Lib.ru/Классика: Лейкин Николай Александрович. В вагоне

H. А. Лейкинъ

Въ вагонѣ.

H. А. Лейкинъ. Веселые разсказы. Санктпетербургъ. Изданіе книгопродавцевъ Колесова и Михина. 1874.

Въ началѣ апрѣля я возвращался по Николаевской желѣзной дорогѣ, въ вагонѣ 3-го класса, изъ Тосны въ Петербургъ. Публика въ вагонѣ была самая разнообразная, но всего больше было рабочаго народа: плотниковъ, штукатуровъ, каменьщиковъ. Все это ѣхало въ Петербургъ, на лѣтніе заработки. Были также и женщины, въ тулупахъ и въ салопахъ, бъ байковыхъ платкахъ и въ вязаныхъ косыночкахъ, съ ребятами на рукахъ и безъ ребятъ. ѣхалъ съ нами и неизбѣжный рыжебородый монахъ, отъ котораго, вмѣсто розоваго масла и ладана, несло сапожнымъ товаромъ. Монахъ сидѣлъ впереди меня, спиной ко мнѣ. Противъ него помѣщалась молодая баба, въ нагольномъ тулупѣ к съ ребенкомъ въ рукахъ. Ребенокъ то и дѣло плакалъ; баба то и дѣло совала его въ пазуху тулупа и кормила грудью или-же устроивала ему постель изъ подушки, при чемъ совала его на руки монаху. Монахъ морщился, вздыхалъ, но молча бралъ ребенка.

-- Трудно съ ребенкомъ-то?.. вымолвилъ онъ, наконецъ, чуть-ли не въ пятый разъ принимая его на руки.

-- И не говори!.. махнула руками баба.-- Съ самой Твери маюсь. Зубы у него, что-ли?.. Хоть-бы благословилъ ты его, такъ авось лучше...

-- Не рукоположенъ... отвѣчалъ монахъ и вздохнулъ.

Баба не поняла отвѣта и продолжала:

-- Вотъ ладонки такія иногда у васъ, у чернецовъ, бываютъ, что надѣнешь ты на него, -- онъ и спитъ какъ убитый... Отъ мощей, что-ли...

Ребенокъ проснулся, заревѣлъ и протянулъ ручки съ бородѣ монаха.

-- Бери, бери... заговорилъ монахъ, подавая бабѣ ребенка.

-- Ахъ, ты, Господи! Опять проснулся! Ужъ не кольнуль-ли ты его чѣмъ?..

-- Чѣмъ-же кольнуть-то мнѣ?..

Ребенокъ продолжалъ плакать. Баба взяла его отъ монаха и принялась укачивать, жужжа надъ его ухомъ, но ребенокъ не унимался.

-- Нѣтъ-ли четочекъ? Дай его позабавить?

-- Въ мѣшкѣ подъ лавкой...

-- Экой ты какой! Монахъ и безъ четокъ...

Баба подняла ребенка дыбкомъ и, тряся его передъ клобукомъ монаха, заговорила:

-- А вотъ будешь ревѣть, такъ попъ-отъ тебя и возьметъ; возьметъ да съѣстъ. Вишь, у него колпакъ-отъ какой! Возьми ручкой да и потереби... Вотъ, молъ, тебѣ, дядька, вотъ, молъ...

Ребенокъ на минуту умолкъ и протянулъ руку къ клобуку, но тотчасъ-же опять заплакалъ, такъ какъ монахъ отстранилъ его рукой.

-- Надъ ангельскимъ чиномъ шутокъ шутить нельзя... Кощунство... сказалъ монахъ.

-- Нѣтъ, ужъ видно опять грудью кормить придется. Изсосалъ всю... проговорила баба, съ сердцемъ распахнула на груди тулупъ и принялась кормить ребенка. Тотъ умолкъ.

-- Суета суетъ всякая!.. вздохнулъ монахъ и, увидя у женщины открытую грудь, прибавилъ:-- прикрой наготу-то...

Баба улыбнулась, выставила рядъ бѣлыхъ зубовъ и поправила на груди рубашку. Черезъ нѣсколько времени монахъ ткнулъ пальцемъ въ ребенка и спросилъ:

-- Мальчикъ или дѣвочка?...

-- О, Господи! Да нешто по облику-то не видишь, что мальчикъ? Впрочемъ, гдѣ-жъ вамъ... вы монахи... и баба опять улыбнулась.

-- Даже оставя и иночество, у грудныхъ младенцовъ черты лица разницы не составляютъ, -- произнесъ монахъ и прибавилъ:-- мужъ-отъ у тебя въ деревнѣ, или въ Петербургъ къ нему ѣдешь?

Баба покраснѣла, потупилась и молчала. Монахъ повторилъ вопросъ.

Баба наклонилась еще ниже и сказала: "нѣтъ у меня: мужа".

-- Давно умеръ?приставалъ монахъ.

Баба опять молчала, но потомъ вскинула на него глаза и проговорила: "я не замужемъ..." Монахъ слегка отодвинулся отъ нея.

-- А ребенокъ-то, значитъ, въ блудѣ?.. пробормоталъ онъ, но тотчасъ-же спохватился и спросилъ:-- въ воспитательный везешь, что-ли?..

Баба подняла голову. Глаза ея сверкнули.:

-- Чтобъ я своего ребенка да въ воспитательный?... Нѣтъ. Вѣдь, чай, я мать, а не звѣрь... Да и звѣрь охраняетъ... Съ голоду подохну, а ребенка не кину.

Монахъ заморгалъ глазами и отвернулся. Баба поуспокоилась и продолжала:

-- Ты вотъ въ Питеръ-то пріѣдешь, такъ, поди, по купечеству ходить начнешь?.. Поспрошалъ-бы мнѣ кой-гдѣ мѣстечко. Ты не смотри, что я съ ребенкомъ... я на всякую работу...

Монахъ молчалъ.

-- Ты гдѣ остановишься-то? Я-бъ понавѣдала къ тебѣ... приставала баба.

-- Гдѣ остановишься! Мы, какъ птицы небесныя, гдѣ Богъ пошлетъ... отвѣчалъ монахъ, всталъ съ лавки и пересѣлъ на мѣсто противъ меня, предварительно спросивъ: "можно-ли сѣсть".

Подъ лавкой, противъ меня, давно уже храпѣлъ какой-то мужикъ. Садясь на мѣсто, монахъ толкнулъ его ногами, вслѣдствіе чего мужикъ проснулся, звонко зѣвнулъ черезъ нѣсколько времени вылѣзъ изъ-подъ лавки и, протирая глаза, сѣлъ рядомъ съ монахомъ. Это былъ маленькій, но коренастый мужиченко, въ тулупѣ и въ засаленномъ картузѣ съ надорваннымъ козырькомъ, изъ-подъ котораго выглядывали голубовато-сѣрые глаза и торчала рѣдкая клинистая русая борода. Мужикъ былъ, видимо съ похмѣлья. Отъ него такъ и било струей водочнаго запаха. Протеревъ глаза и увидавъ рядомъ съ собой монаха, мужикъ тотчасъ-же снялъ картузъ, сложилъ руки пригоршней и, наклоня голову, молча сунулся съ монаху подъ благословенье.

Монахъ слегка отодвинулся.

-- Не рукоположенъ, не рукоположенъ... заговорилъ онъ, отстраняя отъ себя рукой голову мужика.

-- Благословите, ваше преподобіе! Можетъ, думаете, что пьянъ я, такъ совсѣмъ напротивъ... приставалъ мужикъ.

-- Не рукоположенъ, не посвященъ. Права не имѣю, зане не іерей... и монахъ еще болѣе отодвинулся.

Мужикъ не понялъ его словъ.

-- А коли такъ, такъ какъ хотите? воля ваша... А только мы къ вамъ со всѣмъ почтеніемъ и чувствомъ... Мы тоже при вѣрѣ... пробормоталъ онъ, слегка обидѣвшись, и началъ зѣвать и крестить ротъ.

Я невольно засмѣялся и, чтобъ, скрытъ смѣхъ, тотчасъ вытащилъ изъ кармана портъ-сигаръ, положилъ его себѣ на колѣни и, наклонясь надъ нимъ, началъ свертывать папиросу. Мужикъ внимательно слѣдилъ за работой.

-- Эдакая у васъ, ваше благородіе, табачница прекрасная, ей-Богу... проговорилъ онъ наконецъ.-- А табакъ, надо полагать, еще лучше этой табачницы. Дозвольте, ваше благородіе, папироску скрутить? Поиздержались насчетъ махорки-то...

-- Крути...

Я далъ ему бумажку и табаку. Онъ сталъ дѣлать папиросу, но тотчасъ-же разорвалъ бумагу.

-- Ужь тонка больно. Не на папироску эту бумагу, а барышнямъ на платье...

Я далъ-было ему другой листикъ, но онъ отказался, поискалъ что-то на полу, нашелъ кусочекъ газетной бумаги, разгладилъ его, свернулъ изъ него папироску и, закуривъ ее, сказалъ:

-- Хорошъ табакъ, но слабъ больно, -- не забираетъ.-- Вотъ, когда мы въ Питерѣ, такъ все трехкоронный забираемъ. Пять копѣекъ картузъ. Вотъ табакъ, такъ табакъ! Совсѣмъ ядъ! Что больше куришь, то больше хочется.

-- А ты питерской?

-- По лѣтамъ въ Питерѣ живемъ, а по зимамъ у бабъ, въ деревнѣ, на печи валяемся. Мы костромскіе будемъ; отъ Нерехты пятнадцать верстъ.

-- А по какой части?

-- Штукатуры. Дозвольте, ваше благородіе, окошечко отворить? Сплюнуть хочется.

-- Плюй на полъ.

-- Неловко, ваше благородіе, неравно васъ оплюешь... Вѣдь нашему брату, коли ужь курить, такъ и плевать надо, а то скусу настоящаго нѣтъ.

Онъ открылъ окно, съ наслажденіемъ затягивался папиросой и далеко-далеко сплевывалъ.

-- Теперь пріѣдешь въ Питеръ, такъ сейчасъ на постоялый и завтра работу искать? спросилъ я.

-- Зачѣмъ на постоялый? Зачѣмъ работу искать? У насъ и фатера своя есть, и работа завсегда есть. Мы артелью живемъ. Теперь ужь наши, поди, мѣстахъ въ трехъ подрядились.

-- А велика ваша артель?

-- Человѣкъ тридцать, а ино и больше бываетъ. Матку держимъ, стряпуху, значитъ. Она насъ и обошьетъ, и обмоетъ, и состряпаетъ намъ.

-- Неужто одна на всѣхъ управится?

-- Управится. Чего ей не управиться? Баба здоровенная, молодая, ѣстъ въ волю...

-- И красивая баба?

-- Ничего. Съ ѣды гладкая, грудастая.

-- Поди, за ней молодые-то парни въ артели ухаживаютъ.

-- То есть какъ это?

Мужикъ вытаращилъ глаза.

-- Ну, не пріударяютъ за ней? поправился я.

-- Зачѣмъ ее ударять; мы ее любимъ и даже балуемъ: то по гривеннику сложимся и платокъ подаримъ, то по копѣйкѣ на орѣхи, либо на подсолнухи дадимъ, а то вдругъ бить!.. Ты посмотри матка-то какая! Пава-павой! Нигдѣ не заколупнешь.

Мужикъ даже какъ будто обидѣлся. Мнѣ досадно стало, что онъ не понимаетъ меня и я старался поправиться.

-- Ты все не такъ понимаешь меня. Ну, не трогаютъ ее у васъ?

-- Я тебѣ, говорю, если ее кто тронетъ, такъ мы сами всякаго тронемъ!

Я начиналъ бѣситься.

-- Опять все не то... Ну, не цалуютъ ее у васъ? -- пояснилъ я ему.

-- Ахъ, да... ты насчетъ заигрыванья? Нѣтъ, у насъ на этотъ счетъ бѣда! Ни въ жизнь! Сейчасъ штрафъ... Какъ застанемъ кого -- сейчасъ съ того четверть водки штрафу и послѣ шабаша выпьемъ. У насъ на этотъ счетъ строго... и ахъ, какъ строго!

-- Но вѣдь все-таки случается-же?

-- Какъ не случаться, случается. То сами застанемъ, то она намъ нажалуется. И ужь тогда хоть ты въ кровь расчешишь, а коли виноватъ, такъ ставъ четверть!

-- Ну, вотъ видишь: объ этомъ я и спрашивалъ. И часто вамъ это угощеніе достается?

-- Часто. А то какже? Вѣдь у насъ артель. Мы водки-то, почитай, сами и не покупаемъ, -- все штрафная.

Прислушивавшійся къ нашему разговору монахъ улыбнулся.

-- Значитъ, каждый день разрѣшеніе вина и елея, -- проговорилъ онъ, но тотчасъ-же спохватился, перекрестился и прибавилъ: Господи, прости мое согрѣшеніе!

Поѣздъ тихо подъѣзжалъ къ станціи. Его тормозили. Мужикъ поднялся съ мѣста, нахлобучилъ на голову картузъ и, роясь въ карманѣ, сказалъ:

-- Пойдти да выпить малость на пятачокъ, а то со сна-то какъ будто что-то знобить стало...

Оставить комментарий Лейкин Николай Александрович (bmn@lib.ru) Год: 1874 Обновлено: 02/10/2013. 11k. Статистика. Рассказ: Проза, Юмор и сатира Веселые рассказы (1874)	Скачать FB2 Ваша оценка:

Лейкин Николай Александрович В вагоне

Лейкин Николай Александрович
В вагоне