Коровин Константин Алексеевич
Душа томится...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Душа томится...

   С окна моей мастерской на Балчуге видно, как оттепель покрыла лужами дорогу. Грязная мостовая. Стаяли снега с крыш кремлевских башен. Москва-река набухла, покрылась водой -- скоро ледоход. Уж нет переезда через лед. Стоят деревянные барки.
   По Москворецкому мосту едут извозчики, кто на санях, а кто и в пролетках. В воздухе чувствуется весна.
   Медленно и уныло ударил колокол к вечерне. В отдалении другой. И по Москве, по церквам, несется звон.
   Однообразно зовет колокол: "К нам, к нам".
   Великопостный, покаянный звук.
   Страстная неделя. В монастырях всенощное бдение. Говеющие москвичи.
   На папертях толпится бедный люд. Закутанные в платки старушки. Тужат, вздыхают:
   -- Ох, Господи, прости рабу твою грешную...
   И какие могут быть грехи у этих старушек, нянек, замученных в труде, с добрыми, оробелыми лицами, всю жизнь отдавших другим и оставшихся нищими?
   Говеет торговый люд -- купцы именитые приезжают на своих лошадях, ищут знакомого иерея, который построже. Исповедуются и в дом на разговенье зовут, угощают особо. "С души тяготу снял, утешил".
   Москва в Страстную неделю как-то притихла, серьезная, скромная стала. В трактирах, ресторанах народу мало. Толпами ходят рабочие, солдаты, служащие в бани. Под мышкой свернуто в платки чистое белье, мочалки, мыло.
   Рабочие, мастера декоративной мастерской моей Императорских театров, пришли ко мне прощаться. Уезжают на неделю к себе домой, в деревню, на побывку. Новые сапоги с набором. Картузы. Почему-то физиономии у всех в веснушках. Глаза глядят, как пуговицы.
   -- Ну что ж,-- говорю,-- хорошо теперь в деревне-то. Весна. Отговели в Москве?
   -- Да,-- отвечает Василий Белов.
   -- Василий, что-то у тебя веснушки по всей роже и даже на руках? Как ты весной расцветаешь!
   -- А кто ее знает. Сам не пойму. Вот у прочих нету, а у меня как весна, так обкладывает.
   -- Это оттого, что все на сцену бегаешь из мастерской -- на балет глядеть...
   -- Эк невидаль! Я ничего и не глядел. Тоже скажете. Очень нужно глядеть. Это господам, им при капитале можно.
   -- Ну что ж,-- говорю,-- и я в деревню поехал бы. Лето, природа, воля. Неужто вам в Москву оттуда не скучно ехать? В пыльную, душную мастерскую, краски разводить, клей варить? А там покос, луга у речки, отрада...
   -- Верно,-- отвечал Белов,-- хорошо. А скушно. Сказать правду -- избаловались уже.
   -- Есть это!-- сказал другой рабочий. -- Меня взять. Жена, детей двое. Жена хорошая, жалею ее. Уеду -- тужу. То ей куплю, другое куплю. Приеду к ней -- рад, а поживу -- скучаю. В город тянет...
   -- Вот ко мне отец приезжал,-- сказал, смеясь, черноглазый и хитрый маляр Павел,-- я его на сцену на леса сажал. Он оттуда представление глядел. Вот до чего ему понравилось! Глядит и плачет. "Чего плачешь,-- спрашиваю,-- отец?" -- "За сердце берет, поют до чего хорошо -- чисто в раю". Уезжать ему, а он: "Павел,-- говорит,-- дай еще послухаю хоть разок, эх, послухаю да и помру пускай..." Вот как театр понравился...
   -- А мне,-- сказал Василий Белов,-- это самое, когда поют, вот как надоело! В мастерской-то все слышно, особливо когда какая затянет -- беда! Вот еще Ван Занд пела туды-сюды, ловко. А наши, как затянут: "Пошто меня не любишь?", в такую скуку вгонит, из мастерской прямо вон! Придешь в портерную, возьмешь бутылку пива, рад: слава Богу, вою не слыхать. Отойдешь малость. Четырнадцать лет слушаю с Кинстинтин Лисеичем.
   Отворилась дверь, и вошли приятели -- Василий Сергеевич Кузнецов и актер Бакшеев. Оба огромного роста. У обоих лица красные, глаза веселые. Бакшеев хохочет.
   -- Говели мы сейчас. Васька огорчен.
   -- Огорчишься!-- оборвал его Василий Сергеевич. -- Странно! Первое -- спрашивает: "Пьете? Сильно предаетесь?" Я говорю: "А почему вы так думаете?" -- "Так с лица выглядываете". Не угодно ли?
   Рабочие смеялись.
   -- Ну ладно,-- сказал Бакшеев,-- надо червяка заморить, у Егорова селянку съедим. Идем.
   Сидим в пролетке втроем. Стучат колеса по обнаженной мостовой, скользят по оставшемуся кое-где льду.
   В Охотном ряду толпы народа. Кричат торговцы, предлагая товар.
   У трактира Егорова слезли с извозчика. Пахнуло запахом рыбы, селедок, рогожей, квасом.
   В трактире народу мало.
   Бакшеев, сев за столик, заказал половому расстегаи с рыбой и ухой. Половой поставил графин с водкой.
   -- Нельзя,-- поморщился Кузнецов. -- Неловко.
   -- Ничего, ведь она постная,-- сказал Бакшеев.
   -- У тебя все постное. А если ты хочешь знать, уха эта на курином бульоне.
   -- Нешто можно,-- смеялся половой,-- посадят. В этакие дни гостя скоромным накормить! На какого попадешь -- ежели православный, так искалечит. Что вы, право, господин Кузнецов, скажете!
   -- А знаешь ли,-- внезапно помрачнев, сказал Бакшеев,-- незаметно как время бежит. Вот всю зиму играли. Кружок, ужин, разговоры... К утру спать ложишься. Проснулся -- в театр. Времени не видишь и не видишь, как проходит жизнь. А в сущности -- одиночество. Когда один сам с собой -- противно, тоска. Не знаешь, куда деться, душа томится. Женщины все как-то ясны. Увлечение, потом охлаждение и опять тоска. Был я влюблен, молод был. Она получила чахотку -- умерла. Весной умерла. Каждый раз, когда весна, хочу поехать на могилу, а кладбище забыл. Приеду на Ваганьково -- не то, в Даргомилово -- не то, в Покровское -- не то. На всех кладбищах бывал -- не то... Так знаешь ли -- зайдешь в трактир где-нибудь у заставы, ну и выпьешь, как-то легче становится. Представь себе, третьего дня подумал: у Сокольников, где-то в Печатниках, кладбище есть -- не там ли, думаю, хоронили ее? Поехал. Заехал на Рязанский вокзал. Буфет.
   Сел тоже закусить. Выпил. Сижу, и вдруг вспомнил: "Батюшка, да ведь ее схоронили в Казани!" Подумай, ведь сколько лет я ее здесь по кладбищам искал. Заметь: как только выпью слегка, так меня тянет могилу искать. Сколько я зря проездил! Не попади я на Рязанский вокзал, и сейчас тебя бы уговорил ехать со мной искать... Нет, постой, ошибаюсь, что такое... Не в Казани -- в Казани другая, а та... постой... вспомнил -- в Нижнем! Вот рад... Наконец-то вспомнил!
   -- Погоди!-- позвал он полового. -- Ну-ка, принеси еше графин.
   -- Какая радость -- вспомнил! Давай-ка еще по расстегаю. Да вот, кажется, и солнышко выглянуло. Весной какие-то воспоминания в душу лезут. Выпьем, Вася. Сегодня на исповеди вижу -- устал отец Василий. Накрыл меня епитрахилью. "Ну, грехи-то?" -- говорит. А я ему: "Все те же -- актерские". -- "Ну,-- сказал,-- Бог простит". Вот и все...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Душа томится... -- Впервые: Возрождение. 1937. 17 апреля. Печатается по газетному тексту.
   Даргомилово -- старое название Дорогомиловского района на западе Москвы. Местность получила название в XIII в. по имени владельца вотчины Ивана Дорогомилова.
   Рязанский вокзал -- с 1862 по 1894 г. название Казанского вокзала в Москве.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru