Коровин Константин Алексеевич
В сочельник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

В сочельник

   Иду я вечером от художника Поленова, жил он на Третьей Мещанской улице в Москве. Сад у дома его особняка весь синий, в инее мороза. Холодно, на улице никого, даже -- извозчиков.
   Иду пешком в Сущеве -- все заборы, за заборами сады. Мутно горят на улице огоньки в фонарях, стекла замерзли, под ногами хрустит снег. Навстречу идет человек, воротник пальто поднят, шея закутана большим шарфом.
   -- Василий Княжев. Здравствуй. Откуда ты?
   -- От Веревкина,-- кашлянув, отвечает Василий Княжев, мой приятель, рыболов и слуга.
   -- Пойдем ко мне, Василий,-- предлагаю я. -- Разговеешься, выпьешь. Гости будут.
   -- Чего ж, пойдемте...
   -- Извозчиков что-то нет -- доехать бы...
   -- Да ведь ноне сочельник, день эдакий... Всяк по себе праздник встречает, кто ни на есть, у кого что, семевство. А другому что праздник, что будни -- все равно...
   -- Что-то ты, Василий, скучный.
   -- Да чего ж, будешь скушный...
   -- А что?
   -- А то -- у кого какой хозяин. Сразу видать: другой, приметно, уж в сочельник веселый идет, выпивши малость,-- хозяин, значит, хороший. А то, на вот -- будешь скушный, у Веревкина работал я... концы правил, не одну сотню. Камыш-то кривой покупает. Ну и правишь на лампочке спиртовой. Без этого никак не возможно. Кто удочку-то кривую купит? Их што -- тыщи две надо к весне справить. Н-н-да... Он хитрый, показывает, что не надо ему вроде, а сам ищет меня, подсылает... Я, к примеру, у Малиновского, в Неглинном проезде, правлю; ну, только у его, у Малиновского, скушно: один сидишь. А Веревкин знает, что скушно. У его все же приходют рыболовы, поговорят об охоте, ну, и пошлют выпить, закусить. Люди, значит, охотники -- народ душевный. Веревкин знает. Ну, и сманит меня. А сам-то он, наживала, норовит прижать, гнет меня. Что ни сделаешь -- все не так; криво, косо, говорит. Спросишь рублевку -- так полтину выкидывает. Жила! Только и я тоже мастер, кое-чего знаю... Он много работы подбавляет. Ну, и правишь легко. Удочку купит кто -- глядит, а к вечеру сырость на реке уж обязательно, глядит -- удилище кривое. Ну, и приходит к ему в лавку -- вот ругает его, хозяина-то, а я слушаю, молчу. Вот тебе -- возьми, жила! И сегодня считал, считал... "Эх ты,-- говорит,-- забрал сколько". Мне двенадцать приходилось, а у его три с полтиной выходит... "Ты,-- говорит,-- за месяц выпил на двадцать три, проел сколько, колбасу, говорит, ешь, селедку тожа". Верно: я колбасу люблю... У него правил раз тоже один удилища дешевле меня взял. Веревкин рад был, да потом вышло, что он-то спирт не в лампочку наливает, а больше того себе в брюхо... Ведь это что -- отрава, детунерат... А тому хоть бы што -- пьет и пьет. Нажигал его, значит. Он понял, что спирту много выходит, ну, и прогнал его...
   Показался извозчик.
   -- Извозчик!-- крикнул я. -- На Мясницкую, к Красным воротам.
   -- Пожалте, шесть гривен.
   -- Эк загибает,-- сказал Василий Княжев.
   -- Чего загибает! Сочельник... А завтра што -- праздник ведь Господен... -- проворчал себе в заиндевевшую бороду извозчик.
   -- Тридцать копеек будя,-- мрачно сказал Василий.
   -- Садись, сорок,-- согласился извозчик. -- А двугривенный береги на гроб...
   На Первой Мещанской повстречали солдат. Целая рота. Ровно идут, слышно -- кых, кых, кых... Под мышкой у каждого узелок с бельем.
   -- В баню на Антроповы Ямы крупа прет... -- сказал Василий.
   -- Почему крупа?-- спросил я.
   -- А как же -- кашу жрут, их крупой зовут. Скажи-ка им, вот до чего не любят... Сейчас в драку полезут,-- смеется Василий.
   Приехали. Я даю извозчику шесть гривен.
   -- Во барин, спасибо,-- обрадовался извозчик. -- Завтра Молоденец родится, помолит за тебя.
   -- А тебе -- черта с рогами, в рот-те ноги!..-- уже отъезжая, крикнул он Василию.-- До чего все деньги любят!-- сокрушался Василий, поднимаясь по лестнице ко мне.
   -- А ты не любишь разве?
   -- Конешно, грешен... Но не лезу на них... Знать, оттого у меня и нет их никады...

* * *

   В доме у меня хлопоты. Все как угорелые. На кухне слышно -- толстая кухарка Люция кричит: "Пирог уйдет..." Ленька, озабоченный, тащит на блюде жареного гуся.
   Мы с Василием прошли ко мне в комнату. Вижу -- у меня все прибрано, чисто, стекла вымыты. Я почему-то сразу стал говорить тише, почувствовал, вроде я лишний. Заглянул в столовую. Там двоюродная сестра Варя строго на меня посмотрела черными глазами и не сказала ни слова. Пахло ветчиной, рябчиками.
   Мне и Василию подали чай и сушки.
   -- Василий, вот ты деньги не любишь, а что ты больше всего любишь?-- спрашиваю я.
   -- Да ведь как сказать... -- с каким-то шипением рассмеялся Василий,-- в деньгах весь заворот жизни заложен, вся что ни на есть чертова. Забота, самый переплет жисти, злоба, и эти самые деньги вертят человека туды-сюды, куда хочешь заворачивают, и так-то его завертят, что он уж и сам, сердешный, не поймет, где и правда есть... Какой я человек? Эстолький,-- показал он на свой мизинец. -- Прежде всего -- дурак. Чего я?.. Так, ничего... А люблю я больше всего -- волю, а потом, грешен,-- баб... А не то и бабу забуду, вот как ежели весна зачинает -- бродяжить люблю, из города вон... Люблю на это самое глядеть -- на лес, на радость зеленую, на луг, на небо... Эх, воля, воля -- хороша! Какой хошь хозяин, что хошь мне давай -- а нет... прощай, хозяин! Весна! Будя! Я сам тады себе свой. Гляжу и гляжу -- утро, солнце, вечер -- вот они мои. Воля!.. Чего еще? Эх, и хороша земля наша, до чего! Вот бабы, конечно, тоже хороши, ежели недолго, а то заедают... И не любют они это самое -- вот смотреть то-сё... Сиди, говорят, дома -- боле ничего.
   -- Как же, Василий, бабы без денег? Деньги ведь нужны. Дети, да и вообще, как же?
   -- Это верно,-- соглашается Василий.-- У меня-то тоже был детеныш. Ну, а она ушла. А я с бабами полюбовное дело завертывал не за деньги. А когда в этом деле деньги -- это уж што, последнее дело, скушно... Конечно, угощение нужно,-- ну башмаки купишь тоже. Есть, конечно, такие -- нет денег у тебя, и она, значит, прощай. Эдакие-то мне на кой нужны, я на их и глядеть не стану. Это они пускай господ вертят... Не-ет... За деньги я себе через час гарем заведу, да нешто я татарин...
   Звонок в передней. Приехали друзья -- Павел Александрович Сучков, с ним охотник Караулов. Гитара Сучкова в чехле, гитара с короной императрицы Елизаветы Петровны. Павел Александрович, как всегда, серьезен. Говорит: "Ну, здравствуй!" Лица веселые, красные с мороза. Коля Курин в котелке, озяб.
   -- Брось ты котелок-то свой,-- пугает Курина Василий Сергеевич,-- отмерзнут уши, отвалятся.
   -- Нельзя, брат,-- говорит Коля,-- я профессор, брат, в Консерватории. Консерваторки, брат, смотрят вот как... Наденешь шапку меховую, кучером прозовут, я ведь их знаю...
   Гости, друзья,-- радостно, весело. Что может быть лучше друзей-гостей?..
   Приезжает Федор Иванович. Общая радость. Раздевается в передней, роста выше вешалки, лицо веселое, глядит на Павла Александровича -- друга-приятеля. Но Павел говорит отрывисто и строго:
   -- Здравствуй.
   На столе -- грибы маринованные, грузди, рыжики в сметане, рябчики с брусникой, поросенок с хреном, гусь с капустой, белуга, свои копчушки, тетерева своей охоты, заяц... Приятели мои любили покушать и выпить. Павел Александрович налаживает гитару. В разговорах все больше норовят подшутить, один над другим.
   -- Скажи-ка ты, Петруша, как ты эту трубку гуттаперчевую, чем из аквариума воду выливают, съел?
   -- Честное слово,-- говорит Казнаков,-- с макаронами съел нечаянно... До сих пор у меня иногда отрыжка гуттаперчей. А доктор и Наташа не верят, ничему не верит Наташа, не верит мне... Вам только смех.
   Павел Сучков, перебирая струны, запел и, посмотрев на Шаляпина, сказал строго:
   -- Втора, ну!
   
   Задремал тихий сад,
   Ночь повеяла тихой отрадой...
   А кругом аро...
   
   Он остановился, посмотрел на Шаляпина и сказал:
   -- Сначала: "Задремал тихий сад..." Да, да... это не опера вам... не можете...
   Шаляпин смотрел оробело: он нарочно так ловко фальшивил... Сучков был в отчаянии:
   -- Странно... Довольно странно... Солист Его Величества... а вот... Это вам не опера... не можете... Сначала.
   Все кругом ржали. Шаляпин виновато мигал глазами... Пение продолжалось. Шаляпин все больше и больше расходился с первым голосом. Павел Александрович только в недоумении качал головой, пил вино и говорит, смотря в пространство:
   -- Непонятно...
   То было давно... там... в России...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   В сочельник -- Впервые: Возрождение. 1936. 25 декабря. Печатается по газетному тексту.
   двоюродная сестра -- здесь и далее, см. прим. к с. 127 кн. 1 наст. изд.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru