Коровин Константин Алексеевич
Васина супруга

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   М., "Русский путь", 2010.
   

Васина супруга

   Приехал ко мне в деревню приятель с женой. Пара была статная. Вася -- великан, сажень в плечах, здоровенный. Она -- тоже большого роста, красивая, румяная. Темные глаза, ровные жемчужные зубы и большой, какой-то положительный рот. Говорила немного нараспев и вкрадчиво. Была у нее дочь от первого брака, тоже большая и тоже положительная, хорошо училась и занималась живописью.
   За обедом супруга спросила, что стоят в деревне яйца и творог. Я не знал.
   -- Ну вы все такой же, в облаках живете.
   -- А куры почем?
   -- Три рубля,-- ответил я.
   -- Три рубля курица! Ну вот. А ты говоришь -- деревня. В деревне все дороже.
   -- Да ведь это он нарочно,-- вмешалась моя сестра,-- разве это можно, чтобы три рубля? Зря болтает.
   -- Нет, не нарочно. Сама помню. Жили мы в Листвянах, на даче, Вася курицу захотел к обеду. Я послала. Так тоже говорили, два или три рубля.
   -- Что же,-- поинтересовался я,-- купили?
   -- Нет... Вы подумайте! Принесла баба курицу -- худющую. "Сколько?" -- спрашиваю.-- "Два рубля". Я и говорю: "Ты в Бога веруешь?" А она в ответ: "Я,-- говорит,-- вам не Бога продаю, а курицу". Повернулась и ушла. Подумайте! Нет, жить в деревне нипочем не стану.
   Обед продолжался.
   Посмотрев на мужа, она опять спросила:
   -- Ложки серебряные?
   -- А что? -- удивился я.
   -- Не стала бы держать серебряных в деревне.
   -- Как же не стала бы,-- вмешался муж,-- да ведь у нас на даче тоже серебряные?
   -- На даче другое,-- ответила супруга не без строгости и губы сложила бантиком.-- Дача все же не деревня, там почище. Здесь все глаза пялят и прислуга тоже скажет -- "серебро". Не очень-то хорошо.
   Подали клубнику. Супруга не унималась.
   -- Своя?
   Она посмотрела на мужа.
   -- Стоит ягоды собирать! Столько хлопот. В Москве прямо с лотка, и заботы нет. Так, в милых и положительных разговорах, прошел обед.
   Чай пить мы пошли ко мне в мастерскую. Там на мольбертах стояли мои неоконченные картины.
   Глядя на картины, она опять спросила:
   -- А вот рамки, я думаю, тоже дорого стоят?
   -- Дорого,-- согласился я.
   -- А без рамок кто же купит? И повесить-то некуда.
   За чаем разговор шел о том, сколько сахару кладется в варенье и что в Москве варенья готового сколько угодно, и дешевле.
   Потом мы отправились с Васей на реку ловить рыбу.
   Сидя в лодке на чудесной реке Нерли, у леса, как-то сразу стало хорошо и вольно. Цветные поплавки весело прыгали на светлой и ровной поверхности воды. Вечерело. Камыши и кусты ольхи ярко отражались у берегов. Насвистывала иволга. Когда поплавки окунались, мы вытаскивали горбатых окуней, золотых язей.
   На бугре показалась жена.
   -- Что, ловится? -- издали спросила она. В это время Вася вытащил окуня.
   -- Ах, прелесть, они вкусны, как сахар,-- радовалась супруга.-- А я по грибы пойду. Вот нашла подосиновик. Хоть и не едят их в Москве.
   -- Ушла,-- сказал Вася и, вынув из кармана бутылку, разом выпил половину.
   -- Хочешь? -- предложил он мне.
   -- Что ты этак коньяк пьешь? -- заметил я.
   -- Нельзя, брат, только этим лекарством и спасаюсь... Смотри-ка. Это у меня повело.
   Он вытащил большую рыбу. В сачке лежал крупный лещ и хлопал хвостом. Рыба в сажалку, повешенную в лодке, влезть не могла.
   -- Пущу-ка я его. Пусть себе плавает,-- вздохнул Вася.-- Пусть живет, а то его сейчас живым жарить станут. Я этого, признаюсь, терпеть не могу. Пускай другие жарят... Она-то ведь женщина, а это, страсть, любит... Будет обсасывать косточки и приговаривать: "Кушай! Ах, они как сахар".
   Вася опять глотнул коньяку и охмелел. Пойманную рыбу он всю выпустил в реку, оставил только сонную, и стал купаться. Отплыл от берега, окунулся и, высунув из воды голову, сказал:
   -- Знаешь, ведь она, жена моя, тебя терпеть не может.
   -- Да что ты? Почему?
   -- А вот, конечно, главное: что ты небогат. Второе -- живешь в деревне, художник. Все это, взятое вместе, ей не по вкусу. Будь ты фабрикант, помещик, инженер, адвокат, известный доктор, а то -- художник. Это же, брат, ерунда.
   -- Позволь,-- возразил я.-- Ведь и ты архитектор.
   -- Не-ет. Архитектор не то. Тут вещь серьезная,-- говорил Вася, вытираясь рубашкой.-- Понять надо. Тут капиталом пахнет, домами доходными. И вот еще: терпеть она не может писателей разных. Это, брат, я вижу. Но она, конечно, никому ни за что не скажет.
   -- Будто? Да ведь она высшие курсы окончила.
   -- Да, окончила. Но эти курсы она в грош не ставит. Ты ей -- Пушкин, Шекспир, Виктор Гюго, а она -- "сколько они получали?" -- подумает. Понимаешь? Подумает. Но не скажет. Ни-ни. Знает, что не годится. Вот что.
   Мы вернулись домой.
   Вечером, за ужином, Васина супруга говорила:
   -- Вот уж никогда не стала бы жить в деревне. Мухи, комары. Ужас. Конечно, вам ничего, вы картины пишете. В картинах все хорошо выходит, даже болото... А на самом деле: что в болоте хорошего? Просто гадость, и кому нужна картина с болотом?
   Она торжествующе улыбнулась.
   -- Вы думаете, я дочь живописи зря учу? Ошибаетесь. Художницу скорее замуж возьмут. Мужу лестно, что жена его художница, а не просто так. Я и учителя позвала такого, который гладко и ровно пишет. Гладко -- всем понятно, а эти ваши мазки разные для немногих. Жених-то, может, и не поймет вашей живописи, разных ваших импрессионистов, а гладкую всякий дурак понимает. Гладко, и рад.
   Она встала и ушла с террасы.
   Мы остались с Васей одни. Долго молчали.
   -- Ну что? -- сказал он наконец.-- Правду ли я говорил? Терпеть она не может людей, как ты, и называет их дурацкими мечтателями. Что она обо мне думает, не возьму в толк, но во всякую мою работу всегда вмешивается. А главное, при получении заказов -- чтобы дороже брал. И, представь, бывает права! Что говорить, деловая у меня жена. Да только, только... так это мне надоело, что бежал бы куда глаза глядят. Вот уж понимаю, как в монастыри уходили, прятались в кельи, делались затворниками -- наверное, все от таких баб. Я тоже в монастырь уйду.
   -- Ну, нет, тебя в монахи не возьмут.
   -- Это почему же?
   -- Да ты поди, посмотри на себя в зеркало. На лицо свое, потом на всю фигуру.
   -- Что же лицо? У монахов всякие рожи бывают.
   -- Нет, не возьмут,-- повторил я с убеждением.-- Посмотрят и не возьмут. Таких страдальцев нам, скажут, не надо.
   -- Почему же? А может, я и есть страдалец больше всех. Ведь души моей никто не видит...
   Я пошел спать в сарай на сено. До чего хорошо спать на сухом сене! Никаких духов не сравнить с нашим русским сеном. Сбоку, в дырявой крыше сарая, видно глубокое летнее небо, усыпанное звездами. Собаки мои, клубочками съежившись, спят рядом. Слышно, как стрекочут кузнецы. Вдали трещит коростель. Ночь. Русская ночь в деревне! Какой гимн земли, равный величию небес...
   -- Ты спишь? -- слышу голос приятеля.
   -- Нет. А что?
   -- Я к тебе, на сено. Жарко в доме, на сене лучше. Замечательная ночь! Месяц вышел над мелколесьем. Посмотри, до чего хорошо. Пахнет полынью. Я, брат, в крапиву попал, ноги обожгло. Я -- босиком...
   -- Зачем же босиком?
   -- Да, черт. Пошел тихонько бутылку доставать, а у тебя там еж бегает. Я испугался: урчит. Злой.
   -- Куда там злой, он тебя напугался -- ручной. Приятель залез на сено.
   -- Знаешь что? -- сказал он мне.-- Жена завтра хочет ехать. Я, говорит, не могу больше. Скука, говорит, и комары. Что тебе, говорит, здесь нравится? Что? На даче по крайности музыка, круг, знакомые, танцы, а здесь -- просто ссылка, ссылка... Вот и поди. Что на это ответишь? Потом, говорит, эта птица противная, как дура, всю ночь кричит. Какой, говорит, это соловей! Да здесь и соловьев-то нет.
   -- Ты бы ей сказал, что в конце июля соловьи уже не поют. Это коростель трещит.
   -- Вот еще,-- продолжал Вася.-- На даче все друг с другом знакомы. Знакомства она любит! Только бы знакомиться. Она знакомится и говорит: "Муж мой в Нижнем только что окончил постройку собора". А я никогда никаких соборов не строил. Понимаешь? Я и говорю ей дома: "Что ты врешь?" А она -- "Как глупо! -- говорит.-- Будешь ты иметь заказы, если не соврать. Все,-- говорит,-- врут и имеют заказы..." Опять же -- верно. Она права. Но не нравится мне все это... Противно.
   Мы проснулись поздно. Солнце заглядывало во все щели сарая, собаки радостно вертели хвостами.
   Солнце розовыми лучами освещало березы, сараи и мой дом на пригорке. Длинные тени далеко ложились от дерев и от нас на росистый луг сада.
   Васина супруга еще почивала. На террасе мы принялись без нее за молоко с черным хлебом. Но скоро появилась и она, с нарядной большой брошью, наколотой у самого подбородка.
   -- Всю ночь мне спать не дала эта птица. Отчего вы ее не застрелите? Как орет и, должно быть, думает, что хорошо. Прошу вас, застрелите... Я уезжаю.
   Сборы к отъезду были долгие. На кухне и крыльце слышались голоса. Какое-то беспокойство охватило всех. Бегали в деревню и обратно. Все что-то приносили. Сестра моя с серьезным видом носила банки с вареньем, корзинки с ягодами. У крыльца стояли подводы, кучера хлопали кнутами по сапогам и глядели вниз, раскуривая махорку.
   Я чувствовал себя лишним. Супруга приятеля и сестра моя проходили мимо меня как-то особенно важно, как пароходы,-- вот-вот загудят в трубу. Подводы нагружались корзинами, кульками, мешками, куры кричали, собаки лаяли. По лугу перед домом бегали женщины и мальчишки и ловили резаных кур и индюшек, которые умеют и без голов летать.
   Наконец вбежала в комнату сестра:
   -- Ты перепортил все банки для варенья. Скипидаром пахнут, кисти в них ставишь.
   Я молчал и чувствовал себя скверно. А Вася стоял в саду в сторонке, на нем было дождевое пальто, и смотрел он вдаль. Мне хотелось сказать ему: "Какая хорошая даль!", но я чего-то опасался. Точно виноват был в чем. Крикнул ему в окно: "Иди, иди сюда!" Он, не оборачиваясь, махнул рукой, потом вдруг лег на траву. Ко мне вошли в комнату -- и он, и она.
   -- Ну, прощайте,-- сказала супруга ласково.-- Желаю вам наслаждаться здесь. А ты, может быть, остаться хочешь? -- обратилась она к мужу.
   -- Да, я бы денек, два побыл еще,-- ответил он робко.-- Уж очень вдали там елка хороша. Вон там! Я бы пошел посмотреть... Покраснев, она сказала быстро:
   -- Ну, желаю вам смотреть на елку, а я еду.
   Подводы тронулись. Она не обернулась. За воротами мелькнула ее синяя шляпа с розовым шарфом. Сестра шла от ворот и тоже не взглянула на нас. Прошла молча к себе в комнату.
   -- Уехала,-- сказал приятель.
   И вдруг начал с диким топотом прыгать на одном месте, выходило вроде какого-то танца.
   -- Что ты, что с тобой, чему радуешься?
   Но он продолжал прыгать все быстрей, притоптывая и выкрикивая:
   -- Гоню, выгоняю. Выдыбай, выдыбай!
   И вдруг стал как вкопанный.
   Я подошел к нему: в голубых глазах Васи осветились слезы.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Васина супруга -- Впервые: Возрождение: 1930. 28 октября. Входит в издание "Константин Коровин вспоминает...". Печатается по газетному тексту.
   Вася -- Василий Сергеевич Кузнецов, архитектор, друг Коровина и Шаляпина; один из главных персонажей рассказов об охоте и рыбной ловле.
   ...моя сестра...-- двоюродная сестра К.А. Коровина Варя Вяземская. Фигурирует в нескольких рассказах. Она живет в деревенском домике Коровина в Охотине (неизвестно, было ли так на самом деле) и, обладая строгим характером, удерживает друзей от розыгрышей и дурачеств, постоянно имевших место, когда на даче у Коровина собиралась вся компания.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru