Lib.ru/Классика: Корсакова Варвара Дмитриевна. Шеин, Михаил Борисович

Шеин, Михаил Борисович -- умер 28-го апреля 1634 г. (казнен в Москве). По своему происхождению он принадлежал к одному из древнейших московских боярских родов, ведущих начало от Михаила Прушанина (или Прашинича), выехавшего из Пруссии в Новгород в XIII веке. У Василия Михайловича Морозова, по прозвищу Шея (потомка Михаила Прушанина в седьмом колене), было два сына, старший из которых, боярин Дмитрий Васильевич Шеин, и есть собственно родоначальник Шеиных. Все три сына Дм. Вас. Шеина (Юрий, Василий и Иван) были боярами в начале царствования Иоанна IV. Старший сын Василия Дмитриевича, Борис Васильевич (отец Михаила Борисовича -- см. выше) был в 1579 г., в чине окольничего, главным воеводой в крепости Сокол, осажденной польским королем Стефаном Баторием. В исходе XVI в. от погрома Иоанна Грозного уцелело весьма немного известных древних боярских родов. По словам историка боярства В. О. Ключевского, к этому времени сохранился какой-нибудь десяток княжеских фамилий и несколько нетитулованных, как напр., Шереметевы, Морозовы и Шеины.

Как человек "родословный", М. Б. Шеин вероятно был рано записан в дворцовую службу, но мы ничего не знаем о нем за время царствования Феодора Иоанновича. Впервые имя его встречается в 1598 г., когда он в числе 45 стольников, подписался под грамотой об избрании на царство Бориса Годунова. Подпись его стоит на двадцатом месте, причем ниже его мы видим 17 княжеских подписей. Имя M. Б. Шеина неразрывно связано с историей города Смоленска в XVII в.: в Смутную эпоху, в 1609--1611 гг., он, будучи воеводой в Смоленске, мужественно выдержал почти двухлетнюю осаду этого города польскими войсками, а в 1632--1634 гг., в царствование Михаила Федоровича, не смог вернуть от поляков Смоленска, был обвинен за это в измене и казнен. Все историки, начиная с Карамзина, останавливаются лишь на этих двух событиях в жизни Шеина, так как до 1609 г. и между 1611 и 1632 г. о нем известно очень немного.

В 1598 г., вскоре по вступлении своем на престол, Борис Годунов предпринял поход против крымского царя Казыгирея, для чего и вступил с войском в Серпухов. Шеин находился во время этого похода в числе самых приближенных к царю лиц, так как был рындой у "другого саадака". В последующие 1600--1604 гг. он был назначен полковым воеводой в разные украинные города, как напр., Пронск и Мценск; в один из этих годов он должен был быть в сходе с боярином кн. Тим. Ром. Трубецким, начальствовавшим большим полком, а затем он занимал более самостоятельное положение, так как был воеводой передового полка, и тогда уже к нему в сход был назначен из Михайлова стольник и воевода Борис Мих. Вельяминов. В 1605 г., когда царское войско, под предводительством кн. Вас. И. Шуйского, разбило при Добрыничах "названного царя Димитрия", Ш. был послан с известием об этой победе к царю Борису Годунову, бывшему в то время в Троицком монастыре. Известие это так обрадовало встревоженного царя, что он пожаловал Ш. в окольничие. Как видно из позднейшего свидетельства самого Ш., он был в Новгороде-Северском в то время, когда произошла перемена в общем настроении и все стали присягать Лжедмитрию. Ш. не торопился однако с присягой и "поклонился Гришке только тогда, когда ему поклонились другие".

Сначала Лжедмитрий был на него "сердит", вероятно, именно за эту медлительность, но потом стал "ласков и звал к себе на службу". Когда Лжедмитрий задумал различные преобразования в московских государственных учреждениях и, между прочим, пожелал вместо Боярской Думы устроить Сенат наподобие польского, то был составлен список лиц, которые должны были войти в этот Сенат, или в "Совет его Царской милости", как он назван в подлинном документе. Сенат разделялся на четыре отделения: 1) совет духовных (патриарх, митрополиты, архиепископы и епископы); 2) совет бояр; 3) совет окольничих; 4) совет дворян. В "Совет окольничих" намечено 16 человек, и во главе их поставлен Ш. В царствование Василия Ивановича Шуйского, в 1607 году, Ш. был пожалован в бояре, а в апреле 1608 г. мы видим его воеводой в Смоленске, весьма важном в то время стратегическом пункте Московского государства, у Польско-Литовского рубежа. При таком положении Смоленска, а в особенности ввиду тогдашних событий в Москве, Ш. приходилось быть сильно настороже. У пограничных жителей, московских и литовских, происходили частые ссоры; они жаловались своим воеводам на притеснение соседей, и вследствие этого y Ш. возникла оживленная переписка с оршинским старостой Андреем Сапегой и велижским -- Александром Гонсевским. 21-го августа 1608 г. Сапега писал Ш., что многие именитые польские паны вторгаются в Московское государство самовольно и что это происходит без ведома и против желания короля. Прося отпустить из Москвы королевских послов и задержанных там людей, Сапега прибавлял, что если они не будут выпущены, то король никогда больше не станет посылать к московскому царю послов, посланников и гонцов. Затем он, по приказанию короля, напоминал, чтобы не произошло нарушения перемирия со стороны московского царя; что же касается короля, то он его не нарушал и впредь будет соблюдать все условия. 15-го апреля 1609 г. вернулся из Велижа в Смоленск Юрий Буланин, ездивший к велижскому старосте Гонсевскому с "листом" от Ш. Он сообщил Ш. те слухи, которые ходили на Велиже относительно планов польского короля и цели приезда Гонсевского на Велиж. По его словам, король Сигизмунд III, королевич Владислав и радные паны находятся в Кракове и собираются к Николину дню в Вильну; королевича хотят отпустить в Москву как будто с посольством к царю Вас. Ив. Шуйскому, а на самом деле для того, чтобы посадить государем на Московское государство; Гонсевский прислан на Велиж уговаривать смольнян отдать Смоленск польскому королю и посадить королевича на Московское государство. Кроме того, Гонсевскому велено на рубеже вести переговоры с "государевыми", т е. московскими людьми, но Буланину неизвестно, о чем именно; если "государевы" люди сговорятся с Гонсевским, то король пошлет под Москву к литовским людям "лист" и велит Тушинского вора связать; Гонсевский хочет произвести размежевание земель, во избежание постоянных столкновений. Десять дней спустя, 26-го апреля, Ш. и его товарищ кн. Горчаков доносили царю о вестях, полученных лазутчиками-крестьянами из Дубровны, Орши, Копыси и Мстисиавля. Лазутчики приносили вести, слышанные ими от своих "сходников", т. е. людей подкупленных, которые "сходясь" в условленных местах с русскими лазутчиками, уведомляли их обо всем, что делалось в Литве. На этот раз вести касались Юрия Мнишка, воеводы Сендомирского, которому король отказал в ратных людях, а также Турции, Франции и сбора в Литве денег для найма войска. Одновременно с этим Ш. доводил до сведения царя, что король намерен отправить в Москву посланника Радневского, вследствие чего надо решить, на какие места пройти посланнику. Что касается съезда в Велиже, на который, по просьбе Гонсевского, Ш. должен был послать дворян, чтобы "унять христианскую кровь и жить в тишине и покое", то Ш. никого не послал туда, так как брат велижского старосты, Симон Гонсевский, с государевыми изменниками Хрипуновыми, с "ворами" и с литовскими людьми, вторгся в пограничные смоленские волости, Щучейскую и Порецкую: они выжгли деревни, многих крестьян побили, иных взяли в плен и разграбили их имущество, а землю этих волостей отвели к велижскому рубежу.

Ш. жаловался Александру Гонсевскому на нарушение перемирных условий и изменение рубежа, а Гонсевский, в ответ на это, писал, что в грамоте Ш. рубеж между Смоленском и Велижем обозначен не так, как уговорено было в Москве с боярами. На упреки Ш., что поляки не выведены из Московского государства, и оттого происходит страшное кровопролитие, Гонсевский написал следующее: "Ты хочешь, чтоб польских и литовских людей вывести из Москвы; а я спрошу у тебя: каким способом? Если грамотами королевскими, то таковые уже были им посланы; король хотел послать еще гонца и приказал мне переговорить с тобой о том и обо всем добром деле на съезде. И вы сами от того бегаете, держась своего Московского обычая: брат брату, отец сыну, сын отцу, не верите; и тот обычай привел Московское царство к теперешней великой погибели. А потому я к тебе о том пишу, что сам знаю все Московские обычаи: в нашем народе не так... Зная, что у вас от ваших государей и от народа нет такой доверенности, какая есть у нас, и что ты, сам по себе, по обычаю Московскому, не можешь выслать на съезд со мной, я писал тебе, чтобы ты объявил об этом архиепископу и другим смольнянам, и с их ведома устроил съезд; но и это не помогло. Припоминая себе дела Московские, к которым, будучи в Москве, пригляделся и прислушался, также и нынешнее ваше поведение видя, я дивлюсь тому: что ни делаете, все только на большее кровопролитие и пагубу своего государства". Летом 1609 г. Ш. доносил в Новгородский разряд о покорности царю жителей г. Торопца, передавшихся перед тем Тушинскому вору, о поражении литовцев под Дорогобужем воеводами кн. Барятинским и Ададуровым, о взятии ими Вязьмы и выступлении затем в поход для соединения с полками кн. Мих. Вас. Скопина-Шуйского. Еще при жизни первого Лжедмитрия среди московских бояр возник вопрос о предложении московского престола польскому королевичу Владиславу, а с течением времени число сторонников королевича значительно увеличилось. Вступление союзных шведских войск в Московское государство весной 1609 г. побудило польского короля Сигизмунда не медлить дольше и вступить с войском в московские пределы раньше, нежели Шуйский успеет восстановить государственный порядок. После многосторонних обсуждений, идти ли немедленно завоевывать московский престол, или покорить прежде Северскую и Смоленскую области, еще недавно принадлежавшие Польско-Литовскому королевству -- Сигизмунд двинулся к Смоленску, так как его уведомили, что смоленский воевода Ш. и все жители охотно сдадутся ему.

В книге Д. И. Иловайского "Смутное время Московского государства" мы находим довольно подробные указания на состояние в то время Смоленска. Пользуемся этими сведениями. Так как Смоленск расположен на обоих холмистых берегах Днепра, причем самый город или крепость лежит на левом берегу, а часть городских посадов и слобод на правом, то Ш. уговорил жителей сжечь свои беззащитные поселения, а самим перебраться с семьями в крепость и всем способным к бою стать в ряды ее защитников. Каменные стены крепости, построенные в царствование Феодора Иоанновича, отличались прочностью и основательностью. Они имели три сажени толщины и до пяти сажен вышины; в них поделаны амбразуры или "бои" в три обычные яруса: подошвенный, средний и верхний. В стенах было до 38 круглых и четвероугольных башен и несколько ворот, а по стенам размещено более 300 пушек и разнообразных пищалей, с достаточным количеством пороха и железных и каменных ядер. Продовольствие было также заготовлено в изобилии. В половине августа составлена роспись сбора даточных людей со Смоленского уезда, а 28-го августа сделано было, ввиду незначительного гарнизона Смоленской крепости, следующее распределение "начальных ратных людей" и смоленских обывателей. По стенам, башням и воротам городским было назначено "начальными воинскими людьми": 39 человек дворян и детей боярских и 48 человек посадских торговых людей, так что из них приходилось на каждый отдел укреплений по три, по четыре человека. Черные сотни и слобожан (всего 1862 человека) Ш. велел расписать по нескольку десятков на каждый отдел стены в помощь ратным людям, да по нескольку человек при каждом орудии в помощь пушкарям и затинщикам, а остальные посадские люди и слобожане назначены для содержания ночных караулов, под ведением двух земских старост. Только таким умелым распределением на личного количества ратных людей и обывателей удалось, хотя отчасти, пополнить тот недостаток, который произошел вследствие отправки на помощь Скопину-Шуйскому трехтысячного отряда; в конце концов Ш. мог набрать до семи-восьми тысяч способных к бою, но плохо вооруженных людей.

16-го сентября 1609 г. (по сентябрьскому счету--1610 г.) Сигизмунд прибыл под Смоленск, а 19-го послал туда "универсал", в котором упоминал обо всех бедствиях, постигших в последнее время Московское государство. Ссылаясь на призыв русских людей придти к ним на помощь, Сигизмунд ждал от смолян покорности и встречи с хлебом-солью; в противном случае он грозил, что никому ни будет пощады. На это воззвание смоленские воеводы -- Ш. и кн. Горчаков, а также архиепископ Сергий и все жители отвечали: "мы в храме Богоматери дали обет не изменять государю нашему, Василию Иоанновичу, а тебе, литовскому королю и твоим панам не поклониться". Этот ответ ясно доказал Сигизмунду, что он был введен в заблуждение, что Смоленск не покорится добровольно, и что его придется добывать оружием. Королевское войско окружило город несколькими отрядами; главные силы расположились в укрепленном лагере над Днепром, а король, гетман Жолкевский, канцлер Сапега и другие начальствующие лица разместились в ближних загородных монастырях. Началось обстреливание смоленских стен из пушек, но пальба эта мало вредила осажденным, которые в свою очередь отвечали из своих пушек и пищалей. Через десять дней, 25-го сентября, траншей, устроенные немецкой пехотой в польском войске, были настолько уже близко от городских стен, что король решил сделать ночной приступ. Копытецкие и Аврамьевские ворота были взорваны при помощи петард -- "медяных болванов с зельем", по выражению летописи. Несколько десятков воинов пробрались в крепость, но скоро были оттуда вытеснены, так как не получили подкрепления. Разрушенные ворота смольняне немедленно завалили песком и камнями, а потом укрепили палисадами, и усилили при них стражу. В следующие две ночи попытки нечаянного приступа были также неудачны; не удавались и подкопы, потому что осажденные замечали их, благодаря искусным ходам или "слухам", существовавшим под крепостью, и тотчас уничтожали, взрывая их вместе с людьми на воздух. В конце сентября смольняне уведомляли о своем положении дворян, детей боярских и служилых людей города Смоленска, находившихся в полках под Москвой, и убеждали их просить у царя помощи осажденным. 9-го октября Ш. и кн. Горчаков доносили царю, что литовцы поставили за рекой Чурилней туры и бьют по Богословской улице, и что Сигизмунд и гетман Жолкевский присылали к ним требование о сдаче города. Жители Смоленска в тот же день писали царю, что у них мало ратных людей; что волостные крестьяне отказались идти на помощь к ним и прислать даточных людей; что польский король прельщает их "вольностью", но что они дали обет умереть, а не покориться королю. В "Дневнике событий", относящихся к "Смутному времени (1603--1613 гг.), известном под именем "Истории ложного Димитрия", под 3-м и 4-м ноября 1609 г. помещены такого рода заметки: "Один русский стрелец выбежал из крепости через отверстие и передался нам. Он говорит, что в крепости большое бедствие и дороговизна: пуд соли стоит рубль; четверть ржи -- рубль; сена для лошадей не имеют, воды недостаточно. Вылазки делают только для того, чтобы выслать кого-либо к Шуйскому, потому что уже 4 недели ни от них никто не ходил к нему, ни от него к ним... Ночью на среду (4-го ноября) брошены были в крепость из мортир каленые ядра и шесть из них упали и зажгли один дом, так что совсем показалось было пламя, но множество народа оросилось и потушило огонь; не обошлось, однако, без потери в людях". Казалось бы, что ввиду такого печального положения дел, Смоленск должен скоро сдаться, но защитники его, с архиепископом Сергием и Ш. во главе, были мужественны и непоколебимы и спокойно выдерживали осаду, несмотря на то, что ни откуда не получали помощи.

Воевода брацлавский Ян Потоцкий, главный начальник над осаждающими войсками после ухода из-под Смоленска гетмана Жолкевского, завидуя его успеху в Москве, непременно желал взять Смоленск. Когда из Северской земли и с Гонсевским из Белой пришло на помощь к Потоцкому 15 тысяч малорусских казаков, он велел изо всех орудий стрелять в среднюю бойницу смоленской городской стены. Стена не могла устоять и обрушилась, вследствие чего образовался довольно широкий пролом, но войти через него в крепость не было никакой возможности, потому что за стеной был старый вал, вышиной более десяти локтей. Вал этот, по словам Жолкевского, существовал еще в то время, когда Смоленском владели поляки, и представлял из себя более надежный оплот, нежели каменная городская стена, построенная при царе Феодоре Иоанновиче. Кроме того, имея в своем распоряжении достаточно времени для приготовлений к "сиденью" в Смоленске, русские укрепились впереди вала, так что это место было самое защищенное. Видя разрушение стены и считая уже себя победителем, Потоцкий непременно хотел тотчас же начать приступ. Ш. не особенно опасался этого приступа, но услыхав, что войско, бывшее под предводительством кн. Дм. Ив. Шуйского (брата царя), разбито -- выехал впервые из крепости, чтобы вступить в переговоры с Потоцким и и с канцлером Львом Сапегой. Ш. объявил, что поступит согласно с тем, какой будет договор в Москве у поляков с боярами, но Потоцкий нетерпеливо прервал его речь, думая, что Ш. из трусости хочет избежать приступа. Через несколько часов Потоцкий начал приступ, который был отражен смолянами, без потери для себя и с великим уроном для осаждающих. Тогда Потоцкий велел разбивать башни, по разрушении которых хотел снова предпринять штурм, но сильный дождь помешал исполнению его намерения.

Получив известие о сведении с престола царя Вас. Ив. Шуйского и о договоре Жолкевского с временным московским правительством, по которому королевич Владислав был признан царем Московским и всея Руси, смольняне вступили в переговоры с королем; но когда выяснилось, что Смоленск должен сдаться не королевичу, а самому королю, т. Ш. не согласился на это и отложил окончание переговоров до приезда великих московских послов. В октябре 1610 г. прибыло под Смоленск посольство, с кн. Вас. Вас. Голицыным и митрополитом Филаретом во главе, чтобы просить Сигизмунда отпустить на московский престол королевича Владислава. Королевские вельможи объявили, что прежде всего Сигизмунд должен "утишить смятенное царство Московское" и "занять Смоленск, будто бы преклонный к Лжедимитрию". Послы отвечали: "Смоленск не имеет нужды в воинах иноземных; оказав столько верности во времена самые бедственные, столько доблести в защите против вас, изменит ли чести ныне, чтобы служить бродяге? Ручаемся вам душами за боярина Шеина и граждан: они искренно, вместе с Россией, присягнуть Владиславу". Королевские вельможи настаивали, чтобы Смоленск присягнул и Сигизмунду, и Владиславу, и чтобы в Смоленск были впущены польские ратные люди. Главные московские послы не могли согласиться на это, советовались с дворянами посольства, спрашивали, наконец, мнение смоленских детей боярских, которые, будучи под Москвой, верно служили царю Василию Ивановичу, а после его низложения приехали, вместе с послами, к Смоленску. Смольняне сказали: "хотя наши матери и жены гибнут в Смоленске, а все-таки будьте тверды и не впускайте в Смоленск польских и литовских людей. Нам доподлинно известно, что если бы вы и решились впустить их, то смоленские сидельцы все равно вас не послушают". Тогда московские послы решительно отказались впустить в Смоленск польских ратных людей, говоря, что если бы они это сделали, то были бы "ото всей земли в ненависти и проклятье". Они предложили сослаться с Москвой и умоляли, чтобы Сигизмунд прекратил осаду Смоленска до получения ответа из Москвы. Королевские вельможи согласились лишь на посылку в Москву гонца, вместе с польским дворянином, но гордо заявили, что "не Москва де нашему государю указывает, а государь наш Москве указывает", и прибавили, что Сигизмунд даже на время не отступит от Смоленска. -- После этого был подведен новый подкоп под Грановитую башню города Смоленска и 21-го ноября взорван башня и сажень десять городской стены; поляки, немцы и казаки, бывшие в польских войсках, три раза проникали в город, но каждый раз были отражаемы Ш.. В конце декабря привезены грамоты из Москвы от имени бояр, но без патриаршей подписи, чтобы смольняне присягнули королю и королевичу. И послы, и жители Смоленска отказались исполнить постановление бояр, находя его незаконным, без скрепы патриарха. После этого московские послы и польские паны съезжались несколько раз для переговоров, но дело не подвигалось вперед. Король Сигизмунд письменно заявил о своем неудовольствии Московской Боярской Думе, которая, вследствие этого, в конце февраля 1611 г., отправила Ш. и кн. Горчакову решительную грамоту о сдаче Смоленска. "Вам бы, господа, -- писали бояре, -- однолично всякое упрямство отставя, общего нашего совету и грамот не ослушатися, и крест государю королевичу Владиславу Жигимонтовичу целовали и Литовских бы людей, по договору, в город пустити, чтоб вам тем своим упрямством королевского величества на больший гнев не воздвигнути и на себя конечного разорения не навести". Ш. бояре упрекнули, что он "так затвердел", что не хочет видеть "государского добра", т. е. доброты Сигизмунда. Однако, и эта грамота не поколебала Шеина.

15-го марта 1611 г. были предложены Сигизмундом следующие статьи о сдаче ему Смоленска: 1) страже у городских ворот быть пополам королевской и городской, одним ключам быть у воеводы, а другим у начальника польского отряда; 2) король обещает не мстить гражданам за их сопротивление и "грубости" и без вины никого не ссылать; 3) когда смольняне принесут повинную и исполнят все требуемое, тогда король снимет осаду, и город останется за московским государством впредь до дальнейшего рассуждения; 4) смольняне, передавшиеся прежде королю, не подчинены суду городскому, но ведаются польским начальством; 5) смольняне обязаны заплатить королю все военные убытки, причиненные ему долгим их сопротивлением. Смольняне приняли эти условия с некоторыми изменениями; они желали, чтобы воротные ключи были только у смоленского воеводы, чтобы Смоленск и весь смоленский уезд остались за Московским государством; чтобы как скоро они поцелуют крест Владиславу, король отступил от их города, очистил весь уезд, и потом, когда он пойдет в Литву со всем войском, они впустят к себе его отряд сполна; смольняне отказались платить за убытки, отговариваясь своей бедностью, и обещали только поднести дары королю.

Пока тянулись переговоры, пришла весть о движении первого областного ополчения, под предводительством Пр. Петр. Ляпунова, к Москве и о сожжении ее поляками. Московские послы недоумевали: "Кто мы теперь, от кого послы -- не знаем; кто нас отпускал, те, как вы говорите, умышляют противное нашему посольству. И с Смоленском теперь не знаем что делать: по тому что если смольняне узнают, что королевские люди, которых москвичи впустили к себе, Москву выжгли, то побоятся, чтоб и с ними того же не случилось, когда они впустят к себе королевских людей". За свое упорство послы были в половине апреля отвезены в Мариенбург. После того Смоленск продержался еще около двух месяцев, несмотря на то, что ряды защитников редели, главным образом, от цинги, появившейся вследствие недостатка соли. Смоленск был предан полякам Андреем Дедешиным, перебежавшим в королевский лагерь; он указал на ту часть стены, которая была выбита в сражении 21-го ноября 1610 г., а затем спешно возобновлена в сырую погоду и потому не отличалась прочностью. Король велел обратить пушки в эту сторону, стена была разрушена, и ночью 3-го июня 1611 г. поляки вошли через пролом в город. Ш. с женой и детьми стоял на башне и, после отчаянного сопротивления, был взят самим Яковом Потоцким. Некоторые жители искали спасения в соборной церкви Богоматери, но один смольнянин бросился в погреб с пороховой казной, бывшей под церковью, зажег порох, и церковь, вместе со всеми людьми, взлетела на воздух. Шеина привели в королевский стан и подвергли пыткам, допрашивая по 27-ми пунктам о предполагаемых сношениях его с кн. Вас. Вас. Голицыным, Ляпуновым, Салтыковым и Тушинским вором, о причинах упорной обороны и о том, где скрыта смоленская денежная казна. После пыток и допроса, Шеина заковали в кандалы; король взял к себе его сына, а жену и дочь отдал Льву Сапеге.

Как смотрели на Ш. современники, видно, напр., из грамоты от 12-го июня 1611 г., писанной казанцами пермичам: "а тем и утешаются (русские люди) Божиим милосердием, что дал Бог за православную веру крепкого стоятеля, святейшего Ермогена, патриарха Московского и всеа Русии, а в Смоленску архиепископа да премудрого боярина Михайла Борисовича..." Несколько месяцев спустя после падения Смоленска, 19-го декабря 1611 г., Сигизмунд доставил себе тщеславное удовольствие: устроил торжественный въезд в Варшаву гетмана Жолкевского с большой, блестящей свитой полковников и ротмистров; вместе с гетманом везли, на показ народу, в открытой карете, запряженной шестерней белых коней, бывшего московского царя Василия Ивановича Шуйского с братьями. Далее следовали кареты, в которых сидели смоленский архиепископ Сергий, Шеин и другие смоленские пленники. Их всех провезли в королевский дворец, где произошел прием, столь же торжественный, как и въезд.

Ш. прожил восемь лет в польском плену. Долго ли он находился в разлуке с семьей -- неизвестно, но в 1614 г. он был уже вместе с женой и дочерью в вотчине Льва Сапеги, в Слонимском повете. В этом году правил посольство в Польшу Желябужский. На возвратном пути он остановился в имении Сапеги и виделся с Ш., который наказывал к царю Михаилу Феодоровичу и к боярам: "Как будет размена с литовскими людьми, то государь бы и бояре приказали послам накрепко, чтоб береглись обману от литовских людей; послал бы сходиться между Смоленском и Оршей на старом рубеже; у Литвы с Польшей рознь великая, а с турками мира нет; если государевы люди в сборе, то надобно непременно Литовскую землю воевать и тесноту чинить, теперь на них пора пришла"; кроме того, он советовал, чтобы пленниками не разменивались порознь. В августе 1617 г. королевич Владислав, отправляясь воевать с Московским государством, прибыл из Варшавы в Могилев на Днепре, а оттуда, вместе с Ш. и другими москвичами, поехал в Смоленск. В "Истории России" Соловьева находим следующее интересное сведение: "Говорят, что в Смоленске очень занимали королевича и всех его окружавших разговоры Шеина с мальтийским кавалером Новодворским, принимавшим деятельное участие во взятии Смоленска; Новодворский рассказывал, как он брал, а Шеин, как он защищал город; оба соперника так подружились, что поклялись друг другу в вечном братстве". 1-го декабря 1618 г. между Московским государством и Польшей было заключено в деревне Деулине перемирие на 14 лет и 6 месяцев, а полгода спустя, 1-го июня 1619 г., на речке Поляновке произошел размен русских и польских пленников. Вечером в этот день подъехала к реке колымага, в которой сидел Филарет Никитич, одетый в польское ветхое платье; за ним следовали пешком: Шеин, думный дьяк Томила Луговской и много других дворян, детей боярских и дворовых людей.

Немедленно по возвращении из плена Ш. был награжден за свою службу царем Михаилом Феодоровичем, но не особенно щедро -- получил лишь шубу и кубок. Затем до 1628 г. Ш. нес исключительно придворную службу. На обеих свадьбах царя Михаила Феодоровича, в 1624 г. с княжной Марьей Владимировной Долгорукой и в 1626 г. с Евдокией Лукьяновной Стрешневой, он был дружкой со стороны невесты, а жена его, боярыня Марья Михайловна, свахой тоже со стороны невесты; на второй свадьбе Ш., кроме того, ходил к патриарху Филарету Никитичу и к вели кой инокине Марфе Ивановне от невесты с низанным убрусом, ширинкой, перепечей и сыром. С 1619 до 1628 г. Ш. сопровождал иногда царя в его загородных богомольных "походах", по нескольку раз в год и чаще многих других придворных обедал у царя и у патриарха в торжественные дни и присутствовал при приемах иностранных послов. В 1625--1630 гг. он бывал, вместе с некоторыми другими боярами, в "ответе" с послами -- кизильбашскими, шведскими, французскими, голландскими и турецкими; для этой посольской службы Ш. был дан титул наместника тверского. В 1627, 1629 и 1630 гг. он ведал Москву во время отсутствия царя, ходившего часто на богомолье. В 1628--1631 гг. был начальником Пушкарского приказа. Года за два до истечения срока Деулинского перемирия, заключенного с Польшей в 1618 г. (срок истекал 1-го июня 1632 г.), в Московском государстве начались деятельные приготовления к войне с Польшей. Приглашены были служилые иноземцы, которым поручено нанять солдат, главным образом, немцев; закуплены за границей мушкеты и сабли; русских ратных людей стали обучать иноземному строю. 20-го апреля 1632 г. умер польский король Сигизмунд, что и побудило Михаила Феодоровича созвать в июне Земский Собор для решения вопроса о войне. Земский Собор согласился с желанием царя и патриарха не откладывать войну и воспользоваться польским междуцарствием. Еще в июне 1631 г. царь Михаил Феодорович указал быть на своей государевой службе против литовских людей боярам и воеводам: кн. Дм. Мамстр. Черкасскому и Аф. Мих. Лыкову. Почти год спустя, в апреле 1632 г., кн. Лыков бил челом царю Михаилу Феодоровичу и патриарху Филарету Никитичу, что он не может быть в товарищах у кн. Черкасского, известного своим тяжелым нравом; к тому же он против кн. Черкасского стар и служит государю сорок лет, из которых "лет с тридцать ходит своим набатом, а не за чужим набатом и не в товарищах". За бесчестье кн. Черкасского была взыскана с кн. Лыкова в его пользу крупная по тому времени сумма денег--1200 p., а назначение их обоих на службу было отменено. 23-го апреля 1632 г., вместо них назначены: Шеин и кн. Дм. Мих. Пожарский. Им велено собираться с людьми в Можайске и и Вязьме, затем идти в Дорогобуж, а взяв Дорогобуж, идти под Смоленск. Из этого краткого приказания ясно видно, что Московское правительство рассчитывало на быстрый переход войска от Москвы до Дорогобужа; не сомневалось, что Дорогобуж будет скоро взят и что затем войско так же успешно дойдет до Смоленска. Но между назначением воевод и выступлением войска из Москвы протекло два с половиной летних месяца, в течение которых произошла еще перемена: 5-го июня кн. Дм. Мих. Пожарский сказал на себя "черный недуг", вследствие чего товарищем к Ш. назначен вместо него окольничий Артемий Вас. Измайлов. В это время продолжали делать приготовления к войне, а придворная жизнь текла обычным порядком, и Ш. по-прежнему обедал за царским столом в именины царевны Ирины Мих. (5-го мая) и самого царя (12-го июля). Наконец, 9-го августа объявлена из Разряда роспись лиц, назначенных на службу под Смоленск: в большом полку -- боярин М. Б. Шеин и окольничий Арт. Вас. Измайлов, а дьяки при них -- Александр Дуров и Дмитрий Карпов; у наряду -- воевода Ив. Никиф. Арбузов и дьяк Иван Костюрин; с боевыми запасами -- Григ. Алексеев. Загряжский и дьяк Емельян Евсевьев; для раздачи ежемесячного жалованья немцам -- Вас. Ив. Протопопов и дьяк Тимофей Пчелин. Кроме того, посланы два иеромонаха, один иеродиакон, два переводчика, несколько лекарей и девять подьячих. Ш. дано денежное жалованье--500 р. из Костромской чети и, кроме того, пожалована из дворцовых волостей большая волость, село Голенищево с приселками и с деревнями, со всеми доходами и с хлебом, которого было 7072 четверти. Поместья и вотчины Ш. освобождены от всяких сборов. 9-го августа 1632 г. Ш. с товарищами был "у руки государевой" на отпуске в церкви Благовещения Пр. Богородицы. Из боярского приговора, прочитанного Ш. 28-го апреля 1634 г., после возвращения его из-под Смоленска, мы узнаем, что на отпуске он с большой гордостью перечислил все свои прежние службы, отзывался о боярах с укоризной, не находил себе между ними "сверстников", т. е. равных, "службой и отечеством", выразился даже так, что будто бы пока он служил, "многие бояре по запечью сидели и сыскать их было не мочно". Царь Михаил Феодорович, "жалуя и щадя Шеина для своего государева и земского дела и не хотя на путь его оскорбить", промолчал; смолчали и бояре, чтобы "не раскручинить государя". Трудно себе представить, чтобы Ш. до такой степени забылся, а царь и бояре ничего не возразили: понятие о "родовой чести" было слишком сильно, случаи местничества перед отправлением под Смоленск были весьма часты, а потому можно предположить, что Ш. похвалимся своим "сиденьем" в Смоленске в 1609--1611 гг., что это было весьма неприятно многим боярам, и когда Ш., из "доблестного защитника", из "мужественного" воеводы превратился в обвинительном приговоре в "изменника", то вся сцена отпуска, для отягчения его вины, была представлена не совершенно точно.

9-го августа 1632 г. Ш. и Измайлову был дан от царя подробный наказ относительно похода под Смоленск. Позволяем себе привести краткое содержание наказа. Они должны идти в Можайск. К ним в сход назначены: окольничий и воевода кн. Сем. Вас. Прозоровский и Иван Кондырев из Вязьмы; стольник и воевода Богдан Нагово из Калуги; из Севска воевода Фед. Кир. Плещеев и Баим Болтин. Все эти воеводы должны выступить под Смоленск лишь по требованию Ш. и Измайлова. Поименованы все города, из которых дворяне и дети боярские назначены в этот поход; кроме того: казанские татары, московские стрельцы, донские атаманы и казаки, ногайские мурзы и татары, едисанские городовые стрельцы, наемные немецкие люди, -- капитаны, ротмистры и солдаты, -- с немецкими полковниками Александром Лесли и Яковом Шарль. Когда все ратные люди сберутся в Можайск и будут привезены туда наряд, зелье, свинец и всякие пушечные и подкопные запасы -- тогда Ш. и Измайлов должны проверить по разборным спискам всех приехавших и идти в Вязьму. После того послать под Дорогобуж и под Белую голов с дворянами, детьми боярскими, казаками и татарами и велеть им добыть "языков" и не пропускать к Дорогобужу никакие запасы. Если удастся добыть языков -- расспросить их и отослать в Москву, а самим Ш. и Измайлову со всеми ратными людьми идти к Дорогобужу; если между Вязьмой и Дорогобужем попадутся заставы и острожки, поставленные литовцами, -- сбить их. Придя к Дорогобужу, выбрать место для стоянки и отписать к "державцам" и к польским и литовским людям, чтобы они сдали город; в случае добровольной сдачи обещать государево жалованье и свободный пропуск из города со всем имуществом; в случае же взятия города после осады -- беспощадное избиение всех дорогобужан. Кроме переписки с литовскими людьми, Ш. и Измайлов должны были тайно посылать грамоты в Дорогобуж к русским людям, с теми же обещаниями и угрозами. Если литовские люди ответят, что они сдадут город -- немедленно выпустить их оттуда и донести об этом царю; если же они напишут что-либо такое, что государеву делу "не изгодится", то, приняв их "листы", списать и списки послать государю, а листы отослать обратно с теми людьми, которые привезут. В случае взятия Дорогобужа -- назначить туда воеводу и дать в его распоряжение ратных людей, а самим идти под Смоленск. Если же Дорогобуж не будет скоро взят, то выбрать голов, которым бы "ратное дело было за обычай", дать им ратных людей и оставить для "промыслу" над Дорогобужем, а самим все-таки идти под Смоленск. Придя к Смоленску, стать в таборы, сделать остроги, выкопать рвы и всякими крепостями укрепиться, чтобы в тех острогах было бесстрашно и надежно сидеть в случае прихода польских и литовских людей. В то же время вступить с польскими, литовскими и русскими людьми, находящимися в Смоленске, в такую же переписку, как с дорогобужанами. Если они город не сдадут, то велеть поставить туры, бить из наряду, подвести подкопы и приложить все старания, чтобы взять Смоленск. В случае прихода польских и литовских людей, вступить с ними в бой и над ними "поиск учинить", а себя и людей уберечь. Если станут являться к ним польские, литовские и русские "переезщики", то расспрашивать их, а затем отсылать к царю Михаилу Феодоровичу в Москву. Если окажется, что литовские люди идут к Смоленску -- выбрать кого следует в ертаул, укрепить обоз, изготовить наряд и приставить к нему пеших людей с "вогненным боем". Вступив в сражение, стараться добыть "языков", чтобы разузнать от них относительно короля Владислава, королевича Казимира, количества ратных людей в Дорогобуже и Смоленске, имен гетманов, полковников и ротмистров и количества рот в полках; этих "языков" отсылать к царю в Москву. Дозволяется размен польских и русских пленных. В случае вступления польско-литовского войска из-за рубежа к Смоленску, Ш. и Измайлов должны немедленно отписать об этом царю и вызвать к себе на помощь из Ржева и из Калуги ратных людей, под начальством кн. Сем. Вас. Прозоровскаго, Кондырева и Нагово. Если польские и литовские люди пойдут из-под Смоленска к Дорогобужу, или к Вязьме, то устроить по острожкам около Смоленска осаду, а затем идти вслед за ними и сражаться. Не пропускать в Смоленск с хлебом, с солью и с иными запасами, стараясь учинить этим "тесноту" смоленским сидельцам. Отписать от себя в Смоленский и в Дорогобужский уезды, что московское войско пришло, чтобы возвратить Смоленск с уездом Московскому государству; дать знать уездным жителям, чтобы они везли припасы для ратных людей и для лошадей и продавали бы их по существующим ценам; созвать ратных людей в съезжей избе и велеть, кроме того, биричам в течение нескольких дней объявлять, чтобы никто не смел даром брать припасы для себя и для лошадей, чтобы не грабили, не убивали жителей и не причиняли бы никакого насилия. Если же, несмотря на это объявление, ратные люди посмеют обижать уездных жителей, и те принесут на них жалобу, -- велеть выборным полковым судьям беспристрастно разбирать жалобы и самим надсматривать за судьями, чтобы они судили "в правду, безо всякия поноровки". Вообще же стараться взять те города, которые раньше принадлежали Московскому государству. Обо всем, что произойдет, и обо всяких вестях сообщать царю Михаилу Феодоровичу.

Ш. пробыл в Можайске ровно месяц -- с 10-го августа по 10-e сентября, дожидаясь присылки из Москвы денежной казны,--78591 p., 6 алтын 5 денег, -- на жалованье и на корм ратным людям, а также прихода из некоторых городов ратных людей. Деньги эти были отпущены из Московского Разрядного приказа только 2-го сентября Путь из Можайска в Вязьму занял немного более двух недель (10--26 сентября); из Вязьмы вышли 2-го октября, а 11-го октября прибыли под Дорогобуж. Оба эти перехода, судя по донесениям Ш. в Разрядный приказ, были совершены с большими затруднениями: осенние дожди разгрязнили дорогу и снесли мосты, многие лошади не в силах были везти наряд и пушечные запасы, пехота едва двигалась, ощущался недостаток в продовольствии, а купить запасов было не у кого. 18-го октября был взят Дорогобуж, и 22-го Ш. прислал к государю с сеунчем об этом взятии Сухотина; в Дорогобуже оставили осадного воеводу Соковнина. 27-го октября царь велел Ш. идти к Смоленску, но Ш. почти целый месяц оставался в Дорогобуже, поджидая, очевидно, подвоза съестных припасов. Это можно заключить из донесений Шеина царю от 4-го и 28-го ноября; в последнем из этих донесений он упоминает, что "многижда" писал, что "государевых запасов нет, что купить не у кого, а из Вязьмы запасов привозят понемногу, телег по 10 и по 15, и того запасу на один день не становится,... а пешие русские люди с голоду бегают, а немецкие люди от голода заболели и помирают". После донесения Ш. от 4-го ноября, царь Михаил Федорович, посоветовавшись с отцом своим, патриархом Филаретом Никитичем и с боярами, приказал послать из Москвы под Смоленск по первому зимнему пути хлебные запасы, собранные в предыдущем году. Подводы под эти запасы указано взять со всех духовных и светских чинов, кто сколько может дать. Тут же подтверждены еще раньше намеченные сборы: с торговых людей -- пятая деньга, а с духовенства, монастырей, бояр и приказных людей -- добровольные денежные пожертвования. Во главе денежного сбора поставлены -- кн. Дм. Мих. Пожарский и чудовский архимандрит Левкий, а во главе сбора хлебных и мясных запасов -- кн. Ив. Мих. Борятинский и Ив. Фом. Огарев. Собранные ржаные сухари, крупу, толокно, солод, масло коровье и ветчину они должны были проверить и пересмотреть и немедленно отправить под Смоленск. 24-го ноября ратные люди выступили из Дорогобужа, и около половины декабря 1632 г. Ш. был, наконец, под Смоленском.

В течение ноября и декабря московские передовые отряды взяли крепость Белую, Рославль, Невль, Себеж, Красный, Почеп, Трубчевск, Новгород Северский, Стародуб, Сурож и много других городов и посадов. Ш. и Измайлов остановились в пяти или шести верстах от Смоленска и расположили свой стан на левом берегу Днепра. Следуя предписанию "наказа", Ш. велел ставить острог и делать укрепления; через Днепр перекинули два моста. Солдатские полки, расположенные ближе к городу с юго-восточной стороны, принялись рыть траншеи и ставить туры для пушек. Если бы московские войска не промешкали в Дорогобуже, то Ш. легко мог бы взять Смоленск, совершенно не подготовленный тогда к осаде. Теперь же Смоленск успел укрепиться, разрушенные части городской стены были исправлены, и Ш. не отважился приступить в январе 1633 г. к осаде, так как у него было недостаточно пехоты и конницы, да и из "нетчиков" никто еще не являлся. Только в конце января пришли к нему со своими полками кн. Сем. Вас. Прозоровский и кн. Белосельский из крепости Белой и Богдан Нагово из Серпейска. Они стали на западе от Смоленска, укрепились и окопались высокими валами. Из Москвы около этого времени пришел иноземный солдатский полк Матисона. 10 февраля Ш. донес царю, что "город Смоленск совсем осажден, туры поставлены, да и острожки поставлены, из города выйти и в город пройти немочно".

Защитники Смоленска, кн. Соколинский и Воеводский, частыми вылазками тревожили осаждающую рать и мешали ходу осадных работ. О состоянии Смоленска Ш. знал от перебежчиков. Один из них рассказывал, что хлеб в городе есть, но нет сена и соломы, вследствие чего открылся конский падеж и осталось только полтораста лошадей, которых кормят печеным хлебом и дробиной. Дров нет, а потому жгут крыши и лишние избы и клети; вода в колодцах вредная и многие жители умирают от нее, а кн. Соколинский не позволяет брать воду за городом, опасаясь измены. Изо всех городских ворот только двое остались не засыпанными -- Малаховские и Днепровские; Соколинский хранит ключи от города у себя и повесил несколько гайдуков, намеревавшихся бежать. Гонсевский, бывший в Смоленске воеводой перед началом войны и удалившийся в Оршу для сбора ратных людей и всяких запасов, стоял теперь вместе с гетманом Радзивилом в селе Красном, в 40 верстах от Смоленска. В ожидании нападения на них московских ратных людей, они построили острог и сделали укрепления. В половине февраля они послали несколько человек с письмами к смоленским "сидельцам" и велели посланным, в случае, если они будут схвачены, говорить, что в Красном 16000 войска, что из Литвы идет Сапега с большой ратью, а за Сапегой будет сам король. На самом же деле, как признался схваченный литвин, войска было не больше 9000, и король писал Гонсевскому и Радзивилу, чтобы они с таким малым количеством людей не ходили под Смоленск. "И только б де над Радзивилом и над Гонсевским ныне государевы люди промысл учинили, и городские б сидельцы в Смоленску сидеть не стали и государю город Смоленск сдали". Так говорил литвин, но насколько верно он мог судить о готовности жителей Смоленска сдаться Шеину -- подлежит сомнению; ведь донесли же в 1609 г. королю Сигизмунду, что Ш. и все жители Смоленска ждут его прихода и добровольно сдадут ему город. 24 февраля 1633 г. послан к царю Мих. Феод. сын окольничего Измайлова с сеунчем, что под Смоленск приходило 3000 литовских людей, но они были разбиты и в плен взято 327 человек. Лишь 5 марта привезен из Москвы под Смоленск большой наряд и поставлен за острогом на заранее приготовленных трех местах.

В Московском разряде знали разные подробности относительно осады Смоленска, прихода литовских людей, сражений с ними и разных мероприятий Ш. не только из его донесений, но и из расспросов тех дворян, с которыми он присылал свои отписки. Бомбардирование Смоленска из большого наряда, начатое 15-го марта, продолжалось до 27-го марта и затем с 4-го до 10-го апреля. В это время сбито три башни, разрушена часть стены и подведен к Смоленску подкоп под личным наблюдением Ш., предполагавшего возобновить осаду, по получении из Москвы пушечных запасов. Вследствие весенней распутицы дорога была весьма затруднительна и запасы доставлены лишь 23-го апреля. Во второй половине марта литовские люди дважды приходили к Смоленску, пользуясь тем, что Покровская гора (на правом берегу Днепра) была недостаточно укреплена. Они вступали в сражение с московскими ратными людьми, а часть литовско-польских отрядов даже пробиралась в Смоленск. Сведения, полученные в Московском разряде об этом последнем обстоятельстве, были весьма различны: некоторые дворяне говорили, что "немного пеших людей пробежало в Смоленск в городские ворота", другие говорили, что человек полтораста, а взятый в плен шляхтич Ярош сказал, что в два раза в Смоленск прошло 1000 литовских и польских людей. Которое из этих показаний более достоверно -- не беремся решить. Не знаем также, были ли приступы к Смоленску между 23-м апреля и 26-м мая. Известно лишь, что московские войска приступали к Смоленску два раза--26-го мая и 10 июня, причем много осаждающих было ранено "ружейными выстрелами" и "каменьями", во время второго приступа взорван подкоп и разрушена часть смоленской городской стены. В течение лета польские ратные люди часто приходили на Покровскую гору, где еще в конце марта Ш. поставил пешую и конную стражу, а построенный там острог вскоре занял полковник Матисон со своим полком. С 4-го июня до 27-го августа включительно между поляками и русскими произошло на Покровской горе четырнадцать сражений, а в половине июня Ш. посылал под село Красное, где удалось побить неприятеля и поймать 40 человек языков. В начале июня царь Мих. Феод. послал в помощь Ш. полковника Самуила Шарля Дееберта с рейтарским полком; одновременно отправлено 100 п. зелья, 250 п. свинцу и 8 п. фитилю. Присылка Дееберта была весьма кстати, потому что из войска, бывшего с Ш. под Смоленском, как раз в июле разъехалось много ратных людей, помещиков южных областей, вследствие нападения на Украйну крымского царевича Мумарак-Гирея, разорившего их вотчины и поместья.

25-го августа под Смоленск пришли с войском польский король Владислав и королевич Казимир и расположились на речке Боровой, в семи верстах от Смоленска. 28-го августа острог на Покровской горе, находившийся под начальством Матисона, выдержал сильное нападение со стороны самого короля и вышедших на помощь Владиславу смоленских "сидельцев"; сражение продолжалось с утра и до позднего вечера, много польских и литовских людей было побито, взяты у них знамена и 72 языка. Затем, в течение двух недель король не возобновлял нападений, поджидал прихода подкреплений. 11-го сентября снова была вылазка из Смоленска и наступление польско-литовского войска на острожек Матисона, на помощь которому Ш. послал несколько тысяч конницы и отряд стрельцов. Сражение продолжалось два дня, и Матисон очутился в таком стесненном положении, будучи окружен шанцами, батареями и неприятельскими отрядами, что Ш., посоветовавшись с другими воеводами, вывел его ночью к себе в лагерь со всеми людьми, с нарядом и се пушечными запасами. На донесение об этом, Ш. получил от царя такой ответ: "Мы все это дело полагаем на судьбы Божии и на Его праведные щедроты, много того в ратном деле живет (бывает), приходы недругов живут (бывают), потом и милость Божия бывает". 18-го сентября было опять сильное сражение, в котором московские войска мужественно отбивались от поляков, немцев и запорожских казаков. Если бы произошло еще такое нападение, то кн. Прозоровский был бы совершенно отрезан от Ш., а потому 19-го сентября Ш. и его перевел к себе, о чем послал донесение царю. В ответной грамоте царь между прочим писал Ш. и кн. Прозоровскому: "Вы сделали хорошо, что теперь со всеми нашими людьми стали вместе". В этой же грамоте царь обещал прислать к ним на помощь войско, под главным начальством кн. Дм. Мамстр. Черкасского и кн. Дм. Мих. Пожарского. "И вы бы всем ратным людям сказали, -- заканчивается грамота, -- чтоб они были надежны, ожидали себе помощи вскоре, против врагов стояли крепко и мужественно". Несколько дней спустя после этой грамоты, 1-го октября 1633 г., скончался патриарх Филарет Никитич; его кончина, конечно, сильно опечалила царя Мих. Феод., а Ш. лишился в лице Филарета Никитича надежного защитника и твердой опоры. Между тем, король Владислав перешел с Покровской горы и стал по московской дороге, в версте позади острога Шеина. 9 октября московские войска, переправившись на правый берег Днепра, принялись штурмовать Жаворонкову гору, занятую поляками; сражение продолжалось, с переменным счастьем, целый день и, если верить польским историкам, у русских было убито 2000 человек, тогда как у поляков было больше раненых, нежели убитых, но погибло много лошадей. В конце октября положение Ш. и его войска было весьма печально: Дорогобуж, с заготовленными запасами, взят и сожжен поляками, и ими же заняты все дороги, ведущие к Смоленску, вследствие чего оказался сильный недостаток в съестных припасах. В течение года, т. е. с сентября 1632 г., из Москвы было получено много денег на жалованье ратным людям, но вся денежная казна уже была израсходована, и Ш. пришлось прибегнуть к займу у иноземных полковников русской службы. -- Перестрелка между неприятельскими отрядами продолжалась, и преимущество было на стороне поляков, так как они стреляли с Жаворонковой горы, а московским войскам приходилось стрелять снизу вверх, и лишь картечь могла причинить некоторый вред полякам. Ввиду затруднительности положения, Ш. созвал военный совет и спрашивал, можно ли попытаться напасть на королевский обоз и с которой стороны? Главный иноземный полковник Лесли советовал ударить на неприятеля, и с мнением его согласились потом и остальные. К этому времени (начало декабря) в московских войсках открылась смертность, вследствие голода и холода; дисциплина не только среди простых ратников, но и среди начальствующих лиц, пошатнулась; побеги ратных людей усилились. Зная о таком бедственном положении московского войска, король Владислав послал в конце декабря Ш. и иноземным полковникам грамоту, с увещанием обратиться к его милости, вместо того, чтобы погибать от меча и болезни; Ш. возвратил королю грамоту без всякого ответа, на том основании, что в ней были "непригожие речи". Вероятно, Ш. не переставал надеяться на получение из Москвы подкрепления, обещанного царем, как мы видели, еще во второй половине сентября. Царь Мих. Феод. назначил на выручку Ш. из Смоленска следующих лиц: бояр и воевод кн. Черкасского и кн. Пожарского с дьяками Шипулиным и Волковым, стольников и воевод князей Одоевского, Шаховского, Куракина и Волконского с дьяками Леонтьевым и Дохтуровым. Из наказов, данных им в разные числа декабря 1633 г., видно, кому где быть на службе: князья Черкасский и Пожарский должны были из Можайска идти с собранными ратными людьми в Вязьму, Дорогобуж и Смоленск; князья Одоевский и Шаховской в декабре 1633 г. и в январе и марте 1634 г. находились во Ржеве Володимировой у верстанья и раздачи денежного жалованья дворянам и детям боярским разных городов для смоленской службы; князья Куракин и Волконский были у того же дела в Калуге в январе и феврале 1634 г. Все они должны были идти под Смоленск вместе с князьями Черкасским и Пожарским. В декабре 1633 г. послан в Можайск с нарядом Феодор Лызлов, а вслед за ним подьячий Тихон Ушаков, с которым отправлено для двенадцати тысяч пеших людей--1000 п. зелья ручного, да 2000 п. свинцу на ста пятидесяти подводах. Если бы в январе 1634 г. этот двенадцатитысячный корпус двинулся из Можайска к Смоленску, то Ш., вероятно, не было бы необходимости сдаться королю Владиславу. Зерцалов говорит: "известно, что король польский, королевич и поляки боялись русского войска, стоявшего в Можайске"; они даже преувеличивали количество ратных людей, собранных в Можайске, полагая, что их там 30000. -- Еще в конце ноября 1633 г. Ш. удалось отправить в Москву гонца с сообщением, что польские военачальники предлагают разменять пленных и заключить перемирие, с условием, чтобы московское и польско-литовское войско отступили каждое в свои пределы. Царь Мих. Феод. послал Ш. ответную грамоту со своим псарем Сычевым о согласии на перемирие на вышеупомянутых условиях, но лагерь Ш. был уже в это время так тесно обложен, что Сычев должен был вернуться назад. Потом, как видно из дневника ксендза Яна Велевицкого (1603--1635 гг.) несколько гонцов, отправленных из Москвы к Ш., были перехвачены поляками. У одного из этих гонцов поляки нашли зашитый в сапог тайный наказ бояр, что они желают мира и требуют, чтобы Ш. вступил в мирные переговоры с Владиславом. 1 февраля 1634 г. царь получил от Ш. последнюю отписку из-под Смоленска, что "ему и ратным людям от польского короля утеснение и в хлебных запасех и в соли оскуденье большое". Вследствие этого, 2 февраля был послан в Можайск окольничий кн. Григ. Конст. Волконский, для совета с князьями Черкасским и Пожарским, как бы боярину и воеводам Шеину с товарищами и ратным людям под Смоленском оказать помощь. 6 февраля кн. Волконской вернулся из Можайска и доложил царю о готовности кн. Черкасского выступить в поход; 8 и 11 февраля из Разряда посланы грамоты кн. Черкасскому и в Калугу князьям Куракину и Волконскому о выступлении под Смоленск. Но распоряжения эти опоздали.

16-го февраля 1634 г. Ш. заключил с королем Владиславом следующий договор. Ратные люди, как московские, так и иноземцы, могут перейти на службу к королю польскому или вернуться в отечество -- это предоставляется на их благоусмотрение. Весь наряд со всякими запасами, а также оружие убитых ратных людей остаются в пользу поляков. Тем, кто перейдет на службу короля польского, будет возвращено все их имущество; для наблюдения за этим назначается с русской и с польской стороны по два человека. Все пленные должны быть отпущены Ш.. Сначала король польский хотел заставить целовать крест, что никто из отпускаемых ратных людей никогда не будет против него служить, потом эта статья изменена и срок сокращен до четырех месяцев. Ш. с товарищами, все начальствующие и приказные люди и весь церковный причт беспрепятственно будут отпущены со всем имуществом и во время пути должны пользоваться полной безопасностью. Выходить из острога они должны с опущенными знаменами, с погашенными фитилями, без барабанного боя, до того места, где будет находиться король; положив знамена у ног короля, знаменосцы отступят на три шага и снова возьмут знамена, по приказанию польского гетмана, затем зажгут фитили, забьют в барабаны и отправятся в путь; дозволено взять им с собой двенадцать полковых пушек. Таборы, укрепления и остроги должны быть сданы в целости. Во время пути ратные люди обязуются не притеснять поляков, не входить в королевские замки, а корм для лошадей и съестные припасы для себя -- покупать. Договор подписан Ш. и другими "начальными людьми" с русской стороны и уполномоченными короля Владислава -- с польской.

19-го февраля 1634 г., в среду на первой неделе великого поста, Ш. с остатками войска выступил на дорогобужско-московскую дорогу, исполнив предварительно все статьи договора. С ним вышло 8056 человек; 2004 больных осталось под Смоленском, и для их прокормления передано 60 четвертей муки, сухарей, крупы и толокна. 3-го марта кн. Черкасский и кн. Пожарский писали царю из Можайска, что они получили 28-го февраля известие о заключении Ш. мира с королем Владиславом, а им обоим "по государеву указу велено идти под Смоленск и боярину Михайлу Шеину с товарищи помочь учинить", -- но этот указ, как мы видели, был послан из Московского Разрядного приказа в последний раз 8-го февраля, а они 3-го марта все еще продолжали стоять в Можайске и так и не двинулись оттуда. 4-го марта царь отправил на встречу к Ш. Моисея Феод. Глебова, чтобы узнать, на каких основаниях заключен им под Смоленском договор с поляками. Глебову было поручено сказать ратным людям, русским и немецким, что "служба их и раденье, и нужа, и крепкостоятельство против польского короля, и против польских и литовских людей, и что с ними бились не щадя голов своих, Государю и всему Московскому государству ведомо". Еще до прибытия Шеина с войском в Москву, были назначены царем бояре и другие служилые люди для допроса главных воевод смоленской армии; то были: бояре -- кн. Андрей Ив. Шуйский и кн. Андрей Вас. Хилков, окольничий Вас. Ив. Стрешнев и дьяки -- Тихон Бормосов и Дмитрий Прокофьев. Из этого судного дела сохранился лишь отрывок, содержащий в себе приговор боярину Ш. и его товарищам, обвиненным в "изменах" великому государю.

18-го апреля царь Михаил Феодорович со всеми боярами слушал дело о Ш. и его товарищах, и было поставлено: Ш. и Измайлова с сыном его Василием казнить смертью, а поместья их, вотчины, дворы московские и все имущество взять на государя; семейство Ш. сослать в понизовые города; кн. Прозоровского, кн. Белосельского и Семена Артемьевича Измайлова сослать в Сибирь; других судимых лиц сослать в Сибирь или посадить в Москве в тюрьму. 28-го апреля у Приказа Сыскных дел собрались вышеупомянутые следователи и все подсудимые. По прочтении дьяком Бормосовым речи, обращенной к осужденным на смертную казнь, и приговора остальным подсудимым, Ш. с двумя Измайловыми отведены из Кремля за город на Пожар (Красная площадь). Там у плахи дьяк Дмитрий Прокофьев прочитал им обвинительный приговор. Выставив на вид, как царь щедро наградил их перед отправленлем в смоленский поход, и подробно остановившись на сцене при "отпуске", приведенной нами в своем месте, -- приговор перечисляет все провинности Ш. и Измайлова. Вот вкратце эти "измены": мешкотный переход из Можайска к Смоленску и смерть в пути многих ратных людей; укрепление литовскими людьми Смоленска осенью 1632 г. во время медленного передвижения московского войска; частые неожиданные нападения неприятеля под Смоленском, из-за небрежности и недосмотра главных русских воевод; утайка настоящего количества проходивших в Смоленск литовских людей; настойчивое требование присылки большого пушечного наряда, перевезенного вследствие этого по плохому пути и с большими затруднениями и убытками; приступы к Смоленску не тайком и не ночью, а днем, и будто бы отданное Ш. приказание стрелять из наряда в своих ратных людей; невнимательное отношение к советам русских и иноземных людей относительно "промыслу" под Смоленском; запрещение вступать в сражение с приходившими литовскими ратными людьми; отсутствие посылок под село Красное русских отрядов в то время, когда Гонсевский и Радзивил стояли там с небольшим войском; распределение между Ш. и Измайловым деревень с рыбными промыслами в Смоленском и Дорогобужском уездах и продажа ратным людям по высокой цене того, что оставалось от их собственного обихода -- "и оставя государев всякой промысл -- сказано в приговоре -- ходили за корыстью и себя богатили". Поставлено также в вину строгое исполнение царского наказа, чтобы ратные люди не смели ничего брать даром и не обижали бы жителей Дорогобужского и Смоленского уездов: "которые служилые люди от великой скудости и от голоду езжали в Смоленсклй и Дорогобужский уезд для своих и конских кормов, тех ты приказывал бить кнутом без милости, а Смоленской и Дорогобужский уезды уберег Литовскому королю со всеми запасами". Когда пришел к Смоленску Владислав, то Ш. и Измайлов будто бы "над литовским королем и над литовскими людьми промыслу своего никоторого не показали и с литовским королем и с литовскими людьми не билися". Далее упоминается: о донесениях Шеина относительно желательности перемирия; о посылке к нему ответов, в которых велено ему дожидаться "подхожих" государевых ратных людей, для сопровождения денежной казны и пушечного наряда, и, наконец, об уступке Ш. польскому королю не только всего большого наряда и оружия, но даже и тех двенадцати пушек, которые король соглашался ему оставить. Возвратившись пятнадцать лет тому назад из польского плена, Ш., судя по приговору, утаил, что целовал крест королю Сигизмунду и королевичу Владиславу, а теперь, будучи под Смоленском, исполнил свое крестное целование литовскому королю, во всем ему "радел и добра хотел, а государю изменял". В "Хронографе", которым пользовался Соловьев, о походе Ш. под Смоленск и о его клятве королю читаем: "Послали Шеина: тот брал города как птичьи гнезда, потому что поляки не ждали прихода русских людей. Но Шеина Бог наказал за то, что отправляясь из плена, дал королю клятву не воевать против Литвы, и это было известно и царю, и патриарху... Бояре московские, уязвляемые завистью, начали клеветать на него, и Шеину дают знать в полки, что в Москве на него много наветов". -- По прочтении обвинительного приговора, Ш. и Измайловы были казнены -- им отсекли головы. Сопоставив обвинения боярского приговора с тем, что действительно было и о чем Ш. неоднократно доносил в Москву, мы увидим -- беспристрастны ли и справедливы ли были судьи. Шеина обвиняли в медлительности. Но если бы его отпустили из Москвы вскоре после назначения на службу 23-го апреля 1632 г., а не в августе, и притом с денежной казной, с большим пушечным нарядом и с пушечными запасами, с достаточным количеством съестных припасов, то ему не пришлось бы употребить четыре месяца на переход из Москвы к Смоленску, и в это время Смоленск не успел бы укрепиться и приготовиться к осаде.

Уже вскоре по вступлении в поход Ш. писал в Московский разряд о причинах мешкотного пути: осенних дождях, грязной дороге, недостатке съестных припасов и невозможности купить их. Несколько позднее, из Дорогобужа, он доносил о побегах ратных людей и о смертности, в особенности иноземцев, не привыкших к голоду и к холоду. В наказе, выданном из Московского Разряда 8-го августа 1632 г., Ш. велено дожидаться в Можайске большого наряда и всяких боевых и подкопных снарядов, следовательно, хотели выслать все это тотчас по выступлении его из Москвы; между тем, как мы видели, большой наряд был привезен под Смоленск лишь семь месяцев спустя--5-го марта 1633 г., а пушечные запасы еще того позднее--23-го апреля. Ставится в вину Ш., что он не посылал под с. Красное против Гонсевского и Радзивила, когда у них было немного войска; на самом же деле он посылал и сообщал об этом в Москву. Несправедливо обвинение, что "не бились" с королем Владиславом и с его войском: мы видели, какие упорные сражения происходили с конца августа до начала октября. -- После ноября 1633 г. Ш. вряд ли мог получать из Москвы какие-нибудь наставления, потому что московские гонцы, отправляемые к Ш., перехватывались поляками. А между тем Ш. обвинен в том, что, несмотря на приказание царя, не дождался под Смоленском "подхожих" людей для сопровождения денежной казны и пушечного наряда. Ждать дальше было трудно, а если бы Ш. не согласился на довольно умеренные, надо сознаться, требования Владислава, то, вместе с другими военачальниками и со всеми ратными людьми он мог быть взят в плен, так как все пути отступления от Смоленска были отрезаны.

Не видно из донесений Ш., ни из допросных речей разных дворян и детей боярских в Московском Разряде, на чем основаны следующие обвинения: 1, приказание Ш. стрелять из наряда в своих ратных людей; 2, запрещение вступать в сражения с приходившими литовско-польскими отрядами; 3, злоупотребления Ш. и Измайлова в Смоленском и Дорогобужском уездах, т. е. пользование рыбными промыслами, и продажа по высокой цене съестных припасов ратным людям.

Остается сказать об одном из самых важных обвинений Ш. -- о присяге его королю Сигизмунду и королевичу Владиславу во время польского плена. Для выяснения этого вопроса припомним некоторые факты, рисующие отношения Ш. к Польше. В 1611 г. Ш., по примеру почти всего Московского государства, готов был присягнуть Владиславу, как московскому государю, но в то же время упорно отказывался от сдачи Смоленска Сигизмунду и от присяги ему. Два года спустя польские паны не могли спокойно вспомнить об этом и в своей ответной грамоте Московскому Земскому Собору писали 9 то июня 1613 г. "...и злость и упрямство Михаила Шеина, по совету и по ученью кн. Василья (Голицына), к тому привело государя короля его милости, что города Смоленска искони вечные отчины своея приступом достал". -- Будучи в польском плену, Ш. прислал в 1614 г. сказать с Желябужским царю Михаилу Феодоровичу, что, так как "у Литвы с Польшей рознь великая", то "надобно непременно Литовскую землю воевать и тесноту чинить". В декабре 1633 г., несмотря на бедственное положение под Смоленском, Ш. отослал обратно, без ответа, полученную от Владислава грамоту относительно переговоров о перемирии, так как в грамоте, по мнению Ш., были "непригожие речи". -- Если бы Ш., в бытность свою в польском плену, присягнул Сигизмунду и Владиславу, то не проще ли бы было ему остаться в Польше, тем более, что с ним была вся его семья -- жена, сын и дочь? Что в 1634 г. Ш. не считал себя виновным -- доказательством тому служит опять-таки возвращение его в Москву. Если бы он "радел" Владиславу и "изменял" Михаилу Феодоровичу, то весьма легко мог сдаться в плен Владиславу и избежать допросов и суда, которые угрожали ему в Москве.

Как же создалось убеждение, что Ш. дал Сигизмунду и Владиславу клятву не сражаться против них, затем нарушил эту клятву, приняв главное начальство над смоленской ратью, раскаялся в нарушении клятвы и вследствие этого "изменил" Михаилу Феодоровичу? Весьма возможно, что к 1633--1634 гг., ввиду затянувшейся осады Смоленска, стали раздаваться среди московских бояр предположения, что Ш., лично хорошо знавший Владислава, "радеет" ему, что он в течение пятнадцати лет (1619--1634 гг.) хранил в тайне свою присягу Сигизмунду и Владиславу и т. п. Предположения эти, передаваемые от одного лица к другому, преувеличивались и, как это часто бывает, шли дальше уже не в виде предположений, а в виде фактов. Слухи о "присяге" Ш. не могли не дойти до царя Михаила Феодоровича и впоследствии попали, как мы видели, в "Хронограф". Добавим к этому, что между Михаилом Феодоровичем и Владиславом существовала давнишняя неприязнь, возникшая с того самого времени, когда вслед за Владиславом был избран на московский престол Михаил Феодорович. Каждый из них считал себя правым, и Владислав отказался от титула царя московского лишь по заключении Поляновского договора, уже после казни Шеина. Как в 1609--1611 гг. Сигизмунд считал вопросом чести взятие Смоленска, так в 1634 г. Михаил Феодорович не мог примириться с тем, что Смоленск останется в руках поляков, и, под влиянием бояр, приписал неудачную осаду Смоленска измене Шеина, вследствие его расположения к Владиславу. Если бы сохранились допрос Ш. и его товарищей и их ответы, то был бы пролит настоящий свет на все это дело, в котором остается много загадочного.

Посмотрим, как относились к Ш. его современники, поляки и русские (не бояре). Во время посольских переговоров при р. Поляновке, вслед за казнью Шеина, московские послы, согласно полученному наказу, стали требовать от польских комиссаров возвращения двенадцати пушек, которые король оставил Ш., а тот не взял. Литовский гетман Радзивил сказал им в ответ: "Вы нам говорили о двенадцати пушках, которых не взял Шеин, будто бы изменой своему государю: так вам бы такого слова не говорить и в письме не писать потому: взял весь наряд государь наш своей ратной силой, а не по чьей-нибудь измене, двенадцать же пушек, которые были Шеину отданы, он подарил мне по любви, а не по неволе, и те пушки у меня, а не у короля, и отдать их назед непригоже, потому что Шеин меня ими подарил". Конечно Ш. не имел права дарить пушки кому бы то ни было, но он объяснял оставление их полякам -- невозможностью перевезти в Москву; так как не было лошадей, то пушки пришлось бы почти две недели тащить на людях, и без того утомленных и обессиленных. -- Соловьев в "Истории России" приводит следующее показание современного Ш. москвича о впечатлении, произведенном казнью Ш. и Измайлова: "когда на Москве Шеина и Измайлова казнили, и за это учинилась в людях рознь великая, да на Москве же были пожары большие, выгорела Москва мало не вся; в Можайске ратные люди так же погорели и разъехались".

В настоящем кратком биографическом очерке М. Б. Шеина, одного из замечательнейших русских людей XVII в., не место, конечно, приводить разнообразные и прямо даже противоречивые отзывы историков XIX в. о его походе под Смоленск в 1632--1634 гг. и о его казни. С своей стороны заметим лишь, что большая разница: защищать или осаждать крепость. В 1609--1611 гг. Шеин и все смоленские "сидельцы" были у себя дома: они имели кров и надолго были обеспечены съестными и пушечными запасами; отбиваясь от поляков, они были уверены, что стоят за "православную веру и отечество". С лишком двадцать лет спустя, в 1631--1634 гг. Ш. должен был возвратить Московскому государству Смоленск, начальствуя над войском, состоявшим из великоруссов, южноруссов, казаков, татар и наемных иноземцев разных народностей. Если добавить к этому осеннее ненастье в начале похода, затем зимний холод, с трудом переносимый иноземцами, частый недостаток в съестных припасах, медлительность московского правительства и воевод, назначенных под Смоленск для выручки Ш. и всего войска, наконец, разницу в годах Ш. во время сиденья его в Смоленске в 1609--1611 гг., и во время осады 1632--1634 гг. -- тогда будет если не извинительна, то, во всяком случае понятна не измена, а неудача, которая привела Шеина к смертной казни.

Никоновская летопись (Русская летопись по Никонову списку). СПб. 1792 г., VIII, с. 62, 146, 162--163. -- Новый летописец. М. 1853 г., с. 64, 124, 136, 185, 187. -- Др. Рос. Вивл., 2-е изд., XIII, с. 150, 152, 157; XX, с. 82. -- Собр. Госуд. Грам. и Договор. -- тт. II и III. -- А. А. Э., т. II и III. -- Акты ист., тт. II и III. -- Р. И. Б., изд. Археограф. Комиссии, тт. I, III, IX, XIII. -- Дв. разр., I и II. -- Разр кн., I и II. -- Симбирский Сборник. М. 1845 г., т. I, с. 334, 141, 144, 149, 153. -- Сборник. кн. Оболенского. М. 1838 г., 9. -- Сборник кн. Хилкова. СПб. 1879 г., с. 92 -- Акты Московского государства. СПб. 1890 г., т. I. -- Барсуков, А. П. Списки городовых воевод Московского государства XVII столетия. -- СПб. 1902 г., 209. -- Голиков, Деяния Петра Великого. Изд. 2-е, XII, с. 564--568. -- Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. 2-е изд. СПб. 1871 г. -- Кн. Долгорукой. Рос. род. книга. СПб. 1857 г., II, c. 69; IV, c. 217. Карамзин, История государства Российского, тт. XI и XII. -- Никитин. История г. Смоленска. М. 1848 г., с. 133--169; 175--188. -- Соловьев. История России с древнейших времен, т. т. VIII и IX. -- Барсуков, А. II. Род Шереметевых тт. I и II. -- Иловайский, Д. И. 1, Смутное время Московского государства. М. 1894 г., с. 143--149; 185--186; 203--205.--2, История России. Эпоха М. Ф. Романова. M. 1899 г., c. 55--125. -- Ключевский, В. О. Боярская дума древней Руси. М. 1902 г. Изд. 3-е, пересмотренное, с. 168, 222, 224, 370. -- Зерцалов, А. Н. "М. Б. Шеин под Смоленском" чт. M. О. И. и Д. Р. 1897 г., кн. II, смесь, с. 11--29. -- Оглоблин. Правда о боярине M. Б. Шеина. Ист. Вестн. 1898 г., т. LXXII, с. 877--897 -- Иловайский, Д. И. Ответ Оглоблину. Рус. Ст. 1898 г., XI. Записки С. Н. Глинки, стр. 306. Справочн. Энциклопед. Слов. К. Крайя, XII, 255--256. Энциклопед. Слов. Ефрона, полутом 77-й, стр. 369--370.

В. Корсакова.

Источник текста: Русский биографический словарь А. А. Половцова, том 23 (1911): Шебанов -- Шютц, с. 41--59.

Оставить комментарий Корсакова Варвара Дмитриевна (yes@lib.ru) Год: 1911 Обновлено: 30/01/2023. 71k. Статистика. Статья: История, Публицистика, Справочная Словарные статьи	Скачать FB2 Ваша оценка:

Корсакова Варвара Дмитриевна Шеин, Михаил Борисович

Корсакова Варвара Дмитриевна
Шеин, Михаил Борисович