Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко. Томъ шестой
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербургѣ. 1914
Повидимому, съ кн. Мещерскимъ происходитъ какой-то своеобразный душевный процессъ, внушающій, пожалуй, нѣкоторыя опасенія. Въ романѣ Золя "Радости жизни" описано нѣчто въ этомъ родѣ: больная старая дама говоритъ безъ удержу и при томъ безъ всякаго стыда, называя вещи своими именами, и удивляя слушателей неожиданными признаніями. Безмѣрной болтливостью почтенный князь, положимъ, страдаетъ давно, и это, пожалуй, самая выдающаяся черта его литературной физіономіи. Однако, до сихъ поръ князь старался все-таки соблюдать анпарансы и нерѣдко украшалъ свои статьи словами: "литературная порядочность", "служеніе консервативнымъ идеямъ", порой даже изъ-подъ пера сіятельнаго публициста ложились на бумагу слова: "истина", "свобода", "независимость убѣжденій".
Теперь, повидимому, эта "сдержанность" оставила князя, и его словоизліянія пріобрѣтаютъ характеръ почти небывалый въ русской печати. Что у насъ были и есть рептиліи, готовыя писать "что угодно" по приказу свыше, -- это, конечно, истина столь же печальная, сколько и общеизвѣстная. Но мы не помнимъ еще случая, чтобы кто-нибудь изъ русскихъ писателей вышелъ, такъ сказать, на улицу и заявилъ всенародно, что онъ отдавалъ свое перо въ полное распоряженіе "начальства", безъ всякаго соображенія съ своими убѣжденіями, и даже вопреки этимъ убѣжденіямъ.
Князю Мещерскому принадлежитъ честь перваго еще, кажется, заявленія въ этомъ родѣ. Въ одномъ изъ своихъ январьскихъ дневниковъ онъ разсказываетъ, не обинуясь, исторію нѣкоторыхъ статей своихъ о "земскомъ соборѣ". Это было въ 1881 году. Князь "поѣхалъ вечеромъ навѣстить министра внутреннихъ дѣлъ, гр. Н. И. Игнатьева. Онъ жилъ на дачѣ, на Аптекарскомъ островѣ. Какъ всегда, -- пишетъ кн. Мещерскій, -- я засталъ въ гостиной любезной хозяйки нѣсколько гостей. Послѣ чая гр. Игнатьевъ взялъ меня подъ руку и повелъ въ садъ. Тутъ онъ мнѣ сообщилъ нѣчто совсѣмъ неожиданное. Это неожиданное было имъ высказанное мнѣ желаніе, чтобы я въ слѣдующемъ No "Гражданина" помѣстилъ статью о земскомъ соборѣ. Я совсѣмъ опѣшилъ.
"-- О земскомъ соборѣ?-- повторилъ я.
"-- Да, да, о земскомъ соборѣ, который, вѣроятно, состоится, если не въ настоящемъ, то въ будущемъ году.
"-- Но вѣдь намъ нельзя писать ни о какомъ соборѣ.
"-- Я знаю. Но если я вамъ говорю, это значитъ, что писать можно... Я имѣю уполномочіе свыше вамъ высказывать это желаніе.
"-- Но о какомъ же соборѣ идетъ рѣчь?
"-- О земскомъ соборѣ вообще... пока детали не опредѣлены... Я только желалъ бы, чтобы вы пустили мысль о соборѣ, но входя ни въ какія подробности...
"Впервые, -- продолжаетъ князь свои интересныя признанія, мнѣ пришлось писать что-то серьезное, во-первыхъ, для меня совсѣмъ неясное, во-вторыхъ, мнѣ совсѣмъ не симпатичное и, въ-третьихъ -- съ моимъ политическимъ міровоззрѣніемъ совсѣмъ не согласное. Мысль складывалась какъ-то несвязно, а душевное состояніе было тяжело, потому что я никакъ не могъ себѣ уяснить, какимъ образомъ писать о соборѣ приходится (?!) во исполненіе желанія, исходившаго свыше. Однако -- написалъ и пустилъ въ печать" (курсивы наши).
"Однако, написалъ и пустилъ въ печать..." Классическая фраза по непосредственной и, такъ сказать, непокрытой откровенности! Дальше исторія разыгрывается, конечно, въ томъ же стилѣ. Князь "написалъ" по внушенію одного высокопоставленнаго лица, а другому, не менѣе высокопоставленному, написанное не понравилось. Въ тотъ же день, когда вышелъ номеръ "Гражданина" со статьей о земскомъ соборѣ, -- "въ 11 часу утра, -- получаю записку отъ К. П. Побѣдоносцева, краткую, по зато убійственную, со словами: "Что вы, съ ума, что ли, сошли, съ вашей статьей о соборѣ!" -- Князь тотчасъ же, разумѣется, "полетѣлъ" къ разгнѣванному К. П. Побѣдоносцеву "и разсказалъ, въ чемъ была тайна (!) статьи". На это злополучный "писатель" получилъ категорическое завѣреніе, что ни о какомъ соборѣ на верхахъ не помышляютъ.
"Положеніе мое, -- заключаетъ князь, -- было глупѣйшее", но намъ кажется, что тутъ шло бы другое, болѣе яркое слово. Глупость, говорятъ, отъ Бога, и за нее не полагается нравственной отвѣтственности, какъ за литературную безсовѣстность, когда перомъ писателя руководитъ не убѣжденіе, а лишь низменная угодливость передъ "верхами".
Да, любопытныя признанія срываются порой у князя Мещерскаго, но еще, бытъ можетъ, любопытнѣе то обстоятельство, что, одновременно съ этими признаніями, почтенный князь нимало не стѣсняется выступать въ качествѣ цензора литературныхъ нравовъ и громить "продажность печати" въ городскихъ дѣлахъ. При этомъ князь съ какими-то странными и довольно двусмысленными ужимками ссылается на г. Снѣссарева, сотрудника "Новаго Времени" по городскимъ дѣламъ, которому, по словамъ князя, должно бытъ кое-что извѣстно по части шантажа и подкуповъ. Г. Снѣссаревъ отвѣчаетъ, надо отдать ему справедливость, -- безъ всякихъ двусмысленностей и вполнѣ категорично.
"Въ послѣднемъ No "Гражданина", -- пишетъ онъ въ "Нов. Времени" (2 февраля), -- князь Мещерскій проситъ меня поддержать его мнѣніе о взяточничествѣ и шантажахъ, царствующихъ въ газетномъ мірѣ. Исполняю эту просьбу.
"Полтора года назадъ одна "невеличка, но честна" компанія предлагала мнѣ защищать введеніе въ Петербургѣ канализаціи по проекту Брянскаго завода. Мнѣ тогда сообщили, какъ фактъ, что "Гражданинъ" уже подкупленъ для этой цѣли". Я, къ сожалѣнію, не знаю, кто именно изъ "Гражданнна" взялъ взятку. Можетъ быть, знаете вы, князь В. П. Мещерскій?
"Можетъ быть, вы знаете также шантажную исторію съ выдачей субсидіи тому же Брянскому заводу? Конечно, вы ее знаете лучше меня, кн. В. П. Мещерскій, и я право не понимаю, зачѣмъ вы упомянули мою фамилію, когда вашъ авторитетъ въ этихъ дѣлахъ такъ же незыблемъ, какъ и въ клеветнической морали. Н. Снѣссаревъ".
Вотъ что называется "маленькимъ обмѣномъ любезностей"... Въ либеральной части печати существуетъ "доктринерскій предразсудокъ", что, когда дѣло доходитъ до столь категорическихъ заявленій, когда вопросъ идетъ уже не o томъ, взялъ ли кто изъ сотрудниковъ даннаго изданія, а лишь о томъ, кто именно взялъ, съ яснымъ при томъ намекомъ на самого редактора, -- то для полнаго выясненія истины остается только обращеніе къ суду... Но въ печати "не доктринерской" такіе предразсудки отсутствуютъ: поговорили и разойдутся. И невыясненность этото "личнаго вопроса" не помѣшаетъ, вѣроятно, князю Мещерскому принимать участіе въ коммиссіи, которая имѣетъ осчастливить русскую печать. Князь, очевидно, внесетъ въ нее свою специфическую компетентность по вопросамъ, которые онъ поставилъ столь неосторожно на экспертизу г. Снѣссарева... А если душевный процессъ, о которомъ сказано выше, у кн. Мещерскаго подвинется еще нѣсколько впередъ, то мы дождемся, пожалуй, еще новыхъ "откровенностей". Когда-нибудь онъ просто напишетъ: "Когда мнѣ пришлось, совершенно вопреки своему убѣжденію, написать о пользѣ канализаціи по проекту Брянскаго завода..." Или: "Когда въ интересахъ уволеннаго за злоупотребленія бывшаго министра Кривошеина я отстаивалъ въ печати вредныя для казны начинанія этого государственнаго мужа...."
А вѣдь отъ теперешнихъ "признаній" до этихъ -- только небольшой и совсѣмъ уже не затруднительный шагъ...
P. S. Два номера "Гражданина" вышли послѣ того, какъ была написана эта замѣтка. Князь хранитъ величавое молчаніе...