Генри Лонгфелло Очарованный инок Однажды утром, По вековому сумрачному лесу, Из древних, серых стен монастыря, С задумчиво поникшей головою И тихою молитвой на устах Шел инок Феликс. Был жаркий день. Был зноен летний воздух, и зеленый Тенистый лес Уподоблялся мирной Обители безгрешных. Золотые Лежали мхи среди деревьев, ветви Как бы творили знаменье креста, Качаясь и шепча свои молитвы, И разливался сладкий, нежный запах Лесных цветов и виноградных лоз, Тянувшихся из чащи к свету солнца. Исполнено все было красоты; Но инок Феликс Был погружен в глубокое раздумье: Его глаза Покоились на книге Августина, Где он прочел О дивном и незримом божьем граде В далекой и неведомой стране. "Всем сердцем верю В твои деянья, господи! - сказал он, - Но не могу постигнуть их". - И вдруг В лесу раздался голос, - дивный голос Какой-то птицы, райски белоснежной, Упавшей точно с неба и запевшей Столь сладостно, столь звучно, что казалось, Запели в небе струны золотые Несметных арф. И Феликс Забыл святую книгу И долго, долго Шел и внимал той птице, восхищенный, Доколе не увидел, как во сне, Небесного убежища блаженных, Доколе не узрел Сонм ангелов, ходящих в божьем граде По золотым, по звучным плитам улиц. Он искушен был дерзкой Мечтой поймать таинственную птицу, Но птица по холмам и по долам Все далее и далее летела - И Феликс, вместо сладостного пенья, Услышал наконец Далекий звон обители, зовущий К полуденной молитве, и поспешно В обитель возвратился. Что ж он видит? Он узнает знакомые места, Шпиц колокольни, пасмурные стены Из серого гранита, кельи, вышки, Но, вглядываясь в братию, не может Найти в толпе Ни одного знакомого! Повсюду Чужие, неприветливые лица, И новые для слуха голоса Поют псалмы под голоса органа! И всем чужой, Меж старыми дубовыми скамьями, Остановился Феликс, и монахи Рассматривали тоже с удивленьем Его лицо. "Я вот уж сорок лет Живу в святой обители, - промолвил Один из них, - но этого лица За сорок лет я никогда не видел". Похолодев от страха, Феликс робко Сказал в ответ: "Окончив Первый час. Я нынче утром вышел за ворота И долго шел, влекомый сладким пеньем Какой-то белоснежной дивной птицы. Пока вдали Не услыхал полуденного звона. Я был как бы во сне: Часы мне показались кратким мигом". "Часы!" - сказал монах, Сидевший за дубовой темной партой Под северной стеною. "Не часы, А целые года!" - сказал он. Это был Старейший между всеми. Он столетье Провел в лесу, в святом служенье богу, Он вспомнил голос Феликса, всмотрелся В его лицо и медленно промолвил: "Сто лет назад, Когда я был послушником, был в этой Обители, хранимой богом, инок. Весьма ему угодный и носивший Святое имя: Феликс. Это Феликс!" И вынесли на свет Из пыльного скрипториума книгу, Огромную, оправленную медью, И темной кожей дикого медведя, В которой отмечались имена Всех иноков, здесь живших и умерших. И там прочли Все сказанное старцем: что столетье Тому назад, в такой-то день и месяц, Ушел из врат обители брат Феликс И под ее благословенный кров Уж больше не вернулся - слыл умершим. И, прочитав, Признали, что ему, Плененному бессмертной райской песнью, Век показался истинно мгновеньем. 1908