В одном из рыночных трактиров, важно откинувшись на спинку кресла, с сигарой во рту и за столиком особняком сидит толстый купец с подстриженной под гребенку бородой и с презрением смотрит на все окружающее. Перед ним стакан с водой и рюмка абсенту. Входит тощий и юркий купец с усами, снимает с себя шубу, кладет ее на стул, и, увидя толстого купца, раскланивается с ним.
-- Константину Федосеичу особенное!.. С приездом честь имею поздравить! -- восклицает он.-- Давно ли изволили из заграничных-то Европ?
-- В четверг с курьерским...-- важно отвечает толстый купец и, не изменяя своего положения, барабанит пальцами по столу.
-- Ну, как там: все благополучно в Европах-то? Понравилось ли вам?
-- Деликатес.
-- Нет, я к тому: какую чувствительность теперь ко всему нашему чувствуете?
-- А такую, что я вот даже после Европы компании себе не нахожу.
-- Дико?
-- Еще бы при невежестве-то да не дико! Нешто там, к примеру, такие трактиры есть?
-- Чище?
-- Чудак! Там либо ресторант, либо биргале. И сиволдая этого, что у нас трескают, и в заводе нет.
-- Да ведь то иностранцы, а без сиволдая-то как будто русской утробе и скучно.
-- Поймешь европейскую современность, так будет и не скучно, а даже меланхолию почувствуешь, когда на него взглянешь. Претить начнет.
-- Чем же там народ свое хмельное малодушество доказывает?
-- А вот чем,-- отвечал толстый купец и показал на рюмку.-- Это абсент. С него только одну культуру в голове чувствуешь, а чтоб заехать кому в ухо -- ни боже мой! Ошибешься им, так даже ругательные прения тебе на ум нейдут, а только говоришь: пардон. И пьют его там не так, как я теперь пью. А поставят рюмку в большой стакан и нальют его водой. Рюмка закрыта водой, из абсента дым в воду идет -- и вот этот самый водяной дым глотают. Сейчас я потребовал себе большой стакан и хотел по-европейскому садануть, но здешние олухи даже не понимают, какой фасон мне нужно.
Тощий купец покрутил головой.
-- Пошехонье здешний прислужающий, а нет, так углицкий клей, так вы то возьмите, где ж ему иностранные порядки понимать,-- сказал он и подсел к толстому купцу.-- Ну, как немцы? В Неметчине-то были ли?
-- Еще бы. Неметчину никак объехать нельзя. С какой стороны ни заходи -- все на немца наткнешься,-- дал ответ толстый купец.-- В Берлине я трое суток в готеле стоял. Первое дело -- там даже городовые есть конные и все собаки в намордниках. Приехал я в "Орфеум" -- на манер как бы наш Марцинкевич -- кельнеры меня за полковника приняли и честь отдают.
-- Это что же такое кельнеры, войско ихнее что ли?
-- Дурак! И разговаривать-то с тобой не хочу.
-- Зачем же вы, Константин Федосеич, ругательную-то литературу поднимаете? Ведь я в заграничных Европах не бывал. Вы только поясните.
-- Кельнер -- это прислужающий. В Неметчине кельнер, а во Франции -- гарсон.
-- А дозвольте спрос сделать, где больше деликатности: во Франции или в Неметчине?
-- Нешто есть какое сравнение! Франция совсем особый коленкор. В Берлине пиво, а в Париже красное вино. Бир и ординер. Ординером можешь сколько угодно накачизаться, и разве смутит только, а интриги супротив противуположной личности не почувствуешь. С пива же немецкого все-таки некоторый зуд в руках и антипатия в голове. Но бог уберег.
-- То-то я знаю, что вы на руку скоры,-- заметил тощий купец.
-- Коли я с образованными людьми, я сам образование в себе содержу,-- отвечал толстый купец.
-- А Англия?
-- До той пятнадцать верст не доезжал. Приехал в Кале, встал на берегу Средиземного моря, проводник говорит: "Вон Англия на той стороне". Стою и думаю: переплыть или не переплыть? Но порешил так: англичане народ драчливый и этот самый бокс у них, а я сам люблю сдачи давать, так долго ли до греха... Ну, плюнул и остался во французских землях.
-- И нигде никакой воинственности из себя не доказали?
-- В Швейцарии одного швейцара в ухо съездил, но на восьмидесяти франках помирились. Из арфянки в кафе-шантанном обществе междометие вышло. Я ей "фору" и "бис" кричу, а он шикает, да меня палкой по плечу... Ну, я не вытерпел и сделал карамболь по красному.
-- Ну, швейцара, так это ничего, а я думал, барина.
-- Да он и барин был. Из лекарей какой-то.
-- Барин, а сам в швейцарах служит? Вот те клюква!
Толстый купец вспыхнул.
-- Дубина! Да ведь в швейцарской-то земле каждый человек швейцар, ежели не иностранец! -- крикнул он.
-- И все у дверей стоят?
-- Иван Савельев, я тебя побью! Теперь я на русской земле, а не на заграничной Европе, и вся эта иностранная культура сейчас у меня из головы выскочит,-- сверкнул глазами толстый купец.-- Неужто ты того понять не можешь, что в Швейцарии каждый человек швейцаром называется, хотя бы он графского звания был. Во Франции француз, в Англии англичанин, а в Швейцарии швейцар. Понял, дура с печи?
-- Еще бы не понять. Так ты бы так толком и говорил.
-- В Швейцарии, кажется, каждый человек швейцарцем называется, а не швейцаром,-- откликнулся с другого стола какой-то посторонний посетитель с баками.
Толстый купец вскочил с места и подбоченился.
-- Какого звания человек? С кем я разговариваю? -- надменно спросил он.
-- С надворным советником и кавалером Перепетуевым,-- был ответ.
-- Ну, это другое дело,-- сдался толстый купец.-- Так ведь швейцарцем мы его здесь, по нашему невежеству, прозвали, а в швейцарской земле он швейцаром зовется. Спроси его: какая твоя нация? -- Швейцар. Ну, вот, господин надворный советник, я дал вам свой ультиматум, а уж теперь оставьте меня в покое,-- прибавил он и сел.-- Потому я даже не знаю, бывали ли вы заграницах-то.
-- Можно и в заграницах не бывать, а знать лучше бывалого,-- попробовал огрызнуться посторонний посетитель, но толстый купец стиснул зубы и молчал.
С толстым купцом хотел продолжать разговор и его тощий собеседник, но тоже не получил никаких ответов и отошел от него. Толстый купец сидел неподвижно, как статуя, дымил сигарой и только вздыхал. Сделав изрядную паузу, он позвонил рюмкой о стакан и крикнул:
-- Гарсон, анкор!
Стоящий поодаль служитель, будучи уже обучен этим словам, бросился исполнять требуемое.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые -- "Петербургская газета", 1879, No 215; подзаголовок "Сценка"; подпись; Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. "Медные лбы".
Марцинкевич -- основатель одного из первых в Петербурге танцевальных классов, прославившихся скандалами и дебошами; впоследствии имя Марцинкевича стало нарицательным обозначением такого рода заведений (см.: Михневич В. Наши знакомые. Спб., 1884, с. 142).