Опустела Москва. Кое-где по Садовой пройдет извозчик -- и вновь безлюдье.
* * *
Большинство москвичей живет на даче. А оставшиеся в Москве -- из тех, кто побогаче,-- ужинают в загородных ресторанах и садах.
В Петровском парке -- роскошные рестораны -- "Стрельна", "Яр", "Мавритания". Киоски, отдельные кабинеты. Цыганские, венгерские и русские хоры. Знаменитые солистки. Цыганка Варя Панина.
К вечеру у Страстного монастыря, на площади, стоят лихачи-извозчики. Рысаки. И по Тверской улице летят с седоками, обгоняя друг друга, за город: проветриться, выслушать хор -- тоску развеять.
Именитое купечество, деловые люди любили прокатиться на лихаче.
Москва к ночи в летние дни как-то замирала в скуке!
-- Эх, дернем в "Мавританию",-- говорили приятели,-- подышать воздухом. Послушаем хор. Проветриться необходимо. А то что-то тоска в нутро лезет. Я свою Марию Петровну в Крым отправил. Сидишь все в конторе один, делов не оберешься.
* * *
Я тоже сижу в Москве. Душная мастерская под крышей Большого театра. На полу -- огромные холсты.
Пишу длинной кистью декорацию к "Руслану" Глинки. Оперой открывается сезон. Мокрым полотенцем обертываю голову: невозможная жара от раскаленной крыши театра.
Ко мне в мастерскую приходит приятель, художник С.А. Виноградов. Франтовато одет. В петлицу пиджака вдета увядшая роза. Лицо унылое, красное.
-- Как к тебе высоко лезть!-- говорит он. -- Лестницы, лестницы, насилу добрался. И как ты можешь писать в такую жару?.. Хорошо бы поехать в деревню.
-- Не говори... -- отвечаю я. -- Что делать, приходится. Большая работа. Что это у тебя роза-то завяла так?
Он посмотрел на розу и вынул ее из петлицы.
-- Да вот... со вчерашнего дня застряла. Вчера в "Мавритании" были до утра. Что Вася разделывал... Все удивились. Что-то на него нашло... Понимаешь, собралась компания. Ну, думали, куда деться, и решили поехать в "Мавританию". Полно! Нам отвели небольшой кабинет. Уютный. Цветные обои. Хор цыган. Темные прически, смуглые лица, красные платки, пестрые шали. В открытые окна видна летняя ночь. Луна освещает ветви деревьев Петровского парка. Канделябры со свечами и бокалы искристого шампанского...
Он мечтательно закинул голову и смотрел куда-то поверх меня.
-- Цыгане поют. И в пении их есть что-то общее с этой темной ночью. Какой-то заман в иную жизнь, жизнь чувства, любви и неизбежного разочарования. Чего-то хочет душа, ищет, содрогается. И там, в глубине этой ночи, где-то там -- есть ответ. Он будет, не может не быть -- найдет душа счастье.
Сброшу с себя я оковы любви
И постараюсь забыться...
Налейте, налейте бокалы полней,
Дайте вином мне упиться... --
пела молодая цыганка.
Вася уж выпил и говорит мне:
-- Это все верно... -- И в глазах у него слезы.
-- Что верно?
-- А то, что... Эх, да что говорить!.. Вот я с Ольгой живу, а она меня не любит.
-- А ты почем знаешь?
-- То есть как же это, почем? Странный вопрос. Во-первых: вот когда поют, то мне все в голову другая баба лезет, и черт ее знает какая, но другая, не Ольга. Это что же значит? Ольга тоже поет с гитарой. Мне она не поет. А вот когда приходят гости, она оживляется, поет кому-то другому. Тоже другого видит. И все у нас так... Ты знаешь, что у нас в России дружбы нет. А если и есть, то грош цена этой дружбе. Одни собутыльники -- то не друзья...
-- Ну как же, Вася, ведь я же твой друг... Коровин, Куров, Иван Иванович,-- отвечаю я.
-- Да. Я люблю гостить у Коровина. Хорошо у него в деревне. Всегда ерунда такая веселая. Но ему нельзя открыть свою душу -- я бы давно открыл. Нельзя. Вам душу откроешь, а вы насмех подымаете. Вот мы все и живем с закрытой душой, как печка -- вьюшками. Нет этих чувств настоящих, которые в пении. Слушаешь и чувствуешь, что они есть. А в жизни все другое, все не то, не полно. Страсти-то горят, а любви нет...
Тут Варя Панина запела:
Ты скоро меня позабудешь,
Но я не забуду тебя...
Ты в жизни разлюбишь -- полюбишь...
Тут Васька как вскочит, как закричит:
-- Слышите, какова штучка: "Полюбишь -- разлюбишь, а я никогда никогда..." Что же это такое?! В чем дело?!
Ему все кричат: "Постой, чего ты взбесился, петь не даешь". А он в такой раж пришел -- себя не помнит.
-- Нет,-- кричит,-- позвольте!..
Потом встал перед Варей на колени и говорит:
-- Дорогая, божественная Варя, ты гений, скажи мне, скажи правду. В чем тут дело? Ты поешь -- я плачу... "Полюбишь -- разлюбишь, новых друзей изберешь..." Что же это такое?..
Рыдает, слезами разливается.
Ну, понимаешь ли, Костя, скандал. Черт знает что.
А он не унимается:
-- Ни дружбы, ни любви, ни черта вы не понимаете! Все живете во лжи и обмане. Рогатые черти!..
А Варя Панина посмотрела на него так грустно и серьезно, она привыкла к пьяным-то,-- подошла к нему и сказала:
-- Чего ты, Василий Сергеич, в характер входишь. Парень ты ражий, красавец. Сила в тебе. Песню чувствуешь, видать, что она тебе в душу входит. Отчего ты огорчаешься? Смирись. Это всегда так... Песня правду вскрывает. В песне -- правда. Что делать -- жизнь такая...
Ну, все стали кричать:
-- Довольно!
А Гедиминов наливал Васе вина и говорил:
-- Я только тебя понимаю. Я один. Вот видишь, здесь у меня, в груди, столько горя от женщины, что вино не берет... И я ли ее не любил? Я ей говорил: я твой и все твое. И она другого завела... И черт его знает, кто он такой... И вдвоем они меня били... Вот били!.. Пойми...
С.А. Виноградов замолчал.
-- А дальше что же?-- спросил я.
-- Не помню.
С.А. Виноградов лукаво посмотрел на меня и добавил: