Lib.ru/Классика: Лонгинов Михаил Николаевич. История о болезни и последних минутах жизни императора Александра, основанная на подлинных сведениях

Николай I: личность и эпоха. Новые материалы.

СПб.: Издательство "Нестор-История", 2007.

[Лонгинов Н. М.]

История о болезни и последних минутах жизни императора Александра, основанная на подлинных сведениях

Получено в Уилтоне 18 января н. с. 1826 г.^а

^а Помета на полях рукописи.

Путешествие в Крым, которое должно было стать столь гибельным по своим последствиям, было как нельзя более приятным для сего августейшего государя. После несносных дождей и тумана 20 октября день был великолепный; император выехал из Таганрога в 8 часов утра¹. Уже в 100 верстах от города дорога стала вполне сухой, и изрядно пылило. По прибытии в Крым, 25 и 26 октября император провел на его южном берегу, которым он был настолько очарован, что распорядился приобрести земли Ориадны, где он хотел построить дворец по проекту архитектора Эльзона, который предназначал его паче всего для этих владений. 27-го император покинул Алупку, простившись с графом В[оронцовым]² на три недели, с которым он вновь должен был встретиться в Таганроге. В Балаклаве император побывал у Ревелиотти, где ел мало, находя его кухню мало подходящей для себя³.

К вечеру он оставил всю свиту дожидаться себя на большой дороге, а сам в одиночестве верхом ездил осматривать монастырь Св. Георгия. Он не хотел, чтобы кто-либо его сопровождал, и отказался взять с собой бурку, несмотря на то, что погода переменилась. Подул холодный ветер, который принес с собой туман и сырость. Под лучами ветер стал теплым только наутро. Чтобы прибыть в монастырь, надобно было спуститься в пропасть и затем карабкаться наверх. Для императора это имело роковые последствия, поелику именно там он и простудился⁴.

Прибыв в Севастополь для ночлега, утром император осматривал город, больницы, казармы и проч. В некоторых из них было натоплено до духоты, в других, напротив, едва отделанных, не было окон, и внутри дул пронизывающий ветер. Прямо из натопленной казармы император, оставаясь в мундире и отказавшись надеть шинель, в шлюпке направился на военный корабль. По прошествии некоторого времени он высадился на берег и завтракал там вместе с адмиралом Грейгом⁵ под тентом. После полудня он посетил остальную часть города. И 29-го числа обследовал арсеналы, порты и проч. Поелику император ничего не хотел принять от насморка, состояние его здоровья ухудшалось день ото дня, тем более что он совсем не берег себя, особливо в Бахчисарае, где он ездил по окрестностям на лошади⁶.

1 ноября в Козлове, 2-го числа в Перекопе он чувствовал себя не совсем здоровым; 3-го в Орехове ему уже было хуже⁷. Погода в то время была изрядно скверной. Несмотря на это, поелику епископ Екатеринославский⁸ оказался там, чтобы его встретить, император вышел из дома и направился в церковь. 4-го он был в дороге вместе с несколькими офицерами-казаками, которых пригласил затем к себе на обед. Вечером, после того как чувствовал озноб в течение всего дня, в Мариуполе император выпил стакан горячей подслащенной воды, говоря, что этого ему достаточно. На шинель ему накинули шубу, по каковой причине на следующий день император чувствовал себя сносно⁹.

5-го ноября государь приехал из Мариуполя в Таганрог, чувствуя постоянный озноб. В 6 ¹/₂ часов вечера он прибыл во дворец и лег спать как обычно, дважды выпив только зеленого чаю¹⁰. На следующий день я видел его в 10 часов выходящим из покоев Ее Величества императрицы на пути к себе; он показался мне разгоряченным от ветра и поездки; но вскоре я узнал от Ее Величества, что, по ее мнению, у императора крымская лихорадка. Все утро он занимался огромным числом бумаг, скопившимся у него на бюро. Император обедал с Ее Величеством, но не весьма существенно. Когда мы обедали, лакей принес записку г-ну Вилье¹¹, из которой явствовало, что император лег отдохнуть, и, по-видимому, лихорадка не отпускает его. Вилье тотчас же отправился к государю и вернулся к концу обеда недовольным состоянием здоровья императора, который, однако, согласился вечером принять легкое слабительное в виде пилюль¹². 7-го Ее Величество сказали мне, что императору лучше. К вечеру он вновь почувствовал лихорадку и приписывал ее снадобью, о котором более и слышать не хотел. Ночь император провел дурно, а 8-го с раннего утра к нему был призван Штофреген¹³. Не без труда обоим врачам и Ее Величеству удалось добиться того, чтобы к обедне государь не выходил, хотя день был не только воскресным, но и праздничным. Вечером в Петербург отбыл курьер, который повез последнее письмо императора, а при нем официальные бумаги; все их велено было датировать 6 ноября¹⁴.

9-го утром состояние больного было лучше, но лекарства не оказывали своего действия. Вечером усиление лихорадки убедило всех, что это отнюдь не обычная лихорадка, но сильная, перемежающая и желчная. Ночь больной император провел весьма дурно; но утром 10-го наступило улучшение. Врачам удалось расслышать, как император сказал: "Надобно принять в соображение состояние моих нервов, кои слишком расстроены, и после этого врачам не о чем будет заботиться" {Выделено автором.}. Слова сии явились доказательством того, что императора занимали какие-то неприятные мысли¹⁵.

11-го я снова узнал, что императору утром было лучше, но что прошлой ночью лихорадка не на шутку усилилась. Его Величество продолжали настаивать на том, что речь идет о крымской лихорадке, тогда как на самом деле это было нечто другое. 12-го день прошел довольно сносно, но вечером усиление лихорадки было слишком резким и представляло большую опасность. 13-го утром наступило облегчение, поелику средства, принятые накануне в виде пилюль, оказали свое действие и выгнали немало желчи. Предложение о кровопускании не было принято императором. Летаргическая дремота, сопровождавшаяся затрудненным и прерывистым дыханием, а также мучительными судорогами, указывала на то, что требовались лекарства более действенные, чтобы ослабить наступающую болезнь. Ночь прошла ужасно, и страхи за здоровье императора усиливались по мере того, как усиление лихорадки становилось все более и более жестоким¹⁶.

14-го врачи, уже исчерпавшие все возможные в таких случаях средства, были близки к отчаянию, а все остальные присутствовавшие при том были взволнованы и полны опасений. Император продолжал отказываться от всех без исключения лекарств. Все мы выслушивали жалобы и самые настоятельные просьбы императрицы, делаемые с редким красноречием и возвышенным чувством, дабы побудить его позволить приставить себе к голове пиявки и принять предлагавшиеся снадобья, поелику состояние императора того требовало. Все мы заливались горькими слезами, слушая эти речи и твердый отказ императора, который говорил, что от этих, уже принятых лекарств, с ним и приключилась лихорадка и расстройство нервов; что он всегда и во всем надеялся на Бога, видя в том священный свой долг, и полагался на дарованное им крепкое сложение. Все врачи были в отчаянии, и Вилье плакал с нами в соседней комнате. С тех пор сон императора был одной лишь беспокойной и часто прерывающейся дремотой. Врач Рейнхольд¹⁷, который находился рядом с ним в ночь с 13 на 14 число, говорил мне, что, войдя первый раз в комнату августейшего больного, он отметил про себя следующие симптомы, а именно, что голова его была поникшей, и положение тела -- неестественным. Дремотное состояние выражалось более резко и носило летаргический характер; но вечером усиление лихорадки было столь жестоким, что императрица просила напомнить императору о необходимости исполнить долг христианина, что было встречено с радостью¹⁸.

15-го в воскресенье, в 5 ¹/₂ часов утра к императору был призван священник собора Федотов¹⁹. Государь исповедовался и приобщился Св. Тайн с восхитительным и трогательным умилением. Священник сказал ему, что сама религия требует ничем не пренебрегать ради собственного здравия и не подвергать опасности существование, дарованное Богом. Император обещал подчиниться сему требованию²⁰. Когда при моем пробуждении я узнал о том, что только что произошло во дворце, я тотчас же направился туда. К голове императора было приставлено тридцать пиявок. Действие сей операции было ощутительным, но ожидать благополучного исхода было уже слишком поздно. Князь Волконский²¹ чувствовал себя плохо и едва передвигался, угнетенный печалью. Штофреген говорил, что только могучее сложение императора могло сопротивляться случившемуся утром припадку, когда он уже думал, что император вот-вот испустит последний вздох. После краткого облегчения, во время коего император спросил августейшую свою супругу, не выйдет ли она подышать воздухом, и, получив отрицательный ответ со ссылкой на неблагоприятную погоду, которая на самом деле не была такой плохой, он вновь погрузился в дремоту или, скорее, в состояние тревожной нечувствительности. Горчичники, приложенные к обеим его рукам, привели императора в сознание и вызвали с его стороны горестные жалобы: "Не мучьте меня!" {Выделено автором.}. Его оставили в покое, и он вскоре вновь впал в забытье. Дыхание его было затруднено, и свинцово мертвенная бледность легла на черты императора, в коих еще проглядывали та милость и доброта, что столь хорошо обрисовывали его душу. После полуночи он, казалось, получил облегчение, но усиление лихорадочного состояния сопровождалось признаками приближающейся смерти. И действительно, по мере того, как самая степень этих припадков все усиливалась, они исчерпали силы, таившиеся в этой болезни. Император провел весь тот день в состоянии нечувствительности столь полной, что горчичники оставались на обеих его ногах 10 часов, и он не чувствовал их, разве что к вечеру он пожаловался на боль, каковую они ему причиняли. Нам казалось, что голова его частично парализована, особливо глаза, а также язык, однако он пришел в сознание к 11 часам вечера. Император узнал императрицу, улыбнулся ей и сказал несколько слов, сжав ей руки и трогательно поцеловав их; затем он попросил мороженого с лимоном, которое ему тотчас же было подано. После полуночи он снова впал в расслабленное состояние, а к утру как обычно имело место усиление лихорадки²².

17-го утром к затылку императора был приложен нарывной пластырь. В течение некоторого времени он ничего не чувствовал, но потом начал жаловаться, испуская вздохи. Через несколько мгновений он вновь призвал императрицу и сжал ей руки; с Ее Величеством он заговаривал несколько раз. Голос императора был слабым и прерывистым. Внезапно он произнес окрепшим и почти обыкновенным для себя голосом: "Какая прекрасная погода!" {Выделено автором.}. Действительно, погода стояла великолепная. Это призрачное состояние улучшения продолжалось более 2 часов и воскресило наши надежды, хотя он испытывал страдания, когда дотрагивались до пластыря или когда он шевелился. Вечером, однако, болезнь, очевидно, распространилась далее, и императрице вынуждены были объявить, что все средства исчерпаны. Были минуты, когда император уже, казалось, испустил дух, и наступили судороги. Однако к 1 часу после полуночи государем овладело тихое дремотное состояние²³.

18-го, рано утром, имело место усиление лихорадки, сопровождавшееся теми же беспокойствами и страхами, тем более основательными, что слабость августейшего больного распространилась до безнадежной степени. Священник находился здесь же и читал отходную. В 9 часов позвонили настенные часы, и император посмотрел на них глазами, еще полными жизни! Его взгляд встретил горячо любимый предмет -- то была императрица! Он улыбнулся ей, еще раз сжал ей руки и поцеловал их. Увы! Более он уже не говорил! По движению его губ некоторое время догадывались, что он хотел сказать. Никакого более звука не донеслось из его уст. К вечеру судороги в различных участках головы, в частности в глазах, с каждым мгновением обнаруживали приближение конца существа, толико притягивавшего внимание и любезного всей России. Дыхание являло собой лишь приглушенный храп. Стоны и плач наполнили стены дворца. Позднее, однако, вновь наступило спокойное облегчение, черты его лица, за исключением рта, который оставался открытым, приняли свой обыкновенный вид; император опять узнал императрицу и свидетельствовал ей все те же знаки нежного отношения. Его взгляд остановился на человеке, видеть которого было для него непривычным -- на докторе Добберте²⁴, исполнявшим свои обязанности при нем во время дежурства. Взгляд императора был полон любопытства и удивления. Наверное, он хотел спросить его о причинах его присутствия, но поелику не мог этого сделать, то и вскоре закрыл глаза. Блеснул слабый луч надежды, и лакей императора Анисимов уже был убежден, что он "вываливается" и будет здоров, выражение характеристическое, но, к несчастью, не сбывшееся. Поелику император более ничего не говорил, то ему сделали два клистира из бульона со смоленской крупой. После этого на несколько часов установилась тишина; наступило более глубокое забытье. Но оно не было продолжительным. С наступлением полуночи лихорадка вновь усилилась²⁵.

В четверг, 19 ноября, день навсегда прискорбный, припадок сменился длительной агонией. К дыханию примешивались стоны, которые служили указанием на страдания больного, и икота предвещала близкую смерть. Дыхание становилось все более учащенным; пять раз оно совершенно прекращалось, и столько же раз оно возобновлялось опять. В 10 ³/₄ часа император испустил последний вздох²⁶ в присутствии императрицы, которая оставалась одна в молитвах перед своим августейшим умирающим супругом. Она оставалась почти полчаса рядом с безжизненным телом; она и закрыла глаза и рот покойного. Кто бы мог тому поверить? Немощное и истощенное тело болезнью более, нежели опасной, окажется источником толиких сил, можно сказать нечеловеческих! Но оно заключало в себе душу великую, сильную и возвышенную! По предположенному течению событий разве можно было поверить, что она пережила бы человека сильного, крепкого и здорового, который сохранял силу своего сложения, благодаря соблюдению режима и замечательной умеренности во всем? Два часа спустя эта необыкновенная женщина находилась рядом с телом для того, чтобы слушать молитвы. Ее слезы были трогательными для всех, а ее твердая и решительная манера держаться внушала уважение. Проведя целый день в полном самоотречении от дел мира сего, она вечер провела в молитвах у тела покойного, а также утро и вечер следующего дня.

20-го, в 6 часов вечера, Ее Величество, уступив, наконец, просьбе князя Волконского, покинула дворец и переехала в дом Шахматова на то время, которое было необходимо для вскрытия тела и приведения его в порядок для выставления затем на общее обозрение. Императрица приняла решение употребить это время с тем, чтобы молиться в часовне, которая была со следующего дня устроена в покоях императора. Всякий день она направлялась в 5 ¹/₂ часов утра к телу ее августейшего супруга. Физическое ее состояние внушало обоснованные опасения, но нравственное мужество достойно было восхищения²⁷.

Вскрытие имело место 20-го вечером и продолжалось ночью²⁸. У императора было атлетически сложенное тело. Как и предполагалось, в голове покойного, ближе к затылку, обнаружилась вода, почти полстакана, мозг с левой стороны был почти черным, как раз в том месте, где покойный постоянно жаловался на жестокую головную боль, и артерия, что у левого виска, оказалась прилегающей к другой вене, и обе были как бы связаны вместе. Сердце по отношению к телу было скорее небольшим, а вокруг него скопилась жидкость, которая могла образоваться там еще до болезни; все это дает основание предположить, что император в течение некоторого времени чувствовал болезненное сердцебиение. Печень не представляла собой ничего особенного; но, будучи слишком распластанной, она была залита желчью, несмотря на сильное выделение желчи, вызванное применением лекарств 15-го и 16-го ноября. Почки были словно окаменевшие, но окостенение еще не наступило, однако они находились в хорошем состоянии, как и прочие внутренние органы. Таковы были факты о тех скорбных событиях, каковы лишили отечество одного из его величайших государей и отца своих подданных, факты, коих сам я был свидетелем или которые были доведены до моего сведения.

Не имея притязаний на то, чтобы дать точный отзыв обо всех подробностях касательно сего воистину общественного бедствия, ограничиваюсь здесь только главными фактами. Кроме того, я пишу не для публики, но для себя самого и своих друзей. Впрочем, журнал, который вели врачи, должен рассматриваться как единственный официальный и законный документ²⁹ для того, чтобы составить себе представление о постепенном течении болезни императора от перемежающейся лихорадки к желчно-перемежающейся и о превращении сей последней в нервную лихорадку или тиф. Развитие болезни было столь стремительным, что 10--12 дней было достаточно для того, чтобы разрушительным образом подействовать на сложение императора, коего вполне могло хватить на две жизни, а не на ту, которую он прожил.

Чтобы довершить эту картину несчастия, я должен отметить здесь два факта, кои доказывают предчувствие смерти, бывшее у сего знаменитого покойного. Известно было, что во всякое время он отправлялся путешествовать после того, как исполнял долг благочестия в Казанском соборе С.-Петербурга. Действительно, он ездил туда накануне своего отъезда в Таганрог. Но следующей ночью он распорядился насчет дрожек на Каменный остров в 3 часа ночи и в назначенное время приказал вести себя в Невский монастырь. Это обстоятельство поразило его кучера Илью, поелику прежде такого никогда не было. Император оставался там около 2 часов и, покидая монастырь, казался весьма взволнованным. После этого он тотчас же отправился в путешествие, из которого уже больше не вернулся! За день до отъезда в Крым, когда император был занят своими бумагами, между 4 и 5 часами вечера на Таганрог спустилась черная туча и распространила такую тьму, что государь, позвонив своему лакею Анисимову, распорядился, чтобы тот принес свечи. Но едва оные были зажжены, вновь появилось солнце. Лакей же вернулся в комнату и просил разрешения унести свечи. Император взглянул на него и сказал: "Да, вы, верно, полагаете, что со стороны подумают, будто здесь покойник; я тоже так подумал, унесите" {Выделено автором.}. На следующий день по своем возвращении из Крыма, 6 ноября, вечером, почувствовал себя плохо, он напомнил тому же лакею сие обстоятельство, добавив при этом, что его опасения могли быть весьма недалеки от действительности, поелику он чувствует себя не на шутку больным.

Мир долго еще будет вспоминать о его славе, а Россия навсегда сохранит память о его добродетелях и благодеяниях³⁰. Господь вознаградит его за это в загробной жизни!

Перевод с французского С. Н. Искюля

Публикуется впервые в переводе с французского на русский язык по черновому списку, хранящемуся в Архиве Санкт-Петербургского Института истории РАН: Ф. 36 (Воронцовы). Оп. 2. Д. 122. Л. 1--7об. Перевод с французского. Датируется 1826 г., согласно помете на первом листе рукописи: "Получено в Уилтоне 18 января н. с. 1826". С огромной долей вероятности можно предположить, что автором данной записки является личный секретарь жены Александра I императрицы Елизаветы Алексеевны Николай Михайлович Лонгинов (1779--1853). Авторство устанавливается на основании содержания документа, а также того факта, что данная записка, с приведенной выше пометой, отложилась в фонде Воронцовых. H. M. Лонгинов, с 1798 г. служивший в Канцелярии русского посольства в Англии, был близко знаком с послом графом С. Р. Воронцовым, который после своей отставки в 1806 г. и до кончины (1832) постоянно жил в своем поместье Уилтон, на севере Англии. Именно по протекции Воронцова в 1812 г. H. M. Лонгинов получил место личного секретаря Елизаветы Алексеевны. Сопровождая императрицу во всех ее путешествиях, он находился в ее свите и во время поездки в Таганрог и, вероятно, сопровождал Александра I в его путешествии в Крым. Следовательно, публикуемая записка является мемуарным свидетельством очевидца событий. Кроме этого, во время последней поездки императора в Крым часть пути по южному берегу его сопровождал новороссийский генерал-губернатор граф М. С. Воронцов, в составе свиты которого находился коллежский асессор, с 1823 г. начальник 1-го Отделения генерал-губернаторской канцелярии, Никанор Михайлович Лонгинов, брат Н. М. Лонгинова. В фонде Н. К. Шильдера, хранящемся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки, имеется еще один список данного документа на французском языке, на титульном листе которого рукой Шильдера отмечено: "Бумаги, касающиеся до вступления на престол и[мператора] Николая Павловича и находившиеся у графа Николая Гурьева" (ОР РНБ. Ф. 859. К. 18. No 18. Л. 72--82 об). Граф Николай Дмитриевич Гурьев (1789--1849) -- сын министра финансов Д. А. Гурьева, был полномочным послом России в Гааге, Риме, Неаполе и мог получить копию с записки H. M. Лонгинова по своим дипломатическим "каналам". Этот "гурьевский" список на французском языке вошел в книгу Н. К. Шильдера, но без атрибуции: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. СПб., 1898. Т. 4. С. 568--572.

Таганрогская трагедия не только перевернула последнюю страницу в исторической судьбе одной из самых загадочных фигур на российском троне, но и завершила определенный этап в развитии российской государственности. Эпоха Александра I -- драматический период в истории России. Начавшаяся официальным либерализмом и реформаторскими поисками власти, на рубеже первого и второго десятилетия XIX в. она характеризовалась разочарованием императора в "благодетельности" форсированных преобразовательных проектов M. M. Сперанского и приостановкой реальной реформаторской деятельности. Блестящая победа над Наполеоном, казалось, продемонстрировала императору незыблемость принципа авторитарной власти и огромные возможности абсолютизма в борьбе против революции. Возвышение А. А. Аракчеева, который всячески внушал императору, что любая реформа государственного управления неминуемо ограничит права самодержца, еще более способствовало усилению охранительных тенденций в политической идеологии власти. По мнению Аракчеева, авторитаризм являлся наиболее удобным механизмом осуществления реформ. Хотя авторитет Александра I в посленаполеоновские годы сильно возрос в России и за границей, государь не спешил с реализацией либеральных преобразований и придерживался весьма осторожного курса. Пытаясь уничтожить противоречие и найти компромисс между старой государственной системой и новыми потребностями жизни, император все более убеждался, что гармоничное равновесие возможно лишь в объединении Европы против революционной опасности и умеренном государственном либерализме. Для Александра I идеалом было "сочетание формы правления, которого требует нынешнее время, с правилами порядка и дисциплины, которые только и могут обеспечить прочность учреждений" (Рескрипт Александра I генерал-лейтенанту П. А. Шувалову. 10 апреля 1820 г. // Внешняя политика России XIX и начала XX века: Документы российского Министерства иностранных дел. Серия вторая. Т. 3. С. 347). Тем более что национально-патриотические настроения, вызванные военными победами этой знаменательной эпохи, находили различное выражение. С одной стороны, они проявлялись в недовольстве гвардейской молодежи, т. е. будущих декабристов, внутренней и внешней политикой правительства. А с другой -- в борьбе консервативной аристократии и большинства дворянского общества с "французской заразой", под которой понимались не только "ужасы" революции, но и западноевропейские либеральные модели. Таким образом, послевоенные годы стали перерывом в процессе превращения России в "законную" монархию и дальнейшего движения в сторону крестьянского освобождения.

Но уже 1816--1819 гг. продемонстрировали, что осознание внутренней, глубокой связи Европы и России, а главное -- опасности ее социально-экономического и политического отставания и необходимости его преодоления, присуще как передовому общественному мнению, так и самому императору и его ближайшему окружению. В эти годы по повелению Александра I велась работа над созданием Российской конституции в Канцелярии H. H. Новосильцева. Известными сановниками империи -- В. П. Кочубеем, П. Д. Киселевым, Н. С. Мордвиновым, А. А. Аракчеевым, Д. А. Гурьевым, Е. Ф. Канкриным -- были написаны (по собственной инициативе, но чаще по приказу императора) проекты ликвидации крепостного права на всей территории страны. В большей или меньшей степени радикальные они олицетворяли главную идею эпохи -- необходимость перемен.

1820 год стал переломным для России. Широкое распространение западных либеральных идей в обществе и армии, а также революционные события в Европе способствовали усилению консервативных тенденций в политическом мировоззрении Александра I, на которого все большее влияние оказывала победившая в сановной среде концепция самобытного развития страны. После конгресса в Троппау (ноябрь 1820 г.) император не сомневался, что кардинальным преобразованиям в таком отсталом (в политическом и социальном аспектах) государстве, как Россия должен предшествовать долговременный и основательный подготовительный этап, обеспечивающий эволюционное движение вперед и охрану от революционных потрясений. Политический и жизненный опыт подсказывал ему, что следует укрепить самодержавие и, не жертвуя полнотой власти, подготовить реформы в финансовом и идеологическом аспектах. Однако к этому времени Александр I уже не имел ни политических, ни физических, ни духовных сил, чтобы возобновить реформаторский процесс. Потрясенный восстанием Семеновского полка и открытием деятельности тайного "злоумышленного" общества в России, которое имело планы цареубийства и ждало благоприятного момента, чтобы начать мятеж, император уже не думал о реформах. В свою очередь, именно отказ Александра I от конституционной дипломатии в Европе и от реформирования России "на либеральных установлениях" приводил к тому, что император не стремился решить проблемы, а "убегал" от них.

По мнению современников, в последние годы жизни у Александра Павловича возникло, постоянно усиливаясь, разочарование жизнью, и в нем с каждым годом "гасла сила и охота к управлению государством". Впечатление о стремлении императора отойти от правительственных дел, уклониться от них или затянуть решение важнейших вопросов последнего периода царствования -- реформ, деятельности тайного общества и престолонаследия -- прослеживается во взглядах частных лиц и высказываниях государственных деятелей (Материалы, собранные Н. К. Шильдером о смерти Александра I: ОР РНБ. Ф. 859. К. 7. No 7; Из бумаг, доставленных Н. К. Шильдеру гр.Э. Чапским в 1892 г.: Там же. К. 18. No 14. Л. 49-53). И совсем не случайно, как отмечали современники, после 1820 г. царь слишком часто совершал продолжительные и неоднократные поездки в Европу и по России. В этом, по их мнению, выражалась та моральная депрессия, в которой он находился на закате жизни. "Потеряв главные устои своего мироощущения, он точно не находил себе места, постоянно передвигаясь." (Из рассказов, записанных Н. С. Голицыным от П. А. Тучкова: Там же. Л. 61). Только с середины 1820 по октябрь 1824 г. Александр I посетил неоднократно Варшаву, Троппау, Вену, Лайбах, Женеву, Вильно, Буду, Верону, Венецию, Баварию, Богемию. Ежегодно -- с ранней весны до поздней осени -- император путешествовал по внутренним губерниям империи. В конце лета 1824 г. началось последнее продолжительное путешествие по России -- через Псковскую, Смоленскую, Тверскую, Московскую, Тульскую, Симбирскую губернии в Самару, Оренбург, Уфу, на Урал-Златоустовский завод и Екатеринбург; обратный маршрут -- через Пермь, Вятку, Вологду, Череповец, Новгород, Петербург. 25 октября 1824 г. Александр вернулся в Царское Село. Судя по воспоминаниям лейб-хирурга Д. К. Тарасова, на конец 1825 г. было намечено путешествие в Сибирь до Иркутска и было приказано "заняться осмотром дорог и составлением подробного маршрута" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 5. С. 355).

Лето 1825 г., по свидетельству большинства мемуаристов, освещающих последний период жизни Александра I, для императора было омрачено доносом И. В. Шервуда и все более ухудшающимся состоянием здоровья Елизаветы Алексеевны. По совету врачей было решено, что предстоящую зиму императрица, у которой развивалась чахотка, проведет в благоприятном южном климате. Очень долго император не мог решить, отправится ли его супруга в южную Францию, как предлагали врачи, или на юг России. Наконец, царь назначил местом пребывания государыни Таганрог. Между тем личные врачи императрицы, лейб-медики К. К. Штофреген и И. Ф. Рюль, были против этого решения, считая, что город слишком удален от основных путей сообщения и от обеих столиц. Елизавета Алексеевна своим решением положила конец этим прениям, объявив, что поедет только в Таганрог, который, как она говорила, "по внутреннему убеждению своему предпочитает Крыму". Однако все приготовления к этому путешествию были отмечены, по словам того же лейб-хирурга Д. К. Тарасова, "каким-то особенным чувством тревоги и в то же время равнодушия". Никто не знал, на какой срок императрица уезжает в Таганрог, и будет ли император ее сопровождать постоянно или отправится в свое очередное путешествие по России или поездку за границу (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 101). Было лишь известно, что, согласно маршруту, утвержденному царем 8 августа 1825 г., Александр Павлович должен был сначала посетить Нижнюю Волгу -- Царицын, Черный Яр, Астрахань, затем проехать степями к Азовскому морю, а оттуда -- в Таганрог. Составление маршрутов по этому плану было поручено офицерам Главного штаба -- П. А. Тучкову, Н. И. Шенигу и Кожевникову. Отъезд Александра был назначен на конец августа -- начало сентября, а вслед за императором, через несколько дней, должна была отправиться в путешествие на юг и императрица. Главой Свиты царя был назначен начальник Главного штаба, генерал-адъютант барон И. И. Дибич, а Елизаветы Алексеевны -- генерал-адъютант князь П. М. Волконский.

Итак, Александр I покидал свою столицу и, как оказалось, навсегда. Его отъезд сопровождался обычными посещениями, которые, однако, после смерти императора воспринимались современниками как предзнаменование его неожиданной кончины (см. наст. изд., с. 60). Накануне отъезда, 30 августа 1825 г., император посетил Казанский собор, а на следующий день -- Александро-Невскую лавру, где принял благословение на предстоящее путешествие митрополита Петербургского Серафима, затем простился с могилами своих предков в Петропавловском соборе. 1 сентября в 4 часа утра император выехал из Петербурга в Царское Село. Около городской заставы приказал своему кучеру Илье Байкову остановиться, привстал в коляске и долго в задумчивости смотрел на спящий город, как бы прощаясь с ним. Кроме этого, интересна и еще одна подробность, о которой упоминает Н. К. Шильдер в неопубликованных материалах: император взял с собой в Таганрог церемониал погребения императрицы Екатерины П. Была ли эта случайность? Или Александр Павлович, видя, как ухудшается здоровье Елизаветы Алексеевны, или имея какие-то свои личные намерения, позаботился о траурном церемониале? Ответы на эти вопросы царь унес с собой в могилу (Материалы, касающиеся легенды о старце Федоре Кузьмиче и "белой монахине": ОР РНБ. Ф. 859. К. 18. No 14. Л. 6).

В 8 часов утра того же дня император выехал по Белорусскому тракту из Царского Села, собираясь объехать Москву, чтобы избежать утомительных церемоний. Кроме И. И. Дибича его сопровождали лейб-медик Я. В. Виллие, лейб-хирург Д. К. Тарасов, вагенмейстер полковник А. Д. Соломко, директор Канцелярии начальника Главного штаба Ваценко, капитаны А. Г. Вилламов и H. M. Петухов, гоффурьер Д. Г. Бабкин, капитан фельдъегерского корпуса Ж. Годефруа, метрдотель Ф. И. Миллер, камердинеры Анисимов и Федоров и четыре лакея. 13 сентября 1825 г. вечером государь благополучно приехал в Таганрог, а через 10 дней в императорскую резиденцию прибыла императрица Елизавета Алексеевна. Для ее встречи Александр Павлович выехал на первую за городом станцию, а по приезде супружеской четы во дворец "все свитские" заметили, что провинциальное уединение возобновило их прежние теплые взаимоотношения. По словам одного из современников, П. А. Тучкова, "это было как бы предсмертное примирение двух венчанных супругов" (Из рассказов, записанных Н. С. Голицыным от П. А. Тучкова. Л. 62 об). Под влиянием "нежной любви со стороны мужа", как отмечали окружающие, Елизавета Алексеевна "стала оживать и состояние ее здоровья с каждым днем становилось все лучше" (Письмо князя П. М. Волконского Г. И. Вилламову от 23 сентября 1825 г.: ОР РНБ. Ф. 859. К. 37. No 16. Л. 6; Император Александр I на юге России. Письма инспектора Таганрогского карантина Константина Карловича Тирса к его брату Карлу Тирсу // Русская старина. 1888. No 11. С. 389-392).

Однако таганрогская идиллия была вскоре омрачена известием о трагедии, происшедшей в Грузино, где 10 сентября 1825 г. дворовые графа А. А. Аракчеева убили его любовницу Н. Ф. Минкину. 22 сентября император получил письмо от Аракчеева с описанием случившегося. Неделей же раньше генерал от артиллерии, начальник всех военных поселений России передал все дела, без уведомления об этом царя, генералу Эйлеру "по тяжкому расстройству здоровья" из-за случившегося. Кроме этого, Аракчеев приказал все письма, приходящие на его имя, отправлять императору в Таганрог, а ему "ничего не присылать". Поэтому, когда провокатор И. В. Шервуд, встретив в Курске члена Южного общества Ф. Ф. Вадковского, войдя к нему в доверие и узнав о программе, составе и целях организации, послал сообщение с информацией о заговоре на цареубийство Аракчееву, тот даже не видел этого отчета. Не вскрывая пакет, генерал тотчас отправил бумаги в Таганрог на имя Александра I.

В это время Александр Павлович, пользуясь своим пребыванием на юге России, 11 октября 1825 г. отправился из Таганрога в столицу области войска Донского -- Новочеркасск. И лишь в дороге император вручил И. И. Дибичу пакет от Аракчеева, приказав генералу послать в помощь Шервуду полковника Лейб-гвардии Казачьего полка С. С. Николаева. Проведя несколько дней в Новочеркасске, царь отправился в станицу Аксайскую, расположенную на берегу Дона, а оттуда -- в греческую колонию Нахичевань, где остановился на ночлег. На следующий день император поехал в Ростов и вернулся в Таганрог лишь 15 октября. Через три дня состоялась встреча прибывшего в императорскую резиденцию начальника военных поселений Херсонской и Екатеринославской губерний генерала от кавалерии графа И. О. Витта. Еще в августе 1824 г. Александр I поручил ему важное задание вступить в тайное общество, о котором императору донесли, с разведывательной целью. Для этого Витт через служащего при нем и завербованного им чиновника особых поручений А. К. Бошняка вступил в переговоры с членами тайной организации (а это было Южное общество) В. Н. Лихаревым и В. Л. Давыдовым. Однако по совету одного из директоров Союза А. П. Юшневского, заподозрившего что-то неладное, всяческие переговоры с генералом были прекращены, и он так и не был принят в общество. Сведения же, собранные Виттом, в соединении с доносом Шервуда открывали возможность пресечения деятельности тайного общества на юге России. Однако по приказу императора Витт и Шервуд должны были лишь продолжить свои наблюдения. По мнению последнего, именно политическая недальновидность Александра I сыграла трагическую роль в событиях в столице и на юге в декабре 1825 -- январе 1826 г.: "Если бы не было этого промедления, а действия правительства были более активны, то никогда возмущения гвардии 14 декабря на Исакиевской площади не случилось, и затеявшие бунт были бы заблаговременно арестованы" ("Исповедь" Шервуда-Верного // Исторический вестник. 1896. Т. 6. Январь. С. 66--85; об этом же писал С. Н. Глинка, см.: Глинка С. Н. Об обществах европейских и судьбе моего отечества: Шестой период царствования Александра Первого от 1818 года до 1825 // Наст. изд. С. 118--121. Об истории доносов на тайные общества декабристов и причинах отказа Александра I от открытого судебного преследования членов антиправительственных организаций см.: Дневник полковника С. С. Николаева // Воля России. 1925. Т. 12. С. 48--58; Сыроечковский Б. Е. Записка А. К. Бошняка // Красный архив. 1925. Т. 2 (9). С. 195-203, 217-225; Троцкий И. М. Жизнь Шервуда-Верного. М., 1931; III-е Отделение при Николае I. Л., 1990. С. 75--230; Федоров В. А. Доносы на декабристов (1820--1825 гг.) // Сибирь и декабристы. Иркутск, 1985. Вып. 4. С. 130--151; "Своей судьбой гордимся мы". Следствие и суд над декабристами. М., 1988; Андреева Т. В. Александр I: 1825 год // 14 декабря 1825 года: источники, исследования, историография, библиография. СПб., 1997. Вып. 1. С. 63--75; Шешин А. Б. К истории доносов на тайное общество декабристов // Там же. СПб., 2004. Вып. 6. С. 291--307; Севастьянов Ф. Л. Процесс по делам о государственных преступлениях в России в первую четверть XIX в. // Там же. С. 308--334; Коржов С. Н. К истории провокации И. В. Шервуда. Критический анализ "Исповеди" Шервуда-Верного и реконструкция его агентурно-провокаторской деятельности // Там же. СПб., 2005. Вып. 7. С. 215-296).

Между тем, Александр Павлович, которому казалось, что он "убежал" от проблем и своими запоздалыми действиями сделал все необходимое для пресечения деятельности тайного общества на юге России, по рассказам очевидцев, прекрасно проводил время в Таганроге. "Император гуляет ежедневно, несмотря ни на какую погоду, поутру с 7 часов до 10 в саду или по улицам города, затем катается верхом или едет в крытых дрожках или коляске, с государыней, а после обеда они катаются снова вместе до 6 часов. Они живут вместе в прекрасно устроенном доме; рассказывают, что по вечерам императрица постоянно играет на фортепьяно, а император сидит возле нее и поет. Он так оживлен здесь все время, что окружающие просто не узнают его." (Письма инспектора Таганрогского карантина Константина Карловича Тирса к его брату Карлу Тирсу. С. 391; см. также: Документы, относящиеся к последним месяцам жизни и кончине Александра Павловича, оставшиеся после смерти генерал-вагенмейстера Главного штаба Афанасия Даниловича Соломко, состоявшего безотлучно при Александре 1с 1814 по 1825 гг. СПб., 1910. С. 33--34).

Видя улучшение здоровья Елизаветы Алексеевны и согласившись на уговоры прибывшего в Таганрог во второй половине октября новороссийского генерал-губернатора графа М. С. Воронцова, император решил совершить путешествие в Крым, которое стало последним в его жизни. Маршрут был рассчитан на 17 дней, а сопровождать царя должны были генерал-адъютант князь П. М. Волконский, генерал-адъютант барон И. И. Дибич, врачи Я. В. Виллие и Д. К. Тарасов, полковник А. Д. Соломко и, вероятно, личный секретарь Елизаветы Алексеевны H. M. Лонгинов. Именно с этого момента начинается рассказ Николая Михайловича о последних днях жизни Александра I в записке, впервые в русском переводе вводимой в научный оборот в настоящем издании.

1. Эта дата расходится с указаниями некоторых современников и историков (О кончине императора Александра Павловича. Письмо Таганрогского градоначальника П. А. Папкова к флигель-адъютанту генерал-майору Н. Д. Дурново. 23 ноября 1825 г.: РГИА. Ф. 832. Оп. 1. Д. 1. Л. 4--5; Последние дни жизни государя императора Александра Первого. СПб., 1827. С. 10; Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I. Опыт исторического исследования. Пг., 1914. С. 335), считавших, что император выехал из Таганрога 23 октября. Согласно же свидетельству очевидцев событий, Александр I отправился в свое предсмертное путешествие в Крым именно 20 октября 1825 г. (Воспоминания И. И. Дибича: ЦГВИА. Ф. 36. Оп. 1/248. Д. 15/318. Л. 32--35; Документы, относящиеся к последним месяцам жизни и кончине Александра Павловича, оставшиеся после смерти генерал-вагенмейстера Главного штаба Афанасия Даниловича Соломко. С. 33; Последние дни жизни Александра I: Рассказы очевидцев, записанные княгиней Зинаидой Александровной Волконской // Русская старина. 1878. Т. XXI. С. 143; см. также: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 368).

2. Воронцов Михаил Семенович (1782--1856) -- граф, за Даргинскую экспедицию (1845) получил титул князя, в 1852 г. -- светлейшего князя, генерал от инфантерии (1825), генерал-фельдмаршал (1856). В 1803--1805 гг. служил на Кавказе под командованием князя П. Д. Цицианова, в 1823 г. был назначен новороссийским генерал-губернатором и наместником Бессарабской области, с 1844 г. по 1854 г. -- наместник Кавказа и главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом. По должности новороссийского генерал-губернатора обязан был сопровождать Александра I в его поездке в Крым. О деятельности Воронцова на Кавказе см.: Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. Начало XIX -- начало XX в. СПб., 2006.

3. Переночевав 23 октября в Мариуполе, император, действительно, прибыл в Крым 25 октября. В Симферополе он оставался целый день, осматривая военный госпиталь, богоугодные и учебные заведения. На следующий день в сопровождении своего ближайшего окружения и графа М. С. Воронцова он посетил южный берег Крыма -- Гурзуф, Алушту, Ялту, где впервые увидел Никитский сад, которым был так очарован, что вновь вернулся к своей любимой идее. "Я скоро переселюсь в Крым и буду жить частным человеком, -- будто бы говорил он князю П. М. Волконскому. -- Я отслужил двадцать пять лет, и солдату в этот срок дают отставку." (Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 370). Отобедав в Алупке, в имении Воронцова, на следующий день император в коляске в сопровождении И. И. Дибича отправился в Балаклаву для осмотра расположенного там греческого батальона под командованием Ревелиотти (О кончине императора Александра Павловича. Письмо Таганрогского градоначальника П. А. Папкова. Л. 4; Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 111--112).

4. 27 октября проехав через Байдарскую долину (16 км -- в длину и 10 км -- в ширину) по совсем недавно проложенной графом М. С. Воронцовым шоссейной дороге, соединяющей Ялту и Севастополь, Александр I "остановился на дороге и осматривал верхом с двумя татарами и переводчиком Георгиевский монастырь, лежавший в пяти верстах от дороги. Уже смеркалось, и было очень холодно. Спросили: "Не угодно ли надеть шинель или бурку?" -- "Не надо!" -- сказал он и отправился, а оттуда возвратился часа через два и, оставя лошадь, сказал, что очень холодно и что он озяб, надел шинель, сел в коляску и поехал в Севастополь, куда уже прибыл в девять часов вечера" (О кончине императора Александра Павловича. Письмо Таганрогского градоначальника П. А. Папкова. Л. 4).

5. Грейг Алексей Самуилович (1775--1845) -- адмирал, сын героя Чесменского сражения адмирала Самуила Карловича Грейга (1736--1788), вступившего в русскую службу в 1764 г., и отец адмирала, министра финансов (1878--1880) Самуила Алексеевича Грейга. А. С. Грейг изучал морское дело в Англии, совершил путешествие в Ост-Индию, в 1805 г. командовал морским десантом при взятии Тенедоса. Участник Отечественной войны 1812 г., в 1813 г. был назначен начальником гребной флотилии и парусных судов, отличившейся при взятии Данцига. В 1816--1830 гг. -- командующий Черноморским флотом и севастопольский военный губернатор. В 1828 г. во время русско-турецкой войны принимал участие во взятии Анапы и Варны. О нем см.: Асланбегов С. Адмирал А. С. Грейг: Биографический очерк. СПб., 1873.

6. 28 октября в Севастополе после утреннего приема И. И. Дибича и А. С. Грейга, а также общего представления высших военных чинов флота Александр I присутствовал на Александровской батарее при спуске на воду судна "Воробей", а во второй половине дня осматривал укрепления, находящиеся у входа в бухту Севастополя. Особое внимание царя привлек линейный 120-ти пушечный корабль "Франц I", а также морской госпиталь и казармы. Вечером император давал обед, на котором присутствовали высшие военные чины и все местное "благородное" общество. Утром 29-го числа после осмотра севастопольского порта и окрестностей города, переехав через бухту, император отправился в коляске в Бахчисарай. Он прибыл туда в 4 часа дня. Именно с этого времени, согласно свидетельствам большинства мемуаристов из его ближайшего окружения, здоровье императора стало вызывать беспокойство (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие // Русская старина. 1892. Т. 73. С. 69--78; Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 114--115; Документы, относящиеся к последним месяцам жизни и кончине Александра Павловича, оставшиеся после смерти генерал-вагенмейстера Главного штаба Афанасия Даниловича Соломко. С. 35; см. также: О кончине императора Александра Павловича. Письмо Таганрогского градоначальника П. А. Папкова. Л. 4). Усиливающееся недомогание заставило императора позвать лейб-хирурга Д. К. Тарасова и приказать ему приготовить из риса "то самое питье", какое, по его словам, "он пил в 1824 году, в январе во время горячки с рожею на ноге". Речь шла о ранении, полученном Александром I еще в сентябре 1823 г. во время общевойскового смотра, проходившего в Брест-Литовске. Во время проезда императора по фронту польской кавалерии он потребовал к себе полкового командира для того, чтобы отдать приказание; и когда тот, подъехав с правой стороны и выслушав царя, повернул назад свою лошадь не влево, а вправо, она лягнула царя в правое бедро. Несмотря на сильный удар, Александр Павлович не проявил ни малейшего беспокойства и оставался верхом до самого окончания смотра. Лишь вернувшись с маневров, он позвал Я. В. Виллие, который перевязал распухшее бедро. Почти через год, 12 января 1824 г., прогуливаясь в царскосельском парке, император вдруг почувствовал сильные признаки лихорадки с жестокою головной болью, а вскоре последовала тошнота и рвота. В тот же день Александр вернулся в Петербург. На следующий день стало еще хуже; были позваны Я. В. Виллие и Д. К. Тарасов, которые обнаружили рожистое воспаление на левой ноге императора. Горячка все более усиливалась, и 14 января 1824 г. был объявлен первый бюллетень о болезни Александра I. Целую неделю состояние царя то улучалось, то становилось хуже. Наконец, 19 января наступило облегчение, а уже 17 февраля император присутствовал на бракосочетании великокняжеской четы -- Михаила Павловича и Елены Павловны (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1871. Т. 4. С. 223--261). Вероятно, вспомнив, что в 1824 г. ему помог рисовый отвар, император и в октябре 1825 г. решил воспользоваться опробованным средством. Несмотря на плохое самочувствие, 30 октября Александр поехал верхом в караимское местечко Чуфут-Кале, находившееся в нескольких верстах от Бахчисарая, а на обратном пути посетил Успенский монастырь. По возвращении в город он устроил большой обед, на который были приглашены представители татарской и караимской знати. Но после обеда он сказал И. И. Дибичу, что чувствует "некоторую слабость в желудке", которую он приписывал "прокислому барбарисовому сиропу". И все же 31 октября он выехал в Евпаторию, где посетил церкви, мечети, синагогу, казармы, карантины, а на следующий день прибыл в Козлов (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 117-119).

7. Поздно вечером 2 ноября император приехал в Перекоп. 3 ноября, согласно маршруту, он остановился в селении Знаменском, осматривая квартировавшую там артиллерийскую бригаду и лазарет. В тот же день после обеда при переезде из Знаменки в город Орехов, где царя ожидал епископ Феофил, Александр I оказался свидетелем известного трагического эпизода с фельдъегерем Н. И. Масковым, сильно его поразивший (О Н. И. Маскове см.: Выписки Н. А. Дашкова о службе и смерти фельдъегеря Н. И. Маскова: РГИА. Ф. 549. Оп. 1. Д. 280. Л. 100--101). Д. К. Тарасов вспоминал, что, когда он сообщил царю о гибели Маскова, то заметил "в государе необыкновенное выражение в чертах лица, хорошо изученного мною в продолжение многих лет; оно представляло что-то тревожное и вместе болезненное, выражающее чувство лихорадочного озноба" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 119). Предчувствия императора вскоре оправдались.

8. Речь идет о епископе Екатеринославской, Таврической и Херсонской губерний Феофиле. О проезде Александра I в ноябре 1825 г. через Орехов и Севск см.: Воспоминания и автобиография Одесского протоирея Николая Ивановича Соколова // Киевская старина. 1906. Т. 92. No 1--12.

9. Содержание записки в определенной мере диссонирует со свидетельствами других очевидцев событий. Еще во время пребывания в Орехове император почувствовал "необыкновенную усталость и тяжесть в голове", а при переезде из Орехова в Мариуполь на ночлеге он позвал Я. В. Виллие и сказал, что "чувствует озноб и что намерен выпить пуншу, чтобы пропотеть; выпил пуншу, укутался, но не вспотел" (О кончине императора Александра Павловича. Письмо Таганрогского градоначальника П. А. Папкова. Л. 4 об.; см. также: Данилевский Н. Таганрог или подробное описание болезни и кончины императора Александра I. M., 1828. С. 27). В среду, 4 ноября, прибыв в 7 часов вечера в Мариуполь, Александр уже настолько плохо себя почувствовал, что, снова позвав к себе Виллие, впервые серьезно заговорил с ним о своей болезни. Лейб-медик, осмотрев больного, диагностировал лихорадку, которую не мог пока определить -- крымская или эпидемическая, т. е. тифозная (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие // Русская старина. 1892. Т. 73. С. 70).

10. В четверг, 5 ноября, в 10 часов утра в закрытой коляске, в теплой меховой шинели Александр отправился из Мариуполя в Таганрог. На все уговоры врачей остаться в Мариуполе он отвечал, что обещал императрице вернуться в этот срок. По словам таганрогского градоначальника П. А. Папкова, сопровождавшего государя, во время пути "он все засыпал и последнюю станцию едва двигался: так тяжело было ему ехать! Беспрестанно спрашивал, сколько верст осталось, но на голову не жаловался" (О кончине императора Александра Павловича. Письмо таганрогского градоначальника П. А. Папкова. Л. 4 об.). Приехав в таганрогский дворец в 6 часов 30 минут вечера, император никого не стал принимать. На вопрос Елизаветы Алексеевны о его здоровье ответил, что "нездоров, что у него уже второй день лихорадка, и он думает, что схватил крымскую лихорадку.., и он приписывал свою болезнь кислому сиропу из барбариса, который он пил в Бахчисарае, когда у него была сильная жажда" (Отрывки из записок Елизаветы Алексеевны // Николай Михайлович, вел. кн. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича. СПб., 1907. С. 16). Между тем Я. В. Виллие записал в своем дневнике: "5 ноября. Ночь прошла дурно. Отказ принять лекарство. Он приводит меня в отчаяние. Страшусь, такое упорство не имело бы когда-нибудь дурных последствий" (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие. С. 73; см. также: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 374).

11. Виллие (Вилье) Яков Васильевич (1768--1854) -- баронет, родом из Шотландии, в 1790 г. был приглашен военным врачом в Литву и Польшу. В 1806 г. приехал в Петербург и быстро приобрел широкую известность как талантливый хирург. В том же году был представлен при Дворе, получил звание лейб-медика, был назначен главным медицинским инспектором (1806--1854). С 1808 по 1838 гг. являясь президентом Медико-хирургической академии, написал "Госпитальный устав", основал Санитарную часть в армии, создал "Военно-медицинский журнал", завещал 1 млн рублей на устройство медицинского учреждения, получившего позже название "Клиническая больница баронета Вилье".

12. Утром в пятницу, 6 ноября, как обычно князь П. М. Волконский пришел в 8 часов утра к императору с докладом и спросил о его самочувствии. Александр ответил, что провел ночь хорошо, и лихорадки не было. Однако, по словам князя, "взгляд у государя был слабый, и глаза мне показались мутны. Сверх того, глухота была приметнее" (Собственный журнал генерал-адъютанта князя Волконского во время болезни императора Александра I. 5--19 ноября: ОР РНБ. Ф. 859. К. 37. No 16. Л. 10; см. также: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 563). Об этом же свидетельствуют строчки из записок Елизаветы Алексеевны: "Он пришел ко мне около 11 часов; он был желт, имел дурной вид и казался больным... Когда он пришел к обеду, я нашла его вид еще хуже, чем утром... Ему подали суп с крупой; он его съел и сказал: "У меня более аппетита, чем я думал"; затем подали лимонное желе, которое он только попробовал и сказал метрдотелю, что он делает желе слишком сладким. Он встал из-за стола. Около 4 часов прислал за мной; я нашла его на диване; он мне сказал, что, войдя к себе, он лег и заснул, затем он хотел работать, но так утомился, что ... захотел отдохнуть... В 5 часов Федотов доложил о Виллие. Он едва услыхал, так как слух его стал особенно туг... Виллие попросил его принять лекарство, он долго отказывался... Я сзади Виллие глазами умоляла о том же. Наконец, он мне сказал: "Вы соглашаетесь с мнением Виллие?" Я сказала: "Да!" "Ну, хорошо", -- сказал он, и Виллие пошел делать пилюли. Они были готовы через полчаса; Виллие их нес; в это время вошел кн. Волконский. Двух пилюль не хватило, они скрылись в рукаве, где их нашли и шутили над искусным похищением" (Отрывки из записок Елизаветы Алексеевны // Николай Михайлович, вел. кн. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича. С. 17--19).

13. Штофреген фон Конрад Конрадович (1767--1841) -- уроженец Ганновера, доктор медицины. В 1788 г., окончив медицинский факультет Геттингенского университета, Штофреген был вызван в Россию отцом, служившим военным врачом в Риге. В 1806 г. по рекомендации графа П. А. Палена был представлен императрице Елизавете Алексеевне и назначен ее личным врачом. В 1808 г. во время болезни великой княжны Елизаветы Александровны императрица доверяла только Штофрегену, который в том же году получил звание лейб-медика. Во время поездок императрицы по России и за границу личный врач всегда ее сопровождал, поэтому, когда здоровье Александра I ухудшилось, к нему был приставлен Штофреген. После смерти Елизаветы Алексеевны в 1826 г. по духовному завещанию императрицы ему была назначена пенсия. В 1833 г. Штофреген вышел в отставку, уехал за границу и умер в Дрездене 23 мая 1841 г.

14. Согласно дневниковым записям Елизаветы Алексеевны, на самом деле утром в субботу, 7 ноября, императору было гораздо лучше, и он занимался бумагами, а когда императрица попросила его меньше работать, то ответил: "Работа настолько сделалась моей привычкой, что я не могу без нее обойтись, и если я ничего не делаю, то чувствую пустоту в голове. Если бы я покинул свое место, я должен был бы поглощать целые библиотеки -- иначе я бы сошел с ума" (Отрывки из записок Елизаветы Алексеевны // Николай Михайлович, вел. кн. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича. С. 20). Но уже ночью с субботы на воскресенье у императора поднялся жар, а в воскресенье, 8 ноября, Я. В. Виллие, наконец, дал точное определение болезни: "Это лихорадка. Очевидно, Febris gastricu biliosa; это -- гнилая отрыжка, это -- воспаление в стороне печени des presscordess, рвота sine vomitu nec dolore fortiter comprimendo, требует, чтобы premieres voies (кишки) были хорошо очищены. Надо traire печень. Я сказал Штофрегену" (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие. С. 76). Все же в тот день Александр Павлович приказал отправить письмо в Петербург к императрице Марии Федоровне, однако велел сделать отправление 6 ноября и запретил писать о своем нездоровье, чтобы "не навлечь хлопот и не встревожить матушку этим известием". На что дальновидный П. М. Волконский позволил себе заметить императору, что "лучше писать правду, потому что нельзя совершенно отвечать, чтобы кто-нибудь из жителей не написал чего и это более чем скорее может всех встревожить" (Шилъдер H К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 376). Поэтому уже на следующий день (9 ноября) император с экстра-почтой разрешил послать письмо вдовствующей императрице с извещением о своей болезни, а уже 11 ноября приказал написать об этом же в Варшаву цесаревичу Константину Павловичу, вероятно, в надежде, что последний срочно приедет в Таганрог.

15. По свидетельству дневника Я. В. Виллие, в понедельник 9 ноября, Александру было "немножко легче", и он "с полной верою в Бога ждет совершенного выздоровления от недугов", тем более, что К. К. Штофреген сообщил ему, что "болезнь можно считать пресеченной и что, если лихорадка вернется, то она примет перемеживающуюся форму" (Отрывки из записок Елизаветы Алексеевны // Николай Михайлович, вел. кн. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича. С. 24). Однако после смерти императора люди из его ближайшего окружения считали, что врачи должны были убедить царя принимать лекарства. "Вилье, этот подлый интересан и малодушный медик, -- писал камер-гоффурьер Д. Г. Бабкин своему сыну, -- не нашел искусства и духа убедить императора принимать лекарства, тешил только разным лимонадом." (Письмо Данило Бабкина сыну Григорию Даниловичу. 20 ноября 1825. Таганрог: ОР РНБ. Ф. 859. К. 18. No 18. Л. 1). Ссылка на тот факт, что Александр I долгое время не желал принимать никаких лекарств, кроме слабительных и потогонных, часто повторяется другими мемуаристами, освещающими историю его болезни и смерти. Это было связано с несколькими обстоятельствами. По свидетельству некоторых очевидцев событий и современников, до 14 ноября император "не полагал себя в опасности", и что "болезнь могла стать серьезной, еще не думали" (Письмо П. М. Волконского Г. И. Вилламову из Таганрога. Декабря 7 1825 года: ОР РНБ. Ф. 859. К. 37. No 16. Л. 8; Ламберт Я. О. Записка о болезни и кончине императора Александра. Пер. с фр.: РГИА. Ф. 1643. Оп. 1. Д. 8. Л. 3). Кроме этого, возможно, отказ Александра Павловича принимать лекарства был связан с боязнью возможности отравления как со стороны членов тайных обществ, так и со стороны высшего генералитета. О подобных страхах императора не раз намекала в своих дневниковых записях Елизавета Алексеевна (Отрывки из записок Елизаветы Алексеевны // Николай Михайлович, вел. кн. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича. С. 23, 28). С другой стороны, запоздалое горестное осознание, что заговорщики "могут поставить страну и правительство в очень опасное положение", терзало его душу. Ведь, по словам лейб-хирурга Д. К. Тарасова, в ночь с 9 на 10 ноября от генерала И.О. Рота к Александру прибыл с секретным донесением И. В. Шервуд, которого император принял тайно у себя в кабинете и полчаса говорил с ним. После разговора Александр приказал Шервуду срочно выехать из Таганрога, "притом так, чтобы никто не мог узнать о его приезде в Таганрог". В ту же ночь Александр I потребовал к себе полковника Лейб-гвардии Казачьего полка С. С. Николаева, командовавшего отрядом донских казаков при Императорской Квартире, и коменданта Таганрога гвардии-полковника Фридерица и дал им "важное секретное повеление", приказав тотчас выехать из Таганрога. Причем "это отправление и данное Высочайшее повеление не знал даже б. Дибич" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 122). Безусловно, проблемы, связанные с деятельностью тайного общества на юге страны, чрезвычайно волновали императора, но к утру 10 ноября Александру стало хуже, был обморок, после которого он чрезвычайно ослабел. По словам Елизаветы Алексеевны, он "впал в тяжелейшую дремоту. В первый раз я увидела опасность". К вечеру было улучшение. При этом Я. В. Виллие фиксировал в своем дневнике: "Что-то такое занимает его более, чем его выздоровление, и волнует душу". Положение больного то ухудшалось, то становилось лучше. Однако как только врачи в очередной раз заговаривали с ним о применении лекарств или кровопускании, император "приходит в бешенство", и не было уже "человеческой власти, которая бы могла сделать этого человека благоразумным" (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие. С. 76). "Я отлично знаю, что мне вредно и что полезно, -- говорил Александр. -- Мне нужны только уединение и покой. Уповаю на Всевышнего и на свой организм. Желаю, чтобы вы обратили внимание на мои нервы, так как они чрезвычайно расстроены. А в настоящее время я имею на это причины более, чем когда-либо." (Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 378). Именно сильнейшему нервному потрясению, которое было вызвано информацией о заговоре во 2-ой армии, приписывали современники не только отказ императора от применения всяческих лекарств, но и быстрое развитие болезни: "Нет ни малейшего сомнения, что <...> открытие заговора <...> имело влияние на развитие того нервного раздражения, о котором говорил государь докторам и которое внушило ему пагубное убеждение, что болезнь его главным образом нравственная, а потому медицинские пособия, раздражая его больные нервы, скорее вредны для него, чем полезны" (Дуров Н. П. История болезни и последних минут Александра I // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 161).

16. По свидетельству очевидцев событий, 11 ноября у императора снова был обморок, но к вечеру 12 ноября стало легче. Однако с 13 ноября характер лихорадки изменился, и "из перемеживающейся она перешла в непрерывную". Я. В. Виллие записал в этот день: "Все пойдет скверно, потому что он не дозволяет, не слушает делать то, что, безусловно, необходимо" (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие. С. 76; см. также: Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 123).

17. Имеется в виду Рейнгольд (Рейнхольд) Э. И. -- лейб-медик, личный врач императрицы Елизаветы Алексеевны.

18. Утром в субботу, 14 ноября, император встал в обыкновенное время, в 7 часов, приказал подать себе побриться, но вдруг упал в обморок. С этого момента, по свидетельству большинства очевидцев событий, стало "видно, что болезнь императора приняла опасное направление". Он уже не мог вставать, и из уборной его перенесли на большой диван в кабинете, и все испугались отчаянного положения, в какое он впал" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 124; Письмо Данило Бабкина сыну Григорию Даниловичу. Л. 1 об.). Тем не менее, царь "отказался и даже с гневом" от принятия лекарств, даже пиявок за уши, которые Я. В. Виллие предлагал ему поставить, чтобы снять повышенное артериальное давление. Лейб-медик в этот день записал в своем дневнике: "Все очень нехорошо, хотя у него нет бреда. Я намерен был дать acide muriatique с питьем, но получил отказ по обыкновению. "Уходите". Я заплакал, и, видя это, он мне сказал: "Подойдите, мой милый друг. Я надеюсь, что вы не сердитесь на меня за это. У меня свои причины"" (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие. С. 76--77). В 9 часов вечера император потребовал к себе Д. К. Тарасова, который позже вспоминал: "При самом моем входе, взглянув на государя, я был поражен его положением, и какое-то бессознательное предчувствие произвело решительный приговор в душе моей, что император не выздоровеет, и мы должны его лишиться" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 125). Это "предчувствие" лейб-хирурга было подкреплено диагнозом личного врача императрицы Э. И. Рейнгольда, дежурившего у постели Александра Павловича в ночь с 13 на 14 октября, который заметил у императора "признаки поражения мозга и что болезнь приняла такой плохой оборот, что уже нет надежды на выздоровление". О том, что состояние императора ухудшилось, тотчас сообщили князю П. М. Волконскому, который предположил, что единственным средством склонить Александра I начать принимать лекарства может стать лишь причащение Святых Тайн. Взволнованный князь немедленно пошел к Елизавете Алексеевне, умоляя ее уговорить императора исполнить свой христианский долг. Около полуночи к Александру Павловичу вошла "весьма смущенная" императрица, которая предложила мужу "прибегнуть к врачеванию духовному". "Разве мне так худо? -- спросил он. Нет, -- отвечала ему Елизавета Алексеевна, -- но вы отказываетесь от всяких лекарств; обратитесь же к этой помощи. -- Весьма охотно! -- отвечал император, и, позвав Виллие, спросил -- Разве я так плох? -- Да, Государь! -- отвечал Виллие, заливаясь слезами. -- Вы не желали следовать моим советам, теперь я обязан -- не как врач ваш, но как честный человек, как христианин -- сказать вам, что не должно терять ни минуты." (цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 382). Но уже на следующий день Виллие записал: "Сегодня и вчера, что за печальная моя должность объявить ему о грядущем его разрушении" (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие. С. 77).

19. По свидетельству большинства мемуаристов из ближайшего окружения императора, в воскресенье, 15-го числа, в 5 часов 30 минут утра был приглашен таганрогский соборный протоиерей Алексей Федотов. Любопытно замечание жителя Таганрога Алексея Шатова: "Удивительно, что Александр I приблизил его к себе, так как спустя даже 50 лет никто из знавших его в Таганроге не мог вспомнить о нем без некоторого содрогания как о человеке в высшей степени грубом, бесчеловечном и даже кровожадном. При воспоминании о нем всегда прилагали эпитеты в роде "поп-изверг", "поп-разбойник"". "Таков был приближенный собеседник и духовник одного из кротчайших людей на свете", -- заметил в этой связи Н. К. Шильдер (ОР РНБ. Ф. 859. К. 18. No 18. Л. 45--46).

20. 15 ноября 1825 г. царь, прослушав молитву священника к исповеди, сказал присутствующим, что ему нужно остаться одному, и исповедался. После чего в присутствии Елизаветы Алексеевны, П. М. Волконского, И. И. Дибича, лейб-медиков Я. В. Виллие, К. К. Штофрегена, Д. К. Тарасова и камердинеров приобщился Святых Тайн. После того как отец Алексей приобщил царя, он, встав перед Александром на колени, сказал, что "уврачевал душу и просил его от Церкви и народа, чтобы он согласился врачевать тело". На что император ответил: "Если надобно, то я согласен! Теперь я вижу, что опасно болен!" (О кончине императора Александра Павловича. Письмо таганрогского градоначальника П. А. Папкова. Л. 5). По другой версии, после приобщения Александр обратился к присутствующим: "Я никогда не испытывал большего наслаждения и очень благодарен вам за него. Теперь, господа (он имел в виду врачей -- сост.), ваше дело; употребите ваши средства, какие вы находите для меня нужными" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 127; см. также: Шильдер Н. К. Император Александр Первый. Т. 4. С. 382).

21. См. наст. изд., с. 48, примеч. 1.

22. По свидетельству князя П. М. Волконского ночь с 15 на 16 ноября император провел "худо и все почти в забытье. Во весь день государь был все хуже в забытьи и ничего не говорил" (Собственный журнал генерал-адъютанта князя Волконского во время болезни императора Александра!. 5--19 ноября. Л. 13). Поражение мозга, о котором несколько дней назад говорил Э. И. Рейнгольд, все более давало о себе знать; лихорадочные припадки следовали один за другим. В этой ситуации было решено немедленно поставить монарху за уши и на затылок 30 пиявок и на голову положить ледяные примочки. Но было уже поздно. Очевидцы событий в своих письмах родственникам и друзьям не раз сокрушались по поводу трагического поворота событий: "Государь во всем велик -- даже во время болезни. Лекарства не принимает, все пособия отвергает. Молчит, страдает, и никто на ангельском лице его не видел ни знаку неудовольствия или нетерпения... Вчера он согласился и исполнил желание врачей, но ныне ничего не изволил принимать, и когда настоятельно просят, он говорит: "Чего вы от меня требуете! Оставьте меня в покое"" (Письмо M. H. Соломко к матери. 16 ноября 1825. Таганрог // Документы, относящиеся к последним месяцам жизни и кончине Александра Павловича, оставшиеся после смерти А. Д. Соломко. С. 44). В тот же день Я. В. Виллие записал в своем дневнике: "Все мне кажется слишком поздно. Только вследствие упадка сил физических и духовных и уменьшения чувствительности удалось дать ему некоторые лекарства после Св. Причастия и напутствия Федотова" (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие. С. 77).

23. После трудного дня 16 ноября, в течение которого император по большей части находился в бессознательном состоянии, казалось, что во вторник, 17 ноября, наступило облегчение. Жар стал менее сильным, а поставленная на затылок "шпанская мушка" или "нарывный пластырь" хорошо подействовал, и император перед самым рассветом заснул. Он проспал до 8 часов утра. Утро было прекрасное, "солнце светило во всем блеске, коего лучи падали прямо на окна кабинета государя, -- вспоминал Д. К. Тарасов. -- Его Величество приказал поднять оконные шторы, любовался светом солнца, которое он вообще всегда очень любил", и затем, по словам П. М. Волконского, "произнес довольно внятным голосом: "Comme il est beau!" (Как красиво! -- пер. с фр.), и попросил бузину и лимонад" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова // Русская старина. 1872. Т. 6. С. 127; Письмо князя П. М. Волконского к шталмейстеру А. Ф. Кузнецову. 10 часов утра. Таганрог 19 ноября 1825: ОР РНБ. Ф. 859. К. 37. No 16. Л. 23). Всем показалось, что наступил перелом в болезни. Елизавета Алексеевна и И. И. Дибич поспешили сообщить в столицу об улучшении состояния больного. Но уже к вечеру состояние императора стало резко ухудшаться: "Все припадки ожесточились, признаки угнетения мозга были очень очевидны и погасили всякую надежду на благоприятный исход болезни" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 127).

24. Добберт -- придворный врач.

25. Это свидетельство автора записки подтверждается показаниями других очевидцев событий. В ночь со вторника на среду, т. е. с 17 на 18 ноября, положение императора ухудшилось; он находился все время в беспамятстве. Утром 18 ноября жар еще более усилился, и, по словам П. М. Волконского, император пришел "в совершенную опасность, ничего уже не говорил, но узнавал, ибо каждый раз, как открывал глаза и видел императрицу, то, взяв ее за руку, целовал и прикладывал к сердцу" (Собственный журнал генерал-адъютанта князя Волконского во время болезни императора Александра I. 5--19 ноября. Л. 13). Любопытна еще одна деталь, о которой говорил в своих воспоминаниях Д. К. Тарасов. Когда Елизавета Алексеевна, сидя около постели больного, говорила с ним, то время от времени он "обращался взором на святое распятие в золотом медалионе, висевшее над диваном, на коем лежал больной. Святыня эта, как родительское благословение, всегда и везде сопровождала Его Императорское Величество и свято была им хранима" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 127). К вечеру император начал очень быстро слабеть и Виллие записал в своем дневнике: "Ни малейшей надежды спасти моего обожаемого повелителя. Я предупредил императрицу и князя Волконского и Дибича" (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие. С. 77). В 10 часов вечера пришла в кабинет и села подле умирающего императрица, а в 11 часов 40 минут он впал в бессознательное состояние, из которого уже не вышел. В 4 часа утра, по словам Д. К. Тарасова, всю ночь проведшего рядом с умирающим монархом, "дыхание заметно стало слабее". Все приближенные, все это время стоявшие в ногах умирающего, ожидали "конца этой сцены, который приближался ежеминутно" (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 127).

26. Дата и время смерти Александра I, приведенные автором записки, подтверждаются другими источниками. Судя по официальным документам -- свидетельству о смерти Александра I (ЦГВИА. Ф. 35. Оп. 3/244. Д. 1712. Л. 17--18), акту о кончине императора (РГИА. Ф. 468. Оп. 39. Д. 98; опубликовано: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 375--376) и рапорту генерал-адъютанта И. И. Дибича Константину Павловичу от 19 ноября 1825 г. (Междуцарствие в России с 19 ноября по 14 декабря 1825 г. // Русская старина. 1882. Т. 35. С. 158--163; Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 375, 567), а также свидетельствам очевидцев (Собственный журнал генерал-адъютанта князя П. М. Волконского во время болезни императора Александра I. 5--19 ноября. Л. 16; Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 127), Александр Павлович скончался 19 ноября 1825 г. в 10 часов 50 минут утра. "Наступило 19 ноября, -- вспоминал Д. К. Тарасов. -- Утро было пасмурное и мрачное; площадь перед дворцом вся была покрыта народом, который из церквей, после моленья об исцелении государя приходил толпами ко дворцу, чтобы получить весть о положении императора. Государь постепенно слабел, часто открывал глаза и прямо устремлял их на императрицу и святое распятие. В выражении лица его незаметно было ничего земного, а райское наслаждение и ни единой черты страдания. Дыхание становилось все реже и тише. Наконец в 10 ч. 50 м. утра умер". При кончине царя присутствовали князь П. М. Волконский, барон И. И. Дибич, приехавший незадолго до этого горестного события генерал-адъютант А. И. Чернышев, статс-секретарь, личный секретарь императрицы Марии Федоровны Н. М. Лонгинов, лейб-медики Я. В. Виллие, Д. К. Тарасов, К. К. Штофреген, Э. И. Рейнгольд (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 128--130).

27. Почти все мемуарные источники, посвященные истории болезни и смерти Александра I, отмечают самоотречение, духовную силу и нравственное мужество хрупкой и слабой императрицы Елизаветы Алексеевны в дни болезни и затем кончины Александра Павловича. Ее дневниковые записи, оборванные на полуслове, в самую важную минуту, включающие странные реминисценции и пророчества императрицы, на первый взгляд, создают впечатление документа, созданного или "сфабрикованного" post factum. Однако, судя по характеру и содержанию материала, отражающего начальный период болезни императора (с 5 по 11 ноября) и передающего детали, которые невозможно придумать через какое-то время, все же трудно предположить, что они могли быть оформлены намного позже описываемых событий. Скорее всего, императрица не вела свой дневник каждый день, а обращалась к нему спустя некоторое время. Поэтому в дневнике зафиксированы ее чувства и эмоции, относящиеся к более раннему времени. Последнюю же неделю, когда положение больного монарха становилось с каждым днем все более опасным, Елизавета Алексеевна старалась как можно больше времени проводить с Александром Павловичем, поэтому не вела дневник. К тому же постоянный страх за его жизнь мало способствовал мемуарному вдохновению. Когда же наступило резкое ухудшение в состоянии Александра I, т. е. 11 ноября, Елизавета Алексеевна вовсе прекратила вести свой дневник и уже находилась при супруге неотлучно. Таганрогский градоначальник П. А. Папков писал своему другу генерал-майору Н. Д. Дурново: "Императрица была безотлучно при нем, пять суток не спала и не кушала, а когда стал кончаться, начали читать отходную, императрица все держала его руки, а когда испустил дух, то она закрыла ему глаза, подвязала платком подбородок, сложила руки, поцеловала, поклонилась и сказала: "Прощай, мой друг!" Обратилась к образу, помолилась и пошла в свою половину; едва к себе вошла, зарыдала, но потом вскоре сказала: "Господи! Прости моей слабости!" Ободрившись, приказала при теле служить панихиду, взяла свечу и не плакала, но скорбь ужасная видна была на лице ее". "Она ходит, стоит по целому часу подле него, -- писала 19 ноября 1825 г. из Таганрога в Петербург своей матери жена А. Д. Соломко M. H. Соломко, -- ее положение опасно. Боимся, чтобы вместо одного мы двух гробов отсюда не повезли. Государыня не плачет и не стонет, она как окаменелая." (О кончине императора Александра Павловича. Письмо таганрогского градоначальника П. А. Папкова. Л. 4; Документы, относящиеся к последним месяцам жизни и кончине Александра Павловича, оставшиеся после смерти А. Д. Соломко. С. 48). Прошло менее полугода, и 4 мая 1826 г. Елизавета Алексеевна умерла по дороге в столицу в г. Белеве.

28. 20 ноября 1825 г. было произведено анатомическое исследование тела покойного императора. На протоколе вскрытия имеются подписи: "младшего лекаря Дмитриевского вотчинного госпиталя Яковлева, штаб-лекаря Лейб-гвардии Казачьего полка Васильева, таганрогского городского врача Лакиери, придворного врача Добберта, лейб-хирурга Тарасова, штаб-лекаря Александровича, доктора медицины и хирургии Рейнгольда, лейб-медика Штофрегена, лейб-медика Виллие". Из заключения этого акта следовало, что император Александр I "был одержим острою болезнею, коею первоначально была поражена печень и прочие к отделению желчи служащие органы; болезнь сия в продолжении своем постепенно перешла в жестокую горячку, с приливом крови в мозговые сосуды и последующим затем отделением и накоплением сукровичной влаги в полостях мозга, что и было, наконец, причиною самой смерти Его Императорского Величества" (цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 573--574). На следующий день было произведено бальзамирование. "Добберт и Рейнгольд, с сигарами в зубах, -- писал очевидец событий офицер Главного штаба Н. И. Шениг, -- варили в кастрюльках в камине травы. Они провели в этом занятии всю ночь, с той поры, как Виллие вскрыл тело и составил протокол. Череп на голове был уже приложен, а при мне натягивали кожу с волосами, чем немного изменили выражение черт лица... Доктора жаловались, что ночью все разбежались, и что они не могут добиться чистых простыней и полотенец. Это меня ужасно раздосадовало. Давно ли все эти мерзавцы трепетали одного взгляда, а теперь забыли и страх, и благодеяния... Между тем, фельдшера перевертывали тело, как куклу, и я с трепетом и любопытством имел время осмотреть его" (Воспоминания Н. И. Шенига // Русский архив. 1880. Т. III. С. 267--326). Сердце Александра I было положено в серебряный с позолотой сосуд, а внутренности -- помещены в особый кивот. Герметически закрытые, позже они были положены в гроб. Снятая же гипсовая маска с покойного императора затем хранилась в Царском Селе, в кабинете Александра II. В процессе анатомического исследования и бальзамирования были выявлены раны на ногах императора, полученные им в Брест-Литовске в 1823 г. и после рожистого воспаления в 1824 г., что является неопровержимым свидетельством того, что забальзамированное тело было телом Александра I. Несколько дней оно оставалось в постели в кабинете, поскольку из Москвы ждали царские регалии. И только 27 ноября 1825 г. тело монарха, облаченное в парадный общий генеральский мундир со звездою и орденами (кроме андреевской ленты и шпаги), с возложенной на голову императорской короной, было положено в свинцовый гроб и выставлено на катафалке в тронном зале таганрогского дворца. Каждый день со дня смерти Александра греческим архимандритом совершались панихиды по усопшему, а с 1 декабря обряд стал производиться прибывшим из Екатеринославля архиепископом Феофилом (Письма П. М. Волконского к Г. И. Вилламову. 21 ноября -- 29 декабря 1825 г.: ОР РНБ. Ф. 859. К. 37. No 16. Л. 16-20).

29. 3 декабря 1825 г. Я. В. Виллие записал в своем дневнике: "С экстренной почтой все документы с историею болезни посланы сегодня доктору Клинле for the Dowager Empress" (Дневник лейб-медика баронета Я. В. Виллие. С. 78). Между тем, по свидетельству одного из перлюстрированных писем, уже в декабре 1826 г. Парижская медицинская академия, проанализировав историю болезни императора, пришла к заключению, что Я. В. Виллие "лечил не основательно" (Письмо Николая Обручева Владимиру Обручеву из Смоленска в Варшаву от 10 декабря 1826 г. // Русская старина. 1882. Т. 33. С. 480). Лейб-медик, вынужденный себя реабилитировать, признавал, что болезнь Александра I была не столь опасной, но все же считал, что "на императора сильно подействовали моральные впечатления". И тем не менее все ожидали, что придворная карьера лейб-медика будет закончена. Но, по словам Д. К. Тарасова, "хитрый шотландец", который в течение некоторого времени после смерти царя демонстрировал "страшное отчаяние", как только были получены первые известия из Петербурга о восшествии на престол Николая I, тотчас выехал в столицу "вперед печальной процессии". Он был представлен новому императору и в конце 1820-х гг. практиковал как придворный медик (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 132).

30. Между тем даже императорская семья, озабоченная династическим кризисом, долгое время не занималась траурными вопросами. В Таганрог и из Варшавы, и из Петербурга почти две недели не поступало никаких распоряжений по поводу тела покойного императора. Наконец 3 декабря 1825 г. великий князь Николай Павлович, которому цесаревич Константин Павлович поручил решение всех проблем, связанных с доставкой тела Александра I в Петербург, прислал недоумевающему долгим молчанием Императорского дома П. М. Волконскому письмо, в котором просил уведомить его о решении Елизаветы Алексеевны "касательно отъезда, дороги и времени прибытия сюда" (ОР РНБ. Ф. 859. К. 37. No 16. Л. 77; Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 430). В день восшествия на престол Николая I по его приказу была создана "Печальная Комиссия" по погребению тела императора Александра I (ее председателем был назначен князь А. Б. Куракин) и объявлен траур на весь год с 19 ноября 1825 г. Организация похоронной процессии из Таганрога в северную столицу была возложена на П. М. Волконского, который через Г. И. Вилламова осведомлялся о решении Марии Федоровны относительно отпевания тела покойного. Сам князь считал, что это следовало сделать уже на месте, поскольку из-за сырого таганрогского воздуха, а также из-за долгого нахождения тела в жаркой комнате лицо императора почернело, и "даже черты лица покойного совсем изменились". В своем ответе императрица писала: "Гроба его уже не открывать". Но поскольку по желанию Марии Федоровны намечалось вскрыть гроб покойного по прибытии траурного кортежа в Царское Село, то П. М. Волконский решился, не отпевая тела в Таганроге, "снять корону с головы, дабы от дороги не повредили черепа, и для удобнейшего вскрытия свинцовый гроб не запаяли по согласию на то медиков, которые сами обложили тело травными подушками с хлопчатого бумагою" (Докладные записки Николаю I А. Б. Куракина. Дела Канцелярии Печальной Комиссии по погребению Александра I: РГИА. Ф. 472. Оп. 8. Д. 5. Л. 45; Там же. Д. 28. Л. 3--143; Письма П. М. Волконского к Г. И. Вилламову от 21 ноября до 29 декабря 1825 г.: ОРРНБ. Ф. 859. К. 37. No 16. Л. 32--32 об.). Поэтому когда 11 декабря 1825 г. тело Александра I из таганрогского императорского дворца было перенесено в церковь греческого Александровского монастыря, то гроб уже не открывали. 29 декабря в 9 часов утра после литургии и панихиды по усопшему траурная процессия двинулась из Таганрога на север по следующему маршруту: через Харьков, Курск, Орел, Тулу, Москву в Санкт-Петербург. По распоряжению Николая I командовать церемонией и войсками, охранявшими процессию, был назначен генерал-адъютант граф В. В. Орлов-Денисов. В число 45 чинов, сопровождавших останки покойного императора, по желанию Елизаветы Алексеевны был включен Д. К. Тарасов, поскольку Я. В. Виллие выехал из Таганрога в столицу почти сразу с получением известия о восшествии на престол Николая I. Для постоянного наблюдения за сохранностью тела покойного монарха Д. К. Тарасов в присутствии особой комиссии, состоящей из 12 человек во главе с В. В. Орловым-Денисовым, пять раз секретно, в полночь, во время остановок на ночлег производил осмотр останков монарха, о чем каждый раз докладывал императрице и графу, который в свою очередь сообщал об этом барону И. И. Дибичу (Список чинам при шествии из Таганрога в Санкт-Петербург. Дела Канцелярии Печальной Комиссии по погребению Александра I: Ф. 472. Оп. 8. Д. 28. Л. 161--162; Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 133; ЦГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3548. Л. 7). Согласно "порядку процессии", утвержденной Николаем I, все ночлеги производились в главных церквях или соборах сел или городов, в которых останавливался кортеж и ставился гроб с телом покойного императора. В один день совершался переход не более чем на 50 верст. Причем всякий раз на границе уездов или губерний процессию встречали высшие духовные и светские власти, сопровождая шествие через свою область. На протяжении всего пути, даже в степных районах, траурный кортеж сопровождали огромные толпы народа (ОР РНБ. Ф. 859. К. 17. No 7. Л. 25). 3 февраля 1826 г. погребальная процессия прибыла в Москву (РГИА. Ф. 549. Оп. 1. Д. 280. Л. 73--74). События 14 декабря 1825 г. в Петербурге спровоцировали слухи, распространившиеся в Москве, что будто бы, когда тело императора будет доставлено в древнюю столицу, в городе вспыхнет мятеж (ОР РНБ. Ф. 859. К. 17. No 7. Л. 6-12, 20-29; там же. К. 18. No 18. Л. 59-60). По приказу Николая I были приняты все меры предосторожности и усилена охрана. "Александра провезли чрез Москву благополучно, то есть не было никакого бунту, хотя и уверяли, что непременно будет, -- говорилось в одном из перлюстрированных писем от 25 февраля 1826 г. -- Что будет дальше -- не знаем. Он стоял в Архангельском соборе. Что касается до печальной процессии, то она изъявляла более радость, нежели печаль. Лошади в черных мантиях лягали, а ведущие их хохотали. Господа сенаторы встречались с знакомыми, и все разговаривали об картах и еде. Даже генералы хохотали и были нагреты спиртоузом-старушкой. Адъютанты их как угорелые скакали из одного конца улицы в другой, без всякого дела. Словом, это была более комедия, нежели трагедия." (Письмо студента Московского благородного пансиона Егора Морозова к корнету Лубенского Гусарского полка А. А. Куницкому в Могилев от 25 февраля 1826 г.: ОР РНБ. Ф. 859. К. 17. No 7. Л. 75 об.). В течение трех дней москвичи прощались с покойным императором. 6 февраля траурный кортеж выступил из Москвы. В Новгороде граф В. В. Орлов-Денисов получил извещение от верховного маршала печальной процессии князя А. Б. Куракина о приготовлениях для встречи шествия в столице (Докладные записки Николаю I от князя А. Б. Куракина: РГИА. Ф. 472. Оп. 8. Д. 5). В этой связи недалеко от Новгорода Д. К. Тарасовым было проведено очередное освидетельствование тела Александра I. Последний перед Царским Селом осмотр останков покойного монарха был произведен уже Я. В. Виллие по приказу Николая I в селе Бабино недалеко от Тосно. В своей записке, представленной императору, лейб-медик писал: "Раскрыв его до мундира, я не нашел ни малейшего признака химического разложения..., мускулы крепки и тверды и сохраняют первоначальную форму и объем. Поэтому я смело утверждаю, что тело находится в совершенной сохранности, и мы обязаны этим удовлетворительным результатом точному соблюдению во время пути необходимых мер предосторожности. Поэтому я не буду принимать никаких дальнейших мер до прибытия в Царское Село" (Междуцарствие в России от 19 ноября до 14 декабря 1825 г. С. 213). 28 февраля печальная процессия приблизилась к Царскому Селу; навстречу ей выехал император Николай Павлович в сопровождении великого князя Михаила Павловича и высших чинов Двора. "Сошед с коляски, император, приближаясь к колеснице, поклонился в землю, -- вспоминал Д. К. Тарасов, -- потом, вошед на колесницу, упал на гроб и залился слезами." (Воспоминания моей жизни: Записки почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова. С. 138). Затем гроб с телом покойного императора был установлен в дворцовой церкви. Через несколько дней, 1 марта, после очередного осмотра тела царя, проведенного Д. К. Тарасовым, в половине двенадцатого ночи, удалив из церкви священников и охрану, вся императорская семья простилась с покойным. 5 марта тело Александра I было перевезено из дворцовой церкви Царского Села в Чесменскую дворцовую церковь и из дорожного переложено в новый свинцовый гроб. На следующий день траурный кортеж двинулся в Петербург. Граф Е. Ф. Комаровский вспоминал: "День этот с утра был пасмурный, морозный, с ветром и снегом. За гробом следовали император Николай, великий князь Михаил Павлович, чужестранные принцы, герцог Веллингтон и многочисленная свита, вся в черных шляпах и плащах" (цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 440). Во второй половине дня 6 марта траурный поезд прибыл в Казанский собор, где гроб был установлен на великолепный катафалк, и в течение семи дней тысячи жителей столицы могли отдать последний долг императору России. Огромный интерес к императорским похоронам был вызван еще и тем фактом, что город был наполнен самыми невероятными слухами, вплоть до таких, что будто бы в Казанском соборе под катафалком было найдено до 50 пудов пороха, который бунтовщики хотели взорвать (ОР РНБ. Ф. 859. К. 17. No 7. Л. 65). Лишь 13 марта 1826 г. в 10 часов утра погребальная процессия "тронулась по Невскому проспекту, Малой Садовой и новой улице, между Михайловским дворцом и Инженерным замком к Марсову полю, вдоль Летнего сада к крепости. У ворот крепости сняли гроб с колесницы и понесли в церковь". Во втором часу дня тело императора Александра I было погребено в Царской усыпальнице Петропавловского собора (Церемония погребения тела в Бозе почившего государя Александра I: РГИА. Ф. 479. Оп. 8. Д. 5. Л. 172--175; Воцарение императора Николая I (Из дневника Г. И. Вилламова) // Русская старина. 1899. Т. 97. No 3. С. 685--686; Депеша шведского посланника Пальмшерна шведскому министру иностранных дел гр. Ветерштету от 15 марта 1826 г. // Русская старина. 1903. Т. 116. С. 210).

Неожиданная смерть Александра I почти в 2 тысячах верстах от столицы и необычные обстоятельства восшествия на престол Николая I породили массу слухов, распространившихся в стране в конце 1825 -- начале 1826 г. (О народных слухах, вызванных смертью императора Александра I: ОР РНБ. Ф. 859. К. 17. No 7. Л. 6--7). Наиболее невероятным из них был слух, появившийся в Таганроге и Новочеркасском крае сразу после кончины императора, будто бы Александр I умер не своей смертью, а был отравлен заговорщиками, во главе которых стоял граф М. С. Воронцов, поднесший ему рюмку вина с ядом. Эта история была рассказана отставным урядником черноморского войска Я. В. Анцимирисовым в его прошении на Высочайшее имя, где он обещал подтвердить эту версию документально. В июле 1826 г. Анцимирисов был вызван в Петербург, однако ничем, кроме голословных заявлений, он подтвердить свои обвинения так и не смог (ЦГВИА. Ф. 36. Оп. 4/847. Д. 498. Л. 1--32; Кунтиков И. Н., Денисьев В. И. Легенда и документы о смерти Александра I // Советские архивы. 1966. No 3--4. С. 107--109). Некоторые слухи (более пятидесяти) уже с 1825 г. собирались, записывались и систематизировались полицией. Об этом свидетельствуют материалы допроса полицией Федора Федорова (дворового человека отставного поручика Ф. И. Зимбулатова), который сам "собрал и записал московские слухи из любопытства, которые после окажутся правдивые, а которые лживые; записывал с 25 декабря 1825 года" (ОР РНБ. Ф. 859. К. 17. No 7. Л. 110--117 об.). Главной особенностью, объединяющей почти все слухи, была уверенность народа в том, что Александр I не умер в Таганроге, что вместо него через всю Россию везли тело другого человека или куклу, а царь невероятным образом скрылся за границей или на бескрайних просторах России. Комментируя эти слухи, записанные Ф. Федоровым, Н. К. Шильдер подчеркивал такую характерную для того времени черту, как "протест народа против крепостного права" (Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 445). Постепенно эти слухи утихли, но во второй половине 1860-х гг. вспыхнули вновь и были связаны с личностью старца Федора Кузьмича. Эта легенда о перевоплощении российского императора в таинственного сибирского старца оживала, как в народном сознании, так в отечественной и зарубежной исторической литературе еще несколько раз -- в конце 1880-х, в начале 1890-х, в 1900-х, в 1920-х, в 1960-х годах. Об этом см.: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. 4. С. 445, 490; Николай Михайлович, вел. кн. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича; Барятинский В. В. Царственный мистик (император Александр I -- Федор Кузьмич). Б. м., 1912 (репринт: Л., 1990); Любимов Л. Д. Тайна старца Федора Кузьмича // Вопросы истории. 1966. No 1. С. 209--215; Окунь С. Б., Белянчиков H. Н. Существует ли "тайна Федора Кузьмича"? // Вопросы истории. 1967. No 1. С. 191--201.

В последние двадцать лет эта тема вновь стала предметом размышлений историков и публицистов, что способствовало переизданию старых работ и публикации новых. См.: Николаев В. А. Александр Первый -- старец Федор Кузьмич. Историческая биография. Сан-Франциско, 1984; Кудряшов К. В. Александр I и тайна Федора Кузьмича. М., 1990 (репринт); Василич Г. Император Александр I и старец Федор Кузьмич. М., 1991 (репринт); Два монарха и таинственный старец Федор Кузьмич: О российских императорах Павле I и Александре I. M., 1992; Таинственный старец Федор Кузьмич в Сибири и император Александр I / Под ред. А. Валлона. Калуга, 1993 (репринт); Труайя А. Александр I или Северный Сфинкс / Пер. с фр. М., 1997; Федоров В. И. Александр Благословенный -- святой старец Федор Томский. Историческое исследование. Томск, 2001; Император -- старец Федор Кузьмич: (об Александре I). M., 2002. На наш взгляд, для дальнейшего исследования темы, основанного на глубоком анализе источников и истории их возникновения, все же следует отделить вопрос о жизни сибирского старца от вопроса о смерти Александра I и рассматривать ее в контексте тех сложнейших проблем, которые возникают при изучении последнего периода его царствования. Об этом см.: Андреева Т. В. Смерть Александра I (некоторые новые аспекты) // Мартовские чтения памяти С. Б. Окуня. Материалы научных конференций. СПб., 1996. С. 39--45.

Подготовка текста и комментарии Т. В. Андреевой

Оставить комментарий Лонгинов Михаил Николаевич (bmn@lib.ru) Год: 1826 Обновлено: 21/02/2025. 95k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Лонгинов Михаил Николаевич История о болезни и последних минутах жизни императора Александра, основанная на подлинных сведениях

[Лонгинов Н. М.]

История о болезни и последних минутах жизни императора Александра, основанная на подлинных сведениях

Лонгинов Михаил Николаевич
История о болезни и последних минутах жизни императора Александра, основанная на подлинных сведениях