Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
Осенней порой
Конец октября. В деревенском моем доме вставили рамы. Между рам, внутри, внизу положили вату и посыпали ее нарезанными мелко цветными шерстинками -- для веселости. Так мне объяснила тетка Афросинья.
-- Зимой-то хмуро, скушно, но они, шерстинки, веселят, когда в окошко глядишь.
-- Зима-то долга,-- говорит и сосед, крестьянин Савелий.-- Идет, идет, конца нет.
-- Совсем зима ни к чему,-- вставил Василий Белов, главный мастер. Он сидит на корточках, топит камин.
-- А есть страна такая, где постоянное лето, круглый год,-- сказал мой приятель, доктор Иван Иванович, наливая себе чаю.
-- Вот где жить-то хорошо,-- обрадовался Белов.-- Пельсины, лимоны растут, только одно -- православных нету, все арапы, черные, прямо вот как уголь. Народ совсем другой: людоеды.
-- Это кто же тебе сказал? -- спросил мой гость, архитектор.
-- Сам видал, в Москве, в саду у Омона. Эх, вот черные -- прямо как вот сажа. Один откупоривал бутылку пива, ну, палец себе порезал, дак у него кровь, как чернила, пошла.
-- Ну, это ты врешь...-- заметил доктор.-- Ты видал?
-- Я-то не видал, буфетчик говорил.
-- У нас барыня, в Гаросове, недалече отсюда, арапа родила,-- сказал Савелий.-- Ехала она на машине, так напротив арап сидел. Как домой приехала, и разрешилась... Глядят: арап...
-- Ну и разговоры! -- рассмеялся архитектор Василий Сергеич.
-- Герасим пришел,-- послышался из кухни голос деда Акима, сторожа моего дома.-- Зайчину принес вам здорового. Белый, на зиму переменился.
Слышно, как Герасим на кухне скидывает сапоги.
-- Промок,-- говорит он, входя к нам.-- Вот два дня по охоте с барином из Москвы ходили. У Соболева были, на Святом Ключе, гуси низко там летали. Ну, пару крякв взяли, черныша. Да чего вышло -- не пойму. Да вот посохну, расскажу.
-- Иди,-- говорю я,-- Герасим, к нам: у камина высохнешь...
* * *
Короче уж осенний день. Зажгли лампу. Темные ветви орешника глядят в окно моего дома. Лампа освещает стол. На столе баранки, деревенские лепешки, сыр. Я налил Герасиму рюмку перцовки, он, выпив, крякнул и сказал: "Ох, хорошо" и, взяв колбасу и калач, сел у камина.
-- Вот что бывает, понять нельзя...-- заговорил он вновь.-- Помните то место, что у Голубихи под кручей, где лес идет вниз. Там дом старый стоит, к реке, что внизу. Заросль. Называется Козариха. Дом брошенный; допрежь там Козырь жил. Слух был, что Козырь фальшивые деньги делал. Место такое, яма, там это можно эдакое-то дело вести. В доме-то и окон нет, и крыша сгнила... Вот в этом самом месте мы с барином, охотником Грибовым, фабрикант богатейший, проходили в вечор, на Голубиху шли. Взяли трех кряковых да черныша за весь день. Идем, а он и говорит мне: "Устал я больно, Герасим, сяду я внизу, у дома, а ты пойди, достань молока, пить охота".
Ну, ладно. Схожу, думаю, на Голубиху, с версту, не боле будет, принесу ему крынку молочка. И ушел. Взял это я крынку молока у мельника, иду себе. Дом уж этот недалече. Только слышу, кто-то бежит против и охает "ой-ой". Я ему наперерез. Гляжу, барин Грибов бежит без ружья, шапки. Я крикнул, он пуще бежит. Я за ним. "Постой,-- кричу,-- Федор Дмитрич". А он в гору да упал. Я подбегаю, а он бледный, чисто смерть, лежит. "Это ты, Герасим",-- говорит и, глаза вытараща, смотрит на меня. Гляжу, а он мокрый весь. Я ему говорю: "Что это с вами, чего напужались, Господи, помилуй?" Он очухался, оперся на меня, поглядел туда, к дому: "Пойдем отселя, ради Бога".
Пришли мы на Голубиху, ну -- в дом к мельнику. Снял он мокрую одежду, сапоги. Надел на себя мельниково, что нашлось. Чай пить, конечно, сели. И вот что ему приключилось. Сел он, значит, у дома того, у Козырихи-то. Крылечко старое. Ждет меня, отдыхает. И слышит -- из дому-то пустого женский голос говорит: "Федя, Федя, да иди же сюда".
Грибов как бросится бежать, да в реку. Выскочил -- да в гору. Вот и встретил меня. А его-то Федя звать, вот что.
А после того, как одежда его высохла, он, значит, Грибов-то, не хотел более оставаться. И уговорил самого хозяина, чтоб ему лошадь он запряг и на машину, значит, на станцию его отвез. Ну, до станции Рязанцево двенадцать верст. Собрались, поехали. Мельник, значит, ливорверт с собой на случай взял... Остался я на Голубихе, а сам думаю: что это такое, какая такая русалка, что так его, Грибова, напугала? Да и ружье брошено какое. Ружье-то аглицкое! Что стоит, избу можно построить, прямо -- дом. Ружье дорогое. Пойду, думаю, погляжу. Пошел. Иду, значит. Уж здорово сумереет. Ближе, ближе. Вижу -- дом. И что-то мелькнуло белое. И спряталось. Я прилег. И слышу -- кто-то будто ходит в доме.
Я веткой хрустнул или что -- как застучит в доме!.. Смотрю -- камень около меня в землю ударило. Я уперся оземь рукой, встать хотел. А под рукой-то ягдташ барина Грибова, что обронил. Я взял его да скорее на мельницу.
Пришел это я опять на Голубиху, вошел в дом. Ягдташ припрятал. Помольцы сидят за столом, чай пьют. Ну, и я с ними сел. Помольцы серчают, говорят: "Хозяин уехал, работник ушел. Самим засыпать помол, нешто это дело".
Только гляжу -- работник пришел. Вот парень -- красавец!
-- Чего,-- говорит помольцам,-- чайники. Идем засыпать помол...
Помольцы пошли. Сижу я один. Поглядел тихонько в ягдташ барина: там папиросник золотой, духи и деньги золотые. Забыл, знать... Что такое, думаю. Схоронил его опять на печь. Работник пришел, говорит:
-- Герасим. А что это барин твой, что на Козырихе испужался-то, ружье потерял?
-- Потерял.
-- А ежели я найду, даст он мне что али нет?
-- Даст,-- отвечаю.-- Он богатей.
-- Деньги мне больно нужны,-- говорит работник.-- Потому мне жениться пора. А то что? Одежи нет. Купил бы. А то обормотом ходишь.
Но только я спать ложиться хотел, как приехал хозяин. Кричит работнику: "Федор, распрягай. Отвез я барина Грибова. Эх, и напугался он. Сказал: скажи, говорит, кто ружье найдет и сумку, награду дам хорошую".
И что же вы думаете, Федор-то, работник, рано утром, я еще спал, принес ружье-то, Грибова, счастье свое. Мельник, хозяин, говорил мне: "Федор в Покрове сватал, да отец не отдает; парень, говорит, настоящий, красавец, только гол, не по плечу нам". У отца-то лавка в Покрове.
-- Так вот они, какие русалки в дом-то Федю звали,-- сказал Герасим и смеется.-- Поняли али нет?
* * *
Утром мы проснулись рано. Герасима уже не было. Мы с доктором ушли в лес. Тишина, оголенность. Кое-где чирикнет снегирь. Мрачен лес в ожидании зимы.
Возвращаясь к дому, услышали смех. На крыльце стоит Василий Сергеевич и кричит уходящему Герасиму:
-- Три подводы! Да чтоб буфетчик послал в Покров весь буфет, что у него есть.
У ног Василия Сергеевича -- гончие собаки обнюхали мою собаку Феба. Мы зашли в дом.
-- Здравствуйте, простите, заехали к вам,-- сказал охотник Грибов, вставая из-за стола.-- Конечно, по охоте всякое бывает.
* * *
Гоняли гончие зайца. И труба далеко, по осенним лесам, разносила призывной звук. Под обрывом, у речки, охотники смотрели на страшный дом. Грибов рассказывал нам с русалкой происшествие.
В Покрове, в доме Баторина, тем временем Василь Сергеевич, опоясанный полотенцем, со строгим таким лицом говорил дьякону:
-- Грибов все жертвует, на всю свадьбу.
На столе, покрытом белой скатертью, стояли иконы и чаша с водой. В задней комнате высокая, сероглазая, белолицая сидела невеста с подругами. Серые красивые глаза с испугом посмотрели на всех нас, когда мы, охотники, с Грибовым ввалились в дом. Грибов сказал отцу невесты:
-- Поверьте, папаша. Вот как я счастлив, что жив остался и в своем уме. От русалки-то, от той...
И он добродушно и весело подмигнул невесте.
-- Дело так перевернулось: я жив и фабрика при мне. А то -- утопленником был бы. За счастье жизни решил человека осчастливить: Федор -- парень-душа, а приданое за ним -- мое.
Одетый в синюю поддевку, держа за руку, в дом ввел Василь Сергеевич работника Федора. Он и невеста встали перед отцом и матерью на колени и заплакали. За голенище сапога Грибов сунул работнику Федору золотой:
-- Вашему русаленку на зубок...
Благословляли жениха и невесту иконами. Дьякон запел, началась помолвка.
* * *
На свадьбе Федора с его русалкой охотники, Герасим и псковичи, сидели отдельно от гостей, своей компанией. Грибов пил за всех охотников, которые понимают жизнь, потому что она там, внутри, глубоко сидит, и всякое такое, что в добро обращается, душу тешит, злая нечисть прочь идет, "а потому -- выпьем за председателя Московского общества охоты имени императора Александра II, ура!"
-- Ура! -- кричали все.
Председатель общества был толстейший человек, плясал с Василием Сергеевичем. Оба расходились и сходились и говорили в такт, строго:
Ходи, ходи, ходи, ходи,
Ох, пить будем
И гулять будем,
А смерть придет,
Помирать будем.
Ходи, ходи, ходи, ходи...
Что-то особенное было в этой помолвке, в этом празднике. За столом прямо, и чинно, и строго сидел работник Федор и невеста его Софья! И кругом -- русские лица крестьян и деревенских женщин, мельника, священника, дьякона и этих богатых купцов-охотников. Мне казались чем-то давним и бревна дома, и леса, и осенняя ночь, и ладный работник Федор, и невеста его,-- все открывалось для меня несказанной красотой и тайной.
Московское общество охоты -- основано в 1862 г.; общественная организация, существовавшая на членские взносы и добровольные пожертвования. Общество проводило охоту с привлечением царствующих особ во главе с Александром III, чье имя впоследствии и получило.