Коровин Константин Алексеевич
Собаки и барсук

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Собаки и барсук

   Замечательный народ охотники, и все они очень разны, но в одном пункте одинаковы -- это когда начинаются рассказы про охоту. Так как я тоже был охотник, то, сознаюсь, любил про охоту поговорить. Не знаю, как другие, а я, рассказывая разные случаи, немного привирал. Такая экзажерация {От фр. exagération -- преувеличение.} находила на меня, чтобы рассказ выходил ярче. Все грешили тем же, и знали все, что привирают, но уж так водилось.

* * *

   В молодости у меня бывало много охотников и рыболовов. Рыболовы привирали тоже, но умеренно. Только вот когда рыболов показывал, какого размера рыбу поймал, размеры выходили неправдоподобные, и вес тоже: окунь -- восемь фунтов, карась -- двадцать.
   Один такой, скульптор Бродский, царство ему небесное, покойнику, говорил:
   -- Щуку взял на два пуда шестнадцать фунтов.
   -- Где?
   -- На Сенепсе.
   -- Ну, врешь.
   А он ничего, не обижается.
   Другой мой приятель, гофмейстер, уверял, что на перелете у Ладоги подстрелил гуся в два с половиною пуда. Все слушатели замолчали: неловко, все же -- гофмейстер. Надо сознаться, что прежде все были как-то скромнее: только помалкивали, не желая обидеть приятеля в большом чине.

* * *

   Тоже был у меня в молодости друг, мужчина серьезный, охотник Дубинин. Жил он на краю города Вышний Волочек, в маленьком покосившемся домишке. Любил я его всей душой. Я-то мальчишка был, а он средних лет, худой, лицо все в складках. Сам вроде как из военных. По весне пускал себе кровь из жил, брил бороду, оставлял только усы, а когда смеялся, то шипел, вроде как гири у часов передвигались. Человек был особенный, наблюдательный, говорил всегда серьезно и все как-то особенно.
   Сижу я у него с приятелем Колей Хитровым в его низенькой лачужке, чай пьем, а у печки в уголке в соседней комнатушке лежит сука Дианка, и сосут ее пятеро маленьких щенят. Милые, добрые глаза Дианки смотрят на нас. Она -- пойнтер. Смотрит мать-собака и как бы говорит -- вот вам для утехи родила детей-собак, на охоту ходить будут и стеречь вас будут. И довольна Дианка, что не бросили детей ее в реку, и благодарна.
   -- Андрей Иванович,-- говорю я Дубинину,-- дашь мне кобелька от Дианки?
   -- Чего ж, можно,-- подумав, ответил Дубинин.-- Молоды вы только.
   -- А что же?
   -- Да то. Вот она тварь душевная, за ней тоже внимание обязательно; должно, чтобы она видела к себе его. А ваше дело молодое: ушел, бросил, ну какая тогда жисть ее.
   Видим мы -- щенки у Дианки как-то засуетились, бросили мать, поползли, и один даже чудно так залаял.
   -- Глядите,-- сказал, встав, Дубинин,-- вот что сейчас будет.
   Он сел на лавку с нами и сказал: "Сидите смирно и смотрите. Они прозрели, слепые были, теперь глядят. Вот сидите, они нас увидят, что будет -- чудеса..." Мы сидели и смотрели на щенят, Дубинин потушил папиросу.
   -- В первый раз они свет увидели и свою мать, ишь, по ней лазают. Гляди, что будет.
   Один щенок обернулся в нашу сторону, остановился и смотрел маленькими молочно-серыми глазками, потом сразу, падая, побежал прямо к нам, к Дубинину; за ним другой, и все к Дубинину полезли, на сапог подымались к нему, падали, и все вертели в радости маленькими хвостами.
   -- Видишь, что,-- сказал Дубинин,-- не чудо ли это? Не боятся, идут к человеку, только прозрев, к другу идут и не страшно им. А посмотреть-то на человека -- страшен ведь он, на ногах ходит, голый без шерсти, личность, глаза, рот; ушей вроде как нет. И заметьте -- они все ко мне, хозяин, значит. Ну-ка, кто им сказал? Вот оно что в жисти есть, какое правильное чудо, а?!. Отчего это? Это любовь и вера в человека, понять надо. А у людев по-другому: дитя на руках, а другой его поласкать хочет, "деточка, деточка" говорит, а он -- нет, в слезы, боится. Вложено, значит, другое: "Не верь!" Не больно хорошо это, значит, знает душа-то, что много горя и слез смертных встретит он потом от друга-то своего, человека...

* * *

   Надолго остались у меня в душе слова Дубинина. Потом я видел щенят своих собак, и все они, прозрев, тоже бежали ко мне.
   Здесь, в Париже, у моего фокса Тоби родились щенята. Увидав меня, они, шатаясь, поползли ко мне, вертя приветливо от радости хвостиками. Мать, увидав это, в беспокойстве таскала их от меня за шиворот обратно в уголок, где родила их. Но фоксы не унимались, лезли ко мне. Спустя некоторое время мать просто утром принесла их всех по одному на постель ко мне -- решила, чтобы вообще всем вместе быть и спать. Пришел и отец, Тоби...

* * *

   Какие милые существа собаки. Маленькое сердце щенка, как горошина, полно любви к человеку и такта. Тоби-отец не обращает внимания на детей -- их воспитывает мать,-- но, видимо, он рад, что есть у него семейство. Когда щенята подросли, то мать кусала и дразнила их всех по очереди ужасно. Они в злобе бросались на мать. Видимо, она была довольна.
   -- Этак она из них собак делает,-- объяснил мне приятель,-- чтобы могли себя защитить в жизни...

* * *

   -- А вот,-- рассказывал мне когда-то Дубинин,-- у меня ручной барсук был, ну и затейник. До того ко мне привык, прямо не идет от меня, но погладить если его захочешь -- кусается. Кусается не дай Бог как, зубы -- беда. Что же вы думаете, какой это зверь? Человеку он ничего не верит и собаку мою,-- сеттерок такой был у меня,-- заметьте, испортил вот как. Значит, живет это он у меня и все себя чистит: такой чистюга, как кошка, ну вот прямо барин.
   Сделал он себе нору под крыльцом, вот тут,-- показал Дубинин на дверь,-- и все туда тащит, и у собаки ворует, и все себе. Поглядел это я в его нору без него, чудеса прямо: в норе-то вроде комнаты, чисто, и полки из земли, и лежат там чередом, как в овощной лавке, орехи и баранки, мятный пряник и хлеб, и лекарство мое в капсюльках. Я-то думаю -- куда лекарствие делось, а он своровал. И тащит он все крадучи, а показывает, будто ест.
   Так вот, собака у меня была, сеттерок, он у барсука и перенял все тащить себе, тоже прячет под сарай, все носом зарывает на случай -- не верит человеку, что прокормит его, не надеется. Вот он ей, собаке, какое в душу горе вложил. Сказал, значит,-- не надейся на человека, он тебя с голоду уморит, погоди. И заметьте -- собака Трезор другая стала, скушная. Вот этот какой сукин сын барсук был.
   Я сам думать стал, тоже смотрю, хотел рубашку сшить, нет, думаю, погожу, ситец припрятал. Стучит прохожий в окно, Христа ради, значит, просит,-- бывало, дашь краюху, а вспомнишь барсука -- жалко станет. Говорю -- Бог подаст.
   -- Барсукам без этого никак нельзя, это они на зиму запасаются, а то с голоду помрут,-- заметил мой приятель Коля Хитров.
   -- Да, это правильно,-- согласился рассеянно Дубинин.-- Им никак нельзя, тварь такая. На Бога надейся, а сам не плошай. Как у людев. Я сам стал подумывать о себе, жизнь моя бедная, домишка плохой. Что я -- одинокий, помрешь один, вот заболеть боюсь, кто собаку прокормит, кому она попадет -- бить будут. Охотой как прожить? По зиме-то худо, зайцев не всегда возьмешь. Один трактирщик и говорит мне:
   -- Вот, Андрей, барыня, генеральская дочь, велела тебе, чтоб тетеревов достал, настреляй, значит.
   Ну, ходил я очень много, чуть не замерз -- зимой-то трудно,-- принес барыне тетеревов. Она меня встретила, нарядная такая, красивая, и говорит:
   -- Чего это вы принесли большие такие -- мне маленьких птичек надо.
   -- Каких,-- спрашиваю,-- сударыня?
   -- Ну как -- каких. Рябчики, кажется, называются.
   Вот и поди, как быть? Да вот я слыхал от господ охотников, что есть такой Тургенев. Любил он нашего брата, охотников простых,-- читал мне Ермолай, был такой. Про нас книжку составил Тургенев-то.
   -- Я плакал, когда читали, хороша книжка,-- сказал Дубинин и задумался. И мы тоже тогда неизвестно почему задумались.
   Наступили сумерки. Вдали сквозь серое небо светила красная полоска зари. Дианка оставила щенят, подошла к нам и ласково глядела. Дубинин крошил хлеб в черепок и налил молока.
   -- Есть хочет, кормить детей надо,-- приговаривал он.-- Тоже пяток их, засосут.
   Мы погладили Дианку, она опять ушла в уголок к щенятам. Как все просто и как понятно и как нужно.
   К окошку подошла женщина и постучала в стекло. Дубинин открыл половинку окна и протянул руку с краюхой хлеба. "Благодарю,-- сказала женщина,-- я спросить хотела, где здесь Дубинин живет?"
   -- Я самый,-- ответил Дубинин.
   -- Вот-вот,-- обрадовалась женщина,-- живу-то я одна-одинешенька у водохранилища. Сказывали мне, что сука у вас ощенилась, мне бы одного дали, все поваднее жить, вроде как дитя будет. А то одна, все померли, сына вода отняла по весне.
   -- Ладно, матушка,-- сказал Дубинин,-- приходите через недельку, а то малы больно.
   Женщина развернула платок, вынула просфору, подала Дубинину и ушла.
   -- Эти-то, Дианки-то, щенки ей не годятся,-- сказал Дубинин после ее ухода,-- что же им со старухой жить; они охотники. Я ей найду, есть этакие-то, которые ее сторожить будут, прелюбезные.
   И Дубинин тихо рассмеялся.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Собаки и барсук -- Впервые: Возрождение. 1933. 19 ноября. Входит в издание "Константин Коровин вспоминает...". Печатается по газетному тексту.
   Упоминание об И.С. Тургеневе знаменательно -- Коровин тем самым считает себя как бы литературным преемником его "Записок охотника".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru