Короленко Владимир Галактионович
Черточка из автобиографии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Черточка изъ автобіографіи.

   Первое мое печатное произведеніе была репортерская замѣтка въ небольшой тогда петербургской газетѣ. Рѣчь шла объ освѣщеніи одного "народнаго движенія" въ Петербургѣ,-- погрома дворниковъ и полиціи въ Апраксиномъ переулкѣ,-- въ 1878 году. Вся петербургская печать освѣщала эту, рѣдкую тогда по характеру и размѣрамъ массовую вспышку, какъ вызванную національнымъ антагонизмомъ (дворники были татары, а свѣдѣнія шли изъ полицейскихъ источниковъ). Я доказывалъ, что примѣсь національнаго мотива случайна, что движеніе было вызвано. Притѣсненіями дворовой и участковой полиціи. Для меня это была тогда не простая репортерская замѣтка. Вспышка была внезапная и бурная. Вызывались войска. Теперь такія явленія нерѣдки; тогда это было, какъ внезапный подземный толчокъ еще далекаго землетрясенія. Въ качествѣ наблюдателя, я замѣшался въ самую гущу толпы и пытался установить истинный характеръ происходившаго. Замѣтку перепечатали на слѣдующій день многія другія газеты, и я испыталъ знакомое всѣмъ Писателямъ ощущеніе "перваго тисненія" и, какъ онъ ни былъ скроменъ, перваго успѣха.
   Потомъ я дебютировалъ уже въ журналахъ разсказами, и первое же мое беллетристическое произведеніе, еще очень зеленое и туманное, было напечатано. Вообще съ разсказами мнѣ везло. Но все же я постоянно пытался писать корреспонденціи и; публицистическія замѣтки. Большая часть изъ нихъ ставила сразу довольно острые вопросы à outrance съ наивной и горячей прямотой. Поэтому онѣ не могли попасть въ печать, что меня очень огорчало. У меня всегда было стремленіе вмѣшаться прямо, съ практическими послѣдствіями, въ тѣ области жизни, которыя стояли ко мнѣ близко и на виду...
   Прошло шесть лѣтъ ссылки. Когда меня и моего брата увозили изъ Петербурга въ двухъ закрытыхъ каретамъ, по сторонамъ которыхъ скакали конные жандармы, я думалъ съ гордой надеждой: "Это уже ненадолго. Скоро станетъ "новое небо и новая земля". Произволъ исчезнетъ".
   Черезъ шесть лѣтъ я вернулся изъ ссылки въ разгаръ темной, тупой и угрюмой реакціи. Въ ссылкѣ я много видѣлъ и много думалъ, испыталъ много разочарованій и не ждалъ уже такъ скоро новаго неба и новой земли. "Партіи" были разсѣяны и разбиты, да моей партіи не было и прежде. Но, страстное желаніе вмѣшаться въ жизнь, открыть форточку въ затхлыхъ помѣщеніяхъ, громко крикнуть, чтобы разсѣять кошмарное молчаніе общества,-- держалось во мнѣ и даже еще выросло послѣ ссылки. Я сказалъ себѣ: ни партій, ни классовъ, которые бы вели сплоченную борьбу за право, общества и народа, нѣтъ. Создавать ихъ -- не мое призваніе. Мнѣ остается выступить партизаномъ, защищая право и достоинство человѣка всюду, гдѣ это можно сдѣлать перомъ. И съ первыхъ же дней я опять сталъ одновременно писать разсказы, публицистическія замѣтки и корреспонденціи. Первыя мои произведенія по возвращеніи изъ ссылки были замѣтки въ казанской газетѣ "Волжскій Вѣстникъ".
   Ихъ печатали охотно, но появлялись онѣ порой въ ужасномъ видѣ. Въ Казани былъ цензоръ -- профессоръ, самъ собиравшій коллекцію Цензурныхъ курьезовъ, въ томъ числѣ и изъ собственной практики. Я Нее же съ теплымъ чувствомъ вспоминаю эту маленькую провинціальную газету, радушно пріютившую меня съ моими партизанскими вылазками. Редакція принимала у меня все. Цензура устраняла очень много. Кое-что все таки оставалось.
   Неудобство было, во-первыхъ, въ захолустности газеты, и, во-вторыхъ, въ этой толерантности редакціи подъ покровомъ цензуры. Я чувствовалъ, что для, того, чтобы стать настоящимъ провинціальнымъ публицистомъ, мнѣ нужно обратное: строгая редакція и отсутствіе цензуры. Нужно такъ отточить перо, чтобы оно писало тонко, отчетливо, чтобы былъ замѣтенъ и значителенъ каждый оттѣнокъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ не было бы наивной, при тогдашнихъ условіяхъ, подчеркнутости, которую въ провинціальной печати такъ безцеремонно истребляла цензура. Я чувствовалъ, что мнѣ нужна школа. И я сталъ стучаться въ "Русскія Вѣдомости".
   Тогда это была чуть ли не единственная опредѣленно либеральная газета. "Голосъ" недавно погибъ, да правду сказать, либерализмъ "Голоса" былъ слишкомъ двусмысленъ. Начать съ того, что на страницахъ его находили мѣсто вульгарно антисемитскія статьи, чуть ли даже не произведенія Лютостанскаго, которымъ теперь было бы мѣсто только въ "Русскомъ Знамени" или "Земщинѣ". Болеславъ Маркевичъ, ретроградъ и сотрудникъ Каткова,-- послѣ одной скандальной исторіи, когда онъ оказался слишкомъ скомпрометированъ даже для "Московскихъ Вѣдомостей", -- нашелъ пріютъ у Краевскаго въ "Голосѣ", и писалъ тамъ въ томъ же мракобѣсномъ духѣ. Только подъ конецъ судьба помогла "либеральной газетѣ" умереть съ честью...
   Другія газеты являлись и исчезали, какъ эфемериды. Только въ Москвѣ, у самаго очага катковщины, зародились, окрѣпли и говорили полнымъ голосимъ "Русскія Вѣдомости".
   Ихъ недаромъ называли "профессорской газетой". Много знанія, много солидности, много корректной сдержанности и подъ этой сдержанностью постоянно бьющееся горячее гражданское чувство. Газета вызывала много озлобленія и цѣлый градъ катковскихъ доносовъ; по никогда она не позволяла себѣ изъ самосохраненія ни одной завѣдомо фальшивой ноты. Профессорская газета говорила ровно и убѣжденно. Читатель отлично слышалъ то, что она говорила, и не менѣе ясно слышалъ онъ также то, о чемъ она молчала. Это былъ комплексъ взглядовъ, выраженныхъ ясно и полно, безъ вызывающихъ подчеркиваній, но ясныхъ даже тогда, когда какая-нибудь деталь оставалась безъ освѣщенія. Цѣлое освѣщало частности и умолчанія.
   И газета все время держалась на томъ опасномъ рубежѣ, по одну сторону котораго -- явная гибель, по другую -- излишняя осторожность и блѣдность... Редакція была постоянно въ линіи огня, постоянно рисковала, но держалась на позиціяхъ, хорошо укрѣпленныхъ и имѣвшихъ нѣкоторые шансы удержаться.
   Такъ она продержалась и успѣла создать традицію русскаго либерализма того времени въ широкомъ чисто русскомъ смыслѣ этого слова. Въ тогдашнемъ либерализмѣ, какъ въ зернѣ, хранились возможности всѣхъ передовыхъ направленій, еще связанныхъ морозами тогдашней исторической минуты.
   Я былъ очень польщенъ, когда редакція любимой газеты обратилась ко мнѣ съ приглашеніемъ. И здѣсь я попытался дебютировать съ беллетристикой и, публицистикой почти одновременно.
   Беллетристику встрѣтилъ успѣхъ, нѣсколько даже меня смутившій. Въ это время я какъ-разъ женился и предпринялъ поѣздку въ Москву на мѣсяцъ, который намѣревался провести по возможности беззаботно, знакомясь съ литературной Москвой. Такимъ образомъ, мой дебютъ въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ" отсрочивался. Но для того, чтобы доказать Искренность своихъ намѣреній, я послалъ въ редакцію главу "Слѣпаго музыканта", который мнѣ самому рисовался еще смутно какъ относительно плана, такъ и размѣровъ. Я представлялъ себѣ только основной мотивъ: борьбу за возможную полноту существованія. Весьма возможно, что я отступилъ бы передъ трудностями задачи и впослѣдствіи замѣнилъ бы эту первую главу, присланную въ редакцію, чѣмъ-нибудь другимъ. Во всякомъ случаѣ я не представлялъ себѣ, что эта первая глава можетъ быть напечатана еще безъ продолженія...
   Какъ это вышло, не знаю. Возможно, что редакторъ, которому я прислалъ письмо, смѣнился другимъ по обычной очереди, а тотъ рѣшилъ тиснуть первую главу, не зная о содержаніи моего письма... Какъ бы то ни было, въ одинъ изъ первыхъ дней по пріѣздѣ въ Москву, я увидѣлъ подъ дверью своей комнаты въ "Московской гостиницѣ" подсунутый корридорнымъ нумеръ "Русскихъ Вѣдомостей", въ которомъ съ нѣкоторымъ ужасомъ я увидѣлъ первую и единственную написанную главу "Слѣпаго музыканта". Съ полнымъ отдыхомъ пришлось распрощаться и тотчасъ же приняться за продолженіе. Возможно, что безъ этого "недоразумѣнія" мой бѣдный "музыкантъ" такъ и остался бы у меня въ видѣ начала.
   Совсѣмъ иначе пошли мои дѣла съ публицистикой. Первая же моя корреспонденція или замѣтка (не помню) вернулась ко мнѣ съ краткимъ извѣщеніемъ, что редакція, къ сожалѣнію, воспользоваться ею не можетъ. Это маня очень огорчило, такъ какъ я придавалъ значеніе этой сторонѣ своей работы. Правильно ли, или неправильно было такое раздвоеніе, но я никогда на представлять себѣ иначе своей литературной работы. Это была у меня вторая натура, и иначе я не могъ. Поэтому я отдавалъ замѣтки въ приволжскія газеты, тамъ ихъ уродовала цензура, а я продолжалъ стучаться въ "Русскія Вѣдомости". Я сознавалъ, что мой стиль, слишкомъ задорный и плохо забронированный, не подходилъ къ тону "профессорской газеты". Мнѣ это было досадно и, пожалуй, обидно. О моихъ разсказахъ уже много говорили, а между тѣмъ оказывалось, что я не умѣю написать простой замѣтки или корреспонденціи для столичной газеты. Изъ самолюбія я пытался объяснить эти неудачи излишней "сухостью" редакціи, ея "осторожностью", непривычкой къ индивидуальнымъ особенностямъ стиля. Можетъ-быть, порой у иныхъ редакторовъ это отчасти и было. Но всеже, когда я бралъ въ руки нумеръ газеты и читалъ въ ней иную передовицу, или статью по острымъ и опаснымъ вопросамъ минуты, или берлинскую корреспонденцію Іоллоса,-- я не могъ не чувствовать, что, несмотря на крайнюю сдержанность изложенія, подъ этими строчками бьется и трепещетъ приподнятое и горячее гражданское чувство. Правда, порой, дѣйствительно, въ ровномъ теченіи этой умной коллективной рѣчи исчезала индивидуальность, но за-то тѣмъ сильнѣе звучала общая доминирующая нота.
   И я все настойчивѣе стучался въ редакцію любимой газеты, чувствуя, что въ этихъ попыткахъ я, дѣйствительно, прохожу строгую школу, вырабатывая "отвѣтственный" слогъ подъ вліяніемъ такихъ писателей, какъ Соболевскій и Посниковъ, Чупровъ, Іоллосъ и весь тѣсно спѣвшійся Отрядъ "Русскихъ Вѣдомостей"... Наконецъ, мнѣ удалось достигнуть того, что мои статьи проходили цѣликомъ, безъ купюръ и редакціонныхъ измѣненій. Можетъ-быть, этотъ результатъ достигнутъ въ концѣ нѣкотораго компромисса. Я вырабатывалъ стиль, позади котораго не чувствовалась надежда на цензуру, по образцамъ, которые были у меня передъ глазами. И въ нѣкоторой степени, быть-можетъ, редакція прислушалась и стала терпимѣе къ нѣкоторымъ моимъ личнымъ особенностямъ. Съ этихъ поръ я сталъ провинціальнымъ журналистомъ въ лучшей столичной газетѣ. Вмѣстѣ съ другими товарищами мы провели немало кампаній въ мѣстной прессѣ. И когда почва бывала подготовлена на мѣстѣ, я давалъ въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ" общіе итоги кампаніи, и дѣло пріобрѣтало при помощи авторитетнаго органа общее значеніе.
   И только послѣ этого я почувствовалъ, что мое литературное воспитаніе въ извѣстной мѣрѣ закончено. Благодаря участію въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ" я прошелъ строгую публицистическую школу, дававшую тонъ всей провинціальной прессѣ.

Вл. Короленко.

"Русскія Вѣдомости", 1863--1913. Сборникъ статей. М., 1913

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru