Лукашевич Клавдия Владимировна
Бедный родственник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

   К.Лукашевич. Заветное окно -- М.: Православный паломник, 1997. -- 186с.
   Scan: Change Ange; OCR, SpellCheck: Kapti, 2009г
  
  

К.Лукашевич

  

Бедный родственник.

   Дело было под вечер. По снежной почтовой дороге ехала кибитка. Уныло позвякивал колокольчик; пара чахлых лошадок плелась тихо; ямщик дремал на козлах; кажется, дремал и седок, плотно закутавшись в шубу.
   Дорога была ровная; снег пушистый и ослепительно белый: он, вероятно, только что выпал и не успел почернеть от езды. Воздух был прозрачный, с легким морозцем. В такую пору ехать -- одно наслаждение. Но не так думали седок и ямщик.
   Темнело. На далеком синем небе загорались ранние звезды, по белому снегу виднелась дорога, по сторонам ее -- мелкие кустарники, вдали обрисовывались темные силуэты не то гор, не то леса.
   Ямщик вдруг встрепенулся на козлах и подогнал лошадей. Седок тоже оправился и сел поудобнее. Он не спал и из-за приподнятого воротника зорко следил за ямщиком. Тот, покрикивая на лошадей, повернулся и посмотрел на седока из-под рукава своего кафтана. Лицо у него было круглое, с бородкой, черты лица крупные; сам он был коренастый детина, широкоплечий, высокого роста.
   -- Как он на меня странно смотрит", -- подумал седок, приподнялся с сиденья, опустил воротник и закашлялся.
   Ямщик замахал кнутом и звонко свистнул на лошадей.
   "Свистит... Дает о себе знать", -- подумал седок
   -- Послушай, любезный, -- сказал он. -- Ты у меня так свистеть не смей!
   Ямщик ничего не ответил, но, проехав с версту, снова обернулся и в упор посмотрел на седока.
   "Опять смотрит, -- подумал тот. -- Ну, погоди ж ты! -- Я тебя приструню, приятель"
   Ямщик, кажется, хотел свистнуть, но как бы вспомнил что-то, и из его рта вылетел неопределенный звук вроде шипения, который моментально замер.
   Седок завертелся в кибитке и сильно крякнул.
   Ямщик быстро обернулся и посмотрел на него пристально и долга
   Тогда седок привстал в кибитке и, положив руку на плечо ямщика, сказал отрывистым и резким тоном:
   -- Послушай, любезный, если ты еще раз обернешься и станешь так на меня смотреть, то я всажу тебе в спину пулю. Слышишь? У меня ведь в руках револьвер. Так и знай!
   Ямщик опять ничего не ответил, но как-то весь съежился на козлах и погнал шибко лошадей. Откуда у тех и прыть взялась!
   Кибитка, подпрыгивая, пролетела стремглав по мосту, поднялась на гору и спустилась в лощину. Дороги была глухая: ни прохожих, ни приезжих; по обеим сторонам темнел густой лес. Деревья, запорошенные снегом, стояли близко друг к другу и, раскинув широко ветви, казались сказочными великанами.
   -- Что ты гонишь лошадей как сумасшедший? -- крикнул сердито седок.
   Ямщик молчал и, не обращая внимания на слова барина, стал еще сильнее хлестать кнутом по худым бокам лошадей. Кибитка неслась, как стрела, по темной лощине
   -- Не смей так гнать лошадей! Слышишь!? Тебе я говорю! Поезжай тише... Ты что же это?! Тише!" -- кричал барин, привстав в кибитке и схватив ямщика за плечи.
   -- Сидите себе, барин. Я знаю, что делаю... Не впервые...Тут место нехорошее. В этой лощине всяко бывает. Поскорей бы из нее выехать, -- тревожным голосом ответил ямщик, не оборачиваясь.
   Не успел он это сказать, как в то же мгновение на повороте, из кустов, с правой стороны дороги выскочили двое людей; они громко закричали, чем-то махнули и бросились к кибитке. Испуганные лошади шарахнулись в сторону и остановились, так как зацепились постромками за кусты. Затем произошло что-то ужасное: крики, возгласы, брань, возня, грохот, борьба. В темноте ничего нельзя было разобрать. Седок беспомощно кричал, порываясь выскочить из кибитки, но его толкали в грудь, стягивали с него шубу, тащили шапку, рылись в его вещах. Наконец сильные руки закрыли ему рот и сдавили горло; в то мгновение в его голове мелькнуло, что все уже кончено; затем он потерял сознание...
   Сколько времени прошло -- неизвестно, но когда барин очнулся и пришел в себя, то почувствовал, что кто-то его сильно трясет, шевелит, а над ним раздается басистый испуганный голос:
   -- Барин, а барин! Да ты жив аль нет? Барин! Живы ли вы?!
   -- Жив, -- ответил тихо седок и пошевелился.
   -- Ну, слава Богу! А кок я-то испугался! Думал, вы померши!
   -- А ты кто такой?
   -- Ямщик ваш! Аль еще не признаете?
   -- Где же мы? Что со мной случилось? -- очнулся седок и вздрогнул: ему стало жутко
   -- Едем по дороге... Такая беда вышла. Говорил ведь я. Это место такое проклятое! Тут "они" прячутся. Всякое бывает.
   -- А теперь-то мы где? -- снова переспросил седок, тревожно оглядываясь кругом
   -- По дороге едем. Не бойтесь. Действительно, они ехали по ровной дороге в той же самой кибитке. В вышине ярко горели звезды; кругом расстилалось снежное поле; было тихо и морозно.
   Седок, совершенно пришедший в себя, увидел, что на козлах сидит тот же ямщик: он повернулся к лошадям спиной, нагнулся к барину и смотрит на него участливо и улыбается, причем на круглом лице сверкают белые зубы.
   -- Что это было такое? -- содрогнувшись, спросил седок.
   -- Напали бродяги... Они часто в этой лощине прячутся...Тут им лафа... Мост близко, лес, овраг, крутой поворот... Место скверное...
   -- А ты-то как же? -- спросил барин. Он хотел этим сказать: "А разве ты не был с ними заодно?" Но ямщик его не понял.
   -- Я-то ничего. Здорово им всыпал, -- отвечал он. -- Будут меня помнить. Не на таковского напали... -- Я и на медведя один на один хаживал, а таких-то дохлых и еще бы с десяток отделал... Тот, что вас придушил, у ценя кубарем в овраг скатился. Не знаю, жив ли...
   -- Спасибо тебе, голубчик, большое спасибо... Никогда не забуду твоей помощи... Ты, может быть, меня от смерти спас... Век не забуду, -- проговорил барии, и у него на душе стали радостно и весело.
   -- Что тут за благодарность? Я шибко испугался, думал, что вы померши... С вами такой оморок вышел.
   -- Еще бы! Негодяй так стиснул мне горло, что казалось -- и дух вон... Я человек больной, слабый... Где же мне с ними бороться!.. Спасибо тебе, голубчик, что спас... Если бы не ты, не знаю, что теперь бы со мной было...
   -- Вещи ваши я все собрал и в кибитку сложил... Они их повытаскали да по снегу раскидали... Кажись, что ничего не пропало...
   -- Что вещи...Дело шло о жизни! Вещей не жаль...
   -- Как не жаль, -- возразил ямщик. -- Все, поди, трудом нажито... Как не жалеть!
   Ямщик задумался и долго молчал, потом обернулся к седоку и, улыбнувшись, проговорил:
   -- Барин, а знаете ли, что л вам скажу?! Ведь я вас боялся...
   -- Ты боялся меня? -- удивился барин.
   -- Да. На прошлой неделе один такой же барин, как вы, в этой же лощине ямщика убил и лошадей его угнал... И посейчас не нашли...
   -- Может ли быть? -- поразился барин.
   -- Верно. Спросите в городе -- все скажут.
   -- Оттого-то ты на меня так подозрительно смотрел?
   -- Так, так. Боязно было, -- подтвердил ямщик.
   Барин громко рассмеялся. Ямщик посмотрел на него с удивлением.
   -- Ну, братец мой, скажу тебе откровенно, а я ведь тебя боялся, -- сказал седок.
   -- Меня? Вот тебе и раз!
   -- Да. Мне казалось, что ты и свистишь кому-то, и лошадей гонишь нарочно, и на меня подозрительно смотришь...
   -- То-то вы всё сердились...То не гляди, то не свисти, то тише... Я думаю, -- тут не ладно... Да еще вы меня пулей припугнули... Боязно было.
   -- Какая там пуля! Я и стрелять-то не умею.
   Седок и ямщик громко и весело смеялись, вспоминая, как они трусили друг друга.
   Вдали, немного в стороне, замелькали огни.
   -- Это моя деревня. Растеряево называется, -- сказал ямщик. -- Тут у меня избенка. Семейство живет. Завернули бы вы, барин, обогреться и с перепугу оправиться. У меня и самоварчик есть. Моя баба живо все справит.
   -- Ладно, голубчик, согласен.
   Барин чувствовал большое расположение к этому ямщику и охотно согласился на его предложение, думай его этим порадовать.
   Кибитка свернула с тракта и, проехав несколько десятков саженей, промчалась по деревенской улице и вскоре остановилась около маленькой избы в три окна, занесенной снегом. Изба находилась посреди бедной, тихой деревни. Две собаки бросились с лаем к приехавшим, кое-где показались люди, и на звук почтового колокольчика из избы выбежала женщина и мальчик лет восьми.
   -- Тятенька! -- радостно воскликнул мальчик, бросаясь к ямщику.
   -- Молчи, молчи, сынок, -- сказал приехавший, погладил мальчика по голове и указал на барина, вылезавшего из кибитки.
   -- Маша, поставь-ка нам скорее самоварчик. Мы с барином в снегу побывали, -- сказал ямщик жене.
   -- Неужели ты барина вывалил? Кажется, Степа, за тобой этого не водилось. Что за грех такой?! -- укоризненно проговорила женщина, скрываясь за калитку.
   Приехавшие вошли в избу. Здесь было низко, душно, бедно, -- как в тысячах подобных изб на Руси.
   Хозяйка хлопотала около стола; барина усадили на скамейку в красном углу; ребятишки обступили ямщика, ласкались к нему и что-то шептали, искоса поглядывая на барина.
   Когда ямщик рассказал жене о том, что с ними случилось дорогой, -- она сначала остановилась как окаменелая, вся побледнела, потом заплакала и стала быстро креститься.
   -- Вот какое его дело... Того и гляди, сиротами останемся. И всякого-то человека жаль...А такого-то, как наш, и ввек не оплачешь... -- проговорила сквозь слезы женщина.
   -- А разве твой муж хороший? -- шутливо спросил барин, чтобы отвлечь хозяйку от грустных дум.
   -- Хороший... Нечего таить, барин, -- хороший: не пьет, не кутит и нас бережет, жалеет... -- быстро ответила женщина.
   -- Перестань! Что за похвальба?! -- недовольным тоном ответил ямщик.
   Но жена взглянула на него таким ласковым взглядом, что приезжий барин сразу понял, что в этой бедной хатке живут мир да любовь.
   -- У вас, кажется, большая семья? -- спросил барин.
   -- Четверо ребят, да нас двое, да мать старуха, да еще тетка убогая... Много нас. Жить нелегко. Мы безземельные... Доходы нынче плохие... Тракт наш тихий. Хочется и ребят в люди вывести... А учить-то не из чего...У меня двое старших очень смышленые, так и рвутся к науке, -- рассказывал ямщик.
   -- Полно тебе, Степа, Бога гневить... Будешь ты жив да здоров, -- справимся... И ребят подымем...Может, и до науки доведем... Что за беда, что недохваты... Не мы одни бедствуем...Зато живем, хоть и в бедности, да не в обиде, -- задушевно говорила женщина и по-прежнему смотрела на мужа хорошим взглядом.
   Приезжий подошел к детям и погладил белокурые головки. На него из-за спины отца глянули пытливые, добрые детские глаза,
   -- Что? Хочешь учиться? -- спросил барин старшего мальчика.
   -- Хочу. Шибко хочу. Вот и Варюшка хочет. Только тятьке с мамкой на кафтан и на сапоги не сбиться, -- бойко ответил мальчик.
   -- А как тебя звать?
   -- Ванькой.
   -- Вот славно. Значит, мы с тобой -- тезки.
   Барии вздохнул, в его душе шевельнулось чувство невольной зависти к этому ямщику, у которого такие славные дети, и ласковая жена, и этот бедный угол, где его всегда нетерпеливо ждут и встречают с такой радостью.
   Он с грустью подумал: "А меня никто не ждет, никто не встретит радостно, никто не позаботится... Скверно жить на свете одинокому человеку".
   Между тем хозяйка приготовила на стол и приветливо сказала:
   -- Жалуйте, барин. Отведайте, что Бог послал...Не осудите нашу бедность!
   На столе стояла похлебка, лежала краюха черного хлеба и кипел самовар
   -- Что же ты, Маша, сахару-то не дала? -- спросил ямщик
   Жена его полезла в сундук и долго там рылась; наконец она достала какую-то тряпку, вывернула из нее коробку, а из коробки высыпала на блюдце пять кусков сахару.
   Детские головенки приподнялись, вытаращенные глаза с умилением посмотрели на сахар, рты облизнулись.
   Приезжий барин взял два кусочка сахару с блюдца и дал ребятишкам. Ямщик с женой переглянулись: у них больше не было сахару, а потому мать незаметно отняла его у ребят; те хотели было захныкать, но, увидев строгий взгляд отца, замолчали.
   Попили чаю, потолковали о случившемся, погоревали и стали собираться в путь. Барин, вынув кошелек, достал десять рублей и, подавая хозяйке, сказал:
   -- Вот возьми, голубушка, от меня... Спасибо на угощенье, за ласку...
   -- Нет, нет! Что вы, барин! Какая тут плата... Мы поберегли вас не из корысти, -- чем Бог послал... Не обессудьте... А денег я не возьму. Жалуйте на перепутьи и в другой раз.
   -- Возьми, милая, не обижай меня. Это ребяткам на гостинцы. Пусть помнят, что их отец меня от смерти спас. И я этого никогда не забуду.. И к вам еще заверну...
   -- Нет, барин, так не полагается... -- сказал обидчиво ямщик, отводя руку с деньгами. -- Я пожалел... Неужто ж за это платить?
   Приезжий не стал настаивать, но, усевшись в кибитку, подозвал старшего сынишку ямщика, приласкал его и, когда лошади тронулись, зажил в его руку десятирублевую бумажку. Кибитка помчалась, колокольчики зазвенели, и снежная пыль полнилась столбом.
   Дорогой седок с ямщиком разговорились.
   -- Я еду на родину" -- рассказывал барин. -- Много лет я здесь не был. Стосковался. Тут в городе у меня живут родные племянники. Оба теперь женаты, и дети есть. Давно я их не видел. Оставил еще детьми. Славные были мальчики, особенно Васенька -- такой курчавый, красивенький, добрый...Весь был в нашу семью, а другой, Антоша, на мать был похож. Более двадцати пяти лет я их не видел. Захотелось кровных повидать, около них пожить, детей их понежить, по родным местам побродить. Стар стал, прихварываю... Вот и потянуло сюда. Захотелось тут дни остальные спокойно дожить...
   -- Правда ваша, барин, родная сторонушка -- все равно, что матушка родимая -- Так душа к ней и льнет: как на чужбине ни хорошо, и все по родине стоскуешься. Да мне бы, кажется, на чужбине да без своих и месяца не выжить... Сердце сгорело бы... Верно, барин... Оттого и вам невмоготу -- говорил ямщик, с участием взглядывая на седока.
   В это время вдали опять замелькали огни. Это был маленький уездный город -- цель путешествия барина. Он тревожно стал всматриваться, и когда они въехали в тихое предместье, то сердце его радостно забилось, и слезы навернулись на глаза. Здесь, в этой глуши, он родился, здесь он жил с родителями, ребенком бегал по улицам и знал каждый дом, каждое дерево, каждый уголок...
   И много милых сердцу воспоминаний промелькнуло в его голове из далекого детства.
   Кибитка остановилась у ворот гостиницы.
   -- Спасибо тебе, голубчик. Никогда не забуду я твоей услуги. Бог даст, еще увидимся. Скажи же мне, как тебя звать? -- говорил приезжий, расставаясь и расплачиваясь с ямщиком.
   -- Спасибо и вам, барин, на добром слове...Звать меня Степаном Ивановым, а по прозванию Колченогим... Коли поехать куда захотите, -- только на почтовой станин и закажите... Меня тут все знают. Прошенья просим, барин! Дай вам Бог хорошо тут пожить.
   Они расстались, довольные друг другом.

II

   На другой день приезжий встал рано в самом радостном настроении. Это был человек уже очень не молодом, поседевший, сгорбленный; на его бледном, болезненном лице лежали глубокие морщины, и в глазах выражалась затаенная грусть.
   Он подошел к окну гостиницы и рассмеялся. Как раз напротив, на сером полуразвалившемся домишке, красовалась большая вывеска, на ней изображены были двое мужчин: один держал другого за нос и чем-то вроде огромного ножа брил ему щеку. Над этим изображением было написано огромными буквами: "Здесь стригут и бреют".
   Приезжий узнал и этот дои и эту вывеску. Он видел их много лет тому назад, и они остались неизменными. Он узнал и улицу, и дома кругом, и местность вдали.
   Вошедшая прислуга с самоваром прервала его думы, барин стал расспрашивать ее обо всем в городе и особенно интересовался братьями Хлебниковыми. Словоохотливая женщина рассказала ему многое, но мало утешительного.
   Приезжий вышел на улицу. Это было незадолго до праздника Рождества. Даже в этом глухом городе заметно было оживление. Всюду убирались, скребли, мыли, чистили, куда-то спешили; около двух домов на снегу лежали елки, должно быть, только что привезенные из лесу
   Приезжий исходил город вдоль и поперек; на это понадобилось немного времени. Около одного дома, приютившегося на берегу маленькой речонки к окруженного густым садом, он долго стоял и смотрел не то с грустью, не то с умилением, слезы застилали его глаза; затем он глубоко вздохнул и тихо побрел по деревянным мосткам, оборачиваясь и посматривая назад.
   Около 12 часов дня приезжий звонил около калитки невзрачного и довольно грязного дома.
   Отворила молодая деревенская девушка, растрепанная и неуклюжая на вид.
   -- Вам кого? -- с удивлением спросила она.
   -- Здесь живет Антон Алексеевич Хлебников?
   -- Здесь. Только его дома нет. Он на службу ушел.
   -- А барыня дома?
   -- Дома. Только она белье гладит.
   -- Ну, ничего. Я зайду.Скажи барыне, что ее хочет видеть приезжий родственник
   Девушка живо шмыгнула в дом; приезжий прошел за ней; они вошли в прихожую, в которую выходили три двери, -- из одной тянуло кухонным чадом и чем-то жареным.Прислуга быстро закрыла все три двери, сама исчезла, и вошедший очутился в полном мраке. Он простоял тут довольно долго и подумал: "Однако для начала удачно, нечего сказать".
   Наконец дверь из кухни отворилась и на пороге показалась очень полная женщина, низенькая и круглая, как шарик, в широком капоте.
   -- Не узнаете меня. Анна Ивановна? -- спросил приезжий.
   -- Нет, извините, не узнаю.
   -- Я -- Иван Васильевич Хлебников, родной дядя вашего мужа.
   -- А-а-а-а! Милости просим. Очень рада! Пожалуйте в гостиную.
   Хозяйка засуетилась и широко распахнула дверь в парадную комнату. Приезжий разделся и вошел.
   -- Садитесь на диванчик. Там удобнее, -- предложила Анна Ивановна, а сама грузно опустилась в кресло.
   -- Вот я и на родину приехал! Так сюда тянуло. Вся душа изныла в тоске. Как завидел вдали наш город, так даже слеза прошибла.
   -- Конечно, приятно подъезжать к родному городу, -- согласилась хозяйка.
   -- Как же вы поживаете? Что Антоша? Давно я ничего не слышал о племянниках... Большая ли у вас семья?
   -- Ничего, живем мы хорошо...Муж служит. Старший мальчик у нас в прогимназии учится, а двое маленьких еще дома
   -- Покажите мне ваших деток! Я так хочу с ними познакомиться
   -- С удовольствием...Только они у меня ужасные шалуны, -- сказала хозяйка м направилась в соседнюю комнату; она пробыла там очень долго, должно быть, прихорашивал своих детей.
   Наконец в гостиную, как ураган, ворвались два буйных мальчугана; у одного под глазом виднелся большой синяк. Они смело подбежали к приезжему и закидали его вопросами:
   -- Ты наш дедушка? Что ты нам привез? Каких ты нам привез гостинцев? Отчего у тебя такое лицо?
   -- Дети, перестаньте! Как вам не стыдно. Что подумает дедушка! Вот я папе скажу! Слышите? Перестаньте! -- уговаривала мать.
   Дедушка не успел еще ничего ответить и приласкать своих милых внуков, как они накинулись на книги, на альбомы, на разные мелкие статуэтки, очевидно, для них запрещенные. Мать с ужасом оберегала все эти вещи от грозного нашествия. Мальчуганы теребили их руками, отнимали друг у друга, спорили.
   -- Миша и Коля, идите теперь в детскую... Идите. Вы познакомились с дедушкой -- и довольно... Ну, поцелуйте дедушку... Не трогайте же ничего, -- испуганно твердила мать, оттаскивая шалунов.
   Но те упирались и подняли рев;
   -- Не хотим целовать дедушку! Не хотим в детскую! -- кричали они.
   С трудом мальчуганы были увлечены матерью из гостиной,
   -- Где же вы остановились? -- спросила хозяйка, вернувшись после борьбы с сынками и желавшая загладить неприятное впечатление.
   -- В гостинице.
   Что же вы, на побывку или навсегда?
   -- Думаю, навсегда. Здоровье стало плохое... Хочу около родного пепелища сложить свои кости.
   -- Вероятно, вы торговлей думаете заняться?
   -- Нет. Где уж мне, больному человеку, торговать!
   -- Значит, вы пенсией или капиталом обеспечены? -- спросила хозяйка, и ее полное лицо изобразило сильное любопытство.
   -- У меня ничего нет. На первое время хватит... А там, надеюсь, найду какое-нибудь занятие. -- уклончиво отвечал гость.
   -- Какие же занятия в нашем городе? Мой муж и сам бы охотно взял, да нигде нет, -- недовольным тоном сказала хозяйка.
   -- Свет не без добрых людей, Анна Ивановна. Найдутся знакомые, помогут, укажут, наставят.
   -- Нет, тут вы напрасно будете искать работы... Другие и давно служат, да бьются и с трудом живут, -- ревниво проговорила хозяйка и надулась
   "Понимаю я, к чему ты это все ведешь, -- подумала она, -- только не на простоту напал: знаем мы таких бедных родственников, которые норовят на шею сесть да хлеб отбивать"
   В прихожей раздался звонок. Хозяйка поспешно бросилась туда и впустила мужа.
   -- Твой родственничек приехал...Вот еще не было печали!..
   -- Какой родственничек? -- спросил высокий, худощавый мужчина, в очках и с большой лысиной.
   -- Дядюшка. Сидит в гостиной, хнычет, на судьбу жалуется, думает, что добрый племянник его пригреет, в нахлебники возьмет...
   Муж не стал слушать сердитую воркотню жены и быстрыми шагами прошел в гостиную.
   -- Дядя, какими судьбами?! -- воскликнул он, обнимая старика.
   -- Здравствуй, Антоша! Стосковался по родине, приехал сюда умирать.
   -- Ну, полно, дядя, поживем еще. Как же вы жили? Что вы делали? Видели ли вы моих сорванцов?
   Между Дядей и племянником завязался оживленный разговор. Тон племянника был участливый и задушевный. Дядя рассказывал о дороге, о том, как на них капали, как он любовался родным городом и домом, который прежде принадлежал его отцу... Племянник сообщал о своем житье-бытье, о службе, о знакомых, рассказывал и о брате.
   -- Он богато живет, дядя. Купцом сделался -- торгует. Всего одна дочь, -- только жена хворая. А дом -- полная чаша. Вы навестите его.
   -- Навещу, навещу, как же!.. Хочется родных повидать.
   В это время из соседней комнаты высунулась голова хозяйки.
   -- Антоша, пойди сюда! -- крикнула она.
   Муж пошел на ее зов, и за дверью послышался сдержанный спор.
   -- Ты, пожалуйста, не вздумай оставлять твоего дядюшку обедать. У нас ничего нет лишнего...
   -- Как же, Аня, неловко. Ведь старик приехал издалека... Все-таки родной...Неловко не пригласить...
   -- Он должен понять -- Мы не ждали. Везде готовят в обрез...
   -- Пожалуйста, Аня, разделим, что есть, по-родственному... Он не осудит. Все-таки лучше...
   -- Нет, нет. Тогда уж обедайте одни... Я не выйду.
   -- Будь добра, Аня...Устрой...Пригласим. Ведь неловко. В нашей семье всегда принимали радушно, -- упрашивал муж.
   -- Ах, да перестань! Позовем в другой раз... Что еще за церемонии с таким родственником, -- сердито проговорила жена и вошла в гостиную. Муж шел за ней и имел сконфуженный, растерянный вид...
   -- Уж вы, Иван Васильевич, когда-нибудь соберитесь к нам обедать. Приходите запросто, -- певучим голосов, нарочно очень громко, сказала Анна Ивановна.
   Гость посмотрел на нее удивленно.
   -- Приходи, дядя, -- тихо повторил Антон Алексеевич.
   Дяди слышал, что за закрытой дверью в соседней комнате стучали тарелками, вилками, ножами, -- там, очевидно, накрывали на стол и тихо перешептывались. Он понял все и стал прощаться.
   Выйдя на улицу, он с горечью подумал; "Воображают, что я нуждаюсь в их обеде...Ах, ничего, ничего мне не нужно для тела! Я для души, для души ищу пищи".
   -- Ну что, барин, разыскали племянников? -- спросила приезжего прислуга в гостинице, когда он вернулся.
   -- Разыскал.
   -- То-то, я думаю, обрадовались?
   -- Да, обрадовались. Очень обрадовались, -- вздохнув, ответил приезжий и усмехнулся.
  

III

   Через день Иван Васильевич навестил другого племянника,
   Тот жил в чистом, уютном двухэтажном доме, обнесенном зеленым палисадником; внизу помещалась лавка.
   В этом доне уже были осведомлены о приезде бедного родственника.
   Ивана Васильевича встретил высокий, полный мужчина с окладистой бородой. Лицо его было суровое, и в глазах выражалась жестокость.
   Иван Васильевич долго и пристально всматривался в него, не веря своим глазам "Неужели это Васенька? Тот милый, курчавый мальчик, которого он когда-то любил и ласкал?"
   -- Что, дядюшка, не признаете нас? -- басистым голосом спросил племянник и рассмеялся.
   -- Где же узнать? Очень изменился... Вот теперь я вижу... Что-то в лице есть отцовское, -- проговорил дядя, здороваясь и избегая называть племянника по имени. Ему казалось неловким называть этого купчину Васей и говорить ему "ты".
   -- А вот моя супруга Марья Власьевна и дочка Глаша.
   Вошли в горницу, убранную парадно, по-купечески, с большими божницами, с цветными скатертями, с серебром, выставленным наружу, и половиками по всему полу. Навстречу гостю встала худенькая, маленькая женщина с большими испуганными глазами и дородная девица, лет 18, как две капли похожая на отца.
   Иван Васильевич сел на диван, кругом него поместилась вся семья, и ему стало не по себе.
   -- Чем же вы, дядюшка, занимались в столице? -- спросил хозяин.
   -- Занимался в конторе...Кроме того, кое-что писал.
   -- Что же вы изволили писать?
   -- Писал статьи, печатал их, книги издавал.
   -- Пустое это дело по нынешним временам -- писать книги...
   -- Вероятно, а вашу глушь не доходит хорошая, дельная книга, -- оттого вы так и судите, -- заметил дядя.
   -- Это правда, Василий Алексеевич, есть очень приятные, чувствительные книжки... Читаешь, -- вдоволь наплачешься.... -- вставила было суждение жена хозяина.
   Тот взглянул на нее так, что она дальше не продолжала.
   -- Ничего ты не понимаешь... Твое дело бабье, знай свою кухню да дочку и молчи, -- грубо заметил он.
   Девица хихикнула.
   -- Что вы это говорите, голубчик... Теперь другие времена: женщина рвется к свету. Это очень похвально и приятно слышать, что Марья Власьевна любит почитать книжку. Хорошая книга переродить человека может.
   -- Это поучение вы, дядюшка, оставьте про себя. У вас -- по-одному, у нас -- по-другому... Лучше вы нам объясните, что же вы тут собираетесь делать?
   -- Пока ничего. А там видно будет...
   -- Что же у вас, дядюшка, чин большой?
   -- Нет, совсем маленький.
   -- Так.
   Племянник помолчал и. наконец, проговорил решительно:
   -- Вы нас извините, дядюшка... Мы не можем вас у себя пристроить, потому и занятий таких нет и помещения маловато.
   -- Я, голубчик мой, и не собирался у вас устраиваться, -- ответил дядя и стал прощаться,
   -- Куда мог вы? Сейчас закусим...Водочки выпьем... Эй, жена, скорее! -- суетился племянник
   -- Нет, нет. Спасибо. Я водки совсем не пью...
   -- Это, дядюшка, плохо. Значит, вы нам не товарищ, -- рассмеялся хозяин.
   Иван Васильевич вышел в прихожую, и тут он заметил, что на него грустно смотрят большие испуганные глаза жены, точно она хочет ему что-то сказать. Когда он нагнулся, чтобы надеть калоши, она робко шепнула мужу:
   -- Вы бы позвали дядюшку на кутью.
   -- Нечего его поваживать. Он нам не ко двору, -- шепотом пробурчал ей в ответ хозяин.
   Выйдя на свежий воздух, Иван Васильевич вздохнул полной грудью. "Как тут тяжело! Мрак какой-то! Вот где через золото слезы льются...Бедная женщина!" -- подумал он, вспоминая худощавое лицо хозяйки и ее испуганные глаза.
   Иван Васильевич еще несколько раз навестил своих племянников и нигде не нашел "души", как он мечтал и говорил себе.
   Когда он принес детям Антона Алексеевича гостинцы и подарки, Анна Ивановна приняла его любезнее и даже оставила обедать, но он хорошо видел, что она дрожит над каждым куском. Муж ее был человек бесхарактерный и все делал, как она хочет.
   У Василия Алексеевича дядя совсем перестал бывать: он не мог выносить, что тот обращается грубо со своей кроткой женой, не мог видеть его пьяного, бессердечного лица. Племянник тоже невзлюбил дядюшку.

IV

   Подошел рождественский сочельник. В маленьком, глухом городе праздник встречали по-старинному: целый день строго постились, а с появлением первой вечерней звезды садились за ужин. Ужинали на сене, подавали непременно все рыбное и обязательно кутью, пшеницу с медом, взвар из чернослива.
   Вечерело. На небе появились заезды. В окнах домов замелькали огни, задвигались люди: все собирались радостно встретить праздник среди своей семьи и близких друзей. В такие шумные дни особенно грустно бывает одиноким людям.
   Иван Васильевич Хлебников сидел в своей комнате у окна. Опустивши голову на руки, он задумчиво смотрел на улицу и думал невеселую думу. Никто его не вспомнит в этот день, не спросит, как он встречает праздник! А как бы ему хотелось, чтобы около него был кто-нибудь из близких, родной...И многое ли ему надо? Только участие доброй души, приветливое слово...Он и сам не знает, как прошла его жизнь: за работой да за чтением. Людей он дичился, конфузился, удалялся, а теперь, под старость, и невыносимо стало одинокому...Племянники, к которым он так стремился, -- Бог с ними...Один -- кулак, черствый эгоист... Другой -- без воли, жены боится; жена сварливая, скупая... Если бы он явился к ним богатым, конечно, встретили бы иначе...
   "Вон сегодня и у цирюльника веселье, вся семья в сборе ужинать сели, -- думал Иван Васильевич, всматриваясь в темноту и заметив знакомую вывеску.
   "Как, бывало, любили мы детьми сочельник -- эти милые сердцу, трогательные обряды. С каким-то особым благоговением садились за стол, на котором лежало сено. Как ждали мы появления первой звезды: нам казалось, что это именно та, которую видели волхвы на востоке. Как трудно было целый день пропоститься в сочельник... Братец, бывало, не утерпит и стащит кусок хлеба и съест его потихоньку...Где ты, милое детство?! Как пусто и скучно одинокому человеку".
   Эти размышления были прерваны стуком в дверь.
   -- Войдите, -- сказал Иван Васильевич.
   Вошла прислуга и удивилась, застав жильца в темноте,
   -- Сумерничаете, барин? -- спросила она.
   -- Да. Размечтался тут и про огонь забыл.
   -- Вам бы лучше к своим пойти...Нынче везде кутья.
   -- Нет, не пойду. Нездоровится...
   -- Ах, да! Что же я! -- спохватилась женщина. -- Вот вам гостинец!
   -- Какой гостинец? Откуда? -- удивился жилец.
   -- Ямщик велел отдать. Нарочно заехал...Кланяться наказал и просил отдать, вот лепешки ржаные с творогом, коржики да масло. Его баба вам деревенский гостинец посылает...
   -- Где, где же этот ямщик? Позовите его. Я хочу его видеть.Позовите его, милая, -- встрепенулся барин и так горячо просил прислугу, точно он услышал и ком-нибудь близком
   -- Он уже давно уехал, барин, -- ответила та.
   -- Зачем же вы его не остановили и ко мне не позвали?! Зачем вы мне раньше не сказали? -- сокрушаясь, укорял ее барин.
   -- А мне и ни к чему, -- простите, барин. Теперь я вам самоварчик поставлю... Вы и покушайте чаю с деревенскими гостинцами.
   Прислуга ушла. Иван Васильевич оживился и повеселел. Этот скромный гостинец доставил ему огромное удовольствие, и он с улыбкой смотрел на деревенские лепешки. Они были тяжелы для его больного желудка, и он их есть не мог, -- но ему было дорого что-то другое, что будто ворвалось с этими лепешками в его одинокую комнату в гостинице.
   "Где-то далеко есть добрая душа, которая вспомнила обо мне... Как это отрадно! Как дорого это мне", -- думалось Ивану Васильевичу и становилось весело, и он зашагал по комнате. Ему казалось, что и у него праздник.

V

   Прошел целый год. За это время Иван Васильевич устроился на отдельной небольшой квартире и зажил тихо и уединенно.
   Племянники и думать забыли о своем старике дяде.
   Только как-то раз, когда Антон Алексеевич услышал, что дядя заболел, проговорил участливо:
   -- Надо бы дядю навестить... У старика никого нет; как-то он там один, бедняга, живет...
   -- Поспеешь навестить... Времени впереди много, -- ответила ему жена
   И Антон Алексеевич все откладывал да откладывал, поговаривая нередко:
   -- Эх, надо бы, надо дядю навестить!..
   Марья Власьевна тоже робко сказала мужу в добрую минуту:
   -- Вы бы, Василий Алексеевич, навестили дядюшку: слышно, он прихварывает...
   -- А ты что за печальница явилась? -- пробурчал ей в ответ муж
   А время не ждало, а летело безвозвратно вперед.
   В маленьком провинциальном городе ничего невозможно скрыть... И вот мало-помалу стали ходить об Иване Васильевиче Хлебникове какие-то странные слухи: будто он вовсе не бедный, а даже миллионер, будто он открывает какую-то школу, будто он подарил какому-то ямщику три тысячи...
   Узнала обо всем об этом первая Анна Ивановна... Пришла она домой очень встревоженная и сказала своему мужу:
   -- Что же ты, в самом деде, дядю-то не навестишь?.. Все только говоришь да собираешься...
   Антон Алексеевич очень подивился и порадовался такой перемене в жене и в первый же праздник отправился к дяде.
   Тот встретил его приветливо и сразу заговорил о своих планах, которые, действительно, оказались не пустыми слухами...
   -- Надумал я, Антоша, помочь нашему городу... Хочу училище выстроить, чтобы там самых бедных детей обучали и грамоте и ремеслам разным, и кормили бы их там, я одевали бы...
   Иван Васильевич подробно рассказывал племяннику о деле, которое, очевидно, занимало все его помыслы.
   Антон Алексеевич слушал молча, -- он был очень поражен, и, наконец, не выдержал и спросил:
   -- Да как же, дядя, ведь на это понадобятся большие средства?!
   -- Тут я кое-что получил... Хватит, -- уклончиво отвечал Иван Васильевич. -- Пусть родной город помнит обо мне. Доброе дело -- самая лучшая память. А училище такое очень нужно нашему городу.
   Антон Алексеевич всем рассказал о своем визите к дяде. Много об этом толковали и удивлялись.
   Через несколько дней Ивана Васильевича навестила и Анна Ивановна с двумя младшими сыновьями.
   -- Что же это вы нас забыли?! Нехорошо... Не по-родственному...Дети, зовите вашего баловника-дедушку к нам... Мы соскучились по вас, -- говорила она ласково.
   -- Некогда, Анна Ивановна, я теперь так занят со своей школой...Купил домик -- что прежде родителям принадлежал... Надо перестраивать...Много хлопот
   -- И слышать не хочу... В воскресенье ждем обедать... Иначе мы с Антошей обидимся...
   Внуки произвели у дедушки полнейший разгром: перессорились, передрались, разбили его чернильницу и так громко говорили, что у старика после их ухода заболела голова и долго раздавались в ушах их голоса.
   Навестил Ивана Васильевича и другой племянник
   -- Ты что, дядюшка, к нам глаз не кажешь? -- шутливо укорял он его -- Моя Марья Власьевна та о тебе все глаза выплакала, да и Глаша все спрашивает...
   -- Спасибо, голубчик... Они у вас хорошие, добрые...Зайду непременно...Теперь некогда -- Слышали вы: я ведь тут со школой занялся..
   -- Как не слышали...Болтают в городе, что ты какому-то ямщику дом какой-то строишь...У нас ведь все сейчас переиначат. Мало ли что болтают!
   -- Правда, правда, голубчик...Этот ямщик меня от смерти спас...Я еще вам рассказывал...Люди бедные -- надо было помочь.
   -- Вот что, дядюшка, я тебе пришел сказать... Очень моя Марья Власьевна убивается, что ты живешь тут один -- Заболеешь, -- и походить некому...Переезжай ты к нам...У нас такой мезонинчик хороший, особнячок, освободился...
   -- Спасибо, родной. Только нет, не могу. Теперь не могу...
   -- Ну, полно... Что там разговаривать... Возьмем да и перевезем тебя...У меня хорошо, спокойно будет.
   -- Нет, нет... Я привык жить один... А потом при моей школе я себе тоже помещение отвожу...
   Василий Алексеевич ушел разобиженный.

***

   Пришло еще одно Рождество. Иван Васильевич ходил по своей квартире счастливый и веселый: постройка его школы приближалась к концу; были уже готовы и столы и скамейки, из столицы были выписаны книги, карты и всякие учебные пособии... Школа скоро должна открыться, и там закипит шумная, полезная и деятельная жизнь. Иван Васильевич точно помолодел: здоровье отстало лучше, и о глазах светилась необыкновенная радость. Да разве может не радоваться человек, если он сознает, что жизнь его не прошла пусто и бесследно, что на память о нем останется святое и великое дело?
   Накануне к Ивану Васильевичу заходили жены его племянников и убедительно просили его встречать в их семьях праздник, но старик наотрез отказа лея.
   -- Я поеду на кутью в Растеряево, в ты можешь идти к кому-нибудь из твоих родных, -- сказал Иван Васильевич своей кухарке.
   Действительно, за ним приехал ямщик и уже давно дожидался у ворот. Весело разговаривая, они стрелой неслись восемь верст, затем свернули с тракта и остановились у большой новой избы с резными окнами и с резными петухами над воротами.
   Вся семья высыпала встречать приехавшего.
   -- Здравствуйте, мои хорошие! -- приветствовал он ребятишек. -- Ну что, Ваня и Варяша, как вы учились? Что нового?
   -- Мы хорошо учились, дяденька...Учительница Нас очень хвалила и по книжке нам дала.
   -- Молодцы!
   -- Полноте, ребята, надоедать барину! -- сказал ямщик, отстраняя детей.
   -- Та нас, Степан, оставь в покое. У нас с ними свои дела.
   -- Жалуйте, дорогой барин... Жалуйте! -- приветливо говорила хозяйка.
   В избе был накрыт стол на сене, стоила кутья, сытный ужин. Вся семья и гость сели за стол, и всем казалось, что праздник так, светел и радостен. Особенно было дорого Степану и Маше, что к ним приехал на кутью их благодетель, как они называли между собою Ивана Васильевича.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru