Лейкин Николай Александрович
Кладбищенские

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Н. А. Лейкинъ

ГОЛЬ ПЕРЕКАТНАЯ

РАЗСКАЗЫ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Товарищество "Печатня С. П. Яковлева". 2-я Рождественская ул., No 7
1903.

  

КЛАДБИЩЕНСКІЕ.

  

I.

   Угрюмое, непривѣтливое петербургское кладбище съ голыми стволами деревьевъ, безъ малѣйшей кустовой растительности, съ вороньими и галочьими гнѣздами на вершинахъ деревьевъ. Мостки и дорожки, которыми изборождено кладбище, расчищены отъ снѣга, расчищены палисадники съ памятниками, за содержаніе которыхъ платятъ, но за то накиданы цѣлые сугробы снѣга на тѣ памятники, за содержаніе которыхъ не платятъ, хотя охраненіе ихъ и должно лежать на администраціи кладбища. Нѣкоторые памятники завалены снѣгомъ выше крестовъ. Пустынно на мосткахъ и на дорожкахъ. Кое-гдѣ промелькнетъ группа изъ двухъ-трехъ человѣкъ, предшествуемая священникомъ въ ветхой, порыжѣлой, когда-то черной ризѣ, закапанной воскомъ, напяленной на лисью шубу. На головѣ потерявшая свой фіолетовый цвѣтъ камилавка, въ рукѣ потухшее кадило. Тутъ-же причетникъ безъ шапки съ завязанными платкомъ ушами, съежившійся, съ засунутыми въ рукава кистями рукъ, сложенными на груди. На перекресткахъ дорожекъ и мостковъ стоятъ, переминаясь съ ноги на ногу, и бродятъ нищіе, закутанные съ самые разнообразные убогіе костюмы, съ подвязанными тряпицами скулами, женщины съ грудными ребятами за пазухами армяковъ, старики въ суконныхъ наушникахъ подъ шапками, быстроглазые ребятишки въ валенкахъ, въ которыхъ умѣстился-бы пудъ гороху, съ красными мокрыми носами. Завидя прохожихъ, все это стонетъ на разные лады, выпрашивая Христа ради милостыню, переругивается другъ съ другомъ и, не получая отъ прохожаго подаянія, долго, долго сопровождаетъ его. Тема стона -- выпрашиванія за упокой.
   -- Родителямъ и сродственничкамъ царство небесное, душенькамъ ихъ вѣчный покой...-- слышатся причитанія.-- Не оставьте, матушка, не оставьте батюшка, заупокойной милостынькой Христа ради!
   -- Да у меня живы родители, живы,-- отвѣчаетъ посѣтитель кладбища на ходу, но, однако, преслѣдуемый нищими, останавливается, распахиваетъ шубу и лѣзетъ въ карманъ за деньгами.
   -- Спаси васъ Богъ, спаси Царица Небесная! раздается послѣсловіе по полученіи милостыни.
   Посѣтитель кладбища двигается дальше но изъ-за угла на слѣдующемъ перекресткѣ на него выскакиваютъ еще двѣ старухи-нищія съ причитаніемъ:
   -- Заупокойную-то милостыньку, батюшка, сирымъ старушкамъ. Всели ихъ Господь среди праведниеовъ.
   -- Все роздалъ. Ничего больше нѣтъ! -- объявляетъ онъ, поспѣшая шагать по мосткамъ.
   А ужъ сзади его перебранка. Старухи-нищія со второго перекрестка переругиваются съ нищими, пришедшими съ перваго перекрестка. Старуха въ коричневой кацавейкѣ, валенкахъ и капорѣ окрысилась на старика въ казинетовомъ зипунѣ, повязаннаго подъ шапкой ситцевымъ платкомъ, и кричитъ ему:
   -- А ты чего, паршивецъ, въ непоказанное мѣсто залѣзъ и въ чужой участокъ съ рукой суешься! Мало тебѣ своихъ мостковъ! А намъ черезъ тебя и не подали. Я къ тебѣ на мостки не лѣзу. Я стою на своемъ мѣстѣ. Погоди, лысый чортъ, я и къ тебѣ прилѣзу, и я у тебя давальцевъ отбивать буду.
   -- Закрой хайло-то. Только двѣ копѣйки мнѣ и перепало,-- отвѣчаетъ старикъ.-- Ты думаешь, что онъ горы золотыя разсыпалъ? Двѣ копѣйки. Мнѣ двѣ и ей двѣ...-- киваетъ онъ на бабу въ полушубкѣ съ ребенкомъ за пазухой.
   -- И двѣ копѣйки на полу не поднимешь. И двѣ копѣйки эти намъ шли, потому онъ въ нашемъ участкѣ подалъ, гдѣ мы съ Кирилловной стоимъ. А тебѣ тоже стыдно, Максимовна,-- обращается старуха къ бабѣ съ ребенкомъ.-- Ну, онъ нахалъ извѣстный, а ты-то чего лѣзешь въ нашъ участокъ, безстыжіе твои глаза! Безъ года недѣля на кладбищѣ, а уже всякій стыдъ передъ товарками потеряла.
   -- Не дошла я до твоего мѣста, не дошла,-- оправдывается баба.-- Полно вздоръ-то городить!
   -- Какъ не дошла? А ты на чьемъ-же теперь-то стоишь? Смотри у меня! Я здѣсь десятый годъ на кладбищѣ. Подговорю старшихъ, да и выживу тебя.
   Но въ это самое время на мосткахъ появляются пожилая дама въ лисьей ротондѣ и молоденькая дѣвушка въ пальто съ бѣличьимъ воротникомъ съ хвостами.
   -- Подайте, матушка, Христа ради, за упокой новопреставленныхъ сродничковъ -- заныли нищіе въ четыре голоса, выставя впередъ руки пригоршнями.
   Дама лѣзетъ въ карманъ.
   -- Вотъ пятачокъ... Подѣлитесь...-- говорить она.
   -- Копѣйку-то лишнюю какъ-же, матушка, барыня?..-- начинаетъ старуха въ капорѣ.-- Насъ четверо.
   -- А лишнюю копѣйку отдайте вонъ женщинѣ съ ребенкомъ. Это ребенку на булочку...
   Дама и дѣвушка прошли. Старуха, принявъ пятакъ, начинаетъ дѣлить..
   -- Не дамъ я тебѣ копѣйку на ребенка,-- объявляетъ она.-- Эта копѣйка намъ съ Кирилловной. И такъ ужъ ты у насъ двѣ копѣйки черезъ твое нахальство отъегорила.
   -- Да возьми, возьми, вѣдьма. Ну, тебя въ болото!-- соглашается баба съ ребенкомъ.
   Изъ-за угла показывается пожилой мужчина въ бобровой шапкѣ, надѣтой на бекрень, и въ пальто съ бобровымъ воротникомъ. Заложа руки въ карманы пальто, онъ попыхиваетъ папиросой, которую держитъ въ зубахъ, и направляется по одной изъ боковыхъ дорожекъ. Старикъ съ повязанной платкомъ головой тотчасъ же бросается за нимъ, вопя:
   -- Баринъ, батюшка, заупокойную милостыньку, Христа ради! Родителямъ царство небесное.
   Старухи тоже бѣгутъ за старикомъ, насколько позволяютъ мостки, но старикъ ужъ нагналъ быстро шагающаго мужчину въ бобровой шапкѣ. Тотъ поспѣшно суетъ что-то старику и быстро шагаетъ дальше. Старикъ останавливается и разсматриваетъ сунутое ему въ руку.
   -- Много-ли отвалилъ? -- спрашиваютъ старика старухи.
   Старикъ машетъ рукою и смѣется, показывая два гнилыхъ клыка.
   -- Да что! Я за нимъ, какъ за путнымъ -- а онъ мнѣ билетъ на обѣдъ въ дешевую столовую сунулъ,-- говорить онъ.
   -- Билетъ? Ну, значить, нѣмецъ. Наши русскіе билетами не подаютъ,-- покачиваетъ головой старуха въ капорѣ.-- Билетъ... Вотъ глупые-то люди! Совсѣмъ попусту... А билетъ гривенникъ стоитъ.
   -- Въ томъ-то и дѣло, что шутъ гороховый. Ну, куда мнѣ тащиться семь верстъ киселя ѣсть! И главное дѣло, самое горячее время потерять, когда, здѣсь на могилкахъ литіи служатъ.
   -- Конечно...-- соглашается старуха въ капорѣ.-- Что настрѣляешь до второго часа, тѣмъ и живы.
   -- Такъ полагаю, что и нѣмцы эти билеты раздаюсь прямо изъ-за озорничества,-- прибавила вторая старуха.-- На обѣдъ мы и сами себѣ съумѣемъ купить, что намъ требуется, дай только въ руку... Да мнѣ, вотъ, обѣдовъ-то вовсе и не надо. Я отвыкла отъ нихъ. Мнѣ только-бы кофейку съ булочками... А обѣдъ -- какой тутъ обѣдъ! Зашелъ въ мелочную, вотъ тебѣ и обѣдъ. Озорники!
   Старикъ плюетъ и бормочетъ:
   -- Продать его -- никто у насъ и трехъ копѣекъ не дастъ. Лучше бы онъ мнѣ копѣйку далъ, чѣмъ этотъ билетъ.
   -- Куда идти-то? -- спрашиваетъ баба съ ребенкомъ.-- Гдѣ по этому билету кормятъ-то?
   -- У быковъ...-- гдѣ скотопригонный дворъ. Знаешь?
   Баба качаетъ головой.
   -- Далеко. Надсадишься. Митрофаньевскимъ нищимъ если, такъ этотъ билетъ подъ стать, а намъ далеко,-- шепчетъ она.
   -- Да и митрофаньевскіе въ обѣденную пору не побѣгутъ. Какъ уйти съ кладбища, коли въ обѣденную пору только и подаютъ -- заключаетъ старуха въ капорѣ.
   Вдали виденъ купецъ въ енотовой шубѣ. За нимъ бѣгутъ вприпрыжку двѣ дѣвчонки лѣтъ по двѣнадцати, но купецъ шествуетъ плавно и не обращаетъ на нихъ вниманія.
  

II.

   Гробъ опустили въ могилу. Пропѣлъ клиръ въ послѣдній разъ "вѣчную память" и выступилъ ораторъ. Началась рѣчь надъ могилой покойнаго. Провожающіе размѣстились на сосѣднихъ могилахъ и слушаютъ, но слышны по временамъ только возгласы. Ораторъ очень плохой и глотаетъ слова. Рѣзкій вѣтеръ, шелестя голыми вѣтвями деревьевъ, также заглушаетъ голосъ. Пасмурно, падаетъ мелкій снѣгъ. Снуютъ нищіе всѣхъ сортовъ и, робко озираясь и косясь на мелькающую то тамъ, то сямъ полицію, чуть не шопотомъ выпрашиваютъ подаяніе у публики.
   Вотъ старушка съ подвязанной щекой, въ капорѣ и потерявшемъ цвѣтъ салопѣ съ длинной пелериной, съ муфтой, висящей съ шеи на шнуркѣ.
   -- Позвольте узнать, батюшка, кого хоронятъ?-- задаетъ она вопросъ бородатому человѣку въ очкахъ и въ мерлушковой шапкѣ.
   Названа фамилія.
   -- Чиновникъ?
   -- Нѣтъ.
   -- По купеческой части, стало быть?
   -- Тоже нѣтъ.
   -- Такъ кто-же онъ изъ себя-то будетъ? -- продолжаетъ старуха.
   -- Писатель.
   -- Это что въ газетахъ-то?.. Такъ, такъ... А въ большомъ чинѣ, они все-таки?
   -- Не думаю. Онъ былъ человѣкъ, кажется, никогда не служившій.
   -- Нѣтъ, я къ тому, что провожатыхъ-то порядочно. Ахъ, у меня мой покойникъ тоже... Писалъ не въ газетахъ, но на письмѣ и душу Богу отдалъ... Я про мужа... Вдова я титулярнаго совѣтника... Дослужился и чинъ мнѣ оставилъ... А что толку?.. Пенсіи никакой... Сколько я прошеній подавала -- и пособія не вышло. Были и дѣти... Но о сынѣ двѣнадцатый годъ ни слуху, ни духу... Только благостями Елены Романовны и питаюсь... Кабы не она, посреди дороги умирать мнѣ, старухѣ. Графиню Лозанову изволите знать? Благодѣтельница... Денно и нощно молю о здравіи и благоденствіи... А вотъ теперь онѣ на теплыхъ водахъ... и я совсѣмъ въ умаленіи... Добрая барыня, пошли ей Богъ... А вотъ теперь когда вернется!
   Пауза. Слышенъ вздохъ.
   -- Вы извините меня, господинъ, что я вамъ хочу сказать...-- бормочетъ опять старушка.-- У меня тутъ мужъ похороненъ, такъ я изъ-за того и на кладбищѣ! А я не таковская... Я этимъ не занимаюсь... А вотъ-теперь нужда... Вы не подадите-ли на бѣдность за упокой души сродственника?
   Подастся милостыня. Старушка кланяется и отходитъ отъ бородатаго человѣка въ очкахъ и мерлушковой шапкѣ, но около него выростаетъ мужская фигура въ долгополомъ пальто на манеръ подрясника. Онъ въ валенкахъ, съ самодѣльнымъ посохомъ и за спиной у него клеенчатая котомка. Уши подвязаны бумажнымъ платкомъ, рваная шапка въ рукѣ. Торчитъ бороденка сѣдымъ клиномъ изъ-подъ повязки. Фигура взглядываетъ въ глаза человѣка въ мерлушковой шапкѣ и протяжно произносить:
   -- Читаютъ... Все еще читаютъ... Должно быть, очень близкій человѣкъ къ нимъ... Большая церемонія въ чтеніи и, надо статься, очень вразумительный человѣкъ они, коли такъ долго... Извините, господинъ... Это кто-же читаетъ? Товарищъ имъ?
   -- Да, товарищъ, тоже писатель.
   -- Ахъ, писатель? Ну, на это ихъ взять. А вы тоже изъ ихъ сословія?
   -- Да... нѣтъ... Впрочемъ, тоже иногда пишу.
   -- Люблю я сладкогласіе послушать. Пріятно, кто хорошо говоритъ. О, Господи! Помилуй насъ, грѣшныхъ! Уши-то вотъ только у меня... такъ не все слышишь. Нынче большая мода насчетъ этого, чтобы читать и говорить на могилкахъ... По кладбищамъ-то ходишь, такъ видишь. Прежде, бывало, на похоронахъ духовенствомъ брали. Чѣмъ больше духовенства, тѣмъ параднѣе... А нынче вотъ сладкозвучіе... Стихи они изволятъ читать, или такъ?.. Уши-то завязаны, такъ не разберу.
   -- Просто рѣчь о заслугахъ покойнаго.
   -- Ученый мужъ, поди, и въ большомъ званіи?-- киваетъ фигура съ котомкой на оратора.
   Человѣкъ въ мерлушковой шапкѣ колеблется отвѣчать.
   -- Право не могу вамъ сказать...-- произноситъ онъ наконецъ.
   -- Пріятно, кто вкусить отъ корня ученія, пріятно... И людямъ во спасеніе, и себѣ въ благодать. Ученый мужъ -- онъ вездѣ кстати. Родится младо -- онъ можетъ привѣтствовать кудрявыми словами... Вступаетъ въ путь жизни отроче -- онъ то же самое... Нисходитъ въ могилу старецъ... Какихъ лѣтъ былъ покойникъ-то, вы не извѣстны?
   -- Молодой человѣкъ.
   -- Молодой человѣкъ. Такъ, такъ... Скажите! А я думалъ, что старецъ... Супруга и дѣточки остались, или совсѣмъ еще юноша?
   -- Жена осталась,-- отвѣчаетъ мерлушковая шапка и отодвигается.
   Фигура не отстаетъ и опять близится къ нему.
   -- Самъ когда-то я отъ ногтей юности своея умудрялся въ иконописаніи, но не привелъ Богъ, и перешолъ въ торговую науку... Затѣмъ, претерпѣлъ отъ многой несправедливости, и теперь странствую. Зубцовъ городъ знаете? Такъ вотъ я оттуда. Тамъ доброхотными дателями... Хорошій городъ, купеческій... И многіе есть благодѣтели, которые душу свою соблюдаютъ. Все еще говорить? Уши-то у меня... такъ не все доходитъ. А должно быть сладко говоритъ!
   Мерлушковая шапка утвердительно киваетъ головой.
   Фигура съ посохомъ тяжело вздыхаетъ и произносить:
   -- А теперь вотъ пробираюсь въ Соловецкую обитель... Бывалые-то сказываютъ, что ужъ очень хорошо тамъ.
   Пауза. Наконецъ, фигура съ посохомъ наклоняется къ мерлушковой шапкѣ и шепчетъ:
   -- Не пожертвуете-ли что-нибудь на поминъ души усопшаго странному человѣку?
   Милостыня подана.
   Стоявшія въ отдаленіи у рѣшетки двѣ растрепанныя бабы въ рваныхъ ситцевыхъ ватныхъ кацавейкахъ, увидавъ, что милостыня подана, стали приближаться къ мерлушковой шапкѣ и заговорили нараспѣвъ:
   -- Подайте, батюшка, милостыньку, Христа ради. Упокойничку Царство Небесное... .
   Мерлушковая шапка нахмурилась и отвернулась. Бабы постонали еще и остановились поодаль. Подошла третья баба, и начался разговоръ:
   -- Писатель померъ, оттого и не подаютъ. Ужъ захотѣла ты на такихъ похоронахъ поживиться!
   -- Да нешто изъ чиновниковъ? А говорили, что купецъ.
   -- Не изъ чиновниковъ, а писатель -- вотъ что въ газетахъ пишутъ.
   -- Ну? Это, стало быть, изъ газетчиковъ. Да вѣдь и они по чиновной части. А отчего-же сейчасъ баринъ старику подалъ? Вонъ энтому съ клюкой.
   -- Мнѣ тоже вотъ этотъ баринъ подалъ, что въ очкахъ.
   -- Съ чужихъ похоронъ, должно быть, заглянулъ. А тутъ отъ этой публики ничего не очистится. Я ужъ двадцатый годъ по кладбищамъ-то хожу, такъ знаю, приглядѣлась.
   -- Вонъ тоже дама раздаетъ копѣечки. Пойти туда.
   -- Ну, чужая... Тоже чужая... Заблудшая... Навѣрно, заблудшая... Съ чужихъ похоронъ. А туточная не дастъ.
   Бабы бѣгутъ къ роздающей милостыню женщинѣ.
   Около мерлушковой шапки стоитъ гороховое совсѣмъ выцвѣвшее пальто, обмотанное по воротнику грязнымъ гаруснымъ шарфомъ. Изъ короткихъ рукавовъ выглядываютъ красныя руки. На головѣ фуражка на подобіе блина. Лицо опухши, подбородокъ съ сѣдой щетиной.
   -- Молодой человѣкъ... скончался во цвѣтѣ лѣтъ... Жалко, жалко...-- бормочетъ пальто хриплымъ голосомъ.-- Неумолимая смерть... Предѣлъ судебъ... Ударъ бури... и падаетъ могучій дубъ, какъ и гибкая повилика... Это кто говорить на могилѣ-то, позвольте узнать?-- задаетъ онъ вопросъ.
   -- Не знаю.
   -- Прекрасно говорить. Доложу вамъ, я и самъ когда-то писалъ въ газеты, но интриги... Изъ-за литературы я и на службѣ пострадалъ. Же ву засюръ... Пострадалъ за правду. И вотъ теперь, гонимый бурей... Пардонъ. Не можете-ли вы мнѣ одолжить что-нибудь?
   -- Какъ-съ?
   Мерлушковая шапка, не разслышавъ въ чемъ дѣло, наклоняется.
   -- Доне муа келькшозъ...-- говорить пальто, переминаясь съ ноги на ногу, и протягиваетъ руку.
  

III.

   На дальнихъ мосткахъ кладбища, почти совсѣмъ не расчищенныхъ отъ снѣга, пробираются мужчина и женщина. Мужчина въ чуйкѣ съ барашковымъ воротникомъ, женщина въ драповомъ пальто и ковровомъ платкѣ на головѣ. Въ рукѣ у ней вѣнокъ изъ моху съ имортелью.
   -- Ну, и снѣгу-же!..-- говорить женщина.-- И никто не заботится расчистить. Совсѣмъ не расчищаютъ.
   -- Расчищать-то тутъ расчищали, а только давно ужъ очень,-- отвѣчаетъ мужчина, балансируя на ходу, чтобъ не поскользнуться и не упасть. -- А вотъ какъ мы крестъ-то Петра Митрофаныча найдемъ -- это штука. Смотри, какъ все занесено направо и налѣво, а крестъ у Петра Митрофаныча небольшой, низенькій.
   -- Межъ двухъ березъ долженъ быть. Теперь, какъ мы идемъ, то на правой сторонѣ. А на березѣ, которая побольше, губка. Я замѣтила эту губку. Потомъ сзади сломанное дерево. Ай!-- взвизгнула женщина и упала.
   Мужнина бросился ее поднимать.
   -- Не ушиблась?-- участливо спрашивалъ онъ.
   -- Какъ не ушиблась! Локоть... Локтемъ ударилась... Больно. Вѣдь скользь-то какая!
   -- Ужасъ, какъ содержатъ этотъ четвертый разрядъ! Лодочкой протоптанная тропинка и ни порошинки песку. Смотри, вѣдь двоимъ не разойтитсь. Четверторазрядныхъ посѣтителей и за людей не считаютъ.
   Мужчинѣ и женщинѣ, которые идутъ гуськомъ, какъ разъ загораживаетъ дорогу встрѣчная старуха-нищая съ краснымъ, носомъ, въ ватной юбкѣ, изъ-подъ которой выглядываютъ сѣрые валенки, и въ двухъ платкахъ.
   -- Христову милостыньку, матушка, за упокой новопреставленныхъ сродственничковъ. Подайте старушкѣ на хлѣбъ.
   -- Ахъ, милая! Какая тутъ милостыня! Только-бы разойтиться намъ какъ-нибудь,-- говоритъ мужчина, остановившись передъ нищей.
   -- Да разойдемся какъ-нибудь, милостивецъ, не откажи только въ подаяніи. Я въ сугробъ сойду. Я въ валенкахъ... Да и не привыкать мнѣ стать.
   Мужчина суетъ нищей мѣдную монету, нищая сходитъ въ сугробъ и опускается въ снѣгъ чуть не по колѣни, бормоча:
   -- Спасибо, благодѣтель. Пошли Господь царство небесное упокойничкамъ вашимъ.
   -- Пройти-то вотъ только къ нашимъ упокойничкамъ невозможно,-- плачется мужчина.-- Удивляюсь, какъ сюда ходить само духовенство литіи служить на могилы.
   -- Да не ходятъ сюда священники, благодѣтель, совсѣмъ не ходятъ, отказываются. Какъ тутъ священнику въ ризѣ пройти! Упаси Боги... И мы-то, старушки, бродимъ-бродимъ, а потомъ придемъ домой, такъ подолъ-то у юбки хоть выжми -- весь мокрый. Тутъ ходить только привычному народу, да у кого развѣ близкіе сродственники похоронены, такъ по усердію.
   Старуха брела обратно, сзади мужчины съ женщиной.
   -- А ты здѣсь цѣлый день топчешься, бабушка?-- спросила женщина въ ковровомъ платкѣ.
   -- Не то чтобы день, благодѣтельница-матушка, а все ужъ часа два послѣ поздней обѣдни побродить надо. Въ обѣдню-то около церкви, а потомъ сюда... Въ вечерню рѣдко ходимъ. Младенцевъ вѣдь только хоронить привозятъ къ вечернѣ-то. Мало подаютъ. Ну, у кого изъ нашей нищей братіи дѣти есть, такъ дѣтей собирать посылаютъ.
   Но вотъ опять встрѣча, и на этотъ разъ ужъ встрѣча съ посѣтителями кладбища. Встрѣчаются трое мужчинъ и съ ними простая женщина съ чашкой кутьи, завязанной въ носовой платокъ. Мужчины оказались въ сапогахъ съ высокими голенищами, сошли въ снѣгъ и кое-какъ пропустили встрѣчныхъ. Старуха нищая опять заныла:
   -- Христову милостыньку, благодѣтели, за упокой новопреставленныхъ.
   Въ подаяніи не отказано. Старуха нищая продолжаетъ:
   -- Вѣдь вотъ простые-то люди лучше подаютъ. Они жалостивѣе къ старушкамъ. Трудно здѣсь ходить въ этомъ разрядѣ, а подаютъ съ большимъ усердіемъ. Мало ходятъ здѣсь изъ-за снѣга, а ужъ откажутъ здѣсь рѣдко, милостивецъ.
   -- Вотъ, вотъ двѣ березы... Здѣсь долженъ быть похороненъ Петръ Митрофанычъ,-- указываетъ женщина въ ковровомъ платкѣ.-- Вотъ и губка на березѣ, о которой я говорила.
   Мужчина въ чуйкѣ останавливается.
   -- А креста-то вѣдь не видать. Занесенъ -- произноситъ онъ.
   -- Но вотъ гдѣ онъ долженъ быть... Вотъ... Какъ намъ съ вѣнкомъ-то? -- спрашиваетъ женщина.
   -- Не пройти туда нельзя... По поясъ снѣгъ... Надо будетъ кинуть вѣнокъ на удачу. Кидай.
   -- Вѣчная тебѣ память, Петръ Митрофанычъ!-- восклицаетъ женщина въ ковровомъ платкѣ, размахивается и кидаетъ вѣнокъ на предполагаемое мѣсто могилы.
   -- И отчего ваши нищіе не ходятъ тутъ съ лопатами?-- задаетъ вопросъ нищей старухѣ мужчина въ чуйкѣ.-- Могли-бы трудомъ добывать деньги вмѣсто попрошайничества. Сейчасъ-бы вотъ взялъ лопату, раскидалъ снѣгъ, и за это можно ему гривенничекъ прожертвовать, а пятачокъ и скупой дастъ.
   -- Милостивецъ, да нешто здѣшніе могильщики позволятъ?-- возражаетъ старуха-нищая.-- Они убьютъ, исколотятъ, а не позволятъ. Сами зажравшись, расчищать въ этотъ разрядъ меньше полтины и не тронутся, а другимъ не позволяютъ. Тутъ, милый, артель, на все артель... Они какъ воронье. Да и за полтину не пойдутъ расчищать. Пойдутъ они, какъ-же... Они теперь съ могилами покончили и сидятъ и пиво пьютъ. Посмотри-ка на нихъ, какіе они... Что твои борова.
   -- Да вѣдь и вы, кладбищенскіе нищіе, я слышалъ, въ свою компанію постороннихъ-то не пускаете,-- сказалъ мужчина въ чуйкѣ.
   -- Не пускаемъ, милый, не пускаемъ, это точно. Такъ вѣдь мы тоже платимъ за то, что намъ позволяютъ здѣсь ходить,-- откровенничала нищая.
   -- Кому?-- поинтересовалась женщина въ ковровомъ платкѣ.
   -- Да мало-ли кому! Здѣсь всякихъ хозяевъ много. Берутъ и съ насъ.
   Опять прохожіе, пробирающіеся по сугробамъ.
   -- Такъ вѣдь и не нашли могилки. Зря пропутались,-- разговариваютъ они.
   Опять стонъ старухи-нищей: "Христову милостыньку"...
   Сзади прохожихъ бѣжитъ дѣвочка лѣтъ восьми, румяная отъ мороза, съ выбившимися бѣлокурыми волосиками изъ-подъ платка, въ громадныхъ валенкахъ, и причитаетъ:
   -- Подайте, благодѣтели, сироткѣ на хлѣбъ! Родителямъ царство небесное...
   -- Ахъ, какая малютка!-- участливо восклицаетъ женщина въ ковровомъ платкѣ.-- Такую-бы въ пріютъ куда-нибудь. Вотъ такимъ-то сироткамъ и мѣсто въ пріютѣ.
   Старуха нищая улыбается и бормочетъ:
   -- Отдастъ ее мать въ пріютъ, какъ-же! Она ей полтину въ день заработаетъ. Она нужды нѣтъ, что махонькая, а шустрая. Да махонькимъ-то у насъ лучше подаютъ.
   -- Дяденька, Христа ради, сироткѣ на хлѣбъ...-- запѣла дѣвочка.
   Мужчина въ чуйкѣ крестился, потомъ надѣлъ шапку и сказалъ женщинѣ:
   -- Ну, что-жъ, вѣночекъ на могилу бросили и давай пробираться домой.
   Они стали опять лавировать по протоптанному въ снѣгѣ жолобу и шли гуськомъ; женщина въ ковровомъ платкѣ говорила:
   -- На лыжахъ здѣсь ходить, кто умѣетъ, такъ вотъ было-бы въ самый разъ.
   -- Да пожалуй съ лыжами-то и не впустятъ. Скажутъ: "здѣсь кладбище, а не лѣсъ",-- отвѣчалъ мужчина.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru