Крестовская Мария Всеволодовна
Имянинница

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М. В. Крестовская

Сынъ.-- Немудреные.-- Семейныя непріятности.-- Имянинница.-- Сонъ въ лѣтнюю ночь.-- Дѣти.-- Первое счастье.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія М. М. Стасюлевича, В. О., 5 л., 28
1896

   

ИМЯНИННИЦА.

I.

   Аннѣ Павловнѣ Баклашовой предстояла пренепріятная ночь. Съ минуты на минуту ожидали кончины ея племянницы, умиравшей въ чахоткѣ, про которую докторъ объявилъ, что она не доживетъ до утра.
   Это было такъ непріятно и хлопотно! Бѣдная Анна Павловна расплакалась и жаловалась, что просто не знаетъ, что дѣлать.
   Но ея постоянная наперсница и совѣтница, старая клюшница Агафья Петровна, вразумила ее.
   -- Да о чемъ же вы, матушка, такъ безпокоитесь!-- замѣтила она ей съ удивленіемъ.-- Чтоже дѣлать: на то, значитъ, Божья воля, съ Нимъ вѣдь не поспоришь, а вамъ себя разстраивать тоже не изъ чего. Вы идите себѣ засните, а барышня и безъ васъ помрутъ; при нихъ я останусь да сидѣлка; кого же еще надобно!
   "Ахъ, этотъ простой народъ! Какъ онъ жестокъ!" подумала съ упрекомъ Анна Павловна.
   Она находила ужаснымъ уйти спать, когда подлѣ будетъ умирать человѣкъ, съ которымъ она. прожила больше 20 лѣтъ; но съ другой стороны ей дѣйствительно не хотѣлось присутствовать при всей этой "процедурѣ". У нея и такъ нервы уже разстроены, а тутъ еще смерть, страданіе... Что же, Агафья права, и себя поберечь надо!..
   Но согласиться такъ скоро ей казалось неловкимъ, и она протестовала слабымъ голосомъ больного и разбитаго человѣка, идущаго все-таки на жертву;
   -- Нѣтъ, что же дѣлать, это неловко, ужъ я какъ-нибудь потерплю...
   -- Да чего же тутъ неловкаго? Ничего тутъ, неловкаго нѣту,-- спокойно возражала Агафья:-- все равно вы имъ не поможете.
   -- Такъ то такъ, но все же... Какъ же можно, мало-ли что понадобиться можетъ,-- позвать захочетъ или что-нибудь.
   -- Да полноте, матушка, чего ужъ имъ теперь понадобится еще!-- съ неудовольствіемъ прервала ее наконецъ Агафья Петровна и съ самымъ рѣшительнымъ видомъ подошла къ барыниной постели и начала оправлять ее на ночь.
   Анна Павловна поколебалась еще немного, но подъ-конецъ дала себя уговорить.
   -- Ахъ, Боже мой, Боже мой, какъ все это непріятно!-- говорила она слабымъ голосомъ, пока Агафья Петровна помогала ей раздѣваться.-- И какъ нарочно къ самому празднику!
   Анна Павловна улеглась, дала растереть себѣ на ночь поясницу, что дѣлала всегда, когда чувствовала себя больной или утомленной, и отпустила наконецъ Агафью Петровну на ея добровольное дежурство къ умирающей, а къ себѣ велѣла прислать горничную Машу.
   -- Пускай тутъ сегодня ляжетъ! можетъ, мнѣ ночью понадобится что или заболитъ что-нибудь,-- сказала она, не желая, чтобы Агафья Петровна догадалась объ истинной причинѣ, почему ей понадобилась сегодня Маша.
   -- Да узнай,-- крикнула она ей вслѣдъ,-- не вернулся-ли Павелъ Николаевичъ.
   Все-таки же мужчина и офицеръ, при немъ какъ-будто и жутко не такъ сильно.
   Но явившаяся съ подушками и матрасомъ Маша объявила, что молодой баринъ еще не возвращались.
   -- Да они никогда раньше четырехъ часовъ не возвращаются,-- сказала она безпечно, своимъ звонкимъ голосомъ, по которому казалось, что ей всегда весело.
   Это еще больше огорчило Анну Павловну и она даже почти разсердилась на своего любимца.
   "Никогда о матери подумать не можетъ. Знаетъ, какая въ домѣ непріятность предстоитъ и ни малѣйшей заботы и вниманія къ матери! И гдѣ онъ только пропадаетъ! Все кутежи, а потомъ долги. Сколько она ужъ этихъ долговъ за него переплатила, а доходы вѣдь не Богъ-вѣсть какіе; того и гляди окончательно запутаются! Управляющій и то все пишетъ, что урожаи годъ отъ году хуже... Конечно, можетъ быть, онъ и вретъ, они всѣ плуты, эти управляющіе и рады воспользоваться ея невѣдѣніемъ, но все-таки... Ахъ, какъ трудно женщинѣ одной! Будь живъ мужъ, жила бы она по-прежнему, ни во что не вмѣшиваясь, ни о чемъ не думая. Да и средства при немъ не тѣ были: онъ бывало тысячъ 20 въ годъ зарабатывалъ, а ей откуда столько достать! А ни Поль, ни Ляля не хотятъ принимать этого въ соображеніе! И за что только Богъ ее наказываетъ! А теперь еще эта непріятность".-- И вспомнивъ всѣ ужасныя хлопоты и безпокойства, сопряженныя со смертью кого-нибудь изъ семьи, Анна Павловна опять невольно заплакала и почувствовала себя совсѣмъ больной и несчастной. Она велѣла Машѣ постлать постель какъ можна ближе къ себѣ и нигдѣ не тушить огонь, а дверь свою запереть на замокъ.
   Но старый, заржавѣвшій ключъ не запирался, а отъ Маши не было никакого толка; она какъ повалилась, такъ и заснула, и ея здоровый деревенскій храпъ только хуже еще пугалъ бѣдную Анну Павловну, и она долго не могла заснуть.
   Ей все казалось, что кто-то тихими шагами идетъ по корридору, смежному съ ея спальней, и останавливается подлѣ ея дверей. Минутами ей чудилось, что она слышитъ совсѣмъ ясно, какъ этотъ кто-то стоитъ и дышетъ за дверями, и тогда на нее нападалъ такой страхъ, что она вскакивала и начинала будить Машу.
   Маша тоже вскакивала, смотрѣла на нее безумными, ничего не понимающими глазами, бормотала что-то съ-просонья, и снова валилась и засыпала, а Аннѣ Павловнѣ дѣлалось еще жутче.
   "Нѣтъ,-- думала она, тревожно прислушиваясь къ каждому шороху:-- придется перемѣнить квартиру, а то все время чудиться будетъ. Только окончательно всѣ нервы себѣ разстроишь... Но Боже мой, Боже мой, какъ все это непріятно!.. И квартира, какъ на зло, такая удобная, и такъ я довольна ею... Нѣтъ, ужъ какъ начнутся непріятности, такъ и пойдутъ, и пойдутъ"...
   Аннѣ Павловнѣ хотѣлось поскорѣй заснуть, что бы ни о чемъ не думать, но мысли, и все самыя непріятныя и волнующія, сами шли въ голову и мѣшали ей забыться.
   Ей невольно вспоминались теперь, почти годъ за годомъ, всѣ эти 23 года, что она выжила съ племянницей, хотя обыкновенно она никогда не думала объ нихъ, точно также какъ и о самой племянницѣ, къ присутствію которой такъ привыкла, что перестала замѣчать его.
   Ей припомнилось теперь, какъ 23 года тому назадъ, къ нимъ впервые привезли ее маленькой десятилѣтней дѣвочкой, только-что осиротѣвшей послѣ смерти отца. Жить кромѣ какъ у дяди ей было не у кого и волей-неволей приходилось принять ее.
   Аннѣ Павловнѣ это совсѣмъ не нравилось. У нея у самой были дѣти, хорошенькія какъ херувимы, въ которыхъ Анна Павловна была положительно влюблена; она боялась, какъ бы дѣвочка не стала обижать ея крошекъ и не привила бы имъ дурныхъ манеръ..
   Покойный братъ ея мужа былъ человѣкъ бѣдный, жена его умерла еще въ родахъ,-- откудаже у дѣвочки могли быть порядочныя манеры! И по наружности она тоже не понравилась ей: маленькая, тщедушная, съ желтымъ некрасивымъ личикомъ и съ какимъ-то необыкновенно робкимъ, точно всегда наполненнымъ слезами, взглядомъ испуганныхъ глазъ.
   Передъ пышными нарядными розовыми "бебе" Анны Павловны дѣвочка казалась еще ничтожнѣе и жалче.
   "Совсѣмъ кухаркина дочка!" съ презрѣніемъ подумала Анна Павловна и съ трудомъ принудила себя приласкать ее немножко для перваго раза.
   Скоро, однако, Анна Павловна убѣдилась, что насчетъ "обидъ" ея крошкамъ не грозитъ- никакая опасность. Дѣвочка была робкая и покорная по натурѣ и уже забитая только-что начинавшеюся, но уже не баловавшею ее жизнью.
   Она сама всѣхъ, боялась, всѣхъ слушалась. Ктобы ей что ни приказалъ, строгая ли тетка, маленькій-ли кузенъ, или только-что нанятая горничная, она безропотно и торопливо исполняла приказаніе, и ни смѣха, ни бѣготни ея никогда не было слышно.
   Точно инстинктивно избѣгая часто попадаться на глаза, она всегда старалась забиться куда-нибудь подальше въ уголокъ и сидѣла тамъ тихонько, чуть слышно переворачивая страницы какой-нибудь книжки, или также тихо играла со своими шумными, капризными кузенами, забавляя ихъ какъ хватало умѣнья.
   Въ ней положительно былъ талантъ няньки, и въ 10 лѣтъ она лучше смотрѣла за дѣтьми, чѣмъ взрослыя няньки, которымъ было скучно возиться съ ними.
   За этотъ талантъ Анна Павловна невольно мирилась съ ея присутствіемъ и по возможности старалась не очень обижать ее,
   Анна Павловна сознавала себя доброй женщиной и даже черезчуръ доброй. Она не могла видѣть безъ слезъ придавленной лапки у собачонки и не могла пройти мимо нищаго, не подавъ ему хоть копѣйку. Ей нравилось, что она такая добрая и "впечатлительная" и что всѣ это находятъ, и она очень старалась поддерживать свою репутацію "ангела".
   А между тѣмъ хорошенько наказать племянницу ей всегда доставляло въ душѣ маленькое удовольствіе.
   Эта худо скрываемая антипатія хозяйки дома къ ребенку невольно передавалась и другимъ, особенно людямъ и дѣтямъ; они чувствовали свою безнаказанность и не церемонились; часто даже провинившаяся въ чемъ-нибудь горничная, чтобы загладить вину и выслужиться передъ барыней, шла къ ней съ жалобой на барышню, и маленькій фокусъ почти всегда удавался: горничную прощали, а барышню наказывали.
   -- Ахъ, она фальшивая, хитрая!-- говорила Анна Павловна, какъ бы оправдывая свою строгость къ ребенку, хотя въ сущности фальшивость дѣвочки ни въ чемъ не проявлялась.
   Она была не изъ тѣхъ дѣтей, у которыхъ рано является сознаніе несправедливости, угнетенія со стороны взрослыхъ, а вмѣстѣ съ нимъ развивается и невольная ненависть къ угнетателямъ и даже жажда мести имъ. Напротивъ, въ этой дѣвочкѣ, мягкой и привязчивой, была, казалось, безсознательная потребность любви и преданности къ тѣмъ, кто окружалъ ее. Она радостно вспыхивала отъ каждой маленькой ласки и готова была въ эти минуты все сдѣлать, все отдать, и была счастлива уже тѣмъ, что ее не отгоняютъ. Она съ восторгомъ отдавала послѣдніе пряники и игрушки: своимъ избалованнымъ кузенамъ, чтобы только они позволили ей служить имъ и игратъ съ ними, а къ своей строгой теткѣ, которая съ ея красиво зачесанными локонами и шелковыми нарядными платьями представлялась ей чѣмъ-то вродѣ сказочной королевы, она положительно чувствовала благоговѣйное обожаніе, не уменьшавшееся даже отъ постоянныхъ наказаній.
   Но въ то же время дѣвочка была такъ застѣнчива и пуглива, что не рѣшалась даже ласкаться, и только молча и издали отдавала все свое маленькое рвавшееся любить кого-нибудь сердечко тѣмъ людямъ, которые почти не замѣчали ее.
   Одинъ Николай Алексѣевичъ, покойный мужъ Анны Павловны, считалъ своимъ долгомъ время отъ времени вступаться за нее. Но и онъ, вѣчно занятый дѣлами и службой, вспоминалъ о существованіи племянницы большей частью толькотогда, когда она попадалась ему на глаза. Онъ вобще мало входилъ въ "домашнія дѣла", находя, что всѣ они прекрасно улаживаются деньгами.
   Иногда, при видѣ племянницы, онъ вспоминалъ, что это дочь его покойнаго брата, бѣдная сирота, для которой необходимо "что-нибудь сдѣлать" и для которой, увы, до сихъ поръ все еще ничего не сдѣлано. Время отъ времени, онъ даже обрушивался по этому поводу на жену.
   -- Ты, Аничка, право совсѣмъ не заботишься! объ дѣвочкѣ!-- обращался онъ вдругъ къ ней съ упрекомъ.-- Вѣдь ужъ ей должно-быть не мало лѣтъ, а ее все еще не учатъ какъ слѣдуетъ. Это даже недобросовѣстно съ нашей стороны; ее необходимо отдать куда-нибудь въ институтъ или въ гимназію что-ли. Вѣдь нельзя же въ самомъ дѣлѣ такъ оставлять!
   Но Анна Павловна сейчасъ же обижалась и отвѣчала всегда одной и той же фразой, съ однимъ и тѣмъ же оскорбленнымъ видомъ:
   -- Ахъ, Боже мой! Да что же я-то могу! Ну, и отдавай куда хочешь!
   Она прекрасно знала, что, несмотря на свои слова и упреки, мужъ все равно ничего рѣшительнаго самъ въ этомъ дѣлѣ не предприметъ и ограничится повтореніемъ время отъ времени однѣхъ и тѣхъ же фразъ, которыя забываются имъ же самимъ почти тотчасъ, какъ онъ ихъ выскажетъ, Аннѣ Павловнѣ не хотѣлось отдавать племянницу изъ дому. Дѣти къ ней такъ привыкли, она умѣетъ занять ихъ, а съ этимъ ученьемъ начнется возня. Все равно если ее даже и приходящей отдать, все-таки у нея больше половины времени будетъ уходить на уроки, а дѣти будутъ, одни, пожалуй скучать начнутъ,-- за что-же лишать удовольствія бѣдныхъ малютокъ. Поспѣетъ еще; все равно она навѣрное будетъ лѣнтяйкой и изъ ученья ничего не выйдетъ!
   Теперь, въ безсонную ночь, въ сосѣдствѣ съ комнатой, гдѣ умирала племянница, Аннѣ Павловнѣ вспоминается все это и на душѣ ея дѣлается какъ-то совѣстно и непріятно..
   -- Да вѣдь и отдали же,-- говоритъ она себѣ мысленно,-- отдали потомъ. Цѣлыхъ два года во французскомъ пансіонѣ была. Кто же виноватъ, что она училась такъ дурно и все время болѣла! Вѣдь не репетиторовъ же ей было еще нанимать!.. Это и для своихъ не всѣ дѣлаютъ. Да и во всѣхъ этихъ пансіонахъ приготовляютъ барышенъ бѣлоручекъ; тамъ только богатымъ хорошо воспитываться.-- Хотѣли-было потомъ въ гимназію перевести,-- это по крайней мѣрѣ, хоть дешево; но Анна Павловна всегда боялась "вредныхъ гимназическихъ вѣяній". Еще чего Боже упаси, могло, пожалуй, и ея дѣтямъ впослѣдствіи что-нибудь передаться, а этого она боялась, хуже всякихъ эпидемій. Подумали, подумали и рѣшили отдать въ ученицы къ madame Бертранъ, благо Анна Павловна заказывала себѣ тамъ платья и лично знала хозяйку магазина. Конечно, это не аристократично, и конечно, она скорѣй умерла бы со стыда, чѣмъ допустила бы до этого свою родную дочь; но вѣдь ея дочь была дѣвушка со средствами, изъ хорошей семьи, а Саша -- бѣдная дѣвочка, изъ милости жившая на хлѣбахъ у дяди. Вѣдь она о дѣвочкѣ же заботилась, когда отдала ее туда, ей же кусокъ хлѣба на всю жизнь хотѣла дать. Кто же ее за это осудить можетъ. Думала, можетъ-быть выучится, отличной портнихой будетъ, тогда это повыгоднѣе будетъ, чѣмъ жить въ гувернанткахъ. Нѣкоторыя изъ нихъ въ нѣсколько лѣтъ цѣлыя состоянія себѣ наживаютъ. Она сама такія примѣры знала. Кто же виноватъ, что и изъ этого ничего опять не вышло, опять все только хворала да болѣла. Едва-едва три года могла тамъ протянуть и опять пришлось назадъ брать. Докторъ тогда объявилъ, что у нея "полное истощеніе" можетъ сдѣлаться. Конечно, вѣрно вздоръ говорилъ, не слѣдовало бы и слушаться,-- какъ же другія-то? Живутъ вѣдь, и какія еще здоровыя выростаютъ потомъ! Ничего, что воздухъ плохъ, и пища непитательна, и работаютъ по ночамъ: не умираютъ же однако. Это все Николай Алексѣевичъ тогда заартачился, наговорилъ по обыкновенію разныхъ страшныхъ словъ: "Долгъ велитъ взять! Изнуряемъ ребенка! Останется камнемъ на нашей совѣсти!" и все въ этомъ родѣ. Еслибы не онъ, она бы непремѣнно заставила ее кончить; ничего, пускай бы поболѣла, зато прошла бы весь курсъ. Привыкла бы подъ конецъ! А то что вышло? Хорошо хоть то, что настолько по крайней мѣрѣ выучилась, что ихъ всѣхъ обшивала потомъ. Все же деньги на портнихъ въ карманѣ оставались, а Анна Павловна и сама признаетъ, что портнихи -- ея слабость. И она, и Лялячка, обѣ любятъ одѣваться хорошо; Лялячка даже слишкомъ много на это тратитъ. Да, кто вотъ теперь имъ будетъ шить? Саша за эти 12 лѣтъ такъ приноровилась и къ фигурамъ ихъ, и къ привычкамъ, и ко вкусу, что ея платья выходили положительно удачнѣе, чѣмъ отъ самыхъ дорогихъ француженокъ. Какъ странно: еще мѣсяцъ тому назадъ она сшила ей прелестное платье! И точно предчувствовала, бѣдная, что это ея послѣдняя работа. Такъ торопилась тогда, что, оказывается, цѣлыхъ двѣ ночи изъ-за него не спала! Она, Анна Павловна, даже попеняла ей тогда: все-таки-же больной человѣкъ,-- къ чему такъ изнурять себя! А теперь опять предстоитъ возня съ портнихами... Сколько онѣ крови всегда перепортятъ; всѣ онѣ такія дерзкія, дерутъ страшно, и къ тому же воровки еще ужасныя -- отъ каждаго платья добрыхъ пять аршинъ стараются оттянуть!-- Ахъ Боже мой, Боже мой, какъ все это непріятно!-- говорила себѣ въ сотый разъ Анна Павловна и съ тоской переворачивалась на другой бокъ.
   Ей было и холодно, и жарко одновременно, а главное жутко... Отъ каждаго шороха сердце ея томительно замирало и на лбу выступалъ холодный потъ.
   Что-то тамъ дѣлается... Можетъ-быть, уже умерла...
   И Аннѣ Павловнѣ становится еще страшнѣе отъ этой мысли... Вдругъ еще почудится что нибудь...
   Передъ ней, помимо ея воли и желанія, какъ живая стоитъ умирающая племянница,-- но не такой, какой она была въ послѣдніе годы, какой она привыкла видѣть ее каждый день, а той маленькой, тщедушной, дѣвочкой, какой привезли ее къ нимъ впервые.
   Она какъ сейчасъ видитъ ея жалкое, худое личико "съ кулачокъ", ея испуганные глаза, которые она такъ робко поднимала на нее бывало во время выговоровъ... Сколько она получила отъ нея этихъ выговоровъ!.. И странное щемящее чувство поднимается въ груди Анны Павловны, и ей такъ жалко, жалко эту маленькую, тщедушную дѣвочку! Ей вспоминается, какъ она бывало жестоко и несправедливо наказывала ее, съ какимъ удовольствіемъ оставляла безъ обѣда и запирала въ темный чуланъ, а та потомъ только робко и покорно плакала и просила у нея прощенія...
   Зачѣмъ онъ это все дѣлала? Зачѣмъ? И Анна Павловна сама плачетъ отъ раскаянія и какой-то почти болѣзненной, вдругъ охватившей ее жалости. Но ей жалко также и себя за то, что она такъ волнуется теперь.
   -- Ну, зачѣмъ, зачѣмъ...-- говоритъ она себѣ сквозь слезы:-- къ чему все это вспоминать... къ чему разстраивать себя... Все равно ужъ не поможешь...
   Но они, эти воспоминанія, все идутъ и идутъ, точно подсказываемыя кѣмъ-то другимъ, и все такія тяжелыя, такія непріятныя...
   Ей вспоминается еще, какъ она, бывало, при каждой мало-мальски заразной или просто трудной болѣзни отправляла эту тщедушную, жалкую дѣвочку въ больницу и даже не трудилась навѣщать ее тамъ. А когда заболѣвали ея собственныя дѣти, хотя бы скарлатиной, она безъ всякой боязни и осторожности приводила къ нимъ эту самую дѣвочку, и та играла съ ними, пока не заражалась отъ нихъ сама, и тогда ее отправляли, по обыкновенію, въ больницу.
   -- Но Боже мой, Боже мой, вѣдь и каждый бы такъ на моемъ мѣстѣ сдѣлалъ!-- восклицаетъ мысленно Анна Павловна, протестуя противъ этихъ внезапно поднявшихся укоровъ совѣсти.-- Кто-же себѣ врагъ? Да и не для себя она это дѣлала, а для дѣтей. Вѣдь она мать! За нихъ боялась, ихъ берегла,-- кто-же ее за это осудитъ?
   Но кто-то внутри ея самой осуждаетъ ее, и раскаяніе, и жалость съ такой силой вдругъ охватываютъ ее, что оно готова дать Богъ знаетъ что, чтобы только вернуть назадъ эту забитую ею дѣвочку хоть на день, хоть на часъ, хоть на мигъ, чтобы только прижать ее къ себѣ и вымолить у нея себѣ прощеніе...
   -- Нѣтъ, нѣтъ...-- рѣшается она вдругъ.-- Пойду, къ ней пойду... И какъ я могла оставить ее такъ... умирать на рукахъ чужихъ людей... наемниковъ!.. Развѣ у нихъ есть чувство, есть пониманіе? Развѣ они пожалѣютъ, приласкаютъ?.. Нѣтъ, нѣтъ, она пойдетъ туда сама... сама... только бы застать ее еще... только бы не умерла уже... Пусть хоть въ послѣднія минуты она загладитъ передъ ней всю свою жестокость и несправедливость... пусть она проститъ ее, пусть умретъ на ея рукахъ...
   Анна Павловна спустила съ постели ноги и ощупью стала искать свои туфли. Но ночной холодокъ зябко пробралъ ее, и мысль пройти по темному корридору невольно смутила и остановила ее.
   Минуту она еще боролась съ собой, но потомъ съ безсильнымъ вздохомъ опустилась опять на постель и плотнѣе закуталась въ одѣяло.
   -- Что же она пойдетъ... Саша все равно теперь вѣрно уже безъ памяти... Агафья права: теперь ей уже никто не нуженъ, никто не поможетъ. Да и по какой-то странной игрѣ чувствъ жалость и раскаяніе, мучающія ее, относятся точно не къ этой взрослой умирающей тамъ дѣвушкѣ, а именно только къ той маленькой, запуганной дѣвочкѣ, которую она, бывало, такъ наказывала, но которая уже давно выросла и исчезла гдѣ-то въ глубинѣ годовъ. Ту ей дѣйствительно жаль -- до боли, до рыданія... А Сашу, такую, какой она была теперь,-- что же, ее никто вѣдь особенно не обижалъ... Съ нею всѣ обходились хорошо... Развѣ вотъ Поль... Но что же Поль? Онъ самъ почти ребенокъ; развѣ въ 25 лѣтъ разсуждаютъ! Вольно же ей было дать ему поводъ къ насмѣшкамъ этой глупой любовью къ нему! Она ему чуть не въ матери годилась; естественно, что онъ поднималъ ее на смѣхъ. Зато себѣ Анна Павловна тутъ уже не можетъ сдѣлать ни малѣйшаго упрека; напротивъ, теперь она всегда была къ ней снисходительна и добра и даже отъ другихъ еще защищала. Что же, если она и была виновата передъ ней прежде, то все загладила теперь: она отъ нея дурного слова не слыхала.
   Но тутъ, опять съ непріятнымъ чувствомъ упрека, Аннѣ Павловнѣ вспоминается, какъ Саша почти пять лѣтъ провела въ комнатѣ ея покойнаго мужа, когда его разбилъ параличъ. И какіе годы!-- лучшіе въ каждой жизни, отъ 18 до 23, когда всѣ стремятся жить и наслаждаться! А ее засадили въ маленькую комнату больного старика, обратившагося заживо въ разлагающійся трупъ. Послѣ перваго взрыва горя и состраданія къ нему, никто потомъ не хотѣлъ съ нимъ возиться, всѣмъ это надоѣдало со второго же мѣсяца; сама она, Анна Павловна, подъ-конецъ избѣгала даже ходить къ мужу, потому что изъ-за тяжелаго воздуха ей дѣлалось тамъ дурно и она не могла пробыть у него дольше 5--10 минутъ. А Саша ходила за нимъ какъ нянька, какъ сестра милосердія; она четыре года не отходила отъ него, сама его ворочала, мыла, кормила съ ложки какъ ребенка, и никто не находилъ въ этомъ нетолько подвига съ ея стороны, но всѣ смотрѣли на это скорѣй какъ на должное и естественное съ ея стороны и сердились, если она уходила отъ него куда-нибудь на часъ, на два, освѣжиться.
   Да, но что же такое -- въ ней это просто говорило призваніе сестры милосердія, она всегда любила ходить за больными; да и что же ей дѣйствительно оставалось дѣлать другое? Бѣдняжка была такъ нехороша! Все равно на нее никто не обращалъ вниманія, да и сама она была какая-то странная; какъ въ дѣтствѣ была застѣнчива и пуглива, такой и взрослой осталась; ни съ кѣмъ, бывало, слова не рѣшится сказать, краснѣетъ и конфузится отъ каждаго обращенія къ ней. Ее ужъ въ 20 лѣтъ старой дѣвой прозвали; да она такъ и держала себя. Единственное ея удовольствіе было по церквамъ бѣгать. Даже уже въ болѣзни, едва ходитъ, бывало, а все къ заутрени рвется. И о чемъ она только молилась? Нѣтъ, неинтересная была дѣвушка; добрая, правда, но очень неинтересная.
   

II.

   Подъ-утро, когда Аннѣ Павловнѣ показалось, что она только-что заснула, кто-то тихонько вошелъ въ ея комнату.
   -- Что, что?-- испуганно, сразу просыпаясь, заговорила она, увидѣвъ въ дверяхъ темный силуэтъ Агафьи Петровны.
   -- Ничего, матушка, не пугайтесь,-- сказала своимъ ровнымъ голосомъ Агафья Петровна;-- скончались барышня.
   -- Скончалась? Ахъ, Боже мой, Боже мой!
   Анна Павловна поспѣшно поднялась и начала креститься. Ей вдругъ показалось, что она совсѣмъ этого не ожидала, или, во всякомъ случаѣ, не ожидала такъ скоро, и она опять почувствовала себя несчастной отъ всѣхъ этихъ непріятностей и заплакала.
   -- Да вы, матушка, не простудитесь,-- заботливо сказала Агафья Петровна, прикрывая одѣяломъ ея голыя ноги.-- Что-же ты, дура, не поможешь барынѣ?-- прикрикнула она на Машу, которая тоже проснулась и заспанными глазами смотрѣла на нихъ обѣихъ.
   Но Анна Павловна не хотѣла ни на кого сердиться, никого бранить. Она чувствовала въ себѣ какое-то умиленіе и не хотѣла портить его.
   -- Ничего, ничего,-- говорила она, поспѣшно накидывая на себя пеньюръ. Ее вдругъ жуткимъ любопытствомъ потянуло "туда". И она стала разспрашивать Агафью Петровну:-- Не мучилась ли "она"? Говорила ли что-нибудь?
   -- Нѣтъ, матушка, благодареніе Господу Богу, не мучились; тихонечко преставились; мы ихъ ужъ и обмыли. Теперь пожалуйте посмотрѣть.
   "Обмыли! Боже мой, какой ужасъ!-- съ отвращеніемъ подумала Анна Павловна.-- Обмыли! И меня когда-нибудь такъ обмоютъ".
   И ей стало такъ страшно отъ этой мысли, что у нея на минуту похолодѣли даже руки и ноги.
   -- Ну, пойдемъ, пойдемъ,-- сказала она поспѣшно, боясь дальше думать объ этомъ ужасѣ, и онѣ вмѣстѣ съ Агафьей вышли изъ комнаты..
   Слабый зимній разсвѣтъ чуть брезжилъ въ окно, и Аннѣ Павловнѣ казалось жутко и непривычно въ собственныхъ комнатахъ. Она никогда не вставала такъ рано.
   Дверь изъ корридора, ведшаго въ комнату покойной, была настежь растворена и на полу валялись еще какія-то простыни и полотенца, оставшіяся, повидимому, послѣ обмыванья, которыя впопыхахъ не успѣли убрать.
   Анна Павловна перекрестилась и боязливо переступила порогъ. Покойница лежала на своей постели, прямо передъ входомъ, лицомъ къ двери, и стоявшая въ головахъ ея на комодѣ лампа бросала на ея восковое лицо теплый, живой оттѣнокъ.
   Увидѣвъ ее, Анна Павловна зарыдала и опустилась на колѣни.
   -- Ахъ, бѣдная, бѣдная,-- говорила она, всхлипывая и прижимаясь къ ея постели.
   И вдругъ опять, какъ и ночью, ей стало мучительно жаль эту умершую дѣвушку. Жаль за то, что не пришла къ ней проститься, и за то, что когда-то такъ обижала ее. Жаль стало и за дѣтство, и за остальную жизнь, и за самую смерть, такую же одинокую и печальную, какою была и вся жизнь.
   -- А вы, барыня, не плачьте,-- сказала строго Агафья Петровна,-- отъ этого ихъ душенькѣ тяжелѣе будетъ! Чѣмъ же онѣ бѣдныя? Онѣ теперь Христовой невѣстой стали! Вонъ онѣ какія веселенькія лежатъ!
   И она подошла и что-то заботливо оправила на покойницѣ, въ родѣ того какъ это дѣлаютъ няньки, когда, выкупавъ дѣтей, прихорашиваютъ ихъ потомъ, приговаривая:-- Вотъ мы теперь какіе чистенькіе да веселенькіе лежимъ!
   Анна Павловна все съ тѣмъ же жуткимъ любопытствомъ заглянула въ лицо покойницы, и ее поразило, какъ измѣнилось оно. Некрасивое при жизни, оно стало почти прекраснымъ теперь, хотя лучшая ея красота -- глаза -- были закрыты. Но отъ него вѣяло такимъ спокойствіемъ и тишиной, такой кротостью, той самой кротостью, которая, быть можетъ, и погубила ее въ жизни.
   Анна Павловна со страхомъ смотрѣла въ это спокойное лицо, съ его закрытыми глазами и сомкнутымъ ртомъ, и ей казалось, что вотъ-вотъ эти глаза медленно поднимутся и взглянутъ на нее, а губы зашевелятся и что-то скажутъ ей... Быть можетъ, прощеніе... быть можетъ -- упрекъ. Аннѣ Павловнѣ стало опять жутко, и не дожидаясь, чтобы ей дѣйствительно показалось что-нибудь подобное, она поспѣшно перекрестилась въ послѣдній разъ и встала съ колѣнъ.
   Она велѣла сейчасъ же послать кого-нибудь къ Лидіи Николаевнѣ, сказать, что Александра Семеновна скончалась и мамаша проситъ ихъ скорѣй къ себѣ, а сама прошла къ сыну, который только недавно вернулся и теперь спалъ.
   Она немножко боялась будить его, потому-что Поль терпѣть этого не могъ и всегда сердился и бранился за это; но ей казалось, что случай на этотъ разъ настолько экстренный, что онъ можетъ встать раньше обыкновеннаго.
   Тихонько войдя къ нему, она осторожно и нѣжно стала будить его.
   Но Поль спалъ крѣпко и ей пришлось долго трясти и звать его, прежде чѣмъ онъ наконецъ открылъ глаза и поднялъ голову.
   -- А? Что такое?-- спросилъ онъ, ничего не понимая еще съ-просонья, но уже съ неудовольствіемъ.
   -- Проснись, мой ангелъ, Саша умерла!-- нерѣшительно, при видѣ неудовольствія сына,-- сказала Анна Павловна.
   Но Поль, вмѣсто того чтобы проснуться, вдругъ разсердился.
   -- Такъ мнѣ-то что!-- вскрикнулъ онъ сердито.-- Что я, гробовщикъ, что-ли! Вѣчно со всякими пустяками лѣзутъ, выспаться человѣку не дадутъ!-- И онъ рѣшительно повернулся на другой бокъ съ видимымъ твердымъ намѣреніемъ продолжать спать.
   Анна Павловна огорчилась и обидѣлась на сына. Хотя она уже такъ привыкла къ его грубостямъ, что почти не замѣчала ихъ, въ материнской нѣжности все прощая своему любимцу, но тутъ и она обидѣлась. Она находила, что хоть сегодня онъ могъ бы быть повнимательнѣе: все-таки же такая непріятность. И она ушла отъ него еще больше огорченною.
   Когда она вернулась въ свою комнату, въ домѣ уже всѣ поднялись и всѣ знали печальную новость и разсуждали о ней.
   Но не было ни слезъ, ни грустныхъ лицъ. Барышня давно уже болѣла и всѣ такъ привыкли къ мысли, что она скоро умретъ, да и въ домѣ она была такимъ третьестепеннымъ лицомъ, что смерть ея не вызывала даже обычнаго въ этихъ случаяхъ нарушенія порядка.
   Но тѣмъ не менѣе всѣ съ любопытствомъ бѣгали "посмотрѣть" на нее, и въ домѣ чувствовалось какое-то особенное оживленіе, почти веселое; хлопали дверями, разговаривали, что-то носили, что-то приготовляли. Аннѣ Павловнѣ была пріятна эта суетня. Она отвлекала ее отъ тяжелыхъ мыслей и страха, рождавшагося отъ сознанія, что "въ домѣ покойникъ".
   Правду сказать, этого покойника какъ-то не чувствовалось. Аннѣ Павловнѣ даже казалось, что сегодня утро страстной субботы -- единственное, когда она любила вставать рано, чтобы самой присутствовать при заготовленіи пасокъ и куличей.
   Агафья Петровна распорядилась затопить каминъ, принесла барынѣ кофе съ только-что сваренными густыми сливками и свѣжими булками, и въ комнатѣ стало совсѣмъ уютно и тепло.
   Казалось, ничего особеннаго не случилось; все шло своимъ порядкомъ, и всѣ даже разговаривали такъ же громко, какъ всегда. Скоро пріѣхала и Лялячка. Анна Павловна не ожидала ее такъ скоро,-- обыкновенно Лялячка одѣвалась очень долго. Но сегодня она не стала ни одѣваться, ни причесываться и пріѣхала, какъ вскочила, возбужденная новостью съ постели, (печальною, правда, но все же новостью), въ фланелевомъ халатикѣ и съ папильотками на лбу.
   Она вбѣжала вся запыхавшись и раскраснѣвшись, потому-что очень торопилась, и на лицѣ ея было то же оживленіе и любопытство, какъ и у всѣхъ другихъ.
   -- Ну что, какъ у васъ?-- быстро заговорила: она вбѣгая, и торопливо, волнуясь и перебивая самую себя, стала разсказывать, какъ ее разбудили, какъ она страшно испугалась, какъ одѣвалась, и какъ онѣ съ Машей бѣжали, потому-что нигдѣ не было извозчиковъ.
   -- И даже кофею не пила!-- закончила она съ торжествомъ.
   Обыкновенно Ляля вставала очень поздно, кофе пила въ постели, за чтеніемъ какого-нибудь романа, и потому находила, что сегодняшнимъ случаемъ она можетъ почти гордиться.
   Она видимо чувствовала, что исполнила: "долгъ", и была въ пріятномъ возбужденіи, какъ, отъ сознанія этого исполненнаго долга, такъ и вообще отъ всей необычности сегодняшняго утра.-- Гдѣ-же она?-- спросила она, переходя вдругъ на таинственный шопотъ.
   Анна Павловна слабымъ движеніемъ руки указала въ сторону комнаты покойницы и застонала.. Ей всегда всѣ ея непріятности и болѣзни казались гораздо сильнѣе при другихъ.
   Лялячка хотѣла сейчасъ-же пойти туда, но одна боялась.
   -- Пойдемте со мной, Агафья Петровна,-- сказала она, увидѣвъ входящую съ новой чашкой кофе Агафью Петровну,-- а то я одна боюсь.
   -- Да вы напейтесь, матушка барыня, сначала кофейку, а потомъ и пойдемте,-- сказала Агафья Петровна.-- Вотъ дайте-ка я вамъ налью чашечку.
   Лялячка рѣшила, что дѣйствительно лучше сначала напиться, а потомъ уже идти смотрѣть.
   -- А то ѣсть потомъ будетъ непріятно!-- замѣтила она съ брезгливой гримаской.
   -- А вотъ я такъ ни капли не боюсь! Я покойниковъ страсть люблю,-- сказала прислоняясь къ дверямъ Агафья Петровна.
   Она имѣла привычку стоять въ дверяхъ и разговаривать "о разныхъ разностяхъ", какъ она сама выражалась, прижавъ къ груди подносъ, пока барыня "кушали".
   -- Меня хлѣбомъ лучше не корми, а только съ покойникомъ дай повозиться,-- говорила она своимъ ровнымъ неторопливымъ голосомъ.-- Я его и уберу и обмою и ничуть не боюсь. Я еще какъ маленькая была, такъ меня маменька заставила бабушку покойницу за ноги подержать, съ тѣхъ поръ и не боюсь.
   Лялячка засмѣялась и стала разспрашивать, какъ это надо держать и очень-ли это страшно. Но Анна Павловна прервала ее.
   -- Finissez..-- сказала она съ неудовольствіемъ на громкій смѣхъ дочери, невольно коробившій ее.-- Ты лучше, Агафья, разскажи намъ про ея послѣднія минуты... что она говорила и вообще какъ все это было.
   И Анна Павловна заранѣе достала флакончикъ съ солями и платокъ.
   -- Да что же онѣ говорили; ничего особеннаго не говорили. Съ вечера-то, правда, все просили: поди, Агафьюшка, позови сюда тетеньку, пускай тутъ посидятъ. Только я урезонила ихъ; зачѣмъ же, говорю, вамъ тетеньку безпокоить; они за день-то устали, разстроились; пускай, говорю, отдохнутъ. А вы, говорю, барышня милая, теперь къ концу готовьтесь, потому дѣло вашей душеньки великое, говорю, предстоитъ; такъ вы всѣ ваши мысли соберите и къ Господу Создателю нашему направьте, чтобы, значитъ, во всей чистотѣ предъ нимъ предстать.-- Ну, онѣ и замолчали... вздохнули такъ тихонечко, повернулись личикомъ къ стѣнѣ и замолчали. Про Машу, правда, еще спрашивали. А Машу, говорятъ, нельзя позвать? И Маша, говорю, у тетеньки спитъ. Зачѣмъ же, говоритъ, она у нея спитъ? Такъ, говорю, тетенькѣ вашей желательно было. Такъ что же вы думаете, милыя мои: подумали онѣ это, подумали да вдругъ и говорятъ и еще этакъ съ улыбочкой даже: "Это тетя меня бояться вѣрно начала".
   Анна Павловна ахнула и всплеснула руками.
   -- Ахъ, Боже мой! Неужели же такъ и сказала?
   -- Такъ и сказала: меня, значитъ, бояться начала. А я и говорю: бояться не боятся, а извѣстное дѣло непріятно! Что же бояться, всѣ тамъ будемъ.
   Агафья Петровна вздохнула и замолчала, сложивъ руки на груди.
   На благообразномъ, спокойномъ лицѣ ея лежало выраженіе внутренняго довольства собой и какой-то задумчивости.
   Анна Павловна и Лялячка тоже задумались и нѣсколько минутъ молчалъ.
   -- Ну, а еще что говорила?-- спросила опять Лялячка съ любопытствомъ. Ее заинтересовали всѣ эти подробности.
   -- Да что-же еще говорили? Почитай что больше ничего ужъ и не говорили. Отвернулись къ стѣнкѣ и замолчали. Да долго такъ тихонечко-то лежали, я ужъ было подумала: не прикончились ли? Подошла я это къ нимъ на-цыпочкахъ, нагнулась надъ ними да и слушаю,-- нѣтъ, слышу, дышутъ еще. Да услыхали вѣрно, что я подошла, и обернули ко мнѣ головку -- гляжу: матушки! а онѣ лежатъ и плачутъ! Тихонечко такъ плачутъ-то, голосомъ-то не слыхать, а личико то все въ слезахъ! Такъ у меня сердце на нихъ даже сжалось.-- Что-же, говорю, вы, барышня, плачете? Болитъ развѣ что?-- Нѣтъ, говорятъ, ничего не болитъ, а только страшно мнѣ, Агафьюшка, и жалко... Чего же, говорю, вамъ жалко?-- Такъ, говорятъ, всего жалко... себя жалко...-- А вы, говорю, милая, не жалѣйте и не бойтесь,-- чего-же вамъ бояться? Господь-то нашъ, милостивецъ, и грѣшниковъ великихъ милуетъ, а не то что васъ. А у васъ, говорю, что за грѣхи! Себя соблюдали, Бога помнили, бѣднымъ помогали да опять-же и кончину христіанскую принимаете: сподобилъ Господь -- и отъисповѣдывались, и тайнъ святыхъ вкушали. Чего же вамъ бояться? грѣхъ одинъ. Вотъ горе-то, говорю, только: неграмотная я, а то бы я вамъ и отходную бы почитала, душенькѣ-то вашей легче бы съ тѣломъ было разставаться?-- Не надо, говорятъ, отходной, я про себя молюсь... а ты такъ посиди возлѣ меня, чтобы я тебя видѣла...-- Сѣсть, говорю, отчего не сѣсть: сѣсть можно. Сѣла я это къ нимъ на постельку, а они взяли меня за руку и держутъ, а у самихъ ручки-то холодѣть ужъ начали.-- Ты, говорятъ, добрая Агафьюшка, всю болѣзнь за мной ходила, не брезгала.-- Да какъ же, говорю, не ходить,-- вѣдь всѣ помирать будемъ! Теперь я за вами хожу, а мое время придетъ, и за мной кто походитъ... всѣ на томъ держимся. А потомъ еще о Павлѣ Николаевичѣ спросили: дома ли?-- Нѣтъ, говорю, нѣту дома, не вернулись еще. Онѣ и замолчали и долго опять такъ тихонечко лежали, а меня все за руку держутъ,-- не уходи, значитъ. Потомъ опять обернулись да и говорятъ: "Теперь, вѣрно, ужъ скоро... ноги-то холодныя стали..." -- Теперь-то, говорю, Богъ дастъ скоро ужъ... потерпите... "Вотъ бы, говорятъ, теперь съ тетей бы проститься..." Говорятъ онѣ это, а язычекъ-то у нихъ, вижу, ужъ плохо ворочается: отниматься, значитъ, сталъ.-- Что же, говорю, прощаться, только себя и ихъ разстроите, а коли, можетъ, вамъ передать имъ что надо, такъ вы мнѣ скажите, а я имъ передамъ; а онѣ подумали, это, подумали, да и говорятъ:-- Нѣтъ, говорятъ, ничего не надо,-- поцѣлуй только отъ меня... и Лялячку тоже поцѣлуй... и Машу... всѣхъ поцѣлуй... всѣмъ кланяйся...
   -- Ахъ, бѣдная, бѣдная...-- воскликнула Анна Павловна рыдая, и въ душѣ ея опять, какъ и ночью, поднялось острое чувство болѣзненной жалости. Она вспомнила, какъ совсѣмъ было уже рѣшилась идти къ ней... и не пошла... Быть можетъ, это она звала ее, быть можетъ это было именно въ эту самую минуту... а она все-таки не пошла и оставила ее умирать на рукахъ чужой женщины.
   -- Ахъ, бѣдная, бѣдная,-- говорила она плача,-- и зачѣмъ ты ей такъ говорила... прямо: умираете да помрете, да теперь ужъ скоро, и все такое... Это ужасно! Вѣдь ей же еще тяжелѣе отъ этого было!
   Но Агафья Петровна даже обидѣлась.
   -- Да что вы, сударыня! Какъ же еще иначе говорить было,-- спросила она съ недоумѣніемъ.
   -- Ахъ нѣтъ, это ужасно, ужасно! Не надо было такъ прямо говорить... Ну, утѣшила бы какъ нибудь, успокаивала бы ее, а ты такъ прямо. Ужасно, ужасно!..
   Агафья Петровна сдѣлала окончательно обиженное лицо и поджала губы. Ее оскорблялъ выговоръ. Она ли не старалась,-- какъ же еще успокаивать было! Вотъ вамъ и благодарность!
   -- Ничего тутъ ужаснаго нѣту!-- заговорила она недовольно.-- На то Божья воля, а не наша. Нешто они сами того не понимали, что помереть должны! Сами чувствовать могли, не маленькія, а къ послѣдней минутѣ, извѣстно, каждый человѣкъ приготовиться долженъ...
   Но Анна Павловна только махнула на нее рукой и продолжала плакать, а Лялячка насмѣшливо улыбалась. Агафья Петровна хотѣла еще что-то возражать, но въ эту минуту вошелъ Поль.
   Онъ былъ въ своей утренней, засаленной тужуркѣ и лицо его было хмуро и недовольно.
   Агафья Петровна посторонилась, давая ему дорогу, и, подождавъ еще чего-то минутку, ушла съ обиженнымъ видомъ.
   Поль хмуро поцѣловалъ у матери руку и кивнулъ сестрѣ.
   -- Ахъ, этотъ простой народъ!-- сказала жалобно Анна Павловна.-- Какое безсердечіе!
   -- Ужасный идіотизмъ!-- согласилась Ляля.-- Воображаю, какъ это пріятно слушать такія напутственныя рѣчи!
   Поль поинтересовался узнать въ чемъ дѣло; ему разсказали въ двухъ словахъ. Онъ презрительно усмѣхнулся и передернулъ плечами.
   Въ обществѣ сестры онъ всегда говорилъ не иначе какъ презрительнымъ тономъ. Они съ дѣтства не долюбливали другъ друга. Ляля и ея мужъ всегда боялись, какъ бы Поль при жизни еще не обобралъ такъ мамашу, что потомъ и получать будетъ нечего, а Поль говорилъ, что Ляля такая хитрая бестія, что непремѣнно его еще въ дуракахъ оставитъ. И они постоянно были въ ссорѣ и съ ревнивымъ подозрѣніемъ слѣдили другъ за другомъ.
   -- Но она... эта праведница!-- заговорила опять со вздохомъ и слезами на глазахъ Анна Павловна.-- Ангелъ незлобливый! Молиться теперь тамъ за насъ будетъ!
   -- Это Александра-то праведница?-- насмѣшливо спросилъ Поль и засмѣялся.-- Сразу изъ прапорщиковъ въ генералы попала! При жизни дурой всѣ звали, а теперь праведницей величаютъ! Быстро!
   Анна Павловна безсильно замахала на него руками и начала нюхать свой флакончикъ.
   -- Оставь, пожалуйста,-- заговорила она совсѣмъ разслабленнымъ голосомъ,-- какъ тебѣ не стыдно! Въ домѣ такое, можно сказать, горе, а ты, Богъ знаетъ что! Давеча бужу его, думаю все-таки мужчина, поможетъ, успокоитъ, а онъ -- "я не гробовщикъ!" И какъ только языкъ поворачивается такія вещи говорить! Сердца надо никакого не имѣть!
   -- Такъ чего же вы тоже къ сонному человѣку лѣзете!-- сердито огрызнулся Поль.
   Въ глубинѣ души онъ чувствовалъ маленькое недовольство собой за утреннюю сцену; послѣ ухода матери онъ даже спать не сталъ и скоро поднялся съ смутнымъ желаніемъ загладить немного свою грубость и дѣйствительно въ чемъ-нибудь помочь. Но присутствіе сестры и ея насмѣшливый видъ раздражили его и онъ рѣшился не поддаваться "бабьимъ выговорамъ".
   Всѣ замолчали, недовольные другъ другомъ; только Ляля съ аппетитомъ грызла сахарные сухарики своими бѣленькими, острыми, хищными зубками и насмѣшливо поглядывала на брата.
   -- Ну, что же,-- сказалъ Поль сердито, наскучивъ наконецъ молчаніемъ,-- коли нужно что, такъ посылайте. Я готовъ.
   -- Ничего не надо, безъ тебя все сдѣлано,-- обиженно отвѣтила Анна Павловна.
   -- А не надо, такъ и не надо!-- сказалъ Поль, и, передернувъ еще разъ плечами, вышелъ изъ комнаты.
   -- Да,-- заговорила Ляля съ маленькимъ какъ бы соболѣзнующимъ и печальнымъ вздохомъ,-- да, если ужъ кто виноватъ передъ Сашей, такъ это "онъ",-- и она презрительно кивнула на дверь, въ которую вышелъ братъ.
   -- Ни въ чемъ онъ не виноватъ,-- заступаясь по обыкновенію за своего любимца, сказала съ неудовольствіемъ Анна Павловна.
   Она находила, что она, "мать", еще можетъ бранить сына и находить въ немъ разные пороки, но когда это дѣлали другіе, немедленно обижалась.
   -- Въ чемъ онъ виноватъ?-- продолжала она недовольно:-- ни въ чемъ особенномъ не виноватъ!
   -- Одни его издѣвательства надъ ней чего стоили!
   -- Что же такое что издѣвательства? Другой на его мѣстѣ, быть можетъ, еще больше виноватъ бы былъ. А онъ что же -- только что смѣялся надъ ней... Такъ вольно же ей было всю эту глупость забрать себѣ въ голову!
   Но когда дѣло касалось Поля, Ляля всегда дѣлалась справедливой въ отношеніи другихъ.
   -- Онъ самъ далъ ей поводъ! Помните, тогда?-- напомнила она матери съ маленькимъ злорадствомъ на лицѣ.-- Правда, онъ былъ пьянъ, но все-таки же онъ пришелъ къ ней и началъ ее цѣловать. Всякая женщина на ея мѣстѣ могла подумать, что это дѣлается любя.
   Аннѣ Павловнѣ весь этотъ разговоръ былъ очень непріятенъ, но Ляля имѣла особенный талантъ заводить непріятные разговоры.
   -- Ну, что же такое,-- ну, поцѣловалъ! Что же изъ этого?-- говорила Анна Павловна.-- Былъ мальчикъ навеселѣ, ну и пошутилъ! Нельзя же сейчасъ въ вину ему это ставить! Надъ старыми дѣвами всегда такъ подтруниваютъ, ничего тутъ нѣтъ особеннаго! Вольно же ей Богъ знаетъ что воображать потомъ было.
   Анна Павловна разгорячилась, защищая сына, и прежняя враждебность и неудовольствіе къ племянницѣ снова проснулись въ ней.
   Но она вспомнила, что эта племянница только-что умерла, и умерла къ тому же еще почти совсѣмъ какъ праведница, и снова смягчилась.-- Что ужъ тутъ говорить,-- тихо сказала она, помолчавъ съ минуту:-- всѣ мы достаточно виноваты передъ нею!
   

III.

   Залу убрали цвѣтами, всѣми, какіе были только въ домѣ, и заставили ими весь катафалкъ, который эффектно возвышался среди комнаты между зеленью пальмъ и высокими подсвѣчниками, затянутыми чернымъ флеромъ.
   Анна Павловна хотѣла, чтобы все было какъ можно лучше, и ничего не жалѣла.
   Весь домъ хлопоталъ и суетился съ такимъ усердіемъ, что пріѣхавшая опять Ляля даже удивилась.
   -- Право,-- сказала она смѣясь,-- можно подумать, что вы къ свадьбѣ готовитесь!
   Она тоже привезла прелестный вѣнокъ изъ живыхъ бѣлыхъ розъ и ландышей и положила его въ ногахъ покойницы, поверхъ золотого покрова.
   -- И какая она хорошенькая стала! Ну, право, она при жизни никогда такой не была!-- сказала она, приподнимаясь на цыпочки и съ любопытствомъ заглядывая въ лицо умершей.
   И дѣйствительно, всѣ черты этого мертваго лица вытянулись, сдѣлались тоньше, правильнѣе и благороднѣе. Оно казалось и молодымъ, и прекраснымъ на бѣлой, атласной подушкѣ гроба, окруженное свѣжими розами.
   Лялячка осторожно сошла со ступенекъ катафалка и съ какимъ-то лукаво смѣющимся выраженіемъ покачала своей хорошенькой головкой.
   -- Ну, что бы,-- сказала она улыбаясь,-- ей хоть разъ при жизни такой бы хорошенькой быть? Пожалуй, и въ старыхъ дѣвахъ бы не осталась!
   Сама Ляля теперь болѣе чѣмъ когда-либо сознавала силу своей живой, а не мертвой, безполезной и никому не нужной, красоты, и радостная гордость наполняла ее.
   Агафья Петровна была тутъ же. Она совсѣмъ вошла въ любимую роль, и, казалось, наслаждалась ею, чувствуя себя полной хозяйкой въ этомъ дѣлѣ.
   Тѣло покойной она видимо считала чѣмъ-то въ родѣ своей собственности, на которую имѣла больше права, чѣмъ всѣ остальные вмѣстѣ, и старалась всячески прихорашивать его.
   Съ какимъ-то озабоченнымъ удовольствіемъ на лицѣ она поминутно подходила къ гробу, то снимая нагаръ со свѣчей, то оправляя покровъ, то перекладывая цвѣты, и приподнимая тонкую кисею, закрывавшую лицо покойной, съ гордостью показывала ее собиравшимся знакомымъ.
   -- Не безпокойтесь, матушка,-- говорила она своей барынѣ,-- въ грязь лицомъ не ударимъ! Все будетъ хорошо, ужъ постараемся!
   И дѣйствительно старалась.
   Къ панихидѣ собралось много гостей. Анна Павловна до сихъ поръ жила очень открыто, много выѣзжала и принимала, и теперь большинство поспѣшило пріѣхать, чтобы выразить ей свое участіе.
   Всѣ понимали, что тутъ нѣтъ ни горя, ни потери, но сочувствіе все-таки надо было выразить, просто изъ любезности къ Аннѣ Павловнѣ.
   Пріѣзжавшіе дѣлали въ передней грустныя лица и, входя къ Аннѣ Павловнѣ, печально и. нѣжно пожимали ея руки и съ любопытствомъ разспрашивали ее, "какъ и когда это случилось?"
   Анна Павловна вся въ черномъ, съ флакономъ спирта въ рукахъ, который поминутно подносила къ лицу, сидѣла въ глубокомъ креслѣ, и какъ бы не имѣя даже силъ подниматься навстрѣчу пріѣзжавшимъ гостямъ, только нѣжно и грустно благодарила всѣхъ за участіе.
   -- Да, нашъ бѣдный ангелъ отлетѣлъ отъ насъ!-- говорила она, со слезами разсказывая всѣмъ интересующимся "какъ и когда это случилось".-- Ахъ, это была праведница! Une sainte! Теперь она молится за насъ тамъ...
   -- Не вставайте, не вставайте!-- просили ее вновь пріѣзжающіе, видя, что она хочетъ подняться навстрѣчу.-- Вы такъ разстроены!-- Воображаю, какъ это на васъ должно было подѣйствовать!
   При этихъ словахъ Анна Павловна чувствовала окончательный упадокъ силъ, и ей дѣйствительно чуть не дѣлалось дурно.
   -- Ахъ, не говорите!-- говорила она разслабленнымъ голосомъ.-- Совсѣмъ, совсѣмъ, разбита! Я сама чуть не умерла! Два часа обморокъ длился! Ахъ, это такая потеря, такая потеря... Она была для меня все равно что дочь! Вѣдь 23 года прожили вмѣстѣ!... Мы такъ были дружны!...
   Никто не вѣрилъ, что это была для нея потеря и что покойница была ей какъ дочь, но всѣ дѣлали еще болѣе печальныя лица и утѣшали ее.
   Въ гостиной преобладали дамы. Мужчины мало интересовались покойницей, многіе даже вовсе не знали объ ея существованіи, да и дамы помнили ее больше потому, что она разливала имъ чай по средамъ Анны Павловны. Но теперь всѣ почему-то интересовались ею и припоминали различные эпизоды и разговоры съ нею, которыхъ, къ сожалѣнію, было немного.
   Ляля пріѣхала тоже въ траурѣ; она даже заказала себѣ креповую шляпу съ длинной черной вуалью, которая очень шла къ ней.
   -- Съ чего это ты такъ вырядилась? Не мать вѣдь, кажется, хоронишь!-- сказалъ ей насмѣшливо Поль, увидѣвъ ея креповую вуаль.
   -- Ахъ, оставь пожалуйста, ты ничего не понимаешь!-- сердито отвѣчала она.
   Въ душѣ ей всегда хотѣлось, чтобы умеръ кто-нибудь изъ такихъ родственниковъ, кого не было бы очень жаль, но по комъ можно было бы носить все-таки трауръ. Она знала, что онъ идетъ къ ней, потому что въ тотъ годъ, когда она носила трауръ по отцѣ, за ней особенно много ухаживали.
   -- Отчего же не носить!--сказала она вслухъ другимъ дамамъ:-- она намъ кузина...
   -- Конечно,-- отвѣтили ей,-- это даже очень мило съ вашей стороны.
   И многія изъ нихъ подумали про себя:
   -- Вотъ хитра-то!
   -- И потомъ,-- прибавила Ляля:-- вѣдь это не надолго, всего шесть недѣль...
   Началась панихида; всѣ вышли въ залъ и размѣстились вокругъ гроба. Мужчины стояли прямо и чинно крестились, несмотря по сторонамъ, но дамы не выдерживали и тихонько наклоняясь одна къ другой, шепотомъ дѣлали другъ другу разныя замѣчанія.
   Вся прислуга тоже сошлась, и, стоя въ дверяхъ сзади господъ, пользовалась рѣдкимъ случаемъ и съ любопытствомъ разсматривала этихъ "господъ", которыхъ большей частью видѣла только издали и мелькомъ.
   Когда священникъ запѣлъ "со святыми упокой", съ Анной Павловной сдѣлалось дурно.
   Ее поспѣшно подхватили, и, усадивъ въ кресло, махали на нее платками и терли виски одеколономъ.
   Анна Павловна вообще любила, когда ей дѣлалось дурно. Ей нравилось, когда ее, ослабѣвшую и падающую, поспѣшно подхватывали на руки, терли ее, махали на нее и вообще суетились вокругъ нея. И всегда, какъ только она чувствовала самое легкое головокруженіе, она съ наслажденіемъ закрывала глаза и съ удовольствіемъ давала своимъ ногамъ подкашиваться.
   -- Бѣдная твоя maman!-- сказала Лялѣ одна ея пріятельница, стоявшая рядомъ съ нею:-- какъ она добра и какъ она страдаетъ!
   И обратившись къ сосѣдкѣ съ другой стороны, сказала съ презрительной насмѣшкой:
   -- Это даже противно!-- Ну, чего она такъ ломается! Вѣдь всѣ знаютъ, что отношенія ихъ были отвратительныя.
   Сосѣдка тихо засмѣялась, и чтобы скрыть улыбку, осѣнила себя благоговѣйнымъ крестомъ.
   -- Да...-- сказала она,-- не все-таки все очень мило -- и покровъ, и гробъ, и цвѣтовъ такъ много! Все очень, очень прилично... Это положительно мило съ ихъ стороны; все-таки не пожалѣли...
   -- Знаете, я люблю похороны въ родѣ этихъ...-- прибавила она чрезъ минуту:-- знаете, такъ, чтобы не было, конечно, горя, сильнаго страданія -- тогда это тяжело. Но такъ, чтобы, вотъ какъ тутъ, все прилично, красиво и никто сильно не страдаетъ... Тогда это очень интересно... И притомъ все-таки молодая... это всегда интереснѣе... Говорятъ, она была влюблена, въ этого нелѣпаго Поля...
   Но панихида кончилась... Всѣ заговорили громче и двинулись "прикладываться" къ покойницѣ.
   И мужчины, и женщины поднимались на катафалкъ, крестились, съ любопытствомъ заглядывали на мигъ въ лицо покойницы, которое большинство видѣло чуть не впервые и съ какой-то не то благоговѣйною, не то брезгливою осторожностью прикладывались къ ея рукѣ.
   Анна Павловна просила гостей остаться на чашку чая, и въ гостиной собралось большое общество. Всѣ оживленно говорили, шутили, смѣялись и разсказывали другъ другу послѣднія городскія новости.
   Въ залѣ остались только читальщикъ, монотонный голосъ котораго, заглушаемый говоромъ гостиной, изрѣдка прорывался какимъ-то непріятнымъ диссонансомъ, да Агафья Петровна, тушившая тамъ свѣчи.
   -- Нѣтъ,-- говорила Ляля своимъ пріятельницамъ,-- я положительно нахожу, что сегодня самый удачный день въ жизни Саши. Всѣ привозятъ ей цвѣты, цѣлуютъ ручки, интересуются ею, говорятъ о ней. Да помилуйте, она за цѣлую жизнь не видала столько вниманія, сколько за одинъ сегодняшній день!
   -- Совсѣмъ имянинница!-- сказалъ съ веселою насмѣшкой одинъ изъ Лялячкиныхъ поклонниковъ, молодой гвардейскій офицеръ, товарищъ Поля по полку.
   -- Вотъ, вотъ,-- именно имянинница,-- воскликнула со смѣхомъ Ляля.-- Вамъ надо дать гривенникъ за остроту.
   Всѣ разсмѣялись и нашли, что это дѣйствительно очень мило и остроумно.
   Въ гостиной поднялся еще большій шумъ и оживленіе. Смѣялись и шутили, такъ что даже голосъ читальщика не прорывался туда больше.
   Когда стали, наконецъ, разъѣзжаться, многіе еще разъ зашли посмотрѣть и проститься съ "имянинницей", которая вдругъ такъ неожиданно и поздно для себя оказалась на мигъ героиней.
   На другой день "имянинницу" похоронили. На выносъ опять съѣхалось много гостей и за гробомъ ѣхало нѣсколько каретъ.
   Всѣ находили, что "все" было безупречно прилично, упрекнутъ было бы рѣшительно не въ чемъ; и эти Баклашовы такіе милые, и сама Анна Павловна такая сердечная, такая любящая... А главное: "право, тамъ было очень весело!"? какъ нечаянно выразилась одна дама.
   Когда гробъ, уже въ церкви, накрывали крышкой, убранной вѣнками, съ бѣдной Анной Павловной опять сдѣлалась истерика, и она рыдала все время, пока несли гробѣ къ могилѣ и даже пока его засыпали.
   Когда его уже настолько забросали землей, что исчезъ послѣдній уголъ бѣлой глазетовой крышки, всѣ стали разъѣзжаться.
   Анна Павловна опять всѣхъ благодарила и ее опять всѣ утѣшали и совѣтовали поберечь себя и не разстраиваться очень.
   -- Нѣтъ ужъ,-- говорила она со вздохомъ,-- я ужъ не скоро теперь оправлюсь!.. Да и пора... пора и мнѣ лечь тутъ, рядомъ съ ней...
   И Анна Павловна чувствовала себя такой несчастной и больной, что боялась, какъ бы ей и дѣйствительно тутъ не лечь.
   Но ее успокаивали и даже выговаривали за такія слова.
   -- Возможно ли говорить такія вещи!-- Не давайте мамѣ скучать,-- говорили Лялѣ,-- увозите ее отсюда скорѣй, а то она совсѣмъ себя разстроитъ!
   Анна Павловна хотѣла остаться пока могилу не зароютъ совсѣмъ, но Ляля торопила ѣхать. Ей надо было сдѣлать еще много покупокъ.
   -- Ну, вотъ и похоронили!-- сказала не то съ грустью, не то съ облегченіемъ Анна Павловна, садясь въ карету.
   -- Поѣзжай скорѣй въ Гостиный дворъ!-- крикнула Лялячка кучеру.
   Анна Павловна вспомнила, что ей тоже надо выбрать что-нибудь темненькое для домашняго траурнаго капота: у нея все свѣтлые.
   -- Да, кто-то намъ теперь шить будетъ!-- съ печальнымъ вздохомъ проговорила она.-- Ахъ, ужасно непріятно!-- Я уже успѣла за это время поссориться съ двумя портнихами!-- сердито воскликнула Ляля.
   И онѣ подъѣхали къ магазину...
   А тѣмъ временемъ на кладбищѣ наскоро додѣлывали одинокую свѣжую могилу...
   
   Іюль
   1892 года.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru