Федор Крюков. На Германской войне. На фронте и в тылу
М.: АИРО-XXI, 2022.
У немцев
По телефону незнакомый мне голос сообщил, что в клинический госпиталь поступил казак N-ского полка Травин, желал бы меня видеть.
Номер полка и фамилия, распространенные в родных моих местах, наводили на догадку, что казак, вероятно, мой одностаничник... Было приятно отметить неизменную казацкую сметку: очевидно, в первый раз попал в Петроград и все-таки сумел разузнать адрес своего человека, дать о себе весть.
Через час в госпитале, в палате, в которой лежало десятка полтора молодых, здоровых на вид, но совершенно искалеченных людей, я разыскал своего раненого станичника. Молодой казачок с тонким, красивым лицом, с простодушными детскими глазами, с ясной улыбкой. Ничего "казацкого", как оно рисуется на лубочных картинках, -- лихого и свирепого, -- не было в этом юном лице. И голос такой мягкий, застенчивый, робкий...
С жадностью расспрашивал он меня о домашности, о семье, об урожае, о переменах, происшедших без него в станице. Я не очень удовлетворительно отвечал на большую часть его вопросов, -- сам бывал в станице лишь наездом. Но кое-что сообщил ему, -- он с жадностью ловил каждое слово.
-- Да... вот отслужились... Домой думали иттить, а тут война подстигла, -- вздохнул он.
Спокойно так сказал, как бы мимоходом. И, как будто, удивился, почему я ахнул. Когда прошли первые минуты моего горестного оцепенения, он рассказал, как, при каких обстоятельствах погиб Иван Крюков. Все очень просто вышло. Казачий разъезд увлекся и был отрезан немецким отрядом. Часть казаков, переодевшись в крестьянское платье, благополучно ускользнула, а Иван Крюков пожалел коня и остался в деревне. Пришли немцы, потребовали у крестьян овса для лошадей. Крестьяне стали божиться, что ни зерна не осталось. Немцы стали сами искать по сусекам. И наткнулись где-то на Ивана Крюкова и других драгун. Немецкий офицер приказал: драгун держать за караулом, а казака расстрелять. "Если оставить, все равно убежит..." И привязали Крюкова к сохе у колодца, на которой журавец укреплен, -- стали расстреливать. С ног начали. Только на двадцатой пуле кончился казак. Это подтвердили жители деревни и драгуны, которых удалось освободить из плена, и трое захваченных из этого отряда.
-- Один вроде вольноопределяющего, а двое -- простых. Мы связали их, хотели было весть в штаб, -- вольноопределяющий упал на пузо, головой мотает: не пойду, мол... Нам на лампасы показывает вроде как: с казаками не пойду!... На солдат подбородком тыкает: дескать с солдатами пойду, а с казаками не пойду...
-- Почему же это? -- спросил я.
-- А боится: голову отвернут... -- простодушно ответил мой станичник.
Помолчали мы.
-- Ну, рассказывайте, как вы воевали? -- прервал я молчание.
-- Да воевали мы здорово!.. Пришлось повидать всячины. Вот ведь... была у меня памятная книжечка -- все местечки записал, какие прошли... потерял!
Он с оживлением стал рассказывать о деле, в котором отличился.
-- Нам надо было наперерез ихней кавалерии кинуться, -- тут наши вторая сотня, глазуновцы, в атаку шли. Эскадрон ихний напрах расшибли!
-- Какое же ощущение в бою, -- в первый раз, по крайней мере?
-- Да ничего, -- просто, без всякой рисовки, сказал он, -- сперва жутко, -- все-таки человека рубишь, -- а осерчаешь, так ничего... Ведь оно как? Если не я его, так он меня... Так тут уже норовишь, как бы половчее цапнуть. Его ежели по шапке вдаришь, ничего не докажешь: у них жестянка вделана в шапку. Так мы теперь приловчились: по шее... Вот этак наискосок...
Меня больше всего его глаза изумляли, -- ясные, детские, наивно-веселые. Ни тени раздумья, одно увлечение в них, огонек охотничьего восторга, словно речь шла об игре в бабки.
-- В первый раз, как мы погнались за ними,-- у них лошади хорошие, но чижолые, вроде рассейских, наши донские кони легче, -- вот сыпанули они всей кучей по соше, а мы лавой -- в обхват. У Бахолдина конь горячий, заносистый -- сразу догнали... Ну тут надо бы рубить направо-налево, а Бахолдин палаш вверх держит, а сам поводья тянет: как бы не влетел в самую гущу ихнюю... Ну все-таки не удержал, влетел. И они сторопились: что делать? Один только тут пикой ему в мягкое место ткнул... Ну, тут уж Бахолдин осерчал, начал направо-налево махать. И мы как раз подоспели... наклали тут их добре...
Когда боевые и героические темы были исчерпаны, мы перешли к оценке неприятеля, его внешних свойств, приемов, характера жизненного уклада и тех особенностей, которые больше всего бросались в глаза нашим серым воинам. Мой собеседник совершенно объективно воздал должное удивление немцу, его превосходной технической оборудованности и подготовленности, недосягаемой культурности немецкой стороны.
-- Крупный народ?
-- Народ мужественный... ядреный народ...
-- А лошади?
-- И лошади хорошие. Ну, наши лошади способней, нашим донским коням цены нет: что легки, что выносливы... На сыром грунте ихняя лошадь вязнет. И в равном числе никогда они на нас не сунутся, -- сейчас и назад... Ландверы!..
Он добавил это как бы в скобках, пренебрежительным тоном, вкладывая в это слово какой-то свой смысл.
-- А антиллерия у них -- вот! -- мой собеседник зажмурился и замотал головой: -- хороша-а! И вобче -- что одежда, что амуничка -- все первый сорт и все в порядке. Ранец взять, -- у них ранцы такие из телячьей кожи, молоденьких теляточек режут на ранцы, -- так в ранце у него чего только нет, и все аккуратно пригнано: баночка с сахаром, баночка с вареньем, баночка с кофием или какаом, коньяку пузырек, а кто спирт уважает, -- то спирт... Ну, все, все... У всех кумпасы, бинокли. А какие бинокли! Ну, теперь и у нас у всех бинокли, у каждого, немецкие -- ах, и бинокли!
-- Откуда же?
-- Добыли, -- сказал он просто и коротко, как о вещи, само собой понятной, -- добра там всякого брошено было. Ну, думаешь: взять -- куда деть? Каждый день смерть над головой. Домой послать -- не пошлешь. Денег и своих деть некуда. Убьют, -- думаешь, -- все пойдет прахом.
Он застенчиво засмеялся и помолчал.
-- Бо-га-то живут, -- повторил он раздумчиво. Земля у них, как видать, хорошая... Рожалая земля...
-- Земля такая же, как и в Польше, и Литве. Умеют работать.
-- Нет, у них -- чернозем, -- возразил он с уверенностью. -- У Вильгельма в замке были, -- прибавил он, оживляясь. -- Вот занятное устройство! Чучела разные: какого зверя, какую птицу когда он убил, на охоте, из нее чучело сделано... По всем комнатам расставлены. Ну и устройство!..
Он в восхищении покрутил головой.
-- Что ж вы там делали?
-- А ничего. Выспались вдосталь. Перины разостлали на полу, и... за все время раз соснули, как следует, на перинах... Он опять рассмеялся своим ясным, детским смехом.
-- Вот житель там сурьезный... у-у, беда! Подходишь к деревне, бабы ихние выносят всего, -- молока, яиц, масла. Хорошо живут. А выходишь из деревни, -- в спину тебе ни оттуда, ни отсюда, -- бац, бац! Стрельба, не угодно ли... И черт их знает, где они там прячутся, ихние мужчины! Это уж, как уходишь, гляди в оба, а то подстрелят... Иной раз и сердце возьмет: хоть вы, мол, и хлебосолы, атак делать не годится...
Страшный лик войны вырос, безмолвно придвинулся за этими простыми словами, сказанными мягким голосом, рассудительным, немножко грустным тоном".
Примечания
У немцев -- "Приазовский край", 1914, 8 ноября, No 293.