Ключевский Василий Осипович
Ф. И. Буслаев как преподаватель и исследователь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.46*4  Ваша оценка:

В. О. Ключевской

Ф. И. Буслаев как преподаватель и исследователь

  
   В. О. Ключевской. Сочинения в восьми томах.
   Том VIII. Исследования, рецензии, речи (1890-1905)
   М., Издательство социально-экономической литературы, 1959
  
   Что сделал Буслаев для изучения русской истории? Задав себе этот вопрос, я прежде всего вспомнил свои Студенческие годы. Я уверен, так поступит каждый ученик Буслаева, когда спросит себя, что сделал он для его отрасли знания, для избранной им науки, если она входила в обширную область научного ведения, в пределах которой трудился Буслаев.
   И я думаю, что это -- недаром. Теперь в этой обширной области у нас трудится много работников и большею частью благодаря Буслаеву. Складывается значительная литература предмета. - Первые, элементарные сведения по этому предмету, сообщаемые профессором и даже гимназическим учителем, суть только наиболее признанные в этой литературе положения науки. В этом случае профессор и учитель -- только ученые посредники между литературой и аудиторией или классом.
   Тридцать пять лет назад, когда я начал в Московском университете слушать Буслаева, положение дела было совсем иное. Большая часть того, что он повторял в аудитории из печатного, была недавно напечатана им же самим. Многое, что он сообщал своей аудитории, студент узнавал раньше читателя. Буслаев был не посредник между своей аудиторией и литературой своего предмета, а первый поставщик той и другой. Ученикам его часто приходилось первым усвоять его идеи, новые факты, приемы их изучения и потом проводить их в преподавании, частной беседе, даже в литературе. Но всякий ученик Буслаева по роду своих дальнейших занятий может с достаточной полнотой и глубиной оценить его как ученого, взвесить его значение в той науке, которой посвящена была его ученая деятельность. Но в личных воспоминаниях каждого о том, как он учился у Буслаева, могут найтись черты, впечатления и замечания, которые пригодятся для изображения того, как усвоялись и распространялись ученые взгляды Буслаева, как они отражались в преподавании и литературе, -- словом, может оказаться пригодный материал хотя не для истории самой науки, то по крайней мере для истории русского просвещения.
   С такими именно мыслями и обратился я к своим студенческим воспоминаниям, чтобы отдать себе отчет в значении Буслаева для изучения русской истории. Я вступил в Московский университет и стал слушать Буслаева в тот самый 1861 год, когда появились два тома его Исторических очерков русской народной словесности и искусства; в этом издании были собраны и приведены в некоторую систему исследования и характеристики, рассеянные в разных изданиях, с исправлениями и пополнениями. Не только специалист, но и простой образованный читатель мог по 34 "главам", (точнее монографиям, этого обширного издания в связанном подборе следить за развитием основной мысли и метода исследователя. Но этим изданием далеко не завершилась ученая деятельность исследователя, а только очерчивался круг явлений, избранных им для изучения, намечалась программа и выяснялись задачи дальнейших работ. Когда я стал слушателем Буслаева, его ученая деятельность шла полным ходом. И после издания Очерков аудитория продолжала для него стоять впереди публики. Многие исследования, появлявшиеся потом в печати, составлялись из курсов, читанных им в университете. Будущая ученая биография Буслаева, конечно, выяснит связь его профессорской и авторской деятельности, восстановив отношение его печатных исследований к его университетским курсам: это отношение -- вообще очень любопытное дело как для определения влияния университетского преподавания на нашу научную литературу, так и для истории русского просвещения, и биография профессора, так долго преподававшего и так много писавшего, как Буслаев, может пролить яркий свет на эту всеми живо чувствуемую и признаваемую, но еще далеко не выясненную связь университета с литературой.
   Впрочем, как бы много ни писал профессор по своей науке, он не может перелить в свои сочинения всего своего преподавательского влияния. Воображаемая публика, от которой писатель отделен типографией и книжной лавкой, никогда не заменит аудитории, живьем присутствующей прямо перед глазами преподавателя н возбуждающей его своим немым, но выразительным вниманием. Потому перу остаются недоступны многие средства действия, какими обладает живое слово. С кафедры идут дидактические и методологические впечатления, которые уносятся слушателями и которых печатный станок никогда не передает читателю. Но и эти неуловимые впечатления не пропадают бесследно в общем движении науки...1 И прежде всего мы обязаны Буслаеву тем, что он растолковал нам значение языка как исторического источника. Теперь это значение так понятно и общеизвестно; но тогда оно усвоялось с некоторым трудом и не мной одним. Живо помню впечатление, произведенное на меня чтением статьи "Эпическая поэзия". Это было в 1860 или 1861 г. Заглавие вызвало во мне привычные школьные представления об эпосе, Магабарате, Илиаде,; Одиссее, о русских богатырских былинах. Читаю и нахожу нечто совсем другое2. Вместо героических подвигов и мифических приключений я прочитал в статье лексикографический разбор, вскрывший в простейших русских словах вроде думать, говорить, делать сложную сеть первичных житейских впечатлений, воспринятых человеком, и основных народных представлений о божестве, Мире и человеке, какие отложились от этих впечатлений.
   С течением времени, слушая Буслаева в аудитории и на квартире, читая сочинения его собственные и чужие, какие он нам указывал, вдумываясь в дело, мы постепенно входили в круг идей, внушавших совсем непривычное представление о содержании, границах и приемах изучения той отрасли знания, которую называют историей словесности.
   В моей памяти, как и в студенческих заметках, уцелели следы того диалектического процесса, какой задавал Буслаев нашему мышлению и которым мы усвояли столь новые для нас воззрения. Может быть, вспомнить эти усилия студенческой мысли не будет лишним не для самой науки, конечно, а для истории университетского образования и для биографии Буслаева.
   Первое и главное произведение народной словесности есть самое слово, язык народа. Слово -- не случайная комбинация звуков, не условный знак для выражения мысли, а творческое дело народного духа, плод его поэтического творчества3. Это -- художественный образ, в котором запечатлелось наблюдение народа над самим собой и над окружающим миром. В первых своих очертаниях этот образ заключился в корне слова. По мере накопления опыта и наблюдения, по мере осложнения впечатлений и отношений и первичный образ разрастается в верование, в идею божественной силы, незримо присутствующей в видимом мире, потом в миф, в представление о видимом, ощутительном проявлении этой незримой силы, в закон или житейское правило, устанавливаемое этим верованием и представлением, наконец, в обычай и предание, созидаемые верованиями, мифами и законами путем их передачи из поколения в поколение. Вместе с тем по мере развития понятий и отношений корни слов обрастали этимологическими и фонетическими новообразованиями; система грамматических форм, первичное коренное значение слова последовательно изменялось и разветвлялось, давая от себя сложную систему производных, складывалась синонимическая и омонимическая лексика, выражавшая оттенки и соотношение впечатлений и явлений и т. д. Так язык рос вместе с народной жизнью, и его история есть летопись этой жизни и летопись художественная, своего рода эпопея, в поэтических образах отразившая народные верования, понятия, убеждения, обычаи и права в темную эпоху их зарождения.
   Все это теперь кажется так просто и элементарно. Но усвоенные вовремя, эти элементарные сведения о строении языка и его отношении к жизни народа оказали нам потом неоценимую услугу. Немногим ученикам Буслаева пришлось по выходе из университета заниматься специально историей русского языка и литературы: из нашего выпуска 1865 г., если не ошибаюсь, никто не избрал этой специальности. Но многим из нас пришлось после иметь дело со старыми текстами, с памятниками древней письменности, и, сидя за ними, мы с благодарностью вспоминали и вспоминаем доселе уроки и советы Буслаева. Уча нас строению языка и его связи с народным бытом, он учил нас читать древние памятники, разбирать значение, какое имели слова на языке известного времени, сопоставлять изучаемый памятник с другими одновременными и посредством этого разбора и сопоставления приводить его в связь со всем складом жизни и мысли того времени.
   Я не берусь говорить, что сделал он, собственно, для изучения словесности. Упомяну об этом только по связи с другою заслугой, оказанною им изучению русской истории. В изучении русской словесности он поставил новые задачи и принял новый метод. Главным предметом его внимания была народность и отрасль знания, на которой он сосредоточивал свои работы, он сам называл сравнительным изучением народности, этой новой наукой XIX в., по его выражению. Перемена, внесенная этою новою наукой в направление изучения словесности, состояла в- том, что научный интерес от отдельных памятников личного творчества перенесен был на народную массу. Он подробно изложил эту перемену в начале своей монографии Сравнительное изучение народного быта и поэзии. "В прежнее время, -- пишет он здесь,-- ...главнейшие предметы для этой науки -- язык, религия, начатки семейного и общественного быта, народная поэзия и обычное право. Все эти предметы должны быть изучаемы сравнительно. Необходимость такого изучения вытекает из открывающегося все явственнее факта первобытного сродства индоевропейской семьи народов и даже народов всего земного шара, т. е. сродства общечеловеческого". Сравнительная грамматика и сравнительная мифология языков индоевропейских, по его словам, привели к тем результатам... Материалы для такого изучения заключаются в разнообразных формах словесного творчества народа: краткие изречения, заговоры, пословицы, поговорки, клятвы, загадки, приметы, песни, сказки и пр. -- все эти разрозненные члены эпического предания, в которых выражалось народное миросозерцание, в которых сказывалась народная душа и которых поэтому можно назвать источниками науки народной психологии. Но не одна устная словесность народа дает такие материалы: самородное творчество народа разорванными отзвуками западало и в письменную словесность. Восстановить связь между устной народной и письменною словесностью было задачей и заслугой Буслаева. В его ученом плане история литературы получала новый, научный склад и характер: из критико-библиографического обзора отдельных памятников письменности без внутренней связи, являвшихся более или менее удачными, но всегда случайными проявлениями личного творчества, история словесности превращалась в изображение течений литературного творчества с указанием их народных источников, картину стройного и последовательного развития народного духа и быта, насколько тот и другой отразился в памятниках устной и письменной словесности, и не только словесности, но и искусства. Для восстановления этой связи устной словесности с письменной Буслаев предпринял неутомимое и широкое изучение обильного рукописного запаса, какой накопился в наших древлехранилищах, частных и общественных, и какой он сам мог найти на рынке старых книг и рукописей.
   Это был другой общий источник как для истории русской словесности, так и для русской истории, и в изучение этого обильного и мало тронутого источника Буслаев внес большое оживление, даже, можно сказать, новое направление, благотворно отразившееся на успехах русской историографии вообще. Древнерусская письменность, почти исключительно духовная, церковная по своему содержанию, рассматривалась прежде как выражение нового христианского порядка жизни, какой строился на старой языческой почве русского народа. Этот порядок должен был стать на языческой почве, подавив в ней все корни и поросли языческой старины. Но предполагалось, что эта христианская письменность по положению письменного дела в древней Руси питала мысль и чувство только высших классов общества и, слабо действуя на простонародье, на эту старую языческую почву, ничего и от нее не заимствовала, была от нее изолирована. Она представлялась течением, шедшим поверх общенародной жизни, освещавшим ее, но за нее не зацеплявшимся. Из этой письменности опускалась на Народную жизнь освежительная, но скоро высыхавшая роса, а по временам падали грозные обличения, но самый этот быт своими отношениями, повериями и чувствами не поднимался до высоты порядка, какой проводился в этой письменности. Так, например, в житиях русских святых история литературы черпала преимущественно образчики благочестия отдельных древнерусских людей. В этой-то письменности, в чуде жития, в набожной легенде, в миниатюре, которою украшались поля рукописей, даже в ином назидательном сказании Буслаев стал находить мотивы и образы чисто народного происхождения, как в пословице, загадке и т. п. Многие главы первого тома его Исторических очерков и весь второй том, носящий заглавие Древнерусская народная литература и искусство, посвящены изысканию этих народных мотивов и образов в древнерусской литературе. Можно сказать, что это -- ряд монографий, дающих частичные ответы, прямые или косвенные, на один общий вопрос о влиянии народных поверий, мифов, понятий и обычаев на древнерусскую письменность. Оказалось, что течение, шедшее поверх старой русской жизни, не было совсем с ней разобщено, питалось и ее испарениями.
   Так восстановлена была связь древнерусской письменности с ее туземными народными источниками. В содействии этому делу состояла несомненная научная заслуга Буслаева, частью испытанная мною на самом себе. Я помню, как оживился интерес к древнерусской рукописной литературе, и я раскрывал древнерусскую рукопись с нетерпеливой надеждой найти в ней свежие следы древнерусского народного быта и мышления. Изучение древнерусской письменности оживилось потому, что расширилось и углубилось. В ней стали искать отражение не одних только идеалов, норм пришлого порядка, который водворялся на Руси и часто терпел неудачи, но и той среды, которая его медленно и не всегда понятливо воспринимала. Таким образом, по этой письменности стали изучать совместную работу новых культурных влияний и старых туземных сил, которые перерабатывались теми влияниями в культурные средства. Разумеется, и изучение письменности тем самым осложнилось, сделалось труднее: ее стало необходимо изучать в неразрывной связи и с народным бытом и мышлением.
   Его эстетическая и патриотическая антипатия к искусственной литературе во имя самородной народной словесности не помешала его ученому беспристрастию помирить противниц и соединить их в единый цельный неисчерпаемый источник истории русской народной жизни -- мысли и художественной фантазии...
  

КОММЕНТАРИИ

  
   Восьмой том "Сочинений" В. О. Ключевского содержит статья и речи, написанные им в 1890--1905 гг. Это было время распространения марксизма в России, ознаменованное появлением гениальных трудов В. И. Ленина, которые представляли собою новый этап в развитии исторического материализма, давали ключ к пониманию основных моментов русского исторического процесса.
   Буржуазная наука в период империализма переживала состояние кризиса, который отразился и на творчестве В. О. Ключевского Он постепенно отходит от позиций буржуазного экономизма воскрешая некоторые уже безнадежно устаревшие построения более официальной историографии.
   Том открывается большим исследованием "Состав представительства на земских соборах древней Руси" (1890--1892 гг.) Эта работа Ключевского долгое время являлась крупнейшим обобщающим трудом но истории соборов XVI в. Широкое привлечение источников, источниковедческий анализ, прекрасная осведомленность в истории государственных учреждений, яркость изложения конкретного материала отличают статью Ключевского, которая оказала заметное влияние на последующую историографию вопроса Вместе с тем работа В. О. Ключевского свидетельствовала о том, что историк в ряде общих вопросов истории России XVI в возвращался назад, к представлениям "государственной" школы Не случайно и сам его труд был посвящен виднейшему представителю этой школы Б. Н. Чичерину.
   Свое исследование Ключевский начинает с резкого противопоставления земских соборов сословно-представительным учреждениям Запада, вступая тем самым в полемику с В. Н. Латкиным и другими учеными, говорившими о чертах сходства между этими учреждениями. "На земских соборах, -- пишет Ключевский, -- не бывало и помину о политических правах, еще менее допускалось их вмешательство в государственное управление, характер их всегда оставался чисто совещательным; созывались они, когда находило то нужным правительство; на них не видим ни инструкций данных представителям от избирателей, ни обширного изложения общественных нужд, ни той законодательной деятельности, которой отличались западные представительные собрания... Вообще земские соборы являются крайне скудными и бесцветными даже в сравнении с французскими генеральными штатами, которые из западноевропейских представительных учреждений имели наименьшую силу" {См. выше, стр. 9.}.
   Вслед за Б. Н. Чичериным В. О. Ключевский связывал происхождение земских соборов не с социально-экономической жизнью общества, ростом дворянства и городов, заявлявших свои политические требования, а с нуждами государства. Соборное представительство, по мнению Ключевского, "выросло из начала государственной ответственности, положенного в основание сложного здания местного управления" {Там же, стр. 104 (ср. стр. 101--102).}. Развивая свою антитезу России Западу, Ключевский писал, что "земское представительство возникло у нас из потребностей государства, а не из усилий общества, явилось по призыву правительства, а не выработалось из жизни народа, наложено было на государственный порядок действием сверху, механически, а не выросло органически, как плод внутреннего развития общества" {См. там же, стр. 71.}. Земский собор, -- резюмировал Ключевский, -- "родился не из политической борьбы, а из административной нужды" {Там же, стр. 110.}.
   Работа В. О. Ключевского писалась в обстановке политической реакции, в годы осуществления земской контрреформы 1890 г., которая фактически упраздняла даже элементы самостоятельности земских учреждений, подчинив их правительственным чиновникам. В таких условиях работа Ключевского, утверждавшего решающую роль государства в создании земских соборов, приобретала особый политический смысл, ибо она как бы исторически обосновывала незыблемость существовавших порядков. Не обострение классовой борьбы, не усиление дворянства и рост городов, оказывается, породили земские соборы, а всего лишь "административная нужда".
   Эта общая концепция В. О. Ключевского проводилась им и при конкретном разборе сведений о земских соборах 1550, 1566 и 1598 гг. Так, говоря о соборе 1566 г., Ключевский считает, что он был "совещанием правительства со своими собственными агентами" {Там же, стр. 49.}. Таким образом, Ключевский замаскированно становился на позиции тех, кто доказывал, что Россия никогда не имела представительных учреждений.
   Впрочем, Ключевский уже отмечал присутствие на соборе 1598 г. выборных представителей местных дворянских обществ {Там же, стр. 64--66.}.
   Концепция Ключевского вызвала возражение еще при его жизни. С. Авалиани в особом исследовании о земских соборах опроверг многие его тезисы. Советская историческая наука продвинула вперед дело изучения земских соборов XVI в. С. В. Юшков отмечал, что земские соборы XVI--XVII вв. являлись сословно-представительными учреждениями {См. С. В. Юшков, К вопросу о сословно-представительной монархии в России, "Советское государство и право", 1950, No 10, стр. 40 и след.}, игравшими видную роль в политической жизни Русского государства. M. H. Тихомиров отметил и то, что сведения В. О. Ключевского о действительно состоявшихся земских соборах XVI в. очень неполны {См. М. Н. Тихомиров, Сословно-представительные учреждения (земские соборы) в России XVI в., "Вопросы истории". 1958, No 5, стр. 2--22.}. Это подтвердилось новыми находками материалов о соборных заседаниях 1549, 1575, 1580 гг. и др., которые не были известны Ключевскому {См. С. О. Шмидт, Продолжение хронографа редакции 1512 г., "Исторический архив", т. VII, М.--Л. 1951, стр. 295. В. И. Корецкий. Земский собор 1575 г. и поставление Симеона Бекбулатовича "великим князем всея Руси", "Исторический архив", 1959, No 2, стр. 148--156. См. также В. Н. Автократов, Речь Ивана Грозного 1550 года как политический памфлет конца XVII века ("Труды Отдела древнерусской литературы", т. XI. М.--Л. 1955, стр. 255--259).}.
   Если общая концепция Ключевского о характере земских соборов в России XVI--XVII вв. даже для своего времени была шагом назад, то многие его конкретные наблюдения, несомненно, интересны. Мысль о связи "соборного представительства с устройством древнерусских земских миров и общественных классов" {См. выше, стр. 15.} заслуживает внимания. Ключевский показал, как дворянский участник соборных заседаний был по существу "естественным представителем на соборе уездной дворянской корпорации" {Там же, стр. 35.}.
   Исследование В. О. Ключевского о земских соборах в дальнейшем было широко использовано автором при подготовке к печати окончательного варианта "Курса русской истории" {См. В. О. Ключевский, Сочинения, т. II, М. 1957, стр. 373--398; т. III, М. 1957, стр. 289--291, 300--318.}.
   В статье "Петр Великий среди своих сотрудников" В. О. Ключевский, очерчивая яркий образ этого деятеля XVIII в., стремился показать, что Петр I будто бы в своей деятельности как правитель проявил новые черты: "это -- неослабное чувство долга и вечно напряженная мысль об общем благе отечества, в служении которому и состоит этот долг" {См. выше, стр. 315.}.
   Установление самодержавия в России, конечно, привело к некоторому изменению в формулировках идеологического оправдания самодержавия; в частности, понятие "общего блага", столь характерное для "просвещенного абсолютизма", проповедовалось не одними российскими самодержцами. Однако под этим "общим благом" понимались узкие классовые интересы, в первую очередь дворянства. Личные высокие качества Петра I вызвали стремление дворянской и буржуазной историографии резко противопоставлять деятельность Петра I его предшественникам. Не избежал этого и В. О. Ключевский, нарисовавший явно идеалистический образ царя, будто бы подчинявшего все свои помыслы служению государству.
   В восьмом томе впервые публикуется речь, произнесенная В. О. Ключевским на торжественном заседании в Московском университете 26 мая 1899 г., посвященном столетию со дня рождения А. С. Пушкина {См. статью "Памяти А. С. Пушкина", стр. 306--313.}. В ней В. О. Ключевский подчеркнул не только глубоко национальный характер творчества А. С. Пушкина, но и его значение в развитии мировой культуры, связывая деятельность гениального поэта с развитием русской культуры XVIII в. "Целый век нашей истории работал, -- пишет Ключевский, -- чтобы сделать русскую жизнь способной к такому проявлению русского художественного гения" {Там же, стр. 309.}. И в своей речи В. О. Ключевский вновь особенно подчеркивает то, что толчок к развитию русской культуры целиком и полностью принадлежал инициативе одного лица -- Петра I, который своими реформами, всей своей государственной деятельностью добился того, что Россия впервые почувствовала "свою столь нежданно и быстро создавшуюся международную и политическую мощь". Россия будто бы откликнулась на "призыв, раздавшийся с престола", и выдвинула таких деятелей культуры, как М. В. Ломоносов и А. С. Пушкин {См. выше, стр. 307, 308.}.
   Исследования, посвященные культуре XVIII в., занимают у В. О. Ключевского специальный раздел в его научном творчестве. Среди них прежде всего выделяются две статьи, посвященные крупному дворянскому историку XVIII в. -- И. Н. Болтину. В них Ключевский пытается проследить последовательное развитие русской исторической науки, начиная с первой половины XVIII в. Продолжая начатые С. М. Соловьевым исследования о научной деятельности Болтина, Ключевский верно отметил роль последнего в развитии русского исторического знания, стремление Болтина отразить своеобразие русской истории одновременно с применением сравнительного метода при рассмотрении истории России и истории Западной Европы. "Его патриотическая оборона русской жизни превращалась в спокойной сравнительное изучение русской истории, а такое изучение побуждало искать законов местной народной истории и тем приучало понимать закономерность общего исторического процесса" {Там же, стр. 156.}, -- в таких словах писал В. О. Ключевский о И. Н. Болтине. Необходимо отметить, что В. О. Ключевский идеализировал взгляды И. Н. Болтина, совершенно опуская из вида его апологетику самодержавного строя России.
   В другой работе, посвященной истории XVIII в., -- "Недоросль Фонвизина" -- В. О. Ключевский основное внимание уделил уровню образования в среде дворянского общества того времени, используя в качестве примера собирательные образы комедии Д. И. Фонвизина. В этом произведении В. О. Ключевский справедливо увидел прекрасный источник по истории XVIII в. Верно признавая комедию бесподобным зеркалом русской действительности, В. О. Ключевский отметил, что духовные запросы в среде дворянского общества находились на крайне низком уровне и идеи просвещения очень туго усваивались им. Ключевский пытался объяснить это обстоятельство слабостью общественного сознания в среде дворянства, его нежеланием откликаться на предначертания правительства, направленные к тому, чтобы дворянство на себе самом показало "другим классам общества, какие средства дает для общежития образование, когда становится такой же потребностью в духовном обиходе, какую составляет питание в обиходе физическом" {Там же, стр. 285.}.
   Давая яркие картины дворянского воспитания XVIII в., Ключевский тем не менее не захотел разобраться в том, что вся система образования XVIII в., как и позднее, строилась в царской России на сугубо классовой основе. Молодое поколение дворянства получало воспитание в направлении, отвечающем нуждам своего класса, но отнюдь не "общественного сознания".
   В явной связи с этюдом о "Недоросле" находится и статья Ключевского "Воспоминание о Н. И. Новикове и его времени". Следуя установившемуся в буржуазной историографии взгляду на Н. И. Новикова как книгоиздателя, Ключевский связывал эту сторону деятельности Новикова с состоянием просвещения в России во второй половине XVIII в. В. О. Ключевский видел в Новикове редкий тип передового русского дворянина, посвятившего свой организаторский талант распространению в России просвещения путем издания сатирических журналов и книгоиздательства {См. выше, стр. 249, 251.}. Однако Ключевский оставил в стороне деятельность Новикова как русского просветителя XVIII в., вовсе не ограничивавшегося только книгоиздательской деятельностью. Ведь Н. И. Новикову принадлежал целый ряд полемических статей и философских произведений, в которых была заложена прежде всего антикрепостническая, антидворянская идея.
   Ряд статей и этюдов В. О. Ключевский посвятил деятелям культуры и науки XIX в. Среди них -- воспоминания об его учителях по Московскому университету С. М. Соловьеве и Ф. И. Буслаеве, статьи и наброски, посвященные Т. Н. Грановскому, М. Ю. Лермонтову, А. С. Пушкину и др. В. О. Ключевский в публикуемых в настоящем томе воспоминаниях о С. М. Соловьеве характеризует своего учителя как выдающегося педагога, уделявшего много внимания университетскому преподаванию. Большой интерес представляет высказывание Ключевского о замысле основного труда С. М. Соловьева -- "История России с древнейших времен". Ключевский считал, что основная идея Соловьева заключалась в том, чтобы написать историю России за "120 лет нашей новой истории с последней четверти XVII до последних лет XVIII в." Первые 12 томов труда -- "только пространное введение в это обширное повествование о петровской реформе" {Там же, стр. 359.}. Ключевский очень сожалел, что Соловьев не успел завершить работы над своим трудом и не показал путь, пройденный Россией "между началом и концом XVIII в." {Там же, стр. 367.}
   Пробел в монографическом изучении России XVIII в. В. О. Ключевский пытался в какой-то мере завершить сам, сделав это в IV и V частях своего "Курса русской истории". Для характеристики взглядов Ключевского на историю России XVIII в. важно отметить, что в данное вопросе он существенно отошел от точки зрения Соловьева. Говоря о дальнейшей судьбе реформ Петра I (после его смерти и до 1770-х годов), как это показано в "Истории России" Соловьева, Ключевский писал: "...мысль о реформе, как связующая основа в ткани, проходит в повествовании из года в год, из тома в том. Читая эти 11 томов, иногда как будто забываешь, что постепенно удаляешься от времени Петра" {Там же, стр. 365--366.}. Действительно, С. М. Соловьев видел в буржуазных реформах 60-х годов непосредственное продолжение и развитие реформ Петра I, против чего уже возражали В. Г. Белинский и другие революционные демократы {См. "Очерки истории исторической науки в СССР", т. I, M. 1955, стр. 358.}. В. О. Ключевский в своем "Курсе русской истории", пытаясь проследить судьбы реформ Петра I после его смерти, видел в "начале дворяновластия", реакцию против этих реформ {Об этом cм. В. О. Ключевский, Сочинения, т. IV, М. 1958, стр. 345.}, считал, что "редко когда идея исторической закономерности подвергалась такому искушению, как в последней его четверти" (XVIII в.) {См. выше, стр. 367.}. В. О. Ключевский не связывал установление "дворяновлаетия" в России с развитием феодализма, хотя уже в работе о земских соборах сам же показал, что дворянство делается силой задолго до XVIII в. Но, несмотря на отрицание классовой основы самодержавия, стремление В. О. Ключевского уловить новые явления в историческом развитии России XVIII в. сохраняет историографический интерес.
   Воспоминания В. О. Ключевского о знаменитом русском филологе Ф. И. Буслаеве, под руководством которого он занимался 6 Московском университете, просто и вместе с тем очень четко вскрывают значение Буслаева как крупнейшего ученого, поставившего в неразрывную связь развитие письменности и литературы на Руси с языком народа, с памятниками народного творчества. "Так рост языка приводился в органическую связь с развитием народного быта, а письменная литература -- в генетическую зависимость от устной народной словесности", -- писал Ключевский в своих набросках к статье о Ф. И. Буслаеве {См. ниже, стр. 475.}.
   Статья о Т. Н. Грановском, написанная Ключевским к пятидесятилетию со дня его смерти, в момент подъема революции 1905 г., отражала скорее политические взгляды автора, нежели оценку научной деятельности Т. Н. Грановского. В. О. Ключевский, близкий в то время к партии кадетов, противопоставлял в этой статье преобразовательную деятельность Петра I деятельности самодержцев России вплоть до конца XIX в., которые "обманули надежды" людей "меры и порядка" {См. выше, стр. 394, 395.}.
   Наконец, в статье "Грусть" В. О. Ключевский попытался в плане излюбленного им психологического анализа рассмотреть творчество М. Ю. Лермонтова. Он верно связал противоречивость творчества Лермонтова с условиями дворянского быта и среды, вызывавшими у поэта горькую досаду и чувство ненависти и презрения к окружавшему его обществу. Но далее В. О. Ключевский, игнорировавший развитие демократической направленности общественной мысли, пытался доказать, что М. Ю. Лермонтов превратился в "певца личной грусти", сугубого индивидуалиста, в конце своего короткого жизненного пути подошедшего к примирению с "грустной действительностью", проникнутого христианским чувством смирения {См. там же, стр. 113, 120, 124, 128, 131, 132.}. Это мнение резко противоречит тому огромному общественно-политическому звучанию, какое в действительности имели произведения великого русского поэта.
   Большой интерес представляют публикуемые в настоящем томе обстоятельные отзывы В. О. Ключевского на исследования П. Н. Милюкова, Н. Д. Чечулина и Н. А. Рожкова.
   Несмотря на то что в 1890--1900 гг. В. О. Ключевский не создал ни одной монографической работы, посвященной социальным или экономическим вопросам истории России, он продолжал интересоваться этими вопросами и в своих отзывах выдвигал интересные положения, не утерявшие своего значения до настоящего времени и важные для освещения его личных взглядов.
   В трактовке реформ Петра I, их причин и характера осуществления, В. О. Ключевский был близок к взглядам П. Н. Милюкова, которые тот высказал в исследовании -- "Государственное хозяйство России в первую четверть XVIII в. и реформы Петра I". И сам Ключевский в своем "Курсе русской истории" {В. О. Ключевский, Сочинения, т. IV, стр. 360, 361.} смотрел на совершавшиеся изменения в социально-экономической жизни страны в начале XVIII столетия главным образом сквозь призму правительственных преобразований. Тем не менее и Ключевский вынужден был признать крайний схематизм построений Милюкова, ядовито отметив, что многие выводы последнего получились в результате излишнего доверия к денежным документам XVIII в. В. О. Ключевский ставил государственные преобразования во взаимосвязь с состоянием народного хозяйства, упрекая Милюкова в том, что тот "в своем исследовании строго держится в кругу явлений государственного хозяйства, в трафарете финансовой росписи;.. а такую близкую к государственному хозяйству область, как хозяйство народное, оставляет в тени" {См. выше, стр. 182.}.
   В отзыве на исследование Н. Д. Чечулина "Города Московского государства в XVI в." Ключевский, давая целый ряд интересных соображений о критике писцовых книг как основного вида источников, использованных Чечулиным, высказывал ценные соображения относительно значения городов "как факторов общественной жизни". Так, В. О. Ключевский пишет о необходимости изучения состава городского населения в тесной связи с уездным, требует прежде всего учитывать посадское население в городах, а также не обходить молчанием иных поселений, "не носивших звания городов, но с посадским характером" {Там же, стр. 201--203.}.
   В том же плане В. О. Ключевский построил свой отзыв о другом труде социально-экономического характера -- "Сельское хозяйство Московской Руси в XVI в." Н. А. Рожкова. В своем отзыве р. О. Ключевский ставил в большую заслугу автору постановку вопроса о сельскохозяйственном кризисе во второй половине XVI в. Однако Ключевский не соглашался с мнением Рожкова, что этот кризис был вызван системой землевладения и хозяйства, ростом поместного и крупного монастырского земледелия. Он считал нужным ставить вопрос более широко: "Условия, создавшие этот кризис, не ограничивались сферой сельского хозяйства, произвели общий и один из самых крутых переломов, когда-либо испытанных русским народным трудом, и когда вопрос будет обследован возможно разностороннее, тогда, может быть, и самый процесс получит иное освещение и иную оценку" {Там же, стр. 386.}. Следует отметить, что вопрос о причинах сельскохозяйственного кризиса второй половины XVI в. до настоящего времени не получил окончательного разрешения. В частности, причины этого кризиса по-разному объяснены в трудах Б. Д. Грекова и M. H. Тихомирова {О историографии вопроса см. Б. Д. Греков, Крестьяне на Руси, кн. 2, М. 1954, стр. 233--242.}
   Восьмой том "Сочинений" В. О. Ключевского завершается лекциями по русской историографии, читанными историком в конце 80-х -- начале 900-х годов в Московском университете. "Лекция" представляют собою основную часть специального курса, который читался Ключевским как непосредственное продолжение его курса по источниковедению {Курс лекций Ключевского по источниковедению см. в кн.: В. О. Ключевский, Сочинения, т. VI, М. 1959.}. Полностью сохранились и воспроизводятся в настоящем издании девять лекций по историографии XVIII в. Вводная лекция к курсу, разделы по историографии летописного периода, XVII в. и о В. Н. Татищеве сохранились только в набросках, которые в настоящем издании не публикуются.
   Курс лекций Ключевского находится в тесной связи с его исследованиями по историографии XVIII в., в частности со статьями о Н. И. Новикове и И. Н. Болтине. В курсе В. О. Ключевский широко использовал как труды самих историков XVIII в., так и специальные исследования С. М. Соловьева, Пекарского и др. Ему удалось дать ряд интересных характеристик русских и немецких ученых XVIII в., занимавшихся историей России. Вместе с тем "Лекции" не свободны от целого ряда серьезных недочетов. Односторонней являлась оценка историографического наследия М. В. Ломоносова, труды которого сыграли крупную роль в изучении древней русской истории, в борьбе, с норманистическими построениями Байера, и Миллера {См. Б. Д. Греков, Ломоносов-историк, "Историк-марксист", 1940, No 11, стр. 18--34; M. H. Тихомиров, Русская историография XVIII в., "Вопросы истории", 1948, No 2, стр. 94--99; "Очерки истории исторической науки в СССР", т. I, стр. 193--204.}. Вывод Ключевского о том, что "Древняя Российская история" Ломоносова не оказала большого влияния "на ход историографии" {См. выше, стр. 409.}, не соответствует действительному положению вещей.
   Тем не менее публикуемый курс В. О. Ключевского при всем его конспективном характере представляет научный интерес, как один из первых опытов освещения истории русской исторической науки XVIII в.
  

-----

  
   Кроме издаваемых в "Сочинениях", а также опубликованных в других сборниках и журналах статей, рецензий и речей В. О. Ключевского, значительное число подобных материалов (большей частью незавершенных автором) сохранилось в рукописном виде {Основная их часть хранится в фонде Ключевского Рукописного собрания Института истории АН СССР, папка 25 (в дальнейшем при указании материалов, место хранения которых специально не оговаривается, следует иметь в виду, что они находятся в этой папке).}. К их числу относятся две студенческие работы Ключевского, написанные в 1862--1863 гг.: "Сочинения Дюрана, епископа Мендского о католическом богослужении" (2 п. л.) и "Сравнительный очерк народно-религиозных воззрений" (около 0,5 п. л.). Последняя работа, написанная в семинаре Ф. И. Буслаева, весьма интересна для изучения вопроса о формировании исторических взглядов Ключевского. Ключевский в ней подчеркивает, что человек "в естественном состоянии... находится под постоянным, неотразимым и непосредственным влиянием природы, которая могущественно действует на всю его жизнь" и, в частности, ее явления определяют "все содержание религиозных верований". Это утверждение вызвало возражения Буслаева, который на полях написал, что "главное -- в зависимости от условий и обычаев самой жизни народа". "Быт иногда сильнее природы оказывает действие на образование мифов, ибо через условия быта природа входит в мифологию".
   К 1865 г. относится незавершенная работа Ключевского "О церковных земельных имуществах в древней Руси" (около 2 п. л.). Этой теме позднее автор посвятил ряд работ и уделил значительное внимание в "Курсе русской истории". Очевидно, в связи с первоначальным планом изучения "житий святых" как источника по истории землевладения и хозяйства, в конце 60-х годов XIX в. написано Ключевским исследование об участии монастырей в колонизации Северо-Восточной Руси, также оставшееся незаконченным, но давшее позднее материал автору для "Курса".
   В 70-х годах XIX в. Ключевский пишет ряд рецензий на вышедшие тогда большие исторические труды. В "Заметках о ереси жидовствующих" (1870 г., около 1 п. л.), написанных в связи с выходом в свет "Истории русской церкви" Макария (т. VI), Ключевский говорит о необходимости изучать ересь как определенное движение, в глубине которого действовали "практические мотивы, направленные против всего строя русской церковной жизни XV в." {Подробнее об этих заметках см. в книге Н. А. Казаковой и Я. С. Лурье, "Антифеодальные еретические движения на Руси XIV -- начала XVI в.", М.-Л. 1955, стр. 7, 9.}
   Резкой критике подвергает он труды ученых-славянофилов и представителей официального направления. Им были написаны: в 1872 г. рецензия на книгу М. П. Погодина "Древняя русская история домонгольского ига", т. I--III (около 0,5 п. л.); рецензия на "Русскую историю", т. 1, К. Н. Бестужева-Рюмина (около 0,5 п. л.); в 1879 г. набросок рецензии на "Лекции по истории русского законодательства" И. Д. Беляева под заглавием "Русский историк-юрист недавнего прошлого" (Государственная библиотека им. В. И. Ленина [далее -- ГБЛ], папка 14, дело 16); наброски рецензии на книгу И. Е. Забелина "История русской жизни", т. II (ГБЛ, папка 12, дело 2, около 0,5 п. л.). К этого же рода полемическим материалам относится письмо (начало 70-х годов XIX в.)) в газету о роли Москвы в русской истории (0,4 п. л.). В этом письме Ключевский саркастически высмеивает славянофильское представление о том, что Москва была "городом нравственного мнения".
   В связи с выходом в свет в 1876 г. книг Д. Иловайского "Розыскания о начале Руси" и "История России", т. I, Ключевский начал полемическую статью по варяжскому вопросу, к которой он вернулся в 90-х годах XIX в. (0,75 п. л.).
   В этой работе Ключевский подвергает критике норманскую теорию Погодина и роксоаланскую гипотезу Иловайского, а в 90-х годах коснулся также возникновения "варяжского вопроса" в историографии XVIII в.
   Вероятно, в связи с работой над "Курсом русской истории" Ключевский написал в конце 70-х годов небольшой труд "О племенном составе славян восточных" (около 0,8 п. л.; ГБЛ, папка 15, дело 20), в котором исходил из тезиса С. М. Соловьева о том, что "История России есть история страны, которая колонизуется".
   От 80--90-х годов сохранился ряд отзывов Ключевского, в том числе на диссертации Н. Кедрова "Духовный регламент в связи с преобразовательной деятельностью Петра Великого" (1883, около 0,3 п. л.), В. Е. Якушкина "Очерки по истории русской поземельной политики в XVIII--XIX вв." (1890, 0,1 п. л.; ГБЛ, папка 14, дело 18), М. К. Любавского "Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства" (1894, 0,2 п. л.; ГБЛ, папка 14, дело 27), А. Прозоровского "Сильвестр Медведев" (1897, 0,4 п. л.; ГБЛ, папка 14, дело 23), H. H. Фирсова "Русские торгово-промышленные компании в 1 половине XVIII ст." (1897, 0,1 п. л.). Все эти отзывы сохранились, как правило, не в законченном, а черновом виде. Тот же характер имеют и наброски речей, произнес сенных Ключевским в связи с юбилейными датами, похоронами и т. п., например речь памяти И. С. Аксакова (1886, 0,2 п. л.), речь при закрытии Высших женских курсов (1888, 0,1 п, л.), речь памяти А. Н. Оленина (1893, 0,25 п. л.; ГБЛ, папка 13, дело 14), наброски речи о деятельности Стефана Пермского (1896, 0,25 п. л.), памяти П. И. Шафарика (1896, 0,1 п. л.; ГБЛ, папка 15, дело 2), памяти К. Н. Бестужева-Рюмина (1897, 0,2 п. л.; ГБЛ, папка 14, дело 6), памяти А. Н. Зерцалова (1897, 0,1 п. л.), памяти А. С. Павлова (1898; ГБЛ, папка 15, дело 4), речь на чествовании В. И. Герье (1898, 0,1 п. л.; ГБЛ, папка 15, дело 3), речь на столетнем юбилее Общества истории и древностей российских (1904, 0,7 п. л.), набросок речи, посвященной 150-летию Московского университета (1905, 0,1 п. л.).
   В фонде Ключевского в ГБЛ сохранились также рукописи неизданных статей и рецензий, а также ряда статей, опубликованных Ключевским, но не вошедших в настоящее издание: "Рукописная библиотека В. М. Ундольского" (1870; ГБЛ, папка 14), рецензия на Т. Ф. Бернгарди (1876, ГБЛ, папка 14, дело 12), копия отчета "Докторский диспут Субботина" (1874; ГБЛ, папка 14, дело 13), рецензия на книгу Д. Д. Солнцева (1876; ГБЛ, папка 14, дело 14), наброски статьи о Н. Гоголе (1892, 0,25 п. л.), "Новооткрытый памятник по истории раскола" (1896, 0,5 п. л.; ГБЛ, папка 13, дело 22), "О хлебной мере в древней Руси" (1884; ГБЛ, папка 13, дело 6), "Добрые люди Древней Руси" (1892; ГБЛ, папка 13, дело 12), "Значение Сергия Радонежского для истории русского народа и государства" (1892; ГБЛ, папка 15, дело 1), "Два воспитания" (1893; ГБЛ, папка 13, дело 13), "М. С. Корелин" (1899; ГБЛ, папка 14, дело 7), "Смена" (1899; ГБЛ, папка 14, дело 8), "О судебнике царя Федора" (1900; ГБЛ, папка 14, дело 9), отзывы на сочинения студентов Московской духовной академии и др.
   В Институте истории АН СССР хранятся материалы и дополнения Ключевского к книге П. Кирхмана "История общественного и частного быта", М. 1867 (папка 25); в папке 24 находятся рукописи и корректуры следующих опубликованных в разных изданиях работ Ключевского: "Докторский диспут г. Субботина" (1874), корректура статьи "Содействие церкви успехам русского гражданского права и порядка" (1888), наборный экземпляр статьи "Значение Сергия Радонежского для русского народа и государства" (1892), наброски речи, посвященной памяти Александра III (1894), наброски статьи "М. С. Корелин" (1899).
  

* * *

  
   При подготовке текста работ В. О. Ключевского и комментариев соблюдались правила, указанные в первом томе.
   Текст восьмого тома Сочинений В. О. Ключевского подготовили к печати и комментировали В. А. Александров и А. А. Зимин. В подготовке к печати текста лекций по русской историографии В. О. Ключевского и комментариев к ним принимала участие Р. А. Киреева.
   Том выходит под общим наблюдением академика M. H. Тихомирова.
  

Ф. И. БУСЛАЕВ КАК ПРЕПОДАВАТЕЛЬ И ИССЛЕДОВАТЕЛЬ

  
   Речь, посвященная памяти Ф. И. Буслаева, была произнесена В. О. Ключевским 27 сентября 1897 г. в Обществе истории и древностей российских (см. Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1898, кн. 2, IV, Смесь. Протоколы заседаний Общества, стр. 53); печатается впервые. Черновой автограф речи хранится в Рукописном собрании Института истории АН СССР. Там же хранятся нижеследующие наброски статьи, помеченные 8 января 1898 г. (ф. Ключевского, дело 26):
   "Словесность искусственная", "верстовые столбы", на произведениях ее печать личного творчества, личной силы. Блестящие капризы индивидуальности. Случайности, яркие мимолетные метеоры. Их связь с народной жизнью по их художественному действию на народную мысль и чувство, не по генетической связи с ними.
   Известны были, собирались и записывались памятники безыскусственной народной словесности: былины, духовные стихи, песни, сказки, пословицы, приметы, загадки, заговоры и т. п. Но все это какой-то балласт, с которым не знали, что делать: 1) как понимать это, 2) какая связь всего этого с искусственной литературой. Отводили особый отдел в начале обзоров истории литературы, описывали виды или формы и, не вникая в содержание, бросали, чтобы не вспоминать в обзоре настоящих литературных произведений. Народная словесность рассматривалась как простонародное, устное, т. е. безграмотное, словесное творчество невежества и суеверия или детский лепет народного духа при самом снисходительном отношении.
   Ключ к пониманию значения и исторического взаимоотношения обеих словесностей -- в росте народного слова, в истории языка. Слово растет вместе с духом и жизнью народа, отражая в себе его наблюдения, впечатления, верования, чувства, понятия, обычаи, общественные отношения, даже приемы мышления и стремления, воззрения и наклонности, складывающиеся в народе под влиянием этих наблюдений, впечатлений, отношений, как их осадок, -- словом грамматика и лексика народного языка -- это древнейшие летописи народной жизни, предшествовавшие летописям его исторических деяний, да с появлением этих летописей не перестававшие от. мечать движения народной жизни, оставшиеся неуловимыми для них.
   Такая связь языка с жизнью народа вскрывалась в таком порядке изучения.
   1. В первобытных значениях корней открывались первоначальные наблюдения и впечатления от явлений природы и человеческой жизни.
   2. В образовании производных слов синонимов -- [развитие] понятий о предметах, складывавшееся из наблюдений и впечатлений, соотношений, какие устанавливались между предметами по этим понятиям.
   3. В различных значениях одного и того же слова вскрывалось движение народной наблюдательности и мысли, расширение и осложнение первичных понятий и представлений, отражение чувств я умозаключений, отлагавшихся от этой работы (семасиология языка -- логика и эстетика народного творчества).
   4. Переходя от образования слов к строению речи обычным первобытным ее оборотам, описывались первобытные простейшие формы народной поэзии, поговорки, пословицы, притчи, мифы, загадки, заклинания, приметы и т. п. В них отразились первые попытки народа построить из отдельных понятий и сопоставлений цельное миросозерцание, представление о том, как мир божий стоит и как мир людской стоять должен, а также первые навыки народного мышления и морализирования (народная космогония и мифологическая этика).
   Изложенные моменты -- "эпическая поэзия" в истории словесности, отразившая первобытный склад народной психологии. Эти первые параллельные моменты роста народного слова и духа у Буслаева являлись основными мотивами и в дальнейших более сложных формах словесного творчества народной мысли и фантазии, отразивших более поздние формации народного быта, в песнях, сказках и разнообразных видах искусственной письменной словесности.
   Так рост языка приводился в органическую связь с развитием народного быта, а письменная литература -- в генетическую зависимость от устной народной словесности. У грамматики открывалась бытовая основа, у произведений личного гения отыскивалась безличная и безыменная народная генеалогия... История литературы получала совсем другой научный склад и характер: из критико-библиографического обзора отдельных памятников письменности без внутренней связи, без указания народных источников литературного творчества она... {Далее почти целый лист оставлен чистым.} в картину народного духа и быта, насколько она в памятниках устной и письменной словесности и искусства".
  
   1 [Далее 1 1/2 страницы оставлены чистыми, после чего идет заметка]: "...Недостаточно подумал об этом. Потому отмечу лишь то, что испытал на первых шагах по пути изучения русской истории..."
   2 [Далее следовала заметка]: "Статья вводила в круг понятий, внушавших совсем непривычные представления о содержании, границах и приемах изучения той отрасли знания, которую мы называли историей словесности".
   3 Ф. Буслаев, Исторические очерки русской народной словесности и искусства, т. I, СПб. 1861, стр. 355.
  
Оценка: 7.46*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

green-design.pro
Рейтинг@Mail.ru