Коровин Константин Алексеевич
Верни-ретушэ Лефран

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   3

Верни-ретушэ Лефран

   Однажды летом я гостил у своего приятеля Комаровского в Московской губернии, близ Рузы. Местность была прекрасная. Большой зеленый луг, покрытый полевыми цветами, спускался от старого деревянного дома к реке. Сзади дома -- заросший сад, старый, с огромными липами и серебристыми тополями. Он был полон волшебным пением птиц. Да, то был рай. За горою выглядывала деревянная церковь и дом священника, отца Василия. Приход бедный. Отец Василий вдовый; его дочь, Наташа, вязала кружева.
   -- Кому передать приход -- не берут дочь, приход беден,-- говорил мне отец Василий, которого за его скромность и невзрачность в округе прозвали "попиком".
   -- Вот теперь приехал один, такой гордый, гостит у меня. Семинарию окончил. "Сколько за дочерью дашь,-- спрашивает,-- деньгами?" А что у меня? Не нравится ему приход. Пахать надо. Ну что, жалко Наташу.
   На реке не колыхнет. Зеленые стрекозы летают над водой. Садятся на поплавки, на которые смотрим мы с берега речки. От травы и цветов пахнет медом. Светел летний день.
   -- У тебя, гляди-ка, повело,-- говорит мне отец Василий. Я вытаскиваю ерша.
   -- Батя, а ведь грех рыбу ловить. Она тоже жить хочет. Подумай, какой низкий обман,-- говорю я отцу Василию.
   -- Верно говоришь. Одно -- что она на нас не похожа. А вот убоину я не ем. Тяжко убивают их. Живут с нами. И видят, и знают, как мы их детенышей едим. И, гляди, прощают и любят нас. И что это -- не пойму я. Яйцо ем, а куру -- нет. Жалко. Цыплят кормишь, а потом есть. Как-то не того. Жалко.
   -- Грех? -- спрашиваю я.
   -- Нет, не грех, а так -- неловко.
   -- Убийство же грех. Убийство человека.
   -- Да и грех, и нет,-- ответил попик.
   -- Как нет? Что ты? Нельзя же жить с убийцей! Государство не может терпеть.
   -- Верно, не может. Бережет, защищает людей. Но убийцу жалко. Жалок ведь он. Совесть мучает тяжко. Помню я, один просил наказания сам, и как просил! Мать убил. Позвал меня. Рубашку отдает -- "Возьми,-- говорит,-- мать шила". А я ему говорю: "Может, поправится, жива она". Какими глазами он смотрел на меня. Не видал глаз таких. Вдруг закричал: "Врешь ты, поп! Я сам видел, как вся она расколота была". И бросился на стену и бился головой. Так суда и не дождался. Забил себя.
   -- Что же грех у тебя? -- спрашиваю я.-- Все прощать надо?
   -- Все,-- ответил попик.-- Есть только один грех -- ему нет прощения.
   -- Какой? -- спрашиваю я.
   -- На доброе в человеке -- хула. Хула на Духа Святого никогда не прощается. Вся страна погибнуть может.
   Собака моя залаяла. К нам подходил щеголеватый молодой человек в широкополой шляпе, с большой пышной шевелюрой. Остановившись, он сказал басом:
   -- Кто рыбу удит, у того ничего не будет.
   -- Верно,-- ответил я.-- А вы не любите это?
   -- Феноменально не люблю. Пустое занятие. С одной стороны червяк, с другой -- чудак.
   -- Не чудак, а дурак,-- сказал я.
   -- Ха-ха-ха. Да и так есть, говорят.
   Слышу, кричит нам Комаровский с горки, над речкой:
   -- Идите чай пить! Князь приехал. Скорей домой.
   -- Пойдем, батя,-- сказал я.
   -- Одет-то я плохо, не пойду.
   -- Позвольте познакомить,-- обратился он ко мне.-- Апполинарий Рождественский, кончил семинарию,-- показал он на молодого человека.
   "Это Наташин жених",-- подумал я.
   -- Пойдем, что плохо одет, тут деревня, ничего. Пойдем все.
   -- Сан хотел принять,-- идя со мной, сказал семинарист.-- Невозможно -- невеста ничтожная. Пятисот дать не могут. Какой это приход. Погост, кладбище! На Пречистую зовут, завтра поеду. Там село, а тут что?
   На террасе деревянного дома моего приятеля сидели гости: огромного роста князь, сосед-помещик и дама, тоже большая, в белой шляпе и кружевном легком платье, лет сорока. Она часто качала большим веером, охлаждая полное лицо. Она тоже была княгиня, другой фамилии.
   -- А вот и вы! Поймали рыбу, что? Много? -- спросил князь, когда мы пришли и сели за стол.
   Попик робко взял стакан с чаем, откусил кусок сахару и наклонился над блюдцем. Его большие светлые волосы прядями упали и попали в чай. Он сконфузился. Княгиня, обратясь к нему, спросила:
   -- А много прихожан у вас, батюшка, верующих? Или так, более по привычке, в церкву ходят?
   -- Клубника со сливками,-- что? Это красотище, безумно вкусно,-- что? Чертовски! -- громко выкрикивал князь, посыпая сахар на тарелку с клубникой.
   -- В праздники много приходит. Веры больше в зрелом возрасте. И молодые любят церковь. Ходят, но меньше.
   -- Есть верующие. А я вот не верю в существование Бога. Это большой грех? -- спросила княгиня.
   "Что же это сегодня,-- подумал я,-- моего попика одолели: то я на рыбной ловле, а вот теперь нарядная княгиня".
   -- Это не грех,-- ответил, улыбаясь, отец Василий, смотря своими большими серыми глазами на княгиню.
   -- Это не грех, как же? -- удивилась княгиня.
   -- Нет, не грех. Предвечное величие Господа не приемлет непризнание его вашим сиятельством, так как малый ум наш не может постичь, а не только умалить Его величия.
   Княгиня покраснела.
   "Ух ты,-- подумал я,-- что-то попик мой сильно ахнул".
   -- Клубника чертовски вкусна. А? Что? Скажите, это вы, правда, совсем в Бога, что, совсем не верите,-- что?
   -- Но боги разны,-- ответила княгиня.-- В таком-то веке -- язычество, греческие боги, Будда, потом единобожие.
   -- Это не Бог,-- сказал попик.-- Это восхищение, выраженное человеком Богу и страхом перед Ним. И только. А Бог -- это другое, совсем другое.
   -- Это как кто, вольному воля, спасенному рай,-- вставил семинарист.
   -- А что? А пожар, это как -- от Бога? -- спросил князь.-- Что? Княгиня пристально смотрела на отца Василия и, обратясь ко мне, сказала:
   -- Ну, покажите нам, что вы рисуете.
   -- У меня в Михайловке красотище, чертовская,-- кричал князь.-- В Париже точками, точками. Пуантилизм. Ну, батенька, я вам скажу,-- ах, красотище, с ума сойти!
   Княгиня смотрела висящие на стене мои этюды, писанные с натуры. На столе были разбросаны краски, кисти, пузырьки скипидара, сиккатива и лак ретушэ. Семинарист взял пузырек и, открыв пробку, нюхал содержимое.
   -- Отличный запах,-- сказал он.-- Великолепные духи.
   -- В Баден-Бадене восхитительные розы, у нас нет таких.
   -- Я это шиповник написал,-- ответил я княгине.
   Обернувшись, я увидал, как семинарист Рождественский вылил себе лак ретушэ из пузырька на голову.
   -- Одолжаюсь. Прекрасные духи,-- сказал Рождественский, растирая волосы.
   -- Что вы делаете, это -- лак! -- сказал я ему.
   Он выбежал из комнаты и на кухне мыл себе голову. Но лак от воды и мыла побелел, и волосы как пакля торчали белыми клочьями во все стороны.
   -- Сан погиб,-- кричал он, вбежав к нам.
   -- Это что такое? Что! Как странно. Что с вами? -- говорил князь, посмотрев на семинариста.
   -- Сан погубили,-- рыдал семинарист.
   -- От холодной воды,-- говорил кто-то.
   -- Отойдет,-- успокаивал отец Василий.
   -- Это черт знает что. И зачем это? Безобразие. Надо его обрить,-- кричал князь.
   -- Нельзя брить,-- сказал отец Василий,-- он приход ищет.
   -- Приход, я найду приход,-- не плачьте, молодой человек. Отчего это у вас? Как это странно,-- успокаивала Рождественского княгиня.
   Пара лошадей везла коляску князя и княгини. Они уезжали. На козлах рядом с кучером сидел с повязанной шалью головой семинарист Рождественский, с выпученными от пережитого горя глазами. Его везли к куаферу в город.
   Была осень. Поздно вечером стекла моей комнаты обливал сильный дождь. Я собирал свои пожитки, укладывал картины к отъезду в Москву. Постучались в дверь. Открыл.
   -- А, отец Василий.
   -- Вот пришел проститься. Медку принес маленько. Я самовар поставлю,-- говорил он.
   Вот что сказал он мне за чаем:
   -- Слыхал я, из города приехал один, сказывал. Помнишь, Рождественский, что был тут, гостил у меня, приход хотел принять? Ему-то в Москве приход дали. Вот.
   -- Видишь, батя, лак-то какой у меня. Ведь я его из Парижа выписываю.
   -- Да, лак у тебя чудесный,-- сказал отец Василий.-- Чудесный лак.
   Наутро я уезжал. Дождь моросил, серое небо. Грязной дорогой проселка я завернул у кладбища и остановился у домика отца Василия. Вошел в чистую горницу. Что-то было грустное, когда Наташа сказала мне -- "прощайте" и спешила с отцом мне завернуть в бумагу лепешки в дорогу.
   Прошло много времени, взял я как-то, работая, флакон ретушэ и вспомнил Наташу: поди, вяжет кружева и все ждет, что кто-нибудь приедет и возьмет бедный приход, и кладбище, и ее, ничтожную невесту.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Верни-ретушэ Лефран -- Впервые: Иллюстрированная Россия. 1931. 17 октября. Печатается по журнальному тексту.
   пуантилизм (от фр. point -- точка) -- художественный прием в живописи: письмо раздельными четкими мазками в виде точек или мелких мазков.
   сиккатив -- закрепляющая жидкость для масляных красок или пастели (защитная пленка).
   лакретушэ -- спиртовой лак, изобретенный в XIX в. для дописывания или переписывания неудавшихся мест картины; используется с большой осторожностью.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru