Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Война
В июле месяце 1914 года, находясь у себя в деревне во Владимирской губернии, утром услышал я зычный голос гостившего у меня приятеля, Василия Сергеевича,-- умываясь в коридоре, он говорил Леньке:
-- Что ты, конопатый черт, врешь! Какая война?
-- Чего -- "врешь"?.. -- отвечал Ленька.-- За карасином ездил на станцию -- так там все говорят, что война вот уже три дня идет.
Я наскоро оделся и вышел в коридор. Василий Сергеевич вытирал лицо полотенцем.
-- Какая война?-- спросил я.
-- Да вот Ленька говорит, что на станции узнал.
-- Ленька,-- кричу я на террасу,-- какая война?
Ленька не откликнулся и продолжал накрывать на террасе стол к чаю.
-- Какая война, что же ты молчишь?-- крикнул я еще раз.
-- Да вот на станции говорят -- солдаты уж едут с товарным. Я и сам видал.
-- С кем война-то?
-- С турками, говорят. У нас завсегда война с турками...
* * *
На террасе собрались приятели. Дарья принесла самовар.
-- Дарья,-- спросил я,-- у вас в деревне говорят про то, что война объявилась?
-- Нет, не слыхала,-- ответила Дарья. -- Сторож Семен говорил, что война началась, а где -- кто ее знает.
-- А вчерась, когда вы ушли, уже темнело,-- перебил ее Караулов,-- на Глубоких Ямах у меня донное удилище прямо гнет. Так вот линь прямо у самого берега сорвался, фунтов на двенадцать... Вы подсачек-то унесли, а руками нешто его возьмешь...
-- Двенадцать фунтов! ну, это ты врешь,-- оборвал его Василий Сергеевич,-- я ведь видел: с фунт был, не больше.
Караулов обиделся и замолчал.
-- До чего все охотники врать любят,-- сказал Юрий Сахновский. -- Ни один не может, чтобы не соврать... Двенадцать фунтов и фунт -- разница!
-- А вот Ленька говорит, что на станции слышал, что война. Это посерьезнее,-- сказал я.
-- Да,-- забеспокоились приятели,-- это, должно быть, не врут.
-- Ленька!-- крикнул я. -- Поди-ка сюда.
Заспанный Ленька появился в дверях.
-- Вот что,-- сказал я,-- поезжай-ка на станцию, сошлись на меня и спроси у начальника станции, у жандарма и у Казакова в трактире -- с кем война и где. И правда ли, что везут солдат в товарных вагонах?
-- Чего же... -- ответил лениво Ленька,-- я сам видел, как солдат и лошадей провезли в товарном. Солдаты песни поют, у их бубен с собой -- веселые...
-- А вы знаете, должно быть, правда война,-- сказал Юрий. -- Ведь мы сидим здесь, глушь,-- ничего, конечно, не знаем.
В окно своей мастерской я увидел, как Ленька, стегая лошадь, выезжал из ворот сада.
За ним стлался проселок, пропадая в лесу. А за лесом, справа, голубела даль. И сразу что-то тяжелое вошло в душу... Какой покой!.. И неужели война?.. Зачем?
* * *
Слышу сзади голос Василия Сергеевича:
-- Если правда, что война началась, то вам это все равно, а мне-то не очень. Придется идти. Хотя, конечно, у меня ревматизм, но все равно заберут -- не посмотрят.
-- И на твое брюхо не посмотрят,-- обратился он к Юрию,-- тебя возьмут. Ты еще молод. И Кольку -- обязательно.
-- Нет, извините-с... я бы сам пошел, только я вот близорук, ничего не вижу, а в очках нельзя -- не пустят.
-- "Пошел бы сам..." -- передразнил его Василий Сергеевич,-- какой волонтер, подумаешь!
Вскоре вернулся Ленька, и с ним Герасим Дементьевич.
-- Ну что?-- спросили мы.
-- Уж пятый день война идет,-- сказал Ленька,-- на станции опять солдаты проехали,
-- Да, это верно,-- сказал Герасим.
-- А с кем война-то?
-- Да говорят -- с немцами, а кто говорит -- с австрийцами, а кто говорит -- с венгерцами. А Казаков в трактире говорил, что мобилизация идет. Всех возьмут. Кольку Кольцова из Никольска забрали и Уткина из Любилок тоже. Помните, печника? Он печку у вас клал. Нарочно так сделал, чтобы в трубе-то выло. Потому, сказал, на чай мало дали.
Это правда, в трубе у меня зимой здорово выло.
-- Если с немцами война,-- сказал Василий Сергеич,-- то это благодарю вас. Это серьезная штучка. Это заберут.
-- Вот недавно, у Ремжи,-- сказал Герасим,-- распилочный завод ставил немец, а недавно бросил. Так и недостроил. Уехал к себе в неметчину. Знать, знал раньше. У нас и начальник станции из немцев. Его Карл Иваныч зовут. Толстый. И пить здоров. Вот пьет, а незаметно. Мне буфетчик говорил -- хороший человек Карл Иваныч -- все жалованье у меня пропивает. Жена у него тоже немка -- Эмма Августовна. Бьет его. Только где же: женщина -- а он чисто гора! Не чувствует ничего. Вот к вам Пеге-то приезжал на охоту, он со мной ходил, так в деревне свинью увидит, остановится, долго смотрит. Любил резать свиней, колбасы делал. Меня угощал. У него уж всегда в ягдташе колбаса. И верно, хороша колбаса. А здоров ходить был. Сядем отдохнуть, прямо вынет бутылку водки и прямо мне дает -- пей, Герасим. Прямо из бутылки, и сейчас же закуска -- колбаса, а потом сам бутылку оканчивает, залпом. Три бутылки за охоту выпьет. Это, говорит, на охоте все переганивается -- пользительно. По-русски-то он говорил нескладно... А вот, гляди-ка, войну затеяли. А пошто?
* * *
Приехали в Москву. Ехали с вокзала, видели -- ведут огромное количество лошадей солдаты. Мобилизация лошадей. В Москве все говорят о войне. Ко мне пришел барон Коля Клодт.
-- Ты же,-- сказал я ему,-- барон Клодт фон Ингенсбург, ты же немец.
-- Что ты, Костя,-- сказал мне Клодт,-- я по-немецки ни слова не знаю. Напротив меня вывеска -- "Портной Ламм", у которого я шил платье. Пришел к нему. Он мне сказал:
-- Я ведь немец. Возраст мой призывной. Боюсь, что меня вышлют из Москвы. Вот ведь выдумали войну.
И он, опечаленный, качал головой.
* * *
Вскоре запретили в Москве спиртные напитки и вино.
Помню, в ресторанах, кое-где, давали водку в чайниках с большой осмотрительностью. Появились лазареты и раненые.
Все женщины Москвы сделались сестрами милосердия. Раненых обильно кормили. Москвичи посещали лазареты, приносили солдатам еду, конфеты. Образовался лазарет Императорских театров на средства артистов. Лазарет театральный посетила Государыня императрица с дочерьми. Из коробки великие княжны вынимали золотые кресты с цепочками и надевали на шеи раненых...
Я присел на постель к одному кавалеристу. У него было очень славное лицо, и был он сильно ранен. Я спросил его, хорошо ли за ним ходят и лечат.
-- Хорошо,-- ответил он. -- Закормили меня.
И вдруг приблизил голову ко мне и зашептал:
-- Вот что, все хорошо здесь, и чувствую я себя лучше, только вот одно -- барыня ко мне приходит, актерка, говорят, вот она меня зачитала! Похлопочи, чтобы она мне книги не читала. А то -- прямо беда!..
* * *
Двадцать пять лет... Чего только не довелось увидеть моим глазам с тех пор! И мог ли кто-нибудь думать тогда -- тогда, когда мы на третий только день узнали в мирной нашей России о войне,-- каким страшным бедствием окончится она для моей многострадальной родины.
ПРИМЕЧАНИЯ
Война -- Впервые: Возрождение. 1939. 28 июля. Печатается по газетному тексту.