Лежу на горячемъ бархатномъ пескѣ и щурюсь отъ солнца. Начало іюля. Пологій берегъ Финскаго залива. Воздухъ насыщенъ отрывистыми фразами мужчинъ, звонкими голосами женщинъ и смѣхомъ дѣтей.
Одиночество среди многихъ!-- Я не знаю большаго счастья. Я возлѣ нихъ, но я не съ ними.
Голубыя волны тоже говорятъ. Музыка ихъ голосовъ не зависитъ отъ человѣческихъ печалей и радостей. Но какъ ласкаетъ этотъ вѣчный шумъ!
Изстрадается юноша за день, а вечеромъ увидитъ любимую дѣвушку и, слушая "ея милый голосъ, успокоится,-- отдохнетъ. Такъ и меня тянетъ къ любимому, всемогущему морю.
Подъ его ровные, мягкіе аккорды хорошо думается. Мысли о прошломъ и настоящемъ, какъ волны, набѣгаютъ одна за другой и, какъ волны, уходятъ подъ самый горизонтъ жизни. Тамъ грустно и темно...
Безконечно шумитъ море и настойчиво шепчетъ: все пройдетъ, все пройдетъ...
* * *
Чуть приподымаю голову и вижу настоящій горизонтъ. Тамъ, гдѣ вода сливается съ небомъ, вытянулось длинное грязно-фіолетовое~облако. Если всмотрѣться внимательнѣе, то виденъ куполъ собора и нѣсколько фабричныхъ трубъ. Это Кронштадтъ,-- сѣрый, холодный, жестокій городъ. Справа и слѣва выступаютъ изъ моря еще два большихъ темныхъ пятна,-- это форты.
Въ городѣ и на фортахъ живетъ много людей. Они молчать и дѣлаютъ только то, что имъ приказываютъ. Ихъ головы днемъ и ночью мечтаютъ о времени, когда можно будетъ навсегда покинуть унылый островъ и громко говорить правду. Каждая затаенная мысль обращается въ ихъ сердцахъ въ тоску и ненависть.
Тотъ, кто приказываетъ, знаетъ объ этой тоскѣ, но думаетъ, что цѣль оправдываетъ средства. Иногда ему кажется, что средства, помогающія сейчасъ, могутъ потомъ сослужить плохую службу цѣли, какъ ядъ, который моментально усыпляетъ больной зубъ, но, въ концѣ концовъ, непремѣнно его разрушитъ.
Тогда лобъ этого человѣка хмурится и онъ гонитъ отъ себя тревожную мысль.
А море и подъ тѣмъ городомъ, играясь, лижетъ берегъ и шепчетъ: все пройдетъ, все пройдетъ...
* * *
Не хочется больше смотрѣть на грязно-фіолетовое облако, и я мѣняю позу.
По всему берегу вытянулись неправильнымъ рядомъ "кабинки" -- будочки, въ которыхъ раздѣваются. Изъ нихъ выбѣгаютъ мужчины и женщины въ купальныхъ костюмахъ. Женщинъ больше. Некупающихся тоже много.
Почти цѣлую недѣлю я вижу пестараго молчаливаго господина, съ хорошимъ умнымъ лицомъ, лежащаго на пескѣ возлѣ коричневой кабинки. Когда оттуда выходитъ спокойная, высокая брюнетка въ нѣжно-голубомъ купальномъ костюмѣ и, поднявъ красивую голову, не бѣжитъ, а медленно идетъ, сверкая бѣлизной своихъ ногъ, то грустные глаза молчаливаго господина смотрятъ испуганно и все лицо его вдругъ мѣняется.
Изъ моихъ наблюденій я знаю, что она ему нравится до потери воли и порядочности. Я знаю также, что онъ интеллегентенъ, очень талантливый музыкантъ и не знакомъ съ нею.
И на глазахъ у влюбленнаго море обняло ее всю. Волны уже цѣловали полуобнаженную грудь и морская пѣна ласкала нѣжную, благородную, какъ у Венеры, шею. Все ея красивое, стройное тѣло радостно отдавалось вѣчной стихіи.
А умный и талантливый, но смертный, господинъ съ тоскою глядѣлъ на уплывавшую все дальше и дальше женщину, завидовалъ и чувствовалъ, какой онъ безсильный...
Море весело выкатывалось на песокъ, наполняло слѣды ея маленькихъ ногъ и шептало грустному человѣку: все пройдетъ, все пройдетъ...
* * *
Въ четырехъ саженяхъ отъ меня тоже есть сосѣдки. Старшая сестра, должно быть замужняя, но еще очень молодая, младшая -- гимназистка лѣтъ шестнадцати. Обѣ блондинки, съ необыкновенными но своей длинѣ и красотѣ золотыми волосами.
Послѣ купанья сестры, цѣломудренно закутавшись въ бѣлые, лохматые халаты, всегда еще долго лежатъ и грѣются на пескѣ. Такъ и сейчасъ.
Младшая вдругъ зашевелилась, поднялась и вошла въ кабинку. Я повернулся въ ту сторону и увидѣлъ очень рѣдкое въ Финляндіи явленіе. За моей спиной стояла оборванная старуха съ котомкой и кланялась трясущейся головой.
Барышня вынырнула изъ кабинки, подбѣжала къ нищей и положила въ ея желтую руку крупную серебряную монету. Потомъ она также быстро возвратилась на свое мѣсто и легла на пескѣ. Старуха захромала дальше.
-- Сколько ты ей дала? спросила старшая сестра.
-- Полтинникъ.
-- Ну, какъ тебѣ не стыдно, такъ швырять деньги. Вѣдь папа же даетъ ихъ на твои расходы, а не затѣмъ чтобы ты ихъ бросала. Ну и дала бы двѣ копѣйки!...
-- А что-жъ она можетъ купить на двѣ копѣйки? быстро проговорила младшая сестра и покраснѣла.
-- Ну, ужъ это не твое дѣло.
-- А это тоже не твое дѣло...
Онѣ замолчали. Барышня отодвинулась, подперла голову своими красивыми руками и задумалась. Ея халатъ немного распахнулся. Было видно кружево сорочки, обнаженное плечо и часть груди.
Прошло минуты три. На лицѣ старшей сестры вдругъ ярко выразился ужасъ и она зашептала:
Младшая однимъ движеніемъ поправила халатъ, и сестры опять надолго замолчали.
Я лежалъ и думалъ. Мнѣ ужасно хотѣлось узнать, какимъ образомъ у старшей сестры сложилось убѣжденіе, что подать нищей больше двухъ копѣекъ такъ-же стыдно, какъ и нечаянно обнажить на берегу плечо. И почему среди волнъ каждый можетъ смотрѣть на ея плечи, и тамъ это уже не стыдно?...
Хотѣлось мнѣ еще знать, будетъ ли когда-нибудь барышня такъ же думать и поступать, какъ и ея старшая сестра...
Море тихо говорило: все пройдетъ, все пройдетъ.
* * *
Я закрылъ глаза и безъ конца слушалъ, какъ шумятъ волны. Грѣло солнце. И казалось мнѣ, что я на далекомъ родномъ югѣ. Вспомнились Одесса, Севастополь... Вспомнилась, пріютившаяся между двумя холмами, Балаклава, съ ея кефалями и греками и ярко-зелеными волнами въ сталактитовомъ гротѣ. Вспомнились голубыя остроконечныя вершины Ай-Петри, кипарисы, ярко-оранжевые стволы сосенъ и, далеко выступившій въ темно-синее море, фіолетовый Аю-Дагъ. Какъ много тамъ свѣта и тепла!
Не хотѣлось вѣрить, что и тамъ люди мучаются въ тюрьмахъ и разными способами лишаютъ другъ друга жизни.
До какихъ же временъ? Неужели такъ будетъ всегда? думаютъ, наливаясь кровью, мои мозги, и я не знаю, что самому себѣ отвѣтить...
Не могу я ничего отвѣтить и тогда, когда наступаетъ блѣдно-зеленая ночь. На томъ мѣстѣ, гдѣ Кронштадтъ, едва замѣтно мигаютъ электрическіе бѣлые огни. Уже свѣжо. Звѣздъ на небѣ нѣтъ, и долго еще не будетъ видно. Людей вокругъ тоже нѣтъ.
Море шумитъ глуше, но такъ-же настойчиво повторяетъ: все пройдетъ, все пройдетъ...