Коровин Константин Алексеевич
Чепуха

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Чепуха

   Помню, мне один мой знакомый с окраины Москвы, с которым я раньше ловил рыбу на удочку, говорил:
   -- Мы,-- говорит,-- живем в такое время, что понять трудно. Будто это освободительное движение, так что, значит, освобождаться будем. Выходит так, что ни на что ручаться нельзя. И как-то все стали ссориться. В газетах читаешь -- в Полинезии восстание, а в Лиссабоне забастовка, и где это Лиссабон -- неизвестно. Встретил недавно Александра Ивановича Глушкова. Трактирщик он с Солянки. Говорит: "Время теперь такое, несмотря на праздники, а веселья этого самого нет. Даже мои посетители жалуются, говорят, как-то не то. Пьешь, а тебя в грусть вдаряет. У меня прежде в трактире на Солянке, ах,-- говорит,-- гуляли ряженые, пляс идет, песни, веселье. А теперь сидят по столам все, насупившись, серьезные. Смотришь -- поругаются, драка. Про политику говорят. В сурьез входят и спорят, спорят. Он, Глушков-то, смекалистый,-- так я, говорит, нарочно двух горлотяпов держу. Как вижу, за столом в трактире про политику горячо в спор ударяются, я сейчас горлотяпам и мигну. Ну, они, значит, живо наружу выбегут и уж "караул" орут. Ну, сразу в трактире все к окнам бросаются смотреть -- что такое. Помогает, говорит, это самое. И драк меньше бывает. И спору нет".
   -- Ну и чудно,-- рассмеялся мой приятель, художник Винокуров. -- Когда "караул"-то кричат, поди, народ собирается.
   -- А как же, народ глядит, городовые бегут -- что такое? Горлотяпы и пятое-десятое, орут чепуху разную. Ничего не понять, а все ж всем интересно, вроде как веселее становится. Прежде, бывало, Новый год встречали, рады все, а теперь думают, ну вот, Новый год пришел, а что? Кто говорит -- война будет, а с кем, конечно,-- неизвестно. А кто говорит -- свобода полная начнется. Все всеобщее будет. Каждый должен сам себя обслужить. Сапоги сам шей, воду в колодце сам качай, калачи сам себе пеки.
   -- Ну, это чепуха,-- сказал мой приятель Винокуров.
   -- Конечно, но только говорят. Извозчиков, половых -- не будет.
   -- Ну, а как же чай пить? Надо чай самому сажать? А он у нас и не растет. Ерунда...
   -- Мяту будут пить, лист березовый...
   -- Нет, этого не будет никогда.
   -- А вот, говорят, будет. Сам граф Толстой говорил и лаптей себе наплел на это самое время. На все семейство наплел, чтобы босому не остаться. Зимнее время, не годится босому-то...
   -- Позвольте,-- заспорил Винокуров.-- Толстой босиком ходит, даже Репин его босиком написал, а вот дети его, графья, изнежились. Он, должно быть, лапти для них и плетет.
   -- Конечно, трудно будет каждому на свое положение становиться. Ох, трудно. Но, говорят, начальство, перед тем как становиться на этакое положение, каждому кобылицу предоставит. И так как все будет всеобщее, то и луга всеобщие. Пускай, значит, каждый кобылицу пасет. Кобылица нажрется досыта травы, и, значит, на ней верхом и айда -- поехал, куда хочешь. Дорогой дои ее и молоко пей. Здорово и свободно. Ну и живи себе на свободе.
   -- Ну, это черт-те что... -- сказал мой друг-приятель Коля Курин. -- Позвольте, а если я никаких кобылиц доить не желаю и молока не пью, это что же такое? Произвол, насилие. Какая же это свобода?
   -- Ну уж как хотите, а все-таки это будет. Придет такое время. Я одного этакого-то знаю. Ученый. Он уж на кобыле уехал.
   -- Чепуха!-- повторил Винокуров.
   -- Ведь вот сегодня канун Нового года,-- сказал Коля Курин. -- А что-то чепуху говорим. В деревне когда -- такая чепуха в голову не лезет. Все ясно. Живешь себе. Новый год, рыжики в сметане, пирог с груздями, капуста кочанная, окорок. Газет не читаешь. Вот жизнь. Сам вроде как корова становишься, и глаза такие делаются, как у коровы.
   -- Вот у тебя глаза сейчас,-- говорю я Коле Курину,-- какие-то хитрые, все щуришься, все думаешь -- кого бы объегорить...
   -- То есть как это, позволь?.. Кого же это я объегорить хочу? Это, позволь, что ты, с ума сошел?
   -- Ну, бабу какую-нибудь... -- говорю я.
   -- Ну, это другое дело. Это вопрос другой. Тут не объегоришь, а сам объегоришься. Это любовь, брат, сам не знаешь, в каком состоянии находишься. Это ведь ни ученый, ни философ разрешить не могут. Женский вопрос -- это самая трудная вещь на свете. Науке не поддается.
   В коридоре раздался звонок. В енотовой шубе, бобровой шапке вошел доктор Иван Иванович. Усы и баки белые от мороза.
   -- Ух, холодно...-- сказал он. -- Крещенские начинаются. А у меня вчера вечером ряженые были. И кто -- так я и разобрать не мог. Но откуда они? Не иначе, что пациенты. Как они узнали, что я жену у рыбника Афросимова отбивал? Ведь это в Нижнем было. Запрошлый год, и дело без драки не обошлось. Но только, это самое, в городском саду было весной -- в кустах сирени -- дрались. И что же? Сознаться надо, здоров Афросимов. Я помирился. Потом выпили тоже на поплавке. И кто видел? Понять невозможно.
   -- Ну, так, значит, тебе за волокитство попало.
   -- Попало. Зря и попало. Она сама соблазнительница. И вот соблазнительница до чего... Ну, я, конечно, молодой врач -- понравился. А теперь не жалею, что не отбил, потому Афросимов оказался душа-человек и ко мне заезжает, и уж мы и обедаем и ужинаем вместе, и он мне на жену свою до того жалуется, что просто заплачешь. Вот она ему рога ставит, вот ставит... Я ему говорю: дорогой, хорошо, что я между ними не попал в чепуху такую. Как бы я тебе теперь в глаза глядел. И вот до чего у нас дружба в душу вошла, прямо адоремус {Здесь: почитание, любовь (лат.).} выходит. И он мне и говорит: "Давай мы с тобой вместе ей рога ставить будем". Я подумал и говорю ему: "Я-то ведь вроде как ни при чем..." -- "Все равно,-- говорит,-- вали, я за все плачу, я отвечаю. Пускай узнает потом, что и ты. Пускай повертится..." И вот это самое ряженые мне все и рассказывают.
   -- Эх, Иван Иванович,-- сказал Коля,-- так ряженая-то -- она и была... жена Афросимова.
   -- Эка я дурак. Верно. Я-то думал -- кто, похож голос. Она -- верно. Вот ведь. Я-то лошадь. В голову не пришло.
   -- Может, и он там был... -- добавил Коля Курин.
   -- Но, постой, это уж чепуха... А ведь все может быть. Опять я, выходит, дурак. Я-то говорил ей -- ряженой,-- что уж вот он жену-то любит, ни на кого не глядит. Вот ведь что. Ряженая-то мне сказала: "Приезжай,-- говорит,-- в Новый год в 10 часов к "Яру" ужинать. Мы,-- говорит,-- маскированные будем. Я,-- говорит,-- в домино, красная роза на груди пришпилена. Приезжай, я все равно найду тебя..."
   Вот как быть? Опять бы чепухи не вышло... Все-таки неловко, пациенты у меня. Вот -- поедемте вместе.
   -- Нет, Иван Иванович, пословица есть: "Повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сломить"... Поезжай уж один, а то опять выйдет чепуха.
   Так, от чепухи к чепухе, в мелких дрязгах, то потешном, то грустном, и всегда несуразном,-- так в этих пустяках, без конца, без начала,-- жила-была Москва, как могла и как умела... И не чуяла, не предчувствовала, что надвигается на всех такая чепуха, такая странная и злая чепуха, которая снесет все ее несуразные жизни.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Чепуха -- Впервые: Возрождение. 1937. 31 декабря. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru