъ это были люди! Только они не носили трехцвѣтной кокарды.

Луиза слегка покраснѣла и удалилась, оставивъ Новаля одного сожалѣть о прошедшемъ и сатирически относиться къ настоящему.

Солиньякъ былъ, повидимому, спасенъ. Убѣжденіе въ этомъ наполняло радостью сердце графини, которая не совсѣмъ ясно отдавала себѣ отчетъ въ своихъ чувствахъ. Ей казалось, что исчезло нѣчто, тревожившее ее болѣе всего на свѣтѣ, что съ ея сердца свалился тяжелый камень. Она долго боялась, чтобъ смерть не восторжествовала надъ храбрымъ полковникомъ; она думала, что человѣку невозможно оправиться отъ такой страшной раны, но въ то-же время неужели герой могъ погибнуть отъ руки злодѣя? Въ глазахъ Луизы, какъ и всѣхъ, красавецъ Солиньякъ былъ существомъ неуязвимымъ, Ахилломъ, котораго враги не могли поразить даже въ пятку. Неужели ему было суждено умереть отъ выстрѣла наемнаго убійцы! "Нѣтъ, это невозможно, это невозможно", повторяла Луиза.

Съ чисто-женскимъ инстинктомъ, она почти отгадала, чья рука нанесла роковой ударъ Солиньяку. Она знала связь его съ маркизой Олона и пришла къ тому простому убѣжденію, что объясненіе таинственнаго выстрѣла скрывалось въ сосѣднемъ домѣ. Но она была слишкомъ благородна, чтобъ даже произнести имя Андреины, и довольствовалась ухаживаніемъ за раненымъ, котораго случай привелъ подъ ея кровъ.

Солиньякъ выздоравливалъ, и хотя былъ очень слабъ, но всеже могъ ходить. Дюпюитренъ приказалъ ему носить на груди пластырь, чтобъ возстановить правильное дыханіе и помочь сращенію реберъ. Узнавъ объ этомъ, Флориваль Сен-Клеръ остроумно замѣтилъ, что ни одинъ герой романа, ни Эдмонъ Симоръ г-жи Котенъ, ни донъ Санхо г-жи Жанлисъ, ни Эжень Ротелинъ г-жи Суза, не находился въ такомъ положеніи.

-- Дѣйствительно, прибавлялъ онъ съ улыбкой, которой старался придать какъ можно болѣе выразительности,-- никогда не видано ничего подобнаго. Много романовъ, въ которыхъ описываются любовь и военныя похожденія, напримѣръ: "Ульдарикъ или послѣдствія самолюбія", г-жи Кастера, "Эльмонда или дочь пріюта", Дюкре-Дюмепиля; но никто, конечно, не выпуститъ въ свѣтъ романа съ такимъ громкимъ названіемъ: "Гусарскій полковникъ или геройство и пластырь".

-- Вы повторите это, Флориваль, полковнику, когда онъ совсѣмъ выздоровѣетъ, замѣтилъ одинъ изъ постоянныхъ посѣтителей дома графини Фаржъ.

Съ тѣхъ поръ Сен-Клеръ сталъ гораздо осторожнѣе въ своихъ остротахъ.

Однакожь, онъ былъ правъ, говоря, что Солиньякъ не походитъ на героя романа. Дюпюитренъ запрещалъ ему почти всякое дни женіе. Онъ не долженъ былъ много говорить, скоро ходить, подниматься по лѣстницѣ. Маленькая голубая гостиная выходила въ садъ и Солиньяку дозволялось тамъ дышать чистымъ воздухомъ безъ излишней усталости. Большія каштановыя деревья скрывали отъ него сосѣдній домъ, въ которомъ жила Андреина, и Солиньякъ въ этомъ обширномъ, тѣнистомъ, уединенномъ саду находился какъ-бы на краю свѣта. Онъ съ радостью вдыхалъ въ себя живительное благоуханіе цвѣтовъ и любовался величественными лебедями, плававшими въ бассейнахъ, но по временамъ онъ возставалъ противъ подобнаго существованія, если ему суждено было держать себя вѣчно на помочахъ и съ безпокойствомъ обдумывать каждый шагъ.

-- Неужели мнѣ никогда нельзя будетъ ѣздить верхомъ? спрашивалъ онъ у Дюпюитрена.

-- Увидимъ... впослѣдствіи...

-- Вы говорите это такимъ тономъ, что, я увѣренъ, мнѣ никогда болѣе не сѣсть на коня.

-- Я говорю то, что говорю, полковникъ. Вообще въ нашемъ ремеслѣ очень опасно прибѣгать къ слишкомъ абсолютнымъ выраженіямъ.

-- Однимъ словомъ, если черезъ мѣсяцъ я получу приказъ возвратиться въ полкъ, мнѣ нельзя будетъ повиноваться?

-- Черезъ мѣсяцъ? Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ.

-- И вы называете это жизнью? Право, человѣческое существованіе не стоитъ такихъ заботъ и попеченій.

-- Ну, такъ сядьте на лошадь и черезъ часъ вы освободитесь отъ этой тягостной жизни.

-- Право, я не отвѣчаю, что на это не рѣшусь.

-- Это было-бы просто самоубійствомъ, полковникъ, какъ и всякая другая неосторожность съ вашей стороны. Но время -- величайшій врачъ, и будемъ разсчитывать на него. Конечно, зная вашу дѣятельную, нервную натуру, я не требую, чтобъ вы слѣдовали примѣру венеціянца Луиджи Корпаро, которому въ тридцать пять лѣтъ грозила смерть отъ подагры и хроническаго разстройства желудка, и однакожь, онъ съумѣлъ дожить до девяносто девяти лѣтъ, съѣдая каждый день акуратно двѣнадцать унцевъ мяса и четырнадцать хлѣба, избѣгая самымъ тщательнымъ образомъ холода, жара, вѣтра и всякаго волненія, такъ что онъ хладнокровно выслушивалъ извѣстіе о смерти друга изъ боязни повредить своему здоровью.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Солиньякъ,-- я не могу такъ жить, и, повторяю, развѣ это жизнь? Нѣтъ, докторъ, лучше разомъ умереть, чѣмъ изгнать изъ своего сердца любовь, ненависть, страсть, все, чѣмъ живетъ человѣкъ; насильственное спокойствіе -- то-же тюремное заключеніе, та-же смерть!

-- Тише, тише! восклицалъ Дюпюитренъ,-- не выходите изъ себя, успокойтесь. Всякое лишнее слово стоитъ вамъ атома жизни.

Такимъ образомъ, полковникъ иногда спрашивалъ себя: радовагься-ли ему своему выздоровленію? Но онъ все-же надѣялся, что, вопреки предсказанію докторовъ, онъ оправится отъ страшной раны. Къ тому-же жизнь никогда не казалась ему столь привлекательной, какъ теперь, хотя онъ, повидимому, и не придавалъ ей большой цѣны. Онъ жаждалъ прежде смерти отгадать, что скрывалось въ сердцѣ Луизы Фаржъ, вполнѣ овладѣвшей всѣми его мыслями, тѣмъ болѣе, что ея прелестный образъ служилъ ему утѣшеніемъ, заглушая его страданія. А эти страданія были въ первое время двойныя. Онъ не могъ думать безъ стѣсискія сердца объ Андреинѣ, которую онъ считалъ соучастницей въ преступленіи Чіампи. Такое жестокое, презрѣнное вѣроломство терзало его душу. Но мало-по-малу чувство гнѣва исчезло и онъ успокоился, не столько отъ мысли, что, быть можетъ, Андреина не знала ничего о роковомъ выстрѣлѣ, сколько отъ того, что какое-то облако закрывало отъ него весь міръ, выставляя только въ блестящемъ свѣтѣ прелестный образъ Луизы.

Къ тому-же жизнь въ домѣ графини Фаржъ складывалась такъ, что съ каждымъ днемъ красавецъ полковникъ и графиня все болѣе и болѣе сближались. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ вступилъ въ періодъ выздоровленія, домъ графини Фаржъ принялъ свой обычный видъ и ее стали по-прежнему посѣщать пламенные поклонники, съ поэтомъ Сен-Клеромъ во главѣ. Солиньякъ, полулежа въ большомъ креслѣ, слушалъ съ явнымъ неудовольствіемъ мифологическіе комплименты, расточаемые графинѣ великосвѣтскими юношами, и часто ему хотѣлось перебить площадные мадригалы, по Луиза всегда успѣвала нѣжной улыбкой загладить непріятное впечатлѣніе, произведенное на него любезностями ея поклонниковъ.

Однажды Флориваль замѣтилъ графинѣ, что она черезчуръ хлопочетъ о спокойствіи Солиньяка.

-- Что-же дѣлать, отвѣчала она,-- малѣйшее волненіе можетъ причинить смерть полковнику. Я его сидѣлка и исполняю свои обязанности.

-- Такъ вы это дѣлаете изъ одного сожалѣнія?

-- Вы употребляете не то слово: за героями ухаживаютъ не изъ сожалѣнія, а изъ благодарности.

Тщетно старался Флориваль пересилить вліяніе Солиньяка на графиню. Онъ окружалъ ее самыми утонченными любезностями, пѣлъ, акомпанируя себѣ на арфѣ, самые пламенные романсы и декламировалъ собственныя стихотворенія, въ которыхъ косвеннымъ образомъ объяснялъ свою любовь; Луиза все слушала съ холодной учтивостью, которая цривела-бы въ отчаяніе всякаго не столь упорнаго вздыхателя, какъ Сен-Клеръ.

Всѣ молодые франты, преслѣдовавшіе ее своимъ ухаживаніемъ, казались ей такими пошлыми и безпомощными въ сравненіи съ Солиньякомъ, который, несмотря на грозившую ему ежеминутно смерть, былъ мужественнѣе, отважнѣе и самоотверженнѣе этихъ льстецовъ красоты въ домѣ графини Фаржъ и власти -- внѣ его. Въ каждомъ словѣ Солиньяка, въ каждомъ его взглядѣ было столько благородства, столько невысказаннаго, но яснаго, преданнаго чувства, что все остальное казалось графинѣ приторнымъ, искуственнымъ. Привыкнувъ къ свѣтскимъ успѣхамъ, она съ отвращеніемъ отворачивалась отъ наскучившаго ей рутиннаго лиска, она жаждала истиннаго чувства, привлекающаго къ себѣ могучей силой и непреодолимымъ обаяніемъ. Все-же это она нашла въ человѣкѣ, на челѣ котораго виднѣлась еще печать смерти.

По временамъ Луиза съ тяжелымъ вздохомъ вспоминала объ Андреинѣ и тревожно спрашивала себя, любилъ-ли Солиньякъ попрежнему итальянку. При этой мысли живая, веселая графиня становилась грустной, задумчивой.

-- Какое мнѣ дѣло! восклицала она, прогоняя безпокоившую ее мысль.-- Какое мнѣ дѣло до Солиньяка? Развѣ я имѣю право интересоваться имъ?

Такъ шли недѣли за недѣлями, и Солиньякъ, къ величайшему негодованію маркиза Новаля и Ланжале, не покидалъ дома графини Фаржъ, потому что Дюпюитренъ отсрочилъ его отъѣздъ до второй половины сентября. Ему приходилось долго ждать своего освобожденія, но чѣмъ ближе становился назначенный срокъ, тѣмъ онъ казался кратче. Солиньякъ теперь походилъ на человѣка, который, проснувшись, сожалѣетъ о видѣнномъ имъ спѣ. Дѣйствительно, чудный образъ, явившійся ему на краю могилы и заставившій его забыть Андреину, былъ ничто иное, какъ сонъ.

"Что-же дѣлать, думалъ полковникъ,-- все на этомъ свѣтѣ кончается. Прощай, мой чудный сонъ".

Однажды вечеромъ онъ объявилъ Кастаре, что пора укладываться.

-- Когда-же мы переѣзжаемъ? спросилъ гусаръ.

-- Завтра.

-- Такъ вы совсѣмъ выздоровѣли, полковникъ?

-- На-столько, что могу отомстить убійцѣ.

-- Пожалуйста, будьте осторожны. Вы знаете, что ваша, а значитъ и моя жизнь, висятъ на волоскѣ.

-- Не бойся, Кастаре, я хочу жить. Не для себя, а ради него, ради нея.

-- Ради него, ради нея! повторилъ Кастаре.-- Какъ его зовутъ -- я знаю, но она? Это еще что?

-- Думай о Катису и не вмѣшивайся въ чужія дѣла!

-- Это справедливо. Всякъ разумѣй про себя.

Послѣ этого разговора Солиньякъ медленно пошелъ въ садъ, гдѣ Луиза Фаржъ полулежала на кушеткѣ, поставленной подъ тѣнью деревъ. Ее окружали: Флориваль Сен-Клеръ, съ арфою въ рукахъ, и трое свѣтскихъ франтовъ въ голубыхъ и свѣтло-зеленыхъ фракахъ. Бросивъ взглядъ на Луизу, Солиньякъ съ восхищеніемъ сталъ любоваться пейзажемъ. Онъ теперь, съ возрожденіемъ силъ, чувствовалъ какое-то пламенное стремленіе къ природѣ. Заходящее солнце рельефно обрисовало каждую травку, каждый лепестокъ. Макушки деревьевъ были еще залиты золотистымъ свѣтомъ, а алеи, погруженныя въ полумракъ, искрились миліонами блестокъ. Луиза оставила въ этомъ искусно разведенномъ саду одинъ уголокъ, необработанный, дикій, напоминавшій лѣсную чащу. Трава, верескъ, кустарники -- все блестѣло, соединенное бриліантовыми паутинами, колыхавшимися между цвѣтами и листьями. Мало-по-малу густая листва, покрывавшая землю, принимала синеватый отливъ, а вечерній, еще теплый воздухъ былъ полонъ ароматическими благоуханіями.

-- О, жизнь, жизнь! повторялъ про себя Солиньякъ, снова устремляя взглядъ на Луизу.

Пока онъ любовался графиней, мало-по-малу наступила ночь и надъ деревьями, бросавшими свою черную тѣнь на разстилавшійся внизу газонъ, засверкали звѣзды.

-- Вонъ первая звѣздочка, сказала Луиза, смотря съ улыбкою на голубое небо.

-- Жаль, что у насъ нѣтъ телескопа, чтобъ лучше ее разглядѣть, замѣтилъ Сен-Клеръ.

-- Никогда не надо ничего ставить между нашими глазами и красотою, сказалъ Солиньякъ, неотличавшійся вообще мечтательностью, но пораженный поэтической прелестью этой ночи.

-- Такъ, полковникъ, оракулъ Эпидавра произнесъ свой приговоръ? спросилъ Флориваль.-- Вы здоровы?

-- Почти.

-- Тѣмъ хуже для испанцевъ и англичанъ. Вы снова, презирая ихъ огненными стволами и подъ воинственный трубный гласъ, поведете въ бой гренадеровъ съ ихъ байонскими мечами!

-- Съ байонскими мечами? повторилъ Солиньякъ съ удивленіемъ.

-- Развѣ вы не знаете, сказала съ улыбкою графиня,-- что Сен-Клеръ такъ называетъ штыкъ? Онъ никогда не скажетъ: плугъ, море, кофе, а "желѣзо земледѣльца", "влажный Нерей", "скромный мокскій нектаръ".

-- Это благородный стиль, произнесъ поэтъ;-- мы не можемъ говорить, какъ вульгарная толпа.

-- Конечно, конечно, подхватили другіе франты въ голубыхъ и зеленыхъ фракахъ.

-- Графиня, продолжалъ Сен-Клеръ,-- позвольте мнѣ продекламировать передъ вами мадригалъ, написанный однимъ моимъ пріятелемъ въ честь...

-- Въ честь кого?

-- Въ честь прелестнѣйшей красавицы при дворѣ.

Солиньякъ насупилъ брови и сталъ нетерпѣливо кусать усы.

-- Нѣтъ, сказала Луиза, неожиданно вставая,-- пора домой. Сентябрьскіе вечера очень свѣжи. До завтра, полковникъ; прощайте, господа.

Сен-Клеръ, озадаченный и оскорбленный этимъ холоднымъ обращеніемъ графини, удалился въ смущеніи съ своими пріятелями.

-- До завтра, повторила Луиза, снова поклонившись Солиньяку.

-- Завтра, завтра! промолвилъ онъ.-- И это слово вамъ не кажется мрачнымъ, печальнымъ?

-- Почему мнѣ считать завтра мрачнымъ, печальнымъ? спросила Луиза съ нѣкоторымъ смущеніемъ.

-- Почему? Это одно слово краснорѣчивѣе всего, что вы моглибы сказать.

-- Я не понимаю.

-- Завтра я покидаю вашъ домъ, графиня,-- домъ, гдѣ я страдалъ, гдѣ я едва не умеръ и гдѣ не только текла моя кровь, но залечилась моя рана могучими чарами.

-- Что это за чары? спросила Луиза, сама не зная, зачѣмъ она это спрашивала.

-- Могучіе чары -- вашъ взглядъ, графиня.

Луиза покраснѣла, потомъ поблѣднѣла и сказала дрожащимъ голосомъ:

-- Я была-бы счастлива, полковникъ, если-бъ могла уплатить долгъ благодарности человѣку, спасшему мнѣ жизнь, но мои заботы...

-- Уплатить? Долгъ? Какія жестокія слова, графиня. Что вы мнѣ должны? Я былъ слишкомъ счастливъ, что могъ поспѣть къ вамъ на помощь и потушить огонь.

Онъ остановился и провелъ рукою по лбу.

-- Вы мнѣ ничѣмъ не обязаны, а сами были для меня благодѣтельной феей, другомъ, сестрою.

"Сестрою..." повторила Луиза мысленно и передъ ея глазами невольно возсталъ образъ Андреины.

-- Вы говорите о спасеніи, продолжалъ Солиньякъ,-- но вѣдь вамъ я обязанъ жизнью! Безъ васъ я не имѣлъ-бы достаточно силы побороть чудовищный недугъ. На умирающихъ находятъ минуты, когда имъ жизнь до того тягостна, что они жаждутъ съ нею покончить. Въ подобныя минуты, графиня, я думалъ о васъ и, несмотря на мою рану, опасенія Дюпюитрена и вѣроятный исходъ моей болѣзни, я говорилъ себѣ: "Нѣтъ, я не умру, я не умру, я хочу жить, чтобъ достойно возблагодарить ее и посвятить ей все свое существованіе". Простите, графиня, прибавилъ Солиньякъ съ своей добродушной улыбкой,-- въ моихъ мечтаніяхъ я не давалъ вамъ никакого имени. Нѣтъ, виноватъ, я васъ называлъ олицетвореніемъ доброты, нѣжности, надежды.

Эти слова, произнесенныя тономъ пламенной мольбы, смутили Луизу. Въ этомъ изъявленіи благодарности больного не звучало объясненіе въ любви, но оно дышало искреннимъ, неподдѣльнымъ, горячимъ чувствомъ. Слова, которыя она такъ часто слышала равнодушно отъ другихъ мужчинъ, теперь, произносимыя Солиньякомъ, волновали ея сердце. Но она сдержала свое волненіе, не желая, чтобы Солиньякъ догадался о могучемъ вліяніи его голоса, привыкшаго командовать, а теперь столь смиренно ласкающаго слухъ. Мысль, что Андреина занимала еще мѣсто въ сердцѣ Солиньяка, не дозволяла ей вполнѣ предаться инстинктивному чувству, которое влекло ее къ нему. Она всѣми силами старалась не поддаваться трогательному впечатлѣнію этой романтичной сцены прощанія раненаго героя съ его ангеломъ-хранителемъ.

-- Молчите, сказала она съ натянутой улыбкой, какъ-бы браня ребенка,-- вамъ запрещено волноваться.

-- Скажите прямо, что мнѣ запрещено дышать. Говорить, повторять, что я вашъ на-вѣки,-- вотъ жизнь, а внѣ этого -- одно прозябаніе.

-- Я очень счастлива, что вашу славную жизнь, полковникъ, отвоевала у смерти сказала она серьезно, хотя и дрожащимъ голосомъ; -- да сохранитъ васъ Господь. Помните всегда, что вы имѣете во мнѣ искренняго, преданнаго друга.

-- Графиня... прервалъ Солиньякъ, не смѣя сказать Луиза, хотя это имя жгло ему губы.

Онъ взялъ ея маленькую руку и крѣпко сжалъ ее; она, блѣдная, опустила свои черныя рѣсницы. Въ эту минуту, полную прелести и смущенія, Екатерина Маньякъ позвала графиню къ маркизу Новаль.

-- Хорошо, сказала Луиза и, обращаясь къ Солиньяку, прибавила: -- прощайте или, лучше, до свиданія, до скораго свиданія.

-- Я вашъ на-вѣки, отвѣчалъ Солиньякъ тономъ глубокаго убѣжденія.

Ему оставалось провести еще только нѣсколько часовъ въ домѣ графини Фаржъ; смотря, какъ Марціалъ укладывалъ его вещи, онъ чувствовалъ то-же самое, что всегда ощущалъ, отправляясь въ походъ. Еще разъ онъ оставлялъ за собою новую, могучую привязанность и шелъ впередъ по невѣдомому пути. А какъ отрадно было-бы ограничить свой горизонтъ этимъ дорогимъ для него жилищемъ! Чисто-женское изящество дома графини Фаржъ проникло во всѣ его поры. Онъ оставлялъ какъ-бы долю своего существа въ этой мебели, на которой останавливались его умирающіе взгляды, въ психеѣ, отражавшей его блѣдное лицо, въ покойномъ креслѣ, лежа на которомъ онъ думалъ о Луизѣ. Всего этого онъ болѣе не увидитъ. Снова въ путь! Но на этотъ разъ онъ выступалъ въ походъ съ смертельной раной, безъ надежды на скорыя побѣды, опьяняющій пылъ которыхъ заглушилъ-бы всѣ мысли о прошедшемъ.

-- Это что? произнесъ въ глубинѣ своей души Солиньякъ.-- Я предаюсь меланхоліи.

И онъ отпустилъ Кастаре чисто-военную шутку, но она грустно раздалась въ голубой гостиной и на нее не откликнулся даже Марціалъ, думавшій также о печальномъ разставаніи съ любимой женщиной.

Солиньякъ хотѣлъ отправиться изъ дома графини въ гостинницу, гдѣ онъ занималъ нумеръ, но маркиза Ригоди воспротивилась этому съ обычной ея энергіей. Она приказала приготовить для полковника павильонъ въ своемъ саду и потому, услыхавъ о намѣреніи Солиньяка, гнѣвно воскликнула:

-- Вотъ что выдумалъ! Я даю пріютъ женамъ вашихъ друзей и дозволяю рыть ямы въ своей землѣ, чтобъ спасать вашихъ товарищей, а потерплю, чтобъ вы ночевали въ трактирѣ съ пулей въ груди! Вы съума сошли!

-- Нѣтъ, но я боюсь...

-- Меня стѣснить? Скажите прямо. Это будетъ очень любезно. Правда, я эгоистка и сожалѣю, что должна оставаться въ Парижѣ, когда мои дѣла требуютъ моего присутствія въ Лимузенѣ, но сердце мое еще не совсѣмъ окаменѣло, и я приготовила вамъ павильонъ въ саду. Ваша Тереза Ривьеръ меня нисколько не стѣсняетъ и вы также не стѣсните. У нея особое помѣщеніе и у васъ будетъ также совершенно отдѣльное жилище. Вы можете принимать всѣхъ вашихъ головорѣзовъ и жить, какъ вамъ угодно. Вы меня никогда не увидите, если я вамъ надоѣдаю; я буду жить одна съ Терезой и моимъ маленькимъ Жакомъ. Вы можете привести съ собою Кастаре и еще кого пожелаете. Однимъ словомъ, вы будете у себя дома. По рукамъ?

-- Быть по-вашему, лучшая изъ женщинъ.

-- Опять вы говорите пустяки. Смотрите, я разсержусь. Впрочемъ, вамъ есть за что меня благодарить. Знаете-ли, чѣмъ я вамъ жертвую?

-- Нѣтъ.

-- Цѣлымъ сентябремъ, самымъ дѣятельнымъ мѣсяцемъ. Мнѣ слѣдовало-бы провести его среди моихъ чертовскихъ фермеровъ. А сколько работы-то! Безъ меня все пойдетъ къ чорту! Проклятые поселяне такіе лѣнивые болваны, что все стоятъ, все испортятъ. Но что-же дѣлать, я питаю къ вамъ слабость. Въ Парижѣ я думаю о моихъ виноградникахъ, а въ Солиньякѣ я буду думать о пулѣ, застрявшей близь вашего сердца. Мнѣ не слѣдовало-бы такъ безпокоиться объ васъ, но таковъ ужь мой характеръ. Я не спала всю прошлую ночь, при мысли, что вы переѣдете отсюда въ трактиръ. Ну, моя карета васъ ждетъ, ѣдемъ.

-- Знаете что, отвѣчалъ Солиньякъ:-- я долженъ васъ поцѣловать.

-- Меня! воскликнула маркиза, съ испугомъ отбиваясь отъ него.-- Вамъ нужны пухлыя щеки, а не загорѣлыя морщины. Тише! Вы должны остерегаться всякихъ быстрыхъ движеній! Да онъ совсѣмъ съума сошелъ!

Несмотря на ея сопротивленіе, Солиньякъ обнялъ ее и крѣпко поцѣловалъ. Она быстро отвернулась и отерла рукою выступившую на глазахъ слезу.

-- Ну, въ походъ! произнесла она повелительнымъ тономъ, обращаясь къ Кастаре, который поднималъ съ полу тяжелый чемоданъ.

Когда массивная дверь дома графини Фаржъ затворилась за Солиньякомъ, онъ невольно подумалъ:

"Скоро-ли я снова увижу тебя, Луиза?"

Въ этомъ домѣ улицы Мон-Блана онъ оставлялъ не только потоки своей крови, но часть сердца.

XVI.
Бернаръ Тевено.

Во все время болѣзни Солиньяка капитанъ Ривьеръ не выходилъ изъ своего убѣжища въ улицѣ св. Іоанна. Полковникъ Тевено извѣстилъ его черезъ Шамборо, что малѣйшая неосторожность могла его погубить, и предложилъ доставить ему средство скрыться въ какомъ-нибудь отдаленномъ селеніи или даже бѣжать въ Америку. Но Клодъ Ривьеръ не хотѣлъ избѣгнуть грозившихъ ему опасностей; онъ вступилъ вмѣстѣ съ Уде въ патріотическое общество филадельфовъ и твердо рѣшился раздѣлить участь своихъ товарищей, то-есть умереть или восторжествовать вмѣстѣ съ ними.

-- Мое присутствіе въ Парижѣ можетъ быть полезно и потому я никуда не уѣду, говорилъ онъ.

Тщетно старикъ Жанъ Ривьеръ старался побороть рѣшимость своего сына. Онъ оставался непоколебимъ.

-- Ты любишь политику болѣе, чѣмъ меня, повторялъ старикъ, возлагая всѣ свои надежды только на судьбу.

Шамборо довольно часто посѣщалъ Клода Ривьера, но все-же съ нѣкоторыми промежутками, чтобы не возбудить подозрѣнія полиціи. Бывшій членъ конвента привыкъ къ осторожности. Между нимъ и Ривьеромъ никогда не упоминалось имени Терезы, точно несчастная женщина вовсе не существовала. Бываютъ такіе живые мертвецы, о которыхъ по говорятъ, боясь вызвать не призракъ, а грустное чувство. Напротивъ, Ривьеръ часто спрашивалъ у Шамборо извѣстій о Наполеонѣ.

-- Онъ здравствуетъ, а на поляхъ сраженій умираютъ, отвѣчалъ республиканецъ, выражая тѣмъ, что все идетъ по-старому и нація не желаетъ никакой перемѣны.

Самъ Шамборо жилъ по-прежнему, руководясь принципами спокойной, слегка эпикурейской философіи, которой онъ слѣдовалъ скорѣе по привычкѣ, чѣмъ по темпераменту.

-- Жюли, говаривалъ онъ,-- я прожилъ дурные мѣсяцы; наступилъ сентябрь, съ виноградомъ и дичью. Наконецъ-то на нашу долю выпадутъ маленькія утѣхи жизни, замѣняющія для честныхъ людей нигдѣ ненаходимое ими счастье.

Къ этимъ маленькимъ утѣхамъ жизни Шамборо относилъ виноградъ, персики и свѣжія устрицы, которыя онъ, однако, находилъ недостаточно жирными. Обмакивая очищенный персикъ въ подслащенное красное вино, онъ произносилъ латинское изреченіе салернской школы:

Persica cum niusto vobis datur ordine justo

Saniere. Sic est mos nucibus sociare racemos.

Для назиданія Жюли онъ переводилъ эти стихи словами: "Какъ орѣхи ѣдятъ съ изюмомъ, такъ персикъ надо поливать сладкимъ виномъ".

-- Да, да, понимаю, отвѣчала кухарка;-- ваши старыя книги научили васъ многому въ кухонномъ дѣлѣ; но я желала-бы видѣть, какъ сварили-бы яичницу ваши Вольтеръ, Руссо и Дидро.

-- Каждому свое ремесло, замѣчалъ Шамборо, смѣясь какимъ-то присужденнымъ, невеселымъ смѣхомъ.

Что-же касается Терезы, то упоминая о ней, онъ всегда насупливалъ брови и прибавлялъ:

-- Она заимствовала отъ своей матери-гречанки пламенную, романтичную натуру. Французы должны исключительно жениться на француженкахъ.

Узкій, но твердый патріотъ временъ конвента вполнѣ высказывался въ этой фразѣ. Шамборо утѣшалъ себя, выводя изъ отдѣльнаго случая общее заключеніе.

-- Или, прибавлялъ онъ,-- лучше вовсе не жениться,-- это проще всего.

Подобными размышленіями Шамборо наполнялъ время, казавшееся нестерпимо-долгимъ въ старомъ домѣ улицы Почтъ. Дни шли за днями, монотонные для члена конвента и мрачные для капитала Ривьера, который ожидалъ въ своемъ уединенномъ убѣжищѣ сигнала отъ своихъ товарищей къ рѣшительнымъ дѣйствіямъ.

Чтобъ занять чѣмъ-нибудь праздные часы, Ривьеръ изучалъ незнакомые ему иностранные языки и обдумывалъ новыя системы вооруженія солдатъ; но часто изъ его рукъ выпадали перо или книга и онъ уносился мыслями къ Терезѣ, которую, несмотря на ея измѣну, онъ не могъ проклинать. Только мысль, что его товарищи-филадельфы готовились къ дѣйствію, могла отвлечь его отъ этихъ мрачныхъ думъ.

Онъ зналъ, что у Филопомена происходили частыя собранія общества, и онъ получилъ приказаніе быть на-готовъ, такъ-какъ борьба должна была скоро начаться. Съ избранія полковника Тевено въ главы общества оно получило сильный толчекъ. Тевено полагалъ, что необходимо приступить къ развязкѣ; Франція съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе истощалась, кровь ея сыновъ текла потоками, и надо было спасти Францію отъ угрожающихъ ей еще большихъ бѣдствій.

Въ одномъ изъ послѣднихъ собраній, на которыхъ постоянно присутствовалъ Чіампи, Бернаръ Тевено объявилъ заговорщикамъ, что имъ предстоитъ вскорѣ рисковать своей жизнью для осуществленія дорогого имъ дѣла. Никто не выразилъ ни малѣйшаго смущенія, а Чіампи съ удивительнымъ хладнокровіемъ замѣтилъ, что можно было немедленно начать дѣйствія, такъ-какъ общество имѣло достаточно денегъ. Онъ это сказалъ съ цѣлью узнать, скоро-ли Тевено представитъ въ банкирскій домъ Борда и Казавона находящіеся у него фальшивые векселя.

Тевено отвѣчалъ, что онъ не тронетъ этихъ фондовъ до дня борьбы, которая теперь была только вопросомъ времени.

На другой день Тевено, узнавъ отъ Шамборо убѣжище Клода Ривьера, постучалъ въ его дверь условленнымъ образомъ.

-- Варъ! воскликнулъ Ривьеръ, узнавъ полковника и прижимая его къ своей груди;-- если вы пришли, значитъ минута дѣйствія близка.

-- Да, отвѣчалъ Тевено,-- мы приближаемся къ нашей цѣли; Франція готова возвратить себѣ свободу.

-- Случилось что-нибудь важное?

-- Нѣтъ; но наша несчастная нація истощается, платя своею кровью за честолюбіе своего повелителя. Она посылаетъ на вѣрную смерть своихъ сыновъ въ Испанію и на Дунай. Война пожираетъ каждый день всѣ силы и надежды нашей бѣдной страны. Вмѣсто свободы намъ бросаютъ славу, какъ собакѣ кость. Но эта слава слишкомъ дорого стоитъ, и, несмотря на всю храбрость нашихъ товарищей по оружію, я предчувствую, въ случаѣ продленія этого царствованія, страшную катастрофу -- натискъ всей Европы на Францію и кровавое возмездіе со стороны союзныхъ державъ за пораженіе, понесенное ими въ 92 году.

-- Армія сильна, отвѣчалъ Ривьеръ: -- наши закаленные въ бою солдаты стоятъ семнадцати-лѣтнихъ волонтеровъ революціи.

-- Конечно, но что они могутъ сдѣлать противъ численности враговъ? Чѣмъ держится военное могущество Наполеона? Оно едва не лопнуло послѣ эслингской битва, четыре мѣсяца тому назадъ. Оно подточено со всѣхъ сторонъ. Бѣдная Франція! Неужели мы своей кровью не купили права видѣть тебя спокойной, счастливой, процвѣтающей среди мира и свободы? Мы прогнали врага изъ нашей страны и, основываясь на своей независимости, просили, кромѣ побѣды, еще и свободу. Какъ-бы не такъ! насъ ведутъ насильно на убой и, наконецъ, побѣда устаетъ слѣдовать за нами. Несмотря на все геройство Нея, Сульта и Журдана, Пиренейскій полуостровъ ускользаетъ изъ нашихъ рукъ. Сультъ вытѣсненъ изъ Португаліи Велингтономъ, который идетъ прямо на Мадридъ. При Талаверѣ мы разбиты, вальгеренская экспедиція -- страшное предостереженіе Наполеону. Мунэ, котораго Наполеонъ разстрѣляетъ, какъ измѣнника, сдалъ Флессингенъ 15 августа, послѣ трехъ-дневной бомбардировки. Враги становятся смѣлыми, а мы робѣемъ. Много самыхъ страшныхъ признаковъ предсказываютъ роковое будущее. Когда Фуше послалъ къ Антверпену всю національную гвардію, жандармовъ и рекрутовъ, которыхъ онъ предложилъ, въ количествѣ 80,000, отправить на почтовыхъ,-- мнѣ казалось, что я вижу ужасный сонъ. Да, бѣдный Ривьеръ, въ ту минуту я забывалъ, что англичане грозили одной Бельгіи, мнѣ казалось, что враги наполняли Францію, родную Францію, спасенную нашей кровью, и попирали ея землю копытами своихъ коней.

Черные глаза Тевено, осѣненные густыми бровями, горѣли, какъ уголья. Его пламенное, хотя дикое краснорѣчіе сильно подѣйствовало на Клода Ривьера и возбудило въ немъ также опасеніе иноземнаго вторженія въ предѣлы Франціи. Только сознаніе неминуемой опасности для отечества могло побудить такихъ строгихъ ревнителей военной дисциплины, какъ Уде, Тевено и Ривьеръ, къ образованію заговора. Вѣрные слуги долга, они всецѣло предались этому смѣлому предпріятію, потому что считали своимъ главнымъ долгомъ утвердить свободу во Франціи.

Объяснивъ Ривьеру, что ему оставалось недолго ждать минуты дѣйствія, Тевено распространился и о средствахъ, которыми располагало общество. Филадельфы не были богаты, но ихъ капитала было достаточно для покупки оружія.

-- Къ тому-же, прибавилъ онъ,-- наша главная сила заключается въ поддержкѣ общественнаго мнѣнія. Мы неминуемо погибнемъ, если будемъ дѣйствовать отъ своего имени. Насъ убѣждаетъ въ успѣхѣ невозможность, чтобъ нація могла долго выносить настоящее натянутое положеніе. Если насъ сегодня побѣдятъ, завтра возстанутъ наши послѣдователи и они или ихъ преемники освободятъ страну. Тогда вздрогнутъ отъ радости наши кости въ сырой землѣ.

Потомъ разговоръ перешелъ на чисто-практическую почву, и Ривьеръ, какъ бывшій казначей общества, совѣтовалъ Тевено принять нѣкоторыя мѣры для спасенія общественной казня, причемъ упоминалъ и о векселяхъ торговаго дома Мишеля Борда и Казавона, которые составляли главную часть общественнаго капитала.

Прощаясь съ Клодомъ, Тевено еще разъ повторилъ, что минута дѣйствія близка. То, на что покусился Мале во время похода въ Россію, Тевено хотѣлъ исполнить въ эпоху австрійской войны. По его плану, Наполеонъ, покинувъ Шенбрунъ, не долженъ былъ вступить во Францію.

-- Но его побѣдоносная армія уничтожитъ возставшую націю, возразилъ Ривьеръ.

-- Дунайская армія не будетъ стрѣлять по своимъ старымъ боевымъ товарищамъ, отвѣчалъ Тевено.-- Къ тому-же, если мы и умремъ, то умремъ за свободу.

-- Хоть завтра, полковникъ, сказалъ Ривьеръ съ пламенной энергіей.

И на этихъ словахъ они разстались.

Ривьеръ, повидимому, забывалъ все, даже Терезу, мечтая объ освобожденіи родины. Обыкновенно холодный и умѣренный, онъ входилъ въ пламенный азартъ, когда дѣло шло о филадельфахъ. Слушая его, всякій могъ-бы предположить, что онъ помышлялъ только объ отечествѣ, которому посвятилъ всю свою жизнь; но въ сущности онъ любилъ Терезу, и рана, нанесенная ему ея измѣной, далеко еще не зажила, хотя онъ никогда не произносилъ ея имени.

Старикъ Жанъ Ривьеръ, тайно посѣщавшій сына, также никогда не упоминалъ о Терезѣ, но часто громилъ проклятую политику. которой Клодъ по-прежнему всецѣло предавался.

-- О чемъ ты думаешь? спрашивалъ онъ иногда съ безпокойствомъ.-- Ты что-то задумчивъ.

-- Я? Нисколько.

-- Она, кажется, достаточно тебѣ насолила, прибавилъ Жанъ Ривьеръ, качая головою, по замѣтивъ, что сынъ хмурился, онъ спѣшилъ отвратить его мысли отъ Терезы;-- да, да, я говорю о политикѣ и боюсь, бѣдный Клодъ, что ты неисправимъ.

-- Я ужь слишкомъ старъ, чтобъ измѣниться.

-- Конечно, у тебя на вискахъ сѣдина, но во всякомъ возрастѣ люди могутъ перемѣняться. Вотъ, напримѣръ, я -- самый мирный человѣкъ, а если-бъ тебя казнили, то... Нѣтъ, это въ сущности было-бы страшною глупостью. Смерть другого не возвратила-бы мнѣ тебя. Однако, я сказалъ самъ себѣ: если они разстрѣляютъ моего Клода, я убью одного изъ судей, постановившихъ смертный приговоръ.

-- Зачѣмъ? Они поступили-бы по совѣсти, точно такъ-же, какъ и я. У каждаго своя совѣсть.

Подобные отвѣты, дышавшіе твердой рѣшимостью и мрачной грустью, не могли успокоить старика. Онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что Клоду грозятъ новыя опасности, и предлагалъ ему переѣхать въ его квартиру, разсчитывая, что, въ случаѣ вторичнаго ареста Клода, онъ будетъ въ состояніи его защитить или вымолить ему прощеніе. Капиталъ наотрѣзъ отказалъ; онъ не только не хотѣлъ подвергать отца опасности, но чувствовалъ какое-то таинственное влеченіе къ одиночеству, имѣвшему въ его глазахъ непонятную, полу-горькую, полу-соблазнительную прелесть.

Онъ желалъ покинуть свое уединенное убѣжище только для встрѣчи съ Агостино, который, по словамъ Тевено, по-прежнему акуратно присутствовалъ на всѣхъ собраніяхъ филадельфовъ.

"Отчего-бы мнѣ не пройти тайкомъ къ Филопомену? думалъ Клодъ,-- и, дождавшись конца засѣданія, убить злодѣя, сунувъ ему прежде пистолетъ для самозащиты? Нѣтъ, это невозможно: я разомъ лишился-бы всѣхъ своихъ товарищей".

Поэтому онъ съ твердостью спартанца заглушалъ жажду мести, утѣшаясь только мыслью, что Агостино не избѣгнетъ кроваваго разсчета. Теперь надо было думать только о борьбѣ за отечество, а личныя распри могли подождать.

Къ тому-же Клодъ Ривьеръ далъ слово Солиньяку не рисковать своей безопасностью ради встрѣчи съ любовникомъ Терезы, и онъ инстинктивпо разсчитывалъ на помощь въ дѣлѣ мости своего товарища по оружію. Человѣкъ, освободившій его изъ тюрьмы, конечно, найдетъ возможность уничтожить маркиза Олона. Онъ не зналъ, однако, что Солиньякъ питалъ къ Чіампи двоякую ненависть и готовился ему отомстить за друга и за себя.

Дѣйствительно, красавецъ полковникъ не забывалъ о предстоявшей ему мести и однажды утромъ сказалъ Кастаре:

-- Принеси мнѣ рапиры.

-- Рапиры? повторилъ гусаръ съ изумленіемъ.

-- Да, я хочу посмотрѣть, достаточно-ли у меня силъ, чтобъ владѣть оружіемъ. А рапиры я спрашиваю потому, что мнѣ еще не поднять нашей кавалерійской сабли.

-- Рапиры! Гмъ, рапиры! повторилъ гусаръ, задумчиво крутя усы и спрашивая себя мысленно, не причинитъ-ли онъ вреда полковнику, исполнивъ его требованіе.

-- Ну! произнесъ Солиньякъ, возвышая голосъ.-- Ты, кажется, слышалъ! Подай рапиры.

-- Я, право, не знаю, долженъ-ли я...

-- Какъ? Ты все думаешь о томъ, что малѣйшее движеніе...

-- Конечно.

-- Такъ если ты не принесешь мнѣ рапиры, я до того взбѣшусь, что пуля мгновенно коснется моего сердца. Слышишь, чортъ...

Кастаре не сталъ слушать окончанія фразы, зная, что Солиньякъ никогда не бранился иначе, какъ совершенно выйдя изъ себя, а потому, боясь вспышки, онъ поспѣшно удалился и вскорѣ принесъ рапиры.

-- Хорошо, сказалъ Солиньякъ,-- становись въ позицію.

-- Я! Драться съ вами на рапирахъ? Но вѣдь Дюпюитренъ...

-- Успокойся; я не наложу на себя руки. Мы только пофехтуемъ. Я хочу знать, гожусь-ли на что-нибудь.

-- Послушай, сказалъ Марціалъ съ глубокимъ чувствомъ и говоря полковнику ты,-- ты довольно часто рисковалъ жизнью въ битвахъ. Зачѣмъ теперь рисковать ею изъ-за глупой забавы? Клянусь, твоему бѣдному Кастаре страшно за тебя!

-- Страшно за меня! Нѣтъ, Кастаре, это не глупая забава, я хочу убѣдиться, могу-ли самъ отомстить за себя.

-- Я знаю у васъ только одного врага, но это презрѣнный убійца, съ которымъ не дерутся на поединкѣ; его надо пришибить, какъ собаку.

-- Становись въ позицію, повторилъ Солиньякъ.

Онъ крѣпко сжалъ рукоятку рапиры и скрестилъ лезвее съ Кастаре. Но послѣ трехъ ударовъ онъ почувствовалъ глухую боль въ лѣвомъ боку, точно кто-то сжалъ пальцами его сердце. Онъ уронилъ или, скорѣе, бросилъ рапиру и сказалъ съ улыбкой:

-- Нѣтъ, я просто инвалидъ. Впрочемъ, у меня хватитъ силы спустить курокъ пистолета. Унеси, Кастаре, рапиры и никогда мнѣ ихъ не показывай.

-- Вы очень страдаете?

-- Нѣтъ, не безпокойся. Но это мнѣ урокъ. Надо еще подождать, я далеко не прежній человѣкъ!

Онъ взглянулъ въ зеркало на свое блѣдное, испитое лицо и прибавилъ со вздохомъ:

-- Куда дѣлся здоровый дуракъ, котораго звали красавцемъ Солиньякомъ? Но кто-то стучитъ...

Онъ высунулся въ окно и увидалъ у двери павильона женщину, всю въ черномъ. Онъ вздрогнулъ; она показалась ему очень знакомой. Въ эту минуту женщина подняла голову -- и Солиньякъ поблѣднѣлъ, какъ полотно. Это была Андреина.

Солиньякъ инстинктивно отскочилъ отъ окна, но черезъ минуту снова подошелъ къ нему и устремилъ на Андреину пристальный взглядъ. Въ ея гордыхъ, вызывающихъ глазахъ было столько мольбы, страха, смиренія и отчаянія, что онъ рѣзко произнесъ:

-- Кастаре, впусти женщину, которая стучится.

Марціалъ былъ такъ пораженъ тономъ Солиньяка, что прежде, чѣмъ исполнить его приказаніе, вопросительно взглянулъ на него.

-- Кто тамъ? спросилъ онъ.

-- А тебѣ какое дѣло?

-- Мнѣ какое дѣло? Точно я люблю только себя... Хотите, я вамъ скажу, кто это?

-- Нѣтъ.

-- Это черноокая женщина. Да, это она. Теперь мы погибли безвозвратно!

-- Ты хочешь, чтобъ я самъ отворилъ ей дверь?

-- Нѣтъ, я отворю. Когда человѣкъ хочетъ себя убить, а другой достаточно его любитъ, чтобы послѣдовать за нимъ въ могилу, то, конечно, послѣдній не откажется приложить руку къ самоубійству. Но посмотри на себя. Малѣйшее волненіе тебѣ смерть, а глаза твои пылаютъ, губы дрожатъ. Ну, что-жь, ты хочешь съ собою покончить! Да здравствуетъ смерть! вотъ и все.

Солиньякъ, дѣйствительно, находился въ сильномъ волненіи, которое онъ тщетно старался побороть, потому что воспаленіе сердечной оболочки развило въ немъ чрезвычайную чувствительность во всей лѣвой сторонѣ. Онъ молча махнулъ рукою, и Марціалъ, ворча себѣ что-то подъ носъ, пошелъ отворить дверь.

-- Войдите, сказалъ онъ рѣзко, бросая вызывающій взглядъ на Андреину, которая лихорадочно дрожала всѣмъ тѣломъ,-- но ни крика, ни слезъ, ни жалобъ. Слышите, безъ комедій. Полковнику воспрещено всякое волненіе, и если вы причините ему малѣйшій вредъ, я васъ раздавлю, какъ гадину.

Андреина бросила на гусара гордый и повелительный взглядъ и прошла мимо него по лѣстницѣ, которая вела въ комнату Солиньяка.

Очутившись лицомъ къ лицу съ любимымъ человѣкомъ, Андреина не произнесла ни слова. Но взглядъ ея, казалось, просилъ помилованія. Она чувствовала, что Солиньякъ думалъ теперь о той роковой ночи, когда въ него выстрѣлилъ Агостино, а въ сущности Солиньякъ, при видѣ пурпурной розы, красовавшейся на ея груди, вспоминалъ объ ихъ первомъ свиданіи. Изъ этихъ двухъ существъ, нѣкогда любившихъ другъ друга, Андреина питала неутолимую страсть къ Солиньяку, а красавецъ полковникъ смотрѣлъ на нее, какъ на призракъ прошлаго. При первомъ взглядѣ на него Андреина была поражена блѣдностью его лица, на которомъ виднѣлась еще печать смерти.

-- Подлецъ Агостино! произнесла она вполголоса, съ презрѣніемъ и ненавистью.

Потомъ, собравшись съ мыслями, она сказала дрожащимъ голосомъ:

-- Вы меня не прогнали. Это хорошо съ вашей стороны. Благодарю васъ, Ганри.

Въ послѣднемъ словѣ она излила всю любовь, всю обворожительную прелесть ея пламенной, страстной натуры. Она надѣялась разомъ возвратить себѣ все потерянное, и, дѣйствительно, Солиньякъ вздрогнулъ, но черезъ секунду молча махнулъ рукою, какъ-бы говоря: "Не благодарите меня, я, какъ порядочный человѣкъ, не могъ иначе поступить".

-- Выслушайте меня, продолжала Андреина;-- я долго колебалась, идти-ли мнѣ сюда. Если бы вы меня прогнали, я, кажется, сошла-бы съума. Все это время я лихорадочно жаждала васъ видѣть. Какія муки я переносила, зная, что вы рядомъ, въ домѣ графини Фаржъ, и все-же насъ раздѣляетъ бездна. Еслибы еще это была бездна, то я бросилась-бы въ нее и, несмотря на все, мы были-бы соединены. Но меня отдѣляла отъ васъ двери, лакеи, приказанія. О! эта женщина причинила мнѣ страшныя страданія! какимъ пыткамъ она меня подвергала, отнявъ тебя!

-- Она меня спасла, сказалъ Солиньякъ рѣзко.

-- Она? Чортъ возьми! Она, конечно, имѣла эту радость! А я безпомощно ломала себѣ руки и рвала на себѣ волосы. Я думала наложить на себя руки отъ отчаянія, а она спасала тебя отъ смерти! Она перевязывала тебѣ рану! О, эта рана! Сколько разъ я думала, что будь она ядовитая, я съ счастьемъ прильнула-бы къ ней устами, чтобы умереть отъ тебя и вмѣстѣ съ тобой!

Слова Андреины были такъ искренны, такъ пламенны, что Солиньякъ спрашивалъ себя, не напрасно-ли онъ подозрѣвалъ итальянку.

-- Зачѣмъ вы говорите о смерти? произнесъ онъ, однако, съ ироніей; -- смерть угрожала только мнѣ одному, и вы хорошо знаете имя убійцы!

-- Да, я знаю, отвѣчала Андреина,-- и я ненавижу свое имя, потому что его носитъ низкій злодѣй!

Она смотрѣла прямо въ глаза Солиньяку и ея взоръ дико сверкалъ.

-- Богъ свидѣтель! продолжала она,-- если-бы я только подозрѣвала его преступный замыселъ, то бросилась^:бы между его пистолетомъ и тобою! Но я его не знала, хотя онъ одной со мною крови! Я не знала, что изъ ненависти онъ можетъ дойти до преступленія.

-- И онъ одинъ? спросилъ Солиньякъ, пристально смотря на Андреину.

-- Ганри, Ганри! воскликнула она, поднимая руку, какъ-бы присягая;-- клянусь жизнью, спасеніемъ своей души, всѣмъ, что мнѣ дорого на свѣтѣ, памятью моихъ родителей, я ничего не подозрѣвала, иначе злодѣй убилъ-бы меня прежде, чѣмъ дойти до тебя! А, вы мнѣ не вѣрите! Я -- падшая женщина, я сообщница леди Гамильтонъ! Какъ меня называютъ? Шпіономъ! Отъ шпіона до убійцы одинъ только шагъ по слушай! Я сумасшедшая, я дикая, я могу быть жестокой, но я не подлая! И когоже убить -- тебя! Пусть всѣ умрутъ, только ты живи! Ты живи, потому что я тебя люблю! Ты не вѣришь и моей любви? Скажи, скажи! Неужели можно такъ лгать?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Солиньякъ, сдерживая свое волненіе,-- я вамъ вѣрю и мнѣ васъ жаль!

-- Ага! Я ждала этого слова! воскликнула Андреина съ дикимъ, судорожнымъ хохотомъ; -- ты меня любилъ, а теперь сожалѣешь! Такъ, значитъ, все для меня кончено! Все кончено!

-- Вы можете быть увѣрены, что тайна этого убійства никогда не будетъ открыта, произнесъ Солиньякъ; -- я васъ любилъ, Андреина, и въ память этой любви я никогда не выдамъ человѣка, покушавшагося на мою жизнь. Я самъ ему отомщу!

-- Кто вамъ говоритъ о немъ? сказала Андреина, пожимая плечами.-- Развѣ я пришла сюда за тѣмъ, чтобы вымолить ему прощенье? Всякому своя судьба. Если ему суждено умереть, какъ умираютъ разбойники, то мнѣ какое дѣло! Я ничего не прошу для него. Случай сдѣлалъ его моимъ братомъ, а жизнь насъ разлучила. У меня нѣтъ семейства, у меня есть только любовь, а любовь -- это ты! Выдай Агостино, если хочешь, но люби меня! Понимаешь?

-- Прошедшее прошло, отвѣчалъ Солиньякъ, стараясь съ неимовѣрными усиліями казаться холоднымъ, твердымъ.

-- Такъ твоя любовь умерла?

Онъ ничего не отвѣчалъ.

-- Совсѣмъ умерла?

Одной рукой онъ держался за сердце, которое словно хотѣло разорваться, но глаза его смотрѣли холодно, безчувственно и онъ молчалъ.

-- Такъ мнѣ нечего здѣсь дѣлать, сказала Андреина и пошла къ дверямъ, но черезъ мгновеніе возвратилась.

-- Нѣтъ, это слишкомъ жестоко! воскликнула она; -- ты не можешь меня отпустить безнадежной, готовой на все! Ты не знаешь, что ты для меня! Одного тебя въ жизни я любила и уважала! Ты добръ, ты благороденъ, ты храбръ! Въ сравненіи съ тобою мнѣ всѣ кажутся мелкими, низкими! Когда ты мнѣ сказалъ впервые, что меня любишь, я почувствовала, что въ моемъ сердцѣ воскресли юныя илюзіи, дѣтская вѣра, дѣвственность души, дотолѣ забрызганная грязью! И найдя человѣка, который все это мнѣ возвратилъ, я его потеряю, я его отдамъ безъ борьбы? Нѣтъ, это невозможно! Я буду тогда не Адреина Олона!

Въ словахъ ея слышалась теперь угроза, и дыханіе Солиньяка тревожно спиралось.

-- Моя любовь смертельна, продолжала Андреина, устремляя дикій взглядъ въ пространство,-- я вижу всегда передъ собою блѣдное лицо Отавіо и этотъ мертвецъ требуетъ другого мертвеца!

-- Другого! воскликнулъ Ганри;-- кого-же ты хочешь убить, несчастная?

-- Кого? сказала она съ странной улыбкою, одинаково поражавшей своей прелестью и жестокостью.-- Увидишь!

Солиньякъ страшно поблѣднѣлъ; теперь уже онъ хотѣлъ продолжать разговоръ и узнать роковой планъ итальянки. Но въ эту минуту отворилась дверь и Кастаре появился на порогѣ. Онъ грубо взглянулъ на Андреину, которая молча поклонилась Солиньяку и вышла изъ комнаты.

-- Что такое? спросилъ Солиньякъ.

-- Ничего, отвѣчалъ Кастаре;-- я подслушивалъ за дверьми и, находя, что ваша бесѣда тянется слишкомъ долго, вошелъ...

-- Что-жь ты скажешь объ этой женщинѣ? Какъ она страдаетъ!

-- И другихъ заставляетъ страдать. Посмотрите, вы едва держитесь на ногахъ. Сядьте и успокойтесь. Забудьте ее! Проклятое отродье! Если вы хотите знать мое мнѣніе, полковникъ, то я прямо скажу, пусть Катису мнѣ выцарапаетъ глаза, если хочетъ, что правосудіе на землѣ неравномѣрно. Необходимо учредить спеціальные военные суды для разстрѣлянія женщинъ. Вотъ мое мнѣніе, полковникъ, а всякій воленъ думать, что хочетъ.

XVII.
Новый другъ маркиза Новаля.

Агостино Чіампи не покидалъ своего намѣренія женитьбой на графинѣ Луизѣ Фаржъ поправить свое состояніе. Хотя почти невозможно было разсчитывать на успѣхъ, но Агостино не унывалъ и надѣялся на свою ловкость.

Прежде всего онъ навелъ справки въ домѣ графини Фаржъ о домашней жизни его обитателей: самой Луизы и стараго маркиза. Понимая, что нѣжное сочувствіе, выражаемое графиней больному Солиньяку, могло превратиться въ любовь, онъ нашелъ не тактичнымъ сдѣлать предложеніе самой графинѣ. Поспѣшность въ этомъ отношеніи могла кончиться только полнымъ пораженіемъ.

-- Гораздо лучше обойти позицію, сказалъ себѣ Чіампи.

Подъ обходомъ позиціи онъ разумѣлъ добиться руки Луизы, дѣйствуя на стараго маркиза Новаля. Онъ старательно разузналъ всѣ привычки и образъ мыслей семидесятилѣтняго старика, въ напудренной головѣ котораго упорно сохранялись безусловная любовь къ прошлому и глубокая преданность, хотя нѣсколько платоническая, къ древней династіи.

-- Потакая слабостямъ людей, можно забрать ихъ въ руки, сказалъ себѣ Чіампи и составилъ планъ дѣйствій для обхода старика. Болѣзнь Солиньяка и сближеніе красавца полковника съ Луизой, по винѣ самого Агостино, прекращая ему на-время доступъ въ домъ графини Фаржъ, закрытый теперь для всѣхъ, вмѣстѣ съ тѣмъ давалъ ему возможность подводить мины. Маркизъ Филиппъ-Гекторъ де-Новаль каждый день дѣлалъ большія прогулки въ сопровожденіи Ланжале, а со времени появленія въ домѣ Солиньяка эти прогулки стали продолжительнѣе. Часто онъ ѣздилъ черезъ Булонскій лѣсъ, даже въ Пасси, гдѣ, по его словамъ, онъ видывалъ нѣкогда г-жу де-Романъ, всю въ кружевахъ, публично кормившую грудью сына, рожденнаго ею отъ Людовика XV.

-- Вотъ было прелестное зрѣлище! повторялъ онъ постоянно Ланжале;-- тогда стоило жить. Эта Романъ была высокая, точеная брюнетка. Да, точеная; я какъ-бы вижу ее теперь передъ собою. Я былъ молодъ и съ удовольствіемъ приволоквулся-бы за нею, но король имѣетъ право охотиться на вашей землѣ, а вы не смѣете и глазъ поднять на его дичь. Ахъ, пріятно имѣть такого государя, какъ Людовикъ XV!

Любовь стараго маркиза къ законной династіи доходила почти до фетишизма, что не помѣшало ему, однакожь, изъ любви къ Франціи и Парижу нѣсколько лѣтъ тому назадъ прибѣгнуть ко всевозможнымъ средствамъ, чтобъ вычеркнуть свое имя изъ списка эмигрантовъ. Онъ принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, которые доходятъ въ своей преданности до упрямства, но не до мученичества. Этой чертой его характера и задумалъ воспользоваться въ своихъ видахъ Чіампи.

Маркизу Олона было нетрудно представиться маркизу Новалю. Онъ принадлежалъ къ старинной аристократіи, а версальскій дворъ, по словамъ Новаля, всегда считалъ неаполитанскій себѣ родственнымъ. Поэтому старикъ принялъ Агостино очень радушно, и хитрый итальянецъ старался каждый день встрѣчать маркиза во время его прогулокъ и ловко вкрадывался въ его довѣріе.

Ланжале, по приказанію Новаля, навелъ справку въ своемъ геральдическомъ архивѣ и убѣдился, что въ неаполитанской исторіи Олоны играли видную роль во главѣ аристократіи.

-- Я этому нисколько не удивляюсь, сказалъ маркизъ: -- стоитъ только посмотрѣть на молодого человѣка, чтобы понять, какая кровь течетъ въ его жилахъ. Сравнивая нашихъ съ солдатами Бонапарта, этой пушечной аристократіей, которая исчезнетъ, какъ явилась, въ пороховомъ дыму, съ гордостью сознаешь, что мы слѣплены изъ другого тѣста, чѣмъ эти выскочки.

Поэтому старикъ Новаль съ удивленіемъ и неудовольствіемъ узналъ, что маркизъ Олона служитъ въ императорской арміи. Самъ Чіампи сказалъ ему объ этомъ. Подобная откровенность входила въ его планъ военныхъ дѣйствій, и этимъ именно смѣлымъ шагомъ онъ начиналъ натискъ.

-- Увѣряю васъ, маркизъ, вы меня совершенно поражаете, сказалъ Новаль:-- я васъ считалъ преданнымъ вѣрноподданнымъ ея величества Маріи-Каролины, а вы просто бонапартовскій солдатъ въ родѣ того, котораго я противъ своей воли пріютилъ въ нашемъ домѣ.

Въ это время Агостино и старый маркизъ гуляли подъ тѣнистыми деревьями Пасси.

-- Вы сдержите слово, маркизъ, что не передадите никому тайну, которую я вамъ открою? сказалъ Агостино, принимая на себя серьезный видъ.

-- Тайну?

-- Да, тайну, объясняющую мою политическую роль во Франціи и мое присутствіе въ арміи.

-- Вотъ какъ! тутъ есть тайна?

-- И очень важная, маркизъ.

Новаль взглянулъ вокругъ себя: алея была пустынна и Ланжале слѣдовалъ за ними на далекомъ разстояніи.

-- Я былъ-бы очень радъ, маркизъ, сказалъ онъ,-- удостовѣриться, что вы служите узурпатору не по убѣжденію.

-- Я это дѣлаю изъ преданности къ законной династіи.

-- Къ законной династіи? промолвилъ старикъ, съ изумленіемъ смотря на Агостино.

-- Хотя я неаполитанецъ, продолжалъ Чіампи,-- но люблю Францію и желаю ее видѣть славной, счастливой. Къ тому-же неаполитанская королева, австрійская эрцгерцогиня,-- сестра вашей несчастной государыни. Изъ преданности къ вашей закои

ной династіи и по разрѣшенію его величества Людовика XVIII я надѣлъ мундиръ императорскихъ гвардейцевъ.

-- Мундиръ, напоминающій ливрею своими буквами N, замѣтилъ Новаль, не вполнѣ сознавая, что говорилъ:-- такъ сильно было его волненіе.

-- Узнаете вы эту подпись? спросилъ Чіампи, вынимая изъ бумажника письмо маленькаго формата, на какомъ обыкновенно пишутъ влюбленные и изгнанники.

-- Чортъ возьми! воскликнулъ старикъ, поблѣднѣвъ какъ по лотно.-- Если-бъ я не сохранилъ юношескаго зрѣнія, то потребовалъ-бы очки! На яву-ли это? Да, тутъ написано: Людовикъ! Это подпись его величества... И письмо къ вамъ?

-- Ко мнѣ.

-- Нечего сказать, маркизъ, вы человѣкъ счастливый, произнесъ старикъ, смотря съ уваженіемъ на Агостино и жадно перечитывая письмо, въ которомъ король, благодаря маркиза Олона за его преданность, просилъ продолжать его благое дѣло.

-- Его высочество графъ Артуа оказываетъ мнѣ большія милости, отвѣчалъ Чіампи,-- и таинственно вынулъ изъ кармана цѣлую кипу писемъ.

Новаль не могъ придти въ себя отъ изумленія.

-- Но если-бъ узнали, сказалъ онъ,-- что у васъ находятся такія письма, то вѣдь...

-- Меня предали-бы военному суду, подхватилъ Агостино;-- поэтому я тщательно храню эти документы и сегодня взялъ ихъ только, чтобъ доказать вамъ, кому именно вы оказываете такое лестное расположеніе.

-- Значитъ, вы поступили въ армію Буонапарта...

-- Лишь для того, чтобъ служить законному государю, котораго я жажду возвратить Франціи. Я служу узурпатору для лучшаго достиженія моей цѣли.

-- Такъ вы заговорщикъ?

-- Конечно.

-- Я предпочелъ-бы открытую борьбу тайному заговору, но что-же дѣлать, всѣ средства хороши, чтобъ свергнуть якобинскаго людоѣда. Жоржъ Кадудаль также былъ заговорщикъ. Но, чортъ возьми, я боюсь, чтобъ вы не кончили, какъ онъ, маркизъ.

-- Не безпокойтесь.

-- Вотъ счастливый день! воскликнулъ старикъ, сверкая глазами.-- Видя полчища наемниковъ, я постоянно спрашивалъ себя, неужели ихъ царство никогда не кончится? Я ждалъ, и, какъ сестра Анна въ сказкѣ "Синяя Борода", ничего не видѣлъ на горизонтѣ. Но теперь, слава-богу, является надежда.

-- Не надѣйтесь, а будьте увѣрены, что корсиканецъ не возвратится во Францію.

-- Вашу руку, сказалъ старый маркизъ,-- и да услышитъ Господь ваши слова.

Хитрость Чіампи вполнѣ удалась и Новаль ему до того слѣпо повѣрилъ, что немедленно объявилъ Ланжале о скоромъ возвращеніи въ Парижъ его величества короля. А въ сущности представленныя ему письма графа Прованскаго и графа Артуа были искусно списаны съ подлинныхъ автографовъ, полученныхъ отцомъ Агостино. Къ тому-же фальшивая подпись въ этомъ случаѣ не могла грозить ему такой опасностью, какъ въ поддѣлкѣ векселей, а послѣдствія ея должны были привести къ самому блестящему результату.

Дѣйствительно, съ этого времени старый маркизъ сталъ питать нѣжную привязанность къ политическому агенту Людовика XVIII и будущему освободителю Франціи отъ императорскаго ига. Агостино очень ловко велъ дѣло и долго не упоминалъ даже имени графини Фаржъ, а когда, по выздоровленіи Солиньяка, настала минута дѣйствія, онъ такъ искусно наводилъ разговоръ на прелестную вдову, такъ горячо и поэтично давалъ чувствовать свою любовь, не выказывая ее открыто, что Новаль какъ-бы самъ возымѣлъ первый мысль о бракѣ маркиза Олона съ графиней Луизой.

Старый маркизъ былъ очень недоволенъ, что его внучка оставалась вдовой, и уже давно посовѣтовалъ-бы ей избрать новаго мужа, если-бъ всѣ окружавшіе ее молодые люди не принадлежали ко двору цезаря. Теперь-же представлялся подходящій мужъ -- маркизъ Олона, другъ его величества, рьяный поборникъ святого дѣла. Поэтому онъ прямо высказалъ, что съ большимъ удовольствіемъ породнился-бы съ такимъ преданнымъ слугою законнаго государя. Агостино не могъ не поздравить себя съ подобнымъ успѣхомъ своей маккіавелевской политики, но поспѣшилъ замѣтить, что расположенія маркиза было недостаточно, такъ-какъ все зависѣло отъ воли графини.

-- Какъ-бы не такъ! воскликнулъ старикъ; -- я не изучалъ законовъ,-- это дѣло прокурорское,-- но знаю, что отецъ семейства, какъ это говоритъ Ланжале: pater-familias имѣетъ полную власть надъ своими дѣтьми. Послѣ смерти моего сына и погибели графа Фаржа, я безусловный распорядитель судьбою моей внучки. Все, что я прикажу, клянусь Богомъ, она исполнитъ!

Агостино не вѣрилъ, подобно маркизу, въ слѣпое послушаніе Луизы, но онъ разсчитывалъ на свое искуство, чтобъ преодолѣть ея сопротивленіе. Онъ самъ не зналъ еще, къ какимъ средствамъ прибѣгнетъ, но далъ себѣ слово не останавливаться ни передъ чѣмъ для достиженія заманчивой цѣли, которая казалась все болѣе и болѣе возможной теперь, когда онъ имѣлъ столь сильнаго союзника, какъ маркизъ.

А Тереза? Странно сказать, онъ ее не забылъ и любилъ по-прежнему. Вспоминая объ ея большихъ бархатныхъ глазахъ, скульптурныхъ формахъ, нѣжно-матовомъ цвѣтѣ лица и пурпурныхъ губахъ, онъ страстно жаждалъ ее увидать и ему стоило большихъ усилій, чтобъ побороть свои сладострастныя влеченія. Но теперь было не до Терезы. Когда Луиза Фаржъ сдѣлается маркизой Олона и онъ займетъ достойное мѣсто въ свѣтѣ, благодаря ея состоянію, онъ успѣетъ отыскать Терезу и окончить романъ съ нею, какъ онъ кончалъ всѣ подобные романы -- побѣдителемъ, пресыщеннымъ побѣдою.

Графиня Фаржъ была чрезвычайно удивлена, когда однажды утромъ Катерина Маньякъ доложила, что на ея половину пришелъ маркизъ Новаль, который обыкновенно требовалъ ее къ себѣ. Графиня еще причесывалась, но все-же немедленно приняла старика.

-- Милое дитя мое, сказалъ онъ,-- простите, что я васъ безпокою, но мнѣ надо поговорить съ вами объ очень важномъ предметѣ.

-- О важномъ предметѣ? повторила графина съ веселымъ смѣхомъ.-- Я дрожу отъ страха, тѣмъ болѣе, что отгадываю, въ чемъ дѣло. Вы мнѣ нашли мужа.

-- Да. Какая вы умная женщина! Почему вы отгадали?

-- Мы, женщины, предчувствуемъ, когда намъ грозитъ опасность, отвѣчала Луиза, продолжая смѣяться.

-- На этотъ разъ предчувствіе васъ не обмануло. Я дѣйствительно нашелъ вамъ мужа.

-- Позвольте, маркизъ, остановить васъ на первомъ словѣ. Несмотря на все мое уваженіе къ вамъ и довѣріе къ вашему выбору, будь вашъ protégé фениксъ изъ мужей, я ему откажу наотрѣзъ.

-- Отчего?

-- Я не хочу выходить замужъ.

-- Конечно, второй бракъ -- смѣлое дѣло. Жениться разъ -- глупость, а два -- безуміе. Все это я знаю, но послушайте, дитя мое: вы очень молоды, а я очень старъ; хотя я и крѣпкаго сложенія, но могу исчезнуть сегодня или завтра, а, признаюсь, мнѣ не хотѣлось-бы оставить внучку среди теперешняго чертовски смѣшаннаго общества одну, безъ всякой поддержки.

-- Помилуйте, недостатка въ защитникахъ никогда не будетъ.

-- Вотъ противъ этихъ-то защитниковъ я и желалъ-бы вамъ дать достойнаго мужа.

-- Мужа! то-есть, скажите прямо -- тирана, произнесла графиня все еще съ улыбкой, но въ ея черныхъ глазахъ ясно виднѣлось, что она думала о комъ-то.

-- Такъ вы хотите остаться неутѣшной вдовой, почти старой дѣвой?

-- Да. Впрочемъ, время еще терпитъ.

-- Женщина, неимѣющая дѣтей,-- лишнее, ненужное созданіе, сказалъ маркизъ;-- неужели вы ненавидите дѣтей?

-- Я ихъ обожаю! воскликнула Луиза, слегка покраснѣвъ.

-- Полноте, продолжалъ маркизъ; -- вамъ грѣшно погубить даромъ свою красоту и дожить до морщинъ безъ пользы для себя и другихъ. Я вамъ нашелъ мужа, я вамъ его представлю и, конечно, вы ему позволите ухаживать за собою.

-- Никогда.

-- Позвольте-же мнѣ, по крайней мѣрѣ, назвать его.

-- Будь онъ самъ Амадисъ, я не желаю его видѣть.

-- Онъ аристократъ...

-- Тѣмъ лучше для него.

-- Молодъ, храбръ, хорошъ собою.

-- Съ чѣмъ его и поздравляю.

-- Маркизъ...

-- Я вовсе не желаю раздѣлять съ нимъ этого титула.

-- Онъ другъ и преданный слуга его величества Людовика XVIII.

-- Такъ онъ, должно быть, плохого мнѣнія обо мнѣ.

-- Онъ васъ любитъ, вотъ и все.

-- Любитъ? Такъ я его знаю?

-- Онъ вамъ былъ представленъ.

-- Такъ скажите его имя, чтобъ я знала, кому отказываю.

-- Это маркизъ Агостино Олона.

При этомъ имени Луиза поблѣднѣла. Она вспомнила объ Андреинѣ и съ минуту не могла произнести ни слова, но потомъ сказала твердымъ голосомъ:

-- Ему я откажу скорѣе, чѣмъ всякому другому.

-- Почему?

-- Такъ.

-- Позвольте, графиня, сказалъ старикъ повелительнымъ тономъ:-- я имѣю право требовать объясненія вашихъ словъ. Маркизъ Олона мой пріятель и...

-- Такъ спросите его, что дѣлаетъ въ Парижѣ его сестра.

-- Понимаю, отвѣчалъ Новаль, качая головою;-- но вы касаетесь предмета еще важнѣе вашего замужества. Маркиза Олона дѣлаетъ въ Парижѣ то-же, что ея братъ. Они подготовляютъ возвращеніе... нѣтъ, я это вамъ скажу когда-нибудь послѣ. Теперь вамъ достаточно знать, что этотъ бракъ мнѣ нравится, что онъ разуменъ и приличенъ. Не забывайте, что вашъ отецъ, умирая, взялъ съ васъ клятву во всемъ повиноваться мнѣ, вашему дѣду.

-- Я это помню, отвѣчала Луиза серьезно; -- но мой отецъ не могъ вамъ дать права жизни и смерти надо мною.

-- Я вовсе не распоряжаюсь вашей жизнью, а только совѣтую вамъ придать своему существованію какую-нибудь цѣль. Впрочемъ, довольно. Я вамъ высказалъ свою надежду и увѣренъ, дитя мое, что вы не огорчите меня отказомъ. Если дѣйствительно это случится, то помните, графиня, что моя твердая воля заставитъ васъ повиноваться -- не мнѣ, я вашему отцу. Я понялъ-бы вашъ отказъ, прибавилъ онъ послѣ минутнаго размышленія,-- только въ томъ случаѣ, если вы любите другого. Ни никого не любите?

-- Я?

-- Извините за этотъ нескромный вопросъ, но дѣдъ...

-- Я никого не люблю, отвѣчала Луиза тихо, но ея грустный тонъ опровергалъ ея слова, хотя старый маркизъ этого не замѣтилъ.

-- Такъ все благополучно, отвѣчалъ онъ;-- я высказалъ свое желаніе, а вы подумайте на досугѣ. Прощайте, дитя мое.

Этотъ неожиданный разговоръ привелъ въ большое смущеніе Луизу. Она, конечно, не предвидѣла никакой дѣйствительной опасности и приписывала сочувствіе, выраженное маркизомъ къ брату Андреины, только минутному капризу; но въ то-же время она не могла не сознавать, что если старикъ будетъ упорствовать, то ей будетъ тяжело бороться съ его непреодолимымъ упрямствомъ. Къ тому-же ее мучило воспоминаніе о роковой ночи, когда ея отецъ на одрѣ смерти взялъ съ нея клятву, что она всегда будетъ повиноваться дѣду, какъ ему самому. Наконецъ, самая фамилія итальянца, брата Андреины, возбуждала въ ней смѣшанное чувство гнѣва и какого-то непонятнаго страха. Вообще разговоръ съ старымъ маркизомъ произвелъ на нее непріятное впечатлѣніе, тѣмъ болѣе, что она невольно сказала неправду, отвѣчая на его вопросъ: любитъ-ли она кого-нибудь? Ей слѣдовало отвѣчать -- я не знаю. Она это теперь вполнѣ сознавала. Дѣйствительно, она не могла положительно сказать, любила-ли или нѣтъ Солиньяка. Одно было достовѣрно, что она питала къ нему теплое сочувствіе, съ нѣжнымъ состраданіемъ ухаживала за нимъ, искренно страдала во время его болѣзни и постоянно думала о немъ съ той самой минуты, какъ его окровавленнаго принесли въ ея домъ. Но была-ли это любовь? Она даже удерживала себя отъ инстинктивнаго къ нему влеченія, боясь горькаго разочарованія. Она была убѣждена, что Солиньякъ еще любилъ Андреину. А если это была правда, то къ чему думать о немъ?

Погруженная въ эти тревожныя мысли, послѣ ухода маркиза Новаля Луиза позвонила Катерину Маньякъ и приказала никого не принимать.

-- Я увѣрена, что вы примете гостя, дожидающагося въ передней, сказала Катерина, сіяя радостью.

-- Кто это?

-- Нашъ раненый. Полковникъ пріѣхалъ съ Кастаре. Его первый визитъ -- къ вамъ.

-- Солиньякъ! воскликнула Луиза;-- 'Конечно, просить.

При видѣ Солиньяка она смутилась и на глазахъ ея едва не выступили слезы. Пока онъ лежалъ въ ея домѣ безпомощный, полумертвый, она думала только объ его спасеніи, но теперь, видя его передъ собою прекраснаго, улыбающагося, какъ прежде, хотя еще блѣднаго и слабаго, она почувствовала какое-то странное смѣшеніе гордой радости, что она спасла такого человѣка, и сожалѣнія, что не можетъ по-прежнему ухаживать за нимъ. Женское сердце увлекается самыми разнородными качествами. Андреину привлекло къ Солиньяку сознаніе его силы, а Луизу -- его слабость и страданія.

-- Какъ я рада васъ видѣть совершенно здоровымъ! воскликнула она.

-- Не будемъ преувеличивать, отвѣчалъ Солиньякъ; -- я живъ благодаря чуду, и вы знаете это лучше всѣхъ, потому что чудо совершили вы. Но смерть неумолима и держитъ меня въ своихъ когтяхъ, какъ ростовщикъ своего должника. Всѣ мы въ такомъ положеніи, но мой вексель уже протестованъ.

Солиньякъ нарочно говорилъ въ этомъ полушутливомъ тонѣ, боясь выдать тайну своего сердца. Онъ съ какимъ-то сладострастіемъ скрывалъ свою любовь. Въ этомъ онъ походилъ на поэта или живописца, который, окончивъ свое любимое, образцовое произведеніе, боится представить его на судъ публики изъ опасенія услышать: ты ошибся, несчастный! Солиньякъ часто любилъ, но теперь ясно сознавалъ, что впервые ощущалъ истинную любовь, и храбрый, мужественный, смѣлый красавецъ боялся задать себѣ вопросъ: отвѣчаютъ-ли любовью на его любовь?

"Неужели я тотъ-же человѣкъ, какъ прежде? думалъ онъ;-- неужели я, Солиньякъ, дрожу передъ женщиною?"

-- Я живу, сказалъ онъ вслухъ,-- для счастьи, для радостія, графиня, а прежде я жилъ только по привычкѣ.

Однако, несмотря на всѣ его усилія сдержать пламя страсти, онъ одушевлялся по мѣрѣ того, какъ говорилъ, и Луиза чувствовала по его тону, что онъ жаждалъ придать разговору болѣе нѣжный характеръ. Но въ эту минуту Катерина Маньякъ, войдя въ комнату, доложила о новомъ гостѣ.

-- Кто тамъ?

-- Вѣроятно, пріятель маркиза, потому что онъ пришелъ съ нимъ вмѣстѣ.

-- Я увѣрена, что это маркизъ Олона! воскликнула Луиза, вскакивая со стула.

Въ голубыхъ глазахъ Солиньяка блеснула молнія и Луиза вздрогнула, полагая, что одна фамилія Андреины приводила въ волненіе красавца полковника.

-- Скажите, что я не могу никого принять, сказала она, обращаясь къ горничной, которая безмолвнымъ наклоненіемъ головы подтвердила предположеніе графини о новомъ гостѣ.-- Прощайте, полковникъ.

-- Графиня! воскликнулъ Солиньякъ дрожащимъ голосомъ и, останавливая Луизу, которая направилась къ своей комнатѣ; -- одно слово, только одно слово. Отчего вы вздрогнули при имени маркиза Олона? Умоляю васъ, скажите мнѣ, грозитъ-ли вамъ опасность отъ этого человѣка? Врагъ-ли онъ вамъ?

-- Онъ? произнесла Луиза съ презрительной ироніей;-- знаете, зачѣмъ онъ пришелъ сюда?

-- Конечно, не съ доброй цѣлью.

-- Онъ пришелъ просить моей руки, сказала Луиза, снова приближаясь къ двери.

Солиньякъ поблѣднѣлъ какъ полотно и едва не упалъ.

-- Господи! что съ вами? воскликнула Луиза и, поспѣшно возвратившись къ нему, схватила его за руку.

-- И вы его прогнали? промолвилъ онъ въ сильномъ волненіи.

-- Я его ненавижу! произнесла Луиза, не взвѣшивая своихъ словъ.

-- Такъ вы его знаете?

-- Нѣтъ, но...

Она хотѣла сказать: "и чью фамилію онъ носитъ", но удержалась во-время и, поклонишись, прибавила:

-- Я сказала: прощайте; нѣтъ, до свиданія.

И она исчезла въ тяжелой портьерой.

Солиньякъ хотѣлъ бѣжать за нею, признаться ей въ любви, но какое имѣлъ онъ на это право? Онъ поспѣшно вышелъ изъ будуара въ садъ, гдѣ его ждалъ Кастаре.

-- Посмотрите, промолвилъ вполголоса гусаръ, указывая рукою на сосѣднюю алею, въ которой Агостино прощался съ маризомъ Новалемъ.

Старикъ, судя по его жестамъ, говорилъ Чіампи: "потерпите, все устроится; я здѣсь хозяинъ, надѣйтесь на меня". Замѣтивъ Солиньяка, онъ бросилъ на него злобный взглядъ и разстался съ Агостино, который послѣ минутнаго колебанія пошелъ прямо на красавца полковника, гордо закинувъ голову.

-- Взгляните на меня, сказалъ холодно Солиньякъ, когда итальянецъ поравнялся съ нимъ,-- и знайте, что васъ убьетъ тотъ, кого вы не съумѣли убить.

Агостино ничего не отвѣчалъ и шелъ не останавливаясь.

-- Хочешь, я его задушу своими руками? произнесъ Кастаре на ухо Солиньяку, удерживая его отъ нападенія на Чіампи.

-- Я тебѣ запрещаю являться сюда, подлый убійца! продолжалъ Солиньякъ, едва сдерживая свой гнѣвъ.

Агостино молча прошелъ мимо и только достигнувъ калитки, обернулся и громко, дерзко произнесъ:

-- Вы, молодцы, не знаете девиза маркизовъ Олона: "Кто мнѣ служилъ помѣхой, того я уничтожаю".

Онъ гордо поклонился и вышелъ на улицу.

-- Клянусь небомъ, я его пришибу! сказалъ Марціалъ.

-- Нѣтъ, возразилъ Солиньякъ,-- я исполню свое обѣщаніе. Я одинъ отомщу ему за все!

XVIII.
Опера.

Забывая даже покушеніе на убійство, Солиньякъ имѣлъ поводъ отомстить маркизу Олона. Итальянецъ нанесъ Ривьеру ударъ еще болѣе жестокій, чѣмъ Солиньяку.

-- Отъ пули можно оправиться, говорилъ самъ себѣ красавецъ полковникъ,-- но вѣроломство, подобно медленной отравѣ, причиняетъ мучительныя страданія, кончающіяся все-таки смертью.

Желаніе подвергнуть вполнѣ заслуженной карѣ Агостино за позоръ, навлеченный на имя его друга, съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе увеличивалось въ виду инстинктивнаго сочувствія Солиньяка къ Терезѣ, которую онъ постоянно видѣлъ въ домѣ маркизы Ригоди. Что-то влекло его къ этой безмолвной, мрачной, убитой горемъ женщинѣ, и онъ чувствовалъ сердечную потребность утѣшить ее хотя-бы слабой надеждой. Но Тереза его избѣгала, не потому, чтобъ она его боялась или чтобы онъ ей не нравился, а изъ жажды одиночества. Красавецъ полковникъ невольно привлекалъ ее къ себѣ и внушалъ полное довѣріе, но она теперь находила горькое удовольствіе въ уединенныхъ думахъ объ пережитыхъ ею грезахъ, желаніяхъ и стремленіяхъ. Передъ ея глазами проходило все прошлое: преждевременное чтеніе всевозможныхъ книгъ въ юности, неопредѣленныя, лихорадочныя желанія, смутные призраки, вызываемые ея разстроеннымъ воображеніемъ, появленіе Ривьера въ старомъ домѣ улицы Почтъ, ихъ свадьба, долгіе, скучные дни въ улицѣ Сен-Мартра, побѣдоносная улыбка Агостино. Она переживала вторично свою жизнь, и теперь то, что ей казалось нѣкогда каторгой, получало характеръ долга, а то, что она принимала за счастье, теперь внушало ей одно отвращеніе. Всего-же болѣе любовь казалась ей пустымъ, жестокимъ издѣвательствомъ. Она нѣкогда жаждала жить любовью, а теперь, быть можетъ, ей суждено было умереть отъ любви.

Дѣйствительно, съ каждымъ днемъ она становилась мрачнѣе и задумчивѣе. Солиньякъ старался ободрить бѣдную женщину, но напрасно; онъ успѣвалъ только по временамъ вызывать грустную улыбку на ея блѣдномъ лицѣ -- Мимолетный проблескъ свѣта въ мрачной ночи, застилавшей ее своимъ чернымъ покровомъ.

-- Неужели вы не желаете ничего болѣе въ жизни? спросилъ ее Солиньякъ съ нѣжнымъ сочувствіемъ.

-- Да, отвѣчала она, дико сверкая своими черными глазами,-- я пламенно желала-бы смыть хотя-бы кровью свою вину. Я не могу никому принести пользы на этомъ свѣтѣ и боюсь, что мнѣ грозитъ еще большее несчастіе. Я недостаточно наказана и надъ моей головой носится что-то роковое...

-- Какое несчастіе можетъ еще васъ ожидать?

-- Не успокоивайте меня! Я чувствую, что несчастіе близко, и я его вполнѣ заслужила. Скорѣе-бы только грянулъ этотъ ударъ; я устала страдать.

Въ этихъ словахъ, произнесенныхъ съ пламеннымъ отчаяніемъ, Солиньякъ видѣлъ не только укоръ совѣсти за измѣну, но и горькое сожалѣніе о потерянной любви, не Агостино, конечно, а Ривьера. Женскому сердцу свойственны самыя странныя противорѣчія; неужели она теперь любила того человѣка, преданную привязанность котораго она отвергла съ презрѣніемъ?

"Нѣтъ, думалъ Солиньякъ,-- она его не любитъ, но восторженно уважаетъ, а это значитъ много".

И онъ не терялъ надежды на примиреніе между мужемъ и женою. Ему казалось, что любовь Ривьера могла побудить его забыть нанесенное ему женою оскорбленіе.

"Страсть къ этой женщинѣ, думалъ онъ,-- наполняетъ сердце Клода, а такіе люди, какъ онъ, любятъ только разъ въ жизни. Впрочемъ, любить настоящей любовью можно только одинъ разъ въ жизни; этой любви человѣкъ отдается весь, душой и тѣломъ".

Солиньякъ могъ разсуждать такимъ образомъ. Онъ самъ чувствовалъ впервые, что дѣйствительно любитъ, и имъ овладѣла серьезная задумчивость глубокой страсти. Въ немъ произошла разительная перемѣна: чего не могли сдѣлать тысячи опасностей на волѣ битвы, то сдѣлала любовь: красавецъ полковникъ сталъ задумчивъ, серьезенъ, сосредоточенъ. Посѣщая Клода Ривьера въ потайномъ убѣжищѣ, онъ удивлялъ его глубоко-прочувствованнымъ, меланхоличнымъ тономъ своей рѣчи.

-- Знаете, говорилъ не разъ Ривьеръ,-- этотъ задумчивый тонъ къ вамъ идетъ не менѣе улыбки.

-- Мнѣ все равно, отвѣчалъ Солиньякъ; -- я только знаю, что, благодаря моей ранѣ, я узналъ самого себя.

-- Развѣ вы и прежде не были преданнѣйшимъ изъ друзей, храбрѣйшимъ изъ воиновъ, благороднѣйшимъ изъ людей?

-- Я былъ просто безумцемъ, влюбленнымъ въ свое безуміе! Я думалъ, что тайна счастья заключается въ томъ, чтобы рисковать жизнью въ опасныхъ, увлекательныхъ приключеніяхъ. А теперь я понялъ, что во сто кратъ лучше сохранить жизнь для тѣхъ, кого любишь, или пожертвовать ею для одной идеи, для одной любви!

-- Итакъ, идя съ двухъ противоположныхъ точекъ, мы съ вами сошлись. Вы говорите теперь то, что я говорилъ, вступая на жизненное поприще. Ну, милый, храбрый Ганри, дорогой мой братъ по оружію, не правда-ли, нѣтъ на свѣтѣ болѣе сладостнаго чувства, какъ жертвовать собою для великой идеи, для идеала? И если въ концѣ-концовъ васъ ожидаетъ горькое разочарованіе, то и тогда самопожертвованіе не пропало даромъ, доставивъ вамъ минуты истиннаго счастья.

-- Странно, отвѣчалъ Солиньякъ,-- въ прежнее время я васъ считалъ крайнимъ стоикомъ, а теперь я нахожу, что вы только человѣчны.

-- Вы постарѣли. Въ наше время старѣютъ скоро.

-- Нѣтъ, я теперь способенъ оцѣнить вашу нравственную высоту. Я васъ понимаю, потому что люблю такъ, какъ вы любили -- всей душой, на всю жизнь.

-- Дай Богъ, чтобъ она была достойна васъ, Солиньякъ. Но если-бъ даже этого не случилось, я все-же скажу вамъ: отдайтесь всецѣло вашей илюзіи. Человѣкъ, хотя бы на минуту вѣрившій въ великую или счастливую мечту, можетъ сказать, по крайней мѣрѣ, что онъ жилъ.

-- Такъ вы не страдаете? Прошедшее...

-- Прошедшее! Я ему обязанъ величайшимъ счастьемъ въ моей жизни! Развѣ я могу жаловаться на то, что счастье было скоротечно?

-- О, Маркъ Аврелій! Маркъ Аврелій! воскликнулъ Солиньякъ со смѣхомъ.-- По какому странному случаю вы выбрали своимъ другомъ такого Донъ-Кихота, какъ я?

-- Любезный Ганри, отвѣчалъ Клодъ съ искренней рѣшимостью,-- я такъ спокоенъ душою, что умру завтра по милости свободы, и со счастьемъ, съ гордостью буду сознавать, что служилъ ей.-- Люди могутъ поддаваться заблужденіямъ и низкимъ страстямъ; они могутъ обманывать и казнить, но идеи не приводятъ къ разочарованію. Если отъ свободы мы перейдемъ къ любви, о которой вы только-что говорили, Солиньякъ, то какъ-бы женщина, внушившая ее, ни была преступна, самая любовь вѣчна.

-- Вѣчна?

-- Да, на-сколько можетъ быть вѣчно что-нибудь въ жизни.

-- Вы любите ее, вы все еще ее любите! воскликнулъ Солиньякъ.

Ривьеръ поблѣднѣлъ.

-- Терезу? произнесъ онъ тихо, нѣжнымъ, грустнымъ голосомъ.

-- Да, вы любите Терезу,-- Терезу, которая раскаивается, плачетъ и любитъ васъ.

Ривьеръ посмотрѣлъ на Солиньяка съ невыразимымъ чувствомъ горя и сомнѣнія.

-- Да, она васъ любитъ, продолжалъ Солиньякъ,-- я въ этомъ убѣжденъ.

-- Такъ ей нужно было уничтожить мое сердце, чтобъ понять, сколько въ немъ было любви и преданности? произнесъ Ривьеръ, грустно качая головою; -- нѣтъ, она меня не любитъ, но она теперь понимаетъ, что я выстрадалъ по ея милости, и мои страданія откликнулись въ ней. Тереза! Тереза! Я тебя простилъ и не требовалъ твоего раскаянія.

-- Такъ протяните ей руку и она искупитъ минуту заблужденія цѣлой жизнью. Забудьте!

-- Моя жизнь не принадлежитъ ни мнѣ, ни Терезѣ, а святому дѣлу. Если я буду убитъ, то скажите Терезѣ, что она можетъ безбоязненно преклонить колѣна предъ моимъ трупомъ: въ сердцѣ моемъ нѣтъ ни гнѣва, ни ненависти къ ней. Если я останусь въ живыхъ, то пусть она ко мнѣ придетъ. Быть можетъ, я тогда все забуду. Но теперь мнѣ предстоитъ послѣдняя, рѣшительная, роковая попытка, и, только окончивъ свое дѣло, я буду въ состояніи подумать о своихъ страданіяхъ.

-- Такъ я могу сказать ей, чтобъ она надѣялась?

-- Да, отвѣчалъ Ривьеръ;-- человѣческое горе безпредѣльно, отчего-же не быть безпредѣльнымъ и милосердію?

Солиньякъ былъ доволенъ и этимъ результатомъ своей попытки примиренія, хотя онъ надѣялся на большее. Подобное утѣшеніе должно было привязать Терезу къ жизни, и потому онъ очень удивился, видя, что его слова не уменьшили ея мрачнаго отчаянія. Она во всемъ этомъ понимала только, что Ривьеръ, выйдя изъ одной опасности, подвергалъ себя другой. Солиньякъ не могъ ее успокоить, такъ-какъ рѣшимость Клода пугала его самого.

"Что я сдѣлаю, думалъ онъ,-- если долгъ, дисциплина обяжутъ меня встрѣтиться грудь съ грудью съ бунтовщикомъ Ривьеромъ?"

Въ виду подобнаго рокового столкновенія, Солиньякъ радовался, что рана не дозволяла ему возвратиться въ полкъ и тѣмъ уничтожалась, по крайней мѣрѣ, на-время, возможность такой братоубійственной борьбы.

Однако, Солиньяку не было времени предаваться этимъ мрачнымъ мыслямъ; онъ сдѣлался постояннымъ, ежедневнымъ посѣтителемъ дома графини Фаржъ. Нерасположеніе къ нему маркиза Новаля не мѣшало Луизѣ принимать красавца-полковника самымъ радушнымъ образомъ. За то упрямый старикъ на зло внучкѣ все болѣе и болѣе сближался съ Агостиво, не отчаиваясь въ концѣ-концовъ уговорить ее на бракъ съ другомъ короля. Эти дружескія отношенія маркиза съ Чіампи, который безпрестанно появлялся въ ея домѣ, терзали графиню, тѣмъ болѣе, что она ни за что на свѣтѣ не хотѣла выразить, особенно передъ Солиньякомъ, свое неудовольствіе. Въ глубинѣ сердца она просто его ревновала къ итальянкѣ, и извѣстіе, переданное ей Катериной Маньякъ о посѣщеніи Солиньяка Андреиной, только увеличивало ея подозрѣніе, что счастливая соперница все еще царила въ сердцѣ красавца. Всякій разъ, какъ она чувствовала къ нему неотразимое влеченіе, гордость ее останавливала и боязнь встрѣтиться, а, быть можетъ, пасть въ борьбѣ съ соперницей какъ-бы мѣшала развитію ея любви. Но, несмотря на всѣ ея усилія побороть пробудившуюся въ ней страсть, Солиньякъ становился ей съ каждымъ днемъ все дороже и дороже, хотя она не давала себѣ въ этомъ яснаго отчета. Серьезный, меланхоличный видъ красавца, замѣнившій его рыцарское легкомысліе, возвышалъ его еще болѣе въ ея глазахъ и она ощущала какое-то дѣтское нетерпѣніе, когда Солиньякъ долго не являлся въ роскошный домъ улицы Мон-Блана.

Агостино ясно видѣлъ, что Луиза любила Солиньяка, и былъ внѣ себя отъ ярости. Онъ твердо надѣялся, что маркизъ Новаль заставитъ внучку выйти за него замужъ, несмотря на все ея сопротивленіе. Неужели его планы на блестящую будущность уничтожатся, и кѣмъ-же? Солиньякомъ! Его новая хитрость обращалась противъ него, также какъ его прежнее преступленіе. Не успѣлъ Солиньякъ оправиться отъ нанесеннаго ему удара и онъ уже является гораздо болѣе опаснымъ соперникомъ. А кто далъ предлогъ и возможность графинѣ влюбиться въ Солиньяка? Онъ, Агостино.

"Чортъ возьми! говорилъ самъ себѣ Чіампи;-- я просто дуракъ!" Однако, онъ не признавалъ себя побѣжденнымъ и игру проигранной. Если-бы Андреина захотѣла, то она могла-бы доставить счастье брату и отомстить невѣрному любовнику.

-- Если-бы ты не была безумной "innamorata", говорилъ онъ сестрѣ съ злобной улыбкой,-- то я знаю, что посовѣтовала.-бы тебѣ.

-- Конечно, какую-нибудь подлость.

-- А честные люди развѣ останавливаются передъ подлостью? Развѣ не подло поступилъ тотъ, кто измѣнилъ тебѣ ради другой?

-- А! ты все думаешь о Солиньякѣ.

-- Конечно, я достаточно его ненавижу, чтобы мысль о немъ не покидала меня ни на минуту.

-- Ну, какъ называется подлость, которую ты мнѣ предлагаешь?

-- Другіе назовутъ ее преступленіемъ, а я считаю на войнѣ все дозволеннымъ.

-- Къ какому-же оружію ты хочешь прибѣгнуть на этотъ разъ? спросила Андреина, отгадывая намѣреніе брата.

-- Зачѣмъ и для кого ты выпросила у меня ядъ? спросилъ

Чіампи, указывая на кольцо, блестѣвшее на лѣвой рукѣ Андреины.

Она быстро, инстинктивно, прикрыла правой рукой это кольцо, боясь, чтобы Агостино не отилъ его.

-- Ты имѣешь къ нему доступъ, ты можешь ему отомстить, произнесъ онъ почти шопотомъ на ухо Андреинѣ.

-- Я вижу! воскликнула она, дрожа всѣмъ тѣломъ,-- что Солиньяку грозятъ новыя опасности.

-- Пока живъ одинъ изъ насъ, смерть ожидаетъ другого на каждомъ шагу, отвѣчалъ Чіампи; -- утолить ненависть можетъ только кровь.

Андреина не сказала болѣе ни слова, но въ глубинѣ сердца поклялась вездѣ слѣдовать за Агостнао, обнаруживать всѣ его планы и отводить отъ Солиньяка направленные на него удары.

Что-же касается Чіампи, то онъ терпѣливо ждалъ, убѣжденный, что въ этомъ смертельномъ поединкѣ, наконецъ, судьба ему улыбнется и онъ найдетъ удобный случай отомстить своему врагу. Этотъ случай, дѣйствительно, не заставилъ себя долго ждать.

Однажды Луиза Фаржъ пригласила Солиньяка къ себѣ въ ложу, въ оперу. При ихъ появленіи въ театрѣ всѣ бинокли направились на красавца полковника и на "маленькую графиню", въ присутствіи которой императоръ никогда не хмурился и не насупливалъ бровей. Солиньяку было какъ-то неловко подъ этимъ огнемъ биноклей, и г-жа Берюи, жена храбраго генерала, сопровождавшая Луизу, замѣтила съ улыбкой:

-- Кажется, полковникъ, вамъ не такъ страшенъ огонь артилеріи?

Въ сущности, Солиньяка не такъ безпокоило сосредоточенное на немъ общее вниманіе, какъ его сердили тысячи взглядовъ, дерзко анализировавшихъ красоту Луизы. Дѣйствительно, она никогда не была такъ прелестна и ей нечего было бояться самой строгой критики; ея золотистые волосы ниспадали на роскошныя, обнаженныя плечи, а дѣтская улыбка придавала ея чернымъ глазамъ и прелестному лицу выраженіе невыразимаго счастья.

Сидя рядомъ съ нею, Солиньякъ предавался опьяняющему сладострастному чувству. Онъ снова находился въ соблазнительной атмосферѣ прелестныхъ женщинъ, нѣжнаго благоуханія и вдохновенной мелодіи. Теперь онъ понималъ вполнѣ, какъ дорога была ему жизнь, и съ упоеніемъ смотрѣлъ на любимую женщину, слушалъ пламенную музыку, передававшую какъ нельзя вѣрнѣе его чувства, его мечты, его любовь.

Давали "Весталку" Спонтини, пользовавшуюся въ то время громаднымъ успѣхомъ, и пока г-жа Берюи наслаждалась красотами ея любимой музыки, Солиньякъ ощущалъ въ своемъ сердцѣ то, что герой и героиня выражали вдохновенно ни сценѣ. Онъ жаждалъ дать почувствовать графинѣ, что слова пламенной любви, громко высказываемыя пѣвцомъ, онъ мысленно повторялъ и съ невыразимымъ счастьемъ произнесъ-бы ихъ открыто обожаемой женщинѣ. Музыка служитъ прекраснымъ, нисколько не компрометирующимъ орудіемъ передачи тѣхъ мыслей, которыхъ нельзя высказать громко. Луиза во время знаменитаго дуэта между Лициніемъ и Юліей не могла скрыть своего волненія; она не смѣла взглянуть на Солиньяка. но его пристальные взгляды какъ-бы жгли ея щеку. Когда весталка нѣжно лепетала: "я боюсь лить за тебя", она инстинктивно взглянула на человѣка, только-что освободившагося отъ роковой опасности и которому смерть грозила каждую минуту. Она хотѣла этимъ взглядомъ сказать только: "будьте впередъ осторожнѣе"; но Солиньякъ прочелъ въ немъ гораздо болѣе. Ему казалось, что Спонтини такъ-же вѣрно выражалъ мысли Луизы, какъ и его пламенныя мечты.

"Для тебя одной я хочу жить!

Для тебя одного я хочу жить!"

пѣли влюбленные на сценѣ, и ихъ сладострастный шопотъ, ихъ восторженный пылъ и пламенные поцѣлуи заставляли невольно вздрагивать Луизу, а въ жилахъ Солиньяка пробѣгалъ огонь. Великолѣпный-же, страшный финалъ довелъ красавца полковника почти до обморока. Онъ чувствовалъ, что никогда не жилъ такой жгучей, бѣшеной жизнью, и въ то-же время ему казалось, что онъ умиралъ. Но все-же, блѣдный, едва переводя дыханіе, онъ жадно смотрѣлъ на Луизу, которая судорожно обмахивалась вѣеромъ.

-- Какъ прекрасно! воскликнулъ онъ въ ту минуту, когда занавѣсъ падалъ при громкихъ рукоплесканіяхъ публики.

Луиза ничего не отвѣчала; дыханіе ея захватывало и слезы выступали на глазахъ. Солиньякъ, нагнувшись надъ ея роскошными, бѣлоснѣжными плечами, сладострастно упивался молчаніемъ Луизы, похожимъ на чудный сонъ. Вдругъ онъ замѣтилъ крупную, бриліантовую слезу, катившуюся по ея блѣдной щекѣ, словно капля росы по лепестку цвѣтка.

-- Вы плачете! воскликнулъ онъ.

Она старалась улыбнуться.

-- Я обожаю музыку, но, признаюсь, никогда не дохожу до слезъ, замѣтила г-жа Верюи.

-- Этотъ страшный финалъ, произнесла, наконецъ, Луиза,-- грозныя проклятія фанатичныхъ жрецовъ и гнѣвные крики народа напомнили мнѣ о всѣхъ опасностяхъ, которыя на каждомъ шагу могутъ разразиться надъ нашими головами. Мнѣ становится страшно, точно какое-то несчастье недалеко.

-- Какое несчастье? спросилъ Солиньякъ.

-- Не знаю, отвѣчала Луиза.

Но въ ушахъ Солиньяка все еще раздавались вдохновенныя слова: "Я боюсь только за тебя".

Онъ хотѣлъ улыбнуться, но, несмотря на всю свою храбрость, невольно вздрогнулъ, увидавъ въ эту самую минуту въ противоположной, пустой ложѣ Агостино Чіампи. Солиньякъ спросилъ у г-жи Берюи бинокль и съ искуственнымъ хладнокровіемъ направилъ его на блѣдное отъ злобы лицо маркиза, который отвѣчалъ дерзкимъ взглядомъ и черезъ минуту исчезъ. Солиньякъ его болѣе не видалъ, а Луиза вовсе не замѣтила.

Провожая графиню до экипажа, Солиньякъ съ отчаяніемъ думалъ, что такъ скоро прошли блаженныя минуты, проведенныя подлѣ нея, и, конечно, готовъ былъ разцѣловать Флориваля Сен-Клера за предложеніе отправиться всему обществу въ кофейную Фраскати, гдѣ послѣ оперы собирались великосвѣтскіе франты и даже аристократическія красавицы. Графиня и г-жа Берюи согласились и мужчины сѣли въ ихъ карету.

Солиньякъ чувствовалъ на своихъ колѣняхъ платье Луизы и видѣлъ въ темнотѣ блескъ ея глазъ; онъ молчалъ, но былъ невыразимо счастливъ. По временамъ ему даже казалось, что "маленькая графиня" прижималась къ нему и онъ какъ-бы ощущалъ дрожь, пробѣгавшую по ея тѣлу.

Выходя изъ экипажа у модной кофейной, Луиза нѣжно оперлась на руку Солиньяка, но на лицѣ его вдругъ выразилось глубокое страданіе.

-- Что съ вами? спросила она.

-- Ничего, отвѣчалъ Солиньякъ, хотя за секунду передъ тѣмъ онъ почувствовалъ въ сердцѣ какъ-бы ударъ кинжала.

-- Не лучше-ли намъ отправиться домой? замѣтила Луиза.

-- Вы хотите, произнесъ Солиньякъ, съ жаромъ,-- чтобы я отказался отъ того, чего многіе не испытываютъ во всю жизнь -- отъ минуты счастья?

XXI.
"Баварка".

Кофейная Фраскати, на углу улицы Ришелье и Монмартрскаго бульвара, была открыта италіянцемъ Гарчи въ концѣ прошлаго столѣтія и въ ней мюскадены собирались ѣсть мороженое и бранить республику. Тогда публичные сады были въ большой модѣ и ихъ посѣщали не только мужчины и уличныя красавицы, но и аристократки временъ консульства и имперіи. Вдоль сада были устроены пари съ различными товарами, что придавало этому увеселительному учрежденію характеръ ярмарки. Самая-же кофейная состояла изъ трехъ изящныхъ залъ съ золочеными зеркалами и громадной, установленной цвѣтами, терасы, выходившей на бульваръ.

-- Какъ здѣсь мило, сказала графиня Фаржъ, всходя по большой, великолѣпной лѣстницѣ;-- я никогда еще не была здѣсь.

Они прошли черезъ первую залу, блестяще освѣщенную хрустальными люстрами; Солиньякъ смотрѣлъ во всѣ стороны, отыскивая свободный столикъ. Вдругъ графиня почувствовала, что рука его, на которую она опиралась, слегка задрожала.

-- Что съ вами? снова спросила она.

-- Ничего, отвѣчалъ по-прежнему Солиньякъ.

Но въ сущности онъ увидалъ въ дверяхъ второй залы Агостино Чіампи, котораго графиня не могла замѣтить, отдавая поклоны знакомымъ направо и налѣво.

"Онъ за нами слѣдитъ, это очевидно, подумалъ Солиньякъ; -- но теперь я его не боюсь, оружіе при мнѣ".

Въ послѣднее время Солиньякъ постоянно носилъ при себѣ два пистолета на случай неожиданной опасности. Вторая зала была почти пустая и все общество помѣстилось за столикомъ краснаго дерева. Флориваль Сен-Клеръ потребовалъ миндальныхъ бисквитовъ, г-жа Берюи молочный пуншъ, а графиня Фаржъ долго не рѣшалась, какое выбрать ей мороженое.

-- Можетъ быть, вы не желаете мороженаго? сказалъ, наконецъ, слуга съ итальянскимъ акцентомъ;-- такъ не угодно-ли вамъ баварку?

-- А, да, отвѣчала графиня,-- это лучше. При выходѣ изъ театра меня немного продуло.

-- Съ шеколадомъ?

-- Нѣтъ, съ молокомъ.

-- А вамъ? спросилъ слуга у Солиньяка.

-- Съ шеколадомъ, отвѣчалъ тотъ машинально.

"Баварка" была въ то время моднымъ напиткомъ, введеннымъ въ Парижѣ баварскими принцами, которые однажды въ кофейной Прокопъ потребовали чаю не въ фарфоровыхъ чашкахъ, а въ хрустальныхъ стаканахъ, и вмѣсто сахара кофейный сиропъ. Эта смѣсь показалась сначала парижанамъ очень странной, а потомъ вошла въ моду подъ названіемъ баварки, и вмѣсто сиропа стали подливать къ чаю кофе и шеколадъ. По случаю свадьбы принца Евгенія Богарне какой-то острякъ сказалъ, что принцъ, отличавшійся дурными зубами, потому именно и женился, что баварку можно проглотить не жевавши.

Получивъ приказанія, слуга быстро удалился изъ залы, но не успѣлъ онъ войти въ длинный коридоръ, который велъ въ кухви заведенія, какъ его остановилъ человѣкъ высокаго роста, съ широкой, могучей грудью, и, схвативъ за руку, назвалъ по имени:

-- Саверіо!

Слуга вздрогнулъ.

-- Вы меня знаете? промолвилъ онъ.

-- Ты Луиджи Саверіо; ты былъ сержантомъ въ 14 линейномъ полку и дезертировалъ, обворовавъ своихъ товарищей; ты сдѣлалъ это изъ любви къ Аделинѣ Готье, умершей...

-- Это былъ мой злой геній, промолвилъ Саверіо.

-- Злой или добрый -- это все равно, но дѣло въ томъ, что я нахожу тебя въ Парижѣ, когда полагалъ, что ты вернулся на свою родину Чіари. Неужели ты не боишься, что какой-нибудь старый товарищъ тебя узнаетъ и выдастъ?

-- Солдаты рѣдко сюда заходятъ, произнесъ Саверіо, пораженный словами незнакомца.

-- Солдаты -- да, но офицеры? Ну, посмотри на меня, и постарайся, въ свою очередь, узнать, кто я.

-- Нечего стараться, вы капитанъ Чіампи, отвѣчалъ Саверіо, опуская голову.

-- Ну, продолжалъ Чіампи,-- выбирай одно изъ двухъ... Какъ теперь тебя зовутъ?

-- Виторіо Маріани.

-- Танъ выбирай, ложный Маріани, одно изъ двухъ: смертную казнь или сто наролеондоровъ.

-- Сто наполеондоровъ! двѣ тысячи франковъ, промолвилъ слуга, смотря съ жадностью на два свертка съ золотыми, которые Агостино вынулъ изъ кармана.

-- Ну, рѣшайся скорѣе, произнесъ Чіампи; -- насъ могутъ здѣсь подслушать, а они тебя ждутъ.

По тону Агостино Саверіо догадался, что дѣло шло о гостяхъ, которые заказали баварку.

-- Что-же вы потребуете за эти деньги? спросилъ слуга, не спуская глазъ съ Чіампи.

-- Очень немногаго: позволь мнѣ только налить въ одинъ изъ графиновъ съ баваркой нѣсколько капель изъ этого флакона.

Съ этими словами Чіампи вынулъ изъ другого кармана маленькую хрустальную стклянку съ безцвѣтной, повидимому, невинной жидкостью.

-- Чортъ возьми! промолвилъ слуга, блѣднѣя.

-- Развѣ выборъ такъ труденъ? продолжалъ Чіампи иронически;-- съ одной стороны двѣ тысячи франковъ и честная, независимая жизнь въ Чіари, съ другой -- военный судъ и разстрѣляніе. Что-же ты предпочитаешь?

-- Но вѣдь въ этой стклянкѣ... ядъ?

-- А тебѣ какое дѣло? Я налью двѣ капли въ графинъ, а ты получишь два свертка золота. Ну, Луиджи Саверіо, рѣшайся.

-- О, не называйте меня этимъ именемъ!

-- Правда, это имя дезертира... Такъ что-жь, ты хочешь, чтобъ я тебя выдалъ?

-- А если я скажу, что вы меня подкупали на преступленіе?

-- Кто тебѣ повѣритъ? произнесъ Агостино, пожимая плечами;-- судьи не задумаются, кому отдать предпочтеніе: дезертирусолдату или его офицеру. И почему ты знаешь, дуракъ, что это ядъ? Какое тебѣ дѣло до меня, возьми свои деньги и не безпокойся ни о чемъ.

-- Боже мой! воскликнулъ Саверіо; -- я считалъ Аделину Готье моимъ злымъ геніемъ, но теперь я вижу...

-- Теперь ты видишь, перебилъ его Агостино иронически,-- что твой злой геній -- я. Но скажи, дуракъ, гдѣ-бы ты нашелъ злого генія, который принесъ-бы тебѣ денегъ?

Саверіо еще разъ бросилъ жадный взглядъ на золото и твердымъ тономъ человѣка, рѣшившагося на все, рѣзко сказалъ:

-- Дайте.

Черезъ нѣсколько минутъ онъ вернулся къ Агостино съ двумя маленькими графинами, въ которыхъ дымился горячій напитокъ. Чіампи всунулъ ему въ руку свертки золота и поспѣшно палилъ нѣсколько капель изъ своего флакона въ графилъ съ шеколадной баваркой.

-- Это-ли именно спросилъ господинъ? произнесъ Чіампи.

Саверіо не могъ произнести ни слова, а только утвердительно кивнулъ головой.

-- Смотри, не ошибись, продолжалъ Агостино и прибавилъ про себя, смотря вслѣдъ удаляющемуся слугѣ:-- На этотъ разъ красавецъ Солиньякъ не вылечится.

Въ эту минуту онъ почувствовалъ, что чья-то рука опустилась на его плечо.

-- Я видѣла все! Я слѣдила за тобою, сказала Андреина, пристально смотря на него.

-- Это ты? воскликнулъ Чіампи, отскакивая отъ нея съ ужасомъ.

-- Ты забылъ, что Солиньяка охраняетъ Андреина, произнесла она саркастически и бросилась за Саверіо.

Что она хотѣла сдѣлать? Конечно, помѣшать Солиньяку выпить ядъ. Красавецъ полковникъ былъ снова спасенъ

-- Безумная носится съ своею любовью! произнесъ Агостино, топая ногами съ безпомощной злобой.

Сначала онъ хотѣлъ удержать ее силой, но это обратило-бы на нихъ общее вниманіе и, при возбужденномъ состояніи Андреины, могло-бы его погубить. Потому, надѣясь на случай, благодаря которому она могла опоздать, Чіампи проводилъ ее издали до залы, въ которой сидѣлъ Солиньякъ, и, повернувъ у самой двери, скрылся въ садъ.

Между тѣмъ Солиньякъ сидѣлъ задумчиво, и пока Флориваль велъ обычный свѣтскій разговоръ съ графиней и г-жей Берюи, онъ обдумывалъ планъ защиты, такъ-какъ вполнѣ былъ увѣренъ, что Агостино явился вслѣдъ за ними въ кофейную Фраскати съ какой-нибудь злой цѣлью. Поэтому онъ помѣстится спиною къ стѣнѣ, такъ-что ему была видна вся зала и сосѣднія комнаты, а графиня и г-жа Берюи, сидя напротивъ него, рѣшительно ничего не видѣли, что происходило за ними. Вскорѣ его подозрѣнія вполнѣ подтвердились появленіемъ въ дверяхъ Андреины, которая, бросивъ на него странный, дикій взглядъ, быстро удалилась.

"Ну, теперь и братъ, и сестра!" подумалъ Солиньякъ и сталъ лихорадочно ждать, чтобъ грозившая ему опасность приняла опредѣленную форму.

Черезъ нѣсколько минутъ слуга, чрезвычайно блѣдный, принесъ баварку, и Солиньякъ замѣтилъ, что руки итальянца дрожали. Онъ пристально на него посмотрѣлъ, но Саверіо опустилъ глаза и поспѣшно вышелъ изъ комнаты.

Солиньякъ налилъ въ стаканы баварку и подалъ одинъ изъ нихъ съ бѣловатой, молочной жидкостью графинѣ.

-- Слишкомъ горяча, сказала она, мѣшая въ стаканѣ ложкой.

Въ это мгновеніе Солиньякъ опять вздрогнулъ. Андреина, никѣмъ незамѣченная, кромѣ него, вошла въ залу и машинально направилась къ столу, за которымъ онъ сидѣлъ. Въ дверяхъ-же снова показался Агостино, блѣдный, взволнованный, и исчезъ, какъ призракъ.

"Здѣсь происходитъ какая-то страшная драма", подумалъ Солиньякъ.

Глаза Андреины были устремлены не на него, а на стаканъ, стоявшій передъ нимъ; когда-же онъ протянулъ къ нему руку, то она вдругъ остановилась среди залы и бросила на Солиньяка взглядъ, полный отчаянной мольбы.

"Что это значитъ?" спросилъ онъ себя.

Онъ смутно понималъ, что она о чемъ-то тревожно просила, и ясно увидалъ въ глазахъ ея дикую радость, когда онъ оттолкнулъ отъ себя стаканъ.

"Неужели опасность тутъ?" подумалъ онъ.

Между тѣмъ Луиза, неподозрѣвавшая трагической сцены, разыгрывавшейся рядомъ съ нею, неожиданно протянула руку къ стакану Солиньяка.

-- Я ошиблась, сказала она съ улыбкой:-- мнѣ хочется баварки съ шеколадомъ. Позвольте мнѣ съ вами помѣняться.

Солиньякъ не спускалъ глазъ съ Андреины. Ея лицо снова измѣнилось и приняло какое-то страшное, дикое выраженіе; но на этотъ разъ, вмѣсто страха, въ глазахъ ея сверкали зловѣщая радость, удовлетворенная ненависть. При видѣ яда въ рукахъ своей счастливой соперницы она не могла скрыть радости, что, спасая любимаго человѣка, она, вмѣстѣ съ тѣмъ губила женщину, послѣ смерти которой онъ на-вѣки, конечно, во;вратился-бы къ ней.

Все это такъ ясно выражалось въ обезображенныхъ страстью чертахъ ея лица, что Солиньякъ быстро вскочилъ, бросилъ на Андреину убійственный взглядъ и выхватилъ изъ рукъ графини стаканъ, который она уже подносила къ губамъ.

-- Не пейте, тутъ ядъ! воскликнулъ онъ и бросилъ стаканъ на полъ.

-- Ядъ? произнесъ Сен-Клеръ, поблѣднѣвъ, какъ полотно.

-- Ядъ? проговорила г-жа Берюи съ испугомъ.

Луиза молча смотрѣла на Солиньяка, скорѣе съ удивленіемъ, чѣмъ съ ужасомъ. Но черезъ мгновеніе она инстинктивно обернулась и, увидавъ Андреину, стоявшую неподвижно, какъ статуя, промолвила:

-- Эта женщина!

Солиньякъ жестомъ приказалъ Андреинѣ удалиться. Она бросила на него гордый, вызывающій взглядъ, но чрезъ мгновеніе исчезла, едва скрывая сдерживаемыя рыданія букетомъ розъ, который былъ у нея въ рукахъ.

-- Что это значитъ, полковникъ? спросилъ Флориваль, опасаясь, чтобъ съѣденный имъ бисквитъ также не былъ отравленъ.

-- Это значитъ, что у меня есть враги и баварка съ шеколадомъ предназначалась мнѣ.

-- Такъ не меня хотѣли отравить? спросила Луиза.

-- Нѣтъ, не васъ, а меня. Пойдемте отсюда, я завтра узнаю всю правду.

-- Отчего-же не сегодня? сказала г-жа Берюи, которую очень удивляло, что Солиньякъ не звалъ никого на помощь и не объявлялъ о случившемся.

-- Потому что я знаю виновныхъ и всегда успѣю ихъ покарать.

-- Но, по крайчей мѣрѣ, прикажите арестовать слугу.

-- Если онъ и виноватъ, то лишь какъ слѣпое орудіе. Не онъ отравитель.

-- А маркиза Олона? шопотомъ произнесла Луиза.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Солиньякъ, и, бросивъ на столъ золотой, онъ поспѣшно повелъ графиню къ экипажу, стоявшему у терасы.

-- Скажите мнѣ правду, спросила Луиза по дорогѣ,-- кого изъ насъ хотѣли отравить, васъ или меня?

-- Я уже сказалъ, что меня одного.

-- Такъ я едва не отдала своей жизни за васъ? сказала она дрожащимъ голосомъ.

Онъ нагнулся къ ней и отвѣчалъ безмолвнымъ пожатіемъ руки и нѣжнымъ взглядомъ. Въ ея словахъ ясно звучало признаніе въ любви, и въ прежнее время Солиньякъ, не задумываясь, сказалъ-бы: "она меня любитъ", но теперь искренность его собственной любви дѣлала его скромнымъ, недовѣрчивымъ. Но, во всякомъ случаѣ, онъ чувствовалъ, что эта новая опасность еще болѣе сблизила его съ Луизой, и этого было довольно, чтобъ онъ счелъ ее за счастье.

-- Берегите себя, полковникъ, какъ вы берегли меня, крикнула ему на прощанье графиня, высовываясь изъ окна экипажа и махая ему рукой.

Возвратясь въ кофейную, Солиньякъ надѣялся найти Агостино, но итальянецъ исчезъ. Тогда онъ спросилъ слугу, подававшаго баварку, но и его нигдѣ не могли отыскать, такъ-что Солиньякъ вполнѣ убѣдился, что онъ былъ соучастникомъ преступленія. Но онъ нисколько не заботился о поимкѣ этого мелкаго злодѣя. Онъ жаждалъ разсчитаться за все только съ Агостино.

По дорогѣ домой онъ замѣтилъ, что за нимъ слѣдовала какая-то карета, и ему казалось, что на лакеѣ была ливрея маркизы Олона. Поэтому, избѣгая всякой встрѣчи съ нею, онъ, поравнявшись съ домомъ маркизы Ригоди, быстро выскочилъ изъ фіакра; но Андреина его предупредила и остановила передъ самой дверью.

-- Одно слово, сказала она теномъ отчаянной мольбы: -- ты долженъ меня простить!

-- Васъ простить? отвѣчалъ Солиньякъ съ убійственной ироніей;-- я знаю теперь, что вы подразумѣвали, говоря, что трупъ Отавіо требуетъ другого трупа. Вы жаждете смерти бѣдной женщины, единственное преступленіе которой заключается въ томъ, что она спасла мнѣ жизнь.

-- Да! воскликнула Андреина,-- я за это се ненавижу всей душой, но, видитъ Вигъ, я вошла въ залу не съ преступной цѣлью. Клянусь, Ганри, что я хотѣла только предупредить тебя не касаться тубами рокового напитка.

-- А когда графиня взяла стаканъ, предназначенный мнѣ...

-- Тогда, я сознаюсь, въ головѣ моей блеснула страшная мысль. Мнѣ казалось, что судьба хотѣла смерти этой женщины. Я пришла, чтобъ тебя спасти, а она сама себя губила. Я недостаточно христіанка, чтобъ помѣшать судьбѣ поразить мою соперницу, когда не я поднимала на нее руку.

-- Не ты? Твой радостный взглядъ, несчастная, открылъ мнѣ всю тайну.

-- А если-бы я и совершила это преступленіе, воскликнула итальянка, гордо закинувъ голову;-- если-бъ я и сама положила ядъ, такъ что-же? Я тебя люблю и ненавижу ту, которую ты любишь. Если-бы для ея смерти было достаточно мнѣ поднять руку, то, Dio Santo, ея давно не было-бы на свѣтѣ!

-- Ты вполнѣ достойна своего брата, сказалъ презрительно Солиньякъ, и прибавилъ, схвативъ ее за руки:-- Онъ хотѣлъ меня зарѣзать, а ты хотѣла ее отравить. Я васъ обоихъ одинаково презираю. Отравительница Андреина стоитъ убійцы Агостино. Ступай, убирайся!

И онъ грубо оттолкнулъ ее отъ себя.

-- Господи! Господи! воскликнула Андреина; -- убей меня, Ганри; если ты меня ненавидишь, для меня все кончено!

-- Я тебя ненавижу! Убирайся!

-- Берегись! воскликнула она съ дикимъ воплемъ;-- берегись, каждое твое слово стоитъ удара кинжала.

-- Если въ твоей каретѣ спрятанъ убійца, то пусть его выходитъ, сказалъ Солиньякъ, ощупывая пистолеты въ карманѣ.

-- Ты меня не понимаешь, отвѣчала итальянка -- я говорила, что смерть Отавіо вызываетъ другую смерть. Если ты не хочешь, чтобъ мой призракъ преслѣдовалъ тебя, какъ его призракъ не даетъ маѣ покоя, то не говори, что ты меня ненавидишь.

-- Ты наложишь на себя руку?

-- Я умру, проклиная или обожая тебя!

Въ этихъ словахъ звучало столько искренняго, женскаго чувства, столько невыразимаго горя, что Солиньякъ взглянулъ на Андреину и спросилъ себя: не сказать-ли ей: "Ступай съ миромъ, я тебя прощаю"? Но въ этой умоляющей, согбенной отчаяніемъ Андреинѣ онъ не могъ не видѣть другой, жестокой, страшной женщины, готовой броситься на свою жертву.

-- Убирайся! И если у тебя хватитъ храбрости подвергнуть себя заслуженной карѣ, то проси помилованія у Бога.

Между тѣмъ онъ позвонилъ и, произнеся послѣднія слова, неожиданно исчезъ за тяжелой дверью дома маркизы Ригоди. Ужасный, отчаянный вопль Андреины поразилъ его въ самое сердце. Онъ вздрогнулъ и спросилъ себя: не слѣдуетъ-ли оказать помощь несчастной, вѣроятно, лежавшей безъ чувствъ на улицѣ? Вѣдь эту женщину онъ когда-то любилъ! Какой страшный контрастъ былъ между этой роковой минутой и тѣмъ веселымъ, солнечнымъ днемъ, когда онъ впервые увидалъ ее на Карусельной площади! Неужели такъ должна была окончиться ихъ любовь?

Однако, черезъ нѣсколько минутъ онъ успокоился, услыхавъ шумъ удалявшейся кареты маркизы Олона.

XX.
Луиза Фаржъ.

Всякій на мѣстѣ Агостино бросилъ-бы предпринятое имъ роковое дѣло. Онъ во второй разъ покусился на жизнь Солиньяка и снова потерпѣлъ пораженіе, которое могло привести его къ вѣрной погибели. Онъ, впрочемъ, надѣялся, что красавецъ полковникъ не выдастъ его, предоставляя себѣ дѣло мести, а графиня Фаржъ конечно, не могла подозрѣвать въ отравѣ маркиза Олову; къ тому-же побѣгъ Саверіо давалъ Чіампи право сказать, что, по всей вѣроятности, баварка не была отравлена, а если въ ней дѣйствительно находился ядъ, то въ этомъ виноватъ солдатъ-дезертиръ, нѣкогда служившій подъ начальствомъ Солиньяка, котораго онъ по какой-нибудь причинѣ ненавидѣлъ. Приготовивъ такое объясненіе на случай, если Солиньякъ разсказалъ-бы всю правду Луизѣ; Агостино успокоился и, съ помощью маркиза Новаля, надѣялся достигнуть своей завѣтной цѣли.

Однакожь относительно графини Фаржъ Чіампи ошибался. Она угадывала, чья рука подсыпала ядъ въ баварку. Солиньякъ рѣшительно отвергъ виновность Андреины,-- ясно тогда, что отравителемъ могъ быть только ея братъ. Но графиня не передавала Солиньяку своихъ подозрѣніи или, лучше сказать, не выражала своего убѣжденія въ виновности Агостино изъ боязни, упоминая имя

Андреины, оскорбить красавца полковника, къ которому со времени рокового событія въ Фраскати питала еще болѣе нѣжныя чувства; онъ выхватилъ изъ ея рукъ смертоносный напитокъ съ такой пламенной любовью, что она считала себя счастливой, вспоминая объ этой минутѣ. Все-же имени Агостино она не могла избѣгнуть въ разговорѣ съ Солиньякомъ, и на другой-же день послѣ происшествія въ Фраскати разсказала ему о непонятной дружбѣ ея дѣда съ Чіампи. Не объясняя намѣреній стараго маркиза, она спросила совѣта у Солиньяка, какъ удалить Агостино изъ ея дома.

-- Очень просто, отвѣчалъ, поблѣднѣвъ, Солиньякъ: -- стоитъ только поставить насъ обоихъ лицомъ къ лицу. У меня есть другъ, братъ по оружію, лучшій и благороднѣйшій человѣкъ на свѣтѣ; онъ любилъ всею душою свою жену, бѣдную, увлекающуюся, романтичную женщину, искавшую счастья тамъ, гдѣ его не было, и съ прозрѣніемъ отвернувшуюся отъ искренней, возвышенной любви мужа. У нея было всѣми уважаемое имя, преданный мужъ и мирный семейный очагъ. Ее соблазнилъ одинъ изъ тѣхъ гнусныхъ измѣнниковъ, которые дружески пожимаютъ руку мужу и увозятъ жену. Теперь бѣдная женщина горько оплакиваетъ свое потерянное счастье, а мой благородный другъ живетъ въ уединенномъ убѣжищѣ, перенося адскія муки отъ вѣроломства злодѣя.

-- Что вы хотите этимъ сказать? спросила Луиза;-- имѣетъ-ли что общаго маркизъ Олона съ вашимъ другомъ?

-- Я говорю объ измѣнѣ, о вѣроломствѣ,-- неужели надо называть злодѣя по имени? Это онъ.

-- Отчего-же вы мнѣ никогда не говорили про вашего товарища?

-- Я полагалъ, что его тайна принадлежала ему одному; но теперь я считаю себя обязаннымъ объяснить вамъ, почему я ненавижу этого человѣка и жажду ему отомстить.

-- Развѣ мужъ не можетъ самъ вступиться за спою честь?

-- Онъ не можетъ сдѣлать ни шага въ Парижѣ, не рискуя своей жизнью.

-- Что-же это за человѣкъ?

-- Онъ неизмѣримо выше меня и принесъ въ жертву свою жизнь благороднѣйшей изъ химеръ: свободѣ.

-- Принесъ въ жертву жизнь?

-- Да, онъ былъ-бы уже давно разстрѣлянъ, если-бы я не помогъ его бѣгству изъ тамильской тюрьмы.

-- Это капитанъ Ривьеръ! воскликнула Луиза, которая, какъ всѣ въ Парижѣ, знала объ его бѣгствѣ.-- Неужели вы, полковникъ, устроили это дѣло?

-- Я рисковалъ попасть подъ военный судъ для спасенія товарища, который съ радостью отдалъ-бы за меня жизнь. Но какіе судьи признали-бы меня виновнымъ? Да, впрочемъ, я объ этомъ и не думалъ. Спасти Ривьера я считалъ своимъ долгомъ.

-- Капитанъ Ривьеръ, кажется, принималъ участіе въ заговорѣ филадельфовъ, о которыхъ говорятъ, хотя и шопотомъ?

-- Я не знаю, какому дѣлу служитъ Ривьеръ, къ какой цѣли онъ стремится, и не хочу этого знать. Я его люблю, уважаю, сожалѣю и готовъ ему всегда служить.

-- И этотъ бѣдный человѣкъ, вы говорите, оплакиваетъ свое погибшее счастіе?

-- Да, онъ съ радостью пошелъ-бы на вѣрную смерть, чтобъ избѣгнуть мучительнаго воспоминанія о горячо-любимой женщинѣ.

-- А она гдѣ?

-- У маркизы Ригоди.

-- Вы живете тамъ?

-- Да.

-- Что-же она дѣлаетъ?

-- Думаетъ и плачетъ.

-- Она страдаетъ?

-- Да, она искупаетъ свою вину.

-- Какъ посмотришь, сказала маленькая графиня съ грустной улыбкой, составлявшей поразительный контрастъ съ ея обычнымъ, дѣтски-веселымъ выраженіемъ лица,-- прямая выгода оставаться честной женщиной не только по долгу, то даже и по эгоизму.

Она взглянула прямо въ глаза Солиньяку и прибавила рѣшительнымъ тономъ:

-- Вы освободили вашего товарища изъ тюрьмы, а что вы скажете, если я ему дамъ свободу и жизнь?

-- Я скажу, что всегда считалъ васъ за добрую фею, но, по несчастью, на приговоры военныхъ судовъ безсиленъ волшебный жезлъ.

-- Капитанъ Ривьеръ приговоренъ судомъ?

-- Нѣтъ еще; но заочный приговоръ будетъ постановленъ, какъ только убѣдятся въ невозможности его отыскать.

-- Въ чемъ его обвиняютъ?

-- Въ государственной измѣнѣ, въ заговорѣ противъ императора и имперіи.

-- О, несчастный, несчастный! произнесла Луиза грустно, качая головою; но черезъ нѣсколько минутъ размышленія продолжала:-- Вы знаете, я, какъ всѣ женщины, безразсудна и мнѣ-бы хотѣлось, несмотря на всѣ преграды, соединить эти два любящія, страждущія сердца.

-- Ривьера и Терезу?

-- Ее зовутъ Терезой? Да, Ривьера и Терезу, хотя-бы для того только, чтобы доказать маркизу Олона...

-- О! перебилъ ее Солиньякъ,-- о немъ нечего говорить; это человѣкъ мертвый; все равно, кто его убьетъ, я или Ривьеръ.

-- Вы такъ хладнокровно говорите, что невольно становится страшно.

-- Забудемъ о немъ, а поговоримъ лучше о Ривьерѣ, Вашъ планъ прекрасный, вполнѣ достойный вашей благородной души, но какъ его исполнить?

-- Завтра императоръ пріѣзжаетъ въ Фонтенебло; вы знаете, что мои извѣстія всегда вѣрны. Онъ васъ очень любитъ и считаетъ однимъ изъ лучшихъ офицеровъ своей арміи. Отчего-бы вамъ не выпросить у него помилованіе вашему товарищу?

-- Мнѣ? Это невозможно. Императоръ непреклоненъ, когда дѣло касается дисциплины; и какъ могу я, солдатъ, просить о нарушеніи военнаго устава, жестокаго, но необходимаго! Къ томуже, когда Ривьеръ былъ отставленъ отъ службы, то всѣ мои усилія не могли поколебать военнаго министра. Нѣтъ, все, что я могъ, я сдѣлалъ для Ривьера -- я его освободилъ изъ тюрьмы, рискуя своей жизнію.

-- Вы правы, отвѣчала Луиза:-- на ваше ходатайство у императора нечего надѣяться, но, прибавила она съ улыбкой,-- чего вы не можете добиться, быть можетъ, другой...

-- Другой? Слава-богу, никто не знаетъ его тайны.

-- А я? Императоръ ко мнѣ очень благоволитъ и дозволяетъ многое, хотя я рѣдко этимъ пользуюсь. Быть можетъ, онъ не откажетъ мнѣ... Я буду, къ тому-же, краснорѣчива, убѣдительна. Защищая Ривьера, я буду въ сущности защищать...

-- Кого? спросилъ Солиньякъ, видя, что Луиза запнулась.

Она не отвѣчала, а неожиданно спросила:

-- Что вы думаете, полковникъ, о моемъ планѣ?

-- Я думаю, что вы не только прелестная, но благороднѣйшая...

-- Полноте, полковникъ, вы отбиваете хлѣбъ у Сен-Клера.

-- Я думаю, что если-бъ уже давно я не былъ преданъ вамъ всею душою, то одной вашей мысли о спасеніи моего товарища было-бы достаточно, чтобъ сдѣлать меня вашимъ рабомъ на всю жизнь.

-- Вотъ это лучше пустого комплимента. Такъ вы мнѣ совѣтуете поговорить съ императоромъ?

-- Да, но будьте увѣрены, что если вы и добьетесь помилованія Ривьера, онъ не приметъ свободы изъ рукъ императора.

-- А какое намъ дѣло, приметъ онъ или нѣтъ дарованную ему императоромъ свободу? Несмотря на все свое спартанство, не станетъ-же онъ требовать, чтобъ его разстрѣляли! Къ тому-же теперь онъ жаждетъ смерти, какъ несчастный, обманутый мужъ, но соединившись съ любимой...

-- Онъ ее простилъ, но никогда болѣе ее не увидитъ. Вашъ планъ примиренія ихъ неосуществимъ.

-- Такъ въ вашемъ Ривьерѣ нѣтъ ничего человѣчнаго? Онъ никого и ничего не любитъ?

-- Онъ любитъ свободу и Францію.

-- Такъ пускай онъ живетъ для Франціи и для мести маркизу Олона. Вотъ что заставить его принять милость. Да, я сдѣлаю все, чтобъ плѣнить императора, и добьюсь помилованія Ривьеру. Получивъ-же свободу, онъ можетъ разсчитаться съ маркизомъ. Я не имѣю ничего противъ его поединка съ этимъ низкимъ человѣкомъ, но не хочу, чтобъ вы рисковали своей славной жизнью, спасеніе которой надо было вымолить у кого-то болѣе всемогущаго, чѣмъ Наполеонъ.

-- Вы не хотите, чтобъ я рисковалъ жизнью? повторилъ Солиньякъ.

-- Да, не хочу.

-- Отчего?

Онъ ждалъ отвѣта съ замираніемъ сердца.

-- Отчего? отвѣчала Луиза дрожащимъ голосомъ и тщетно стараясь сохранить равнодушный тонъ;-- да оттого, что вы только что оправились... дуэль... теперь... докторъ Дюпюитренъ...

Голосъ ея оборвался и она впилась въ голубые глаза Солиньяка своими черными глазами. Ея маленькія, бѣлыя руки инстинктивно сжимали могучія руки героя.

-- Нѣтъ, сказалъ онъ тихимъ, ласкающимъ, но мужественнымъ голосомъ;-- это не потому. Нѣтъ, вы не изъ состраданія, не изъ жалости хотите, чтобъ я жилъ, Луиза, а потому, что моя жизнь всецѣло принадлежитъ вамъ. Вы знаете, что я васъ люблю, и хотите, чтобъ я жилъ для васъ.

Луиза не промолвила ни слова; обычная улыбка исчезла съ ея лица, она страшно поблѣднѣла и тихо, какъ-бы надломленная бурей пламенной страсти, опустила голову на плечо Солиньяка. Онъ такъ-же молча прижалъ ее къ сердцу и прильнулъ губами къ ея опущеннымъ вѣкамъ. Ему казалось, что въ эту сладостную минуту едва слышный, замирающій голосъ лепеталъ:

-- Я тебя люблю!

Но его бѣдное, физически больное сердце не вынесло этого тяжелаго испытанія. Онъ вдругъ вскочилъ и съ глухимъ стономъ схватился за спинку кресла, чтобъ не упасть.

-- Боже мой! Что съ вами? воскликнула Луиза.

-- Ничего, отвѣчалъ онъ съ улыбкой, хотя очень блѣдный;-- можно страдать и отъ счастья. Это сердце... Вы правы, Луиза, моя жизнь на волоскѣ и я долженъ ее беречь. но какъ я счастливъ, какъ я счастливъ!

И онъ пламенно сжималъ руки графини.

-- Позвольте мнѣ уѣхать, сказалъ онъ черезъ минуту: -- мнѣ надо отдохнуть, и все пройдетъ. О! сладостное страданіе, упоительное замираніе сердца!

Она хотѣла удержать его, но Солиньякъ желалъ скрыть отъ нея свои физическія страданія.

-- А если вы упадете на дорогѣ? спросила его Луиза.

-- Нѣтъ, не бойтесь, отъ счастья по умираютъ.

Онъ еще разъ покрылъ поцѣлуями обѣ руки графини и, уходя, промолвилъ:

-- Не забудьте Ривьера.

-- Клянусь! отвѣчала Луиза, и въ этомъ простомъ словѣ ясно звучала клятва вѣчной любви и преданности.

Солиньякъ едва не сошелъ съума отъ счастья. Кровь прилила къ его больному сердцу; увидавъ его, Кастаре воскликнулъ въ испугѣ:

-- Что случилось? Несчастье?

-- Нѣтъ, напротивъ,

-- Счастье?

-- Величайшее въ моей жизни.

Марціалъ далѣе не разспрашивалъ и только, крутя усъ, подумалъ: "И Катису сказала, что меня любитъ".

Раздѣвшись, Солиньякъ сѣлъ въ покойное кресло и предался сладкимъ мечтаніямъ, а Кастару выходя изъ комнаты, бормоталъ про-себя:

-- А все-же эти женщины -- дьявольское отродье. Такъ или иначе, а всегда онѣ губятъ мужчинъ. Гадкія женщины бѣсятъ насъ, а хорошія волнуютъ. Нечего сказать, хитрую штуку выкинула природа, создавъ женщину!

Графиня Фаржъ не ошиблась: Наполеонъ, дѣйствительно, прибылъ 26 октября въ Фонтепебло и поселился тамъ совсѣмъ своимъ дворомъ. Она хотѣла тотчасъ отправиться туда и, не теряя ни минуты, просить у цезаря милосердія; но до нея дошли слухи, что Наполеонъ былъ исключительно занять политикой и удивлялъ своей холодностью даже Жозефину. Отчего послѣ счастливой, славной кампаніи онъ былъ мраченъ, безпокоенъ,-- никто этого не зналъ.

-- Во всякомъ случаѣ, сказала Луиза Солиньяку,-- мнѣ легче будетъ поговорить съ императоромъ въ Тюльери, чѣмъ въ Фонтенебло. Надо подождать.

Однакожъ, ей не пришлось ждать возвращенія императора въ Парижъ. Его прибытіе праздновалось наперерывъ всѣми высшими чинами имперіи и каждый считалъ за величайшую честь устроить великолѣпный пиръ для ваграмскаго побѣдителя. Между прочими приближенными къ императору, и герцогъ Невшательскій пригласилъ на охоту въ свой замокъ Грасбуа весь дворъ, въ томъ числѣ графиню Фаржъ и Солиньяка.

Послѣ охоты и роскошнаго обѣда былъ приготовленъ въ особой залѣ спектакль. Наполеонъ вышелъ изъ внутреннихъ покоевъ подъ руку съ Жозефиной, мрачный и недовольный, но, увидавъ издали своего красавца полковника, слегка улыбнулся.

-- А! это вы, полковникъ? сказалъ онъ.-- Неуязвимый на Дупаѣ и Рейнѣ, вы хотѣли умереть на берегахъ Севы.

-- Мнѣ горько было-бы пастъ не на службѣ вашего величества и Франціи,

Императоръ улыбнулся: отвѣтъ Солиньяка ему поправился.

-- Вы очень блѣдны, полковникъ.

-- Я только-что поправился.

-- Хотите, я вамъ пришлю Корвизара?

-- Вы слишкомъ милостивы, ваше величество, но для меня лучшій докторъ -- время.

-- Хорошо; смотрите, берегитесь. Намъ еще съ вами много работы, и помните, что во всей арміи у меня нѣтъ офицера, которымъ-бы я дорожилъ болѣе васъ.

Съ этими словами онъ прошелъ далѣе и занялъ мѣсто съ Жозефиной противъ импровизированной сцены, среди блестящаго кружка принцевъ, принцесъ и счастливыхъ воиновъ, вчерашнихъ маршаловъ и завтрашнихъ королей. Графиня Фаржъ сидѣла не вдалекѣ отъ императора, который, какъ всегда, поздоровался съ нею привѣтливой улыбкой. Но улыбки было мало, когда дѣло шло о помилованіи преступника.

"Подождемъ до конца пьесы, думала Луиза.-- можетъ быть. Брюне его развеселитъ".

Актеръ Брюне, создавшій великолѣпный типъ Жокриса, былъ любимцемъ императора, и оберъ-камергеръ Сен-Сиръ самъ выбрала, пьесу для представленія у Бертье. Это былъ веселый водевиль Одй "Cadet-Roussel, professeur de déclamation", въ которомъ, кромѣ Брюне, играла извѣстная тогда актриса Флоръ.

Импровизированный театръ была, очень малъ и актеры находились почти лицомъ къ лицу съ зрителями. Императоръ въ этотъ вечеръ былъ очень озабоченъ, и знаменитому комику Брюпе необходимо было играть вдвое искуснѣе и веселѣе обыкновеннаго, чтобъ его развеселить.

Въ первой сценѣ Флоръ играла одна; бѣдная молодая дѣвушка невольно дрожала, появляясь передъ такимъ высокимъ обществомъ.

-- Она очень мила, сказала Жозефина императору.

-- Да, отвѣчалъ онъ разсѣянно, и черезъ минуту прибавилъ почти громко:-- Отчего-же Брюне нейдетъ?

Услыхавъ эти слова изъ-за кулисъ, Брюпе быстро выбѣжалъ на сцену и второпяхъ задѣлъ за декорацію, такъ что его большая шляпа упала на колѣни Камбасересу. Канцлеръ имперіи насупилъ брови и кинулъ шляпу обратно на сцену, гдѣ она попала прямо въ лицо одному изъ актеровъ.

Императоръ разсмѣялся. Этотъ неожиданный эпизодъ понравился ему болѣе пьесы. Всѣ вторили его смѣху и только Камбасересъ, нахмурившись, сказалъ своему сосѣду:

-- Зачѣмъ выбрали такую пьесу?

-- Зачѣмъ? Она нравится императору.

Никто болѣе графини Фаржъ не радовался неожиданной веселости Наполеона. Она теперь могла разсчитывать на успѣхъ своего ходатайства; но ея радость была непродолжительна.

Пьеса шла, и вдругъ на сценѣ раздалось слово, поразившее всѣхъ зрителей,-- разводъ. Одно изъ дѣйствующихъ лицъ предложило Русселю отдѣлаться отъ жены разводомъ, на что Брюне, игравшій Русселя, поспѣшно отвѣчалъ:

-- Конечно, я разведусь. Неужели вы думаете, что я женился для удовольствія? Нѣтъ, я женился для того, чтобъ не прекратился мой родъ, чтобъ жить вѣчно въ моихъ наслѣдникахъ.

Луиза съ изумленіемъ слѣдила за страшнымъ впечатлѣніемъ, произведеннымъ на всѣхъ этими словами. Точно леденящій вѣтеръ пронесся по залѣ. Лица всѣхъ придворныхъ вытянулись и брови насупились. Императрица ужасно поблѣднѣла и скрыла вѣеромъ свое волненіе. Императоръ нахмурился. Бертье не зналъ, куда дѣваться. Одинъ Камбасересъ иронически улыбался, какъ-бы радуясь, что судьба отомстила за него. Маленькая графиня бросила вопросительный взглядъ на Солиньяка, ясно говорившій: что это значитъ?

Между тѣмъ Сен-Сиръ побѣжалъ къ режисеру.

-- Говоритея-ли еще о разводѣ въ этой проклятой пьесѣ? воскликнулъ онъ.

-- Помилуйте, да она вся основана на разводѣ.

-- Ахъ, дуракъ, я этого и не замѣтилъ! Выпускайте, урѣзывайте, но не говорите ни слова болѣе о разводѣ.

Когда опустился занавѣсъ, Луизѣ Объяснили, почему императоръ былъ такъ озабоченъ, а Жозефина такъ печальна. Наполеонъ хотѣлъ развестись съ женою; онъ выставлялъ предлогомъ необходимость имѣть наслѣдниковъ, о чемъ такъ не кстати распространился въ пьесѣ Брюпе.

"Онъ, вѣрно, взбѣшенъ, думала графиня;-- благоразумно-ли теперь говорить съ пинъ о капитанѣ Ривьерѣ!"

Она хотѣла-было отложить свою попытку, но желаніе обрадовать Солиньяка счастливымъ извѣстіемъ о спасеніи его друга переселило ея колебаніе и она рѣшилась немедленно дѣйствовать.

Императоръ перешелъ изъ залы въ одну изъ роскошныхъ гостиныхъ замка. Онъ сѣлъ на диванъ и разговаривалъ съ приближенными. стараясь придать спокойный видъ своему взволнованному лицу. Жозефина была рядомъ съ нимъ; она ничего не знала положительнаго о намѣреніяхъ императора, но боялась ходившихъ слуховъ.

Увидавъ издали графиню Фаржъ, которая подошла къ нему дрожащей поступью, но сіяя красотою, императоръ пріятно улыбнулся и сказалъ по своей всегдашней привычкѣ вмѣшиваться въ семейныя дѣла подданныхъ:

-- Ну, графиня, вамъ еще не надоѣло быть вдовою? Неужели въ моей арміи мало красивыхъ офицеровъ, которые почли-бы за счастіе упасть къ вашимъ ногамъ?

Луиза ничего не отвѣчала и только съ трудомъ улыбнулась.

-- Вы знаете мой взглядъ на женщинъ, продолжалъ императоръ;-- я по люблю, чтобъ такая красавица, какъ вы, пропадала даромъ; ея обязанность дарить мужу красивыхъ, здоровыхъ, полезныхъ государству дѣтей.

Графиня вспыхнула какъ макъ, а Жозефина стала бѣлѣе полотна.

-- На бездѣтную женщину я смотрю, какъ на солдата-дезертира, прибавилъ Наполеонъ, быть можетъ, не отдавая себѣ отчета въ жестокихъ ударахъ, наносимыхъ императрицѣ каждой его фразой;-- однимъ словомъ, графиня, выходите замужъ.

-- Это приказаніе, ваше величество?

-- Нѣтъ, совѣтъ.

-- Вы слишкомъ добры, государь, и если позволите...

Она по могла продолжать; кровь прилила у нея къ головѣ и руки дрожали,

-- Ну, что-жь вы хотѣли сказать?

-- Я хотѣла просить у васъ милости, ваше величество.

-- Вы?

И онъ всталъ и началъ медленно ходить по комнатѣ.

-- Я никогда ничего не просила у вашего величества, произнесла Луиза, слѣдуя за нимъ,-- но теперь моя просьба пламенная, дерзкая, отчаянная.

-- Въ чемъ дѣло? спросилъ императоръ, насупливая брови.

-- Дѣло идетъ объ офицерѣ, ваше величество.

-- Объ офицерѣ? повторилъ Наполеонъ иронически.

Луиза поняла его мысль.

-- Этотъ офицеръ, ваше величество, храбро служилъ своей странѣ, но суровая преданность идеѣ побудила его измѣнить своему долгу... Простите, ваше величество, что я, женщила, смѣю просить за человѣка, судьба котораго въ рукахъ вашего правосудія. Но если вамъ суждено быть великимъ государемъ, то мы, бѣдныя женщины, можемъ только просить и умолять. Вы всемогущи, а мы сострадательны. Простите меня, государь, и выслушайте.

Сначала императоръ хотѣлъ безмолвнымъ жестомъ прекратить разговоръ, но искренность Луизы тронула его и къ тому-же маленькая графиня имѣла необыкновенное вліяніе на всесвѣтнаго повелителя.

-- Говорите скорѣе, что сдѣлалъ вашъ офицеръ?

-- Что онъ сдѣлалъ, ваше величество? Я не смѣю сказать.

-- Такъ незачѣмъ было и начинать.

-- Онъ заговорщикъ.

-- Тѣмъ хуже для него. Я не люблю бѣшеныхъ собакъ. Кто онъ такой, ватъ заговорщикъ? Какого чина?

-- Онъ служилъ капитаномъ.

-- И обезчестилъ свои эполеты. Бьюсь объ закладъ, что это одинъ изъ аристократовъ, которымъ я позволилъ при Маренго сформировать отдѣльный гусарскій полкъ и носить не трехцвѣтную кокарду, а желтоголубую, по цвѣту ихъ мундира. Я былъ слишкомъ добръ, и всѣ эти франты, за исключеніемъ Сегюра, Пире, флаго и Тюрена, заплатили мнѣ измѣной. Я имъ далъ чины, а они отблагодарили меня оскорбленіями, мятежомъ. По крайней мѣрѣ, вашъ капитанъ графъ или маркизъ?

-- Нѣтъ, ваше величество, онъ республиканецъ.

-- Такъ вы знаетесь съ якобинцами? произнесъ Наполеонъ съ удивленіемъ.

-- Я поступаю въ своей сферѣ, какъ хорошій государь, отвѣчала Луиза рѣшительнымъ тономъ: -- я допускаю въ свой домъ всѣхъ честныхъ, благородныхъ людей.

-- О, я знаю, что вы умная женщина.

-- И преданная вамъ, ваше величество.

-- Что, однакожъ, не мѣшаетъ вамъ защищать моихъ враговъ.

-- Я не защищаю ихъ, а прошу пощады.

-- Такъ с.кажито прямо, что вашъ капитанъ -- филадельфъ.

-- Я не знаю; но онъ хорошій воинъ и его ожидаетъ смерть.

-- Это другъ Удэ и Мале?

-- Не знаю, но онъ другъ своей страны, ваше величество.

-- Вы черезчуръ пламенно его защищаете, произнесъ съ неудовольствіемъ Наполеонъ,-- а вы должны знать, что я по люблю бунтовщиковъ.

-- Я это знаю, ваше величество, но позвольте мнѣ вамъ сказать, что милосердіе обезоруживаетъ даже ненависть. Простите меня за смѣлость, ваше величество, по смерть несчастнаго, скрывающагося въ уединенномъ уголкѣ Парижа, не можетъ принести пользы вашему величеству, а только омрачитъ вашу славу. Примите, государь, мою просьбу, какъ доказательство глубокаго уваженія и совершенной преданности вашей особѣ. Исполните мольбу женщины, никогда у васъ ничего непросившей, и даруйте жизнь человѣку, который достаточно благороденъ, чтобъ, помилованный вами, не помышлялъ болѣе о заговорахъ,

-- Вы видѣли "Цинну или милосердіе Августа"?

-- Да, ваше величество; послушайтесь Корнеля, если не меня.

-- Конечно, его пьесы лучше пьесъ Брюне, сказалъ Наполеонъ, и послѣ нѣсколькихъ минутъ размышленія прибавилъ:-- Вашъ капитанъ въ безопасномъ убѣжищѣ?

-- Да, ваше величество.

-- Вы знаете, гдѣ онъ?

-- Нѣтъ, клянусь, не знаю!

-- Я, кажется, догадываюсь, о комъ вы говорите. Герцогъ Отрантскій доносилъ мнѣ обо всемъ, что здѣсь дѣлается, и я изъ Шенбруна слѣдилъ за парижскими событіями. Дѣло идетъ о капитанѣ Ривьерѣ?

-- Да, ваше величество.

-- Храбрый офицеръ, нечего сказать. Но чортъ ихъ знаетъ, откуда у нихъ эти старыя идеи. Кажется, въ пятнадцать лѣтъ все измѣнилось. Впрочемъ, я предпочитаю бунтовщика-якобипца измѣннику-роялисту, осыпанному моими милостями. Пріѣзжайте завтра въ Тюльери, графиня, и мы увидимъ!

Луиза хотѣла благодарить императора, но онъ ее перебилъ:

-- Погодите, еще ничего не рѣшено.

-- Если ваше величество будете совѣтоваться только съ вашимъ сердцемъ, капитанъ спасенъ.

-- Плутовка! сказалъ императора, и прекратилъ разговоръ.

Солиньякъ былъ внѣ себя отъ радости: онъ не сомнѣвался въ счастливомъ исходѣ дѣла.

Луиза обратилась съ просьбою къ императору въ счастливую минуту, когда доказательство его великодушія могло принести пользу ему самому. Она. зналъ, какое дурное впечатлѣніе произвела на армію драматическая и таинственная смерть полковника Удэ. Онъ хотѣлъ уничтожить это впечатлѣніе, и помилованіе Ривьера, было какъ нельзя болѣе кстати. Этотъ офицеръ былъ очень любимъ въ арміи.

На другой день императоръ вручилъ Луизѣ помилованіе Ривьера.

-- Я требую только одного, сказалъ Наполеонъ: -- чтобъ онъ заставилъ всѣхъ забыть о себѣ.

-- А если онъ, въ свою очередь, будетъ просить позволенія служить своему отечеству?

-- Увидимъ, отвѣчалъ императоръ.

Солиньякъ обезумѣлъ отъ радости и, осыпавъ поцѣлуями руки своей доброй феи, полетѣлъ къ Ривьеру и открыто, весело постучалъ въ дверь маленькаго домика. При этомъ необычайномъ стукѣ среди бѣлаго дня Клодъ подумалъ, что или полиція пришла его арестовать, или наступила минута борьбы за свободу.

Онъ страшно поблѣднѣлъ, когда Солиньякъ объявилъ, что по приказанію императора онъ свободенъ.

-- Свободенъ! воскликнулъ онъ,-- по милости его! Не хочу. Я у него ничего не просилъ, кромѣ открытой борьбы или открытаго суда.

Эти слова были произнесены твердо и рѣшительно.

-- Конечно, вы ничего не просили, отвѣчалъ Солиньякъ,-- но развѣ можно отказаться отъ права дышать и ходить свободно, видѣть кого любишь и отомстить измѣнникамъ?

Глаза Ривьера засверкали при воспоминаніи о маркизѣ Олона, но онъ гордо произнесъ, качая головой:

-- Но развѣ я могу принять милость отъ Бонапарта?

-- Развѣ онъ отъ васъ чего-нибудь требуетъ: предательства, измѣны? Нѣтъ, онъ вамъ даетъ свободу безъ всякихъ условій, Будьте-же свободны, Ривьеръ, и начинайте жизнь съизнова...

Солиньякъ хотѣлъ продолжать, но въ эту минуту послышались слабые, нерѣшительные удары въ дверь.

-- Кто это? спросилъ Солиньякъ,

-- Вѣроятно, отецъ, онъ всегда такъ стучится.

Это дѣйствительно былъ старикъ Ривьеръ. Онъ поцѣловалъ сына, поклонился Солиньяку и, вынувъ изъ кармана нѣсколько плитокъ шеколада, положилъ на столъ.

-- Вотъ я тебѣ принесъ, сказалъ онъ;-- шеколадъ прекрасный и ты любилъ его въ дѣтствѣ. Я сегодня очень торопился къ тебѣ. Ты знаешь, сегодня день кончины твоей маленькой сестры. Бѣдная Жапета, она очень походила на тебя,-- конечно, въ миніатюрѣ. О, Господи, она-бы ужь никогда не стала принимать участія въ дьявольскихъ заговорахъ. Ну, ну! Я не скажу болѣе ни слова. Но, право, тяжело старому отцу приходить къ сыну тайкомъ, точно къ узнику.

Увидавъ старика, Солиньякъ тотчасъ подумалъ, что онъ убѣдитъ сыпи принять помилованіе.

-- Что вы говорите объ узникѣ, сказалъ онъ весело,-- здѣсь нѣтъ никакого узника.

Клодъ гнѣвно насупилъ брови.

-- Повторите, полковникъ, я васъ не понимаю, сказалъ старикъ, блѣдный, дрожа всѣмъ тѣломъ.

-- Императоръ приказалъ прекратить производство по дѣлу капитана Ривьера.

-- Что-жь это значитъ? Есть надежда?

-- Какая надежда? Капитанъ Ривьеръ свободенъ, вотъ и все.

-- Ты свободенъ! воскликнулъ Жанъ Ривьеръ, обращаясь къ сыну;-- правда-ли это? Охъ! ноги мои, ноги! Дайте мнѣ стулъ, полковникъ. Благодарю васъ; я сталъ старой тряпкой.

Онъ плакалъ и смѣялся въ одно и то-же время.

-- Ты свободенъ! продолжалъ онъ;-- отчего-же ты не сказалъ мнѣ объ этомъ? Ты свободенъ! Такъ пойдемъ-же отсюда. Здѣсь душно! Пойдемъ, Клодъ, пойдемъ! Я теперь въ состояніи пройти сто миль.

-- Капитанъ свободенъ, объяснилъ Солиньякъ,-- но онъ отказывается принять помилованіе.

-- Отказывается! Какъ отказывается? Ты съума сошелъ, Клодъ! Тебѣ говорятъ, что все кончено, что нечего бояться ни судей, ни палачей, а ты хочешь...

-- Вы не поймете, чего я хочу, перебилъ Клодъ.

-- Конечно, я старый дуракъ, но это понимаю. Ты хочешь быть Катономъ и рисоваться своимъ гордымъ достоинствомъ. Но это не хорошо, это жестоко. Ты убиваешь старика отца, которому нѣтъ никакого дѣла до твоихъ политическихъ фантазій. Ты отказываешься доставить мнѣ счастье, а, кажется, я судьбой не избалованъ. Вотъ они, великіе-то умы! Но я долженъ тебѣ сказать, дитя мое, что если ты хочешь приголубить своего отца, то поторопись. Всѣ эти аресты, бѣгства, тайныя свиданія меня гложутъ и убиваютъ. Послушай, Клодъ, милый Клодъ, я всегда былъ добрымъ отцомъ, не правда-ли? Сдѣлай-же что-нибудь для меня. Возвратись ко мнѣ! Люби меня! Вотъ, видишь-ли, мнѣ необходимо твое присутствіе такъ-же, какъ нѣкогда было необходимо тебѣ молоко твоей матери, моей бѣдной Сюзеты. Не мучь меня, не убивай меня. Если тебѣ даютъ свободу, возьми ее ради меня.

-- Вы не знаете, чего вы просите, батюшка.

-- Нѣтъ, знаю: большой жертвы. Но и я тебѣ жертвовалъ немалымъ. Теперь настало время расквитаться; я представляю твой вексель ко взысканію. Милый, дорогой, благородный Клодъ, послушайся меня: уйдемъ отсюда.

-- Выть по-вашему, произнесъ Ривьеръ; -- но, полковникъ, скажите тому, кто меня помиловалъ, что я не принимаю отъ него свободы, а беру ее...

Но Солиньякъ не далъ ему кончить и толкнулъ его въ объятія отца,

"Пусть его думаетъ о завтрашней борьбѣ, благо былъ-бы сегодня свободенъ, сказалъ самъ себѣ красавецъ полковникъ; -- у него есть два могучіе повода къ спасенію: ненависть къ Агостино и любовь къ Терезѣ".

XXI.
Переулокъ "Венгерской королевы".

Первый-же часъ свободы Клодъ посвятилъ товарищамъ-филадельфамъ; но ни у Филопомена, ни у Гармодія онъ никого не засталъ. Сначала онъ испугался, не арестовали-ли ихъ, но потомъ успокоилъ себя тѣмъ, что навѣрное-бы зналъ, если-бъ съ ними что-нибудь случилось, а потому, конечно, ихъ отсутствіе объяснялось какой-нибудь другой причиной. Впрочемъ, онъ долженъ былъ вскорѣ все узнать, такъ-какъ рѣшился вечеромъ отправиться къ Бернару Тевено. Но что дѣлать до вечера?

Онъ позавтракалъ съ отцомъ, а потомъ сговорился сойтись съ Солиньякомъ въ Пале-Роялѣ. По дорогѣ туда онъ замѣтилъ, что нѣкоторые встрѣчные смотрѣли на него съ изумленіемъ; вѣроятно, это были тайные полицейскіе агенты.

Солиньякъ ждалъ Ривьера въ Пале-Роялѣ и прямо объявилъ ему, что желаетъ отправиться съ нимъ въ домъ маркизы Ригоди.

-- Зачѣмъ? спросилъ Клодъ.

-- Тамъ есть женщина, которую вы однимъ словомъ можете возвратить къ жизни.

-- Развѣ Тереза больна? спросилъ Ривьеръ, поблѣднѣвъ.

-- Да, "на, бѣдная, очень страдаетъ, отвѣчалъ Солиньякъ, еще болѣе убѣждаясь въ любви Ривьера къ Терезѣ,-- и если я пропустилъ этотъ аргументъ, уговаривая васъ не отказываться отъ свободы, то только для того, чтобъ доставить вашему отцу счастіе одному убѣдить васъ. Но женщина, которую вы простили, не принимаетъ вашего помилованія, не считая себя его достойнымъ.

Ривьеръ ничего не отвѣчалъ, но Солиньякъ ясно видѣлъ, какъ двѣ большія слезы покатились по его блѣднымъ щекамъ, и онъ промолвилъ, тяжело вздыхая:

-- Бѣдная Тереза!

Черезъ минуту онъ произнесъ рѣшительно:

-- Пойдемте; ведите меня, куда хотите.

Вѣчно погруженная въ свои мрачныя думы, Тереза вздрогнула и хотѣла бѣжать, когда ей сказали, что Клодъ на свободѣ, въ домѣ маркизы Ригоди, и ждетъ ее.

-- Ихъ лучше оставить вдвоемъ, сказала маркиза Солиньяку;-- дайте мнѣ руку, сорванецъ, и пройдемтесь по саду. Сегодня очень холодно, но солнце свѣтитъ и мнѣ надо провѣтриться.

Тереза спрашивала себя, на яву-ли она видѣла передъ собою Клода, и невольно дрожала всѣмъ тѣломъ.

-- Я васъ пугаю, сказалъ онъ грустно, и самъ не могъ смотрѣть на нее безъ ужаса.

Бѣдная женщина страшно похудѣла; ея скульптурныя формы опали: черные глаза мутно глядѣли изъ глубокихъ впадинъ. Это былъ призракъ прежней Терезы, но для Клода она сохраняла свою прежнюю притягательную силу.

"Быть можетъ, думалъ онъ,-- ей легко возвратить прежнюю красоту. Для этого нужно немногое -- счастье".

И онъ грустно качалъ головой, хотя повторялъ про себя: "Я, однакожь, ее простилъ". Во всякомъ случаѣ, несчастный видъ Терезы глубоко его тронулъ и онъ нѣжно, съ участіемъ сталъ разспрашивать объ ея страданіяхъ, успокоивать ее, утѣшать.

И Тереза отвернулась отъ такого человѣка! Ей теперь было стыдно самой себя, стыдно за ту роковую ошибку, по милости которой она предпочла его любви ложную страсть негодяя. Слушая добрыя, теплыя слова Клода, она не могла заглушить въ глубинѣ своего сердца тайнаго голоса, нашептывавшаго: "измѣнница, преступница". Извѣстіе объ освобожденіи Клода радовало и вмѣстѣ пугало ее. Она не смѣла взглянуть на него и каждую минуту была готова зарыдать.

Видя, какое тяжелое впечатлѣніе онъ производитъ на Терезу, Ривьеръ рѣшился сократить свое посѣщеніе.

-- Прощайте, сказалъ онъ.

-- Вы уже уходите? промолвила Тереза.

Ей теперь было страшно съ нимъ разстаться.

-- И вы никогда болѣе не придете? спросила она тономъ пламенной мольбы.

-- Нѣтъ, Тереза, я вскорѣ опять приду. До свиданія, не унывайте.

Она ждала его отвѣта, какъ преступникъ приговора суда.

-- Мнѣ васъ жаль отъ всей души, сказалъ Клодъ съ глубокимъ чувствомъ.

Онъ почти силою оторвался отъ нея. Онъ чувствовалъ, что

готова, поддаться состраданію, и только воспоминаніе о своихъ мученіяхъ и нанесеннома. ему жестокомъ оскорбленіи удерживало его. При видѣ блѣдной, изнуренной, испитой Терезы сердце его болѣзненно сжалось. Онъ любилъ ее, несмотря на все. Онъ всецѣло принадлежалъ этой страсти, и. упрекая себя за то, что не заглушилъ ее въ глубинѣ своего сердца, она. все-же съ мрачной радостью продавался ей.

Побуждаемый этимъ всепоглощающимъ чувствомъ, онъ ощутилъ теперь жажду увидать тота. домъ, въ которомъ когда-то былъ счастливъ. Этотъ мужественный, храбрый человѣкъ, недорожившій жизнью и много разъ встрѣчавшій смерть лицомъ къ лицу, отправился съ внутренней, сердечной дрожью въ свою прежнюю квартиру улицы Монмартръ, оставшуюся пустою со времени его ареста. На тротуарѣ противъ дома она. остановился и тревожно посмотрѣлъ на закрытыя ставнями окна. Тутъ онъ провела, лучшіе дни своей жизни, тутъ она. прижималъ къ своему сердцу Терезу, тутъ онъ толковалъ о судьбахъ отечества съ Тевено и другими товарищами. Все это теперь казалось давно прошедшимъ сномъ, отъ котораго онъ очнулся такъ, неожиданно, такъ страшно.

Наконецъ, Ривьеръ постучалъ въ дверь: увидя его, привратникъ едва не упалъ.

-- Вы не умерли?

-- Какъ видите.

-- Разсказывали, что васъ разстрѣляли два мѣсяца тому назадъ.

-- Вы видите, что это неправда.

Ривьеръ взялъ ключъ и вошелъ въ свою квартиру, пустую, безмолвную. Ему казалось, что онъ проникъ въ чужое жилище, какъ воръ. Ставни были затворены, мебель покрыта бѣлыми чехлами, словно саванами. Вечеръ уже наступилъ, темный, холодный, ноябрьскій вечеръ. Дрожь пробѣжала по тѣлу Ривьера.

"Здѣсь точно какъ въ могилѣ", подумалъ онъ, качая головой.

И, дѣйствительно, это была могила его илюзій, мечтаній, вѣры!

Онъ медленно ходилъ взадъ и впередъ по пустымъ комнатамъ, какъ призракъ. Онъ часто останавливался; все воскрешало въ немъ сладкія и горькія воспоминанія. Въ кабинетѣ въ каминѣ лежали дрова; Ривьеръ развелъ огонь и зажегъ свѣчи. Долго сидѣлъ онъ тутъ, устремивъ глаза на веселое пламя, и мало-помалу ему стало казаться, что все было по-прежнему, что сейчасъ придетъ къ нему Тереза, что счастье его не погибло.

Онъ, однакожь, не смѣлъ войти въ ея спальню. Онъ боялся даже призрака умершей любви. Наконецъ, онъ всталъ и дрожащей рукой отворилъ дверь. Все въ этой комнатѣ напоминало ее; онъ видѣлъ ее въ каждомъ углу, въ каждой вещи.

"Какъ любилъ я тебя, Тереза, думалъ онъ,-- и мы могли-бы быть счастливы".

Сердце его тревожно билось, дыханіе захватывало, онъ едва сдерживалъ слезы. Наконецъ, онъ опустился на колѣни подлѣ постели Терезы и, уткнувъ пылающую голову въ подушку, неслышно судорожно зарыдалъ.

Здѣсь онъ пробылъ нѣсколько часовъ; когда онъ опомнился, ночь уже давно наступила и свѣчи догорали.

"Я понимаю, подумалъ Клодъ,-- что люди могутъ проводить цѣлые дни въ склепахъ, разговаривая съ мертвыми. Я также теперь бесѣдовалъ съ мертвой. Отчего-же съ мертвой? Ея жизнь въ моихъ рукахъ. Если у меня будетъ достаточно силы, чтобы забыть прошлое и протянуть ей руку, она воскреснетъ".

Грустная улыбка показалась на его лицѣ; увидавъ на каминѣ случайно оставленный Терезой шелковый поясъ съ серебряной пряжкой, онъ взялъ его, страстно поцѣловалъ, какъ влюбленный юноша, и положилъ во внутренній карманъ сюртука.

Онъ вышелъ изъ дома спокойный, утѣшенный. Призракъ погибшей любви произнесъ ему на ухо: "Я могу воскреснуть".

Очутившись на улицѣ, онъ быстро пошелъ къ Бернару Тевено, не не сдѣлалъ и двадцати шаговъ, какъ оста повился съ крикомъ удивленія и ужаса. Мимо него прошелъ человѣкъ, въ которомъ онъ узналъ по росту, по тѣни, а главное но инстинктивной злобѣ маркиза Олона.

Чіампи (Клодъ былъ убѣжденъ, что это былъ онъ) шелъ въ противоположную сторону, но Ривьеръ не хотѣлъ упустить счастливаго случая отомстить врагу. Правда, у него не было оружія, но онъ могъ задушить его руками. Поэтому онъ быстро послѣдовалъ за пилъ. Чіампи шелъ быстро, очевидно чувствуя догоню, однакожь, разстояніе между ними все болѣе и болѣе уменьшалось. Ривьеръ уже тѣшилъ себя надеждой, что Агостино въ его рукахъ, какъ вдругъ итальянецъ перешелъ черезъ улицу и исчезъ между домами противъ церкви св. Евстафія. Очевидно, онъ вошелъ въ одинъ изъ нихъ. Но въ который? Всѣ ворота были заперты, кромѣ однихъ, то-есть, вѣрнѣе сказать, одной рѣшетки, за которой виднѣлся мрачный, узкій проходъ. Ривьеръ вспомнилъ, что это переулокъ Венгерской Королевы, одинъ изъ темныхъ, таинственныхъ закоулковъ въ Парижѣ, соединяющій улицы Монмартръ и Моптаргель.

-- Проклятіе! воскликнулъ громко Клодъ; -- онъ меня увидалъ и бросился черезъ этотъ темный проходъ въ улицу Монтаргель. Неужели онъ улизнетъ изъ моихъ рукъ?

Все еще не теряя надежды догнать Агостино, онъ углубился въ темный переулокъ. Черезъ нѣсколько минутъ поспѣшной ходьбы онъ услыхалъ за собою шаги и, обернувшись, увидалъ три фигуры, слѣдовавшія за нимъ.

Неужели его, въ свою очередь, преслѣдовали? Не желая упустить итальянца, онъ не хотѣлъ остановиться.

-- Капитанъ Ривьеръ! раздалось вдругъ въ ночной тишинѣ. Ривьеръ узналъ голосъ Бернара Тевено и тотчасъ обернулся.

-- Здѣсь, отвѣчалъ онъ съ невыразимой радостью.

Несмотря на все нетерпѣніе догнать Чіампи, онъ былъ счастливъ, что можетъ прижать къ груди товарищей, которые, быть можетъ, спѣшили объяснить ему, что часъ борьбы насталъ. Онъ остановился, и когда Бернаръ Тевено почти поравнялся съ нимъ, онъ громко воскликнулъ:

-- Какъ я радъ васъ видѣть, полковникъ!

И онъ протянулъ ему обѣ руки, по Тевено не отвѣчалъ тѣмъ-же.

-- Что это значитъ? спросилъ Ривьеръ;-- я вамъ протягиваю руку, а вы не берете ея? Развѣ вы меня не узнали?

-- Нѣтъ, я васъ окликнулъ, холодно произнесъ Тевено рѣзкимъ, методическимъ голосомъ;-- мы были у васъ и, не заставъ дома, пошли домой и случайно догнали васъ.

Клодъ по могъ придти въ себя отъ изумленія. Не былъ-ли это сонъ? Что означало поведеніе полковника? Зачѣмъ подлѣ него стояли неподвижно, точно свидѣтели, двое товарищей-филадельфовъ?

-- Филопоменъ! Катонъ! Лоранъ Малардье и Пьеръ Германъ! сказалъ Ривьеръ и протянулъ имъ руки.

Они стояли неподвижно, какъ статуи, и ничего не отвѣчали.

-- Да говорите-же, воскликнулъ Ривьеръ,-- что все это значитъ? Къ чему это молчаніе? Отвѣчайте!

Онъ быстро приблизился къ Тевено, но тотъ отстранилъ его рукой.

-- Вамъ отвѣчать, а не намъ, сказалъ онъ.

-- Мнѣ? Почему? спросилъ Клодъ, чувствуя, что кровь приливаетъ къ его головѣ.

-- Мы съ удовольствіемъ видимъ, что вы на свободѣ, произнесъ иронически Тевено.

-- А! вотъ почему вы не хотите мнѣ подать руки, отвѣчалъ Ривьеръ, и гордо прибавилъ:-- неужели вы думаете, что я пожертвовалъ своими убѣжденіями ради свободы? Нѣтъ, я воспользуюсь ею, чтобы но-прежнему служить нашему дѣлу...

-- Нашему дѣлу могутъ служить только честные люди, сказалъ Тевено рѣзко.

-- Вы дадите мнѣ отчетъ въ этихъ словахъ, если они относятся ко мнѣ, сказалъ Ривьеръ, бросаясь внѣ себя на Тевено.

-- Вы были казначеемъ нашего общества? холодно произнесъ полковникъ.

-- Да, отвѣчалъ Клодъ, но голосъ его замеръ, точно онъ почувствовалъ приближеніе грозной опасности.

-- Мы вамъ довѣрили векселя бордоскихъ банкировъ, которые составляли весь нашъ капиталъ.

-- Да, но я вамъ ихъ возвратилъ. Сидя въ тюрьмѣ, я утѣшался мыслью, что эти бумаги въ вашихъ рукахъ.

-- Неужели? Вѣдь вы знали, что мы по могли ими воспользоваться?

-- Отчего?

-- Отчего! Полноте притворяться. Насъ болѣе не обманете. Векселя, переданные вами, фальшивые.

-- Фальшивые! воскликнулъ Ривьеръ.-- Фальшивые!

Онъ задрожалъ какъ въ лихорадкѣ и подумалъ, не сошелъ-ли съума Тевено.

-- Объясните, что вы хотите сказать, произнесъ Ривьеръ поспѣшно;-- какіе векселя фальшивые? тѣ, которые я вамъ передалъ? Это невозможно. Они не выходили изъ моихъ рукъ и прямо изъ моей конторки я передалъ ихъ вамъ.

-- Я знаю. И, однакожь, когда мы представили ихъ въ контору Мишеля Ворда и Казавана, кассиръ намъ отвѣчалъ, что по нимъ уже уплачено.

-- Уплачено? Кому?

-- Мы васъ объ этомъ и спрашиваемъ, капиталъ Ривьеръ.

-- Меня? Какъ меня? Вы думаете...

-- Эти векселя, какъ вы сами признали, не выходили изъ нашихъ рукъ; мы дали вамъ настоящіе векселя, а вы намъ возвратили фальшивые. По настоящимъ-же векселямъ уплачены деньги два мѣсяца передъ тѣмъ, какъ мы представили фальшивые. Ихъ показали одному изъ нашихъ, который ѣздилъ въ Вордо.

-- Вѣдь это страшное преступленіе, господа, произнесъ Клодъ, проводя рукою по лбу. на которомъ выступилъ холодный потъ:-- подлогъ, воровство!

-- Да, это страшное преступленіе, это предательство нѣсколькихъ сотъ товарищей. Мы не только не можемъ дѣйствовать, лишившись всѣхъ средствъ, но между нами естъ измѣнникъ.

-- Кто-жь это? произнесъ Ривьеръ безсознательно.

Филопоменъ и Катонъ стояли по-прежнему неподвижно, скрестивъ руки, какъ грозные судьи, а Бернаръ Тевено произнесъ торжественно:

-- Капитанъ Клодъ Ривьеръ, совѣтъ филадельфовъ рѣшилъ вчера единогласно, что вы должны драться съ каждымъ изъ насъ, пока не будете убиты.

-- Я? воскликнулъ Ривьеръ; -- такъ это меня обвиняютъ?

-- Ваше преступленіе доказано.

-- Я -- воръ! Да вѣдь это безуміе, полковникъ! Я, право, не знаю, оправдываться мнѣ или смѣяться. Капитанъ Ривьеръ -- воръ! Кто этому повѣрить?

-- Всѣ доказательства противъ васъ.

-- Вы этому вѣрите, Тевено?.. А вы, Малардье?.. Авы, Германъ?.. Вы не отвѣчаете. Я -- воръ? Я сдѣлалъ подлогъ? Полноте! Я не знаю, что значитъ это испытаніе, но, видитъ Богъ, довольно! Я слишкомъ страдаю и, право...

Въ эту минуту Тенево махнулъ рукою Малардье и тотъ вынулъ изъ-подъ плаща двѣ шпаги, Тевено взялъ одну изъ нихъ за остріе и подалъ Ривьеру.

-- Что это значитъ? произнесъ Клодъ внѣ себя; -- чего не хотите отъ меня?

-- Защищайтесь!

-- Такъ это правда? Вы хотите со мной драться?

-- Да.

-- Ради Бога выслушайте меня и освободите отъ этого страшнаго кошмара. Я не боюсь смерти, вы это хорошо знаете! Но драться съ вами, котораго я люблю и уважаю, съ вами, моимъ братомъ по оружію и убѣжденіямъ,-- это немыслимо! И драться за то, что меня подозрѣваютъ въ воровствѣ! Полноте, полковникъ, вы съума сошли.

-- Я исполняю обязанность, возложенную на меня товарищами.

Ривьеръ взялъ молча шпагу изъ рукъ Тевено и бросилъ ее на землю.

-- Ну, убивайте меня, сказалъ онъ спокойно,-- моя совѣсть чиста и сердце не дрогнетъ.

-- Мы знаемъ, что вы храбры, но также знаемъ, что вы ради жены жаждали богатства и свободы. Вотъ для чего вы поддѣлали векселя и выпросили помилованіе у Бонапарта.

Изъ груди Ривьера вырвался крикъ злобы и глубокаго страданія.

-- Это ужь слишкомъ! Вы можете меня убить, но не оскорблять! Я не знаю, какое ужасное преступленіе скрывается подъ этимъ подлогомъ, я не знаю, кто преступникъ; но это не я. Для меня ужь невыносима пытка повторять, что я не обворовалъ товарищей, что я не просилъ о помилованіи.

-- Возвратите намъ наши погибшія надежды, отвѣчалъ Бернаръ Тевено гнѣвно;-- вы были казначеемъ общества и вы должны отвѣчать за переданныя вамъ бумаги. У васъ онѣ были, васъ мы и караемъ.

-- Но дайте-же мнѣ возможность отыскать преступника! Дайте мнѣ день, одинъ день!

-- Одинъ день! отвѣчалъ иронически Тевено.-- Въ одинъ день можно многихъ предать.

Ривьеръ лихорадочно задрожалъ и его раздирательный стонъ ясно доказывалъ его невинность; но филадельфы оставались непреклонны. Лоранъ Малардье поднялъ шпагу съ земли и подалъ ее снова Ривьеру.

-- Защищайтесь! повторилъ Тевено.

-- Я ужь вамъ сказалъ: убивайте, если хотите.

-- Мы не убійцы и не палачи. Вы умрете отъ нашей руки, но въ честномъ бою. Если я васъ не убью, то Филопоменъ и Катонъ меня замѣнятъ.

-- Я не буду драться.

-- Такъ вы хотите, чтобъ я поступилъ съ вами, какъ съ самымъ низкимъ подлецомъ? сказалъ холодно Тевено, подходя къ Ривьеру и поднимая руку.

Клодъ отскочилъ. Неужели Ривьеръ, олицетвореніе чести и долга, получитъ пощечину? Онъ вдругъ почувствовалъ какую-то бѣшеную жажду смерти. Ему казалось, что единственнымъ средствомъ освободиться отъ этого страшнаго кошмара было -- убить себя самому.

-- Дайте! сказалъ онъ Малардье и, взявъ шпагу, машинально всталъ въ позицію.

Бернаръ Тевено скрестилъ съ нимъ лозвее и, сверкая глазами въ темнотѣ, ждалъ, чтобъ Ривьеръ сдѣлалъ нападеніе. Лоранъ Малардье и Пьеръ Германъ стояли неподвижно, скорѣе какъ свидѣтели казни, чѣмъ секунданты въ дуэли.

Ривьеръ не сдѣлалъ ни малѣйшаго движенія и Тевено сталъ нападать на него по всѣмъ правиламъ фехтованія. Но Ривьеръ не отвѣчалъ.

-- Такъ вы не хотите защищаться? воскликнулъ гнѣвно полковникъ.

-- Вы поступаете по своей совѣсти, а я по своей, отвѣчалъ Клодъ.

-- Берегитесь! воскликнулъ Тевено.-- Защищайтесь! Защищайтесь!

И онъ почти прикоснулся шпагою до груди Ривьера, который инстинктивно отпарировалъ ударъ.

-- Наконецъ-то! вскричалъ Тевено.

Онъ выпрямилъ руку съ необыкновенной быстротой и, нагнувшись впередъ всѣмъ тѣломъ, вонзилъ шпагу въ грудь Ривьера. Клодъ зашатался и, схватившись рукою за лѣвый бокъ, оперся на свою шпагу. Тевено отбросилъ далеко отъ себя окровавленное оружіе и взялъ отъ Германа свою шляпу. Никто не произнесъ ни слова. Всѣ чувствовали, что смерть была близка.

Ривьеръ теперь въ одно мгновеніе увидалъ всю свою жизнь, всѣхъ дорогихъ его сердцу людей: мать, отца, Солиньяка, Терезу, ради которой онъ совершилъ преступленіе, по словамъ его судей. Вдругъ, съ сверхъестественнымъ предвидѣніемъ умирающихъ, онъ понялъ все: на устахъ его задрожало имя, ненавистное, преступное. Да, онъ былъ убѣждена., что воръ, совершившій подлогъ, былъ Агостино. Онъ похитилъ у Ривьера не только жену, но и векселя. Клодъ хотѣлъ подойти къ Тевено, протянулъ руку и старался произнести: "это Чіампи", по его уста лепетали только несвязные звуки.

"Кто-же ему отомститъ?" подумалъ несчастный и грохнулся на землю безъ чувствъ.

Тевено медленно подошелъ къ распростертому Клоду.

-- Мертвъ! сказалъ Лоранъ Малардье.

Это слово, казалось, возвратило къ жизни Ривьера.; онъ приподнялся на лѣвомъ локтѣ и, устремивъ потухающій взглядъ на филадельфовъ, промолвилъ:

-- Невиненъ... Прощаю... Чіампи... Чіампи...

Потомъ изъ глубины его полуоледенѣвшаго сердца вырвался пламенный крикъ:

-- Отчизна! Франція!

Черезъ минуту Клодъ Ривьеръ болѣе не существовалъ.

XXII.
Исповѣдь.

Послѣдній крикъ умирающаго Ривьера произвелъ сильное впечатлѣніе на Тевено и его товарищей; онъ пробудилъ въ ихъ сердцахъ укоры совѣсти. "Точно-ли виноватъ Ривьеръ?" подумалъ каждый изъ нихъ. Пройдя нѣсколько шаговъ по улицѣ Монтаргель, они молча пожали другъ другу руки и разошлись въ разныя стороны. Вскорѣ шумъ ихъ шаговъ замеръ вдали.

Трупъ Клода Ривьера остался на землѣ въ переулкѣ Венгерской Королевы; Пьеръ Германъ, уходя, бросилъ на него плащъ, который онъ держалъ въ рукахъ. Жители переулка почти всѣ спали и не слыхали поединка, а тѣ, которыхъ разбудилъ шумъ оружія, спѣшили закрыть окна, бросивъ предварительно боязливый взглядъ на роковую сцену. Но не успѣли Тевено и его друзья исчезнуть въ темнотѣ, какъ открылось слуховое окно надъ маленькой лавчонкой съ вывѣской: "Комбурна, угольщикъ", и полураздѣтый мужчина вышелъ на улицу, держа въ рукахъ витую восковую свѣчку. Онъ подошелъ къ тѣлу Ривьера и. освѣтивъ лицо мертвеца, вскрикнулъ отъ изумленія,-- такъ поразительно было выраженіе умершаго. Какая-то свѣтлая улыбка надежды и вѣры играла на его блѣдныхъ губахъ и вообще смерть придала ему особую, величественную красоту.

-- Онъ умеръ, сказалъ Комбурна.-- Какъ, это капитанъ Ривьеръ?

Со времени ареста Ривьера, онъ пріобрѣлъ популярность въ Парижѣ, особенно въ Монмартрскомъ кварталѣ. Первой мыслью Комбурна было: "Надо его отнести домой". Онъ сталъ звать сосѣдей, но никто не откликнулся.

-- Они боятся, промолвилъ Комбурна, пожимая плечами, хотя и самъ не былъ совершенно спокоенъ.

Наконецъ, нѣкоторые изъ сосѣдей явились на помощь; Ривьера положили на плащъ, его покрывавшій, и отнесли въ его квартиру въ улицѣ Жюсьенъ.

-- Я только-что видѣлъ его и говорилъ съ нимъ! сказалъ привратникъ. Онъ высказалъ предположеніе, что капитанъ, вѣроятно, былъ убитъ рукою злодѣя.

-- Нѣтъ, произнесъ шопотомъ Комбурна,-- онъ погибъ на дуэли.

-- Какъ! Вы видѣли?

-- Тише, послѣ я все разскажу.

Привратникъ тотчасъ-же отправился за Жаномъ Ривьеромъ.

Бѣднаго старика разбудили и онъ съ ужасомъ воскликнулъ:

-- Что случилось?

-- Большое несчастье...

Привратникъ не смѣлъ продолжать, но Жанъ Ривьеръ по его лицу угадалъ, въ чемъ дѣло.

-- Что случилось съ моимъ сыномъ? Онъ болѣнъ? Быть можетъ, умеръ? Да, умеръ! Отвѣчайте-же, Боже мой! Мой сынъ, мой клодъ умеръ?

Онъ смотрѣлъ во всѣ сторона съ испугомъ, словно отыскивая призракъ Клода, и машинально проводилъ рукою по лбу. Тяжело было смотрѣть на несчастнаго старика.

-- Гдѣ онъ? Дома? Хорошо, я хочу его видѣть! Пойдемте, прибавилъ онъ съ пламенной энергіей.

Онъ твердыми шагами дошелъ до улицы Монмартръ; на головѣ его не было шляпы, несмотря на холодную ночь, и отъ времени до времени онъ произносилъ отрывочныя фразы:

-- Кто его убилъ? Кто его убилъ? Убійца дорого поплатится... Клодъ убитъ! Я не вѣрю... Это невозможно!

Передъ домомъ улицы Монмартръ стояла уже толпа, несмотря на ночное время. При видѣ Жана Ривьера шумъ и говоръ прекратились и ему молча дали дорогу.

-- Гдѣ онъ? Куда его положили? спрашивалъ старикъ жалобнымъ, ребяческимъ тономъ.

Увидавъ лежавшій на кровати трупъ, блѣдный, окостенѣвшій, онъ невольно отшатнулся и шопотомъ промолвилъ:

-- Такъ это правда!

Онъ схватила, руку Клода, покрылъ ее поцѣлуями и залился слезами.

-- Милый, добрый Клодъ! бормоталъ онъ.-- Ты, олицетворенная честь и добродѣтель, убитъ, какъ собака! А я живъ -- я, ни на что ненужный, ни на уо негодный человѣкъ! Я похороню тебя такъ-же, какъ твою мать и маленькую сестру! Гдѣ-же справедливость? съ которыхъ поръ дѣти умираютъ ранѣе родителей? Отчего умеръ ты, а не я?

Наконецъ, онъ съ необыкновеннымъ величіемъ, котораго отъ него нельзя было ожидать, медленно закрылъ глаза сына. Потомъ, обращаясь къ присутствующимъ, прибавилъ повелительнымъ тономъ:

-- Сбѣгайте кто-нибудь въ улицу Бретань, къ маркизѣ Ригоди, и попросите, чтобъ г-жа Тереза Ривьеръ немедленно прибыла сюда. Также увѣдомьте о случившемся Сильвена Шамборо, живущаго въ улицѣ Почтъ. А теперь оставьте меня одного съ нимъ.

Онъ махнулъ рукою и всѣ удалились. Около часа несчастный отецъ сидѣлъ у бездыханнаго тѣла Клода; часто онъ вскакивалъ съ какой-то безумной надеждой, часто ему казалось отъ мерцанія свѣчей, что мертвый движется. Но увы! это былъ обманъ чувствъ и зрѣнія.

Вдругъ дверь отворилась и въ комнату вбѣжала Тереза, блѣдная, отчаянная.

Увидавъ бездыханный трупъ, Тереза бросилась на колѣни и. простирая къ нему дрожащія руки, воскликнула задыхающимся голосомъ:

-- Прости! прости!

-- Да, просите у него прощенья, несчастная, сказалъ съ горечью Жанъ Ривьеръ; -- быть можетъ, вы причиной его смерти.

-- Я его убила? О! не говорите этого! умоляла Тереза съ раздирающимъ воплемъ.-- Не обвиняйте меня!.. Я его убила! Такъ вотъ несчастье, которое я предчувствовала... Нѣтъ, я не убійца!.. Я невинна... Клодъ, Клодъ!

Она звала его съ дикимъ отчаяніемъ, хватала за руку, покрывая ее поцѣлуями. Потомъ, желая видѣть роковую рану, она разстегнула его сюртукъ и съ ужасомъ вытащила изъ-за пазухи бѣлый шелковый поясъ, пронзенный шпагой и обагренный кровью.

-- Мой поясъ! воскликнула она. устремляя на широкую бѣлую ленту странный, безчувственный взглядъ.

-- Я поднялъ еще вотъ это, сказалъ Комбурна, подавая ей медальонъ;-- вѣроятно, онъ выпалъ изъ кармана капитана.

Это былъ миньятюрилй портретъ Терезы, еще молодой дѣвушки, работы Изабэ, который Клодъ Ривьеръ всегда носилъ при себѣ.

-- Мой портретъ! произнесла она темъ-же дикимъ голосомъ.

-- Да, сказалъ Жанъ Ривьеръ,-- онъ васъ любилъ и никогда не заставилъ проронить ни слезинки!

-- Пожалѣйте меня! Пожалѣйте! воскликнула Тереза, ломая себѣ руки;-- вы и не подозрѣваете, какъ я страдаю!

-- Это, однакожъ, не удѣлъ женщинъ, неожиданно произнесъ ироническій голосъ;-- напротивъ, они губятъ людей и доводятъ ихъ до смерти, какъ бѣднаго Ривьера.

Тереза обернулась. Въ дверяхъ стоялъ Сильвенъ Шамборо, съ обнаженной головой, и смотрѣлъ на нее съ безжалостнымъ презрѣніемъ.

-- О! не будьте жестокосерднѣе его! промолвила несчастная женщина.

Ей казалось теперь, что единственнымъ ея заступникомъ былъ мертвый Клодъ.

Шамборо молча подошелъ къ Жану Ривьеру и обнялъ его.

-- Вотъ дѣло вашей политики, произнесъ старикъ съ ожесточеніемъ, указывая на холодное тѣло сына;-- его у меня убили.

-- Кто? спросилъ Шамборо.

-- Гражданинъ, произнесъ Комбурна, подходя къ бывшему члену конвента, котораго онъ нѣкогда зналъ на трибунѣ,-- я видѣлъ и слышалъ все.

И онъ разсказалъ исторію страшной дуэли въ переулкѣ Венгерской Королевы, обвиненіе, взведенное на Ривьера, и смерть Клода, котораго насильно заставили защищаться.

Удивленіе, ужасъ и злоба выражались поперемѣнно на лицахъ Шамборо и Жана Ривьера, которые жадно слушали каждое его слово.

-- Эти люди съумасшедшіе! воскликнулъ Шамборо.

-- Мои Клодъ -- воръ! произнесъ Ривьеръ: -- мой Клодъ сдѣлалъ подлогъ! Нѣтъ, это не съумасшедшіе, это разбойники, подлецы!

Тереза какъ-будто не слушала разсказъ Комбурна, но когда онъ кончилъ, она встала и спросила съ изумительной твердостью:

-- Вы знаете людей, дерзнувшихъ его обвинять?

-- Одного знаю, отвѣчалъ Комбурна.

-- Какъ его зовутъ?

-- Полковникъ Тевено.

-- Я знаю, гдѣ онъ живетъ. И онъ повѣрилъ! Какъ, прибавила Тереза съ страстнымъ энтузіазмомъ, смотря на оледенѣвшій трупъ,-- Тевено повѣрилъ, что такой человѣкъ могъ совершить низкое злодѣйство! Но не бойся, Клодъ, я назову настоящаго виновника.

-- Вы его знаете? Ты его знаешь? спросилъ Шамборо.

-- Знаю-ли я его! повторила Тереза съ дикимъ, болѣзненнымъ хохотомъ.

Болѣе она не сказала ни слова и молча просидѣла подлѣ мертвеца всю ночь, вмѣстѣ съ Жаномъ Ривьеромъ и Сильвеномъ Шамборо.

Утромъ она объявила, что ей надо уйти. Жанъ Ривьеръ былъ такъ убитъ, что не спросилъ, куда и зачѣмъ она отправлялась, но Шамборо воскликнулъ:

-- Зачѣмъ его оставлять!

-- Зачѣмъ? произнесла она, бросая дикій взглядъ на дядю; -- для того, чтобъ заставить клеветниковъ преклониться передъ нимъ.

-- Ступай! отвѣчалъ членъ конвента, не спрашивая никакихъ объясненій.

Тереза застала полковника Тевено за письменнымъ столомъ, на которомъ лежало много бумагъ и два пистолета. Онъ былъ блѣденъ, какъ полотно, и красные, налитые кровью глаза свидѣтельствовали о ночи, проведенной имъ безъ сна.

-- Вы меня узнали? воскликнула Тереза, смотря ему прямо въ глаза.

Полковникъ молча, почтительно поклонился.

-- Вы знаете, зачѣмъ я къ вамъ пришла?

Онъ поникъ головою передъ такимъ страшнымъ несчастьемъ.

-- Я пришла вамъ сказать, продолжала Тереза,-- что вы убійца, и человѣкъ, котораго вы убили, лучше васъ всѣхъ.

-- Сударыня, произнесъ Тевено дрожащимъ голосомъ,-- дуэль безжалостна и правосудіе...

-- Не говорите о правосудіи, перебила его Тереза съ жаромъ;-- я знаю все: мнѣ передали обвиненіе, брошенное вами въ лицо капитану Ривьеру. Это обвиненіе ложное. Вы думаете, что воздали достойную кару виновному, а вы убили невиннаго, вы зарѣзали своего друга.

Тевено молчалъ, не смѣя возражать несчастной.

Лихорадочное возбужденіе, гнѣвъ и страданія Терезы усиливались каждую минуту.

-- Вы мнѣ не вѣрите? воскликнула она съ тѣмъ дикимъ, безумнымъ хохотомъ, который такъ поразилъ Шамборо и Ривьера;-- я докажу, что говорю правду. Вы вызвали на дуэль капитана Ривьера потому, что въ Бордо были представлены фальшивые векселя, и вы обвинили его въ подломъ преступленіи. Вы видите, мнѣ все извѣстно, и вы можете быть со мною откровенны. Не бойтесь, я васъ не выдамъ. Онъ сохранилъ-бы вашу тайну и я ее сохраню.

-- Я вижу, что вы все знаете, отвѣчалъ медленно Тевено.

-- Я знаю болѣе, чѣмъ вы думаете. Подлецъ, васъ обворовавшій, не капитанъ Ривьеръ, а другой вашъ товарищъ.

-- Кто? спросилъ полковникъ, страшно поблѣднѣвъ.

-- Капитанъ Чіампи.

-- Онъ! воскликнулъ Тевено, сверкая глазами.-- Вы знаете, что подобное обвиненіе...

-- Этого только не доставало! перебила его Тереза, пожимая плечами;-- вы, не задумываясь, признали виновнымъ человѣка, который, по своимъ нравственнымъ качествамъ, былъ выше всякаго подозрѣнія, а теперь защищаете негодяя Чіампи.

Послѣднія слова она произнесла съ невѣроятной злобой и презрѣніемъ.

-- Капитанъ Ривьеръ былъ кассиромъ нашего общества, сказалъ твердо Тевено.

-- Да.

-- Онъ намъ передалъ фальшивые векселя.

-- Да, но Агостино Чіампи укралъ у него настоящіе векселя и подмѣнилъ ихъ фальшивыми.

-- Укралъ? воскликнулъ полковникъ, чувствуя, что сердце его болѣзненно сжалось.

-- Да, укралъ! Я вамъ говорю, что Чіампи виновенъ во всемъ. Онъ заслуживалъ смерти, а вы убили Клода.

-- Господи! воскликнулъ Тевено,-- если это правда, я сожгу руку, поразившую Ривьера. Нѣтъ, вы его любите и потому, естественно, защищаете его доброе имя. Мы его осудили и капитанъ Чіампи также подавалъ голосъ противъ него.

-- Еще-бы! Онъ разомъ уничтожалъ соперника и доказательство своего преступленія. Конечно, онъ не пропустилъ такого счастливаго случая. А знаете вы, какимъ образомъ маркизъ Агостино Олона проникалъ въ кабинетъ капитана Ривьера? продолжала Тереза съ лихорадочнымъ жаромъ;-- онъ имѣлъ доступъ во всякое время въ домъ своего друга, онъ имѣлъ сообщницу, которая теперь отдала-бы жизнь, чтобъ загладить свою вину. Онъ такъ-же низко измѣнилъ своему другу, какъ и вамъ, своимъ товарищамъ; онъ соблазнилъ жену несчастнаго, котораго вы убили, онъ, Агостино Чіампи, былъ моимъ любовникомъ!

-- Вашимъ любовникомъ? воскликнулъ Тевено, съ ужасомъ отшатнувшись отъ Терезы.

-- Да, онъ былъ моимъ любовникомъ. Богъ свидѣтель, что я его ненавижу отъ всей души и что воспоминаніе объ его любви наполняетъ мое сердце стыдомъ и отвращеніемъ. Вы теперь понимаете, что вы сдѣлали? Клодъ ни въ чемъ невиноватъ, а виновенъ низкій, подлый измѣнникъ Чіампи.

-- Боже мой! воскликнулъ Тевено, ударяя кулакомъ по столу,-- неужели это правда?

-- Вы мнѣ не вѣрите? Кажется, можно повѣрить женщинѣ, выдающей свою позорную тайну. Я измѣнила мужу, котораго должна была-бы любить безгранично -- такъ онъ былъ благороденъ, добръ и великодушенъ. Но теперь меня жгутъ укоры совѣсти. Мнѣ кажется, что не вы его убили, а я! Мнѣ страшно! Я не хочу это болѣе видѣть. Онъ воскреснетъ, чтобъ отомстить мнѣ...

Видя отчаяніе и волненіе несчастной женщины, Тевено могъ ей не повѣрить, но на всѣ его дальнѣйшіе вопросы она отвѣчала такъ точно и обстоятельно, что всякое сомнѣніе исчезало.

Чтобъ очистить память Клода и обвинить Чіампи, она разсказала Тевено всѣ подробности своего бѣгства, жизни съ Чіампи, признанія въ подлогѣ. Тевено слушалъ ее съ болѣзненносжавшимся сердцемъ -- и крупныя слезы выступали на его глазахъ. Блѣдный, отчаянный, онъ походилъ болѣе на мертвеца, чѣмъ Клодъ Ривьеръ.

-- Прощайте, сударыня, сказалъ онъ, вдругъ обращаясь къ Терезѣ;-- вы убили его столько-же, сколько и я. Вы, должно быть очень страдаете.

-- Я? произнесла Тереза, вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ;-- мнѣ не долго страдать.

Она удалилась, гордая, счастливая тѣмъ, что принесла въ жертву свою честь. Ей казалось, что если-бъ Клодъ слышалъ ея оправданіе, онъ забылъ-бы ея вину. Чѣмъ дальше ока шла по улицамъ, тѣмъ болѣе увеличивалось въ ней лихорадочное волненіе, кровь приливала къ головѣ, въ глазахъ мутилось и мало-по-малу она пришла къ убѣжденію, что Клодъ Ривьеръ не умеръ, а спалъ дома въ ожиданіи ея.

-- Онъ спитъ, потому что страдаетъ, говорила она себѣ,-- но когда я скажу ему, что настоящій виновный найденъ и его честь возстановлена, онъ съ радостью встанетъ.

И она громко повторяла на улицѣ: "Клодъ, Клодъ!"

Возвратясь домой, она, къ ужасу Комбурна и привратника, спросила съ улыбкой:

-- Капитанъ никуда не выходилъ?

Потомъ она быстро взбѣжала по лѣстницѣ и вошла въ комнату, гдѣ лежало тѣло Клода. Свѣчи горѣли вокругъ него. Жанъ Ривьеръ сидѣлъ все на томъ-же мѣстѣ, безмолвный, недвижимый. Шамборо безсознательно смотрѣлъ въ окно. Увидавъ Терезу, онъ спросилъ:

-- Ну, что?

-- Шшъ! промолвила. Тереза все съ той-же улыбкой и прикладывая палецъ ко рту.-- Клодъ! Клодъ! прибавила она, подходя къ постели, на которой покоился вѣчнымъ сномъ мужественный воинъ,-- я видѣла Тевено, Клодъ, онъ знаетъ все. Тебя болѣе ни въ чемъ не подозрѣваютъ. Встань, Клодъ! Подлеца достойно накажутъ. Ты спишь? Бѣдный Клодъ, какъ онъ усталъ! Не мѣшайте ему спать, дядя, но какъ онъ будетъ счастливъ, когда, проснувшись, узнаетъ, что Тевено его ждетъ! Я сама передамъ ему эту радостную вѣсть. Не шумите, не шумите. Сонъ -- лучшее лекарство. Пусть онъ спитъ, пусть онъ спитъ! А мнѣ болѣе никогда не сомкнуть глазъ!

Жанъ Ривьеръ смотрѣлъ на нее пристальными, безсознательными глазами.

-- Какое страшное возмездіе! произнесъ Шамборо съ ужасомъ;-- несчастная сошла съума!

XXIII.
Незаконный сынъ.

Агостино Чіампи уже болѣе не боялся Клода Ривьера, но полковникъ Тевено могъ быть для него еще опаснѣе. Слушая исповѣдь бѣдной Терезы, Тевено поклялся наказать итальянца, но въ этомъ ему помѣшала полиція Фуше. По всей вѣроятности, тайное общество было давно подъ надзоромъ полиціи и преемникъ полковника Удэ былъ хорошо ей извѣстенъ; во всякомъ случаѣ, нѣкоторые изъ заговорщиковъ были арестованы.

Потерявъ деньги, лежавшія у банкировъ Борда и Казавана, филадельфы не могли привести въ исполненіе свой планъ дѣйствій. Упустивъ, такимъ образомъ, удобную минуту для рѣшительной борьбы, они легко попали въ сѣти герцога Отрантскаго. Быть можетъ, эта насильственная отсрочка была единственной причиной ихъ неуспѣха, и кто поручится, что возстаніе Мале, неудавшееся въ 1812 г., не увѣнчалось-бы успѣхомъ въ 1809 г.? Во всякомъ случаѣ, Пьеръ Германъ, Лоранъ Малардье и Жиродьеръ были арестованы на военной гауптвахтѣ, и въ арміи распространился слухъ, что ихъ предалъ одинъ изъ товарищей.

Въ ту-же ночь полиція явилась въ домъ Бернара Тевено. Полковникъ еще не ложился спать и могъ-бы, выпрыгнувъ въ окно, искать спасенія въ бѣгствѣ: во онъ объ этомъ и не подумалъ.

-- Отворите, именемъ закона, произнесъ какой-то невѣдомый ему голосъ за дверью.

-- Законъ, сказалъ Варъ:-- это право каждаго человѣка жить и умереть свободнымъ.

И онъ зарядилъ пистолетъ.

-- Отворите, повторилъ тотъ-же голосъ, и опытная рука стала быстро ломать замокъ.

-- Клодъ! произнесъ Тевено громко, словно онъ говорилъ съ умершимъ,-- даже одержавъ побѣду, я не остался-бы въ живыхъ послѣ твоей смерти. Побѣжденный, я иду къ тебѣ.

Въ ту самую минуту, какъ дверь отворилась, раздался выстрѣлъ и Тевено упалъ на полъ съ пробитымъ черепомъ.

-- Онъ убилъ себя! воскликнулъ Бернье, руководившій арестомъ, и приступилъ къ обыску, но ничего не нашелъ, кромѣ листовъ бѣлой бумаги и двухъ книгъ Тацита и "Трактата о добровольномъ рабствѣ".

Германъ, Малардье и Жиродьеръ, преданные военному суду, были приговорены къ смертной казни; они умерли мужественно, съ громкимъ крикомъ: "Да здравствуетъ Франція и свобода!"

Между тѣмъ смерть капитана Ривьера глубоко поразила Солиньяка. Дюпюитренъ, боясь дурныхъ послѣдствій, запретилъ ему присутствовать при похоронахъ, но Солиньякъ не послушался и, опираясь на руку вѣрнаго Кастаре, проводилъ своего любимаго товарища до его послѣдняго жилища. Однакожъ, несмотря на опасенія врача, горе не имѣло особенно гибельнаго вліянія на красавца-полковника, который мало-по-малу привыкъ къ страданіямъ. Къ тому-же любовь мѣшала ему предаваться отчаянію.

Луиза призналась ему въ своей любви въ одну изъ тѣхъ минутъ, когда сердце просится наружу и сокровенныя тайны невольно выговариваются. Откровенно, честно, съ гордымъ достоинствомъ и счастливой улыбкой она сказала, что любитъ его и съ радостью соединитъ свою жизнь съ его жизнью.

-- Только, прибавила она съ очаровательной усмѣшкой,-- смотрите, чтобы счастье не разбило ваше сердце. Впрочемъ, продолжала она тотчасъ съ пламенной нѣжностью,-- я надѣюсь, что съумѣю удержать ваше сердце отъ грозящей ему опасности.

Солиньякъ былъ внѣ себя отъ радости и блестящіе лучи этого счастья стушевали горе, навѣянное на него смертью Ривьера.

Однакожъ, Луиза не скрывала отъ него, что ихъ браку мѣшало одно препятствіе--воля ея дѣда.

-- Неужели маркизъ Новаль можетъ вамъ помѣшать выйти за человѣка, котораго вы сами избрали?

-- Маркизъ представляетъ въ моихъ глазахъ отцовскую власть, и если я отказала выбранному имъ жениху, то вы, конечно, согласитесь, что я не могу выйти замужъ за другого безъ его согласія.

-- Я буду просить у маркиза вашей руки, Луиза.

-- Дай Богъ, чтобъ онъ согласился.

-- А если онъ не согласится? спросилъ Солиньякъ съ ужасомъ,-- то неужели вы подчинитесь его волѣ?

-- Я не знаю, что я сдѣлаю, мой другъ, но я хочу, чтобъ маркизъ благословилъ нашъ бракъ. Такова была послѣдняя воля моего отца.

На другой день Солиньякъ приказалъ доложить о себѣ маркизу Новалю. Старикъ принялъ его съ гордымъ достоинствомъ.

-- Неугодно-ли вамъ присѣсть, милостивый государь, сказалъ онъ, указывая на кресло, и потомъ съ усиліемъ прибавилъ: -- сядьте, полковникъ.

Въ глазахъ аристократа этотъ солдатъ обманомъ схватилъ чинъ полковника. Въ доброе старое время чины покупались и тогда они были, по крайней мѣрѣ, собственностью.

-- Я пришелъ къ вамъ, маркизъ, съ просьбою, сказалъ Солиньякъ съ видимымъ волненіемъ,-- и надѣюсь, что вы взглянете на нее благосклонно, такъ-какъ отъ васъ зависитъ счастье всей моей жизни и еще одной, дорогой для васъ особы.

Старикъ давно ожидалъ подобнаго разговора и потому тотчасъ навострилъ уши.

-- Позвольте мнѣ, маркизъ, быть съ вами откровеннымъ, продолжалъ Солиньякъ,-- какъ подобаетъ солдату.

-- Конечно, конечно, отвѣчалъ Новаль: -- я самъ былъ морякомъ и знаю солдатскій языкъ, хотя онъ съ той поры очень измѣнился. Я долженъ вамъ сказать, полковникъ... что мы въ старину были воинами, а не наемниками.

-- Вы были, маркизъ, тѣмъ-же, чѣмъ мы,-- добрыми французскими солдатами.

Солиньякъ сдѣлалъ надъ собою неимовѣрное усиліе, чтобъ не вспылить, а маркизъ серьезно обидѣлся его словами.

"Что-жь, подумалъ старикъ,-- онъ меня, пожалуй, назоветъ добрымъ малымъ".

-- Итакъ, я буду откровененъ, маркизъ, продолжалъ полковникъ;-- я люблю съ пламенной и почтительной преданностью вашу внучку, графиню Фаржъ.

-- Далѣе...

-- Я имѣю честь просить у васъ ея руки, маркизъ.

-- Вы просите руку моей внучки?

-- Да, маркизъ.

-- Вотъ видите, милостивый гос... полковникъ, произнесъ Новаль съ полулюбезной и полуиронической улыбкой,-- вы просили позволенія говорить прямо, а я позволю себѣ быть даже грубымъ. Но мы должны понять другъ друга, и прошу васъ забыть все, что я буду принужденъ сказать вамъ.

Солиньякъ молчалъ, предчувствуя, что онъ тотчасъ наткнется на ту преграду, о которой говорила ему Луиза.

Старикъ понюхалъ табаку, оглянулъ полковника съ головы до ногъ и сказалъ тѣмъ особымъ тономъ аристократовъ восемнадцатаго столѣтія, который превращалъ учтивость въ грубость, нелишенную, однакожь, своей прелести:

-- Я полагаю, полковникъ, что вы подумали серьезно прежде, чѣмъ рѣшились на этотъ шагъ. По-моему, мужъ долженъ прежде всего дать женѣ не титулъ, не богатство, а имя.

Солиньякъ позеленѣлъ. Ему казалось, что въ эту минуту дѣйствительно сердце у него лопнетъ. Маркизъ дотронулся до его самой чувствительной струны. Но онъ все-же пересилилъ свое волненіе и отвѣчалъ достаточно твердымъ голосомъ:

-- Я полагалъ, маркизъ, что человѣкъ, составившій себѣ имя на полѣ брани, заслуживаетъ столько-же уваженія, сколько человѣкъ, который только потрудился пожаловать на свѣтъ.

-- Чортъ возьми! произнесъ Новаль,-- аристократія, достоинство! Хорошо, я признаю вашу новую аристократію, но, я полагаю, все-таки необходимо, чтобы она была основана на семьѣ, законномъ бракѣ и...

-- Довольно, маркизъ! воскликнулъ съ жаромъ Солиньякъ:-- неужели вы станете упрекать меня въ томъ, что я незаконнорожденный?

-- Я никогда не рѣшился-бы произнести этого слова, полковникъ; но такъ-какъ вы его выговорили, то я буду откровененъ. Не бойтесь, я не стану васъ упрекать. Были незаконнорожденные, передъ которыми исторія снимаетъ шляпу, если у нея есть таковая. Напримѣръ, герцогъ Вандомскій довольно знаменитая личность, и паши законные государи часто дарили монастырскія земли дѣтямъ любви... Но что-жь дѣлать? я старикъ и имѣю предразсудки. Я могъ-бы еще по слабости характера дозволить внучкѣ выйти за человѣка съ самой буржуазной фамиліей, но выдать ее за незаконнорожденнаго -- никогда! Клянусь, полковникъ, что моя внучка никогда...

-- Никогда не выйдетъ замужъ, перебилъ его Солиньякъ,-- за человѣка, который, явившись на свѣтъ безъ родословной, сдѣлалъ полкъ своимъ семействомъ и родину своей матерью,-- за человѣка, который мечомъ достигъ не титула, а честнаго имени.

-- Кто-же сомнѣвается въ вашихъ военныхъ доблестяхъ, полковникъ? Пусть вашъ императоръ дастъ вамъ маршальскій жезлъ, какъ нѣкогда далъ король герцогу Виллару, и я буду рукоплескать обѣими руками... но выдать за васъ мою внучку...

-- Графиня Фаржъ меня любитъ.

-- Можетъ быть. Такъ что-жь? Пусть она забудетъ, что я глава ея семейства, и сдѣлаетъ по-своему. Въ послѣднее время мы видѣли и не то. Я ее прокляну...

-- Вы знаете, маркизъ, что графиня Фаржъ васъ уважаетъ и видитъ въ васъ какъ-бы своего отца.

-- Ея отецъ никогда не согласился-бы, чтобъ его аристократическая кровь смѣшалась съ кровью незаконнорожденнаго.

-- Довольно! воскликнулъ рѣзко Солиньякъ; -- ни слова болѣе, маркизъ. Вы отказываете мнѣ въ рукѣ женщины, которую я люблю? Вы дѣлаете несчастными меня и вашу внучку. Какъ вамъ угодно. Графиня Фаржъ скажетъ вамъ сама, къ какимъ послѣдствіямъ приведетъ ваша безумная гордость и упрямство.

-- Чортъ возьми! произнесъ маркизъ съ сердцемъ, когда Солиньякъ вышелъ изъ комнаты,-- съ какимъ-бы удовольствіемъ лѣтъ сорокъ тому назадъ я приказалъ-бы отпороть этого молодца! Слыханное-ли дѣло ему жениться на дочери моего сына? И эта дура влюбилась въ наемника, а отказываетъ маркизу Олона! Куда идетъ свѣтъ! куда идетъ свѣтъ!

Возвратясь къ Луизѣ, Солиньякъ сказалъ ей:

-- Я не знаю, кто были мои родители. Меня назвали Солиньякомъ по селенію, въ которомъ я родился. Но этого имени, извѣстнаго врагамъ я уважаемаго солдатами, недостаточно для маркиза Новаля. Дѣлать нечего; незаконнорожденный сойдетъ со сцены. Вы меня никогда болѣе не увидите. Прощайте.

-- Пустяки, отвѣчала Луиза;-- до свиданія!

Послѣ ухода Солиньяка она отправилась прямо къ маркизу Повалю.

-- Вы сегодня сдѣлали двухъ несчастными, сказала она.

-- Какъ! и вы туда-же?

-- Я люблю Солиньяка такъ-же пламенно, какъ ненавижу вашего Олона, и я надѣюсь, маркизъ, что вы перемѣните свое мнѣніе.

-- Никогда. Солиньякъ! Солиньякъ! Что такое Солиньякъ? Селеніе, деревня, вотъ и все. Вы не думаете-же выйти замужъ за деревню?

-- Я хочу быть счастливой женой благороднѣйшаго изъ людей.

-- Такъ что-жь? Будьте счастливой женою помимо моего согласія. Вы совершеннолѣтняя. Вѣдь вамъ это разрѣшаетъ вашъ гражданскій кодексъ. Но я именемъ вашего отца...

-- Вы знаете, что воспоминаніе объ отцѣ не дозволитъ мнѣ васъ ослушаться.

-- Еще-бы! Подумайте сами: если-бъ еще вашъ рыцарь имѣлъ какое-нибудь буржуазное имя: Денуаръ, Леружь, Деверъ... А то: Солиньякъ!

Луиза видѣла, что лучше было не приставать въ эту минуту къ старику, и прекратила разговоръ. Однакожь, послѣднія слова маркиза пробудили въ ней надежду...

-- Имя! между тѣмъ говорилъ Солиньякъ съ горечью.-- Я могу съ боя взять всѣ чины, всѣ титулы, я могу отдать за любимую женщину свою жизнь, но дать ей имя -- невозможно. О, человѣческое безуміе! О, злая судьба! Будьте храбрымъ и добрымъ человѣкомъ, любите и заслужите любовь -- и все-же вы останетесь побочнымъ, незаконнымъ отродьемъ.

Возвратясь домой. Солиньякъ былъ такъ грустенъ и задумчивъ, что маркиза Ригоди не могла не замѣтить въ немъ этой неожиданной перемѣны. Она старалась его разспросить, въ чемъ дѣло, но онъ упорно молчалъ.

"А! подумала она, потирая свой длинный носъ,-- это дѣло серьезное. Но я женщина и съумѣю выпытать у него истину".

Она, дѣйствительно, съ большимъ искуствомъ повела атаку.

-- Кажется, я васъ довольно люблю, чтобъ вы были со мною откровенны, сказала она; -- я достаточно вамъ доказала свою преданность и не заслужила съ вашей стороны такого презрѣнія. Неблагодарность -- гадкій порокъ, а безъ меня...

-- Конечно, отвѣчалъ Солиньякъ,-- безъ васъ я никогда не дослужился-бы до офицерскихъ эполетъ. Я это знаю, и только-что маркизъ Новаль напомнилъ мнѣ, что я найденышъ.

-- Ну, вотъ мы и близки къ истинѣ. Я начинаю понимать, въ чемъ дѣло. Вы просили у маркиза руки графини Фаржъ?

-- Да.

-- И отъ отказалъ?

-- Наотрѣзъ.

-- На какомъ основаніи?

-- Я не желалъ-бы повторять его словъ, они-рнѣ жгутъ глотку.

Солиньякъ не замѣтилъ неожиданной перемены, происсшедшей въ маркизѣ Ригоди; голубые глаза старой дѣвы горѣли злобнымъ огнемъ и она нетерпѣливо ломала себѣ пальцы.

-- Ну, ну! объясните-же, въ чемъ дѣло? Неужели старый дуракъ васъ оскорбилъ? Что онъ сказалъ? Кажется, я имѣю право это узнать.

-- Вотъ видите, воскликнулъ Солиньякъ съ жаромъ,-- маркизъ Новаль бросилъ мнѣ въ лицо презрѣнное названіе людей, неимѣющихъ ни родителей, ни семейства. Онъ знаетъ, что Солиньякъ не мое имя, а названіе лимузенскаго селенія, въ которомъ вы меня нашли. А я, безумецъ, надѣялся быть мужемъ графини Фаржъ! Я... незак...

-- Молчите! молчите! перебила его маркиза Ригоди.-- Я понимаю. Не говорите этого страшнаго слова, Гапри, не говорите. Какъ! Старый пошлякъ осмѣлился... Старый болванъ! Полковникъ Солиньякъ развѣ не стоятъ всѣхъ Новалей, живыхъ и мертвыхъ? Что онъ сдѣлалъ въ жизни самъ, чтобъ пренебрегать героемъ? Я его осажу.

-- Вы?

-- Да, я поѣду къ нему. Родъ Ригоди почище Новалей. Если онъ вздумалъ кичиться родословной, такъ я ему покажу сотни пергаментовъ. Пусть увидитъ, что такое настоящая рыцарская кровь!

И она стала нетерпѣливо шагать по комнатѣ, но черезъ нѣсколько минутъ остановилась, позволяла и приказала закладывать экипажъ.

-- Такъ вы ѣдете? спросилъ Солиньякъ.

-- Сію минуту.

-- Вы только даромъ потеряете время.

-- Не думаю. Впрочемъ, во всякомъ случаѣ, я хочу съ нимъ объясниться. А вы пожалуйста подождите меня здѣсь. Я возвращусь черезъ часъ, и увѣрена, что привезу вамъ радостную вѣсть.

Она выбѣжала изъ комнаты, какъ безумная, и, какъ безумная, черезъ четверть часа явилась къ маркизу Новалю.

Старикъ принялъ ее, какъ всякій "порядочный человѣкъ" долженъ былъ, по его мнѣнію, принять женщину, и съ изысканной любезностью спросилъ, чему онъ обязанъ такой честью.

-- Вы, маркизъ, обязаны моимъ посѣщеніемъ не мнѣ, а вашей внучкѣ, отвѣчала старая дѣва.

"Какъ, опять Луиза?" подумалъ Новаль, встрѣчавшій въ свѣтѣ маркизу Ригоди и знавшій ее съ самой хорошей стороны.

-- Полковникъ Солиньякъ просилъ у васъ руки графини Фаржъ и вы ему отказали?

-- Да, маркиза.

-- Рѣшительно?

-- Рѣшительно, сказалъ маркизъ съ удивленіемъ.

-- Въ чемъ-же вы упрекаете полковника?

-- Я, кажется, совершенно откровенно съ нимъ объяснился и считаю лишнимъ повторять. Неужели онъ вамъ поручилъ возобновить прерванные переговоры? Вы его другъ или родственница? Позвольте мнѣ, маркиза, во всякомъ случаѣ остаться при моемъ прежнемъ мнѣніи и не входить въ дальнѣйшія пререканія.

-- Кто-бы я ему ни была, вамъ все равно, но я желала-бы, чтобъ вы высказали основательную причину вашего отказа.

-- Нечего сказать, произнесъ старикъ, невольно засмѣявшись,-- ваши выраженія прелестны! Вы требуете основательной причины моего отказа? Но скажите, какимъ именемъ подпишется вашъ полковникъ подъ брачнымъ договоромъ?

-- Хорошо, значитъ вы отказали ему потому, что у него нѣтъ никакого имени. А если у него будетъ имя?

-- Это невѣроятно, отвѣчалъ маркизъ, качая головой; -- черезъ тридцать лѣтъ родители не признаютъ найденышей за своихъ дѣтей.

-- А вы забываете, маркизъ, что всякій найденышъ -- по праву аристократъ?

-- Да, по словамъ найденышей.

-- Почемъ вы знаете, чей онъ можетъ быть сынъ?

-- Мнѣ рѣшительно все равно.

-- Почемъ вы знаете, что въ его жилахъ не течетъ такаяже благородная кровь, какъ ваша?

-- Сомнѣваюсь, хотя судьба...

-- Тутъ нѣтъ судьбы, а прекрасный воинъ, одаренный всѣми добродѣтелями истыхъ рыцарей...

-- Хорошъ рыцарь, вступившій въ армію Бонапарта.

-- А развѣ лучше было служить въ главномъ штабѣ герцога Брауншвейгскаго?

-- Однако, вы странно выражаетесь, маркиза, для одной изъ нашихъ.

-- Я выражаюсь, какъ хочу, но у меня кипитъ кровь, видя, что вы отворачиваетесь отъ зятя, котораго должны были-бы принять съ распростертыми объятіями... Ахъ! если-бъ я была на мѣстѣ вашей внучки!

-- Что-жь-бы вы сдѣлали?

-- Я сдѣлала-бы по-своему и била-бы счастлива на зло вамъ.

-- Маркиза, сказалъ старикъ съ презрительной улыбкой,-- я думалъ, что имѣю честь принимать дочь маркиза Ригоди, а слушая васъ, мнѣ кажется, что передо мною рыночная гражданка.

-- Не церемоньтесь, скажите прямо: торговка. Но, чортъ возьми, вы заставите хоть кого выйти изъ себя. А вы-то сами кто? Monsieur Veto!

-- Monsieur Veto! воскликнулъ маркизъ, съ ужасомъ осматриваясь по сторонамъ.-- Боже мой, какія выраженія! Ланжале! Ланжале! прибавилъ онъ. точно находился въ опасности и звалъ на помощь своего вѣрнаго управляющаго для защиты отъ этой странной женщины.

-- Не бойтесь, я ухожу, произнесла старая дѣва,-- но если вы отказываете полковнику въ рукѣ вашей внучки только потому, что у него нѣтъ имени, то у него будетъ имя, отецъ, мать,-- все, что хотите. Тогда мы посмотримъ, откажетесь-ли вы благословить бракъ, который осчастливитъ два любящія сердца.

Она выбѣжала изъ комнаты, какъ буря, оставивъ старика въ столбнякѣ.

-- Monsieur Véto! повторялъ онъ безсознательно.

Упорство маркиза вдохнуло революціонный духъ въ старую дѣву, столь пламенно ненавидѣвшую якобинцевъ. Она надѣялась привезти Солиньяку утѣшительный отвѣтъ и потому съ безпокойствомъ и злобою въ сердцѣ возвратилась домой.

-- Я вамъ говорилъ, воскликнулъ Солиньякъ съ отчаяніемъ, узнавъ о результатѣ ея переговоровъ со старикомъ Новалемъ.-- Незаконнорожденный!.. Пусть лучше пуля, засѣвшая въ мое сердце, сразу меня убьетъ. Я не могу болѣе страдать. Это слишкомъ ужасно!

-- Ты хочешь умереть? воскликнула старая дѣва.

Солиньякъ не замѣтилъ, что она ему сказала "ты", какъ въ дѣтствѣ, и повторилъ съ дикой рѣшимостью:

-- Да, лучше умереть, чѣмъ такъ страдать! Смерть для меня будетъ освобожденіемъ.

-- Ты съума сошелъ!

-- Я люблю эту женщину всѣмъ сердцемъ и она не можетъ быть моею. Онъ мнѣ сказалъ; "вы незаконнорожденный"!

-- Незаконнорожденный! Незаконнорожденный! А если-бъ ты былъ законнымъ?

Солиньякъ, въ свою очередь, подумалъ, что маркиза сошла съума.

-- Что вы говорите?

Въ послѣднія минуты маркиза Рлгоди какъ-бы преобразилась. Глаза ея лихорадочно горѣли и лицо напоминало прежнюю красавицу, несмотря на загорѣлыя морщины старости.

-- Такъ нѣтъ-же, ты не умрешь! воскликнула она со слезами на глазахъ.-- Ты будешь жить, ты будешь счастливъ! И никто не посмѣетъ болѣе назвать тебя незаконнорожденнымъ! Пока шло все хорошо, счастье улыбалось тебѣ и ты жилъ веселый, всѣми уважаемый, я могла сохранять свою тайну... Но ты страдаешь, ты плачешь, ты хочешь умереть! Чортъ возьми! пусть свѣтъ смѣется надо мною и бросаетъ въ меня камни, мнѣ все равно. Ты сегодня незаконнорожденный, а завтра будешь законнымъ.

-- О, маркиза!

-- Не называй меня маркизой! Посмотри на меня, Ганри, приди въ мои объятія, люби меня, я твоя мать!

-- Вы?

-- Я.

Не отгадывая тайны бѣдной женщины, Солиньякъ бросился къ ней на шею. покрывалъ ее поцѣлуями, смѣялся, плакалъ. Онъ былъ инстинктивно счастливъ и вполнѣ убѣжденъ, что теперь женится на Луизѣ.

-- Я долженъ былъ-бы давно это отгадать по вашей добротѣ и любви ко мнѣ, промолвилъ онъ.

-- Пустяки, отвѣчала маркиза Ригоди, отирая свои красные глаза;-- плохая я мать, если до сихъ поръ не признала своего сына! Но, погоди, я заглажу свою вину. Не спрашивай у меня ничего и предоставь все мнѣ. Сынъ мой! Ты мнѣ теперь кажешься гораздо красивѣе и я люблю тебя въ сто разъ болѣе.

-- Матушка!

Она закрыла глаза, прислушиваясь. къ дивной мелодіи этого нѣжнаго слова; но чрезъ минуту она сказала съ энергіей полководца, идущаго въ бой:

-- Пусть это останется тайной еще на нѣсколько часовъ. Теперь ступай, но дай мнѣ еще разъ тебя поцѣловать.

Когда Солиньякъ удалился, пораженный неожиданностью, но совершенно счастливый, она позвала свою прислугу и обычнымъ повелительнымъ тономъ воскликнула:

-- Одѣваться! подать мнѣ всѣ мои бриліанты и кружева! Смотрите, Фурнье, чтобъ на кучерѣ и лакеяхъ были безукоризненные парики и чтобъ на экипажѣ не было ни пылинки.

-- Что-жь, мы поѣдемъ къ императору? спросилъ Фурнье съ недовѣрчивой улыбкой.

-- Къ императору! Какое мнѣ до него дѣло? отвѣчала маркиза Ригоди, качая головой, и прибавила взволнованнымъ голосомъ:-- Мы ѣдемъ въ улицу Почтъ, Фурнье, къ Сильвспу Шамборо, бывшему члену національнаго конвента.

XXIV.
Тайна Шамборо.

Двадцать девять лѣтъ тому назадъ въ Солиньякѣ, хорошенькомъ лимузенскомъ селеніи, имя котсраго носилъ красавецъ-полковникъ, жилъ небольшой собственникъ фермеръ Сяльвенъ Шамборо. Отличаясь необычайнымъ умомъ и пламенной энергіей, этотъ молодой человѣкъ проживалъ съ своей матерью и однимъ работникомъ, который былъ скорѣе его другомъ, чѣмъ слугою. Онъ получилъ нѣкоторое образованіе и продолжалъ учиться самъ; онъ читалъ Руссо, Мабли, Вольтера, Дидро, и патеръ, хорошій латинистъ, учившій его нѣкогда латинскому языку, часто говорилъ: "Сильвенъ гораздо ученѣе меня".

Самсе образованіе и наука не мѣшали Шамборо заниматься земледѣліемъ. Онъ не былъ очень богатъ, но имѣлъ достаточныя средства, чтобы жить съ матерію въ довольствѣ, тѣмъ болѣе, что онъ примѣнялъ свои знанія къ обработкѣ земли, всегда считавшейся однимъ изъ главнѣйшихъ источниковъ благоденствія Франціи. У него былъ старшій братъ Жерменъ Шамборо, но онъ поступилъ еще въ юныхъ годахъ въ морскую службу и о немъ не было никакихъ извѣстій до той поры, когда, много лѣтъ спустя, онъ поручилъ Сильвену свою дочь Терезу. Мать обоихъ Шамборо была добрая, набожная вдова, гордившаяся своими дѣтьми, особенно Сильвеномъ, котораго любили и уважали всѣ поселяне, смотрѣвшіе на него, какъ на оракула. Всѣ въ Солиньякѣ готовы были идти за него въ огонь и въ воду, начиная съ Плантада,-- такъ звали его работника.

Любимый всѣми и обезпеченный въ будущемъ, что было рѣдкостью въ то время тяжелой борьбы за существованіе, Сильвенъ Шамборо былъ-бы совершенно счастливъ, если-бы рядомъ съ Солиньякомъ не возвышался замокъ, въ которомъ жила прелестная, гордая молодая дѣвушка. Бѣдный безумецъ, сынъ поселянина, осмѣлился поднять глаза на очаровательную аристократку.

Въ Солиньякскомъ замкѣ, отъ котораго теперь не осталось никакихъ слѣдовъ, обитала, въ 1780 г. Роза-Эдмея Ригоди. Подобно Шамборо, она въ дѣтствѣ лишилась отца, изящнаго, любезнаго, скептичнаго аристократа, отъ котораго она наслѣдовала мужественный духъ и вольтерьянскія наклонности. Несмотря на свои 20 лѣтъ, она жила монастырской жизнью съ старой матерью, маркизой Ригоди, отличавшейся пуританской строгостью и разстроеннымъ здоровьемъ; всѣми дѣлами ея завѣдывалъ управляющій, по имени Бусакъ.

Это былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые, происходя изъ народа, находятъ наслазцепіо въ тиранствѣ, словно притѣсняя другихъ, они себя возвышаютъ. Вообще онъ былъ полнѣйшей антитезой Шамборо. На-сколько послѣдняго всѣ любили, настолько перваго ненавидѣли. Несмотря на усилія Тюрго уничтожить барщину и уменьшить налоги, положеніе поселянъ въ Лимузенѣ было очень тяжелое, а Бусакъ своей жестокостью еще увеличивалъ тяготившее ихъ бремя. Въ тѣ времена достаточно было одного неурожайнаго года, чтобы совершенно разорить страну; въ одинъ такой годъ въ Лиможскомъ округѣ погибло голодной смертью 60,000 человѣкъ, трупы которыхъ подбирали по дорогамъ. Бусакъ, не обращая вниманія на страшное бѣдствіе, продолжалъ сажать въ тюрьму недоимщиковъ по арендной платѣ за землю, а когда добрая, молодая Роза умоляла мать пощадить бѣдняковъ, Бусакъ говорилъ, качая головою:

-- Я не въ состояніи буду управлять вашими помѣстьями, маркиза, если вы станете требовать, чтобы я обращался сострадатольно съ людьми, которыхъ надо держать въ ежовыхъ рукавицахъ.

-- Бусакъ говоритъ правду, замѣчала всегда старая маркиза:-- предоставь все ему и не вмѣшивайся, Роза, не въ свое дѣло. Сядь лучше за клавикорды и сыграй новую пьесу Рамо; женщины неспособны къ управленію помѣстьями.

Хотя впослѣдствіи молодая дѣвушка доказала несправедливость этого мнѣнія, но тогда она молча повиновалась матери. Однакожь, уже тогда она была чрезвычайно рѣшительна и мужественна. Она часто одна по цѣлымъ часамъ скакала по окрестностямъ замка на кровномъ конѣ, жадно вдыхая въ себя воздухъ и съ восторгомъ любуясь природой своими большими, открытыми, честными глазами.

На конѣ ее увидалъ впервые и Сильвенъ Шамборо. Она пронеслась мимо него, какъ чудное виденіе; по черезъ нѣсколько дней онъ снова ее увидалъ. На этотъ разъ ея лошадь, закусивъ удила, бѣшено мчалась, и молодой человѣкъ, бросившись на встрѣчу разъяренному животному, остановилъ его могучей рукой.

-- Вы спасли мнѣ жизнь, сказала Роза, спрыгивая съ лошади и пожимая руку юношѣ, который никогда въ жизни не забылъ того неожиданнаго электрическаго удара, который онъ ощутилъ въ эту минуту.

Судьба Сильвена Шамборо была на-вѣки связана съ этимъ чуднымъ видѣніемъ. Онъ мечталъ о немъ и днемъ, и ночью; съ своей стороны, и Роза Ригоди, хотя вообще немечтательная, часто невольно вспоминала о спасшемъ ее юношѣ съ открытыми, благородными глазами. Прежде она проводила жизнь очень прозаично, и только ежедневно посѣщая бѣдныхъ поселянъ, старалась хотя слабо вознаградить ихъ за притѣсненія Бусака; но теперь она иногда предавалась мечтамъ, конечно, несбыточнымъ и невозможнымъ.

Между тѣмъ мать Шамборо часто повторяла ему:

-- Ты блѣднѣешь и худѣешь, Сильвенъ; книги тебя убиваютъ.

-- Берегись, произносилъ ему на ухо Плантадъ,-- не надо смотрѣть на слишкомъ высокую горную вершину, голова закружится.

У Шамборо не кружилась голова, но онъ просто любилъ Розу Ригоди и не старался даже побороть этого чувства. Онъ вполнѣ сознавалъ все свое безуміе, но говорилъ себѣ: "Она никогда не узнаетъ моей тайны! А я счастливъ, видя ее и нося въ сердцѣ ея дорогой образъ".

Одно только событіе могло сблизить молодыхъ людей, и оно неожиданно случилось. Желѣзная рука Бусака до того угнетала несчастныхъ поселянъ, что они, наконецъ, взволновались, что нерѣдко случалось и до революціи въ эпохи неурожая.

При первомъ извѣстіи о волненіи Бусакъ бѣжалъ въ Лиможъ за помощью военной команды и юная Роза осталась одна для защиты замка. Всѣ слуги дрожали отъ страха, а старая маркиза была не въ состояніи что-либо предпринять въ такую критическую минуту.

-- Я васъ защищу, матушка, сказала молодая дѣвушка съ энергіей;-- я пойду и успокою несчастныхъ, которыхъ вывелъ изъ терпѣнія жестокій Бусакъ.

Она мужественно вышла къ толпѣ. Ее не испугали ни крики, ни маханья косами, кольями, но, по несчастью, взволнованной массѣ показалось, что Роза издѣвается надъ ними. Съ дикимъ ревомъ грубые поселяне и ихъ жены бросились на бѣдную Розу и уже повлекли ее со двора замка, какъ на ея помощь явился Сильвенъ Шамборо съ Плантадомъ.

Его вмѣшательства было достаточно, чтобы спасти молодую дѣвушку, но, несмотря на все свое мужество, она лишилась чувствъ, какъ только миновала опасность, и Шамборо съ Плантадомъ отнесли ее въ свою ферму. Потомъ Сильвенъ возвратился къ замку, желая предохранить отъ опасности и старую маркизу. Но гроза уже миновала. Поселяне забыли о владѣтельницѣ замка и занялись опустошеніемъ ея погребовъ. Убѣдившись, что все обстоитъ благополучно, и поручивъ охрану маркизы нѣсколькимъ вѣрнымъ товарищамъ, Шамборо пошелъ домой. Между тѣмъ настала ночь и онъ по дорогѣ встрѣтилъ Плантада, который передалъ ему, что Роза Ригоди не имѣла силъ возвратиться въ замокъ, а осталась ночевать на фермѣ. Сердце Шамборо судорожно сжалось. Онъ съ счастьемъ отдалъ-бы свою жизнь, чтобы избавить любимую дѣвушку отъ страданій, и не могъ не пожалѣть, что на фермѣ ее не могли окружить тѣми удобствами, къ которымъ она привыкла. Но онъ былъ убѣжденъ, что его мать уступила ей свою комнату, и потому самъ, чтобы не обезпокоить больной, дошелъ въ комнату скотницы, которая наканунѣ уѣхала въ городъ. Онъ хотѣлъ, не раздѣваясь, броситься на постель и отдохнуть немного, такъ-какъ ночью могла случиться новая тревога.

Но войдя въ комнату, полуосвѣщенную ночникомъ, онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ: на стулѣ висѣла шелковая мантилья. Онъ быстро подошелъ къ кровати и съ изумленіемъ увидалъ на ней Розу Ригоди. Молодая дѣвушка не хотѣла безпокоить старуху Шамборо и, изнемогая отъ волненія, бросилась на кровать скотницы. Вскорѣ ея глаза закрылись и она заснула.

Первымъ движеніемъ Сильвена при видѣ спящей молодой дѣвушки было удалиться, по ноги его какъ-бы приросли къ землѣ и глаза не могли оторваться отъ прелестнаго лица. Сердце его тревожно билось, кровь прилила къ головѣ, въ глазахъ помутилось. Онъ всецѣло предался опьяняющему чувству любви. Она лежала передъ нимъ, она была въ его власти; онъ слышалъ ея тревожное дыханіе, онъ видѣлъ, какъ колыхалась ея грудь. Въ воздухѣ было что-то удушливое; грозовыя тучи покрывали небо; атмосфера была пропитана электричествомъ.

Сильвенъ Шамборо какъ-бы обезумѣлъ. нервныя слезы катились по его щекамъ и долго сдерживаемый вопль, но не грустный, а радостный, вырвался у него изъ груди. Молодая дѣвушка съ испугомъ открыла глаза, но, увидавъ Шамборо, улыбнулась, не понимая хорошенько, какимъ образомъ онъ находился подлѣ нея. Она была еще подъ впечатлѣніемъ страшной сцены во дворѣ замка. Она чувствовала на своихъ плечахъ грубыя руки поселянъ; въ ушахъ ея раздавались ихъ крики. Эти страшныя видѣнія исчезали только передъ мужественнымъ образомъ ея избавителя, разогнавшаго кровожадную толпу.

Шамборо думалъ, что она его немедленно прогонитъ, и былъ внѣ себя отъ счастья, когда она нѣжно его поблагодарила и спросила, въ бозопасности-ли ея мать. Въ лихорадочномъ волненіи подошелъ онъ тогда къ молодой дѣвушкѣ и какъ-бы во снѣ объяснилъ ей свои чувства: свою пламенную любовь и безнадежное отчаяніе. Онъ былъ краснорѣчивъ и въ голосѣ его слышались необычайныя, глубокія, непреодолимыя ноты. Роза, закрывъ глаза, въ полу-забытьи отдавалась невѣдомому ей чувству.

-- Завтра мы будемъ на-вѣки разлучены, говорилъ Сильвенъ,-- завтра здѣсь останется только воспоминаніе о вашемъ мимолетномъ присутствіи, завтра все будетъ кончено и вы, быть можетъ, велите выбросить меня за дверь, но сегодня я могу сказать вамъ, что васъ люблю.

Никогда въ послѣдующей одинокой жизни Сильвенъ Шамборо не забылъ этой блаженной лочи, казавшейся ему чуднымъ, невѣроятнымъ сномъ.

На другое утро Роза Ригоди вышла изъ хижины Шамборо блѣдная, съ блуждающими, безсознательными глазами. Возвратившись въ замокъ, она заперлась въ свою комнату и не хотѣла отвѣчать на всѣ вопросы полицейскихъ властей, приступившихъ уже къ дознанію.

Бусакъ указывалъ на главныхъ виновниковъ и по тайной злобѣ къ Шамборо выставилъ его, какъ главнаго зачинщика. Сильвена арестовали и привели съ связанными руками во дворъ замка. По дорогѣ поселяне хотѣли побить камнями солдатъ, но онъ не допустилъ ихъ до насилія.

-- Они исполняютъ свой долгъ, сказалъ онъ,-- не трогайте ихъ.

Въ ту минуту, какъ полицейскія власти хотѣли приступить къ допросу Шамборо и Бусакъ уже потиралъ руки отъ злобнаго удовольствія, во дворѣ показалась Роза Ригоди. Она медленно, во рѣшительно подошла къ полицейскому офицеру.

-- Г. Шамборо не участвовалъ въ бунтѣ, сказала она,-- онъ охранялъ мою мать и спасъ меня!

Она говорила твердо, хотя отрывисто, но всѣ замѣтили, что она ни разу не взглянула на Шамборо.

-- Однакожь, вашъ управляющій полагаетъ... началъ полицейскій офицеръ, но молодая дѣвушка его перебила:

-- Онъ лжетъ.

Къ величайшему негодованію Бусака, Сильвена освободили.

Удаляясь со двора, онъ неожиданно услыхалъ голосъ Розы Ригоди. Онъ обернулся; подлѣ него стояла молодая дѣвушка нъ ея большихъ голубыхъ глазахъ виднѣлись гнѣвъ и что-то въ родѣ страха.

-- Вы мнѣ спасли жизнь, а я васъ избавила отъ тюрьмы, быть можетъ, отъ смерти. Вы никогда меня болѣе не увидите, и если вы честный человѣкъ, то немедленно уѣдете отсюда.

-- Это просьба или приказаніе? спросилъ Шамборо, вздрогнувъ.

Природная гордость Розы оскорбилась этимъ вопросомъ и она хотѣла отвѣтить: "приказаніе", но по какому-то странному инстинкту произнесла:

-- Это просьба.

-- Такъ я уѣду, отвѣчалъ Шамборо.

Онъ возвратился домой, проклиная себя за данное обѣщаніе, но твердо рѣшившись его исполнить. Плантадъ тщетно старался отгадать, что случилось съ его другомъ, а старуха Шамборо тревожно повторяла:

-- Онъ слишкомъ честолюбивъ, бѣдный ребенокъ. Онъ себя погубитъ.

Поэтому, когда сынъ объявилъ ей, что онъ покидаетъ Лимузенъ, она была почти довольна,-- такъ боялась она Бусака и юной маркизы, о которой вѣчно мечталъ Сильвенъ. Что-же касается его самого, онъ отправлялся въ Парижъ не какъ въ обѣтованную землю, но какъ въ изгнаніе, съ разбитымъ сердцемъ и мрачными мыслями.

Въ водоворотѣ столичной жизни онъ не забылъ прошедшаго и минутнаго луча счастія, освѣтившаго его скромную жизнь, но энергично трудился, чтобъ отогнать отъ себя призракъ отчаянія. Онъ писалъ и печаталъ, не подписывая своего имени, сочиненія по земледѣлію и практической философіи. Свъ далеко не былъ бѣденъ и доходъ съ фермы въ Солиньякѣ дозволялъ ему жить, не нуждаясь, въ Парижѣ и содержать на родинѣ свою мать. Года шли за годами и Шамборо не возвращался въ Лимузенъ; онъ сдержалъ свое слово, и Роза Ригоди не имѣла о немъ никакихъ извѣстій.

Насталъ 1789 годъ. Бастилія была взята и Шамборо послѣ девятилѣтняго отсутствія возвратился въ Солиньякъ, куда его вызвала умирающая мать, Его прибытіе въ родное селеніе было настоящимъ торжествомъ. Онъ попрежнему былъ популяренъ въ этомъ отдаленномъ уголкѣ Франціи: его приняли, какъ нѣкогда встрѣчали губернатора провинціи; не за долго передъ тѣмъ уже было рѣшено выбрать его въ качествѣ депутата средняго сословія. Не долго торжествовалъ Шамборо: черезъ нѣсколько дней его мать умерла, и онъ съ грустью сказалъ Плантаду:

-- Теперь у меня нѣтъ никого на свѣтѣ, кромѣ тебя.

Роза Ригоди также была сиротою, но она имѣла тайное, ни съ чѣмъ несравнимое утѣшеніе; у нея родился ребенокъ. Это былъ Солиньякъ. Всѣ сосѣди говорили, что его матерью была дѣвица Бертоланъ, уже умершая, но при жизни не опровергавшая этого предположенія. Единственный человѣкъ, знавшій тайну, Бусакъ, также умеръ страшной смертью отъ укушенія бѣшеной собаки. Маркиза Ригоди воспитывала своего сына, какъ представителя аристократическаго рода, и постоянно мечтала о блестящей его будущности.

Она никогда не думала или, по крайней мѣрѣ, старалась не думать о Сильвенѣ Шамборо, хотя она его нѣкогда любила, но ей стыдно было думать о своемъ позорѣ. Однакожъ, несмотря на всѣ свои усилія, она часто переносилась мысленно въ прошедшее и спрашивала себя, должна-ли она ненавидѣть или простить Шамборо. То она находилась въ нѣжномъ настроеніи, то упрекала себя за слабость, и изъ года въ годъ дозволяла сыну называться именемъ родного селенія, успокоивая свою совѣсть тѣмъ, что когда-нибудь откроетъ Шамборо, что у него есть сынъ.

Когда-же Сильвенъ возвратился снова въ Солиньякъ и присталъ къ революціонной партіи, она сказала сама себѣ: "Ахъ, негодяй, а я еще хотѣла сжалиться надъ нимъ!"

Оставшись одна на свѣтѣ и обязанная еще въ молодыхъ годахъ руководить сама своею жизнью, маркиза Ригоди была пропитана аристократическими предразсудками и вмѣстѣ съ тѣмъ ей были доступны всѣ прогресивныя идеи; это была настоящая аристократка-вольтерьянка. Но по принципу она ненавидѣла революціонеровъ, и Шамборо въ 1789 году въ ея глазахъ ничѣмъ не отличался отъ буйной толпы, напавшей на нее въ 1780 г. Съ тѣхъ поръ она почти не выходила изъ своего замка, а впослѣдствіи, когда Солиньякъ выросъ, она проводила большую часть года въ Парижѣ, близь Тампльской тюрьмы.

Между тѣмъ Шамборо шелъ своимъ путемъ. Онъ отдался политической дѣятельности. Въ 1790 г. въ Лиможѣ стоялъ гарнизономъ королевско-наварскій кавалерійскій полкъ, который ни за что не хотѣлъ бросить бѣлую кокарду, а граждане рѣшились заставить солдатъ насильно надѣть трехцвѣтную. Кровопролитіе было неминуемо, какъ вдругъ въ городѣ случился страшный пожаръ. Все населеніе, не исключая офицеровъ и солдатъ, бросилось къ пожарнымъ трубамъ и недавніе враги помогали другъ другу въ борьбѣ противъ разъяренной стихіи. Общая опасность примирила всѣхъ; пожаръ былъ потушенъ, и Шамборо на другой день потребовалъ въ городской ратушѣ, чтобы каждому офицеру и солдату королевско-наварскаго полка было дано званіе лиможскаго гражданина.

-- Вотъ какъ несчастіе можетъ привести къ благимъ результатамъ, сказалъ онъ;-- оно научаетъ людей лучше познавать другъ друга. Ненависть рождается и поддерживается только благодаря незнанію достоинствъ противниковъ.

Въ 1791 году Шамборо былъ назначенъ однимъ изъ администраторовъ департамента верхней Вьепы, потомъ прокуроромъ, а послѣ 10 августа -- депутатомъ въ національный конвентъ.

Узнавъ объ этомъ, маркиза Ригоди рѣшилась тверже прежняго никогда его болѣе не видать, но все-же не могла удержаться отъ грустнаго вздоха.

"Кто-бы это могъ предвидѣть?" промолвила она про себя.

Въ конвентѣ Шамборо честно исполнялъ обязанности народнаго представителя. Въ 1793 г. ему предложили постъ министра внутреннихъ дѣлъ, но онъ отказался, предпочитая остаться съ Гужономъ въ продовольственной комисіи, и часто повторялъ:

-- Мы здѣсь кормимъ Францію, а не гильотинируемъ ее.

Эти слова вполнѣ характеризуютъ всю его дѣятельность. Онъ энергично работалъ и не жалѣлъ ни трудовъ, ни усилій на службѣ своей родинѣ и въ то-же время выказывалъ безграничное человѣколюбіе, что не мѣшало, однакожъ, маркизѣ Ригоди, думая о немъ, называть его "кровопійцей". Но думала-ли она когда-нибудь о немъ? Кто знаетъ?

Что-же касается Шамборо, онъ никогда не забылъ памятной ночи, когда онъ убѣдился въ-очію, что иногда сбываются самыя невозможныя мечты. Теперь-же, удалившись изъ политическаго водоворота и вспоминая свою юность, бывшій членъ конвента, превратившійся въ утонченнаго эпикурейца, готовъ былъ отдать всю свою жизнь, лучшіе годы своей славы и силы, свое теперешнее благоденствіе, чтобъ снова пережить эту роковую, сладостную ночь.

Часто, смотря на изысканныя блюда Жюли, онъ говаривалъ Плянтаду, ни на минуту съ нимъ неразстававшемуся:

-- Странно, Плантадъ, бываютъ минуты, что я сожалѣю о томъ времени, когда твоя мать пекла въ золѣ брюкву и каштаны.

Плантадъ молча качалъ головою. Онъ зналъ, что все это значило: "я сожалѣю о томъ времени, когда жилъ въ Солиньякѣ".

Однакожь воспоминаніе о прошедшемъ имѣло свою горечь для Сильвена Шамборо. Какой жестокосердной казалась ему женщина, которая, отвѣтивъ на его любовь тѣмъ-же, прогнала его съ отчаяніемъ въ сердцѣ. Неужели ее не мучили укоры совѣсти?

-- Нѣтъ, прибавлялъ онъ,-- она олицетворенная гордость! О, женщины, женщины!

Роза Ригоди никогда не напоминала ему о своемъ существованіи. Любовь блеснула въ его жизни и потухла, какъ молнія. Но маркиза Ригоди знала все, что дѣлалъ бывшій членъ конвента, какъ онъ жилъ вдали отъ всѣхъ и чѣмъ наполнялъ свою одинокую жизнь.

"Онъ не дурной человѣкъ, этотъ негодяй, говорила она себѣ,-- и, право, нѣтъ благороднѣе и честнѣе человѣка на свѣтѣ, какъ этотъ якобинецъ".

Такъ шло время. Маркиза Ригоди никому не открывала тайны рожденія своего сына, а Сильвенъ Шамборо находилъ утѣшеніе въ книгахъ и рѣдкихъ кушаньяхъ.

Жюли подозрѣвала, что ея хозяинъ скрывалъ отъ нея что-то, по Плантадъ молчалъ о прошедшемъ гражданина Шамборо.

XXV.
Солиньякъ получаетъ имя.

Мужественная маркиза Ригоди сильно волновалась, раздумывая во время дороги о томъ, какъ-то встрѣтитъ ее Шамборо? "Конечно, онъ долженъ былъ выразить самую почтительную благодарность, думала она,-- такъ-какъ съ ея стороны было большой жертвой ѣхать въ члену конвента". Она никогда на это не рѣшилась-бы, если-бъ дѣло шло не о Солиньякѣ. Но Солиньякъ моіъ умереть! Ему необходимо было имя! "Чортъ возьми, онъ

получитъ его и все состояніе Ригоди. Конечно, свѣтъ будетъ смѣяться надъ бѣдной, старой Розой, но пусть его хохочетъ,-- Ганри будетъ спасенъ! Ганри будетъ счастливъ!"

Когда карета остановилась передъ домомъ Шамборо, Плантадъ отворилъ дверь и едва не упалъ, услыхавъ отъ Фурнье, что маркиза Ригоди желаетъ видѣть г. Шамборо.

-- Маркиза Ригоди! промолвилъ Плантадъ, не двигаясь съ мѣста.

-- Поворачивайся-же, глупецъ! воскликнула старая дѣва, выходя изъ дверецъ кареты, вся залитая бриліантами.

Плантадъ бросился бѣжать и черезъ минуту возвратился красный, какъ ракъ.

-- Гражданинъ Шамборо проситъ пожаловать маркизу Ригоди. сказалъ онъ, едва шевеля языкомъ.

Весь домъ переполошился. Шамборо въ первую минуту подумалъ, что Плантадъ сошелъ съума, а потомъ выскочилъ изъ-за стола, на которомъ былъ приготовленъ роскошный завтракъ.

"Что все это значитъ? подумала Жюли.-- Какая-то аристократка у насъ въ домѣ? И онъ не доѣлъ индѣйки, не допилъ вина! Только-бы это не кончилось разстройствомъ желудка".

Между тѣмъ Шамборо ушелъ въ свой кабинетъ, заваленный книгами и бумагами. Онъ былъ очень блѣденъ и дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Онъ съ какимъ-то ужасомъ вспоминалъ теперь о маленькой комнатѣ въ Солиньякѣ и о блаженной іюньской ночи тридцать лѣтъ тому назадъ.

Дверь отворилась и маркиза Ригоди вошла въ комнату. Она молча взглянула на Шамборо и нашла, что для "кровопійцы* онъ былъ очень приличнымъ, благороднымъ старикомъ. Онъ-жи искалъ подъ загорѣлыми морщинами старой дѣвы любимыя черты юной амазонки, бѣшено скакавшей по полямъ. Эти два существа, отторгнутыя другъ отъ друга цѣлой жизнью, встрѣтились теперь почти на краю могилы. Съ какимъ-то страхомъ смотрѣли они другъ на друга, какъ-бы боясь раскрыть старую рану.

-- Вы, конечно, догадываетесь, сказала, наконецъ, маркиза дрожащимъ голосомъ,-- что безъ важной причины я не обезпокоила-бы васъ въ вашемъ одиночествѣ.

-- Я живу въ одиночествѣ только изъ боязни докучливыхъ посѣтителей, отвѣчалъ Шамборо.

-- Судьба насъ разлучила, продолжала она,-- и судьба снова на-время насъ соединяетъ.

-- Я не понимаю.

-- Г. Шамборо, начала маркиза, и, видя, что бывшій членъ конвента пожалъ плечами, ей стало совѣстно, что она такъ назвала его,-- мужчины и женщины могутъ ссориться и драться сколько имъ угодно на семъ свѣтѣ, но имъ воспрещено закономъ чести, стоящимъ выше всѣхъ законовъ, которые сочинили вы и ваши... виновата... повторяю, воспрещено дѣлать несчастными своихъ невинныхъ дѣтей... Ну...

Она остановилась и взглянула на Шамборо, который съ удивленіемъ ее слушалъ.

-- Ну, прибавила она,-- у насъ есть сынъ, г. Шамборо.

Бывшій членъ конвента вскочилъ, какъ ужаленный. Маркиза Ригоди передала эту невѣроятную вѣсть самымъ обыкновеннымъ, спокойнымъ тономъ.

-- Сынъ! воскликнулъ Шамборо.

-- Да, и прекрасный во всѣхъ отношеніяхъ,

-- У васъ сынъ?

-- Да, и у васъ.

-- У меня сынъ?

-- И вы его знаете.

Шамборо сорвалъ съ себя галстухъ: кровь бросилась ему въ голову и онъ задыхался.

-- Позвать кого-нибудь?

-- Нѣтъ, благодарю васъ, прошло. Но такая неожиданность...

-- Вы никогда мнѣ не простите, что я такъ долго скрывала это отъ васъ. Но чортъ возьми! вы никогда не узнали-бы моей тайны, если-бъ я не была вынуждена открыть ее. Да, я пользовалась одна счастьемъ имѣть сына. Онъ мнѣ одной улыбался, меня одну любилъ. И, клянусь вамъ, онъ герой. Это полковникъ Солиньякъ.

-- Солиньякъ? повторилъ Шамборо, и на лицѣ его показалось выраженіе гордой радости.

Онъ былъ счастливъ, что его кровь текла въ жилахъ благороднаго, мужественнаго красавца-воипа.

-- Да, Солиньякъ; и вы, конечно, по сдѣлаете упрека, что я худо его воспитала.

-- Мой сынъ! произнесъ Шамборо какъ-бы во снѣ.

-- Нашъ сынъ, повторила маркиза;-- я понимаю ваше изумленіе. Но, по крайней мѣрѣ, вамъ нечего стыдиться, а я... Но лучше объ этомъ не говорить. Втеченіи тридцати лѣтъ я уже привыкла къ своему положенію. Ну, нашъ сынъ, красавецъ полковникъ, влюбился по-уши, бѣдное дитя. И ему отказываютъ въ рукѣ любимой женщины. Вы, конечно, понимаете, почему?

-- Нѣтъ.

-- Потому, что у него нѣтъ имени. Я знаю, что вы скажете: Солиньякъ лучше всѣхъ именъ на свѣтѣ. Но не такъ думаетъ старый маркизъ Новаль.

-- Маркизъ Новаль?

-- Да, бывшій аристократишка.

Шамборо съ изумленіемъ взглянулъ на маркизу.

-- Да, продолжала она,-- онъ такъ глупъ, что заставляетъ меня говорить вашимъ языкомъ, кровои... Онъ выводитъ меня изъ терпѣнія и я, право, понимаю...

-- Что?

-- Ничего. Однимъ словомъ, онъ отказалъ нашему сыну въ рукѣ его внучки. А! маркизу Véto нужно имя,-- хорошо, у нашего сына будетъ имя.

-- Какъ?

-- Послушайте, сказала маркиза рѣшительнымъ тономъ,-- для того, чтобы полковникъ Солиньякъ былъ законнымъ сыномъ, его мать и отецъ должны быть обвѣнчаны. Я съ этой цѣлью и пріѣхала. Сильвенъ Шамборо, прибавила она, вставая,-- вотъ моя рука.

Въ глазахъ Шамборо помутилось и онъ ничего не отвѣчалъ.

-- Вы отказываетесь? продолжала маркиза;-- конечно, мое предложеніе безумно, но оно спасаетъ наліего сына. Что-же? Я жду отвѣта.

-- Мое имя, моя жизнь всегда принадлежали и принадлежатъ вамъ! воскликнулъ Шамборо, блѣдный и со слезами на глазахъ.

-- Слава-богу! день не пропалъ даромъ. Но помните, что мы разлучимся тотчасъ послѣ вѣнчанія. Я отправлюсь въ Лимузенъ, а вы останетесь здѣсь, и мы никогда болѣе по увидимся. Нашъ сынъ будетъ счастливъ -- и этого достаточно.

-- Нашъ сынъ... повторилъ Шамборо;-- а онъ знаетъ тайну своей жизни?

-- Нѣтъ, но, конечно, я ему первому открою все, когда будетъ рѣшенъ вопросъ о нашемъ бракѣ.

-- Ахъ! промолвилъ Шамборо,-- какъ мы могли быть счастливы тридцать лѣтъ тому назадъ, если-бы...

-- Что вспоминать прошлое? Женимся безъ фразъ, какъ сказалъ одинъ изъ вашихъ.

-- Я васъ всегда любилъ.

-- Всегда?

-- Всегда.

-- И я, быть можетъ, васъ любила-бы... начала маркиза съ тяжелымъ вздохомъ, но тотчасъ прибавила совершенно другимъ тономъ:-- что умерло, то умерло. Займемся живыми. Вы возьмете на себя переговорить съ мэромъ. Вотъ мои бумаги. Не забудьте пожалуйста ни одного титула моего отца. Надо доказать аристократу Повалю, что кровь моего сына не хуже его крови.

Возвратясь домой, маркиза Ригоди объявила Солиньяку, кто былъ его отецъ.

-- Ты будешь теперь называться Шамборо, сказала она.

-- Шамборо? Я знаю одного Шамборо, бывшаго члена конвента, хорошаго знакомаго Клода Ривьера.

-- Это онъ самый.

-- Онъ честный человѣкъ и благородный гражданинъ.

-- Слава-богу, онъ честный человѣкъ, а гражданиномъ пусть себѣ будетъ сколько хочетъ. Это твой отецъ. Конечно, маркизъ Новаль найдетъ, что онъ слишкомъ популяренъ и демократиченъ; но чортъ возьми! онъ помирится съ внукомъ маркиза Ригоди.

Въ тотъ-же вечеръ Солиньякъ постучался въ дверь бывшаго члена конвента.

-- Кто тамъ, Плантадъ? спросилъ Шамборо.

-- Вашъ сынъ, отвѣчалъ Плантадъ, которому уже было извѣстно все, что случилось.

Солиньякъ вошелъ и протянулъ руку Шамборо; старикъ прижалъ его къ своему сердцу.

-- Я давно восхищался вами, сказалъ Шамборо,-- а теперь стану васъ любить. Я знаю, сколько страданій причиняетъ любовь, подобная той, которая гложетъ ваше сердце. Я заглушилъ много рыданій, я затаилъ много слезъ въ своей жизни. Часто, вспоминая о прошедшемъ, я, несчастный, и не подозрѣвалъ, что у меня есть живое утѣшеніе -- сынъ. Я не зналъ, какъ сладко говорить: мой сынъ. Да, дитя мое, ты мой сынъ.

Между тѣмъ маркиза Ригоди вторично отправилась къ старику Новалю и насильно проникла въ его кабинетъ.

-- Вы мнѣ сказали, произнесла она торжественнымъ тономъ,-- что мужъ графини Фаржъ долженъ имѣть имя. Человѣкъ, котораго она любитъ, получилъ теперь имя и я имѣю честь просить у васъ руки графини Луизы Фаржъ для полковника Ганри Шамбороде-Солиньяка, сына Сильвена Шамборо, бывшаго члена конвента, и...

-- Вы съума сошли! воскликнулъ маркизъ.

-- И Розы-Эдмеи Ригоди, дочери Жана-Леснара, маркиза Ригоди, шевалье и барона Оріа, Санзильона, Сен-Жюпьена и Брюфера, кавалера ордена св. Людовика и командира пентьеврскаго драгунскаго полка.

Старый маркизъ былъ внѣ себя отъ изумленія.

-- Нечего прибавлять, продолжала маркиза,-- что въ нашемъ родѣ женская линія наслѣдуетъ всѣ титулы, а потому полковникъ не только получитъ состояніе, но и всѣ титулы своего дѣда.

Новаль по-прежнему молчалъ.

-- У жениха есть имя, онъ благородной крови и будетъ богатъ, сказала маркиза;-- отвѣчайте-же.

Въ эту минуту дверь въ кабинетъ отворилась и вошла Луиза.

-- Именемъ отца умоляю васъ, маркизъ, сказала она нѣжно,-- сдѣлайте меня счастливой на всю жизнь.

Старикъ, казалось, былъ погруженъ въ глубокую думу и старался припомнить что-то, ускользавшее изъ его памяти. Наконецъ, онъ позвонилъ и потребовалъ Ланжале, эту ходячую геральдику.

-- Ланжале, сказалъ онъ,-- вы знаете все; не правда-ли, одинъ изъ графовъ Фаржъ женился на маркизѣ Ригоди?

-- Маркизъ совершенно правъ, отвѣчалъ Ланжале послѣ минутнаго размышленія:-- Луи-Сципіонъ де-Фаржъ женился 1-го іюля 1642 г. на Клотильдѣ-Армандѣ де-ла-Ригоди и у нихъ родились...

-- Довольно, произнесъ маркизъ; -- мнѣ пришло въ голову, что если дѣйствительно этотъ бракъ между двумя родами Фаржъ и Ригоди состоялся, то я долженъ согласиться на свадьбу моей внучки. Что-же дѣлать, у всякаго свои слабости. У меня тоже есть свои предразсудки. Графиня, вы можете выйти замужъ за вашего полковника. Но, чортъ возьми, я никогда не буду звать его иначе, какъ полковникъ де-ла-Ригоди.

-- И онъ не покраснѣетъ за свою мать, отвѣчала маркиза, и прибавила, обращаясь къ Луизѣ: -- Обнимите меня, дочь моя.

Въ этотъ вечеръ Солиньякъ былъ совершенно счастливъ, и если-бъ счастье было для него смертельно, то, конечно, красавецъ полковникъ умеръ-бы мгновенно.

Кастаре также былъ счастливъ и повторялъ про себя:

-- Я также женюсь на Катису, но немного погодя.

XXVI.
Зимнія розы.

Брачный контрактъ полковника Солиньяка и графини Фаржъ назначено было подписать въ домѣ послѣдней въ улицѣ Монблана вечеромъ того дня, когда назначена была свадьба Шамборо и маркизы Ригоди. Съ самаго утра всѣ жители роскошнаго дома графини Фаржъ были на ногахъ. Ждали самого императора, который, подписавъ брачный контрактъ въ Тюльери, долженъ былъ пріѣхать на балъ, который старый маркизъ Новаль давалъ въ честь своей внучки.

-- Кто-бы подумалъ, что Солиньякъ сынъ члена конвента, сказалъ Наполеонъ, узнавъ исторію своего любимца, красавца полковника;-- впрочемъ, по словамъ Бомарше, каждый человѣкъ непремѣнно чей-нибудь сынъ. Я очень радъ, что такъ случилось. Солиньякъ олицетворяетъ собою уничтоженіе старыхъ ненавистей и соединяетъ Сен-Жерменское предмѣстье съ моимъ дворомъ. Я даже подумаю, не сдѣлать-ли сенаторомъ стараго дурака Новаля.

Солиньякъ былъ совершенно счастливъ. Осуществленіе всѣхъ его пламенныхъ желаній было недалеко; онъ могъ теперь и имѣлъ полное право успокоиться. Всѣ треволненія послѣдняго времени совершенно изнурили его, и чѣмъ энергичнѣе онъ сопротивлялся одолѣвавшему его недугу, тѣмъ опасность становилась серьезнѣе. Каждая радость, страхъ или волненіе причиняли Солиньяку страданіе и почти каждую минуту роковая пуля напоминала о себѣ.

Узнавъ о свадьбѣ Солиньяка, Дюпюитренъ покачалъ головою.

-- Смотрите, сказалъ онъ,-- вы еще не расквитались съ своей проклятой раной, а ужь искушаете судьбу. Впрочемъ, вы, быть можетъ, и правы: счастье -- хорошее лекарство.

Но если Солиньякъ былъ счастливъ, то Агостино Чіампи былъ внѣ себя отъ ярости. Тереза сошла съума, а Луиза выходила замужъ за другого. Онъ разомъ лишался обѣихъ, а главное -- состоянія Луизы. Несмотря на всѣ его усилія, смѣлые планы и преступленія, онъ не пріобрѣлъ ничего, а его соперникъ, котораго оі ъ не съумѣлъ убить, торжествовалъ.

-- Я сожалѣю не о золотѣ, говорилъ онъ себѣ,-- котораго лишаетъ меня этотъ человѣкъ, но меня бѣситъ мысль, что я побѣжденъ и оплеванъ.

Его не оставляла теперь мысль во что-бы то ни стало отомстить Солиньяку, и, лучше всего, въ день его свадьбы. Солиньякъ избѣгнулъ пули и яда, но, быть можетъ, кинжалъ, искусно направленный, покончитъ его жизнь.

"Одно меня можетъ удержать, думалъ Чіампи:-- страхъ быть пойманнымъ. Если-бъ можно было математически разсчитать эту послѣднюю попытку и обезпечить себѣ бѣгство, то я не задумался-бы ни на минуту".

Въ это время у Агостино была довольно значительная сумма денегъ, происхожденіе которой онъ не могъ-бы открыто объяснить. Быть можетъ, филадельфы своею смертью обезпечили маркизу Олона средство къ бѣгству и онъ намѣревался полученную имъ плату за преданіе товарищей посвятить на дѣло мести.

Утромъ въ день свадьбы Солиньяка Чіампи уложилъ свои чемоданы, взялъ паспортъ и отправился къ Андреинѣ.

-- Я пришелъ съ тобою проститься, сказалъ онъ.

-- Хорошо, отвѣчала она,-- прощай.

-- А ты останешься въ Парижѣ? спросилъ онъ.

-- Да, вѣроятно, я останусь въ Парижѣ навсегда, отвѣчала она, бросая на брата странный взглядъ, не то ироническій, не то печальный, не то радостный.

-- Развѣ твое порученіе не окончено?

-- Какое порученіе?

-- Королевы Каролины.

-- Какое мнѣ дѣло до королевы и до Неаполя! воскликнула Андреина.-- Благодаря имъ, я играла здѣсь презрѣнную роль. Я не желаю никогда ихъ болѣе видѣть и не увижу, такъ-какъ это зависитъ отъ меня.

Агостино сталъ ее разспрашивать далѣе, но она ничего не отвѣчала.

-- До свиданія! сказалъ онъ.

-- Прощай, отвѣчала Андреина.

-- Неужели ты отпустить меня, по пожелавъ мнѣ чего-нибудь хорошаго?

-- Пожелать тебѣ чего-нибудь? произнесла она съ болѣзненнымъ хохотомъ.-- Если хочешь, я тебѣ пожелаю, чтобъ ты раскаялся, если ты еще можешь раскаяться, Агостино, убійца и отравитель!

Онъ позеленѣлъ и быстро подошелъ къ ней.

-- Впрочемъ, продолжала она,-- я неблагодарная. Ты мнѣ далъ ядъ, находящійся въ этомъ кольцѣ. Тебѣ я обязана тѣмъ, что отъ меня зависитъ жить или умереть. Благодарю тебя, Агостино! Уходи, прибавила она, бросая на него страшный взглядъ.

Чіампи вышелъ, а Андреина углубилась въ тяжелыя, грустныя думы.

Вся прошедшая жизнь проходила теперь передъ ея глазами и одно имя, роковое, грозное, раздавалось въ ея ушахъ: Отавіо! Отавіо!

-- Онъ также умеръ отъ любви, сказала она громко съ грустной улыбкой,-- а я называла его трусомъ. Нѣтъ, онъ дѣйствительно былъ трусъ. Мужчина можетъ страдать! Только женщина боится страданій. Мы проклятыя существа.

Впродолженіи всего дня несчастная оставалась въ полусознательномъ, неподвижномъ положеніи. Она походила на статую, но одаренную слухомъ, такъ-какъ она ясно слышала шумъ и суматоху въ сосѣднемъ домѣ маркиза Новаля.

Съ утра уже гражданинъ Шамборо и маркиза Ригоди были мужемъ и женою. Маркиза сіяла бриліянтами и настояла, чтобъ весь ея домъ принялъ праздничный видъ.

-- Я не хочу таинственности, говорила она;-- кажется, это событіе заслуживаетъ, чтобъ его всѣ видѣли.

Съ своей стороны, Шамборо, чисто выбритый, въ бѣломъ галстухѣ, въ синемъ фракѣ съ золотыми пуговицами, свѣтло-желтыхъ брюкахъ и бѣломъ жилетѣ съ отворотами, обшитыми кружевами, казалось, помолодѣлъ на пятнадцать лѣтъ.

Когда женихъ и невѣста сѣли въ одну карету, чтобъ ѣхать къ мэру, приглашенные гости и многочисленные слуги саркастически переглянулись.

-- Они по дорогѣ будутъ вспоминать прошедшее прежде, чѣмъ скажутъ роковое да, замѣтилъ съ улыбкой одинъ изъ слугъ маркизы.

-- Они васъ не спросятъ, что имъ дѣлать, отвѣчалъ Плантадъ съ сердцемъ.

Если-бы шутники слышали, о чемъ говорили женихъ и невѣста, они очень изумились-бы. Быть можетъ, чтобы скрыть свое волненіе или чтобы избѣгнуть воспоминанія о прошедшемъ, они говорили объ осеннихъ полевыхъ работахъ, о выкормѣ пулярдокъ, о сборѣ каштановъ и т. д. Они объ этомъ говорили инстинктивно, для приличія, для того, чтобы удержаться отъ выраженія тѣхъ чувствъ, которыя тридцать лѣтъ тому назадъ были-бы трогательными, а теперь только смѣшными. Онъ напомнилъ ей слова Фенелона, что земледѣліе -- основа человѣческой жизни, и она отвѣтила: "да, конечно", но въ дѣйствительности ихъ мысли переносились далеко, въ Солиньякъ, во времена ихъ юности.

"Нѣкогда мы были Эстелла и Неморинъ, думала иронически маркиза,-- а теперь мы Филемонъ и Бавкида".

По окончаніи гражданской церемоніи у мэра молодые возвратились въ улицу Монблана. Но теперь они вовсе не разговаривали, хотя Шамборо имѣлъ право назвать женою женщину, которую онъ любилъ всю свою жизнь.

-- Вотъ я и дома, сказала, наконецъ, бывшая маркиза, а теперь гражданка Шамборо, когда они поворачивали въ улицу Монбланъ;-- вечеромъ увидимся у графини Фаржъ.

-- До свиданія! отвѣчалъ Шамборо.

Она протянула ему руку и они оба взглянули другъ на друга съ глубокимъ волненіемъ.

"Однакожь, этотъ кровопійца не дурной человѣкъ", подумала гордая аристократка.

"Какое-бы блаженство принесъ мнѣ этотъ офиціальный обрядъ тридцать лѣтъ тому назадъ", думалъ Шамборо.

Передъ домомъ Ригоди ожидала молодыхъ большая толпа, и такъ-какъ маркиза была столь-же популярна въ Парижѣ, какъ и въ Лимузенѣ, ее привѣтствовали громкими кликами. Даже кто-то закричалъ:

-- Да здравствуетъ гражданка Шамборо!

-- Онъ, вѣрно, думаетъ, что это мнѣ понравится, сказала она себѣ;-- гражданка! Такъ что-жь? Это не оскорбленіе, это фактъ; я дѣйствительно жена гражданина.

Сильвенъ Шамборо возвратился въ свой домъ, гдѣ теперь царила суматоха. Тереза, жившая снова у дяди со времени похоронъ Ривьера, съ большимъ безпокойствомъ прислушивалась къ каждому слову и вглядывалась въ каждое лицо. Молча, безсознательно ходила она изъ комнаты въ комнату, останавливаясь то передъ Жюли, то передъ Плантадомъ, но, по обычаю умалишенныхъ, принимала участіе во всемъ, что дѣлалось вокругъ нея. Ее, повидимому, очень волновало извѣстіе, что полковникъ Солиньякъ женится и въ домѣ графини Фаржъ готовится великолѣпный праздникъ.

-- Праздникъ! Праздникъ! повторяла она съ болѣзненной улыбкой и искала нарядовъ, лентъ, бриліантовъ.

-- Вотъ мой истинный уборъ, произнесла она, вынимая и покрывая поцѣлуями бѣлый шелковый поясъ съ кровавымъ пятномъ, найденный на тѣлѣ Ривьера;-- вотъ послѣдній подарокъ Клода. Я никогда съ нимъ не разстанусь, меня съ нимъ похоронятъ. Не правда-ли, я большая кокетка?

Въ домѣ маркиза Новаля приготовленія къ балу дѣлались въ громадныхъ размѣрахъ. Онъ хотѣлъ показать новому двору, что такое древняя аристократія, и въ сущности былъ очень доволенъ новой милостью Наполеона къ полковнику Солиньяку. Когда

императору представили для подписи брачный контрактъ Солиньяка, онъ спросилъ:

-- Какіе титулы у Солиньяка?

-- Онъ полковникъ, ваше величество.

-- Я говорю не о чинахъ, а объ его титулахъ, или, лучше сказать, объ его титулѣ. Полковникъ Ганри Шамборо, баронъ де-Солиньякъ.

И Наполеонъ собственноручно вписалъ этотъ титулъ въ контрактъ.

-- Баронъ, говорилъ Новаль,-- конечно, баронъ имперіи, но все-же легче сдѣлать уступку барону, хотя онъ и сынъ члена конвента.

Между тѣмъ въ сосѣднемъ домѣ Андреина сидѣла по-прежнему безмолвная, неподвижная, устремивъ дикій взглядъ на букетъ розъ, который она велѣла купить въ память того блаженнаго дня, когда она бросила такой-же букетъ красавцу Солиньяку на парадѣ.

"Я хочу умереть, вдыхая въ себя благоуханіе розъ, думала она;-- такія-же розы Отавіо приносилъ мнѣ. Эти розы также умрутъ, по переживутъ меня".

Она повторила нѣсколько разъ "переживутъ меня", точно въ етихъ словахъ было какое-то тайное сладострастіе. Потомъ она встала, поставила цвѣты въ стеклянную вазу и устремила жадный взглядъ на эти зимнія розы, искуственныя произведенія оранжерей. Тутъ были розы всѣхъ сортовъ -- и блѣдныя, скромно свернувшія свои лепестки, и пунцовыя, точно алыя губа, просящія поцѣлуя, и бутоны въ своей зеленой темницѣ. Вокругъ цвѣтовъ свѣжіе, блестящіе листья выражали избытокъ жизни и отъ всего букета распространялось опьяняющее благоуханіе.

-- Да, это жизнь, любовь! воскликнула она громко.-- Но ничто не сравнится съ радостью и сладострастіемъ смерти!

И она съ лихорадочной поспѣшностью поднесла къ губамъ перстень, въ который Агостино влилъ ядъ. Прижавъ пружинку и открывъ зубами медальонъ, она съ жадностью проглотила нѣсколько капель яда.

-- Вотъ, сказала она съ спокойной, счастливой улыбкой,-- все кончено, я свободна!

Она опустилась въ кресло и, прислонясь головою къ спинкѣ, закрыла глаза, какъ-бы для сна.

"Только-бы мнѣ не видать сновъ, думала она съ ужасомъ, а мысль, что она никогда болѣе по проснется, наполняла ея сердце безумной радостью.-- Какіе люди дураки, что не умѣютъ пользоваться такимъ счастьемъ".

Вдругъ дикая, тревожная мысль овладѣла всѣмъ ея существомъ; она вскочила блѣдная, дрожащая. Какъ! она умретъ и никогда болѣе не увидитъ Солиньяка! Никогда! Никогда! Быть можетъ тамъ, за гробомъ? но кто знаетъ, что насъ тамъ ожидаеіъ? А она хотѣла его видѣть, хотя-бы еще одинъ разъ, хотѣла явиться передъ нимъ, не какъ женщина, а какъ призракъ, и сказать ему: "Ганри! помни объ Андреинѣ, какъ она помнила объ Отавіо".

Но какъ его увидать? Нельзя-же было ей отправиться на семейный праздникъ въ домъ Луизы? Отчего-же нѣтъ?

"Я умираю, чего-же мнѣ бояться? думала она.-- Приличія! Свѣтъ! какъ все это ничтожно передъ смертью! Да, я пойду къ нимъ. Я увижу его, я увижу ихъ обоихъ! Я грѣшница, пусть это будетъ моимъ наказаніемъ!"

И взявъ изъ вазы букетъ розъ, она стала жадно вдыхать въ себя опьяняющее благоуханіе, словно желая насладиться жизнью прежде, чѣмъ разстанется съ нею на-вѣки.

XXVII.
Марціалъ Кастаре.

Домъ графини Фаржъ блестѣлъ огнями. Толпа знатнѣйшихъ сановниковъ имперіи: маршалы, статсъ-дамы, герцогъ Отрантскій, Камбасересъ и пр. и пр., тѣснились въ его залахъ. Популярность красавца Солиньяка, вниманіе, оказываемое постоянно императоромъ Луизѣ Фаржъ, аристократизмъ маркиза Новаля и невѣроятный бракъ между бывшимъ членомъ конвента Шамборо и маркизой Ригоди -- придавали этому празднику особый интересъ.

Солиньякъ былъ такъ счастливъ, что боялся за долговѣчность подобнаго блаженства. Но улыбка Луизы, нѣжный взглядъ ея или пожатіе руки изгоняли на долго всѣ опасенія.

-- Если кризисъ счастья линуетъ благополучно, говорилъ Дюпюитренъ, зорко слѣдя за своимъ паціентомъ,-- то сердце мало-по-малу оправится, но теперь опасность грозитъ полковнику ежеминутно. И къ чему это жениться, прибавлялъ онъ, пожимая плечами.-- "Periculosa félicitas!"

Но, смотря на Луизу, докторъ могъ совершенно успокоиться. Прелестная женщина казалась ангеломъ-хранителемъ красавца воина; во всѣхъ ея словахъ и жестахъ проглядывала любовь и ясно было видно, что она обожала мужа и готова для него на всевозможныя жертвы.

Маркиза Ригоди была также очень счастлива. Она имѣла продолжительный разговоръ съ сыномъ въ маленькой гостиной, обитой зеленымъ атласомъ, и парила въ седьмомъ небѣ. Ее только немного встревожило одно обстоятельство: Солиньякъ при ней вынулъ изъ кармана два маленькихъ пистолета, которые онъ всегда носилъ при себѣ со времени нападенія Агостино, и положилъ ихъ на этажерку.

-- Это что такое? воскликнула она.-- Оружіе? Зачѣмъ?

-- Оно меня не покидало до сихъ поръ, отвѣчалъ Солиньякъ,-- но теперь оно излишне и я его оставляю.

Онъ произнесъ эти слова съ улыбкой и добрая женщина успокоилась.

Наполеонъ только-что уѣхалъ послѣ довольно долгаго пребыванія на балу, гдѣ онъ дружески пожалъ руку полковника, поцѣловалъ бѣлую перчатку Луизы и вообще милостивыми улыбками выразилъ свое удовольствіе по случаю брака красавца гусара. Онъ даже остановился передъ старымъ маркизомъ Новалемъ и сказалъ ему:

-- Что-жь вы, маркизъ, все еще на насъ дуетесь?

Эти слова были такъ неожиданны и поспѣшны, что Новаль растерялся и ничего не отвѣчалъ. Когда-же Наполеонъ удалился, онъ промолвилъ:

-- Чортъ возьми! У этого человѣка есть что-то особенное.

-- Еще-бы: успѣхъ, замѣтилъ иронически герцогъ Отрантскій, стоявшій подлѣ.

-- Успѣхъ явленіе мимолетное, сказалъ Шамборо, обращаясь прямо къ Фуше;-- пусть вашъ повелитель этого не забываетъ.

Пока всѣ находились подъ впечатлѣніемъ присутствія императора и маркиза Ригоди съ гордостью смотрѣла на сына, къ которому такъ благоволилъ повелитель почти полуміра, къ Солиньяку подошелъ слуга и доложилъ, что его проситъ какой-то неизвѣстный господинъ, желающій сказать ему два слова по очень важному, спѣшному дѣлу.

-- Гдѣ онъ? спросилъ Солиньякъ.

-- Въ маленькой зеленой гостиной, полковникъ.

-- Хорошо, я сейчасъ приду, сказалъ Солиньякъ и, взглянувъ съ счастливой улыбкой на Луизу, окруженную придворными дамами, пошелъ по заламъ къ указанной комнатѣ.

Поднявъ портьеру и войдя въ зеленую гостиную, онъ съ удивленіемъ увидалъ, что въ ней никого не было.

-- Что-же говорилъ слуга? воскликнулъ онъ громко.-- Гдѣже неизвѣстный господинъ?

И онъ оглядывался во всѣ стороны. Вдругъ его глаза остановились на пистолетахъ, еще недавно положенныхъ на этажерку, и онъ инстинктивпо направился къ нимъ. Въ эту минуту заскрипѣлъ полъ и онъ обернулся. Въ дверяхъ стоялъ блѣдный, стиснувъ зубы, Агостино Чіампи.

Внѣ себя отъ зависти, гнѣва и униженія, Чіампи не могъ перенести счастья своего соперника и рѣшился на безумную попытку погубить его въ минуту самаго торжества. Хорошо зная расположеніе дома графини Фаржъ, въ нижнемъ этажѣ котораго происходилъ блестящій пріемъ, онъ проникъ въ зеленую гостиную подъ предлогомъ важнаго дѣла, касающагося полковника Солиньяка, и намѣревался, заманивъ его въ западню, заколоть кинжаломъ, потомъ выскочить въ окно, выходившее въ садъ, перелѣзть черезъ стѣну и искать спасенія въ бѣгствѣ, что было не трудно, такъ-какъ у него все было готово для бѣгства. Конечно, онъ игралъ въ опасную игру, но пламенный итальянецъ дошелъ до того, что былъ готовъ жертвовать своей жизнью, чтобъ только отомстить ненавистному сопернику.

Пославъ слугу за Солиньякомъ, Агостино спрятался за дверь, и когда красавецъ полковникъ вошелъ въ комнату, онъ незамѣтно затворилъ дверь и опустилъ портьеру. Въ эту минуту его замѣтилъ Солиньякъ; и, увидя въ его рукахъ кинжалъ и не надѣясь достичь во время этажерки, на которой лежали пистолеты, онъ сказалъ себѣ: "все кончено!"

Дѣйствительно, Агостино, не говоря ни слова, бросился на него съ дикой яростью, схватилъ его за горло и изо всей силы вонзилъ кинжалъ въ его грудь почти у самаго сердца. Солиньякъ отскочилъ и, не издавъ ни малѣйшаго звука, грохнулся на полъ близь самой этажерки.

Оставивъ кинжалъ въ ранѣ, Агостино подбѣжалъ къ окну, но съ ужасомъ остановился. За стеклами мелькала какая-то тѣнь и мощныя руки трясли раму, такъ-что стекла звенѣли. Агостино бросился тогда къ дверямъ въ противоположной стѣнѣ. Въ эту самую минуту стекла разлетѣлись въ дребезги и раздался голосъ Кастаре. силившагося поднять задвижки:

-- Я здѣсь, полковникъ! я здѣсь!

Солиньякъ слышалъ его голосъ, видѣлъ бѣгство убійцы, но не могъ ничего сдѣлать. Онъ одной рукой уже схватилъ съ этажерки пистолетъ, но до того ослабъ, что не могъ взвести курка.

Агостино ужь отворилъ дверь, и еще минута -- онъ исчезъ-бы за тяжелой портьерой, какъ вдругъ съ дикимъ крикомъ отскочилъ отъ порога, какъ ужаленный. Въ дверяхъ показался призракъ женщины съ бѣлымъ букетомъ на груди.

"Андреина", блеснуло въ головѣ Солиньяка,

Ея обнаженная рука тяжело опустилась на плечо Агостино и съ неимовѣрной силой она втолкнула его въ комнату.

-- Убійца! Подлецъ! промолвила она глухимъ голосомъ.

Онъ хотѣлъ высвободиться, но она впилась ногтями въ его тѣло. Тогда онъ схватилъ ее за горло и сталъ душить, но въ эту минуту Солиньякъ, приподнявшись съ неимовѣрнымъ усиліемъ, спустилъ курокъ пистолета.

Раздался выстрѣлъ и итальянецъ, замахавъ руками, грохнулся на коверъ мертвый, съ разбитымъ черепомъ.

Между тѣмъ отворилось окно и Марціалъ Кастаре, вскочивъ въ комнату, бросился къ Солиньяку съ дикимъ крикомъ;

-- Ганри, Ганри! не умирай!

Но красавецъ полковникъ ужь потерялъ сознаніе и лежалъ неподвижно, какъ мертвый.

-- Боже мой! воскликнулъ Кастаре,-- неужели его убили!

Онъ схватилъ рукоятку кинжала, вонзеннаго въ грудъ полковника, но съ минуту колебался, вырвать-ли ему окровавленное желѣзо, какъ-бы боясь съ тѣмъ вмѣстѣ вырвать и сердце своего друга. Его пальцы дрожали и отъ ихъ судорожныхъ движеній рана расширялась.

"Если я его убью, желая спасти? подумалъ Марціалъ;-- но нѣтъ, если я буду еще колебаться, онъ умретъ".

Эта мысль о роковыхъ послѣдствіяхъ его нерѣшительности придала храбрости Кастаре и онъ поспѣшно вырвалъ кинжалъ изъ груди раненаго; кровь хлынула потокомъ изъ зіяющей раны.

Андреина, выпрямившись во весь ростъ, съ воспаленными глазами, посинѣвшими губами и судорожно сжатыми чертами лица, стараясь казаться спокойной, мужественной, стояла неподвижно, какъ статуя, и смотрѣла мутными взорами на Кастаре, который, бросившись на колѣни, разстегивалъ мундиръ раненаго.

Пистолетный выстрѣлъ былъ услышанъ всѣми гостями и многіе изъ нихъ поспѣшили въ зеленую гостиную. Луиза бѣжала впереди всѣхъ, а за нею маркиза Ригоди, ноги которой подкашивались отъ страха. На порогѣ роковой комнаты Луиза остановилась съ инстинктивнымъ ужасомъ при видѣ окровавленнаго Солиньяка, мертваго Агостино и полуживой Андреины, походившей скорѣе на призракъ, чѣмъ на живое существо. Но маркиза бросилась прямо къ сыну и, положивъ его голову къ себѣ на колѣни, спросила у Кастаре:

-- Онъ умеръ?

Гусаръ ничего не отвѣчалъ и безсознательно смотрѣлъ на кровь, струившуюся изъ раны полковника.

-- Доктора! Доктора! воскликнула Луиза;-- гдѣ Дюпюитренъ?

Черезъ секунду изъ толпы выдѣлился знаменитый хирургъ и, засучивъ рукава своего синяго фрака, подошелъ къ раненому.

Водворилось гробовое молчаніе. Всѣ съ нетерпѣніемъ ждали приговора Дюпюитрена, а онъ, хладнокровный, съ насупленными бровями, спокойно разсматривалъ рану. Наконецъ, онъ поднялся съ полу.

-- Онъ будетъ живъ? произнесла мать глухимъ голосомъ.

-- Что надо дѣлать? воскликнула Луиза.

-- Ничего, отвѣчалъ Дюпюитренъ загадочнымъ тономъ и, показывая изумленной толпѣ сплющенный кусочекъ свинца, прибавилъ:-- Никогда я не видывалъ такой счастливой раны. Нѣтъ худа безъ добра! Сильное истеченіе крови исторгнуло изъ раны проклятую пулю, грозившую смертью полковнику. То, чего не могъ сдѣлать ножъ хирурга, сдѣлалъ кинжалъ. Сегодня утромъ я не могъ-бы отвѣчать за жизнь Солиньяка, ежеминутно находившуюся въ опасности, но теперь я скажу: онъ спасенъ.

-- Спасенъ! воскликнула Луиза съ пламенной радостью.

-- Спасенъ! промолвила маркиза и припала блѣдными губами къ холодному лбу сына.

Въ углу комнаты никѣмъ незамѣченный Шамборо едва сдерживалъ слезы.

-- Важную вы сдѣлали операцію, землякъ, сказалъ Дюпюитренъ, дружески трепля по плечу Кастаре:-- вы сдѣлали то, на что я никогда-бы не рѣшился. Расширивъ рану, вы спасли жизнь полковнику. Вотъ такъ хирургъ!

-- Если-бы я его не спасъ, то вмѣсто одного мертвеца былобы два: онъ и я.

Теперь только обратили вниманіе на Агостино Чіампи. Но одного взгляда было достаточно Дюпюитрену, чтобы сказать рѣшительно:

-- Умеръ.

И онъ обернулся къ Андреинѣ; но та махнула рукой и дрожащими шагами подошла къ Луизѣ. Внучка маркиза Новаля взглянула съ необычной для нея гордостью и жестокосердіемъ на итальянку. Но Андреина произнесла смиреннымъ, отрывистымъ, не отъ міра сего голосомъ:

-- Я пришла сюда не для того, чтобы его отнять у васъ... Я умираю... Я васъ ненавидѣла... Простите... Сдѣлайте его счастливымъ... Я была его недостойна... и исчезаю.

Побуждаемая состраданіемъ, Луиза хотѣла успокоить несчастную, но въ это мгновеніе Андреина вздрогнула всѣмъ тѣломъ.

-- А-а! ядъ силенъ, промолвила она; -- его приготовлялъ Чіампи! Проклятый родъ!

Дюпюитренъ поддержалъ ее; прислонившись къ нему, Андреина умерла стоя, выронивъ изъ рукъ только въ послѣднее мгновевіе свой букетъ розъ.

Пока Солиньяка клали на импровизированную постель, а охолодѣвшую Андреину уносили въ другую комнату, въ зеленой гостиной появилась женщина въ странной одеждѣ съ красными лентами въ черныхъ волосахъ. Она вошла въ домъ, гордо поднявъ голову и отстраняя слугъ словами:

-- Я родственница.

Она медленно подошла къ трупу Чіампи, отъ котораго всѣ отшатнулись, и долго смотрѣла на него. Лицо Агостино было дѣйствительно ужасное: зависть, гнѣвъ, униженіе побѣжденнаго исказили его красивыя черты. Смерть придаетъ поэтическое величіе только жертвамъ святого дѣла.

-- Это онъ! Это Агостино Чіампи! произнесла Тереза, качая головой.-- Его убилъ Тевено. Знаете, за что? Агостино выдалъ своихъ товарищей. Теперь мой Клодъ будетъ жить счастливо. Подлеца нѣтъ на свѣтѣ!

Бѣдная сумасшедшая дико захохотала. Сильвенъ Шамборо подошелъ къ ней и едва оторвалъ ее отъ бездыханнаго трупа. Уводя ее изъ комнаты, онъ съ изумленіемъ замѣтилъ, что на ней былъ бѣлый шелковый поясъ съ кровавымъ пятномъ, найденный на груди Клода Ривьера.

XXVIII.
Конецъ драмы.

Бывшая маркиза Ригоди, теперь гражданка Шамборо, должна была выѣхать изъ Парижа тотчасъ послѣ свадьбы и на-вѣки покинуть человѣка, руки котораго она сама просила; но рана Солиньяка замедлила ея отъѣздъ на мѣсяцъ. Только убѣдившись, что красавецъ полковникъ совершенно оправился, она удалилась въ свой дорогой Лимузенъ съ старымъ, почти ослѣпшимъ Жакомъ и Терезой, которая медленно чахла, то предаваясь грустнымъ думамъ, то съ улыбкой мечтая о Ривьерѣ. Въ своемъ старомъ замкѣ маркиза Ригоди -- такъ продолжали ее всѣ звать, несмотря на ея постоянныя восклицанія: я не маркиза, а госпожа Шамборо -- жила своей прежней жизнью, посылая по временамъ фрукты и консервы своему мужу и маркизу Новалю.

Сильвенъ Шамборо оставался въ Парижѣ. Онъ смотрѣлъ теперь на жизнь спокойнѣе, довольнѣе; у него была теперь цѣль -- любить сына и думать о немъ.

-- Въ женщинахъ есть кое-что хорошее, Плантадъ, говаривалъ онъ иногда;-- сдѣлавшись матерями, онѣ совершенно перерождаются.

По временамъ Шамборо посылалъ за Жаномъ Ривьеромъ и старики проводили нѣсколько часовъ вмѣстѣ, скорѣе думая каждый о своемъ прошедшемъ, чѣмъ разговаривая.

-- Зачѣмъ я живу? На что я годенъ, потерявъ все, что мнѣ было мило и дорого на свѣтѣ? говорилъ Ривьеръ, казавшійся отъ горя и страданій столѣтнимъ старцемъ;-- моего бѣднаго Клода убили!

-- Вы хоть видѣли, какъ онъ росъ, и можете вспоминать объ его дѣтствѣ, отвѣчалъ Шамборо, качая головой,-- а я не имѣю даже этого утѣшенія.

-- Нѣтъ, у васъ взяли ребенка и возвратили вамъ человѣка. У меня-же ничего нѣтъ.

Возвращаясь домой съ Плантадомъ, Жанъ Ривьеръ всегда останавливался передъ мрачной массой Пантеона и произносилъ задумчиво:

-- Вотъ гдѣ онъ лежалъ-бы между великими людьми, если-бъ судьба была справедлива. Никто не знаетъ, Плантадъ, сколько умираетъ людей, которые, можетъ быть, гораздо выше тѣхъ, кого прославляетъ исторія.

И этотъ посмертный панегирикъ сыну нѣсколько утѣшалъ бѣднаго старика.

Оправившись, Солиньякъ, по совѣту Дюпюитрена и собственному влеченію, поѣхалъ съ Луизой, Кастаре и Катериной Маньякъ въ Лимузенъ.

-- Вотъ моя родина, сказалъ онъ, подъѣзжая къ замку Рягоди въ свѣтлое зимнее утро;-- мы здѣсь проживемъ до весны одни, счастливые, забытые всѣми.

Наступила весна со всѣми ея прелестями. Солиньякъ, указывая Лупзѣ съ терасы замка въ пробуждавшуюся природу, сказалъ съ жаромъ:

-- Посмотрите, милая Луиза! все живетъ, улыбается, смѣется, вездѣ зелень, цвѣты, блескъ, радость! и все это для насъ двоихъ, Луиза.

"Для нихъ двухъ, думала маркиза Ригоди, сидѣвшая не подалеку;-- ахъ, милые эгоисты! а я то что? Ну, они счастливы и я довольна".

Въ замкѣ Ригоди было не менѣе счастлива и другая чета: Марціалъ Кастаре, женившись на Катеринѣ Маньякъ, также блаженствовалъ и часто говорилъ женѣ:

-- Вотъ видишь, Катису, не надо смѣяться надъ предсказаніями; теперь я, правда, ничего не боюсь. Опасность миновала, черноокая красавица умерла и пуля вынута. Пусть пруссаки, австрійцы, итальянцы и итальянки дѣлаютъ, что хотятъ. Намъ они не страшны. И такъ-какъ я умру въ одинъ день съ полковникомъ, то, голубушка Катису, мнѣ нечего торопиться. Мы съ нимъ проживемъ сто лѣтъ.

"Дѣло", NoNo 5--12, 1875

Оставить комментарий Кларети Жюль (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1874 Обновлено: 22/04/2025. 724k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Романы	Ваша оценка:
Аннотация: Le beau Solignac. Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 5--12, 1875.

Кларети Жюль Красавец

КРАСАВЕЦЪ.

ГЛАВА I.Капитанъ Ривьеръ.

ГЛАВА II.СЫНЪ МАГАЗИНЩИКА.

ГЛАВА III.Въ тюрьмѣ.

ГЛАВА IV.Красавецъ Солиньякъ.

V.Маркиза Ригоди.

VI.Букетъ розъ.

VII.Андреина.

ГЛАВА VIII.Освобожденіе.

IX.Братъ и сестра.

ГЛАВА X.Маленькая графиня.

ГЛАВА XI.Мужъ.

ГЛАВА XII.На балу.

ГЛАВА XIII.Выстрѣлъ.

ГЛАВА XIV.Пуля.

XV.Домъ графини Фаржъ.

XVI.Бернаръ Тевено.

XVII.Новый другъ маркиза Новаля.

XVIII.Опера.

XXI."Баварка".

XX.Луиза Фаржъ.

XXI.Переулокъ "Венгерской королевы".

XXII.Исповѣдь.

XXIII.Незаконный сынъ.

XXIV.Тайна Шамборо.

XXV.Солиньякъ получаетъ имя.

XXVI.Зимнія розы.

XXVII.Марціалъ Кастаре.

XXVIII.Конецъ драмы.

Кларети Жюль
Красавец

ГЛАВА I.
Капитанъ Ривьеръ.

ГЛАВА II.
СЫНЪ МАГАЗИНЩИКА.

ГЛАВА III.
Въ тюрьмѣ.

ГЛАВА IV.
Красавецъ Солиньякъ.

V.
Маркиза Ригоди.

VI.
Букетъ розъ.

VII.
Андреина.

ГЛАВА VIII.
Освобожденіе.

IX.
Братъ и сестра.

ГЛАВА X.
Маленькая графиня.

ГЛАВА XI.
Мужъ.

ГЛАВА XII.
На балу.

ГЛАВА XIII.
Выстрѣлъ.

ГЛАВА XIV.
Пуля.

XV.
Домъ графини Фаржъ.

XVI.
Бернаръ Тевено.

XVII.
Новый другъ маркиза Новаля.

XVIII.
Опера.

XXI.
"Баварка".

XX.
Луиза Фаржъ.

XXI.
Переулокъ "Венгерской королевы".

XXII.
Исповѣдь.

XXIII.
Незаконный сынъ.

XXIV.
Тайна Шамборо.

XXV.
Солиньякъ получаетъ имя.

XXVI.
Зимнія розы.

XXVII.
Марціалъ Кастаре.

XXVIII.
Конецъ драмы.