Коровин Константин Алексеевич
Осенняя грусть

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Осеняя грусть

   Наступили дождливые дни. Из-за забора московских улиц выглядывают поредевшие сады. Кое-где в сумерках приветливо в окнах особняков мерцает огонек. Моросит дождик.
   Мне кажется, в этих окнах, около сада, такая счастливая жизнь!
   Лениво подметает с мостовой дворник обильно опавшие осенние листья.
   Я еду в Сущево, домой, с вечернего класса. Фонарщик, подставляя лестницу, зажигает уличные фонари.
   Тоскливо на площади в Сущеве. Стоит пожарная часть, желтая, с большими сараями.
   Вхожу в деревянные ворота дома, в мезонине которого я живу.
   В комнате за столом сидят мои товарищи: Светославский, Левитан и Андрюша Мельников, сын писателя Андрея Печерского.
   -- Что ты опоздал?-- спрашивают они.
   -- Да вот,-- говорю,-- шел, смотрел на оголенные деревья... Как тосклива осень! Как одиноко и грустно,-- щемит сердце.
   -- Я не люблю город,-- сказал Левитан,-- а в Останкине дубовая роща и липовый парк... Какие мотивы! Вот где тоска настоящая. Больше всего я люблю эту печаль. Грязные синие дороги, унылую темную избу...
   Левитан отворил окно.
   -- Сегодня тепло... Посмотрите, этот сад за забором, какая красота. Это надо почувствовать.
   В тихом осеннем сумраке, вдали, из острога, донеслось пение арестантов:
   
   В одной знакомой улице
   Я помню старый дом,
   С высокой темной лестницей,
   С завешенным окном...
   
   Что-то грустное было в этой песне.
   -- Поют,-- сказал Левитан. -- Несчастные люди, они не виноваты.
   -- То есть как это не виноваты?-- удивился Андрюша Мельников.
   -- Не виноваты.
   -- Постой,-- возразил Мельников,-- постой... Вот здесь, у Константина, в этом саду, за забором, яблоки. Хорошие яблоки -- антоновка. А на заборе острые гвозди понатыканы. Не будь их -- яблоки зелеными украли бы. Я сам не могу видеть, когда по Москве везут в кандалах арестантов с выбритыми головами. У солдат сабли наголо. Но, когда бы не было сабель, ты бы увидел небо с овчинку и перестал бы наслаждаться грустью осени, ты узнал бы, что такое горе. Я спросил отца -- как это ужасно, арестанты, каторга. "Да,-- согласился отец,-- ужасно, но ничего не поделаешь".

* * *

   Святославский в мастерской нашего профессора А.К. Саврасова писал большую картину "Днепр и восход солнца" и говорил: "Солнце, само солнце не выходит".
   -- А я не люблю солнца,-- сказал Левитан.-- Я не понимаю, зачем все это. Солнце, а все равно умрешь. Это все так странно. Какая красота! Зачем красота, когда есть смерть...
   Левитан был в любимом его настроении -- меланхолии. В нашей юности мы были все товарищи, ученики обожаемого нами прекрасного художника Алексея Кондратьевича Саврасова. И всегда были в минорном настроении. Все мы были друзья и знали бедность и невзгоду, но не печалились этим. Одно удивляло нас, что мы были как бы отверженные, одинокие. Искусство наше не было никому нужно.
   И странно, когда мы встречали других людей -- других профессий, нам казалось, что люди эти какие-то чужие. И все, что они ни говорили, считали сплошной ерундой.
   У меня много было родства в Москве. Двоюродных сестер, братьев, теток. Я не мог бывать у них. Они были мне чужие. И я постепенно отстал от них и слышал, что они меня называли гордецом. Это была неправда.
   Ближе к нам был любимый нами профессор Саврасов и Антон Павлович Чехов -- еще студент. Он часто присоединялся к нашей компании, когда мы, собрав гроши, покупали хлеб, копченую колбасу, печеные яйца и шли от Москвы куда-нибудь на природу -- писать этюды.
   Антон Павлович почему-то надевал, как и мы, высокие охотничьи сапоги, точно бы там были какие-то непроходимые болота. На плечи накидывали пледы. Это была как бы мода, и встречные прохожие говорили: "Ишь, скубенты прут".
   Окрестности московские были прекрасны. Кузьминка, Кусково, Перерва, Останкино, Дубровицы, Царицыно, Кунцево, Петровское-Разумовское.
   Проводя целый день под Москвой, мы купались на речке, в прудах.
   Я, будучи охотником, часто звал приятелей в Большие Мытищи, в болото к Лосиному Острову, захватывал ружье и постреливал дичь.
   Чехов и Левитан не сочувствовали мне, жалели убитую птицу. Но жареную ели и хвалили.
   Странно, что все сюжеты, которые мы писали, были всегда грустны. Дивной архитектуры церкви, дворцы в Дубровицах, в Архангельском, имении Юсуповых, в Братцеве -- имении Щербатова, в Кускове -- имении Шереметева, не прельщали нас. Мы никогда не писали их, предпочитая старый мост на речке, мельницу, деревенские избы или просто лес...
   Особенно не нравились нам роскошные дачи и подстриженные сады, цветники.
   Грязная дорога, телега, убогая лесная сторожка, брошенная усадьба больше увлекали нас.
   А Левитан всегда искал дальний просвет грустной вечерней зари, овраг с ручьями, повисшие ивы над прудом, сельское кладбище. Я часто видал на красивых глазах его слезы. Он говорил мне: "Посмотри, какая красота, какой мотив... Я никак не могу сделать эти ветви, эту тоску".
   А.П. Чехов был веселей нас. Мы не любили города и всегда старались уйти подальше от него. И искренно восхищались проселочными дорогами, унылыми стогами на сжатом поле, пожелтевшими деревьями осени, собирали ветви и букеты с вялыми листьями, приносили домой.
   Шиповник больше нравился, чем прекрасные розы.
   Странный романтизм жил в нашей душе в молодые годы.
   Может быть, эти свойства души рождались в нас вследствие отчужденности от общества, которое мало интересовалось искусством в то время. Как-то никому оно не было нужно. И если бы не было замечательного гражданина Павла Михайловича Третьякова, Саввы Мамонтова, то, вероятно, картины Васильева, Саврасова, Перова, Репина, Сурикова, Поленова и многих других остались бы у них в мастерских и вряд ли были бы созданы. И может быть, русские люди не слыхали бы опер Римского-Корсакова -- "Снегурочку", "Псковитянку", "Садко", "Царя Салтана", "Кащея", "Майскую ночь" и "Хованщину" Мусоргского и много других, которые С.И. Мамонтов впервые ставил в Частной опере Москвы, где Ф.И. Шаляпин проявил свой великий талант...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Осенняя грусть -- Впервые: Возрождение. 1937. 3 сентября. Печатается по газетному тексту.
   В одной знакомой улице... -- из стихотворения Я.П. Полонского "Затворница" (1846).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru