Кривич Вл.
На кладбище Александро-Невской лавры 29-го июля 1852 года

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вл. Кривич

На кладбище Александро-Невской лавры 29-го июля 1852 года

   О дети, о друзья, на мой спокойный прах
   Придите усладить разлуку утешеньем.
   В сем гробе тишина; мой спящий взор закрыт;
   Мой лик не омрачен ни скорбью, ни мученьем,
   И жизни тяжкий крест меня не бременит.
   Спокойтесь, зря мою последнюю обитель;
   Да мой достигнет к вам из гроба тихий глас,
   Да будет он моим любезным утешитель;
   Открыто мне теперь все тайное для вас.
   Стремитесь мне вослед с сердечным упованьем,
   Хранимы Промысла невидимой рукой:
   Он с жизнью нас мирит бессмертья воздаяньем;
   За гробом, милые, вы свидитесь со мной1.
   
   Это голос нашего ветерана-поэта, которого мы недавно похоронили, голос нашего Жуковского. Идите, русские люди, и поклонитесь праху поэта; этот прах теперь покоится не в чужой земле, не между чуждых гробов, а покоится на родине, подле другого драгоценного нам праха, близ гробов многих знаменитых русских людей. Поэт любил мечтать о прекрасной загробной жизни, которая дается в дар любящим все прекрасное, и вот он дождался: его прекрасная душа теперь наслаждается и вечно будет наслаждаться этою жизнию; а его могилу с любовью будут посещать и наши внуки, и правнуки, и все грядущие поколенья. Завидная участь! но такова участь всех, кто может от чистого сердца сказать вместе с Жуковским:
   
   Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах
   Я видел земное блаженство,
   Что может разрушить в минуту судьба,
   Эсхин, то на свете не наше;
   Но сердца нетленные блага: любовь
   И сладость возвышенных мыслей...
   При блеске возвышенных мыслей я зрел
   Яснее великость творенья;
   Я верил, что путь мой лежит по земле
   К прекрасной, возвышенной цели2.
   
   Я не был в церкви, где стоял гроб Жуковского, не видал печальной церемонии при отпевании, потому молчу об этом, в надежде услышать от других красноречивые описания. В то время я бродил по кладбищу, беспрестанно подходя к новой могиле, уже готовой принять прах поэта. Здесь стояли два могильщика, приготовив полотно для спуска гроба; приходившие беспрестанно к ним обращались с вопросами, и они часто указывали на соседнюю беломраморную гробницу, перед которою всякий останавливался с благоговением, произнося имя Карамзина. Прошло с лишком двадцать шесть лет, как по всей Руси пронеслась горестная весть об утрате историка русского народа; двадцать шесть лет назад эта могила была еще свежая, и много горячих слез на нее падало; в двадцать шесть лет много памятников окружило эту славную могилу, и наконец возле нее осталось только одно праздное место. Теперь и оно занято, но занято прахом славного поэта, который был не чужд Карамзину, проходя с ним по одному поприщу -- благородному и возвышенному: он может назваться родным братом Карамзина. Где же лучше всего, как не тут, можно было избрать место для могилы Жуковского? Эти две могилы родственны между собою точно так же, как в некотором от них отдалении родственны две славные могилы, перед которыми с благоговением останавливаются русские люди, могилы Гнедича и Крылова. Друзья и сослуживцы при жизни, оба эти поэта дружно и благотворно действовали на своем поприще: один нас знакомил с богатою гомеровскою поэзией3, подарив нам книгу, по которой несколько веков вся Греция воспитывала свой дух, по которой и мы часто воспитываем свое сердце и развиваем свой эстетический вкус; другой знакомил русских людей с самим собою и, показывая им все их стороны, заставил их с уважением смотреть на самих себя. Оба они зараз исполняли великую задачу: один старался, чтобы русский человек сознал самого себя, -- как необходимое дело для всякого духовного развития; другой старался, чтобы русский человек узнал то, что было вне его сферы, другой мир, другую жизнь, и чрез то получил бы возможность ясно сознавать свою общечеловеческую сторону и только под ее строгим влиянием развивать свою народность. Такую же связь в действии, на одном и том же поприще, мы замечаем между Карамзиным и Жуковским: оба они особенно действовали на наше сердце, возбуждая в нас эстетическое чувство; один увлекал прекрасною, гармоническою, простою речью, до него неслыханною, другой -- прекрасным поэтическим стихом, также прежде неслыханным; один нас знакомил с нашею собственною историей, заставил нас оглянуться на наше прошедшее и сознать нашу многозначительную историческую личность; другой нас знакомил с чужим поэтическим и вместе историческим развитием; один в нас возбуждал прекрасное чувство народное, другой прекрасное чувство общечеловеческое, знакомив с поэзией сердца, с его тайными и высокими стремлениями, с его отрадами и страданиями, с его грустью и сладкими надеждами. И их ли не следует соединить одним венком? Их ли могилам не прилично быть вместе? Но я обращаюсь к своим наблюдениям. Могила, приготовленная для Жуковского, была выложена кирпичом, выбелена известью и украшена прекрасными цветами, -- украшение весьма приличное для могилы поэта. Вокруг нее беспрестанно толпился народ. Сюда приходили старики, бывшие свидетелями первой славы Жуковского, с увлечением молодости запомнившие каждый его стих; сюда приходили молодые люди, узнавшие о Жуковском уже на школьных скамейках, привыкшие с его именем соединять чистый романтизм, туманную мечтательность и грусть по сердечной утрате; они никогда не видели Жуковского, но представляли себе его маститым благочестивым старцем, который мог назваться почтенным дедом для их поколения; сюда прибегали и дети, с невинным любопытством заглядывая в могилу и восхищаясь более ее цветами; они еще ничего не могли знать о Жуковском, но будет время, когда их юные сердца сильно забьются при этом имени, когда они признают свое с ним родство, потому что Жуковский по преимуществу поэт юности и любви; будет время -- и вспомнят они этот день и этот час, когда они с детским любопытством заглядывали в могилу Жуковского, и тогда расскажут о том своим меньшим братьям и товарищам. Сюда приходили и дамы, которые, может быть, не раз мечтали девическими мечтами над поэзией Жуковского, и, может быть, не раз при чтении в их глазах блестели слезы. Я наблюдал над выражением лиц всех взрослых приходящих и на всех читал одно, читал, что они хорошо знают, кто был Жуковский, и пришли на его могилу не из простого любопытства, а из любви и сочувствия к поэту, пришли на погребение человека родного. Смотря на все это, я невольно припоминал прекрасные стихи Пушкина о Жуковском, который называл певца "Руслана и Людмилы" своим учеником, превзошедшим учителя. Я думал, как было бы прилично читать эти стихи на памятнике Жуковского:
   
   Его стихов пленительная сладость
   Пройдет веков завистливую даль,
   И, внемля им, вздохнет о славе младость,
   Утешится безмолвная печаль
   И резвая задумается радость4.
   
   Я прислушивался к голосам и в некоторых из них мог разобрать повторение тех же самых стихов и выражение того же самого желания. Не раз слышал я шепот почтенных людей: славный был человек Василий Андреевич, прекрасный человек! и чаще всего: он был добрый человек. Да, он был добрый, и может ли поэт быть недобрым человеком. Поэт всегда сходит в могилу увенчанный двойным венком -- венком певца и венком доброго, великодушного, сострадательного и милосердого человека. И эти две славы от современников переходят в другие поколения. Я помню и всегда буду помнить тот вечер, когда я посетил Званку, жилище Державина на берегу Волхова: добрые крестьяне не могли понять моего чувства как чувства к славному родному поэту; они не знали, что между нами Державин славится славой поэта; между ними он славится только славою доброго человека, доброго барина. И как приятно, как отрадно было слышать тот общий голос, голос старика и молодого, по прошествии 34 лет после смерти доброго поэта; все единодушно говорили: добрый был человек Гаврило Романович, дай Бог ему царство небесное! И, верно, еще много лет будет жить эта слава доброго человека на берегах Волхова и утешать собою всех добрых людей. Верно, и о Жуковском долго не забудется та же слава, верно, со слезами благодарности многие будут о нем вспоминать как о великодушном и добром человеке и передавать о том весть своим детям. Слава его как поэта никогда не забудется. Я был свидетелем прекрасного чувства и о нем расскажу вам, мои читатели.
   Я стоял близ кладбищенских ворот, прислонившись к одному памятнику; входит дама, лет около тридцати, одетая просто, оглядывается во все стороны и, не видя того, чего искала глазами, обращается ко мне с просьбою показать ей могилу Жуковского. Я провел ее к могиле. Увидав цветы, украшавшие внутренность еще праздной могилы, она убедительно просила могильщика достать ей на память один цветочек. Могильщик отказал, имея, вероятно, в виду, что если все захотят последовать ея примеру, то наконец в могиле не останется ни одного цветка. Но она не отставала, просила его самым нежным, умилительным голосом, говорила, что она уезжает за полуторы тысячи верст, что ей приятно увезти с родины хотя один листик из цветов, украшающих могилу поэта Жуковского; просила не какого-нибудь роскошного цветка, а листик от самого простого из всех, какие там были. И могильщик не мог более отказывать такой просьбе, молча спустился в могилу и достал ей маленький цветочек. Бережно она завернула его в свой платок, как какое-нибудь сокровище. Конечно, скоро увянет и засохнет этот цветок, но, верно, и засохший он будет храниться долго-долго где-нибудь в почетном месте, тесно связывая с собою воспоминание о поэте. Вот прекрасная дань славе поэта! И нужно сказать, что русские умеют уважать память своих замечательных отживших писателей. Как часто случается на могиле того или другого писателя видеть венки и разложенные цветы и как радостно смотришь на это, зная, что никого из кровных родных не осталось после покойника; чья же рука могла украсить его могилу? Вот и теперь роскошный свежий венок колеблется на памятнике дедушки Крылова; и какой добрый внук мог бы лучше украсить могилу своего родного деда? Всякий невольно с умилением останавливается перед этим памятником и долго на него смотрит и, верно, благодарит того, чья рука позаботилась принести прекрасный венок. А сколько таких венков на славных могилах бывает в праздник Александра Невского, когда сюда стекается не одна тысяча народу! Спасибо вам, русские люди!
   В половине первого часа гроб Жуковского торжественно внесли на кладбище, которое наполнилось народом. Погребение осчастливили высочайшим присутствием его императорское высочество наследник цесаревич со своею августейшею сестрою ея императорским высочеством великою княгинею Мариею Николаевною. Здесь можно было видеть много заслуженных людей, трудящихся на различных поприщах; все здесь были почитатели поэта, все теснились к его могиле, чтобы бросить горсть песку, чтобы сказать над гробом: мир твоему праху! С этого дня эта свежая могила будет долго украшаться прекрасными цветами, которые нарочно будут с собою приносить русские люди в знак памяти о поэте.
   
   И пусть у гробового входа
   Младая будет жизнь играть
   И равнодушная природа
   Красою вечною сиять8.
   

Комментарии

   Сведений об авторе воспоминаний обнаружить не удалось.
   СО. 1852. Т. 7: Смесь. С. 1--6.
   1 О дети, о друзья... --- цитата из "Стихов, вырезанных на гробе А. Ф. Соковниной" (1808) Жуковского.
   2 Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах... --- цитата из стих. Жуковского "Теон и Эсхин" (1814).
   3 Здесь имеется в виду перевод "Илиады" Гомера, над которым Н. И. Гнедич работал с 1807 по 1828 г.
   4 Вл. Кривич цитирует известную пушкинскую надпись "К портрету Жуковского" (1818). На надгробном памятнике Жуковского вырезаны любимые им евангельские стихи, которые он выбрал и для надгробных памятников М. А. Мойер и А. А. Воейковой: "Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Мя веруйте; в дому Отца Моего обители многи суть: аще ли же ни, рекл бых вам: иду уготовати место вам, и аще уготовлю место вам, паки прииду и пойму вы к Себе: да, иде же есмь Аз, и вы будете".
   "Приидите ко Мне все труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы. Возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем и обрящете покой душам вашим; иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть" (Иоан. 14, 1--3; Мат. 11, 28--30).
   5 И пусть у гробового входа... --- цитата из стих. А. С. Пушкина "Брожу ли я вдоль улиц шумных..." (1829).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru