Сверху: Жорж Дюамель. Снизу: приехавший вместе с Дюамелем французский романист Дюртен.
Сегодня в Москву приезжает Жорж Дюамель вместо со своим другом Дюртеном, известным романистом. Русский читатель хорошо знает имя Дюамеля. Не только потому, что вое его романы и рассказы переведены на русский язык и нашли высокую оценку в нашей критике. Мы привыкли встречать это имя среди лучших представителей мировой интеллигенции всякий раз, когда буржуазная цивилизация выявляет свое истинное уродливое лицо в каким-нибудь особенно воняющем злодеянии. Его имя неотделимо от имени Виктора Гюго, Анатолия Франса, Ромэна Роллана. Он является продолжателем освободительных традиций великой французской революции, он -- друг всех тех, кто берется в настоящее время за освобождение эксплуатируемой части человечества.
Когда в 1919 году под впечатлением величайшего выступления, совершенного мировым капитализмом, по окончании самой гнусной из войн, какие знает история, на вершинах современной мысли возникла идея напомнить о солидарности, в противовес ненависти и злобе, разделившей народы, имя Дюамеля оказалось среди других славных имен науки и искусства, объединившихся вокруг этой идеи. Барбюс, рассказавший историю этого порыва, быть может, наивного и идеалистического, но вызванного пламенным негодованием против облеченных властью обманщиков, -- называет рядом с Дюамелем Анатоля Франса, Синклера, Брандеса, Бласко Ибаньеса и др.
Он протестовал вместе с лучшей частью европейской интеллигенции против румынских палачей, пытавшихся задушить крестьянское движение. За это Дюамель был выслан из Румынии. Еще недавно, приехав в Варшаву, он безуспешно пытался облегчить участь борцов за свободу, томящихся в польских застенках.
Дюамель -- не политик. Он далек от материалистического миросозерцания. Но он близок нам, как близки и родственны мыслители, постигшие всю глубину морального падения буржуазно-капиталистического общества, осознавшие основную историческую задачу, стоящую перед нами, задачу уничтожения эксплуатации огромного большинства незначительным меньшинством искусных дельцов. На западе он стоит на передовых позициях европейского радикализма.
Это -- интимнейший из поэтов, один из основателей знаменитого "Аббатства", создавший вместе с Жюлем Романом, Аркосом и Вильдраком унанимистское течение во Франции. Он провозглашает лозунг "обращаться следует к сердцу". Он написал о проблеме цивилизации: "если ее пег в человеческом сердце, тогда ее нет нигде". Он умеет любить человечество только в образе отдельной страдающей личности:
"Брат мой, пойми, -- если ты дрожишь,
Как тополь под ветром, и я дрожу...".
Ему чуждо героическое и монументальное. Глубочайший смысл прозревает он в незначительных, на первый взгляд, событиях, в радостях и печалях незаметных людей, в которых он один умеет слышать всю трагическую сущность вашего времени. Ему чужд пафос, приподнятость, риторика. По часто огромные полотна с тысячами фигур н патетическая трескотня газетных протестов кажутся тусклыми перед небольшой сценкой, в которой он покажет мать у изголовья умирающего раненого сына.
Дюамель -- хирург по профессии. Он провел па фронте пятьдесят месяцев в качестве начальника хирургическою отряда и сделал около двух с половиной тысяч операций Отголоском впечатлений, вынесенных оттуда, явились его волнующие книги "Жизнь мучеников", "Цивилизация" и "Разговоры во время сутолоки", эти обвинительные акты прочив войны и современной цивилизации, в которых автор, захваченный возмущением, иногда говорит языком подлинной революции.
Он не в силах забыть единиц ради миллионов. Живая страдающая конкретная личность -- непосредственный предмет его внимания. Он не революционер в нашем- смысле слова, и все же он близок нам. Он принадлежит к числу тех, чьи возвышенные идеалы па какой-то высоте неизбежно встретятся с глубинными устремлениями революция, указавшей конкретные пути к осуществлению целей, которые в веках грезились лучшим представителям человечества.
Выступления Дюамеля в Москве дадут возможность широким кругам Нашей публики ознакомиться непосредственно с его взглядами на литературу и вопросы современной культуры.