Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Суд идет

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Д. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ТОМЪ ВОСЬМОЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ # ПЕТРОГРАДЪ
1916

  

СУДЪ ИДЕТЪ.

   Смертный приговоръ былъ произнесенъ...
   Прокуроръ Иванъ Павловичъ Мухинъ, въ качествѣ больного, ожидалъ рѣшеніи консиліума, сидя въ своемъ кабинетѣ у письменнаго стола. Онъ настолько владѣлъ собой, что могъ заниматься, и по время консиліума "подготовлялъ" дѣло о мѣщанинѣ Ивановѣ, котораго обвиняла жена въ развратномъ сожитіи съ дѣвицей Петровой. Дѣло по существу ничего особеннаго не представляло, и Иванъ Павловичъ въ другое время не обратилъ бы на него вниманія. Сейчасъ онъ нѣсколько разъ теръ свой лобъ длинной, исхудавшей рукой съ напружившимися жилами и, читая протоколъ слѣдствія, нѣсколько разъ поднималъ густыя брови съ какой-то хорьковой просѣдью. Ему на видъ было подъ пятьдесятъ, хотя какая-то таинственная внутренняя болѣзнь дѣлала его старше. Въ лицѣ и во всей фигурѣ чувствовалось что-то строгое и особенно внушительное, что заставляло трепетать не одного подсудимаго. Особенно строго смотрѣли сѣрые большіе глаза. Прибавьте къ этому, что Иванъ Павловичъ почти никогда не улыбался, и выраженіе его застывшаго лица не смягчалось даже легкой сѣдиной, пробивавшейся въ бородѣ и въ усахъ. Одѣтъ онъ былъ тоже какъ-то строго, несмотря на то, что долженъ былъ сидѣть дома. Когда онъ сидѣлъ за своимъ письменнымъ столомъ, казалось, что онъ видитъ передъ собой какого-нибудь подсудимаго, какъ сейчасъ видѣлъ вороватаго мѣщанина Иванова, соблазнившаго мѣщанскую дѣвицу Петрову къ незаконному сожитію. Ивану Павловичу рисовался этотъ Ивановъ во всей своей прелести,-- какъ онъ лгалъ въ теченіе всей своей мѣщанской жизни,-- лгалъ женѣ, лгалъ дѣвицѣ Петровой, лгалъ слѣдователю и будетъ лгать на судѣ. Законъ, въ сущности, очень милостиво относится къ подобнымъ субъектамъ.
   -- Подвергнуть церковному покаянію...-- мысленно повторилъ Иванъ Павловичъ будущую фразу судебной резолюціи.
   Эти мысли были прерваны поднявшимся въ гостиной говоромъ и шумомъ шаговъ. Значитъ, консиліумъ кончился и доктора расходятся. Иванъ Павловичъ поморщился. Лично онъ былъ противъ этой глупой церемоніи, но Ольга Сергѣевна хотѣла устроить консиліумъ и настояла на своемъ съ чистоженскимъ упрямствомъ. Она вѣрила больше всего своему Костецкому, хотя онъ, въ данномъ случаѣ, былъ совершенно безполезенъ, какъ спеціалистъ по женскимъ болѣзнямъ. Врачи изъ гостиной отправились въ кабинетъ.
   -- Вотъ Сергѣй Матвѣичъ объяснитъ вамъ все,-- говорилъ старичокъ докторъ Балясинъ, пользовавшійся въ городѣ репутаціей "нашего Захарьина".-- Да...
   -- Да?-- какъ-то некстати проговорилъ Иванъ Павловичъ, продолжая въ умѣ казнить развратнаго мѣщанина Иванова.
   Докторовъ собралось пять. Веселый толстякъ Чередовъ, желчный и худой полякъ Матвеевичъ, молчаливый нѣмецъ Манштейнъ, Костецкій, немного вертлявый и кокетливый, какъ всѣ дамскіе доктора, и старикъ Балясинъ. Иванъ Павловичъ, конечно, всѣхъ ихъ отлично зналъ, какъ знаютъ другъ друга только въ провинціальныхъ городахъ, гдѣ поневолѣ выучиваютъ человѣка наизусть. Балясина Иванъ Павловичъ недолюбливалъ, какъ стараго хитреца и порядочна! о интригана, подкупавшаго паціентовъ своими вкрадчивыми, мягкими манерами. Онъ вѣчно точно подкрадывался къ чему-то. Костецкій ушелъ къ Ольгѣ Сергѣевнѣ, которая ожидала его въ своемъ будуарѣ.
   -- Вы совсѣмъ кончили, господа?-- какъ-то сухо спрашивалъ Иванъ Павловичъ, предлагая гостямъ ящикъ съ сигарами.
   -- Сергѣй Матвѣичъ объяснитъ все...-- повторилъ Балясинъ, потирая свои всегда холодныя руки.-- До свиданія, Иванъ Павлычъ!
   Манштейнъ молча протянулъ свою широкую нѣмецкую руку, походившую на тюленій ластъ, и Ивану Павловичу показалось, что и онъ и Балясинъ стараются поскорѣе убраться и будутъ очень рады, когда очутятся на свѣжемъ воздухѣ. Чередовъ, противъ обыкновенія, молчалъ, посасывая сигару. Онъ всегда садился на одно мѣсто на диванѣ, въ самой неудобной позѣ, и потиралъ жирное колѣно лѣвой рукой. Въ гостиной послышался жиденькій тенорокъ Костецкаго, который тоже, видимо, торопился. Ольга Сергѣевна проводила его до дверей передней и вернулась.
   -- А у насъ устраивается любительскій спектакль...-- сообщилъ Костецкій послѣднюю городскую новость, пожимая руку Ивана Павловича.-- Да... Въ главной роли выступаетъ Анна Ивановна... У ней есть темпераментъ... священный огонекъ... Вы вечеромъ будете въ клубѣ? Ахъ, виноватъ, мы васъ подвергаемъ карантину... да...
   Ивану Павловичу казалось, что консультанты держатъ себя съ нимъ какъ-то офиціально и говорятъ совсѣмъ не то, что думаютъ. Это его раздражало, и онъ былъ радъ, когда горничная затворила за ними дверь. Отъ волненія у него въ послѣднее время получалось ощущеніе какой-то тупой боли въ лѣвомъ боку, и онъ дергалъ плечомъ, инстинктивно стараясь отъ нея освободиться. Потомъ ему было непріятно, что жена не вошла въ кабинетъ, хотя и понималъ, что ей было тяжело выслушивать во второй разъ докторское объясненіе,-- онъ не сомнѣвался, что врачи были противъ него, т.-е. противъ его болѣзни, и впередъ приготовился выслушать какую-нибудь непріятную новость. Въ душѣ онъ не вѣрилъ врачамъ, ихъ искусству и медицинѣ вообще.
   Докторъ Чередовъ продолжалъ сидѣть на диванѣ, пуская клубы синяго дыма. Это была его дурная привычка, съ которой Ольга Сергѣевна никакъ не могла помириться.
   -- Да, многоуважаемый...-- заговорилъ онъ, когда Иванъ Павловичъ вернулся въ кабинетъ.
   -- Могу помочь тебѣ,-- предупредилъ его Иванъ Павловичъ:-- я догадываюсь, что вы не согласны съ моимъ сердцемъ... Я приготовился къ самому худшему и боюсь только одного, чтобы напрасно не потревожили Ольгу Сергѣевну. Въ свое время все будетъ...
   -- Да, многоуважаемый... Гм...
   Иванъ Павловичъ любилъ Чередова, любилъ безъ всякаго основанія, а просто такъ, какъ любятъ друзья. Онъ чувствовалъ себя какъ-то лучше, когда Чередовъ входилъ къ нему въ кабинетъ; любилъ его добродушное русское лицо, глядѣвшее такъ просто своими близорукими, большими карими глазами, любилъ лѣнивую походку съ развальцемъ, любилъ его манеру говорить и смѣяться. Чередовъ былъ милый человѣкъ, который всѣмъ говорилъ -- "многоуважаемый": завертывалъ на минутку а просиживалъ часы; постоянно терялъ свою шапку; надѣвалъ чужія калоши; разсказывалъ одинъ и тотъ же анекдотъ, какъ новость, и томилъ хозяина въ передней, прощаясь по десяти разъ.
   -- Да, многоуважаемый, мои коллеги не совсѣмъ хорошо отнеслись къ твоему сердцу... Оно мнѣ ужо давно не нравится. Вообще машинка испортилась... да...
   Чередовъ подбиралъ слова, напрасно желая попасть въ свой шутливый тонъ, который уже совсѣмъ не подходилъ къ данному моменту.
   -- Видишь ли. многоуважаемый, въ чемъ дѣло...-- продолжалъ онъ, исчезая въ облакѣ табачнаго дыма.-- Конечно, всѣ мы смертны, и медицина не всесильна... да...
   -- Не тяни, пожалуйста... Говори прямо: очень плохо?
   -- Да, т.-е... какъ смотрѣть на дѣло...
   -- Знаешь, я не люблю уклончивыхъ отвѣтовъ, да и обманывать самого себя -- неблагодарный трудъ. Съ годъ протяну?
   -- Дѣло въ томъ, что нужно опасаться катастрофы... Есть опасные признаки, и я не скрываю отъ тебя опасности... Но нашъ приговоръ не имѣетъ еще обязательнаго характера... Есть и надежды... т.-е. мы можемъ ошибиться, какъ и другіе консультанты.
   -- Да, это, дѣйствительно, надежда...-- замѣтилъ Иванъ Павловичъ, подергивая лѣвымъ плечомъ.-- Впрочемъ, все на свѣтѣ идетъ такъ, какъ слѣдуетъ итти.... У природы есть свои законы.
   Больше всего огорчило Ивана Павловича то, что докторъ не могъ опредѣлить срока, когда онъ приблизительно опять можетъ заняться своей привычной работой въ судѣ. Развратному мѣщанину Иванову положительно везло какое-то слѣпое счастье, и онъ, навѣрно, какъ налимъ, вывернется изъ рукъ правосудія. Иванъ Павловичъ не довѣрялъ своему помощнику, который былъ и молодъ и неопытенъ.
   -- Нужно взять годовой отпускъ...-- тянулъ докторъ.-- Сейчасъ, зимой, конечно, дѣваться некуда, а на лѣто мы отправимъ васъ на Рейнъ, въ Наугеймъ... Будете купаться въ шпруделѣ. Вообще не слѣдуетъ терять надежды...
   -- Ну, годового отпуска я не возьму,-- рѣшительно заявилъ Иванъ Павловичъ, начиная сердиться на доктора.-- Я прослужилъ двадцать три года и пользовался отпускомъ въ двѣ недѣли только одинъ разъ, когда была больна жена.
   Докторъ молча пожалъ плечами и заговорилъ о чемъ-то постороннемъ, неловко заминая разговоръ. Негодяй Ивановъ окончательно уходилъ изъ рукъ прокурора, и Иванъ Павловичъ опять видѣлъ этого дрянного лгунишку, который, навѣрно, опять обманетъ какую-нибудь неопытную мѣщанскую дѣвицу. Карающая рука безсильно падала, а лукавый мѣщанинъ торжествовалъ. Иванъ Павловичъ окончательно разсердился на доктора и, по пути, на всю медицину. Въ свою очередь, докторъ тоже немного разсердился. Какъ это люди не хотятъ понять, что все кончено и упрямство ни къ чему не поведетъ. Конечно, Иванъ Павловичъ -- служака, но какъ онъ не пойметъ, что его положеніе безнадежно... Эти сердечные больные всѣ на одинъ ладъ: надежда до конца, пока не протянетъ человѣкъ ноги. А тутъ еще приговоренный къ смерти старый другъ... Чередовъ съ эгоизмомъ здороваго человѣка думалъ о томъ, какъ бы хорошо было поскорѣе отдѣлаться отъ упрямаго друга и освѣжиться на воздухѣ. Собственно, жалости онъ не испытывалъ никакой. Мало ли людей умираетъ, и въ свое время каждый умретъ. Сердечные больные -- самый несносный народъ, потому что они до конца могутъ держаться на ногахъ и не вѣрятъ докторамъ. Извольте имѣть дѣло съ такимъ субъектомъ.
   -- Корольковъ опять проигрался, многоуважаемый,-- сообщалъ докторъ.-- Я не понимаю, откуда онъ беретъ средства? Рѣжется отчаянно.
   -- А Мандрыкинъ?-- машинально спрашивалъ Иванъ Павловичъ.
   -- Ну, этотъ не пропадетъ... Совсѣмъ погибалъ и, представь себѣ опять отыгрался... Всѣ удивляются, многоуважаемый.
   Про себя докторъ невольно подумалъ:
   "Вотъ тоже интересный вопросъ... У человѣка смерть на носу, а его заботитъ, отыгрался или не отыгрался Мандрыкинъ".
   -- У Братчикова жена очень больна,-- сообщилъ онъ въ заключеніе ни къ селу ни къ городу.-- на-дняхъ былъ консиліумъ. По моему мнѣнію, она без надежна...
   -- Кажется, у нихъ трое дѣтей?-- спросилъ Иванъ Павловичъ, поднимая брови.
   -- Да, что-то около того...-- равнодушно отвѣтилъ докторъ.-- Собственно говоря, былъ самый пустой случай... да... Но произошло одно непріятное осложненіе, тоже, по существу, ничтожное, а вмѣстѣ эти пустяки совершенно измѣнили картину.
   -- Въ вашей медицинѣ все такъ: маленькій хирургическій случай, пустяки, а смотришь -- и разыграется что-нибудь серьезное,
   -- Не всегда, многоуважаемый.
   По лицу доктора Иванъ Павловичъ замѣтилъ, что тотъ только тянетъ время, а самому давно хочется уйти. Ему это было и обидно и больно. Именно теперь ему хотѣлось, чтобы докторъ посидѣлъ подольше, что-нибудь болталъ и вообще наполнялъ ту пустоту, которую Иванъ Павловичъ начиналъ чувствовать у себя дома съ каждымъ днемъ все сильнѣе. Это было совершенно особенное ощущеніе, которое испытывается при переѣздѣ на новую квартиру, когда еще не рѣшено, гдѣ и какую мебель поставить.
   -- Однако мнѣ, многоуважаемый, пора...-- рѣшительно заявилъ докторъ, поднимаясь.
   -- А я думалъ, что ты останешься позавтракать?
   -- Нѣтъ... У меня есть одинъ трудный случай. До свиданія, многоуважаемый...
   Остановившись въ дверяхъ, докторъ, точно въ оправданіе, пробормоталъ:
   -- Да, многоуважаемый, значитъ, того... Недурно бы отпускъ взять. А впрочемъ, я заѣду...
  

II.

   Когда дверь затворилась за докторомъ, Иванъ Павловичъ почувствовалъ, какъ у него кружится голова и холодѣютъ руки и ноги. Онъ долженъ былъ ухватиться за косякъ двери, чтобы не упасть. Его охватилъ ужасъ отчаянія... Вотъ всѣ ушли, а онъ остался съ глазу на глазъ со своею смертью. Да, смертный приговоръ былъ произнесенъ... И то-то такое давило въ горлѣ, а обвиненное сердце замерло окончательно.
   Иванъ Павловичъ очнулся у себя на диванѣ. Около него суетились жена и горничная. Ольга Сергѣевна давала нюхать англійскую соль, а горничная держала на головѣ мокрое полотенце.
   -- Ничего... такъ...-- заговорилъ онъ, точно оправдываясь.-- Легонькій обморокъ...
   -- Это тебя твой Сергѣй Матвѣичъ разстроилъ...-- объяснила Ольга Сергѣевна.-- Онъ такой грубый... Онъ тебѣ что-нибудь, вѣроятно, сказалъ?
   -- Нѣтъ, особеннаго ничего не говорилъ. Меня взволновалъ этотъ дурацкій консиліумъ, Оля...
   Горничная вышла Иванъ Павловичъ сѣлъ въ уголъ дивана и перевелъ духъ. У него чувствовалась страшная слабость въ рукахъ, и передъ глазами точно летали мухи. Ольга Сергѣевна подложила ему за спину подушку и сѣла на диванъ рядомъ. Это была немолодая женщина, брюзглая и некрасивая. Когда-то она была миловидною бойкой дѣвушкой, а сейчасъ не сохранилось и тѣни этого далекаго прошлаго. Много ее портило и то, что она совсѣмъ не обращала вниманія на свои костюмы и давно уже не носила корсета. Изъ мудрой экономіи Ольга Сергѣевна перекрашивала и перешивала старыя платья. Ивана Павловича больше всего возмущало въ женѣ то, что волосы у нея всегда были въ безпорядкѣ и висѣли некрасивыми прядями, какъ мочалки. Такъ было и сейчасъ. Онъ даже брезгливо отвернулся, когда жена наклонилась такъ близко къ его лицу, что онъ почувствовалъ, какъ одна прядь жениныхъ волосъ щекочетъ его шею. А она смотрѣла на него такими любящими глазами. По слѣдамъ пудры на лицѣ, въ морщинкамъ около глазъ и около носа онъ догадался, что Ольга Сергѣевна плакала и хотѣла скрыть слѣды слезъ.
   -- Скоро завтракъ?-- спросилъ онъ, чтобы сказать что-нибудь.
   -- Да... А у тебя есть аппетитъ?-- обрадовалась она.
   -- Почти... Докторъ совѣтуетъ "питаться".
   Онъ поднялся и отвелъ ея руку, когда она хотѣла поддерживать его. Это движеніе раздражило его, и онъ плотно сжалъ губы.
   -- У насъ сегодня телячья грудинка...-- говорила она.-- Вѣдь ты любишь телячью грудинку? Потомъ будутъ блинчики съ вареньемъ, а для тебя простокваша.
   -- Ахъ, ужъ эта простокваша!..-- ворчалъ Иванъ Павловичъ.-- До чего она мнѣ надоѣла...
   -- Нельзя, докторъ совѣтуетъ непремѣнно ѣсть простоквашу.
   -- Знаю, знаю... Вѣдь доктору нужно что-нибудь сказать, вотъ онъ и начиняетъ меня простоквашей.
   Прокурорская квартира была невелика и не отличалась удобствами, но въ провинціальномъ городѣ трудно было найти другую. Собственно, было всего двѣ комнаты -- зала и гостиная, а остальныя -- какія-то конурки. Маленькій кабинетъ, маленькая столовая, маленькая дѣтская, маленькая спальня -- и только. Въ столовой всегда пахло чѣмъ-нибудь изъ кухни, а когда бывали гости и въ кухнѣ происходила усиленная работа, то этотъ кухонный запахъ доходилъ и до залы. Однимъ словомъ -- скверная квартира. Обстановка вездѣ была самая скромная, чиновничья, и единственнымъ украшеніемъ служили цвѣты, которые Ольга Сергѣевна разводила съ какою-то страстью.
   Дома Иванъ Павловичъ завтракалъ только по праздникамъ, когда дѣти были дома, и ему сейчасъ казалось страннымъ, что онъ будетъ завтракать только вдвоемъ съ женой. Онъ занялъ свое мѣсто за столомъ, которое было какъ разъ противъ окна, выходившаго въ садъ. Квартира была во второмъ этажѣ, и были видны только верхушки деревьевъ, а за ними смутно обрисовывался неуклюжій силуэтъ старинкой колокольни. Падалъ мягкими хлопьями ноябрьскій снѣжокъ, а въ столовой не хватало свѣта.
   -- Гдѣ Маруся?-- спросилъ Иванъ Павловичъ, когда горничная подала грудинку.-- Впрочемъ, что же я спрашиваю, конечно, въ гимназіи. Мнѣ кажется, что она похудѣла за послѣднее время...
   -- Много занятій,-- объяснила Ольга Сергѣевна.-- А главное -- это пятичасовое сидѣнье. Дѣвочка, въ переходномъ возрастѣ, ей необходимы и воздухъ и движеніе... Я, право, не знаю, что съ ней и дѣлать. Придетъ изъ своей гимназіи усталая, ничего не ѣстъ...
   -- Однако другія дѣвочки здоровы?!-- сказалъ Иванъ Павловичъ, хотя внутренно былъ согласенъ съ мнѣніемъ жены.
   Ольга Сергѣевна замолчала. Въ послѣднее время Иванъ Павловичъ раздражался изъ-за всякихъ пустяковъ, и она старалась ему не противорѣчить. Онъ чувствовалъ это снисходительное отношеніе и все-таки раздражался, какъ было и сейчасъ. А тутъ еще онъ замѣтилъ, что жена наблюдаетъ его своими любящими глазами, точно больного ребенка.
   -- Нѣтъ, не могу...-- проговорилъ онъ, отодвигая свою порцію грудинки.-- Это не грудинка, а камень...
   Онъ ушелъ къ себѣ въ кабинетъ и заперъ за собой дверь. Ольга Сергѣевна не посмѣла напомнить ему о простоквашѣ, чтобы не раздражать напрасно. У нея опять показались слезы на глазахъ, и она торопливо ушла въ свою комнату и тоже заперлась.
   -- За что?-- шептала она, не вытирая слезъ.-- Вѣдь живутъ же другіе... Господи, за что?..
   У нея еще стояла въ ушахъ роковая фраза доктора Костецкаго, что нужно быть готовой ко всему. Господи, кажется, уже достаточно было испытаній... Бѣдная женщина съ чисто-женскимъ героизмомъ думала не о себѣ, а о своихъ дѣтяхъ, которыя останутся сиротами именно въ томъ критическомъ возрастѣ, когда вліяніе отца особенно необходимо. И какой раздражительный сдѣлался Иванъ Павловичъ, особенно, когда оставался съ нею съ глазу на глазъ. Конечно, онъ больной человѣкъ, но все-таки обидно.
   Это былъ вообще тяжелый и обидный день. Иванъ Павловичъ шагалъ у себя по кабинету и упрекалъ самого себя, что совсѣмъ напрасно обидѣлъ жену. Вѣдь она всегда была такою доброй и любящей, можетъ-быть, даже излишне доброй. По-настоящему слѣдовало бы сейчасъ же итти къ ней въ комнату и извиниться. Женщины любятъ, когда у нихъ просятъ прощенія. Но Иванъ Павловичъ чувствовалъ себя настолько разбитымъ, что не пошелъ, а прилегъ на диванъ и началъ опять думать о дѣлѣ мѣщанина Иванова. Мысли плохо вязались въ головѣ, потому что врывались совершенно постороннія соображенія, а Ивану Павловичу начало казаться, что теперь онъ уже не одинъ человѣкъ, а два. Ощущеніе крайне странное: одинъ Иванъ Павловичъ уходилъ куда-то далеко-далеко, это -- тотъ Иванъ Павловичъ, который сидѣлъ въ судѣ и вѣчно кого-нибудь обвинялъ, а другой Иванъ Павловичъ, теперешній, долженъ сидѣть дома и чего-то ждать. Именно ждать... Что можетъ быть мучительнѣе?
   -- А вотъ я нарочно не буду думать о своей болѣзни,-- рѣшилъ онъ.-- Да, не буду... Доктора знаютъ только одну свою физіологію, да и то съ грѣхомъ пополамъ, а психологія -- это дѣло паціента. Не нужно распускать себя и нервничать... Вѣдь въ свое время каждый человѣкъ долженъ умереть, зачѣмъ же еще мучить себя впередъ? Да и жить, если обсудить серьезно, рѣшительно не стоитъ...
   Иванъ Павловичъ понималъ, что это самогипнозъ, и все-таки повторялъ его. Что же, если умирать -- такъ умирать. Вѣдь умирали же люди за идею на кострахъ, въ римскихъ циркахъ, на висѣлицахъ, на войнѣ -- все дѣло въ настроеніи. Закрывъ глаза, онъ старался представитъ себѣ бараки съ пятью тысячами тифозныхъ подъ Шипкой, гдѣ некому было подать напиться умирающему и гдѣ геройски гибли одинъ за другимъ санитарные отряды, сестры милосердія и врачи. А тутъ смерть у себя дома, въ лучшей обстановкѣ, при помощи знакомыхъ врачей... Точно въ отвѣтъ на эти мысли рѣзко прозвучалъ въ передней звонокъ.
   -- Конечно, это Маруся,-- разсердился Иванъ Павловичъ.-- Ужъ сколько разъ ей говорено было, чтобы не звонила, какъ на пожаръ... Чему только ихъ учатъ въ гимназіи?
   Черезъ пять минутъ послышался осторожный стукъ въ двери кабинета.
   -- Папа, можно?
   -- Да...
   Оля какъ-то впорхнула въ кабинетъ, съ розовыми щеками отъ мороза,-- худенькая, стройная, съ пытливыми отцовскими глазами. Простенькій коричневый гимназическій костюмчикъ какъ-то особенно шелъ къ ней, оттѣняя и бѣлизну дѣвичьей кожи и мягкій шелкъ волосъ.
   -- Папа, папочка... ты лежишь?
   -- Да, такъ... Прихворнулъ немного.
   Дѣвушка посмотрѣла на него невѣрившими глазами и присѣла на диванъ. Она была такая свѣженькая, какъ только-что пойманная рыбка. Отецъ нагнулъ ея голову и поцѣловалъ въ лобъ,-- это было рѣдкое проявленіе родительской нѣжности, и дѣвушка покраснѣла. Иванъ Павловичъ въ своей семьѣ держалъ себя не то что строго, а просто не допускалъ нѣжностей,-- послѣднее было не въ его натурѣ. Дочь походила на него, какъ двѣ капли воды -- то же строгое липо, тѣ же глаза, лобъ, улыбка и серьезность не по годамъ, и онъ ее любилъ какъ-то болѣзненно, хотя и не позволялъ себѣ проявлять этого чувства, какъ врагъ всякой аффектаціи.
   -- Какъ я рада, что ты сегодня не въ судѣ!-- серьезнымъ тономъ проговорила Маруся, поправляя спутавшіяся на лбу пряди русыхъ волосъ.-- Можно и отдохнуть одинъ денекъ...
   Бѣдная дѣвочка попала въ самое больное мѣсто и не могла понять, потеку отецъ нахмурился,
   -- Обѣдъ поданъ...-- доложила въ пріотворенную дверь горничная.
   Въ столовой уже сидѣлъ на своемъ мѣстѣ гимназистъ-подростокъ, толстый увалень, напоминавшій лицомъ мать. Онъ прокрался домой черезъ кухню. Это была одна изъ его дурныхъ привычекъ. Отецъ едва поздоровался съ нимъ и нахмурилъ брови.
   "Вотъ этотъ негодяй будетъ радъ отъ чистаго сердца, когда я умру",-- подумалъ Иванъ Павловичъ, расправляя салфетку.
   Сынъ Аркадій былъ изъ неудачниковъ. И дома онъ всегда былъ "историческимъ человѣкомъ", и въ гимназіи учился плохо, и вообще нигдѣ не пользовался вниманіемъ современниковъ. Отецъ невольно сравнивалъ его со своей любимицей Марусей, и нелюбимый сынъ проигрывалъ каждый разъ все больше и больше. Если у Аркадія было достоинство, то это то, что онъ походилъ на мать, и Иванъ Павловичъ къ этомъ случайномъ обстоятельствѣ находилъ свое отцовское оправданіе. Иванъ Павловичъ вообще смотрѣлъ на міръ съ точки зрѣнія обвиненія и оправданія, точно весь земной шаръ вращался не по своей орбитѣ, а на скамьѣ подсудимыхъ.
   Обѣдъ прошелъ вяло и скучно, несмотря на самыя трогательныя усилія Маруси оживить его послѣдними гимназическими новостями: классная дама поссорилась съ учителемъ географіи, у начальницы флюсъ, приготовишки налили воды въ калоши учителю русскаго языка и т. д. Наблюдая дочь, Иванъ Павловичъ думалъ:
   "А вѣдь она совсѣмъ большая... да...
   Онъ даже вздохнулъ при мысли, что, вѣроятно, не увидитъ ее совсѣмъ большой, когда она изъ личинки превратится въ настоящаго большого человѣка. Все время обѣда онъ чувствовалъ на себѣ наблюдающій взглядъ дочери и старался казаться бодрѣе. Зачѣмъ ей знать горькую истину раньше времени?..
  

III.

   Наступилъ вечеръ. Всѣ разошлись по своимъ комнатамъ и занялись каждый своимъ дѣломъ. Одинъ хозяинъ шагалъ по кабинету безъ всякаго дѣла, прислушиваясь къ неровной работѣ своего сердца. Ему вѣдь былъ прописанъ безусловный отдыхъ, съ воспрещеніемъ всякихъ занятій. Но вѣдь такой отдыхъ хуже всякой, самой изнурительной работы.
   -- Сегодня вечеромъ распорядительное засѣданіе,-- соображалъ Иванъ Павловичъ: его мысли возвращались къ суду, какъ къ центру.-- Опять можетъ выйти скандалъ... Этотъ Игнатій Семенычъ -- невозможный человѣкъ.
   Игнатій Семеновичъ, товарищъ прокурора, отличился нѣкоторой разсѣянностью, источникъ которой заключался въ неслужебныхъ причинахъ. Разъ онъ явился послѣ безсонной картежной ночи изъ клуба прямо въ судъ, на распорядительное засѣданіе, и на вопросъ предсѣдателя о его мнѣніи отвѣтилъ: "насъ". Его такъ и звали; Игнатій Семеновичъ Пасъ. Талантливый молодой человѣкъ, но положиться на него было нельзя, какъ на неуравновѣшенную натуру. А завтра будетъ разбираться дѣло, гдѣ защитникомъ -- адвокатъ Прибылевъ, личный врагъ Ивана Павловича, съ которымъ у послѣдняго были давнишніе счеты. Опять Пасъ провалитъ дѣло, потому что не сумѣетъ повліять на присяжныхъ, а пустится изъ соперничества съ Прибылевымъ расточать цвѣты судебнаго краснорѣчія. Иванъ Павловичъ настолько сжился ее своимъ судомъ, что никакъ не могъ отдѣлить себя отъ него, какъ не отдѣляется улитка отъ своей раковины.
   Дальше въ голову Ивана Павловича неотвязно лѣзла мысль все о томъ же мѣщанинѣ Ивановѣ, и онъ никакъ не могъ отвязаться отъ нея, что начинало его раздражать. Почему именно Ивановъ, а не Петровъ, Сидоровъ и тысячи другихъ преступныхъ мѣщанъ?
   Слишкомъ занятый въ судѣ, Иванъ Павловичъ за послѣдніе годы почти ничего "посторонняго" не читалъ, хотя, по привычкѣ, и выписывалъ "Вѣстникъ Европы" и одну "самую распространенную" газету. Въ послѣдней онъ пробѣгалъ телеграммы и разныя извѣстія по части перемѣщеній чиновъ судебнаго вѣдомства и наградъ, какъ заслуженныхъ по истеченіи времени, такъ, особенно, наградъ экстраординарныхъ. Петровъ-то какъ шагаетъ: всего сорокъ лѣтъ, а ужъ онъ членъ судебной палаты, а вѣдь вмѣстѣ учились въ университетѣ. Тоже вотъ идетъ въ гору Ковнацкій,-- однимъ словомъ, везетъ людямъ, потому что на глазахъ у начальства. Иванъ Павловичъ не былъ завистливъ и просматривалъ свои судебныя извѣстія по обязанности. Сейчасъ онъ попробовалъ взять газету въ руки и бросилъ. Не все ли равно; будь ты хоть прокуроромъ палаты, а вотъ соберется консиліумъ врачей и осудитъ твое собственное сердце.
   -- Кажется, у меня одна рука холоднѣе другой,-- наблюдалъ за собой Иванъ Павловичъ.-- А, все равно... Но нужно быть мнительнымъ, какъ нервная дама.
   Онъ едва дотянулъ время до вечерняго чая, замѣнявшаго изъ экономіи и ужинъ. Ольга Сергѣевна вышла опятъ съ заплаканными глазами и слѣдами пудры около носа. Послѣднее обстоятельство опять разсердило Ивана Павловича, а онъ сосредоточилъ все вниманіе на Марусѣ. Ему начало казаться, что онъ обращалъ до сихъ поръ слишкомъ мало вниманія на своихъ дѣтей, и они росли какъ-то сами собой. Можетъ-быть, и неудачникъ Аркадій не такъ ужъ виноватъ, какъ жертва, принесенная Молоху судебной службы. Иванъ Павловичъ слишкомъ былъ занятъ, чтобы интересоваться маленькими злобами маленькаго дѣтскаго дня. А вѣдь у нихъ были и свои запросы, и свои маленькія сомнѣнія, и свой маленькій мірокъ. Потомъ Ивану Павловичу въ первый разъ показалось, что дѣти какъ будто его боятся и въ его присутствіи перестаютъ быть самими собой. Даже Маруся и та инстинктивно, изъ женской подражательности, усваивала манеру держать себя у матери, и у нея на лицѣ появлялось какое-то скорбное и разбитое выраженіе.
   Иванъ Павловичъ, чтобы поправить сдѣланный пробѣлъ, попробовалъ разговориться съ дѣтьми, но изъ этой попытки ровно ничего не вышло, Аркадій показался отцу даже идіотомъ.
   -- Ахъ, Боже мой,-- стоналъ Иванъ Павловичъ, закрывая глаза.
   -- Тебѣ опять неловко?-- встревожилась Ольга Сергѣевна.
   -- Ахъ, не то, не то...
   Дѣти притихли и испуганно переглядывались между собой. Маруся любила неудачника-брата и пассивно защищала его при каждомъ удобномъ случаѣ. Сейчасъ она подумала, что отецъ разсердился именно на него, и проговорила:
   -- Папа, у Аркаши нѣтъ ни одной двойки по латинскому языку... и по географіи тоже.
   Это заступничество окончательно растрогало Ивана Павловича, и онъ взглянулъ на сына почти ласково. Ольга Сергѣевна опустила глаза, глотая слезы.
   Передъ сномъ Иванъ Павловичъ зашелъ въ дѣтскую къ Аркашѣ, чего давно не дѣлалъ, и даже посмотрѣлъ его тетрадки.
   -- Необходимо будетъ взять репетитора,-- говорилъ онъ потомъ женѣ.-- Конечно, Аркадій -- лѣнтяй, но я знаю случаи, когда дѣти исправлялись.
   Потомъ Иванъ Павловичъ долго разговаривалъ съ Марусей, заглядывая ей въ глаза. Дѣвочка настолько пріободрилась, что даже засмѣялась, когда отецъ пошутилъ, припомнивъ какую-то школьную остроту.
   -- Тебѣ, папочка, не больно?-- повторяла она, провожая его въ кабинетъ.-- У моей подруги Шуры тоже отецъ былъ недавно боленъ, а теперь совсѣмъ, совсѣмъ поправился...
   -- Да?
   -- Лѣчилъ Костецкій... Ты его не любишь, папочка?
   -- Всѣ доктора одинаковы..
   -- Нѣтъ...
   Маруся не любила Чередова, потому что онъ былъ такой толстый и постоянно говорилъ "многоуважаемый".
   -- Ты очень любишь Аркашу?-- спрашивалъ Иванъ Павловичъ, прощаясь.-- Да?
   -- Очень...
   -- За что же ты его любишь?
   -- Вѣдь онъ мой родной братъ, папочка,-- удивилась дѣвочка.
   Безсонныя ночи случалось Ивану Павловичу переживать и раньше, особенно въ послѣднее время, по сегодняшняя ночь его измучила окончательно. Онъ ворочался на своемъ диванѣ съ боку на бокъ и никакъ не могъ заснуть. Два раза онъ зажигалъ и тушилъ свѣчу и наконецъ бросилъ попытку обмануть самого себя и просто лежалъ, стараясь принять положеніе поудобнѣе. На лѣвомъ боку онъ не могъ спать уже года два, а сейчасъ нужно было вымащивать подъ себя подушки повыше. Сердце билось медленно, точно его давила невѣдомая тяжелая рука.
   "Все это отъ консиліума",-- думалъ онъ, припоминая давешнюю глупую сцену.
   Мысль о смерти среди ночной тишины представлялась ему съ особенной рельефностью. Онъ видѣлъ, какъ умирали другіе, и каждый годъ хоронилъ кого-нибудь изъ знакомыхъ. Еще въ прошломъ году онъ похоронилъ старика предсѣдателя суда, благодаря которому изъ членовъ гражданскаго отдѣленія попалъ прямо въ прокуроры. Хорошій былъ старикъ... Иванъ Павловичъ видѣлъ и самого себя въ гробу, видѣлъ унылыя лица хорошихъ знакомыхъ, томившихся мыслью поскорѣе убраться отъ печальной картины и заняться своими дѣлами. Въ квартирѣ, наберется масса неизвѣстныхъ людей, которыхъ можно встрѣтить только на похоронахъ, воздухъ будетъ пропитанъ тяжелымъ запахомъ ладана, вездѣ будетъ страшный безпорядокъ, безтолковая суета, огни свѣчъ, заплаканныя лица... Потомъ печальная процессія, дальше кто-нибудь изъ сослуживцевъ скажетъ надъ открытой могилой нѣсколько теплыхъ словъ, а потомъ... потомъ будетъ вспоминать, можетъ-быть, одинъ курьеръ Евграфъ.
   Но сама по себѣ мысль о смерти не страшила Ивана Павловича. Вѣдь все равно, когда-нибудь придется умирать, и только неисправимое человѣческое легкомысліе заставляетъ насъ думать, что безъ насъ будетъ чего-то недоставать и что насъ некому будетъ замѣнить. Нѣтъ, люди найдутся, и другой прокуроръ обрушитъ кару закона на голову мѣщанина Иванова. Ивана Павловича тяготило и смущало другое обстоятельство, о которомъ онъ никогда и ни съ кѣмъ не говорилъ.
   Семейная жизнь Ивана Павловича не сложилась, хотя ни онъ ни жена не были ни въ чемъ виноваты. Они были даже счастливы, и знакомые завидовали имъ, какъ счастливой парочкѣ. Ольга Сергѣевна была такая здоровая и жизнерадостная дѣвушка, когда онъ ее полюбилъ, а потомъ она сдѣлалась не менѣе милой женщиной. Родившаяся первенецъ-дочь удвоила это счастье. Марусѣ было уже шесть лѣтъ, когда родился Аркадій. Роды были трудные, былъ и консиліумъ, и жизнь Ольга Сергѣевны висѣла на волоскѣ.
   -- Лучше бы мнѣ умереть,-- съ женскимъ героизмомъ заявила Ольга Сергѣевна, когда перенесла тяжелую операцію.-- Зачѣмъ вы не дали мнѣ умереть?
   По-своему она была права, потому что ей осталось только одно названіе замужней женщины.
   -- У насъ есть дѣти,-- утѣшалъ ее Иванъ Павловичъ.-- Будемъ жить для нихъ...
   Хотя произведенная операція и составляла профессіональную тайну, но всѣ знакомые скоро узнали, въ чемъ дѣло, и особенно жалѣли Ивапа Павловича, который сдѣлался соломеннымъ вдовцомъ. Дамы рѣшили, что онъ заведетъ себѣ вторую семью, и впередъ его оправдывали. Конечно, Ольгу Сергѣевну жаль, но чѣмъ же Иванъ Павловичъ виноватъ? Онъ всегда былъ примѣрнымъ мужемъ и хорошимъ семьяниномъ, не въ примѣръ другимъ мужьямъ.
   -- Въ свое время, mesdames, все будетъ,-- рѣшилъ вопросъ докторъ Костецкій, какъ спеціалистъ по женскому вопросу.
   Самъ Иванъ Павловичъ никому и ничего не говорилъ, не жаловался на судьбу и продолжалъ вести прежній образъ жизни. Ольга Сергѣевна вся отдалась дѣтямъ и быстро подурнѣла -- обрюзгла, осунулась, пожелтѣла и сдѣлалась неряхой.
   Можетъ-быть, такъ вся жизнь и сошла бы на нѣтъ и все "дѣло прекратилось бы за смертью истцовъ", какъ говорится въ судебныхъ протоколахъ. Но вышло иначе, и вышло совершенно неожиданно даже для самого Ивана Павловича. Къ нимъ въ домъ время отъ времени приходила работать швея Настенька, дочь судейскаго курьера. Это была очень скромная дѣвушка, полненькая и застѣнчивая, почему-то боявшаяся Ивана Павловича, какъ огня. Иванъ Павловичъ видѣлъ обыкновенно только затылокъ Настеньки, когда проходилъ черезъ ту комнату, гдѣ она работала, и вообще не обращалъ на нее никакого вниманія, какъ вообще на прислугу, которая, на этомъ основаніи, тоже боялась его, какъ Настенька.
   Разъ, когда Иванъ Павловичъ уходилъ на службу, горничная была чѣмъ-то занята, и ее замѣнила Настенька. Подавая шубу, она изъ излишняго усердія и страха запуталась въ калошахъ и повалилась прямо въ объятія къ Ивану Павловичу. Онъ видѣлъ въ первый разъ это дѣвичье лицо, такое красивое отъ испуга, и поцѣловалъ Настеньку прямо въ губы. Послѣ этого случая она еще больше стала бояться суроваго барина, а потомъ случилось то, что давно предсказывали проницательныя дамы и докторъ Костецкій.
   Такимъ образомъ получилась вторая семья, и Настенька подарила Ивану Павловичу одного за другимъ трехъ дѣтей. Онъ устроилъ ее скромно, но прилично, и постоянно заботился. Настенька, очутившись въ положеніи полубарыни, какъ-то сразу измѣнилась и сдѣлалась неузнаваемой. Прежняго страха передъ Иваномъ Павловичемъ и тѣни не было, а потомъ явились и свои привычки. Настенька вымогала деньги, показывала необходимые расходы выше, а главное -- свела знакомство съ разными очень подозрительными бабами и начала потихоньку попивать. Нашлась и компаньонка въ лицѣ какой-то спившейся съ кругу вдовы-дьяконицы. Иванъ Павловичъ подозрѣвалъ грустную истину, но ничего подѣлать не могъ, какъ не могъ обвинять Настеньку, жизнь которой все-таки была не красна -- ни баба, ни дѣвка, ни солдатка.
  

IV.

   Эта вторая семья сначала пучила Ивана Павловича принципіально, какъ явленіе незакономѣрное. Естественныя требованія природы сталкивались и со строгою буквой закона и съ общепринятою моралью. Впрочемъ, послѣдняя была податлива, а Иванъ Павловичъ зналъ, что его даже за глаза никто не обвиняетъ, а даже наоборотъ -- всѣ на его сторонѣ. Съ одной стороны, маленькое нелегальное увлеченіе, а съ другой -- законныя проявленія человѣческой природы. Но это внѣшнее оправданіе не дѣлало Ивана Павловича. счастливѣе, потому что былъ другой, строгій и нелицепріятный судъ, который росъ въ его собственной семьѣ. По нѣкоторымъ признакамъ онъ зналъ, что жена скоро догадалась объ его отношеніяхъ къ Настенькѣ и по женской логикѣ была, кажется, довольна, что все свелось на такую комбинацію. Вѣдь было бы въ тысячу разъ хуже, если бы Иванъ Павловичъ сошелся съ какой-нибудь интеллигентною женщиной, у которой явились бы отъ него дѣти и которая потребовала бы развода на законномъ основаній, Ольга Сергѣевна цѣплялась за призракъ семьи, щадя дѣтей. Но бѣда въ томъ, что дѣти подрастали и зъ одно прекрасное утро могли сдѣлать пріятное открытіе о существованіи таинственныхъ братцевъ и сестрицъ. Ивану Павловичу показалось даже раза два, что Маруся какъ будто догадывается. Вѣдь дѣвочки развиваются гораздо раньше мальчиковъ, и только одни родители остаются въ счастливой увѣренности, что дѣти ничего не понимаютъ и не могутъ понимать, кромѣ того, что внушается имъ дома и въ школѣ.
   Послѣдняя мысль просто убивала Ивана Павловича, и онъ никакъ не могъ примириться съ ней. Что онъ скажетъ дочери? Конечно, она будетъ на сторонѣ матери, и онъ въ ея дѣтскихъ глазахъ потеряетъ все. Это послѣднее соображеніе заслоняло всѣ остальныя. Какъ хотите, а вѣдь въ извѣстномъ возрастѣ весь фокусъ всей нашей жизни сосредоточивается именно въ дѣтяхъ, которыя являются продолжателями и наслѣдниками всего нашего я. Дѣтскій судъ самый жестокій, Ивану Павловичу дѣлалось больно, когда его мысли направлялись по этому привычному, избитому руслу,
   А тутъ еще случилось такое обстоятельство, которое окончательно убило Ивана Павловича. Раньше была и логика и оправданіе, а тутъ не оставалось уже ничего, кромѣ вопіющей несообразности. Дѣло заключалось въ переводѣ Ивана Павловича изъ гражданскаго отдѣленія въ уголовное, да еще прокуроромъ суда. Устроилъ это, помимо него, его доброжелатель, покойный предсѣдатель суда, и въ первую минуту Иванъ Павловичъ даже не соображаль въ полномъ размѣрѣ разверзавшуюся подъ его ногами пропасть. То, что нисколько не касалось его, какъ члена гражданскаго отдѣленія, вѣдающаго исключительно имущественными правонарушеніями,-- именно это сейчасъ захватило его всего. Со своей прокурорской каѳедры Иванъ Павловичъ теперь долженъ былъ громить самого себя, какъ явнаго нарушителя святости семейнаго очага. А такихъ дѣлъ было немало, и каждый разъ ему было какъ-то неловко обвинять самого себя.
   На выручку къ Ивану Павловичу явилась привычка. Первое жуткое чувство постепенно стушевалось, смѣнившись какими-то полумыслями, въ родѣ того, что, конечно, это не можетъ такъ оставаться, но пока ничего нельзя сдѣлать, и т. д. Затѣмъ, человѣкъ такъ охотно извиняетъ себѣ личные недостатки, являясь лучшимъ адвокатомъ.
   Такъ дѣло и тянулось изъ года къ годъ. Иванъ Павловичъ не обращалъ никакого вниманія на начинавшееся недомоганіе, сваливалъ его на переутомленіе. Другъ Чередовъ тоже не высказывался опредѣленно, а только мычалъ, стараясь уклониться отъ прямого отвѣта. Въ первый разъ онъ узналъ о грозившей ему опасности отъ Настеньки. Она встрѣтила его съ заплаканными глазами и долго не хотѣла объяснить, въ чемъ дѣло.
   -- Да что такое случилось?-- началъ сердиться Иванъ Павловичъ..
   Настенька окончательно расплакалась, и, заливаясь слезами, наконецъ объяснила.
   -- Скоро вы умрете, Иванъ Павлинъ, а какъ я-то останусь?
   -- Фу, какія глупости... Кто это вамъ сказалъ?
   -- Всѣ кульеры въ судѣ давно знаютъ, что вы скоро помрете, и только скрывали отъ меня... Куда я-то дѣнусь?
   Получилась самая безобразная сцена, начиная съ того, что Настенька думала только о себѣ и, по отношенію къ Ивану Павловичу, выказала самый откровенный эгоизмъ. Ни тѣни жалости или участія именно къ человѣку, который, по мнѣнію курьеровъ, долженъ скоро умереть. Иванъ Павловичъ настолько растерялся, что рѣшительно не зналъ, что ему отвѣчать этой безумной. Въ концѣ концовъ онъ про себя оправдалъ ее, какъ женщину-мать, которая въ своемъ лицѣ заботится о судьбѣ дѣтей. Онъ уже давно самъ думалъ объ обезпеченіи своей второй семьи и все какъ-то откладывалъ день за днемъ. Да, онъ купитъ небольшой домикъ и положитъ въ банкъ на имя дѣтей обезпечивающій ихъ воспитаніе капиталъ.
   -- Дьяконица-то вотъ что говоритъ,-- объясняла Настенька:-- въ судъ, говоритъ, надо подать, пока живъ, а какъ помретъ, говоритъ, все законнымъ дѣтямъ и достанется. Ну, я-то не такая, чтобы на зло вамъ дѣлать.
   Къ довершенію картины отъ Настеньки пахло уже прямо водкой, что было хуже всего.
   -- Зачѣмъ вы пьете, Настенька?-- спрашивалъ Иванъ Павловичъ, стараясь придать мягкость своему голосу.
   -- Съ горя выпила рюмочку... Какая моя жизнь, ежели разобрать? Не въ людяхъ человѣкъ... А помрете, такъ я и на похороны-то не посмѣю прійти... Только себя и васъ срамить.
   -- Отъ кого же курьеры слышали, что я умру?
   -- Отъ вашего доктора Чередова... Онъ былъ вызванъ въ судъ и говорилъ въ судейской комнатѣ, а курьеры слушали.
   -- Все это глупости, а вотъ вы водку не должны пить.
   -- Скучно сдѣлается -- вотъ и выпьемъ съ дьяконицей. Она-то такая же горюша, какъ и я.
   Удивительнѣе всего то, что Настенька относилась къ Ольгѣ Сергѣевнѣ съ какой-то особенною ненавистью, точно она была главною виновницей ея неудачно сложившейся жизни. Эта несправедливость коробила Ивана Павловича, но что онъ могъ отвѣтить Настенькѣ, когда чувствовалъ виноватымъ одного себя?
   -- За меня хорошій иконостасный столяръ сватался,-- объясняла въ сотый разъ Настенька.-- А я-то оказала себя совсѣмъ дурой. Онъ женился на моей подругѣ, вотъ какъ хорошо сейчасъ живутъ... И домикъ свой, и лошадь держитъ, и все у нихъ есть.
   Настенька опять была права... Конечно, ей лучше было выйти замужъ за столяра, она была бы въ своей средѣ и была бы счастлива, а сейчасъ походила на рыбу, которую вытащили изъ живой воды и посадили въ акваріумъ.
   Что ожидало Настеньку, если предсказаніе курьеровъ сбудется? Иванъ Павловичъ думалъ объ этомъ съ ужасомъ. Нормальныхъ исходовъ было два: или она сопьется въ конецъ, или -- еще хуже -- пойдетъ по торной дорожкѣ потерявшейся женщины. Положеніе, во всякомъ случаѣ, получалось безвыходное, и Ивану Павловичу дѣлалось жутко до озноба. Сколько онъ передумалъ на эту неразрѣшимую тему въ свои безсонныя ночи за послѣднее время!
   Лежа сегодня съ открытыми глазами, Иванъ Павловичъ точно опускался на дно какой-то глубокой пропасти. Предъ нимъ во всей яркости выступалъ теперь вопросъ о его незаконныхъ дѣтяхъ. Что ихъ ждетъ, этихъ маленькихъ человѣчковъ, которые должны будутъ расплачиваться всю жизнь за чужую вину?.. У него, Ивана Павловича, не хватало смѣлости даже на то, чтобы усыновить ихъ, потому что, съ одной стороны, связывало его служебное положеніе, а съ другой -- страхъ и совѣсть предъ законною семьей. А вѣдь скоро наступитъ у нихъ тотъ возрастъ, когда самъ собой явится вопросъ объ отцѣ. Да, они, вотъ эти дѣти, произнесутъ роковое проклятіе надъ его могилой и будутъ совершенно правы.
   -- Боже мой, что же это такое?!-- стоналъ Иванъ Павловичъ, хватаясь за голову.-- Вѣдь я же никому не желалъ зла... Все вышло какъ-то само собой.
   Страстная жалость охватила его именно по отношенію къ незаконной семьѣ, которая не имѣетъ права даже на офиціальное горе осиротѣвшихъ людей. Для этихъ несчастныхъ дѣтей онъ являлся только таинственнымъ дядей, который приходилъ къ нимъ періодически и старался заглушить неудержимое дѣтское любопытство игрушками или сластями. Ихъ было трое, два старшихъ мальчика и младшая дѣвочка. Это были здоровенькія дѣти, въ которыхъ Иванъ Павловичъ напрасно искалъ самого себя,-- они всѣ вышли и лицомъ и здоровьемъ въ мать. Кто ихъ будетъ воспитывать, какіе люди будутъ имѣть на нихъ вліяніе, что будетъ ихъ интересовать? Являлась цѣлая масса неразрѣшимыхъ вопросовъ, отзывавшихся въ душѣ мучительною болью.
   -- Какъ я не подумалъ онъ этомъ раньше?-- удивлялся Иванъ Павловичъ, вызывая прошлое.-- А вѣдь, кажется, было достаточно времени для обдумыванія... У Маруси и Аркадія останется мать, которая сумѣетъ ихъ повести; наконецъ они уже въ такомъ возрастѣ, что и сами найдутъ дорогу, а вѣдь эти -- совсѣмъ малыши... Господи, что съ ними будетъ? Отца они не узнаютъ, а мать -- пьяница... Бѣдныя, бѣдныя, бѣдныя дѣтки!..
   Неотступная мысль о незаконныхъ дѣтяхъ приводила къ самымъ нелѣпымъ комбинаціямъ. Напримѣръ, докторъ Чередовъ -- старый холостякъ, отчего бы ему не заняться ихъ воспитаніемъ? Вѣдь въ этомъ и смыслъ жизни, и опредѣленная цѣль, и счастье. Неужели лучше кончить безнадежнымъ клубнымъ завсегдатаемъ? Самому Ивану Павловичу, какъ имѣющему законную семью, это было неудобно выполнитъ, а Чередову буквально ничего не стоитъ, тѣмъ болѣе, что и общественное мнѣніе, и его служебное положеніе, и семейная обстановка -- ничто ему не мѣшаетъ. Но все это была одна только фантазія человѣка, измученнаго безсонницей... А если бы, конечно, послѣ его смерти, занялась воспитаніемъ этихъ несчастныхъ дѣтей Ольга Сергѣевна? Вѣдь они, до извѣстной степени, не чужія ей, а общественное мнѣніе возвело бы ее въ святыя женщины...
   -- Ну, здѣсь уже окончательно ничего не выйдетъ,-- опровергалъ самого себя Иванъ Павловичъ.-- Женщины именно этого никогда не поймутъ.
   У него являлось даже скрытое озлобленіе противъ жены. Ея жизнь, все равно, давно кончена, а остается, значитъ, жить только для другихъ. Какіе же "другіе" могутъ бытъ ближе, конечно, послѣ собственныхъ дѣтей? Выступало ничтожество женской души со всѣми ея характерными признаками. Вѣдь онъ будетъ покойникомъ, а къ покойникамъ не ревнуютъ... Иванъ Павловичъ отчетливо до послѣдней мелочи представлялъ себѣ объясненіе съ женой по этому щекотливому вопросу и впередъ видѣлъ куриное выраженіе ея лица и недоумѣвающій испугъ. Чѣмъ какая-нибудь Настенька хуже?
   Перебирая возможныя комбинаціи, Иванъ Павловичъ въ концѣ концовъ остановился совершенно неожиданно на Марусѣ. Вѣдь она уже большая дѣвушка и пойметъ все. Затѣмъ въ ней нѣтъ еще этихъ проклятыхъ бабьихъ мыслей, окрашенныхъ безнадежнымъ эгоизмомъ. Да, именно съ ней можно переговорить... Никто лучше не пойметъ его, какъ именно Маруся.
  

V.

   Положеніе больного ухудшалось съ каждымъ днемъ. Болѣзнь быстро шла впередъ. Иванъ Павловичъ самъ понималъ, что все кончено и о службѣ нечего думать. Единственной живой связью съ судомъ у него являлся курьеръ Евграфъ, который аккуратно каждое утро являлся за приказаніями и сообщатъ послѣднія новости.
   -- Безъ васъ, какъ безъ рукъ, ваше превосходительство,-- объяснялъ старикъ-солдатъ.-- Можно такъ сказать, что никто и ничего не погашаетъ... Адвокаты совсѣмъ свободно себя понимаютъ, потому какъ не стало на нихъ грозы.
   Евграфъ по-своему любилъ строгаго прокурора и не могъ себѣ представать, что будетъ въ судѣ безъ него. Какой же судъ безъ Ивана Павловича! Къ болѣзнь его старикъ тоже не вѣрилъ и разъ по секрету сообщилъ:
   -- Вы, ваше превосходительство, не тово... Ничего они не понимаютъ, значитъ, доктора. Одинъ -- одно, другой -- другое, третій -- третье, а настоящаго-то я не понимаютъ.
   Преданность Евграфа трогала Ивана Павловича, и ему было пріятно, когда старикъ, вытянувшись въ струнку у дверей, разговаривалъ съ нимъ. Къ сущности, раньше онъ почти не замѣчалъ его. Мало ли курьеровъ въ судѣ! Часто, глядя на Евграфа, Иванъ Павловичъ думалъ:
   "Вотъ онъ будетъ больше всѣхъ хлопотать на моихъ похоронахъ... Какъ это раньше я совсѣмъ не замѣчалъ его? Положительно хорошій человѣкъ..."
   Періодически, очевидно, соблюдая очередь, повѣщали больного свои судейскіе чины, причемъ всѣ старались показать, что считаютъ положеніе не опаснымъ и говорили о своихъ судейскихъ дѣлахъ. Всѣ они повторяли другъ друга и уходили съ особенной торопливостью, какъ люда, исполнившіе тяжелый христіанскій долгъ. Изъ врачей черезъ день пріѣзжалъ навѣстить больного одинъ Чередовъ.
   -- Ну, какъ дѣла, многоуважаемый?-- спрашивалъ онъ каждый разъ, дѣлая внимательное и озабоченное лицо.
   -- Хорошаго немного...
   Чередовъ усаживался на диванъ, закуривалъ сигару и сообщалъ послѣднія городскія новости. Въ манерѣ себя держать и въ каждомъ его движеніи чувствовалось что-то фальшивое и неестественное, что раздражало Ивана Павловича. Разъ, когда Чередовъ сдѣлалъ попытку подробно выслушать больного, Иванъ Павловичъ вспылилъ.
   -- Сергѣй Матвѣичъ, я тебя уважаю, какъ умнаго человѣка, къ чему же еще продолжать эту глупую комедію?
   -- Многоуважаемый, у насъ есть свои обязанности...-- бормоталъ врачъ-другъ.-- Я уже говорилъ, что медицина можетъ ошибаться...
   -- Ахъ, оставьте вы меня въ покоѣ, ради Бога!..
   -- Все-таки, многоуважаемый...
   Иванъ Павловичъ окончательно вспылилъ и даже закричалъ, такъ что прибѣжала и перепуганная Ольга Сергѣевна.
   -- Нѣтъ, такъ...-- успокаивалъ ее докторъ.-- Мы немножко поссорились...
   -- Все онъ вретъ!-- рѣзко оборвалъ Иванъ Павловичъ.-- Ахъ, какъ они меня измучили... Не вѣрю я вашей наукѣ!.. Курьеръ Евграфъ знаетъ больше часъ всѣхъ... Да! Онъ недавно принесъ мнѣ просфору, вынутую за здравіе, и мнѣ было лучше.
   Въ передней Ольга Сергѣевна извинялась предъ докторомъ, а онъ поднималъ плечи и, отыскивая свою шапку, повторялъ:
   -- Бываетъ, многоуважаемая... Нашъ печальный долгъ заставляетъ переноситъ все и не обижаться. Да, многоуважаемая... То ли еще терпятъ ваши, дамскіе врачи.
   Много разъ Иванъ Павловичъ хотѣлъ переговорить съ женой серьезно о положеніи своей второй семьи. Теоретически, когда онъ обдумывалъ ходъ дѣла про себя, объясненіе было вполнѣ возможно и естественно. Вѣдь они уже давнымъ-давно не мужъ и жена, а хорошіе знакомые, и могли, слѣдовательно, разговаривать именно какъ хорошіе знакомые. Кажется, просто и ясно, но стоило Ольгѣ Сергѣевнѣ войти въ кабинетъ, какъ Иванъ Павловичъ сразу понималъ всю нелѣпость своего плана. Легче было достать луну и положить ее въ карманъ... Кромѣ раздраженія ничего не получалось, а затѣмъ слѣдовало раскаяніе и самоѣдство.
   -- Неужели она сама не можетъ догадаться, о чемъ намъ необходимо переговорить?-- возмущался Иванъ Павловичъ.-- Вѣдь бѣдныя дѣти не виноваты..
   Проектъ переговорить съ Марусей тоже не приводилъ ни къ чему, и языкъ Ивана Павловича прилипалъ самъ собой, когда дѣвушка входила къ нему въ кабинетъ и начинала къ нему ласкаться, какъ домашняя кошечка.
   Впрочемъ, одинъ разъ Иванъ Павловичъ спросилъ дочь:
   -- Маруся, ты очень любишь Аркадія?
   -- Очень, папа...-- отвѣтила она совсѣмъ просто, какъ-то по-дѣтски.
   -- А если бъ у тебя были другіе братья и сестры, ты любила бы и ихъ, какъ Аркадія?
   Дѣвушка замѣтно смутилась и даже покраснѣла, какъ смутился и самъ Иванъ Павловичъ. Конечно, Маруся что-то такое подозрѣвала и, конечно, впередъ была на сторонѣ матери. Если бъ ей было года три больше, тогда можно было бы и поговорить, а теперь она все равно ничего не пойметъ. Виновато и глупое домашнее воспитаніе и школа, которая даетъ какой-то соръ знанія, а не воспитываетъ главнаго -- характера, воли, сознанія. Въ концѣ концовъ Маруся тоже начинала раздражать Ивана Павловича, какъ органическое продолженіе Ольги Сергѣевны. Въ свое время она будетъ такой же корректной, безупречной и такой же недоступной для настоящихъ широкихъ общечеловѣческихъ чувствъ. Ивану Павловичу казалось, что у каждой женщины въ головѣ лежитъ какой-то камень, который давитъ ея мозгъ во всю жизнь.
   -- Я не правъ...-- тысячу разъ повторялъ Иванъ Павловичъ, взвѣшивая свои отношенія къ женѣ и къ дочери.-- Да, не правъ, потому что боленъ, а болѣзнь нарушаетъ равновѣсіе физическое и духовное...
   Даже покорность и желаніе ему угодить возмущали Ивана Павловича, какъ милостыня, которая подается прогорѣвшему богачу. Къ чему еще эта комедія? Нужно умѣть уважать себя во всякомъ положеніи.
   Къ концѣ концовъ самымъ близкимъ человѣкомъ оставался все-таки курьеръ Евграфъ. Иванъ Павловичъ чувствовалъ себя какъ-то спокойнѣе, когда онъ былъ гдѣ-нибудь близко, и выпросилъ у предсѣдателя позволенія оставить старика на время у себя. Евграфъ былъ средняго роста человѣкъ, сгорбленный, съ несоразмѣрно длинными руками и какой-то обтрепанной бороденкой. Онъ ни за что не соглашался сѣсть въ генеральскомъ кабинетѣ, а пристроилъ себѣ кухонную табуретку за дверьми.
   -- Разсказывай что-нибудь...-- говорилъ ему Иванъ Павловичъ, лёжа съ закрытыми глазами.
   -- Прикажете про войну? Очень вредное это дѣло... Мы Шипку заступили у турки. Какъ же... Ухъ, тяжело было!.. Идетъ-идетъ солдатикъ, бывало, и падаетъ, ей-Богу! Отощали, обезсилѣли, оскорбѣли... Въ лазаретѣ-то близко пяти тыщъ тифозныхъ накопилось. Ну, и лежишь, а напиться подать некому... И дохтура и милосердныя сестры тоже всѣ больные.
   Къ этой темѣ Евграфъ любилъ возвращаться, съ трудомъ вызывая въ памяти картины далекаго прошлаго. Иванъ Павловичъ отлично понималъ, къ чему онъ подводилъ рѣчь: вотъ вы, дескать, ваше превосходительство, лежите въ сухѣ и въ теплѣ, и всякій уходъ за вами, а тамъ напиться некому было подать. У каждаго несчастія есть еще болѣе несчастный двойникъ... Ивану Павловичу нравился самый тонъ, какимъ разсказывалъ Евграфъ,-- спокойно, ровно, тягуче, совершенно равнодушнымъ тономъ, какъ разсказываютъ сказки. Вѣдь, и въ самомъ дѣлѣ, жизнь каждаго человѣка -- сказка, интересная для него одного.
   -- Ну, а какъ турки, по-твоему?-- спрашивалъ Иванъ Павловичъ, чтобы поддержать разговоръ.
   -- Что же турки, ваше превосходительство,-- ничего, хорошій народъ. Озорники, конечно, а такъ ничего. Совсѣмъ хорошій народъ... Бывалъ я и въ ихнихъ деревняхъ. Ничего, хорошія деревни. Свой порядокъ вездѣ... У себя-то всякій будетъ хорошъ. Нѣтъ, ничего.
   -- А зачѣмъ они по нѣскольку женъ держатъ?
   -- Ну, это пустое совсѣмъ, ваше превосходительство... Такой, выходитъ, у нихъ законъ.
   Къ женщинамъ Евграфъ относился съ чисто-мужицкимъ презрѣніемъ и какъ-то стыдился даже говорить о нихъ.
   -- Конечно, жаль,-- резонировалъ онъ по поводу турецкихъ бабъ.-- Хоша она и турецкая, а все баба... Ребятишекъ это тащатъ, ревутъ неточнымъ голосомъ, ну, и всякое прочее, что полагается бабѣ.
   Иванъ Павловичъ тогда чувствовалъ на себѣ особенно внимательный взглядъ Евграфа, и ему казалось, что онъ чего-то не договариваетъ. Помнется, пошевелитъ даже губами и все-таки ничего не скажетъ. "Вѣроятно, ему хочется сказать, какъ Настенькѣ,-- соображалъ Иванъ Павловичъ:-- помрете вы, молъ, скоро, ваше превосходительство"... Вѣдь настоящій, не испорченный русскій человѣкъ относится къ смерти, какъ къ безразличному факту, въ чисто-философскомъ смыслѣ. И самому Ивану Павловичу хотѣлось откровенно разговориться съ Евграфомъ, и это желаніе его одолѣвало все сильнѣе,-- именно съ Евграфомъ и ни съ кѣмъ больше. Умъ у него такой простой, ясный, какъ хорошая дорога, по которой не заблудишься.
   Разъ Евграфъ особенно выразительно мялся въ дверяхъ, такъ что Иванъ Павловичъ невольно его спросилъ:
   -- Ты что-то хочешь, вѣроятно, сказать мнѣ?
   -- Никакъ нѣтъ-съ, ваше превосходительство..,
   Помявшись еще немного, Евграфъ на цыпочкахъ подошелъ къ дивану и подалъ грязный конвертъ безъ всякаго адреса. Иванъ Павловичъ сразу догадался, отъ кого это посланіе.
   -- Какъ оно къ тебѣ попало, это письмо?
   -- А онѣ, значитъ, Настасья Гавриловна, приходили въ судъ и узнали, что я, значитъ, бываю у васъ. Ну, и того, просили передать безпремѣнно въ собственныя руки...
   -- Она могла послать по почтѣ...
   -- Опасятся..
   Иванъ Павловичъ нахмурился. Письмо было написано безграмотно, и въ немъ повторялись уже извѣстныя жалобы. Для большаго впечатлѣнія Настенька прибавила, что надо бы благословить дѣтей, хотя они и незаконныя, а привести ихъ она, не смѣетъ, да барыня ее и не пуститъ.
   Какъ ни сдерживался Иванъ Павловичъ, но это письмо его сильно разстроило, и онъ принялъ двойную дозу какихъ-то успокаивающихъ капель, Евграфъ почтительно стоялъ въ дверяхъ, вытянувшись по-военному и какъ-то глупо, моргая глазами. Иванъ Павловичъ прошелся по кабинету, потеръ лобъ и, остановившись передъ нимъ, проговорилъ въ упоръ:
   -- Ты понимаешь, въ чемъ тутъ дѣло?
   -- Точно такъ-съ, ваше превосходительство...
   -- Ну, такъ какъ ты думаешь?
   -- Что же, дѣло обнакновенное, ваше превосходительство. Извѣстно, ежели, значитъ, дѣти... Тутъ ужъ баба кругомъ завязла, и нѣтъ ей никакого ходу. Только эта бѣда вырастаетъ...
   -- Когда еще вырастетъ...
   -- Очень даже просто, ежели по нашему сословію. Не всѣмъ господами быть, да оно, пожалуй, и лучше, ежели попроще.
   Видимо, Евграфъ уже разрѣшалъ про себя всѣ сомнѣнія, терзавшія Ивана Павловича: вѣдь Настенька-то изъ простыхъ, "кульерская" дочь,-- ну, и дѣти у Настеньки тоже должны итти по-простому. Иванъ Павловичъ медленно шагалъ по кабинету, взвѣшивая про себя эту схему Евграфа: старшій сынъ -- столяръ, второй -- портняжка, а дочь -- горничная или швейка... Очень недурно. А главное -- онъ будетъ лежать въ могилѣ, безсильный и безвольный, чтобы сдѣлать что-нибудь.
  

VI.

   Черезъ Евграфа Иванъ Павловичъ вступилъ въ переписку съ Настенькой, дѣлая послѣднія распоряженія на случай смерти.
   Евграфъ окончательно поселился у Ивана Павловича и день и ночь дежурилъ около кабинета. Барину день это дня дѣлалось хуже. Особенно плохо бывало по ночамъ, когда баринъ начиналъ тосковать. Пробовала дежурить около него Ольга Сергѣевна, но это только раздражало больного. Она слишкомъ старалась ему угодить и не понимала съ перваго взгляда, какъ Евграфъ. Маруся окончательно ничего не умѣла, хотя Иванъ Павловичъ и не могъ на нее сердиться. Обыкновенно Ольга Сергѣевна дежурила въ гостиной, прислушиваясь ко всему, что дѣлалось въ кабинетѣ. Она была рада и тому, что хоть Евграфъ можетъ угодить.
   -- Дѣло совсѣмъ плохо, многоуважаемая,-- сообщилъ ей докторъ Чередовъ.-- Болѣзнь идетъ быстрыми шагами...
   -- Никакой надежды?
   -- Единственная надежда на ошибку въ нашемъ діагнозѣ...
   Иванъ Павловичъ уже не могъ спать у себя на диванѣ, а проводилъ ночи въ креслѣ, въ полусидячемъ положеніи. Онъ не спалъ, а только забывался на нѣкоторое время, погружаясь въ галлюцинаціи. Начинали появляться припадки удушья, и онъ долженъ былъ подниматься, чтобы перевести духъ. Евграфъ и тутъ умѣлъ услужить и поднималъ барина своими длинными руками, крѣпкими, какъ дерево.
   -- Плохо, Евграфъ...-- шепталъ Иванъ Павловичъ, когда немного приходилъ въ себя.
   -- Терпѣть надо, ваше превосходительство... Прежде смерти никто не помретъ.
   Послѣ каждаго припадка у Ивана Павловича голова долго кружилась, руки дѣлались холодными, на лбу выступалъ холодный потъ. Ему все казалось, что онъ проваливается и летитъ въ какую-то бездну. Но вмѣстѣ съ этимъ наступали какія-то бодрыя полосы, когда Иванъ Павловичъ почта забывалъ о своей болѣзни и начиналъ думать, какъ думаютъ здоровые люди. Всѣ его мысли опять сосредоточивались на судѣ и своей прокурорской дѣятельности. Вѣдь эта дурацкая болѣзнь только "перерывъ засѣданій", не больше того, а потомъ все пойдетъ по-старому. Вотъ и курьеръ Евграфъ, который опять будетъ таскать тяжелый прокурорскій портфель, набитый "дѣлами". Иванъ Павловичъ видѣлъ почти себя за прокурорскимъ пюпитромъ, а кругомъ знакомыя лица членовъ суда, адвокатовъ, судебнаго пристава, секретаря.
   -- Вотъ и хорошо, Иванъ Павлычъ, что вы понравились,-- повторяла голоса.-- Пора и за работу...
   -- Да, я много пропустилъ, господа...
   -- Но вѣдь вы никогда не брали отпусковъ. Понемногу догоните.
   Эта галлюцинація повторялась съ такою яркостью, что Ивацъ Павловичъ чувствовалъ даже тотъ особенный воздухъ, который съ испоконъ вѣковъ утвердился во всѣхъ присутственныхъ мѣстахъ. А потомъ весь судъ, со всею своею обстановкой, точно таялъ, и курьеръ Евграфъ являлся одной изъ тѣхъ соринокъ, какія неизбѣжно остаются послѣ великаго таянія.
   Особенно ярко эти галлюцинаціи происходили ночью, и Иванъ Павловичъ не могъ ихъ разогнать. Почему-то опять выплывало на поверхность дѣло мѣщанина Иванова, и Иванъ Павловичъ стоялъ за прокурорскимъ пюпитромъ, строгій, корректный, неумолимый.
   -- Вашескородіе, я больше не буду,-- увѣрялъ со скамьи подсудимыхъ мѣщанинъ Ивановъ, воровато, не мигая глазами.
   -- Мѣщанинъ Ивановъ лгалъ всю жизнь,-- говорилъ Иванъ Павловичъ, обращаясь къ присяжнымъ. Да, лгалъ... и у насъ нѣтъ гарантіи, что онъ не будетъ лгать потомъ, если вы вынесете ему оправдательный вердиктъ... Законъ то же самое, какъ математическая формула, и, какъ таковая, не можетъ быть ни строгимъ ни лицепріятнымъ, а только справедливымъ.
   -- Именно нелицепріятнымъ...-- повторяетъ жиденькимъ теноркомъ мѣщанинъ Ивановъ и начинаетъ улыбаться.
   Съ этого пункта начиналось самое удивительное превращеніе. Мѣщанинъ Ивановъ какъ-то исчезалъ, а его мѣсто занималъ самъ Иванъ Павловичъ,-- одинъ Иванъ Павловичъ стоялъ за прокурорскимъ пюпитромъ, а другой Иванъ Павловичъ сидѣлъ на скамьѣ подсудимыхъ.
   -- Ваше имя и званіе, подсудимый?-- спрашивалъ Иванъ Павловичъ-прокуроръ.
   -- Дѣйствительный статскій совѣтникъ Иванъ Павловъ Мухинъ,-- не совсѣмъ твердо отвѣчалъ Иванъ Павловичъ-подсудимый.
   -- Вамъ извѣстно, въ чемъ вы обвиняетесь; признаёте ли вы себя виновнымъ?
   Иванъ Павловичъ-подсудимый нѣсколько времени смотритъ на Ивана Павловича-прокурора и отвѣчаетъ:
   -- Я затрудняюсь отвѣчалъ категорически... Можетъ-быть, и виновенъ, а можетъ-быть, и нѣтъ.
   Секретарь читаетъ обвинительный актъ, причемъ подробности дѣла излагаются съ протокольною точностью. Описывается женитьба Ивана Павдовича-подсудимаго, болѣзнь жены и печальный финалъ, а потомъ является швея Настенька и всѣ послѣдствія ея появленія. Ивану Павловичу-подсудимому дѣлается жутко, когда передъ всѣми разсказываются его интимныя семейныя дѣла,-- онъ вскакиваетъ и заявляетъ:
   -- Вы видите, господа присяжные, что я не виновенъ... Если бы моя жена была здорова, то ничего бы не было. Да, я не виновенъ...
   Иванъ Павдовичъ-прокуроръ останавливаетъ его и начинаетъ громовую рѣчь:
   -- Гг. присяжные, передъ нами не обыкновенный преступникъ, а человѣкъ интеллигентный, занимавшій такое видное общественное положеніе. Да, онъ долженъ былъ служить живымъ примѣромъ для другихъ, какъ представитель закона, а вмѣсто этого мы видимъ грустную картину поруганія священнѣйшихъ основъ общежитія. Семья -- все, и все -- изъ семьи... Что же мы видимъ? Полное поруганіе этой семьи. Обратите вниманіе, гг. присяжные, что главное потерпѣвшее лицо этой драмы, жена подсудимаго, остается какъ будто въ сторонѣ и молча несетъ свой женскій крестъ, щадя призракъ семейнаго счастья и будущее своихъ дѣтей. Подсудимый заводитъ нелегальную семью, подсудимый дѣлается отцомъ троихъ незаконныхъ дѣтей, то-есть въ переводѣ это значитъ то, что онъ губитъ неопытную дѣвушку и губитъ троихъ малютокъ, которыя имѣли несчастіе имѣть его своимъ отцомъ. Милостивые государи, у каждаго изъ насъ былъ отецъ, и вы припомните, сколько самаго святого соединено съ этимъ словомъ... Кому отдаются и первая улыбка ребенка и первый дѣтскій лепетъ, къ кому тянутся за лаской довѣрчивыя и беззащитныя дѣтскія ручонки? Конечно, тяжелое преступленіе -- лишить человѣка жизни, а еще тяжелѣе -- датъ эту жизнь съ позорнымъ клеймомъ незаконнаго происхожденія...
   -- Г. прокуроръ, вы забываете, что я тоже человѣкъ и, какъ человѣкъ, имѣлъ право быть имъ,-- защищался Иванъ Павловичъ-подсудимый.-- Вы забываете, г. прокуроръ, что сами обстоятельства складываются иногда такъ что получается такъ называемое безвыходное положеніе. Въ данномъ случаѣ я, напримѣръ, имѣлъ право развестись съ женой, но не сдѣлалъ этого изъ сожалѣнія къ ней и законнымъ дѣтямъ. Съ формальной точки зрѣнія я виновенъ, но есть судъ совѣсти, оживляющій теплотой своего дыханія мертвую букву закона.
   -- Мнѣ особенно нравится эта ссылка на судъ совѣсти,-- перебилъ Иванъ Павловичъ-прокурорь.-- Если мы такимъ образомъ будемъ оживлять мертвую букву закона, то всякій преступникъ найдетъ свое оправданіе. Я тоже взываю къ суду совѣсти и глубоко убѣжденъ, что именно этотъ судъ скажетъ: "да, виновенъ!". Въ сущности, все дѣло сводилось, на выдержку характера, на тѣ нравственныя начала, которыхъ недоставало подсудимому...
   Иванъ Павловичъ просыпался съ холоднымъ потомъ на лбу и долго не могъ прійти въ себя. Даже открывши глаза, онъ не вѣрилъ, что все это была дикая галлюцинація.
   -- Евграфъ, ты здѣсь?
   -- Точно такъ, ваше превосходительство.
   -- Подойди сюда... ближе... и что-нибудь говори...
   -- Прикажете про войну?.. Значитъ, какъ тогда турокъ насѣлъ на насъ, а его было неочерпаемо,-- ну... генералъ Радецкій и говоритъ: "Братцы не поддавайся... Все равно помирать". Ну, идемъ... не то что идемъ, а просто царапаемся въ гору... Притомились, зачахли, а главное -- пить охота до послѣдней смерти. Ну, а тутъ въ полугорѣ ключикъ... Только турокъ-то такъ ловко засѣлъ, что къ ключику приступу нѣтъ: кто изъ солдатиковъ бросится къ ключику -- и сейчасъ готовъ. Человѣкъ съ восемь такъ-то перебили.. А тутъ солдатики которые уже изъ силы выбились: сядетъ, а встать не можетъ. Тогда, что бы вы думали? Выискался одинъ изъ фланговыхъ и сейчасъ съ манеркой къ ключику... Вѣдь выворотился цѣлехонекъ и воды принесъ. Только ругался, что сапогъ ему турецкой пулей распороло... Егоровымъ звали солдатика-то.
   На больного дѣйствовалъ не столько самъ разсказъ, какъ эпическій тонъ голоса Евграфа. Иванъ Павловичъ по инерціи повторялъ про себя отдѣльныя выраженія и начиналъ самъ карабкаться на шипкинскія кручи и видѣлъ своими глазами тотъ источникъ живой воды, доступъ къ которому былъ "загражденъ жаломъ смерти", выражаясь высокимъ языкомъ. Все-таки это было легче суда...
   Кризисъ наступилъ совершенно неожиданно, подъ раннее утро, когда Евграфъ задремалъ, сидя на своей табуреткѣ. Этой слабости вѣрный слуга никогда но могъ себѣ простить и долго считалъ себя косвенной причиной смерти барина: ну, не задремли онъ,-- баринъ, можетъ-быть, остался бы и живъ.
   Съ вечера Иванъ Павловичъ чувствовалъ себя какъ будто лучше и даже попросилъ чашку бульона. Потомъ Евграфъ растиралъ ему бокъ какой-то пахучей мазью, потомъ баринъ заставилъ его разсказывать про войну, дотомъ взялъ его за руку и сказалъ:
   -- Держи, Евграфъ...
   Потомъ баринъ точно весь распустился и задремалъ. Евграфъ ушелъ на свой табуретъ и тоже прикурнулъ по-солдатски.
   А Иванъ Павловичъ и не думалъ спать. Онъ опятъ видѣлъ себя въ судѣ и опять былъ подсудимымъ и прокуроромъ, но на этотъ разъ въ качествѣ потерпѣвшей стороны явились обѣ его семьи: и Ольга Сергѣевна съ заплаканными глазами, но молодая, и Настенька, и всѣ дѣти. Онъ, подсудимый, даже былъ радъ видѣть ихъ вмѣстѣ и только удерживался, чтобы не крикнуть:
   -- Ахъ, какъ я виноватъ, но какъ я васъ всѣхъ люблю!..
   Въ залѣ царило молчаніе, а потомъ судебный приставъ заученнымъ тономъ громко проговорилъ:
   -- Судъ идетъ!..
   Именно этотъ моментъ Евграфъ и прокараулилъ, а когда проснулся -- Иванъ Павловичъ лежалъ въ креслѣ мертвый.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru