Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Воспоминания детства
Многим бы хотелось видеть Пушкина. А бабушка моя, Екатерина Ивановна Волкова, видела его. И много говорила мне и брату моему, когда мы были детьми. Говорила об Александре Сергеевиче Пушкине, что это был самый умный человек России. И часто говорила нам о нем. И мне представлялся он красавцем, на белом коне, как наша лошадь Сметанка, и в каске с перьями. А бабушка сказала мне, что нет, он был маленького роста, сгорбленный, курчавый блондин с голубыми большими глазами, блестящими, будто на них были слезы. Серьезный, никогда не смеялся. Одет был франтом, носил большое кольцо на пальце и смотрел в золотой лорнет. "Зачем это,-- подумал я,-- маленького роста? Неправда, что бы мне ни говорили". Мой дед, Михаил Емельянович, был огромного роста, и мне хотелось бы, чтоб и Пушкин был такой же и приносил бы мне игрушки. Но мне всегда нравилось, когда бабушка читала мне Пушкина. И я, слушая, сидя на лежанке, думал: "А ведь его убили. Как это гадко!"
Несказанно я любил слушать бабушку, когда она читала Пушкина. И все как-то было полно им: и вечер, и зимняя дорога, тройка, когда меня взял с собой мой дед в Ярославль, дорога, остановка на постоялом дворе, калачи, поросенок, икра, и месяц, и страшный лес на дороге. И нравился мне Пушкин. Как верно и хорошо он написал про что-то, все самое мое любимое.
И я знал уже много его стихов наизусть. Из дому деда, на Рогожской улице, уходил на соседний большой двор, к ямщикам, в ямскую избу, где было тепло, пахло щами. Такие хорошие ямщики, отдыхали, сидели, пили чай. Ели баранки, ситный. И любили меня, хозяйского внука. Я всей душой любил ямщиков. Я им говорил наизусть:
По дороге зимней, скучной,
Тройка борзая бежит...
И видел -- нравилось ямщикам.
-- Ну-ка,-- говорили они мне,-- скажи, Костя, вот ему... про разгулье удалое аль сердешную тоску... Как это, скажи-ка...
Ямщики слушали.
Один из них, Игнат, с черной бородой, часто просил меня:
-- Скажи да скажи... про старушку родную...
Тогда я ему говорил стихи:
Буря мглою небо кроет...
Игнат плакал. Всегда плакал.
Поразило меня однажды, что приятель отца моего, судебный следователь Поляков, сказал про Пушкина: барин, камер-юнкер. И что-то нехорошо говорил. Я сказал бабушке, Екатерине Ивановне:
-- Поляков не любит Пушкина.
-- Да,-- ответила она,-- не слушай его. Он нигилист.
Я не понял, но подумал: нигилист -- это, должно быть, вроде дурака.
Странно, что Ларион Михайлович Прянишников, впоследствии художник, родственник наш, часто бывая в доме у нас, тоже не любил Пушкина, тоже сказал: камер-юнкер! Мой дед был именинник. Лежал в постели, прихварывал. Утром я пришел к нему и сказал стихи:
Птичка Божия не знает...
Он меня погладил по голове и, смотря добрыми глазами, сказал мне:
-- Это, Костя, хороший барин сочинил.
Потом, вздохнув, сказал:
-- Эх, грехи, грехи. Ты, Костя, когда молишься на ночь -- то поминай и его. Он ведь был добрый, как Божий серафим. Мученик -- ведь его убили.
"Вот,-- думал я,-- что такое".
-- Дедушка,-- говорю я,-- а Игнат, я ему сказал стихи, а он заплакал.
-- Ишь ты,-- удивился дед. -- Он, Игнат, хороший мужик. Бедный, бездомный. Пьет только частенько...
Почему-то дед запретил мне ходить в ямщицкую, к ямщикам.