СОЧИНЕНІЯ НАХИМОВА, МИЛОНОВА И СУДОВЩИКОВА. (Полное Собраніе сочиненій русскихъ авторовъ ). Изданіе А. Смирдина. Спб. 1849. I томъ.
Въ новомъ томѣ "Полнаго Собранія Сочиненій Русскихъ Авторовъ" соединены произведенія трехъ писателей, хотя принадлежащихъ къ одному роду (ибо всѣ они извѣстны болѣе по своему сатирическому направленію), но весьма различныхъ по степени ихъ вдохновенія. Во всякомъ случаѣ, мысль -- соединять сочиненія нѣсколькихъ писателей въ одномъ томѣ, когда произведенія ихъ не довольно многочисленны, чтобы, порознь составить порядочныя книжки, достойна всякой похвалы. Издатель не сортируетъ авторовъ по достоинству или по строгому раздѣленію родовъ, предоставляя такую оцѣнку критикѣ и самой публикѣ; его дѣло собрать только по возможности все , что написано каждымъ авторомъ. И это уже съ его стороны большая заслуга: намъ извѣстно, сколькихъ трудовъ стоитъ иногда отыскать въ какомъ-нибудь старинномъ Сборникѣ пьесу, можетъ быть въ сущности мало замѣчательную, но необходимую для полноты изданія и занимательную, какъ характеристическая черта автора.
Нахимовъ провелъ большую часть своей жизни въ Харьковѣ и занимался тамъ преподаваніемъ русскаго языка. Талантъ его, по преимуществу мѣстный и односторонній, былъ высоко цѣнимъ въ Украйнѣ {Талантъ Нахимова имѣетъ много родственнаго съ музой Е. А. Измайлова, но съ тою разницею, что роль, которую игралъ Нахимовъ въ Харьковѣ, безъ сомнѣнія была блистательнѣе и важнѣе, чѣмъ роль издателя Благонамѣреннаго въ столицѣ.}. Нѣкоторые побаивались эпиграммы Нахимова, если не всегда изящной и тонкой, зато рѣзкой и безцеремонной почти до цинизма. Въ-самомъ-дѣлѣ, кому было пріятно попасть подъ его эпиграммы, писавшіяся экспромтомъ и ходившія на другой день по всему городу (извѣстно какъ въ провинціи важно малѣйшее происшествіе, а тѣмъ болѣе насмѣшливые стишки). Читатель согласится съ нами, когда прочтетъ слѣдующіе обращики его экспромтовъ..
Злонраву.
О, рокъ! еще ли я въ бѣдахъ не искусился
Злонравъ мнѣ въ дружбѣ изъяснился
И душу мнѣ свою хотѣлъ онъ подарить,
То есть, чуму привить!
По случаю списыванія портрета съ одного премудраго мужа
Вы пишете портретъ съ философя Ослова:
Похвально славный ликъ въ портретъ сохранить.
Но выдумка сія, повѣрьте мнѣ, не нова;
Вамъ можно болѣе философа почтить:
Съ живаго кожу снять и чучелу набить.
Золотой дождь.
Оставя нектаръ и скипетръ, громъ,
Юпитеръ, по уши влюбленной.
Къ Данаѣ, въ башнѣ заключенной,
Спустился золотымъ дождёмъ.--
Прошли тѣ времена, настали вѣки бѣдны,
И рада красота, какъ льется дождь и мѣдный
Надутову.
Какъ мало черезъ смерть Надутовъ потерялъ
Онъ въ жизни былъ ничто, а въ гробѣ прахомъ сталъ
Антипу виртуозу.
Весь вѣкъ Антипъ игралъ, несносно слухъ терзая
Онъ умеръ наконецъ, гудокъ свой обнимая,
И положить его съ собою завѣщалъ.
Прохожій! берегись, чтобъ онъ не заигралъ.
Ему же.
Неутомимый здѣсь Антипъ слёгъ для покоя
Онъ былъ толь дивный виртуозъ,
Что отъ игры его во время лѣтня зноя
Крещенскій всякаго по кожѣ дралъ морозъ.
Одинъ изъ главныхъ предметовъ, на которые Нахимовъ обращалъ стрѣлы своей сатиры, было слѣпое подражаніе и безсознательное уваженіе ко всему Французскому, изъ которыхъ проистекали прежде печальные примѣры въ родѣ воспитанія дѣтей, разными иностранцами подозрительнаго происхожденія и несомнѣннаго невѣжества. На этой темѣ основана его поэма: "Пурсоніяда", изъ которой напечатаны только нѣкоторые отрывки; вотъ начало этой шуточной поэмы, съ классическимъ вступленіемъ, какъ водилось обыкновенно въ десятыхъ годахъ.
"Помилуй ты меня, о Фебъ, парнасскій богъ!
Кого велишь ты пѣть, внушая мнѣ восторгъ!
Ахъ! сжалься надо мной, чувствительная Муза!
Могу ли я хвалить толь дивнаго Француза,
Каковъ былъ нѣкогда преславный Пурсоньякъ;
Въ Парижѣ продавалъ на рынкѣ онъ табакъ.
Герой былъ въ кабакахъ и первый жрецъ въ харчевняхъ:
Шумѣлъ на площадяхъ, смирялся онъ въ деревняхъ.
Гдѣ часто странствовалъ для чорстваго куска,
Гдѣ блѣдная его, голодная рука,
Тряся котомкою, прохожихъ умоляла,
И съ жадностію хлѣбъ насущный принимала!
Изъ нищихъ вдругъ потомъ попался Пурсоньякъ
Въ число мошенниковъ, воровъ и забіякъ:
Потомъ онъ заклейменъ и сосланъ на галеру.
Но земляковъ своихъ послѣдуя примѣру,
Чудеснымъ образомъ въ Россію убѣжалъ,
И ссылочный французъ какъ солнце возблисталъ."
Но главный предметъ, на преслѣдованіе котораго Нахимовъ истощалъ всѣ свои силы, было подъячество, притѣсненія тяжущимся.
"Я видѣлъ, какъ одинъ почтенный секретарь
Оправилъ праваго не взявши ни алтына:
Такъ долгъ велитъ, онъ мнилъ: мнѣ платитъ совѣсть, царь,
И вотъ награда мнѣ безцѣнна и едина.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я видѣлъ все сіе, и видѣлъ все... во снѣ!,--"
прибавляетъ онъ въ концѣ.
Кромѣ того, Нахимовъ написалъ нѣсколько одъ, басенъ и разныхъ стихотвореній, въ которыхъ замѣтно доброе намѣреніе, но зато ужь исполненіе изъ рукъ вонъ плохо. Таланту Нахимова доступны были только оригинальные извѣстнаго рода предметы, въ которыхъ могла разъигрываться его не весьма изящная фантазія, внушившая ему: "Пѣснь лужѣ" ит. п. стихотворенія. Замѣтимъ однако, что вкусъ его былъ вѣренъ и даже эстетиченъ не по времени; въ то время, когда усомниться въ геніяльности признаннаго авторитета почиталось литературнымъ преступленіемъ -- когда умный, даровитый Мерзляковъ на своихъ лекціяхъ, на которыя съѣзжались всѣ тогдашнія знаменитости, серьёзно разбиралъ красоты Синава и Трувора и Дмитрія Самозванца , неизвѣстный ученому міру лекторъ русскаго языка осмѣлился на отважный подвигъ и написалъ слѣдующе стихотвореніе:
Стихи по прочтеніи Сумарокова.
" О, горе, горе намъ,
Мелкопомѣстнымъ романистамъ!
Когда Парнасскій Князь, преславный Сумароковъ,
Который бочекъ сто парнасскихъ выпилъ токовъ
И лавки книжныя стихами завалилъ,
Когда и онъ страдалецъ риѳмы былъ.
Въ твореніяхъ его у ногъ Екатерины
Цвѣтутъ для риѳмы райски крины;
А гдѣ стоитъ Великій Петръ,
Тамъ по неволѣ дуетъ вѣтръ.
Нѣтъ, риѳма! ты забудь насъ почитать рабами.
Иль, разсердись, тебя мы презримъ сами."
О прозѣ Нахимова сказать почти нечего; она очень не многочисленна и не изящна; юмору, какимъ онъ обладалъ, необходимы стихотворныя рамы: въ этихъ рамахъ ему удобнѣе высказаться и остаться въ памяти. Заключимъ это мнѣніе о Нахимовѣ слѣдующимъ замѣчаніемъ: Нахимовъ не принадлежитъ къ украшеніямъ Россійскаго Парнаса; но но оригинальному направленію дарованія, онъ стоитъ быть перепечатаннымъ и прочитаннымъ съ точки зрѣнія безпристрастнаго вниманія ко всему, что носитъ печать таланта. Этотъ талантъ развился не вслѣдствіе подражанія какой-либо извѣстной школѣ, а просто самъ собой и щеголялъ на бѣломъ свѣтѣ въ кафтанѣ, если не щегольскомъ, зато своемъ собственномъ. Слѣдующая басня самого Нахимова характеризуетъ его лучше всего.
Дуракъ и драгоцѣнный камень.
"Не полированный, но очень драгоцѣнный,
Попался камень дураку.
Глупецъ, какъ видно, былъ минералогъ отмѣнный,
На камень посмотрѣлъ -- да и швырнулъ въ рѣку.
И дарованія цѣнить не всякой знаетъ;
Глупецъ не видитъ ихъ, иль, видя, презираетъ."
Совсѣмъ другое представляетъ собою сатирикъ Милоновъ, какъ его называли. онъ съ юности подчинилъ себя извѣстнымъ правиламъ въ своей теоріи поэзіи; онъ былъ товарищемъ Гнѣдича въ Московскомъ Университетѣ, онъ напитанъ былъ чтеніемъ классическихъ авторовъ Франціи и слушалъ лекціи Мерзлякова. Его поэтическое дарованіе (существованіе котораго несомнѣнно) развилось и даже обнаружилось не вслѣдствіе непреодолимаго или внезапнаго призванія, но или отъ школьнаго совмѣстничества и самолюбія, или отъ подражанія восхищавшимъ его образцамъ. Зато посмотрите, какъ этотъ талантъ бросается въ разныя стороны, не знаетъ, на чемъ остановиться и только поверхностно пользуется тѣмъ, что для другого могло служить источникомъ истинныхъ вдохновеніи. Правду сказать, Милоновъ жилъ во время трудное для молодыхъ писателей. Тогда былъ живъ Державинъ и мирно оканчивали вѣкъ другія знаменитости. Карамзинъ произвелъ переворотъ въ нашей литературѣ, но шедъ путемъ классицизма; вскорѣ начали писать Жуковскій, Батюшковъ и открыли новую, обольстительную для юности будущность; отсюда колебаніе -- на что рѣшиться. Надобно было имѣть геній Крылова, чтобы проложить себѣ свою дорогу. Обыкновеннымъ талантамъ оставалось: отрѣшить себя отъ прошедшаго или пренебречь нововведеніями; и то и другое трудно: первое потому, что прежніе авторитеты сохранили всю свою важность и воспитали первоначально молодое поколѣніе; второе потому, что молодость всегда симпатизируетъ блестящему началу, хотя часто не чувствуетъ въ себѣ достаточно силы и таланта содѣйствовать успѣхамъ литературы. Тутъ раждается, такъ сказать, школа примиренія противоположностей и случается, что поэтъ облекаетъ напр. романтизмъ Формами Дмитріева, или наоборотъ; все выходитъ какъ-то недодѣлано, ни одно стихотвореніе не носитъ на себѣ печати вполнѣ характеристической; краски безцвѣтны, выраженія неточны, потому-что ихъ диктуютъ поперемѣнно впечатлѣнія, противныя другъ другу.
Милоновъ едва ли не самый замѣчательный изъ второстепенныхъ дѣятелей нашей литературы первыхъ двадцати лѣтъ XIX вѣка. Что я:е послѣ этого: гг. Буринскій, Востоковъ, Нечаевъ, Остолоповъ, кн. Шаликовъ, Родзянко, Барановъ, Глѣбовъ, Вердеревскій, В. Измайловъ, Горчаковъ, Писаревъ (Иванчинъ), Бунина, Катенинъ, Мещерскій, Маринъ, Раичь, Хованскій, Николаевъ, Салтыковъ, Ѳ. Глинка, Волковъ, Комаровъ, Лобановъ, М. Дмитріевъ, даже Воейковъ и др. Всѣ они когда-то считались питомцами Апполопа , возвѣщали это въ дружескихъ посланіяхъ, гдѣ наивно воспѣвали другъ друга; произведенія ихъ печатались въ разныхъ образцовыхъ сборникахъ въ перемежку съ стихотвореніями Державина, Жуковскаго, Крылова, Батюшкова.
Жизнь Милонова не изобилуетъ занимательными и разнообразными происшествіями. Онъ родился на берегахъ Дона, который онъ часто воспѣвалъ въ элегическихъ пьесахъ своихъ; потомъ воспитывался въ Московскомъ университетѣ до 1804 года, наконецъ переѣхалъ въ Петербургъ и занялся тамъ преимущественно писаніемъ стиховъ, хотя въ началѣ имѣлъ намѣреніе посвятить себя службѣ. Несмотря на недостаточное состояніе, Милоновъ былъ безпеченъ какъ сибаритъ. Онъ желалъ пріобрѣсти только извѣстность, какъ поэтъ. Вотъ собственныя слова его въ посвященіи его стихотвореніи извѣстному любителю просвѣщенія, графу II. П. Румянцеву.
"Я знатныхъ не искалъ вниманіи къ себѣ,
Но ты, какъ меценатъ, къ трудамъ моимъ склонился!
Вниманіемъ твоимъ мои геніи окрылился --
Онъ долженъ славенъ быть, коль нравился тебѣ.
Въ высокомъ санѣ ты, стремясь стезею правой,
Ревнуешь въ доблестяхъ безсмертному отцу:
Я жъ Задунайскаго во слѣдъ иду пѣвцу --
И именемъ твоимъ знакомлюся со Славой."
Неизмѣнное благородство характера и теплая душа были отличительными чертами личности Милонова. Онѣ выказываются въ его сатирахъ и въ тѣхъ изъ его элегическихъ пьесъ, которыя неполцены истиннаго чувства, а не той приторной чувствительности, которая была въ большой модѣ въ его время, и отъ которой онъ самъ часто не могъ отдѣлаться. Эта чувствительность, вмѣстѣ съ недостаткомъ внутренняго выраженія, составляетъ главный недостатокъ стихотвореніи Милонова, о достоинствахъ которыхъ читатели могутъ судить изъ слѣдующихъ ниже выписокъ.
Стихотворенія Милонова можно раздѣлить на пять разрядовъ: 1) сатиры, 2) стихотворенія на разные патріотическіе предметы и торжественные случаи, 3) переводы или подражанія латинскимъ поэтамъ, 4) переводы изъ новѣйшихъ поэтовъ и 5) оригинальныя пьесы, преимущественно элегическія.
Сатиръ Милоновъ написалъ шесть: 1) Къ Рубеллію изъ Персія, 2) Къ Луказію, 3) Къ моему разсудку, 4) На модныхъ болтуновъ (подр. Виже), 5) На женитьбу въ большомъ свѣтѣ (подр. Ювеналу и Буало) и 6) Отрывокъ изъ Луциліевой сатиры. Сюда же должно отнести посланіе къ И. М. Ф--у на вызовъ его продолжать сатиры.
Современники Милонова, стремившіеся подвести отечественную словесность подъ извѣстныя мѣрки Французскаго классицизма, очень обрадовались, что было на кого возложить званіе русскаго сатирика, и признали имъ Милонова. Тогда не заботились о томъ, что сатира должна выставлять и преслѣдовать пороки своего времени, а не подражать Ювеналу и Буало. Милоновъ нечто иное какъ подражатель, и не столько указаннымъ имъ поэтамъ, сколько Дмитріеву, который самъ, кромѣ Чужого толка , не произвелъ въ этомъ родѣ ничего типическаго и вѣрнаго. Его остроуміе и легкая иронія преимущественно перешли въ наслѣдство къ Милонову, но уже совершенно истощенныя предшественникомъ; трудно поддерживаться писателю помощію нѣсколькихъ удачно выраженныхъ общихъ мѣстъ, въ родѣ слѣдующихъ:
"Писателемъ прослыть весьма обыкновенно.
Стихи свои хвалой наполни гнусныхъ дѣдъ,
Будь дерзокъ, подлъ и льстецъ -- и слава твой удѣлъ! "
"Коль слабостей людскихъ нельзя намъ истребить.
Нелучше ль во сто кратъ умѣть ихъ извинить?"
"Судить не мудрено -- примѣромъ трудно быть "
"Но надобно ли мстить злорѣчіемъ всему!
Нѣтъ, мстите лучше вы не злобой, не презрѣньемъ,
Но бѣднымъ помощью, но сирыхъ заступленьемъ."
"Потщимся, отложивъ сужденія пустыя.
Чтобъ прямо показать намѣренья благія,
Удерживать языкъ, примѣръ давать собой,
Быть дѣломъ добрыми, не словомъ, не молвой."
Изъ сатиръ Милонова больше всѣхъ славилась третья: Къ моему разсудку.
Цѣль Милонова всегда полезна и благородна; но онъ отъ ложнаго взгляда на искусство или не попадаетъ въ нее, или создаетъ ее тамъ, гдѣ она не существуетъ, а представляется ему вслѣдствіе миража, составленнаго изъ классическихъ воспоминаній. Что осмѣиваютъ или клеймятъ, напримѣръ, слѣдующіе стихи изъ пятой сатиры:
"Ты собралъ горести всѣ брака, говоришь --
Я собралъ всѣ? Дамонъ, ахъ, ты меня смѣшишь!
Отъ страшнаго возьмемъ предметъ не столь суровой:
Я все ли описалъ, сказалъ ли я хоть слово
О той, чей пылкій умъ, познанія и вкусъ
Съ собой переселятъ въ твою обитель Музъ?
Какое для тебя готово восхищенье!
Ты будешь объ одномъ лишь слышать пѣснопѣньѣ
Или -- бѣда, коль Ѳебъ тебѣ не будетъ милъ --
Изъ рукъ твоихъ тогда не примутъ и чернилъ!
Поэты у тебя назначатъ вечеринки,
Гдѣ слышать будешь всѣ бумажныя новинки --
И всѣ передъ тобой отборные умы;
Иной посланія, другой свои псалмы,
На судъ твоей женѣ прочтутъ приличнымъ тономъ --
Чего тогда хотѣть, владѣя Геликономъ?
И Вздоркинъ, Вздоркинъ самъ, отъ басень безъ ума,
Ихъ будетъ тамъ читать, какъ читывалъ Тальма;
Услышишь какъ межъ нихъ, забывъ она о полѣ,
Явится рыцаремъ въ славянскомъ ихъ расколѣ;
И ты, чтобъ ихъ понять, стремленіемъ горя,
Вновь будешь осужденъ начать отъ букваря --
О той, которая въ любви къ тебѣ нѣмая,
Ласкаетъ одного счастливца -- попугая,
И будетъ принимать и жаръ сердечный твой,
И нѣжность, и любовь съ стоической душой?--"
Что тутъ похожаго на русскіе нравы десятыхъ годовъ XIX вѣка? Одинъ намекъ въ стихѣ
"Явится рыцаремъ въ славянскомъ ихъ расколѣ"
составляетъ характеристическую черту тогдашнихъ литературныхъ распрей; остальное все взято изъ чужой почвы.
Пьесы на торжественные случаи -- дань, принесенная Милоновымъ направленію державинскаго періода, хотя онѣ уже не оды прежняго времени. Иногда, среди принужденнаго энтузіазма, вспыхиваютъ у него искры истинной поэзіи. Напримѣръ, слѣдующіе стихи, написанные при гробѣ Кутузова:
"Увы! тебя ужь нѣтъ! пусть рокъ ожесточенный,
Въ отраду намъ тебя безсмертіемъ даритъ,
Пусть слава временемъ твой кажетъ гробъ священный,
Въ немъ Славы нашихъ дней залогъ уже. сокрытъ."
Вотъ отрывки изъ элегіи на кончину Державина:
"Гдѣ жъ Вѣчность и Слава, о коихъ повѣдалъ
И двигалъ къ нимъ сердце Героевъ, Царей?
Кому, Пѣснопѣвецъ, кому ты передалъ
Небесный твой пламень, другой Прометей?
Увы, все въ подлунной на мигъ лишь созданію!
Кичливости смертныхъ повсюду урокъ;
Нетлѣнный твой вижу, злой смертью сорванной,
На гробны ступени катится вѣнокъ....
Вѣнокъ, кѣмъ безсмертна Россіи Царица?
Что Слава сплетала тобою гордясь?
Нѣтъ, бардъ нашъ единый! прахъ скрыла гробница --
Но вѣчность надъ нею съ тобой обнялась! "
"Въ сіяньи небесномъ, гдѣ днесь, пѣснопѣвецъ,
Ты вновь предъ Фелицей -- Царей образцомъ --
И Сѣвера витязь, Ея громовержецъ,
Склоняетъ при встрѣчѣ пернатый шеломъ --
Сіяй между ними, отъ Музъч похищенный,
На слѣдъ твой взираю я съ завистью днесь --
И скорбью къ могилѣ несу отягченный,
Всё, что лишь имѣю: -- и слезы и пѣснь! "
"Твой путь былъ ко славѣ усыпанъ цвѣтами,
Особая участь счастливцу дана;
Ты пѣлъ, окруженный безсмертья сынами.
По отзывамъ Лиры цѣнятъ времена."
Есть у него стихи, которые не могли вылиться изъ души безъ истиннаго, задушевнаго чувства. Въ пьесѣ "На гробницѣ Кутузова" онъ говоритъ:
"Здѣсь пишетъ не поэтъ, здѣсь плачетъ гражданинъ".
Про Императора Александра I:
"Онъ благостью, въ свой вѣкъ, возвысилъ царскій санъ".
Такіе стихи говорятъ сами за себя.
Переводы Милонова изъ Горація и Тибулла сдѣланы по системѣ Дмитріева и передаютъ одни слова, не подавая никакого понятія о духѣ и колоритѣ оригинальныхъ пьесъ. Вотъ лучшіе стихи, не лишенные поэтическаго достоинства, изъ "Похвалы сельской жизни":
"Когда жъ печальную и хладную часть года,
Юпитеръ отъ небесъ на землю низведетъ,
Преслѣдуетъ звѣрей различнаго онъ (земледѣлецъ) рода,
Со стаей псовъ, вокругъ разставленныхъ тенетъ; --
Вотще тогда бѣгутъ и заяцъ торопливой,
Стремящійся сокрыть въ излучинахъ свой слѣдъ,
Щетинистый кабанъ, и серна боязлива,
При гнувшая рога на трепетный хребетъ! "
Изъ новѣйшихъ поэтовъ Милоновъ перевелъ нѣсколько пьесъ Парни, Жильбера, Мильвуа, Сенъ Виктора, Леонара. Пьесы эти вообще не стоили перевода, кромѣ прелестной элегіи: Паденье Листьевъ Мильвуа, которой подражалъ Батюшковъ, и которую такъ изящно перевелъ потомъ Баратынскій. Для сравненія съ послѣднимъ переводомъ, столь извѣстнымъ, выписываемъ здѣсь переводъ Милонова:
"Разсыпанъ осени рукою,
Лежалъ поблекшій листъ кустовъ;
Зимы предтеча, страхъ съ тоскою
Умолкшихъ прогонялъ пѣвцовъ;
Мѣста сіи опустошенны
Страдалецъ юный проходилъ;
Ихъ видъ, во дни его блаженны,
Очамъ его пріятенъ былъ.
Твое, о, роща! опустѣнье
Мнѣ. предвѣщаетъ жребіи мой,
И, каждаго листа въ паденьѣ,
Я вижу смерть передъ собой!