Коровин Константин Алексеевич
Похороны мумии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Похороны мумии

   Какой-то небывалою жизнью летят давние события и воспоминания. Москва, какой-то театр. Родон поет:
   
   Когда я был аркадским принцем,
                       любил я очень лошадей.
   Скакал по Невскому проспекту,
                       как угорелый дуралей.
   Давил народ, но что ж такое,
                       зато в коляске развалясь,
   Я, как бы чудище какое,
                       нередко ездил напоказ.
   
   Как это странно!.. Опера итальянская, опера русская, драма, оперетка, шансонетки, куплетисты, хоры... Русские хористки выходят, одетые боярынями в кокошниках и золотых душегрейках, в тюлях; складывают руки на груди и низко кланяются. Прелестницы дебелые пускаются в танцы, каблучки стучат.
   
   Эх, Москва, Москва, Москва,
   Золотая голова.
   
   Дрым, дрым, дрым, дрым -- дрым, дрым -- дрым... Что играет музыка?..
   И как подумать, что все это было во времена "тирании и деспотизма"!
   А дети купца Крибова на охоте убили рысь. Отдали сделать из нее чучело и видят, когда сняли кожу, что мясо у рыси белое. Задумались -- отчего ее не едят? Ерунда, предрассудки, надо съесть. И отдали приготовить в ресторан "Олимпычу".
   Ну, и ели. И, конечно, выпили изрядно. Только она, когда ее ешь, как-то мылится во рту, и никакого вкуса...
   А потом все скоропостижно захворали -- лежали на постелях в доме Морозова. Приехал к ним доктор Голубков на паре вороных лошадей, покрытых роскошной голубой сеткой, как некий ассирийский бог. Кучер в голубом кафтане, серебряные пуговицы застегнуты на спине. Посмотрел доктор на больных.
   -- Спаси,-- говорят больные.-- Все нечаянно вышло. Помоги.
   Тот видит -- случай редкий, и решил вызвать профессора Захарьина. Но профессор Захарьин шутить не любит, мужчина серьезный, и притом -- его высокопревосходительство...
   Долго просили, насилу согласился. От самого подъезда дома до больных приказано положить мягкие ковры, остановить все часы, чтоб не били и чтоб маятники не болтались. А больным приказано было отвечать только то, что спросит. Ассистенты шли впереди, потом сам Захарьин -- при звезде и с голубой лентой. Передняя у Морозова была в египетском стиле. На колоннах -- капители цветные, лотосы, в глубине стоял саркофаг с мумией.
   -- Это что такое? -- спросил Захарьин.
   -- Мумия-с, из Египта-с,-- ответили ему.
   Приказывает открыть. Открывают: прекрасная раскрашенная мумия. Лицо золотое, глаза -- сапфиры.
   Захарьин посмотрел каждому больному в глаза и приказал лежать, дать устриц и шампанского. И сказал хозяину:
   -- Зачем это у вас в доме покойник?
   Хозяин испугался:
   -- Как покойник?
   -- А мумия-то.
   И приказал ее убрать.
   Огорчился хозяин. Но шампанское подняло настроение, и решили мумию похоронить... Но как? Хлопот не оберешься. Во-первых, как отпевать -- египетской веры никто не знает. Панихиду надо...
   И решили -- по русскому обряду, как полагается. И меню поминок сочинили: уха, кутья, икра. Но только кто хоронить возьмется? Иереи не идут...
   Однако нашли...
   Больные скоро выздоровели и занялись похоронами мумии. Ну и трудное выходило дело. Как ее, мумию, звать -- неизвестно. Лет сколько -- тоже. Раб или рабыня -- тоже неизвестно. Но все же мумию похоронили ночью. Предали земле.
   Некто Кольцов, ученый, что ли, или писатель, не знаю, был человек очень начитанный, и говорили -- умный, притом революционер и выражал оппозицию правительству всегда. А на диспутах был оппонент. А потому он наговорил на похоронах мумии о тирании, фараонах, рабах, русских крестьянах, полиции, о полицмейстере, губернаторе и что мумия эта -- жертва строя, невыносимого и тяжкого произвола. И в конце выковырял у нее сапфировые глаза и взял себе на память...
   "Черт-те што теперь будет,-- думали молодые люди.-- Наговорил!.." Затревожились.-- "Как бы манэ-такел-фарес не вышел",-- сострил один. Но решили -- русские люди, конечно,-- все равно: за правду и пострадать хорошо... И поехали все к "Яру", к цыганам. Рассказали все гитаристу Христофору, так как его фараоном звали. Тот с горя выпил и горько сказал:
   -- Да... Вот Шура-Ветерок была, так вот тоже померла...
   И всплакнул.
   На поминки приехали все цыгане-певцы, и другим цыганам, так как они фараонами прозывались, те, которые жили на Живодерке, пожертвовали 3000 рублей.
   Были московские люди добрые -- надо правду сказать...
   Поминки удались. Ну и помянули, как надо. Только не нравилось всем, что глаза-то сапфировые у мумии, которые смотрели десять тысяч лет, ну вот как у живой певицы Марфуши,-- а их он выковырял. Мало ли, что говорит хлестко. Конечно -- сапфиры...
   И все бы ничего, только вызвал Огарев, московский полицмейстер, к себе Кольцова и прочих.
   "Дело дрянь,-- думают,-- как быть". Позвали адвокатов на совещание. Адвокаты с виновниками похорон сидели в ресторане, не выходя, трое суток. И до того напугали молодых богатеев, что один с горя женился скорей, а другой верхом поскакал за границу.
   Огарев шуток не любит, на пожары ездит парой, стоя в коляске. Голос громкий и всегда охрипший. И такие слова кричит -- очень лавочники любили полицмейстера Огарева. Говорили: "Такого не было и не будет..."
   Так вот, вызвал к себе Огарев Кольцова и "похоронщиков". Пришли и дожидаются, а им из другой комнаты кто-то говорит:
   -- Кто тут?
   -- Я,-- говорит Кольцов,-- и другие тоже.
   -- Дурак ты,-- отвечает кто-то из соседней комнаты. И такими непечатными словами садит, что все смутились. Кольцов не ожидал, рассердился и, обидевшись, начал протестовать.
   -- Можете арестовать меня, сослать в Сибирь, но ругаться не имеете права. Тут к ним вышел Огарев и смеется.
   -- Это,-- говорит,-- у меня попугай такой сердитый. Ничего с ним не поделаешь. Научился ругаться и меня кроет тоже. Птица -- что с нее взять... А вот вы, что ж это вы-то говорите? Это где же вы видали в России голых рабов? Почему же это я, полицмейстер,-- фараон? Что я, цыган, что ли? Вы, любезные, полегче на поворотах, я ведь старик и заслуженный. Страм какой! Тело земле предаете, и в эдаком разе -- слова житейской белиберды при покойнике говорите! Может, он души праведной был, а вы это с чего?
   В это время попугай -- нет сил, что говорит. Такие слова неудобные, что даже Огарев ему крикнул:
   -- Да замолчишь ли ты, стерва?
   Но попугай еще громче тоже кричит: "Стерва".
   -- Я вас,-- говорит Огарев,-- благодарю, что земле предали тело. Но чего меня не позвали? Все потихоньку норовите. А я-то все знаю, все вижу. Дурного тут нет, правильно надумали. Держать покойника столько лет дома, ведь это что ж такое, срамота... Кто надумал-то, душа, значит, в нем человечья есть. Кто? -- обратился он ко всем.
   -- Профессор Захарьин,-- отвечают ему.
   -- Ну вот, еще бы. Его высокопревосходительство,-- вот кто! Понять надо! А попугай заладил свое: "Стерва!"
   Огарев подошел к попугаю и сердито говорит:
   -- Зарезать тебя велю, сукин сын. И вот зажарят тебя. Они тебя съедят. Кошку на днях съели, и тебя съедят. Ну, что тут еще,-- обратился вновь Огарев к "похоронщикам".-- Кончено дело. А ежели вы и впрямь православные, так знайте -- сироты остались от инвалидов, что с туркой воевали, им вот помочь надо. Съездите-ка в сиротский суд, там подписка есть на сиротский дом. А вам, сударь, государь милостивый, за то, что вы зря наговорили на нас, на полицию, да на всех и на фараонов...
   -- Можете сослать меня в Сибирь! -- гордо крикнул Кольцов.
   -- Зачем же? -- засмеялся Огарев.-- Вот и нет... Зачем ссылать? Теперь, когда ты мелешь такое, тебя слушают, но веса в твоих словах настоящего нет. А посади тебя -- так жертва будешь, курсистки, студенты -- жертва строя, скажут, за правду пострадал... Что ты тогда народу, девиц перепортишь. Нет, уж увольте.
   Огарев сердито покачал головой:
   -- Греха этакого брать на душу не хочу. Конечно, вы человек образованнейший, все знаете, народу служите. А мы кто? Мы -- деспоты. Но все же увольте, сажать вас не буду. Прощенья просим...
   И Огарев ушел.
   А попугай кричал: "Давай Тверскую, пятый участок, стерва. Караул..."

* * *

   В меблированных комнатах "Восточные номера", на Садовой в Москве, вечером, в комнате Антона Павловича Чехова мирно горела лампа.
   Антоша Чехов писал что-то для журнала "Развлечение" и улыбался.
   Распахнулась дверь, и ворвался человек с накинутым на плечи пледом, который прямо упал в кресло перед Чеховым, взглянул на него и зарыдал. То был Кольцов.
   Антон Павлович в беспокойстве накапал капель в стакан с водой, отсчитал и с заботой дал выпить гостю.
   -- Сегодня на волоске висела жизнь, тюрьма, ссылка в Сибирь, на полюс, во льды... Огарев вызывал...
   -- Ну, что же? -- спросил Чехов.
   -- О, я был как кремень, и он -- он сдался!.. Глаза Кольцова блистали торжеством...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Похороны мумии -- Впервые: Возрождение. 1932. 31 августа. Печатается по газетному тексту.
   ...профессора Захарьина -- Захарьин Григорий Антонович (1829-1897), терапевт, доктор медицины, профессор Московского университета. См. рассказ о нем в цикле "Московские чудаки" (см. с. 420-422).
   Живодерка -- так в просторечии назывался Староживодерный переулок в Москве. Улица сменила несколько названий: в конце XIX в. стала называться Владимиро-Долгоруковской (в честь В.А. Долгорукова, московского генерал-губернатора), в 1922 г. была переименована в улицу Фридриха Адлера, с 1931 г. по настоящее время носит имя Л.Б. Красина. До революции об этой улице ходила дурная слава: здесь всегда были поножовщина, грабежи, дурной запах... Тут проживало множество цыганских семей, откуда вышли известные исполнители цыганской песни в знаменитых ресторанах "Яр" и "Стрельна".
   "Развлечение" -- еженедельный литературный и юмористический журнал; выходил в Москве с 1859 по 1905 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru