Лазаревский Борис Александрович
Птицы ночные

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Борис Лазаревский

Птицы ночные

   Это была не совсем заурядная компания: художник, кладбищенский сторож и конторщик. Сторожу шел семидесятый год, художнику было за сорок, а конторщику тридцать с лишним.
   Всех троих соединяла как будто любовь к выпивке, и они сами так думали; на самом же деле, друзьями их сделало презрение к людям и политике.
   Художник еще носил офицерскую форму и высокие хорошие желтые сапоги. Его красивая голова сидела на тонкой шее и во время разговора поворачивалась то вправо, то влево, точно у бекаса, который не видит, но слышит приближение того, кто его убьет.
   Сторож ходил совсем без сапог, в белой невышитой сорочке, засунутой в широкие штаны с единственной медной пуговицей на животе. Крючковатым носом и круглыми немигающими глазами он напоминал старого облезлого орла, уже много лет не подымавшегося к небу, глядящего с одинаковым презрением на всех проходящих и любопытствующих.
   Конторщик всегда являлся в серой пиджачной паре, в левой руке он часто держал кулек с бутылками, а правой поглаживал свои усы, самые большие и самые красивые во всем городе. Поставив бутылки на землю, он вдруг взмахивал своими чересчур длинными руками, как будто собираясь лететь. Благодаря этим усам, некая девица Мария Александровна с чудными бровями, пылкая, но робкая на людях, влюбилась в конторщика; своим грустным, много говорившим взглядом и ласковым голосом она иногда напоминала горлинку.
   Взаимности большой не было.
   Первое настоящее свидание произошло на кладбище. Засиделись, зацеловались и залюбовались, глядя на огромную реку и нежные лиловые дали. Не заметили, как подкралась беззвездная ночь с теплым дождиком, не заметили, как сторож запер ворота, и после не замечали совиного, жалобного, похожего на плач ребенка, крика.
   Только под утро, когда померкли над могилами лампадки и неведомый мастер провел по небу несколько огненно-золотистых полос -- они увидали еще одинокого художника с утомленным желтым лицом и мутными глазами.
   Он тоже просидел здесь всю ночь.
   Отразилось в реке красным столбом еще не горячее солнце. Художник, конторщик и влюбленная девица отправились разыскивать сторожа, который открыл бы им ворота и в это время познакомились и разговорились сначала о предметах очень прозаических, а затем и о других высоких материях.
   Женщина, влюбленная в конторщика через несколько недель поняла, что нашла человека, которого менее всего интересуют вопросы земной любви и семейного счастья и молча ушла, как будто навсегда.
   В следующий раз встретились здесь же на кладбище одни мужчины. Сторож, конторщик и художник, не стесняясь присутствием дамы, начали разговор, более отвлеченный и более интересный о том, кто лучше -- живые или мертвые?
   Старик почесал кончик своего носа и сказал:
   -- Помершии, вони лежать тихенько и никого не займають, ну а живии так ти вси думают: як би зробить одно одному якусь капость...
   В это время его позвал монах, чтобы указать место, где завтра с утра нужно будет рыть новую могилу.
   Художник посмотрел на потемневшие краски неба и закрыл ящик с неоконченным этюдом. Конторщик погладил усы, вздохнул, измерил глазами расстояние до кладбищенских ворот и произнес:
   -- Не мешало бы и поужинать, да вот монахи еще шляются -- мешают, и публика не вся еще вышла... Вот что, милый друг, одолжите мне некоторую сумму и я пока что смотаюсь в город и принесу огурчиков, сала, хлеба, ну и того... бутылочку спиртяги.
   Художник молча полез в кошелек и вынул, по прежним временам, крупную бумажку, поглядел на свет, есть ли на ней водяные знаки и передал ее конторщику. Тот взмахнул руками, как птица крыльями, и так же как птица, исчез.
   Быстро вечерело.
   Айкнула где-то, на краю кладбища, сова.
   Художник остался один и невольно начал наблюдать за теми изменениями, которые происходили в тонах неба. Думал: "Я вижу то, чего не видят другие и умею передавать на холсте красоту, созданную не человеческими руками, потому она и красота; но я вижу только днем, а вот сова, она видит и ночью, и если бы эта птица сумела не то, что нарисовать, а хотя бы только рассказать, что и как она видит, то могла бы народиться совсем новая живопись.
   Человек, во многих случаях, гораздо беднее животных и многого не знает и не может знать, а между тем почти все господа люди уверены, что они все знают и все могут. Скучно с ними проклятыми, самомнящими идиотами, а вот почти с необразованным сторожем, и душевным человеком конторщиком -- хорошо. И не потому, что водка, а потому, что они, как птицы, знают что-то такое, чего не знаю я. И милая Мария Александровна знает и чувствует...
   Жалобно, как новорожденный больной ребенок, опять крикнула сова.
   Художник, у которого были и звукоподражательные способности попробовал ей ответить таким же криком.
   Через пол минуты сова опять заплакала, как будто бы удивленно и громче, а затем надолго замолчала.
   Небо совсем потухло и придавило и реку и далекие леса. Зажглось несколько звезд, и по всему кладбищу замигали бледные голубоватые язычки лампадок.
   Художник вздрогнул, когда конторщик положил ему на плечо свою мохнатую руку. Скоро тяжелыми шагами подошел сопевший сторож и, потряхивая седой головой, заговорил:
   -- Я ж казав, шо живии хуже вид мертвих. Поки з монахами балакав, таи якийсь чортяка вкрав в мене з хати подушку, шоб его лиха година побила!
   -- Подушку взял? -- удивился художник.
   -- Подушку ж узяв, шоб его за печинки взяло...
   -- Еще номер, -- пробормотал конторщик, -- ну что ж, будешь спать без подушки, а теперь давай утешимся, я притащил целую паштетную, а ты принеси чарку и ножик, если их еще не украли.
   Старик снова ушел, а художник только вздохнул.
   -- О чем вздыхаешь, -- спросил конторщик, -- ты мне только ответь о чем? Чего бы ты ни захотел -- все будет...
   -- Я бы хотел сделаться совою...
   -- Зачем и почему? -- опять спросил конторщик.
   -- Она видит то, чего я не вижу....
   -- Верно, а вот старик возвращается с чаркой, -- а знаете что, господа, нам необходимо перебраться куда-нибудь в другое место, скажем, на хорошую мраморную плиту и под освещение хорошей, не мигающей лампадки.
   -- А в хату до мене? -- сказал старик.
   -- В хате душно.
   -- В таком случае пойдемте к склепу графа Скачковского, там целых три лампадки горят, -- сказал художник.
   Все согласились, и, побрякивая бутылками, не спеша пошли друг за дружкой, ближе к обрыву, над которым, на фоне заснувших деревьев, белел целый мраморный домик.
   Когда расположились и начали есть, художник вдруг положил обратно на бумагу начатый кусок колбасы и точно бекас, тревожно поднял голову к небу.
   -- Разве вонючая? -- спросил конторщик.
   -- Нет, мне скучно....
   -- А ты выпей, так и не будет скучно.
   -- Все равно скучно.
   -- Почему?
   -- Потому что я многого не знаю... И болит мозг от желания знать.
   -- Бросьте, господин Пазульский, этот номер, -- пробормотал конторщик и выпил третью рюмку.
   Художник хитренько и печально улыбнулся и произнес чуть радостнее:
   -- Моя фамилия не Пазульский... Впрочем это не важно... сегодня я знаю больше обыкновенного, потому, что мне нездоровится. Кто ближе к смерти, тот всегда больше знает, потому, что он дальше от человеческой глупости и злости...
   Сторож выпил еще чарку и хрипло сказал:
   -- Это верно!
   -- Разве ты понимаешь, о чем говорим?
   -- А вже ж...
   Конторщик засмеялся, а художник не улыбнулся.
   Опять закричала сова и тоже, как будто, засмеялась.
   -- Вот и сова -- дальше от человеческой жизни, так, по-твоему, и она, значит, больше знает? -- спросил конторщик.
   -- Знает, -- коротко ответил художник.
   Помолчал и добавил уже другим голосом:
   -- Я окончил классическую гимназию и хотел сделаться филологом, но потянуло к живописи. И теперь только иногда вспоминаю, и теперь только иногда понимаю то, чего не мог понять гимназистом... Ё"ЂҐгиюЉб "ЈЇҐќ. Это значит, Афина с такими глазами, как у совы, не какая-нибудь другая богиня, не прекраснейшая Афродита, и не плодоносная Гера, а Афина, богиня мудрости... самая мудрая из всех богов. Несомненно, у них было основание называть ее: "совоокая" и не только потому, что у нее большие глаза.
   Сторож выпил еще чарку и, чтобы поддержать разговор, вставил:
   -- Сова, вона сред темной ночи... сред темной ночи -- баче мышей...
   -- Брось, старик этот номер и налей еще себе, мне и ему...
   -- Нет, пусть говорит... Он правду говорит, ведь вот ты ночью мыши не увидишь, потому что ты не Ё"ЂҐгиюЉб... Да, старик. У всякого животного есть душа, которая в темноте излучает легкий фосфорический свет, его могут видеть только зрачки совы. Эти зрачки также видят и души, которые уже давно без тела, и видят тех с неба пришедших, которые вьются над человеком, близким к смерти...
   -- Это верно! -- снова отозвался сторож.
   -- Старик, ты все равно ничего не понимаешь, я тебе говорю -- брось этот номер, молчи и пей.
   Конторщик опять налил рюмку, а художник настойчиво повторял:
   -- Нет, пусть говорит...
   Но все надолго замолчали. И оттого, что сразу стало тихо, показалось, что новый крик совы раздался совсем близко -- где-то, или над склепом, или за склепом. Художник вздрогнул.
   -- Вот запущу в тебя бутылкой, так не будешь кричать, -- со злостью в голосе почти крикнул конторщик.
   -- Все одно буде, ви ии не бачете, а вона вас баче -- процедил сквозь зубы старик. -- У саду або коло дому, як сова кричить, то вищуе смерть...
   -- Ты чепуху рассказываешь. Здесь все уже мертвые... Кому же она может предвещать смерть?
   -- Тут вона кричить зовсим по-другому дилу, -- баче, як котора душа мучаеться, та, шо до свого гробу вертаеться... Я це добре вже знаю. От як ховають того, хто сам на себе руки накладае, то сова коло цией могили небезпременно кричатеме...
   -- Чтобы наши глаза на самом деле открылись и сделались такими, как у совы, нужно, чтобы они навсегда закрылись... -- выговорил художник.
   -- Ты пьян... Вот потому они у тебя и закрываются.
   -- Нет, не потому, -- я не здоров... Что-то скверное делается с сердцем. Мне, правда, не следует пить водки. Но когда я болен, или выпью лишнюю рюмку, я знаю больше.
   -- Ну, и радуйся! А, по-моему, ты знаешь не больше, чем эта глупая сова...
   -- О, если б я столько знал!
   Уже выпили всю водку. Старик-сторож осовел, но не дремал и, приподняв голову, внимательно глядел в высоту. Конторщик встал и пошел по направлению к церкви. Издали, на фоне ее белых колонн было заметно, как он помахивает руками -- плавно и обеими вместе, как будто дирижируя мотив, который уж родился в его голове, но еще не обратился в мелодию. Покатилась зеленоватая звезда, точно упала в реку -- крупная, должно быть, небольшой метеор. И опять крикнула сова, но уже очень далеко. Минут через десять конторщик вернулся и сказал:
   -- Ну и пугнул же я твоих сов!
   Художник ничего не ответил и попросил у него папиросу, хотя прежде никогда не курил. Слышно было, как упало что-то и покатилось по железной покатой крыше церкви.
   -- Хто-сь через ворота каминь кинув, -- сказал старик.
   Конторщик почувствовал что-то похожее на страх и нарочно громко рассмеялся. А затем начал рассказывать, что ему в этом городе все надоело, и он собирается поступить таким же конторщиком на большой океанский пароход на линию дальнего плавания, и тогда опять увидит Коломбо, в котором был пятнадцать лет назад. Затем начал рассказывать о змеях, слушающих с удовольствием музыку своих хозяев, индийских фокусников, и, помолчав, добавил:
   -- Вот змеи, те, действительно, что-то знают и очень умные. И эти их хозяева -- фокусники, -- тоже не совсем фокусники...
   Конторщик вдруг дернулся, громко плюнул и так же громко рассмеялся, а потом сказал:
   -- Какая мне глупость сейчас показалась, вот еще номер, будто от ворот идет эта женщина...
   Художник понял, что он говорит о Марии Александровне, но не удивился и не испугался, и как-то особенно равнодушно произнес:
   -- Значит, ее душа здесь.
   -- Какая там душа, если она сейчас спит... Иди и ты спать. Я бы тоже заснул... Дай, старик, мне свою свитку...
   Подложив под голову пахнущую потом свитку, он растянулся на мраморной плите и начал насвистывать какой-то мотив, который казался ему веселым, а на самом деле, был печальным.
   Незаметно небо сделалось серым и можно было предсказать, что с утра будет дождик. Старик вдруг вскочил.
   -- Хто-сь стука в ворота...
   -- Это у тебя в голове какой-то Пазульский стукает.
   Но сторож поднялся с места и деловым шагом пошел к воротам. Было слышно, как он отпирает калитку и опять запирает. Когда вернулся, пожал плечами, удивленно тряхнул своим ключом и ни к кому не обращаясь, выговорил:
   -- Нема никого...
   Уже, вероятно, взошло солнце, хотя его еще не было видно сквозь синеватую мглу тумана, поднявшегося на несколько верст кругом. Памятники и кресты покрылись холодным потом, но было не по утрешнему тепло. Конторщик спал. Старик курил трубку, а художник, обняв колени, о чем-то думал, и лицо его казалось еще бледнее.
   В шесть часов, от ворот снова донесся совсем ясный стук. Старик опять пошел отворять и впустил на кладбище женщину в сером платке. Робкими, мелкими шажками ома приближалась и художник узнал ту, которая любила конторщика. Мария Александровна увидела спящего, виновато улыбнулась, подошла совсем близко и робко погладила его по руке. А затем также робко произнесла:
   -- Я не спала целую ночь, целых девять часов, и мне было скучно, скучно... Я знала, что вы все здесь. Не вытерпела и пришла. Я знаю, Саша рассердится -- не будите его.
   Но в это время конторщик вдруг открыл глаза и сел, а затем спросил:
   -- Это мне снится иль не снится?.. Явление... Пазульская... Еще новый номер...
   -- Мне было очень скучно, -- прошептала женщина. Конторщик уже стоял на ногах и заговорил искусственно весело и замахал руками:
   -- А что ж... Ну, хорошо, значит, пойдем все вместе пить кофе. Это номер... А мы здесь видели вашу душу, ей Богу!.. Ха, ха, ха... Ну, так идем кофе пить. Эй, ты глауполис, или как тебя там? Подымайся.
   Конторщик испугался предстоящих объяснений в любви и не хотел остаться один на один с женщиной, которую и сам любил, хоть и не верил себе. Художнику было все равно, и он пошел вперед, не глядя ни на кого, прямо к воротам. Сторож взял чарку, пустые бутылки, нож и оставшийся хлеб. Чудесные, удивительные брови женщины двигались и говорили.
   Должно быть, она очень страдала и старалась не показать этого. Вдруг остановилась и схватила за волосатую руку, шедшего рядом конторщика. Хотела что-то сказать, но не сказала, а только мотнула головой вперед.
   Конторщик увидел, что почти у самых ворот лежит на земле художник и его голова на тонкой шее изогнулась в сторону, как у только что убитого бекаса.
   Сторож, конторщик и женщина пошли скорее. Думали, что художник просто споткнулся. Нагнулись и начали шевелить тело, а оно уже не дышало, хотя глаза художника были открыты, а губы улыбались.
   -- Эй, старик, нужно доктора!..
   Сторож опустился на колени и приложил ухо к груди лежавшего на земле. Сейчас же поднялся и коротко произнес:
   -- Не дохтура, а попа... И мабудь прийдеться нам всим ще и з милицией балакать...
   Женщина крепко обняла обеими руками возлюбленного, прижалась к его плечу и еще сильнее побледнела, или от ужаса, или от счастья...
  

----------------------------------------------------------

   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru