Кок Анри Де
Бианка Капелло

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Bianca Capello.

Анри де Кок.
Бианка Капелло

[]
Бианка Капелло. Портрет работы Сципионе Пульцони.

   Когда Венеция, говорит Жюль Леконт, могущественная своим флотом столько же, как и карнавалами, стала владычицей морей, она захотела ежегодно праздновать свое морское первенство. Тогда-то и был построен "Буцентавр", громадный корабль, неудобный для навигации и предназначенный только для того, чтобы в дни особенных торжеств скользить при помощи весел по тихим лагунам.
   Самое замечательное, самое великолепное торжество, справлявшееся Венециею, было обручение дожа с Адриатическим морем. Оно совершалось с особенной пышностью. Все власти Венеции в роскошных костюмах, все иностранные посланники при республике сопровождали дожа на "Буцентавре", который приплывал к Пиацетте при звоне колоколов, при шумных и восторженных восклицаниях народа. То было народное торжество, и лев св. Марка, вышитый золотом на пурпурном флаге "Буцентавра" развивался в воздухе.
   Да, брак дожа с Адриатическим морем был днем великого торжества для Венецианцев, -- таким великим торжеством, что малые и большие, богатые и бедные,-- все обитатели республики скорее согласись бы отдать десять лет из своей жизни, чем не присутствовать на этом празднике.
   Однако в четверг 6 мая 1563 года, в то время когда Жером Приули, -- божей милостью уже четыре года бывший дожем Венеции, -- совершал с морем свой мифический союз при восторженных восклицаниях народа, -- две личности сидевшие рядом в отдаленной комнате одного из дворцов, оставались равнодушными к этому восторгу.
   Для них, в той маленькой комнате, где они находились, заключался весь мир.
   Кто же были эти две личности, и о каком великом предмете рассуждали они, что могли оставаться безучастными к торжеству, волновавшему тысячи душ?
   Конечно, это были влюбленные! Пусть происходит землетрясение, и когда оно кончится, спросите у любовников толкующих о любви, что произошло, они ответят: "Что? да мы ничего не знаем и не слыхали."
   Эти любовники были Пьетро Буонавентури и Бианка Капелло. Он был флорентиец из честного, но бедного семейства, простой приказчик у венецианского банкира Сальвиати.
   Она принадлежала к одной из самых знаменитых патрицианских фамилий в Венеции.
   Каким же образом столь далекие по положению и состоянию, могли они сблизиться?...
   Прежде всего Пьетро Буонавентури был честолюбив. Явившись несколько месяцев тому назад в Венецию, -- город по преимуществу аристократический, хотя и управлявшийся по республиканскому образцу, -- город великих имен и больших состояний, -- он сказал самому себе. "Если бы я мог заставить полюбить себя какую-нибудь знатную даму или девушку."
   Наш флорентиец был человеком не без сердца. Но главное он был очень хорош собой. То была немалая сила.
   Он имел привычку каждое воскресенье отравляться к обедне в собор св. Марка. В то время в Италии и в Испании, а пожалуй и во Франции, посещали церкви больше для того, чтобы заниматься любовными похождениями, чем молитвой!
   В одно из воскресений он, коленопреклоненный перед капеллой, заметил восхитительную молодую девушку.
   Один писатель XVIII столетия так описывает по портрету Бианку Капелло:
   "Она была гораздо выше среднего роста и имела в одно и то же время свободную и величественную осанку; цвет ее лица рук и груди был несравненной белизны; пепельно золотистые волосы падали густыми прядями на белую шею; возвышенный лоб, был грациозно округлен, и никогда я не видывал таких сверкающих прекрасных глаз, -- они сияли даже на полотне, -- чем же были они у живого существа? Прелесть пурпурных губок была несравненна". Портрет был писан, когда Бианке было уже тридцать лет, чем же была она в то время, когда в первый раз ее встретил Буонавентури. т. е. когда ей было еще только восемнадцать лет.
   Повторяем, она была восхитительна и Пьетро был того же мнения. Прекрасная, благородная, богатая, -- она вполне годилась ему в любовницы.
   Со своей стороны Бианка заметила, что она составляет предмет внимания молодого человека, и это внимание было ей не неприятно. Половина пути была пройдена; золото флорентийца сделало остальное. За Бианкой ходила дуэнья но имени Стефания. Пьетро подкупил ее. За несколько золотых монет эта женщина согласилась говорить в его пользу своей госпоже, по воскресеньям влюбленные могли разговаривать по дороге в церковь. Но разговор подобного рода слишком краток и неудобен. Пьетро требовал тайного свидания, но каким образом доставить ему его? Правда жилище флорентийца было в нескольких шагах от дворца венецианки, но она не могла осмелиться переступить порог его дома, и принять его у себя было для нее одинаково невозможно!..
   Три недели прошло таким образом, пока наши влюбленные не смогли сказать друг другу: "Я люблю тебя!" Начались приготовления к празднованию обручения дожа с Адриатикой.
   В предшествовавшее этому празднику воскресенье, во время обедни Пьетро сказал Бианке:
   -- От вас зависит сделать меня счастливейшим смертным.
   -- Говорите.
   -- Вы отправитесь в четверг на празднество?
   -- Да. Со всем семейством. Наша гондола имеет право на место рядом с "Буцентавром".
   -- Вы можете пожертвовать мне удовольствием?
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Скажитесь больны на завтра, на вторник и среду...
   -- Я понимаю вас.
   -- А ваш ответ?..
   Бианка пожала руку Пьетро. Это был ответ.
   -- Благодарю, прошептал он. -- О, как я люблю вас, Бианка!
   -- Молчите! Такие слова в Божьем доме!
   -- А разве Господь оскорбится подобными словами? Моя любовь, Бианка, чиста, чиста как ваше сердце. Я ищу не одной вашей нежности, я ищу вашей дорогой руки, которую я сжимаю в своей и прошу ее навеки. Я люблю вас не только как любовник, но и как супруг.
   Бианка тем легче отдалась своей любви к Буонавентури, что она считала его одним из сыновей банкира Сальвиани, из весьма уважаемого семейства во Флоренции, с которым могла соединиться ее фамилия. Разочарованная в этом отношении в день тайного свидания, во время патриотического праздника в Венеции, молодая девушка потеряла всю надежду на выход замуж за возлюбленного.
   -- Нам снился сладостный сон, сказала она, -- его следует забыть. Мой отец никогда не согласится отдать меня за вас. Прощайте!
   -- Прощайте! печально произнес он. -- Вы изгоняете меня!..
   -- Я не гоню вас, друг мой; но к чему продолжать связь, которая осуждена заранее. Поверьте, Пьетро, если я отказываюсь видаться с вами, я никогда не перестану любить вас.
   -- Жестокая, вы меня любите, и будете женой другого?...
   -- Моя ли вина, если я не принадлежу себе? Моя ли вина, что я должна повиноваться моим родным?
   -- О! да будет проклят тот день, в который я узнал вас, если я узнал только для того, чтобы расстаться с вами... Что будет со мной, когда я останусь одиноким на свете?...
   Он плакал... и его слезы, смешивались со слезами молодой девушки, которая нежно склонилась к нему. Он страстно сжимал ее в своих объятьях.
   -- Ты гонишь меня!.. -- повторял он. -- Ты гонишь меня!..
   Упоенная звуком его голоса, сжигаемая его поцелуями, она не имела силы отвечать... не имела силы оттолкнуть его...
   Но дуэнья Стефания наблюдала в соседней комнате. Она когда-то была молода; она припомнила, что влюбленные никогда не говорят так много, когда они не говорят ни слова. Она прибежала.
   Бианка, вся дрожа, удалилась от Пьетро.
   -- Время идет, молодой сеньор, -- сказала она; -- церемония скоро кончится. Вам должно удалиться.
   -- Уже! воскликнул Пьетро.
   -- Уже! прошептала Бианка.
   -- Уже, улыбаясь повторила дуэнья. -- Вот уже три часа, как вы вместе! Пойдемте, молодой сеньор; вы ведь не захотите причинить печали нашей дорогой барышне... Отец ее, благородный Бартолеми Капелло и сеньора Лукреция Гримани, ее мачеха, беспокоилась когда уезжали, о ее здоровье; они, без сомнения, поспешат с возвращением... Что с нами будет, великий Боже! если они здесь вас застанут?
   Рассуждения старухи были справедливы; Пьетро понял это и удалился. Он пришел в отчаянье, но меньше от того, что так скоро окончилось свидание, чем от мысли, что ему нельзя требовать другого.
   Такая хорошенькая девушка какая жалость!
   Наш надменный флорентиец инстинктивно понимал, что в ней он имел бы не только любовницу, но даже целое состояние.
   Однако дуэнья сказала правду; церемония обручения дожа с Адриатикой кончилась; "Буцентавр" вошел в город, сопровождаемый бесчисленным количеством барок и галер.
   В этот час все, что было знатного и богатого в Венеции, садилось за стол, на котором царствовало изобилие и роскошь.

* * *

   Пьетро Буонавентури, вздыхая, направился к гостиннице находившейся на Пиацетте около моста: della Paylia, в которой он имел привычку съедать свой скромный обед.
   Он оканчивал еду, когда маленький негр, одетый в мавританский костюм, вошел в залу гостиницы, и подойдя прямо к нему, сказал вполголоса:
   -- Вы сеньор кавалер Пьетро Буонавентури?
   -- Я, ответил Пьетро.
   -- Угодно вам за мной следовать?
   -- Куда?
   -- Вы увидите.
   Пьетро колебался. Но, в конце концов, чего ему было бояться? Подобного рода лакеи в большинстве случаев принадлежали куртизанкам, и так, понятно, что флорентинца ожидало какое-нибудь любовное приключение.
   -- Хорошо, -- сказал он. -- Я следую за тобой.
   Через несколько минут он следуя за негритёнком, дошел до герцогского дворца к тому месту Пиацетты, где останавливались гондолы, и без помощи своего проводника, который любезно предлагал ему руку, он соскочил с каменных ступеней в гондолу.
   Пьетро Буонавентури рассудил справедливо: его призывала женщина, и когда он вступил в каюту гондолы, где ждала его эта женщина, он не мог удержать восклицания восторга, так прекрасна она показалась ему. В её темных волосах, падавших волнами на плечи, дышала любовь; ее лебединая шее была мраморной белизны и сладострастно кругла; черные глаза метали пламя. Черты ее лица своим изяществом могли бы восхитить художника. Ее красота возвышалась великолепным костюмом. Весь корсаж ее и головной убор были украшены золотом и драгоценными камнями.
   Она сидела на скамье, на которой могли поместиться двое.
   -- Садитесь рядом со мной, сеньор Буонавентури, -- сказала она молодому человеку.
   И в то время, когда он ей повиновался, негритенок опускал поднятые занавески каюты, а барка удалялась от пристани и скользила по большому каналу, который тогда, как и теперь, был венецианским Гайд-Парком.
   Протекло несколько минут молчания.
   Восхищенный, ослепленный, обвороженный против воли, Пьетро, хотя скромность не была его недостатком, не мог начать разговор.
   Она смотрела на него с улыбкой и, казалось, наслаждалась его замешательством, приготовляясь в тоже время на свободе к нападению.
   Наконец она быстро проговорила:
   -- Не полагаете ли вы, сеньор Буонавентури, что вы играете в опасную игру, волочась за дочерью одного из первых венецианских патрициев, и что, если Бартелеми Капелло откроет вашу интригу с синьориной Бианкой, то вы можете в одно прекрасное утро отправиться в Совет Десяти.
   При самом начале этой речи Пьетро вздрогнул; когда она была окончена, он вскочил бледный как мертвец. Но она взяла его за руку и принудила снова сесть.
   -- Полно! продолжала она голосом, насмешливый тон которого она несколько смягчила. -- Не бойся, Пьетро; если я открываю тебе, что я кое-что и даже многое знаю, -- так не для того, чтобы угрожать тебе... напротив... Слушай! я тебя хорошо знаю, а ты меня -- нет. Я куртизанка Маргарита. Я люблю тебя. В течение месяца, когда ты вздыхаешь по Бианке, я вздыхаю по тебе. Хочешь мне отдать одну ночь любви? Одну только. А взамен ее, я тебе отдам, если хочешь, на всю жизнь твою любовницу.
   Пьетро, безмолвный, слушал Маргариту. Но мы уже сказали, что он был далеко не глуп. На его месте, в подобном случае двадцать других, начали бы, по крайней мере, формулировать какое-нибудь разсуждение. Он сделал лучше. Охватив талию куртизанки, он соединил свои губы с ее устами в поцелуе, который длился столько времени, сколько нужно заике, чтобы сказать: "Честь имею принести вам всю мою признательность."
   Фраза -- слишком длинная для заики.
   Потом он весело сказал:
   -- Вот вам мой ответ!
   -- В добрый час! -- радостно воскликнула Маргарита. -- Ты, Пьетро, именно таков, каким я тебя представляла. Ты мужчина! Тебе улыбнулся ангел, и ты не боишься демона...
   -- А кто побоится демона в виде тебя, Маргарита!
   -- Льстец!.. Теперь поговорим. Для тебя все равно, как мои шпионы уже целый месяц передавали мне все твои поступки. Я же могу устелить площадь св. Марка моим золотом; я хорошо плачу, -- мне хорошо служат. Но ты, конечно, желаешь узнать, почему я хочу, чтобы Бианка, хотя она и моя соперница, принадлежала тебе, и каким образом я отдам тебе ее?...
   -- На самом деле, эти вопросы возбуждают мое любопытство. Но пусть ты объяснишь мне их завтра, на свободе, Маргарита. Не трудно быть терпеливым, когда счастлив.
   Куртизанка отблагодарила флорентинца за этот ответ нежным взглядом.
   -- Благороднейший жантильом [То же, что в Англии "джентльмен"] Италии или Франции не выразился бы лучше, -- сказала она. -- И я радуюсь, Пьетро Буонавентури, потому что я буду твоей любовницей, а потом твоим другом. Ты прав: эта ночь принадлежит, мне. И в эту ночь любовница хочет забыть, как забудешь ты, что твое сердце бьётся для другой. Завтра утром с тобой будет говорить друг. Идём.

[]

Джироламо Форабокка. Венецианская куртизанка

   Гондола остановилась перед дворцом Ангарани, изящным небольшим дворцом, фасад которого весь был покрыт мрамором, и украшен легкой грациозной колоннадой. В этом-то палаццо, подарке знатного вельможи, жила Маргарита, и в него то вошел с ней Пьетро Буонавентури, и провел в нем с ней одну из сладостнейших ночей...
   Такую сладостную, что он жалел, что она должна быть единственной. Но Маргарита была причудливым созданием; когда любовь была для нее не средством больше или меньше наполнить золотом свои ящики, то была капризом, который угасал тотчас после насыщения.
   При первом свете дня, от которого побледнел свет розовых свечей, горевших в канделябрах, Маргарита, освободившись из объятий любовника на одну ночь, соскочила с постели и сказала:
   -- Теперь, Пьетро Буонавентури, поговорим о той, которую вы любите. Поговорим о Бианке Капелло. Почему я буду счастлива, когда она будет твоею? Очень просто. Потому что она честная девушка, а я -- куртизанка. Потому что не имея возможности выйти за тебя замуж, если она сделается твоей любовницей, -- она обесчестит свое имя; а обесчещенная она станет в одном ряду со мной. Как я отдам вам ее? Очень просто. Она вас ведь любит?
   -- Я думаю.
   -- А я уверена. Встань и пиши, что я буду тебе диктовать.
   Пьетро повиновался; он встал, быстро оделся, и сев за стол, написал письмо, которое было продиктовано ему Маргаритой:
   
   "Дорогая Бианка!
   Меня убивает отчаяние; уже три дня, как я лежу в постели; от вас зависит спасти меня. Желаете вы? Если желаете, то сегодня вечером, в полночь, когда всё уснет во дворце вашего отца, выйдите из маленькой двери, выходящей на улицу напротив моего дома и войдите в мою комнату. Одной вашей улыбки будет достаточно, чтобы возвратить меня к жизни; если вы покинете меня, я умру".
   
   -- И вы полагаете, Маргарита, -- сказал Пьетро Буонавентури, -- что Бианка Капелло согласится на этот призыв?
   -- Да, если, чтобы подтвердить содержание этого письма, вы решитесь все эти три дня не выходить из комнаты, не показываться даже у окна. Считая вас при последней крайности, Бианка Капелло не будет противиться тому, что она сочтет своим священным долгом.
   Пьетро покачал головой.
   -- Вы сомневаетесь, -- продолжала куртизанка, -- и это сомнение ошибочно, мой друг, потому что, как хотите, а я лучше вас знаю Бианку Капелло. Она скучает во дворце своего отца с самого дня смерти своей матери. Она тем более скучает, что природа одарила ее пламенным воображением и огненным темпераментом. Я говорю вам, что двадцать ночей она провела у своего окна, с первой встречи с вами, пожирая взглядами то узкое пространство, которое отделяет ее от вас. Ваше имя постоянно на уме у нее и на губах. Полноте! Вы хотите сделать своей любовницей одну из первых девушек в Венеции, потому что в обладании ею ваши надменные инстинкты предвидят не только богатство, но даже могущество, -- а когда я открываю вам дорогу для достижения цели, -- вы отказываетесь!..
   -- Я не отказываюсь, -- возразил Пьетро, -- я спрашиваю самого себя, каким образом вы узнали Бианку Капелло, лучше, как вы справедливо говорите, меня самого?
   Маргарита улыбнулась.
   -- Это мое дело, -- ответила она. -- От вас зависит воспользоваться моим знанием и помощью. Подписали вы письмо!
   -- Да.
   -- Пометили ли вы его воскресеньем 9-го мая?
   -- Нет.
   -- Пометьте. Хорошо! Теперь отправляйтесь домой, запритесь, и, как я вам советовала, до воскресенья не показывайте никакого признака жизни. В воскресенье в полночь, Бианка Капелло будет у вас... И вы не будете, как сегодня, сожалеть, что какая-нибудь старая дуэнья помешает вам в самую интересную минуту разговора... И когда кончится этот разговор, ничто не помешает вам начать другой, десять других... сто других, столь же сладостных.
   Маргарита сопровождала эти слова взрывом хохота, объяснение которого Буонавентури хотелось узнать; но одним жестом куртизанка показала ему дверь; он сказал:
   -- Прощайте же! Благодарю вас.
   -- О! -- небрежно ответила она, -- вы не обязаны мне благодарностью. Я не скрыла от вас, что в этом случае я тружусь в особенности для себя.
   -- По крайней мере, -- проговорил Буонавентури, наклоняясь к ней, -- позволено ли мне заплатить мой долг последним поцелуем?...
   Она холодно подставила ему губы.
   Прощайте! -- повторил он. Он уходил.
   -- Ах! -- вскричала она, -- скажите мне, если бы вам было необходимо покинуть Венецию, есть ли у вас деньги на путешествие? Не правда ли, нет? Бедному приказчику Сальвиати не приходится кататься в золоте. Возьмите, здесь сто rusponi [Около 4000 ливров (Прим. автора)]; вы мне отдадите, когда будете богаты. И она положила ему в руку целый кошелек золота.
   "Странная женщина! -- думал Пьетро Буонавентури возвращаясь в той же гондоле к себе домой. -- Какая действительная причина заставляет ее желать, чтобы Бианка принадлежала мне? Почему она бросает ее в мои объятия, и почему она думает, что после первого раза она навсегда останется?"
   Все эти три вопроса остались неразрешенными.
   Для него яснее всего было то, что проведя ночь с самой блистательной куртизанкой Венеции, он, если верить ей, находился почти накануне того дня, когда он сделается счастливым любовником одной из прелестнейших и благороднейших девушек Италии. Всего же яснее было то, что, благодаря Маргарите, у него было золото, с которым он мог стать лицом к лицу со всякой случайностью.
   И пусть не думают, что он чувствовал хоть малейший стыд приобретя золото из подобного источника. В то время в Италии, также как во Франции и Испании, мужчина не считал за стыд получать подарки от женщины. Один ездил на лошади, подаренной любовницей, другой -- носил костюм, подаренный ею же. Наконец, быть может, Пьетро Буонавентури разделял убеждение того римского императора, который говорил что "у золота нет запаха."
   Как бы то ни было, но начало приключения обещало слишком много, чтобы флорентинец отказался от продолжения. Он заперся в пятницу, субботу и воскресенье в своей комнате, воздерживаясь от того, чтобы показываться у окна, а для того чтобы действительность его болезни не могла подвергнуться сомнению, он, каждый раз как старая служанка Марта приносила ему завтрак или обед, ложился на постель.
   Старуха вовсе не удивлялась, что такой больной человек продолжал есть и пить с самым великолепным аппетитом. Она принадлежала к числу тех людей, встречающихся все реже и реже, которые верят вполне тому, во что заставляют их верить.
   -- Бедный молодой человек! -- шептала она, слушая как Буонавентури вздыхал на своей постели. -- Бедный молодой человек!
   В воскресенье вечером, Буонавентури, которому было легче, сидя в кресле, просил Марту привести в порядок его комнату, что она поспешила исполнить. На постель было положено чистое белье, камин украсился цветами.
   -- Ба! -- сказала она, удаляясь полная гордости. -- Теперь можно сказать, что эта комната новобрачной.
   Ночь. Но как долго тянутся часы, разлучающие его от Бианки. Сколько раз он взглядывал на часы. Невозможно! Они верно испортились. Стрелки двигаются назад вместо того, чтобы идти вперед. Девять... Десять... Одиннадцать... Наконец-то! А все еще шестьдесят минут ожидания... Но странная вещь: теперь ему казалось, что стрелки идут слишком быстро...
   Без четверти двенадцать! Маргарита посмеялась над ним! Бианка не придет к нему!.. Она не получила его письма... "А если получила, почему придет она?.." Он поставил свечку в угол: свет пугает молодых девушек... Он стоял на коленях у окна, и старался проникнуть взглядом сумрак ночи, вопрошая маленькую дверь дворца Капелло, ту дверь, в которую она должна была выйти... если бы она вышла!..
   Двенадцать без десяти минут... Нет, она не придет!.. Презренная Маргарита!.. К чему эти обещания, эта ложь?.. Полночь без пяти минут!.. О, дорогая Маргарита, да будешь ты благословенна!..
   Бианка!.. Бианка идет... Она переходит улицу... Всходит по лестнице!.. Пьетро бросился на встречу и прижал свою милую к груди...
   -- Друг мой!.. Какое безрассудство!..
   Бедная малютка!.. Она боялась за здоровье Пьетро!.. Он внес ее к себе...
   Да, Маргарита знала хорошо: в жилах Бианки Капелло текла лава... Три дня тому назад извержение было задержано Стефанией, -- но в эту ночь Стефании здесь не было... При том же Бианка верила в письмо Пьетро, она на самом деле полагала застать его больным. Кокетка, даже влюбленная, по крайней мере, рассердилась бы, если бы заметила, что она обманута. Но Бианка была только влюбленной, потому она без гнева сказала любовнику:
   -- Ты обманул меня!..
   -- Ты желаешь меня?..
   -- Я люблю тебя...

* * *

   Время быстро прошло для Пьетро. Пробило уже два часа, а он думал, что все еще полночь. Бианка в сотый раз повторяла ему "я люблю тебя!.." Но пришло время расставаться.
   -- Что подумает Тереза? -- сказала молодая девушка.
   -- Кто это Тереза?
   -- Моя горничная, которой твоя служанка передала ко мне письмо.
   -- А!
   -- Ты как будто не понимаешь?..
   -- Понимаю, понимаю...
   Пьетро понял, что Тереза принадлежала к числу шпионов Маргариты, что от этой женщины куртизанка получала все сведения.
   Бианка снова начала:
   -- Тереза же достала и ключ от маленькой двери; она ждет, чтобы отпереть мне.
   -- Так если она дожидается, то что значат несколько лишних минут!..
   -- Нет, умоляю тебя, мой друг, позволь мне уйти! В мае день начинается рано... Подумай только, что если меня увидят, когда я буду уходить от тебя? Я вернусь. Разве ты не уверен, что я вернусь скоро? Тереза привязана ко мне... О! Больше, чем Стефания. Тереза, когда я плакала, читая твое письмо, обещала дать мне средство увидеть тебя...
   "Это так!" -- подумал Пьетро.
   -- Но она меня ждет, -- продолжала Бианка. -- Два часа как она меня ждет, а я обещала ей вернуться через двадцать минут. Пожалей ее.
   Было около половины третьего; Пьетро не удерживал ее более.
   -- Я провожу тебя, -- сказал он.
   -- К чему?
   -- Чтобы оберегать тебя с моего порога, пока ты будешь переходить улицу.
   Они сходили по лестнице, сжимая друг друга в объятиях, и вышли на улицу через коридор.
   -- До скорого свиданья!
   -- До скорого!..
   И закрыв лицо капюшоном своей мантильи, Бианка подбежала к маленькой двери отцовского дворца, позади которой должна была ждать ее Тереза.
   Бианка осторожно постучала в дверь три раза -- дверь не отворялась. Она повторила сигнал: то же безмолвие.
   -- Боже мой! -- проговорила она.
   Пьетро приблизился, услыхав шепот этой жалобы.
   -- Что такое?
   -- Она не отпирает.
   -- Она заснула. -- Он был искренен, потому что не имел ни малейшего подозрения и в свою очередь постучал никакого ответа.
   -- Я погибла! -- сказала Бианка. -- Устав ждать меня, она легла спать... А заря уже показывается на горизонте... Когда Тереза проснется, будет поздно... двадцать, пятьдесят человек могут увидеть меня... я погибла...
   Для довершения ужаса, в эту минуту, неподалеку послышался шум весла, сопровождаемый песней гондольера. Это, может быть, был какой-нибудь запоздалый сосед, который знал ее... друг ее отца!.. Машинально схватив Пьетро, она увлекла его в темный коридор. Гондольер пел:
   
   Прекрасная и свежая,
   Как первый цвет весны,
   Не плачь!.. Дели со мною ты
   Любви роскошной сны!
   
   -- Я погибла! Погибла! Погибла! -- повторяла Бианка Капелло.
   Пьетро молчал. Он припоминал слова Маргариты: "И когда окончится этот разговор, ни что не помешает вам начать другой, десятый, сотню других... столь же сладостных".
   Нет сомнения, оставив свой пост в отсутствии госпожи, Тереза повиновалась Маргарите, обещавшей Буонавентури отдать ему Бианку Капелло, и она сдержала обещание.
   Вероятно скорее, чем возвратиться обесчещенной в Венецию, Бианка согласится бежать с ним.
   Гондольер, продолжая свою канцонетту, остановился близ моста Торду, и никто не выходил из барки.
   "Этот человек для нас", -- подумал Пьетро.
   Вдруг, выходя из какого-то оцепенения, Бианка воскликнула тоном упрека, обращаясь к своему любовнику:
   -- И ты ничего не можешь для меня сделать? Ты молчишь, Пьетро? Через несколько минут солнце осветит мой стыд... Ты любишь меня и не можешь избавить меня от этого стыда!.. Ты меня любишь и не можешь оградить меня от преследования моих родных? Но ты не думаешь, что ты сам будешь страдать от гонений моего семейства?.. Эта презренная Тереза, которая изменила мне, станет говорить!.. Она назовет тебя...
   -- Если бы речь шла только обо мне, дорогая Бианка, я не побоялся бы, -- отвечал Пьетро. -- Напротив, если угодно небу, я пролью всю мою кровь, чтобы избавить тебя от страдания...
   -- Все равно: отец или брат убьют тебя, но всё-таки меня они навеки запрут в монастырь... Говори же... Невозможно, чтобы ты не нашел средства спасти нас обоих.
   -- Есть одно, но только одно.
   -- Какое?
   -- Бежать.
   Бианка задрожала.
   -- Опять новый позор!
   -- Зато это жизнь, -- жизнь с любовью и свободой. У меня есть деньги. Мы уедем на мою родину, во Флоренцию. По дороге, если ты моя милая Бианка, желаешь, мы попросим падре обвенчать нас. И кто знает, не простит ли нас твой отец, когда узнает, что мы обвенчаны.
   Горькая улыбка, которую Пьетро не мог заметить в сумраке, сжала губы Бианки... Она не разделяла иллюзий Пьетро; она была совершенно уверена в одном, что ее отец, Бартоломео Капелло, -- никогда не признает своим зятем какого-нибудь Буонавентури... Но этот последний все-таки был прав. Бегство и для него и для нее было единственным средством против жестокой мести.
   -- Бежим! -- сказала она.
   Флорентинец быстро вошел к себе, чтобы взять деньги и кинжал.
   Через несколько минут он сел вместе с любовницей в гондолу. В этом случае, он не ошибся: гондола была прислана именно для него. Маргарита позаботилась обо всем. При первом слове, обращенном им к гондольеру, согласен ли он вывезти их из Венеции, он ответил:
   -- Хоть на конец света, если вам будет угодно, сеньор.
   Барка плыла по большому каналу к Чиоджиа, где беглецы взяли карету в Фузину.

[]

Бианка Капелло бежит со своим любовником из Венеции

   Через три дня они были во Флоренции. Сидя рядом со своим любовником, Бианка закрыла лицо руками, и Пьетро видел, что между розовыми пальцами молодой девушки капали слезы...
   -- Ты плачешь! -- сказал он. -- Ты уже сожалеешь!.. Она отняла руки, отерла лицо и, улыбаясь, ответила.
   -- Теперь всё кончено!
   И на самом деле слезы перестали; по крайней мере, по-видимому, с этой минуты Бианка Капелло примирилась со всеми последствиями своей ошибки.
   Она согласилась, как он того желал, соединиться с Пьетро перед Богом.
   Падре дал им брачное благословение в Пистои, в церкви св. Духа.
   На другой день муж представлял жену своему отцу. Амброзио Буонавентури был бравый мужчина, принявший свою невестку с открытыми объятиями. Но он был очень беден, -- так беден, что если бы Пьетро не привез с собой денег, то ему было бы очень затруднительно прилично поместить Бианку под отцовской кровлей. И, к несчастью, эти деньги начинали истощаться; часть их вышла на издержки путешествия, другая скоро истратилась на покупку мебели и одежды.
   Однажды вечером, Пьетро заметил, что у него остался всего какой-нибудь десяток золотых монет. Что делать, когда не на что будет кормить жену?..
   Вместе с тем, известия, доходившие до него из Венеции, были вовсе неутешительные. Похищение Бианки возбудило ярость Капелло. Они утверждали, что в их лице было оскорблено всё венецианское дворянство, и добыли от сената, который даже оценил голову Пьетро, повеление преследовать похитителя.
   Эту неутешительную новость принес ему во Флоренцию один болонский живописец, Гальено Линьо, с которым он подружился в Венеции.
   -- Всех сильнее раздражен против вас брат Бианки, -- говорил ему Гальено. Он был любовником венецианской куртизанки Маргариты, которая любила его, и которую он скоро бросил. И как кажется, Маргарита хвастается всем, что она, мстя изменнику, заставила вас похитить его сестру.
   Пьетро Буонавентури задрожал при этих словах живописца; для него стало, наконец, понятно поведение Маргариты.
   Гальено Линьо закончил тем, что посоветовал своему приятелю как можно скорее принять меры против ярости Капелло.
   -- Они могущественны и богаты, -- сказал он ему, -- и если вы не поспешите избрать себе покровителя, способного защитить вас, вы можете бояться всего. Самая меньшая опасность, угрожающая вам, состоит в том, что вы будете убиты каким-нибудь "брави"...
   -- Ваши рассуждения, мой друг, совершенно справедливы, -- ответил Пьетро, -- и я сегодня же воспользуюсь ими.
   На самом деле вслед за этим разговором он отправился во дворец Питти, к великому герцогу Франциску Медичи, сыну и наследнику Козимо, -- человеку самого приятного характера. Он благосклонно принял Пьетро Буонавентури, заставил со всеми подробностями рассказать его историю и уверил в своем покровительстве против врага.
   -- Но, закончил он, -- вы нарисовали передо мной такой обольстительный портрет вашей жены, что не удивитесь тому, если я пожелаю ее увидетъ.
   Пьетро поклонился.
   -- Подобное пожелание со стороны вашей светлости слишком лестно, -- ответил он, чтобы я и жена моя не поспешили его исполнить.
   -- Достаточно, -- возразил великий герцог, -- среди моих офицеров есть один испанский дворянин, капитан Мондрагоне, который живет с женой около площади Марии Новелла, где, как вы сказали, живете и вы; завтра, утром, если для вас будет удобно, сеньора Мандрагоне отправится в своей коляске к сеньоре Буонавентури и привезет к себе... Куда я явлюсь через несколько минут. Я предоставляю вам, мой милый, полное право присутствовать при этом свидании... О! Мои намерения совершенно чисты!..
   -- Я не сомневаюсь, государь, -- живо возразил Пьетро, -- и после того, чем мы обязаны вашей светлости, я счел бы черной неблагодарностью всякий признак недоверия. Полагаю, что я буду вынужден завтра утром отправиться по делам, и ваша светлость не удивитесь, если я не буду сопровождать завтра мою жену к сеньоре Мандрагоне.
   Франциск Медичи улыбнулся, подавая Пьетро Буонавентури руку, которую тот поцеловал. Флорентинец уже видел, как из этой царственной руки сыпятся на него почести и богатство.
   Как! Только что, женившись на восхитительной женщине, Пьетро Буонавентури решился принести ее в жертву своему честолюбию? Так что же! Роль благосклонного мужа была в моде в ту эпоху. Когда король, принц или герцог желал женщину, муж восклицал: "Чрезвычайно лестно!.." И в то время, как король или принц любезничал с женой, этот муж прогуливался снаружи.
   Но Бианка, происходившая из благородной фамилии, согласится ли играть роль, назначаемую ей в этой галантной комедии? Да, и по двум причинам: во-первых, она только о том и думала, как бы избавиться от бедности, в которой она прозябала у своего тестя; а во вторых, услыхав от мужа диктовку этой роли, она превратила свою любовь в презрение... А то, что презирают, с тайной радостью стараются уничтожить...
   После ухода из дворца Питти, Пьетро отправился к Бианке.
   -- Мы спасены! -- сказал он ей. -- Я только что видел великого герцога. Он удостаивает нас своим покровительством. Но взамен он требует одной любезности.
   -- Любезности?
   -- Да; он хочет видеть тебя.
   -- Ну... пойдем... Когда тебе будет угодно поблагодарить его.
   -- О, нет, его светлость хочет не этого. Завтра жена одного из его офицеров сеньора Мандрагоне явится сюда за тобой... у нее его светлость встретит тебя одну. Что делать, моя милая? Есть такие безвыходные положения, когда опасно отказывать. К тому же, разве я не уверен в твоей нежности, в твоей добродетели!..
   Бианка не могла удержать какого то движения.
   -- Что это? -- продолжал Пьетро. -- Эта встреча тебя смущает? Полно. Великий герцог молод, красив, умен... и если тебе это будет стоить некоторой благосклонности без последствий... какое мне дело, лишь бы твое сердце принадлежало мне!..
   -- Хорошо! сказала Бианка. -- Я пойду завтра одна к сеньоре, Мондрагоне, и будьте спокойны, его светлость будет доволен моим желанием понравиться ему, как вы того желаете.

* * *

   Сеньора Мондрагоне не в первый раз устраивала нежные свидания для его светлости Франциска Медичи. Когда-то очень красивая, Инеса Мондрагоне, как уверяют, с согласия своего благородного супруга, была первой любовью сына Козимо I. С годами ее прелести поблекли, и она ограничилась ролью преданного друга молодого герцога. По приглашению последнего, на другой день, в назначенный час, она отправилась к Бианке Капелло, которую привезла с собой в коляске. Через несколько минут испанка и венецианка сидели одна напротив другой в изящном будуаре.
   -- Позвольте мне теперь наглядеться на вас, мое дитя! -- воскликнула Инеса. -- В этом ужасном домишке вашего тестя мне невыносимо было вас видеть!.. О! Да вы на самом деле прелестны!.. Прелестны, как не сказать больше!.. Прекрасные глаза... Прекрасные волосы!.. а какая белая и розовая кожа!.. Но вы не заботитесь еще об одном, что еще прибавило бы вам красоты... Моя прелестная Бианка! ведь вы ужасно одеты!..
   -- Одеваются, как могут!
   -- Правда, это не ваша вина и даже не вина вашего мужа!.. Бедняжка! Я знаю, вы не богаты. О! Мне рассказывали вашу историю. Она очень интересна, очень интересна!.. Клянусь вам, я плакала при мысли о вашем отчаянии, когда вам приходилось выбирать или скандал или бегство... Ну, как бы то ни было, вы избрали всё-таки лучшее... Говорят, ваш муж не дурен... Вы его любите... Он любит вас... А теперь, когда великий герцог интересуется вами обоими... Он так добр!.. От вас, моя милая, зависит в самом скором времени занять великолепное положение во Флоренции. Но, дело теперь не в том... Я всё болтаю пустяки... Дело вот в чем... Не правда ли, ведь вы немного кокетливы? Если нет, так вы не были бы женщиной, и притом в Венеции, у вашего отца, вы не имели привычки носить платья из такой грубой материи... Герцог придет ещё через час, у нас есть ещё время, и если хотите... мы одного роста... и у меня есть совершенно новое бархатное платье... вы наденете его.
   -- Но...
   -- Что "но"? Я мать... Я хочу быть и вашей матерью... Разве стыдно принять подарок от матери? Посмотрите, разве это не лучше, а?..
   Сеньора Мондрагоне вынула из шкафа голубое бархатное платье, отделанное золотом и жемчугом, вид которого заставил Бианку Капелло вспыхнуть от радости.
   Эта радость сама по себе была ответом.
   -- Вы согласны? -- начала Мондрагоне. -- Браво! Скорей! Скорей! Сбрасывайте эту ужасную черную хламиду!.. Хорошо быть прекрасной, мое дитя, но изящество никогда не вредит... Я сама буду вашей горничной... Так! Так!.. О, что за великолепная грудь! А какая талия!.. Как прелестна рука, как тонка кисть!.. Как кругла эта ляжка! Как узка и мала ножка!.. Сеньору Буонавентури нечего жаловаться!.. Вы королевский кусочек, честное слово!.. Вы рождены быть королевой, моя милая!..
   Сконфуженная этими похвалами, полураздетая Бианка, посреди будуара, с опущенными глазами, с руками, сложенными на груди, с чувством стыдливости, ожидала, чтобы импровизированная горничная надела на нее платье.
   Но та не спешила.
   Быть может, вы догадались, что не одна Инеса Мондрагоне присутствовала при этой сцене. При ней присутствовало другое невидимое лицо -- Франциск Медичи, скрывавшийся в комнате за стеклянной дверью, выходившей в будуар. Сцена эта была повторением многих других, разыгрывавшихся здесь же при таких же обстоятельствах. Всё это производилось потому, что раздетая женщина часто много теряет из своих прелестей, и потому, чтобы избавить великого герцога от разочарования, остроумная испанка избрала только что описанное нами освидетельствование.
   Бесполезно говорить, что, выйдя победительницей из этого осмотра, Бианка Капелло вскоре увидела вошедшего великого герцога. Он едва дал время Мондрагоне окончить туалет прекрасной венецианки. Но как ни был влюблен в нее Франциск, он не мог обращаться с Капелло, как с простой мещанкой.
   Расставаясь с Бианкой, великий герцог сказал ей:
   -- Если вы позволите, сеньора, то я буду иметь честь увидеть вас снова у вас, в вашем дворце.
   В тот же день Пьетро Буонавентури был позван к Франциску, который объявил ему, что принимает его к себе в качестве шталмейстера, с жалованьем в сорок тысяч цехинов в год [Около 40000 ливров (прим. автора)]. И что, кроме того, жене его дарит дворец Кастелини, в трех милях от Флоренции у подошвы горы Мурельо.
   За три мили от Флоренции! Радость, ощущенная Пьетро при начале речи очень уменьшилась при ее конце. За три мили! Удерживаемый в городе, своей службой, он будет не в состоянии видеть Бианку. Но разве он сам не желал этого? Он продал свою жену. Покупатель имел право взять покупаемую вещь от продавца. Последнему нечего было рассуждать. И он не рассуждал.
   -- Государь, вы меня осыпаете милостями! -- вскричал Пьетро, падая перед Франциском на колени.
   -- Вы довольны, мой друг?
   -- Я в восхищении, государь!
   -- Следуйте же за Джузепе, моим камердинером, который покажет вам ваши комнаты. С этого вечера вы начнете вашу службу.
   Джузепе вошел, но Пьетро не спешил за ним следовать.
   -- Что такое? -- спросил великий герцог только что испеченного шталмейстера. -- Вы хотите мне что-то сказать, Буонавентури?
   -- Простите мне, ваша светлость, -- отвечал последний, -- но я полагал... я думал... жена моя ничего не знает...
   -- Не беспокойтесь, мой друг, жена ваша знает все. В то самое время, как я призвал вас сюда, сеньора Мондрагоне, жена капитана моей гвардии, отправилась к вашему отцу, чтобы объяснить о моих намерениях относительно сеньоры Буонавентури. В эту самую минуту ваша жена едет в коляске в свой дворец, вместе с этой милой Мондрагоне, которая согласилась сопровождать ее. О! Еще раз не беспокойтесь дворец меблирован. Я подумал обо всем. Сеньоре Буанавентури ни в чем не будет недостатка. Ясно, что если для вас слишком трудно быть некоторое время с ней в разлуке, и я тому не воспротивлюсь. Но в таком случае, мой друг, я буду вынужден уничтожить назначение ваше в звании нашего конюшего, потому что эта должность заключается в том, чтобы постоянно находиться при мне, а...
   -- ...А все, что сделано вашей светлостью, сделано хорошо, -- вскричал Пьетро.-- С той минуты, как жена моя знает всё, чем она обязана вашей светлости, я был бы достоин порицания, если бы сохранил, и я не сохраняю, малейшую заботливость о ней... Я увижусь с ней... позже... когда мне позволит это моя служба...
   И Буонавентури последовал за главным камердинером, обязанность которого заключалось не только в том, чтобы показать ему его комнаты, но также и в том, чтобы объяснить ему обязанности придворного конюшего, -- самые важные придворные обязанности, которые, тем не менее, не были синекурой.
   В конце концов, Пьетро Буонавентури, достиг исполнения своего самого пламенного желания и находился на прямой дороге к богатству и почестям. И чтоб утешиться в скуке от разлуки с женой, он мог говорить -- и говорил --самому себе, что так как его назначение обязывало его не удаляться от его светлости, то и его светлость не мог удалиться без того, чтобы он не знал об этом.
   Между тем неделя, две, три недели прошло, а великий герцог не показывал и тени намерения, отправиться в Кастелли.
   "Он скрытен, -- это хорошо!" -- сказал самому себе Буонавентури в первую неделю; на второй он начал удивляться этой излишней скромности, в половине третьей он начал подозревать; наконец, шпионя за великим герцогом, он вполне и жестоко убедился, что... Его светлость был скрытен только с ним: каждую ночь, когда его шталмейстер спал во дворце Питти, его светлость отправлялся в Кастелли.
   "Какой же я был дурак, -- думал Буонавентури, -- когда когда полагал, что великий герцог только ради моей рожи дал мне место в сорок тысяч цехинов, и дворец... Все равно... Но он дурно делает, скрываясь от меня..."
   "Дурно!.." -- произнеся это слово, флорентинец печально улыбнулся. Вместо того, чтобы упрекать Франциска Медичи за молчание о некотором предмете, не должен ли бы он скорее благодарить его.
   Но Бианка, которой он писал три раза в течение трех недель, которая каждый раз отвечала, что она счастлива... Бианка, стало быть, обязана этим счастьем великому герцогу? Она уже не любила своего мужа?
   "Я узнаю; необходимо, чтобы я узнал!" -- сказал он самому себе.
   Однажды ночью, удостоверившись что Франциск несколько болен и не оставлял Питти, -- он сам отправился в Кастелли.
   Роли переменились; на этот раз муж обманывал любовника.

* * *

   Пьетро Буонавентури знал Флоренцию как свои пять пальцев.
   У него была прекрасная лошадь; ему следовало проехать всего три мили, и через полчаса он был напротив дворца Кастелли.
   Теперь Пьетро оставалось только незаметно пробраться к жене, ибо если он желал объяснения с ней, то вовсе не хотел терять должности, навлекая на себя гнев великого герцога.
   Кастелли возвышался посредине обширного сада, окруженного стенами и насажденного большими деревьями; Буонавентури, встав на лошадь, перескочил через стену и направился к дому. В открытом окне первого этажа светился огонь. Не освещал ли он комнаты Бианки? Решившись на все, Пьетро не колебался; громадный дуб возвышался в нескольких шагах от постройки, как будто лаская ее своими ветвями; великий конюший припомнил то время, когда он воровал гнезда; он полез по дереву.
   Свет выходил из спальни Бианки; со своей обсерватории Пьетро видел, что она читала, лежа. Одним прыжком он очутился на балконе, а с балкона в комнате.
   Бианка вскрикнула. В первую минуту страха она не узнала своего мужа.
   -- Молчи! Это я! -- сказал он, затворяя за собой дверь.
   -- Вы!?
   Она сделалась еще бледнее.
   -- Да, это я. Тебя удивляет видеть меня ночью, пришедшего по тайной дороге. Так нужно было, потому что мне запрещен другой час и другой путь. Ах! Признаюсь, есть покровительства, которые дорого стоят! И если бы начинать снова... Но жребий брошен!.. Между тем, я не считаю себя на веки разлученным с тобой, моя Бианка. Я тебя все еще люблю. А ты довольна, что видишь меня? Да говори же! Как! Вот уже три недели, как я не жал тебе руки, а у тебя для меня не находится ни слова!.. Разве я сделал ошибку, что пришел сюда? Так можно было предположить, судя по твоей физиономии.
   -- И не ошиблись бы, думая так, сказала Бианка мрачным голосом.
   Пьетро сдвинул брови.
   -- А! Я сделал ошибку! -- с горечью сказал он. --Это значит, что ты перестала любить меня, и любишь Франциска Медичи?
   -- Если бы так и было, чему вы удивились бы? Не сделали ли вы всего, чтобы я полюбила великого герцога!
   -- Бианка!
   -- Вы бросили меня в объятия Франциска Медичи. Я была вашей женой, вы сделали из меня куртизанку. Мой любовник осыпает вас золотом; вы его первый служитель. Чего же вам еще нужно от меня?
   -- Но, несчастная, я сделал низость столько же для тебя, как и для себя!..
   -- Вы наполовину лжете. Вы ради одного себя стали подлецом; я была только вашим орудием.
   -- Но мне нечем было тебя кормить.
   -- Меня следовало убить, а не продавать.
   -- А почему ты согласилась на торг?
   -- Почему вы сделали бесчестной меня через вашу бесчестность? Я женщина. Мне недоставало поддержки... я пала! Вам нравится ваша грязь, я привыкла к своей.
   -- Да, неправда ли, очень привыкли?.. Так привыкли, что вам трудно было бы теперь из нее выйти? Ты любишь Франциска Медичи?
   -- Нет, не люблю, если сравнивать то, что я чувствую к нему с тем, что я некогда чувствовала к вам. Да, люблю, если класть на весы ту признательность, которую он мне внушает, с той ненавистью, какую я питаю к вам.
   -- Ненависть!
   -- Я вам сказала.
   Стоя неподвижно перед женой, с лицом, на котором выражалось удивление и гнев, Пьетро Буонавентури безмолвно смотрел на нее.
   Она продолжала:
   -- Вы желали меня видеть, говорить со мной, -- вы увидели меня, поговорили, и я полагаю, что более вы не возобновите посещения, неприятного для меня и для вас. Прощайте же! Уходите. Через коридор, позади этой двери вы достигнете лестницы, по которой вам легче будет выйти, чем по той дороге, по которой вы пришли.
   И произнося эти слова, Бианка движением руки показала Пьетро на дверь в глубине комнаты.
   Но во время этого движения рубашка молодой женщины спустилась и открыла часть беломраморной груди...
   Она и не подумала об этом. Ее муж перестал быть для нее мужчиной, и она полагала, что перестала быть для него женщиной.
   Она ошиблась, любовь Пьетро Буонавентури была любовью чувственной; воспламененный при виде этих прелестей, которые ему принадлежали, -- которые еще принадлежат ему, -- алчный до наслаждений, которых он был лишен целых три недели, он, вместо того, чтобы идти к двери, приблизился к кровати и обняв рукой тело жены, он покрыл ее поцелуями.
   Новый крик вырвался из груди Бианки, крик более жестокий для Пьетро, чем тот, которым она приветствовала его внезапное появление, -- этот крик выражал не страх, а отвращение и ужас...
   -- Прости меня! -- шептал он. -- Я люблю тебя! Пожалей: я люблю! Бианка, моя Бианка! Умоляю тебя. не гони меня в таком отчаянии!.. Один только поцелуй с твоих дорогих губ... один только!.. и я ухожу.
   Она не отвечала, но из-под ее ресниц вылетел взгляд такого подавляющего презрения, что Пьетро отскочил...
   -- О! -- воскликнул он. -- Но я твой муж: и я имею право!..
   -- Еще более грязнить меня!.. Правда! Грязни же, если тебе нравится. Только предупреждаю вас, я все скажу герцогу...
   -- Несчастная!.. Ты осмеливаешься угрожать мне!?
   -- Почему же нет? Вы ведь угрожаете же мне своими ласками после того, как я сказала вам, что я вас ненавижу.
   Буонавентури отер холодный пот, покрывавший его виски: потом, возвращая жене своей взглядом ненависть за ненависть, сказал:
   -- Бог справедлив! Я жну, что посеял. Прощай же Бианка! Прощай навсегда! Я забуду вас!..
   И он скрылся.

* * *

   Свежий воздух ночи, безмолвие дороги возвратили спокойствие Буонавентури: он рассматривал свое положение.
   "Я глуп, говорил он самому себе, -- за минуту сладострастия я испортил бы все свое будущее. Бианка не любит меня -- она свободна! Я полюблю другую, десять других!.. Я продал мою жену Франциску Медичи; с его золотом я куплю десяток любовниц. Но скажет ли Бианка о моем посещении своему любовнику? С какой целью? Это не принесет ей ничего. Нет, она не скажет ему!.."
   Буонавентури ошибался. Когда совершенно выздоровев, Франциск Медичи явился во дворец Кастелли, Бианка в слезах бросаясь к нему, рассказала все.
   Герцог побледнел.
   -- Вот необычайная дерзость, заслуживающая строгого наказания, сказал он.
   Он еще не кончил свои угрозы, как молодая женщина уже жалела о своей откровенности. Она ненавидела Пьетро, но не желала его смерти.
   А чтобы отомстить этому мужу, который осмеливался еще любить свою жену, Франциск Медичи, быть может, велит убить его.
   -- Нет, возразила она. -- Не наказывайте его, друг мой! Если я вам все сказала, то потому, что сегодня, как и всегда для вас не должно быть тайн в моей жизни; но не потому, чтобы заставить вас наказать за поступок, который, я уверена, никогда не повторится.
   -- Хорошо! -- ответил Франциск. -- На этот раз я прощу негодяя, но только на этот раз.
   Герцог сдержал слово: в этот раз он простил Буонавентури...
   Но от судьбы не убежишь, а судьба мужа Бианки заключалась в том, чтобы не долго наслаждаться счастьем, купленным недостойной сделкой с совестью...
   Решившись, как мы сказали, забыть жену, Буонавентури, очертя голову бросился во все безумства. Он был молод, красив, хорошо сложен, имел благодаря герцогу, много золота, а потому мало встречал жестоких. В начале 1566 года он почти серьезно влюбился во вдову Кассандру Бонджиани.
   "Эта вдова, говорит один манускрипт, -- была одной из прекраснейших и развратнейших женщин своего времени; ее любовь была уже причиной смерти двух флорентийских дворян, хороших фамилий. Страсть, внушенная ею Буонавентури была так сильна, что он выражал ее совершенно явно перед всеми, не заботясь о родных своей дамы, которая, однако, принадлежала к одной из первых фамилий в городе, и к одной из самых многочисленных, потому что со своей стороны Кассандра считала не менее двенадцати племянников. Один из них, Роберто Риччи, вне себя от гнева на разврат тетки, отправился к ней сам с выговором; на другой день Буонавентури публично объявил этому Риччи, что он будет видеться с Кассандрой сколько ему заблагорассудится, и что сумеет найти средства прекратить оскорбления, одним словом, что пока она будет находиться под его покровительством, то ее родственники поступят благоразумно, оставив ее в совершенном покое".
   "Роберто Риччи, -- по словам того же манускрипта, -- пришел в еще большую ярость и дал клятву отомстить любовнику тетки. Со дня этой ссоры Буонавентури остерегался выходить ночью один и всегда брал с собой одного из своих друзей Николя Билокчи и верхового.
   Однажды ночью, возвращаясь от Строцци во дворец Питти, при входе на мост св. Троицы, он услыхал крик на незнакомом языке, которому отвечали с другого берега реки. В то же время он и его спутники были окружены дюжиной личностей. Николя Билокчи тотчас благоразумно обратился в бегство. Верховой получивший два удара по голове, и которому кричали, чтобы он спасался, последовал этому совету. Буонавентури тоже побежал по дороге, называемой Маджио, но и там была вооруженная толпа, заставившая его вернуться назад. Он бросился под портик одного дома, но двое убийц, скрывавшиеся в тени, повергли его на землю ударом ножа. Раненный Буонавентури выстрелил в одного из убийц и убил его. К несчастно этот выстрел послужил как бы сигналом. Вся шайка бросилась на него с Роберто Риччи во главе, которого Буонавентури узнал и которому, ранее своей погибели, он имел радость раскроить череп.
   На другой день после смерти Буонавентури Кассандра Бонжиана была убита в постели негодяем по имени Джунтонеди Кафентино, прокравшимся через камин в спальню вдовы".

* * *

   Участвовал ли Франциск Медичи, хотя косвенно, в убийстве своего шталмейстера? Одни говорят да, другие -- нет. Но, вопрос этот не может особенно занимать нас.
   Во всяком случае откуда бы не поразила смерть Пьетро Буонавентури, она поразила его в то время, когда честолюбие его было удовлетворено; когда он сделался богат и сравнительно могуществен.
   Первая, рассказавшая Бианке подробности убийства Пьетра Буонавентури, была сеньора Мондрагоне, ее самая близкая приятельница и поверенная. Бианка молчаливо выслушала этот рассказ, не выразив ни печали, ни радости.
   Только когда Мондрагоне закончила, она сказала ей:
   -- Благодарю вас!
   И она встала и вошла в свою молельную комнату, в которой и заперлась.
   "Она молится за душу умершего! -- подумала испанка.-- Это хорошо!.. Все таки он был ее муж..."
   И со своей стороны добрая душа помолилась за Пьетро Буонавентури.
   Но молилась ли Бианка Капелло? Нет. Стоя перед зеркалом, она мечтала.
   Она мечтала о том, как пойдет ей великогерцогская корона.
   О короне? Но ведь во Флоренции была герцогиня. Без сомнения. Она существовала с 1565 года, но о ней мало заботились!..
   Франциск Медичи не любил Анну Австрийскую и до женитьбы; было бы удивительно, если бы он полюбил ее после, будучи безумно влюблен в Бианку Капелло.
   Также очень странно, что только после своей свадьбы великий герцог открыто признал Бианку своей любовницей: до того времени он тщательно скрывал свою связь с ней. Но соединившись с сестрой Максимилиана II, Франциск перестал скрываться и показывался на прогулках рядом со своей любовницей, проводил у нее во дворце по целой неделе... В извинение Франциска Медичи мы должны сказать, что Анна Австрийская была самая несносная женщина в мире. Один историк сравнивает ее с кристаллизованной льдиной. Выражение оригинально и, по-видимому, справедливо. При том же Франциск Медичи в любви был игрок первостатейный, понятно, что он предпочел льдине женщину, обладавшую огненной страстностью.
   "Чтобы сильнее приковать к себе своего августейшего любовника, -- говорит тот же историк, -- Бианка Капелло достигла искусными и остроумными изысканиями такого совершенства, что в ней, казалось, было двадцать равно обольстительных женщин. Сегодня томная, завтра живая и радостная, в это утро целомудренная и почти боязливая в сдержанных выражениях нежности, а вечером, подобно вакханке, в опьянении отдающаяся всем восторгам страсти, -- как Протей способная являться во всех формах, -- Бланка в одно и то же время действовала и на сердце и на чувства великого герцога, на его ум и на его душу, в одно и тоже время восхищая и изумляя его".
   В 1568 году она поселилась во Флоренции в великолепном дворце -- Строцци. В то время как Анна Австрийская, уединившись в своих суровых покоях палаццо Питти важно слушала чтение какой-нибудь священной книги,-- Франциск Медичи, сидя рядом со своей дорогой Бианкой в изящном будуаре, или изнеженно лежа у ее ног на траве, упивался с ней любовью.
   Наверное, в Строцци в один час расточалось столько же улыбок, сколько в Питти за целый год, а между тем постоянно, когда она проезжала мимо жилища Анны Австрийской, Бианка с трудом удерживала вздох. Почему? Если дворец Питти был мрачен внутри, он был также сумрачен и снаружи... Прочтите у Тэна в его путешествии в Италию; он превосходно описывает это мрачное колоссальное здание!..
   То была скорее тюрьма, чем дворец. А Бианка Капелло завидовала участи этой женщины, у которой жилищем была эта каменная громада!..
   Но та, хотя и покинутая, была первой в Тоскане. Она была великой герцогиней...
   Бианка Капелло хотела занять ее место.

* * *

   Это было в 1577 году; прошло четырнадцать лет, как Бианка стала любовницей великого герцога, -- правда, любовницей, но ничем более, как любовницей.
   Анна Австрийская оставалась покинутой Франциском Медичи; к великой досаде Бианки Капелло, Анна Австрийская, умершая для света, продолжала жить в той великой гробнице, которая называлась дворцом Питти.
   Надо, однако, полагать, что, не смотря на отвращение, питаемое Франциском Медичи к своей жене, время от времени он, с целью продолжить свой род, сближался с ней, потому что три раза она дарила ему по ребенку. То были плоды чисто политических сношений, но то были плоды женского рода, а великий герцог желал сына.
   Кристаллизованная льдина, на самом деле, ни к чему не была годна.
   Желание Франциска внушило Бианке проект, который долгое путешествие герцога позволило привести к окончанию.
   Согласившись с Инесой Мандрагоне, с годами ставшей еще более преданным другом, Бианка, за три месяца перед тем, как великий герцог готовился покинуть Флоренцию и отравиться в Вену, -- начала испытывать все признаки беременности. Нечаянное нерасположение, чрезмерная чувствительность, беспричинная печаль и беспричинная радость -- все было пущено в ход, чтоб уверить любовника в его будущем отцовстве.
   Легко обманываются в том, чего желают, а уже давно Франциск желал ребенка от Бианки. Желание его наконец исполнилось, он благословил небо, и когда уезжал, то не было нежности, которую он не обратил бы на нее, касаясь дорогой надежды, которую она носила в груди.
   -- Подумай, улыбаясь сказал он ей, -- что у меня нет сына и что, следовательно, когда я вернусь, ты должна дать мне сына.
   -- Я буду молиться Богу, чтобы вы были удовлетворены, скромно ответила Бианка.
   Оставшись одна, Бианка Капелло и Мондрагоне разразились хохотом.
   -- Да, я представлю ему сына, когда он вернется, сказала Бианка. -- Но нужно найти этого сына.
   -- Мы его найдем! -- ответила Мондрагоне. -- Когда дают деньги, -- ни в маленьких, ни в больших не бывает недостатка... Только, если вы мне верите, сеньора, мы его будем искать не во Флоренции... Здесь слишком много глаз! Напротив, в Кастелли мы будем совершенно свободны. Притом же вокруг вашего дворца есть много хижин бедняков, которые всю свою жизнь занимаются увеличением народонаселения Тосканы... Одним наследником больше или меньше за несколько золотых монет для этих мужиков... Нам останется только выбирать.
   -- Но, возразила Бианка, -- кто поручится нам, что эти мужики сохранят тайну нашего торга.
   -- Не беспокойтесь, когда мы будем там, мы все устроим.

* * *

   Через три месяца, под тем предлогом, что городской шум ее утомляет, Бианка отправилась в свой увеселительный дворец у подножия горы Мурельо. Там, несколько дней спустя, в сопровождении своей подруги, она начала не настоящее розыски, -- было еще слишком рано, -- но осведомления о том, что им было нужно.
   Инеса Мондрагоне не ошиблась, стоило только выбирать в хижинах соседних с Кастелли. В Мурельо, Монтелупо, Фиезоле божественное изречение: "плодитесь и размножайтесь!" приводилось в исполнение с несравненным рачением. Эти деревушки были истинными рассадниками ребятни.
   -- Это странно! -- говорила Бианка Мондрагоне. -- Все эти женщины, большинство которых ничего не может дать своим детям, кроме бедности, -- плодовиты; а я, сын которой был бы принцем, -- бесплодна!
   Мондрагоне не знала, что ответить Бианке; философ ответил бы ей:
   -- Бог благословляет законные союзы и отвращается от прелюбодейной любви.
   Среди других хижин, в которые любила заходить Бианка, мечтая о том сыне, которого она хотела купить, была хижина рыбака из Мурельо, по имени Джиакомо Боргоньи, жена которого была беременна шесть месяцев. Антонии было девятнадцать лет, она обожала своего мужа. Между тем последней обходился с ней холодно, иногда даже грубо. На вопрос, сделанный однажды Бианкой о характере ее мужа, Антония отвечала:
   -- Увы! Синьора! Мы очень бедны и с тех пор, как я беременна, Джиакомо с еще большей грустью видит нашу бедность. Он говорит, что имея только для двоих, нам нечего делать с ребенком... и не имея возможности жаловаться на милосердного Бога, он жалуется на меня... Как будто это моя вина!..
   Бианка и Мондрагоне обменялись взглядами. Этот человек, который сожалел, что он отец, годился для них; с ним можно было уладить дело.
   -- Правда, сказала Мондрагоне, -- ребенок тяжелая ноша!..
   -- О! но это также счастье!.. возразила крестьянка.
   -- Так вы не разделяете чувств вашего мужа?..
   -- Я?.. О, нет!.. Я говорила Джиакомо, что когда наш ребенок родится, он не будет нам в тягость; сначала я буду кормить его моим молоком; потом... потом моим хлебом. Я буду есть намного меньше -- вот и все.
   -- Мать будет труднее уверить, чем отца, сказала по окончании этого разговора Бианка Мондрагоне.
   -- Поверьте мне! если он прикажет, она послушается. -- отвечала последняя, -- Наконец, мы увидим, что нам делать, когда настанет время.
   Однажды утром Антония Боргоньи родила сына.
   Вечером Мондрагоне явилась к рыбаку.
   Мать спала на постели; рядом с ней сын; отец поправлял свои сети при свете костра из виноградных лоз.
   При виде посетительницы он поспешил оставить свое занятие.
   -- Мне нужно поговорить с тобой Джиакомо, -- сказала она.
   -- Я вас слушаю, синьора.
   -- Не здесь. Пойдем.
   Рядом с хижиной был маленький садик, в него то вела синьора крестьянина; сидя рядом с ним, она без предисловия сказала:
   -- Хочешь ты получить тысячу цехинов?
   Тысячу цехинов! Целое состояние! И у него спрашивают, хочет ли он получить?..
   Сначала он ответил: "да!", потом спросил: "А что, нужно убить человека, который вам непрятен? Я готов".
   Мондрагоне улыбнулась.
   -- Нет, ответила она. -- Не то.
   -- Что же?
   -- Мне нужен твой сын.
   -- Мой сын?..
   -- Да. Одна моя подруга, у которой нет детей, хочет иметь одного. Отдай мне одного, я тебе дам тысячу цехинов. И будь спокоен, он будет счастливее, чем у тебя. Ну?..
   Джиакомо молчал. Предложение, будучи выгодно, тем не менее, произвело на него неприятное впечатление. Он, почти ненавидел своего ребенка прежде, чем он явился на свет, но он полюбил его, когда он родился.
   -- Ну же? повторила Мондрагоне.
   -- Но жена... жена никогда не согласится... пробормотал он.
   -- Разве тебе нужно спрашивать у жены?..
   -- Я вас не понимаю.
   -- Ты поймешь сейчас. Сегодня ночью, когда жена твоя будет спать, ты возьмешь ребенка и принесешь ко мне. А когда жена твоя проснется, ты скажешь ей...
   -- Что я скажу ей?
   -- Не проходят ли часто здесь шайки цыган? Зингори?
   -- Да, часто.
   -- Ну, так какая-нибудь цыганка во время твоего отсутствия могла войти в твою хижину и похитить ребенка, пока мать спала. Все эти проклятые египтяне воруют детей; это известно. Теперь твой ответ. Слушай, я не хочу торговаться и даю тысячу пятьсот цехинов.
   Джиакомо поднял голову, он начинал входить во вкус.
   -- Две тысячи, сказал он.
   -- Гм! Ты требователен мой друг! -- сказала испанка.-- Но хорошо, идет за две тысячи.
   -- Где я найду вас?
   -- В полночь у развалин старинного монастыря в Фиезоле.
   -- В полночь. Достаточно.

* * *

   В полночь Инеса Мондрагоне, в сопровождении хорошо вооруженного лакея, испанца по имени Сильва, преданного ей душой и телом, -- была на месте назначенного свидания. В четверть первого пришел Джиакомо с ребенком.
   -- Вот! -- сказал он глухим голосом. -- Деньги?
   -- На. Но что случилось? твоя жена?..
   -- Не бойтесь, жена моя ничего не скажет. Она умерла.
   -- Умерла!..
   Не дав никакого другого объяснения, рыбак, взяв мешок с золотом, удалился.
   -- Умерла! повторила удивленная Мондрагоне. -- Он убил ее!..
   И после некоторого молчания, обернувшись к своему спутнику, проговорила:
   -- Вот тебе твоя обязанность, Сильва. Я хотела показать тебе этого человека, чтобы поссорившись как-нибудь на днях с ним на дороге, ты убил его... Но если он сам убил свою жену, нам нечего заботиться о нем, потому что, вероятно, он сегодня же покинет страну, чтобы никогда в ней не показываться...
   Мондрагоне как в воду глядела. Покинув Фиезоле, Джиакомо Борганьи, вместо того, чтобы направиться к жилищу, пошел прямо... Его никогда более не видали в Мурельо...
   Вот что произошло между рыбаком и его женой: когда, воспользовавшись сном бедной матери, он, следуя совету Мондрагоне, хотел взять ребенка, она проснулась. Тщетно Джиакомо уверял, что он хочет поцеловать своего дорогого малютку, крестьянка, пораженная каким-то мрачным предчувствием, упорно отказывалась хоть на минуту расстаться со своим сокровищем. Время приближалось; его ждали в Фиезоле с двумя тысячами цехинов... Кровь бросилась в голову негодяя. Он не преуспел нежностью и употребил насилие.
   -- Ребенок этот мой, также как и твой... я его требую!..
   -- Для чего? Чтобы убить его?
   -- Да нет же!.. Он будет очень счастлив... счастливее, чем у нас. Мне поклялись.
   -- Счастливее, чем у нас?.. Где? С кем?..
   -- Я тебе расскажу позже. Отдай мне его!..
   -- Никогда!.. Джиакомо из милости, из жалости... оставь мне моего ребенка... Мы уйдем с ним, если ты боишься, что тебе дорого будет стоить прокормить нас!.. Помогите!.. Помогите!.. Боже мой! У меня похищают сына!.. О! Отец похищает сына у матери... Подлец!.. Нет, нет!.. Ты скорее убьешь меня!..
   И он убил ее.
   Во время борьбы, костер, освещавший хижину, рассыпался...
   На помощь убийству подоспел пожар... Оставив гореть хижину и труп несчастной женщины, Джиакомо убежал с ребенком.
   Остальное известно.
   На другой день Бианка Капелло писала Франциску Медичи:
   "Монсеньор!
   Бог услышал нас; у нас сын. Назначьте имя, которое он должен носить."

* * *

   Франциск дал своему подложному и прелюбодейному сыну имя Антонио Медичи, и купил для него в Неаполитанском королевстве маркизатство, которое давало в год дохода не менее ста тысяч экю. Богатый и благородный с колыбели, сын рыбака мог похвалиться, что он родился увенчанный короной маркиза...
   И как будто небо хотело оказать свое покровительство дурному поступку и преступлению Бианки Капелло, -- на другой год после того, как она подарила сына своему любовнику, Анна Австрийская умерла, родив четвертую дочь.
   Через пять месяцев, -- 20 сентября 1579 года Бианка Калелло стала великой герцогиней...
   Но брак этот произошел не без неприятностей. У Франциска было два брата: Петр Медичи, служивший при испанском дворе, и Фердинанд, живший в Риме, которые осмелились издалека сделать ему несколько замечаний по поводу его намерения жениться на любовнице, на вдове какого-то Пьетро Буонавентури. Эти замечания мало повлияли на великого герцога, но он предвидел противоречия со стороны Испании, от которой зависела Тоскана, и уведомил о своем браке Филиппа II, позаботившись прибавить к письму сумму в пятьсот тысяч экю.
   Филипп II дал ему полную свободу жениться на ком он хочет.
   Успокоенный с этой стороны, великий герцог дал знать Венецианской республике, что он желает ближе соединиться с ней, женясь на дочери св. Марка. И тот же сенат, который публично покрыл бесславием Бианку Капелло и оценил голову ее обольстителя,-- в этот раз осыпал ее почестями; он отправил во Флоренцию двух посланников и патриарха Аквилея, чтобы присутствовать на брачной церемонии и передать новой великой герцогине диплом, которым она признавалась Кипрской королевой.
   Один из посланников возложил на голову Бианки королевский венец, после того как она получила от Франциска Медичи обручальное кольцо.
   Великая герцогиня и королева!.. Правда, королева несуществующего королевства, потому что в 1579 году остров Кипр уже восемь лет как принадлежал туркам, но кому какое дело! Бианка, все-таки, носила корону.
   Но отчего во время обедни, торжественно совершавшейся в Кафедральном соборе Пизским архиепископом Ринуччини, новобрачная,-- великая герцогиня, и королева,-- побледнела и задрожала, как будто какая то мрачная мысль затмила ясную лазурь ее счастья?..
   Потому что в ту минуту, когда она вошла в церковь, один монах с лицом, совершенно закрытым капюшоном, тихо сказал ей суровым голосом: "Ты счастлива, королева! подумай о тех, которые страдают, о тех, которые страдали! Помолись за отца и за мать твоего сына!..
   "... за мать и отца твоего сына!" Бианка должна была употребить всю свою энергию, чтобы удержать крик ужаса, услыхав эти слова, в смысле и в тоне которых она не могла ошибиться. Монах знал все. Но кто он? Без сомнения Джиакомо Боргоньи! Он догадался, что стало с его ребенком из глубины монастыря, где он оплакивал несчастную мать, убитую им, и пришел напомнить ложной матери, что радость и слава этого мира -- прах и тлен.
   Кто бы ни был этот монах, во что бы то ни стало, нужно было отыскать его и принудить к молчанию... Бианка не могла жить под его угрозой. А он, открывая ей тайну, явно угрожал ей.
   Возвратившись во дворец, в свои апартаменты, где она переменяла свой костюм для бала, Бианка послала за Инесой Мондрагоне. Удержанная в постели тяжкой болезнью, Инеса, к сожалению, не могла присутствовать на свадьбе своей подруги. Бианка умоляла ее в записке сделать усилие, чтобы повидаться.
   С каким нетерпением она ожидала результата своего посольства! Наконец ей возвестили о прибытии Мондрагоне. Хотя и пожираемая лихорадкой, она поспешила на призыв Бианки.
   Последняя в нескольких словах передала ей все.
   -- Ваша светлость правы, сказала испанка, -- этот монах -- Боргоньи... Это он, чтобы успокоиться от угрызения совести, надел рясу... И всё бы было к лучшему, если бы, вступив в монастырь, он ограничился забвением прошлого; но его поступок доказывает, что у него слишком много памяти и ума; он угадал все; каковой бы ни была его цель, -- человек этот теперь более чем угроза; это -- опасность!.. Этот человек умрет!
   Мы сказали, что Бианка не была жестока по природе; она вздрогнула при мысли, что убьют отца ее сына. Мондрагоне заметила это движение и прибавила:
   -- Ваша светлость, если вы видите другое средство, избавиться от этого человека, я готова повиноваться. Но подумайте, если Боргоньи, употребил нечто вроде авторитета, когда его сын еще в колыбели, то что будет, когда этот сын явится во всем своем богатстве и могуществе?.. Гордость иногда сильнее, выходя из низкого источника...
   Бианка сделала головой знак утверждения.
   -- Ты права, сказала она;-- при том я не могла бы жить, если бы всегда предчувствовала, что этот человек вдруг встанет между мной и Франциском. Делай же то, что найдешь благоразумнее. Но как ты надеешься открыть его?..
   -- О, Сильва знает Боргоньи! А Сильва столь же ловок, как и храбр. Если нужно будет он один за другим обыщет все монастыри Тосканы, чтобы открыть нашего монаха. Положитесь на него.
   -- А когда он начнет действовать?
   -- Завтра.
   -- Почему не сегодня вечером?
   -- Я послала его в Казаль за медиком, который, как меня уверяли, один в состоянии избавить меня от этой проклятой лихорадки.
   -- Да!.. ты страдаешь моя добрая Инеса!.. Ты очень страдаешь, а я стащила тебя с постели... Ложись скорее опять... Благодарю тебя!.. Завтра днем я увижу тебя. Прощай.
   -- До свидания, государыня! До свидания, моя королева! сказала Мондрагоне, прижимая к своим иссохшим губам свежую и белую руку Бианки. -- Не беспокойтесь! Будьте счастливы в мире: ваш друг бдит над вами.
   Подруга, поверенная, соучастница удалилась, поддерживаемая двумя служанками. Великая герцогиня Тосканская, королева Кипрская, отправилась к своему супругу, которого ее долгое отсутствие начинало уже беспокоить.
   То был великолепный праздник, справлявшийся во дворце Питти в честь бракосочетания Франциска Медичи и Бианки Капелло!

* * *

   Но лжет та пословица, которая говорит, что нет прекрасного дня без другого; следующий день после свадьбы Бианки был один из печальнейших в ее жизни.
   Пробило два часа; она собиралась отправиться к своей доброй Мондрагоне, когда неожиданно, в страшном смущении явился великий герцог и сказал ей:
   -- Мой друг, если вы мне верите, отложите это посещение до другого времени.
   -- Почему же? -- удивлением спросила Бианка, -- и заметив смущение Франциска, воскликнула: -- ах! Инеса умерла!..
   Это была правда. Жертва своей привязанности к Бианке, Мондрагоне умерла ночью, возвратившись от герцогини. И странное стечение обстоятельств! Ее посол за доктором, Сильва, не мог исполнить данного поручения, ибо в ту самую минуту, когда он сходил с лошади перед домом доктора, он упал, пораженный, как громом, апоплексическим ударом, против которого была бессильна всякая помощь.
   Бианка рыдала. Одним ударом рок лишил ее преданного друга и единственного человека, способного защитить ее против требований Боргоньи!
   Свидетель горести, первоначальную причину которой он не мог подозревать, великий герцог тщетно старался успокоить Бианку.
   После нежных молений, он отправился за маленьким Антонием; взял его из колыбели и, подавая Бианке, сказал ей:
   -- Возьми его. Вот кто сумеет лучше меня тебя успокоить. Поцелуй нашего сына.
   Их сына!.. Вид ребенка в эту минуту казался Бианке кровавой иронией. Вчерашняя радость сегодня превратилась для Бианки в отчаяние, в тяжелую цепь, которая приковывала ее к господину. Между тем крохотное создание, достигавшее второго года, протягивало к ней свои ручонки и бормотало: "мама!" Ах! Что бы ни было, не должна ли была Бианка в будущем быть истинной матерью для Антония?.. И быть может тронутый привязанностью, оказываемую к его сыну Джиакомо Боргоньи не осмелится смутить эту любовь, еще раз, выйдя из своего мрака, чтобы возбуждать в ней сожаление о прошедшем и ужас будущего.
   Бианка обманывалась. На следующий год, в день празднования ее свадьбы, при выходе из собора, в котором служилась обедня, когда она медленно проходила по площади della santissima Annunziata, -- один монах, -- тот же самый! Она узнала его голос! -- пробравшись сквозь толпу, приблизился к дверцам ее коляски и повторил ей слова, которые были сказаны ей в предшествовавшей год: "Ты счастлива, королева! Подумай о тех, которые страдали, которые страдают. Помолись за отца и за мать твоего сына!
   И из года в год в этот день повторялось и это явление, и это увещание.
   Что побудило Джакомо Боргоньи действовать таким образом? То была его тайна! Но все более и более устрашаемая этим Дамокловым мечом, висевшим над ее головой, Бианка оставила, как слишком опасный, первоначальный проект, возвести на трон своего предполагаемого сына и выразила желание примириться с ближайшим наследником своего мужа, кардиналом Фердинандом Медичи.
   Великий герцог при первых словах Бианки восстал против этого примирения. Фамилия Медичи, подобно Борджиа, пользовалась странной репутацией. Когда Медичи не убивали посторонних, они отравляли друг друга. Но Бианка требовала. Кардинал, уверяли, был прелестный господин. Франциск уступил и написал брату письмо, на которое тот отвечал, что как только он окончит дела свои в Риме, то тотчас поспешит на приглашение и слал курьера за курьером.
   Для него приготовили великолепное помещение во дворце Питти, состоявшее из двадцати комнат. В день его приезда вся Флоренция осветилась огнями. Франциск и Бианка в парадных костюмах, встретили кардинала на пороге палаццо. Великий герцог подал ему руку, но прежде, чем насладиться сладостью братской дружбы, кардинал, целуя руку великой герцогини, сказал ей:
   -- Франциск, в своем письме уверил меня, что вы были главной причиной его великодушного решения; искренне каюсь, я сомневался в этом, но теперь, когда я вас вижу, я более не сомневаюсь. Когда так прекрасны, тогда должны быть и добры.
   Начало было недурно и в течение восьми дней поведение Фердинанда не давало повода к малейшему подозрению в его искренности.
   Это было время охоты; охоту Фердинанд любил до страсти. Чтобы понравиться ему, Франциск отправился с ним охотиться в леса Кайано в нескольких милях от Флоренции. Естественно, что Бианка была вместе с ними; они затравили оленя и кабана, затем отправились ужинать и ночевать в Поджио, прелестный увеселительный дворец, принадлежавший великому герцогу. На следующее утро, как будто удивясь тому, что не нашел его в его комнатах, кардинал спросил у его конюшего, где тот мог быть и получил ответ, что его светлость в своей лаборатории.
   -- В лаборатории? -- повторил Фердинанд. -- В какой лаборатории?
   -- Разве вашей эминенции неизвестно, что его светлость занимается химией?
   -- Правда!.. Я вспоминаю теперь, что, будучи еще очень молодым, он выказывал чрезвычайную любовь к этой науке. Прошу вас, проводите меня в лабораторию его светлости; мне очень любопытно застать его там.
   Конюший повиновался. Он провел его эминенцию до самого павильона, в котором Франциск, не смотря на вчерашнюю усталость, занимался своей любимой работой. При виде своего брата, он улыбнулся, аплодируя его любопытству, и любезно отвечал на все предлагаемые вопросы.
   -- Это что? А это? А это?.. -- не переставал расспрашивать Фердинанд. Указывая пальцем на каждую склянку, на каждую баночку, он интересовался названием заключавшегося в ней вещества, его употреблением и свойствами...
   Он держал голубоватую склянку, герметически закупоренную хрустальной пробкой.
   -- А! Это! -- сказал Франциск. -- Это яд, который я добываю, угадай из чего? Из вишневых косточек. Случайно раскусив косточку, я был поражен горьким запахом ее ядра. Я произвел многочисленные опыты и достиг удивительных результатов. Только двух капель этой жидкости, влитых на слизистую оболочку глаза собаки или введенных в вены, достаточно чтобы убить ее.
   -- А! Так это яд?
   -- Да. Не открывай. Запах может повредить тебе. Фердинанд с признаками глубокого отвращения поставил склянку на прежнее место.
   Между тем, через несколько минут, когда было доложено, что ее светлость, герцогиня ждет их завтракать, и оба брата оставили лабораторию, -- склянки на прежнем месте уже не было.
   Кардинал в этот день, 19 октября 1587 года, был даже любезнее обыкновенного. Отправились на прогулку в гондоле по Арно; во все время Фердинанд не уставал рассказывать пикантные вещи о римском дворе, тонкие и остроумные обозрения лиц его составляющих. Благодаря ему, день прошел так быстро, что Бианка сделала ему льстивый упрек.
   -- Время проходит слишком быстро с вами, ваша эминенция, -- сказала она ему. Живут вдвое скорее.
   -- Отныне, отвечал кардинал. -- Я буду стараться говорить меньше.
   -- Нет! -- возразила Бианка. -- Мы много потеряем!
   Обедать возвратились в Поджио.
   За десертом лакеи удалились; господа на свободе уничтожали пирожное, орошая его великолепным кипрским еще того времени, когда Кипр принадлежал венецианцам.
   Разговор продолжался; головы разгорячались, чему помогала веселость кардинала и доброе вино.
   Негритенок Ахмет принес в кувшине четвертую бутылку муската.
   -- За ваше здоровье, братец и за ваше сестрица! -- сказал кардинал, чокаясь своим стаканом, наполненным до краев пурпурной жидкостью с Бианкой и Франциском.
   -- За ваше, братец! -- весело ответили они.
   И они все трое вышли...
   Нет, не все. Выпили только великий герцог и герцогиня. Кардинал сделал только вид, что пьет.
   Не проглотили они глотка вина из этой четвертой бутылки, как выпустив из рук стаканы, Франциск и Бианка без движения упали навзничь. Как будто пораженный ужасом при этом виде негритенок со своей стороны, бросил кувшин, содержимое и остатки которого смешались с остатками стаканов, из которых пили их светлости.
   -- Хорошо! -- прошептал Фердинанд Медичи, с благосклонностью негритенку и направился к двери.
   -- На помощь! -- вскричал кардинал. -- На помощь! Их светлостям дурно!..
   Перенесенные на постель, Франциск Медичи и Бианка Капелло, испустили дух, не будучи в состоянии произнести ни слова.
   "Кто был виновником этой ужасной катастрофы, -- говорит историк XVI века, -- это еще историческая проблема, которую остается разрешить".
   Для нас ясно, что брата и жену его отравил Фердинанд Медичи.

[]
Смерть Бианки Капелло. Амос Кассиолли (1832-1891).

   Ценой этого преступления для Фердинанда Медичи была Тосканская корона, ибо тотчас же отказавшись от своих священнических обязанностей, он вступил на трон...
   "Под его правлением, -- говорит тот же историк,-- искусства и науки во Флоренции заняли полным блеском. Он был достойным преемником Медичи!"
   Фердинанд был великий государь! Тем лучше! Значит отравление его брата и невестки что-нибудь значило...
   Франциск Медичи был с большим великолепием погребен в склепе главной Флорентийской церкви Santa Maria del Fiori; что же касается Бианки Капелло, которая после смерти в глазах Фердинанда, стала снова куртизанкой, и союз с которой был стыдом для его фамилии, он отослал, похоронить ее далее...
   21 октября 1587 года, при начале дня, барка управляемая двумя монахами, спускаясь по Арно, везла на Пизское кладбище смертные останки великой герцогини Тосканской.
   Один крестьянин на руле, две служанки и лакей -- таков был погребальный конвой Бианки.
   Рассказывают, что когда смертные останки были опущены в могилу, один из монахов, почти касаясь своими губами земли, прошептал, как будто предполагая, что мертвая его услышит:
   "Покойся в мире, Бианка Капелло, я буду молиться за твоего сына и за тебя."
   Однако, что стало с Антонио Медичи, сыном Франциска и Бианки Капелло? История не говорит ничего; но вероятно, он не достиг старости. Если Фердинанд не отравил его, то велел задушить, утопить или убить кинжалом.

--------------------------------------------------------------------------------

   Первое издание русского перевода: История знаменитых куртизанок. Пер. с фр., доп. примеч. переводчика. Ч. 1--2 / Соч. Генриха Кока. Ч. 1. -- Москва: Типография Ф. Иогансон, 1872. -- 654 с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru