Lib.ru/Классика: Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович. Соломенная девочка

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

ТОМЪ ТРЕТІЙ

ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1915

http://az.lib.ru

СОЛОМЕННАЯ ДѢВОЧКА.

Какъ-то странно, чтобы въ Петербургѣ могла разыграться драма, да, настоящая драма, заномерованная улицей, домомъ, квартирой, комнатой -- Васильевскій Островъ, 11 линія, домъ 186, кв. 4, угловая комната. Драматической обстановки ни малѣйшей, какъ и самый день, сѣренькій, унылый, кисленькій, будничный, вообще скверный, а скверное не можетъ быть драматическимъ по своему скверному существу.

Этотъ скверный петербургскій день освѣщалъ какимъ-то кислымъ полусвѣтомъ небольшую гостиную, по которой шагалъ господинъ среднихъ лѣтъ, худенькій и сгорбленный, съ какимъ-то остановившимся лицомъ. Лицо было интеллигентное, умное; но въ сѣрыхъ глазахъ чувствовалось тяжелое недовѣрчивое выраженіе. Онъ время отъ времени останавливался, смотрѣлъ на дверь въ угловую комнату и прислушивался. Оттуда время отъ времени доносился удушливый тяжелый кашель, тотъ особенный кашель, отъ котораго нѣтъ ни лѣкарствъ ни спасенія. На застывшемъ лицѣ проступало тревожное выраженіе, а губы сжимались плотнѣе. Кашель стихалъ, и господинъ опять начиналъ шагать изъ угла въ уголъ.

-- Илья Антонычъ...

Онъ вздрогнулъ. Въ гостиную быстро вошла полная высокая старуха съ красивымъ лицомъ и подала ему телеграмму, состоявшую изъ двухъ словъ: "Сегодня буду. Ознобишина". Старуха молча наблюдала впечатлѣніе, которое произведетъ это извѣстіе.

-- Что же, отлично...-- отвѣтилъ онъ, криво улыбаясь.-- Будемъ имѣть мелодраматическое представленіе, и только. Впрочемъ, я лично ничего не имѣю...

-- Какъ вы нехорошо говорите, Илья Антонычъ!-- возмутилась старуха, дѣлая сердитое лицо.-- Вѣдь она мать...

-- Да, да, мать...-- раздраженно подтвердилъ онъ, дѣлая нетерпѣливое движеніе лѣвой рукой.-- И вы могли бы прибавить, Калерія Григорьевна, что очень скверная мать...

Старуха вся выпрямилась. На обрюзгшемъ лицѣ выступили красныя пятна. Она тяжело перевела духъ и проговорила сдавленнымъ отъ волненія голосомъ:

-- Теперь-то мы не судьи, Илья Антонычъ... Было время, а сейчасъ... Богъ васъ разсудитъ съ Шурой, а только вы безжалостный человѣкъ.

-- Хорошо, хорошо. Я это уже давно знаю... Поѣздъ приходитъ къ половинѣ одиннадцатаго, значитъ, она будетъ здѣсь до двѣнадцати. Можетъ-быть, вы мнѣ прикажете удалиться?

-- Ахъ, нѣтъ... Теперь ужъ все равно, Илья Антонычъ: нечего вамъ больше дѣлить. Богъ васъ раздѣлилъ...

Илья Антонычъ не выносилъ, когда съ нимъ говорили въ такомъ тонѣ, и опять зашагалъ. Къ чему вообще говорятся всѣ эти жалкія слова, когда все дѣло ясно, какъ Божій день,-- такъ, дурная привычка некорректныхъ людей, которые въ затруднительныхъ случаяхъ обращаются къ Провидѣнію самымъ фамильярнымъ образомъ. Старуха смотрѣла на него съ укоризной, а потомъ быстро отправилась въ угловую комнату, откуда опять послышался надрывавшій душу кашель. Илья Антонычъ сдѣлалъ гримасу и презрительно сдвинулъ плечи, какъ и слѣдовало вполнѣ корректному человѣку.

Они сидѣли въ столовой за завтракомъ -- Илья Антонычъ и оба старика, Калерія Григорьевна и Василій Павлычъ, когда въ передней раздался торопливый звонокъ. Всѣ поняли, что это была она. Василій Павлычъ, высокій сѣдой старикъ съ сердитымъ лицомъ, сердито отодвинулъ свою тарелку, поднялся и ушелъ къ себѣ въ кабинетъ, тяжело шаркая ногами въ туфляхъ. Калерія Григорьевна выбѣжала въ переднюю, и тамъ послышались лихорадочные поцѣлуи и сдержанное всхлипыванье. Илья Антонычъ не шевельнулся съ мѣста. Да, началось...

Она не вошла въ столовую, но прошла прямо въ комнату матери, чтобы оправиться съ дороги, а главное умыться. Ей было за тридцать, но и по фигурѣ и по лицу она замѣчательно сохранилась. Ее старили сейчасъ опухшіе отъ слезъ глаза, безсонная ночь, проведенная въ вагонѣ, и безпорядочно сбившіеся на головѣ волосы. Лицо не было красиво, какъ у матери, но очень типично и умно. Именно умно, какъ бываютъ умныя лица только у русскихъ женщинъ -- съ серьезной простотой, съ вдумчивыми глазами, съ характернымъ складомъ рта.

-- Ахъ, Шура, Шура...-- повторяла старуха, сталкиваясь съ ней.-- Ахъ, Шура, Шура... Вотъ полотенце. Прибери волосы... Ахъ, Шура, Шура!

Знакомый съ дѣтства голосъ, это дѣтское полу-имя, эта хорошая старческая тревога опять вызвали у нея слезы.

-- Мама, какъ я измучилась...-- шептала она, припадая къ плечу матери своей головой.-- Каждой каплей крови, каждымъ нервомъ... А онъ здѣсь?

-- Здѣсь... Сидитъ идоломъ въ столовой. А отецъ, какъ услыхалъ звонокъ, сейчасъ же убѣжалъ къ себѣ въ кабинетъ и заперся на ключъ.

-- Какіе они всѣ злые, мама...

О главномъ они не сказали ни слова.

Оправившись немного и выпивъ стаканъ воды, она рѣшительной походкой отправилась въ угловую комнату. Тамъ на кушеткѣ, среди бѣлѣвшихъ подушекъ она увидѣла бѣлое дѣвичье лицо съ округлившимися большими сѣрыми глазами и заострившимся носомъ. Это лицо сдѣлало движеніе къ ней, а изъ-подъ плэда потянулась исхудавшая бѣлая рука.

-- Мама... я знала... что ты пріѣдешь... я чувствовала, какъ ты вошла... я тебя видѣла ночью...

Пароксизмъ кашля помѣшалъ ей продолжать. Дежурившая у больной старушка-няня торопливо спрятала окрасившійся кровью платокъ.

-- Я привезла тебѣ здоровья, Наташа...

-- А ты не уѣдешь опять?

-- О, нѣтъ... Теперь я никуда не уѣду, моя хорошая.

-- Сядь ко мнѣ на кушетку, мама... Вотъ сюда... ближе...

Холодная потная рука взяла теплую живой теплотой руку матери и прижала ее къ себѣ. Въ этомъ жестѣ сказалось то дѣтство, которое вызывается болѣзнью.

Больная по типу напоминала красавицу-бабушку, а отъ матери унаслѣдовала только большой лобъ и складъ рта. Ей сейчасъ было ровно шестнадцать лѣтъ, и страшная болѣзнь съ какой-то яростью накинулась на цвѣтущій молодой организмъ. Въ какихъ-нибудь двѣ недѣли скоротечная чахотка изъ красивой дѣвушки-подростка сдѣлала какую-то мраморную статую,-- жизнь уходила отъ этого молодого тѣла съ каждымъ дыханіемъ. Оставались тѣми же чудные сѣрые глаза, опушенные такими длинными темными рѣсницами. Какъ она была хороша даже сейчасъ, напоминая своей мертвенной бѣлизной тѣ цвѣты, которые въ известковыхъ источникахъ покрываются бѣлымъ налетомъ, точно жизнь въ нихъ застываетъ. Да, она была хороша, хотя надъ этой чудной русой головкой уже висѣлъ роковой приговоръ. Мать это видѣла, видѣла и понимала, что спасенья нѣтъ...

-- Няня, ты оставь насъ...-- попросила больная.

Когда старуха вышла, дѣвушка проговорила съ необыкновенной въ ея положеніи энергіей:

-- Мама, если бы ты знала, какъ я тебя ждала... Ахъ, какъ ждала!.. Цѣлыхъ десять лѣтъ, мама... Обними меня... я сама не могу... Вотъ такъ, крѣпче...

И мать обнимала ее, покрывая поцѣлуями эти чудные глаза, бѣлый лобъ, похудѣвшую шею, руки,-- она не могла говорить, а только смотрѣла на дочь, точно желала вся вылиться въ этомъ взглядѣ. Сегодня Наташа опять принадлежала ей, безраздѣльно и навсегда. Слабая холодная ручка ощупывала ея лицо, волосы, и въ этихъ слабыхъ движеніяхъ проявлялся послѣдній запасъ быстро потухавшихъ силъ.

-- Мама, сюда никто не войдетъ?

-- Нѣтъ, милочка... Тебѣ вредно говорить, моя хорошая.

-- Нѣтъ, все равно... Мнѣ нужно сказать такъ много-много... Вѣдь я всегда молчала... у меня такъ болѣло сердце, а теперь все равно... Я знаю, что скоро умру... и не боюсь смерти... Что бояться, если я никому -- никому не сдѣлала зла? И я всѣхъ любила, даже тѣхъ, которые отняли у меня тебя... А теперь у меня одно послѣднее желаніе: провести послѣдніе часы съ тобой съ глазу на глазъ и сказать все... все... тогда я умру спокойно... Ты не будешь плакать обо мнѣ, потому что тамъ будетъ лучше... Почему-то я еще маленькой любила думать о смерти... Знаешь, мама, къ мертвымъ всегда справедливы... они никого не боятся, и меня мертвую не отнимутъ отъ тебя... Вѣдь смерть -- это только переходъ къ лучшей жизни, и я все-таки буду съ тобой, какъ была всегда съ тобой, потому что всегда -- всегда думала только о тебѣ. Я чувствовала, что и ты постоянно думаешь обо мнѣ, любишь меня, мучишься за меня... и я молилась... ахъ, какъ хорошо, мама, когда можешь молиться... Я и сейчасъ молилась, когда ты позвонила, и я знала, что это ты, потому что я не могла умереть безъ тебя... милая... милая... милая...

Въ дверь послышался осторожный стукъ. Александра Васильевна поднялась и вышла въ гостиную. Тамъ ее ждалъ Илья Антонычъ, сдержанный, какъ всегда, озлобленный, недовѣрчивый.

-- Я хотѣлъ сказать вамъ, Александра Васильевна, что вы разыгрываете мелодраму за счетъ послѣднихъ часовъ вашей дочери... Умирающей нужно дать покой. Докторъ сказалъ, что она можетъ умереть и сегодня и завтра...

Она взглянула на него съ подавленной ненавистью и отвѣтила спокойно:

-- Во-первыхъ, я ничего не разыгрываю, а во-вторыхъ... во-вторыхъ, это васъ не касается. Теперь даже вы ничего не можете сдѣлать... да. Все кончено...

Эта сцена происходила вполголоса, но на звукъ голосовъ показалась изъ своей комнаты Калерія Григорьевна. Она съ умоляющимъ видомъ посмотрѣла на разговаривающихъ и молча показала глазами на комнату больной. Илья Антонычъ поднялъ плечи и брови, повернулся на каблукахъ и вышелъ изъ гостиной.

-- Что ему еще нужно отъ меня?-- спрашивала Александра Васильевна.-- У меня больше ничего нѣтъ...

Послышались тяжелые шаги,-- это шелъ самъ Василій Павлычъ. Онъ остановился въ дверяхъ, сурово посмотрѣлъ на жену и дочь, повернулся и ушелъ назадъ. Александру Васильевну кольнуло, что даже въ такую минуту отецъ не хотѣлъ поздороваться съ ней.

-- Иди къ ней...-- шепнула старуха.

Больная, дѣйствительно, ждала и, когда мать вернулась, проговорила съ больной улыбкой:

-- Они еще разъ хотѣли отнять тебя у меня?.. О, нѣтъ... я не согласна... я сама имъ скажу это... Умирающему все позволяется...

-- Нѣтъ, нѣтъ, ничего, Наташа... Это бабушка вызывала меня.

Глаза больной закрылись отъ усталости, и только правая рука инстинктивно искала материнской руки, точно боялась той темноты, которая начинала ее охватывать.

Въ комнатѣ воцарилась тишина. Больная точно засыпала, но этотъ покой былъ прерванъ ужаснымъ приступомъ кашля. Послѣ этого дѣвушка лежала въ полномъ изнеможеніи нѣсколько минутъ, не имѣя силы даже открыть глаза.

-- Мама... вѣдь я родилась въ этой же комнатѣ? Какъ это странно... И здѣсь же я должна умереть...

Она обвела комнату глазами и долго разсматривала пестренькіе обои, точно хотѣла что-то припомнить. Потомъ она попросила поправить подушку подъ головой, облокотилась лѣвой рукой на другую подушку и заговорила:

-- Здѣсь же тебѣ тогда дѣлали операцію?..

-- Здѣсь, крошка...

-- А меня предлагали убить -- да?.. Убить человѣка раньше, чѣмъ онъ родился?.. А ты не согласилась?

-- Нѣтъ, не согласилась...

-- Милая, какъ я тебя люблю... ты тоже не боялась смерти... Ахъ, мама, мама, знаешь, мнѣ даже жаль ихъ... Они не понимаютъ, что дѣлаютъ и что дѣлали...

Мать понимала, о комъ она говорила, и молчала. Больная посмотрѣла на нее съ сожалѣніемъ и прошептала:

-- Какъ жаль, что я не могу взять тебя съ собой... Ты опять останешься съ ними...

II.

Это былъ ужасный день для несчастной матери. Ей приходилось выносить двойную пытку: умиралъ не просто ребенокъ, а умирала совѣсть всего дома, цѣлой полосы жизни. То, что, кажется, давно было забыто и похоронено, выплывало опять на свѣтъ Божій.

-- Отчего ты нейдешь обѣдать?-- спрашивала больная, глядя на часы.-- Они обѣдаютъ теперь...

-- Я не хочу, крошка...

Да, они могли обѣдать, могли ѣсть, а Илья Антонычъ поднялъ цѣлую бурю изъ-за пережареннаго бифштекса. Помилуйте, кажется, не трудно помнить, что онъ всегда ѣстъ бифштексы съ кровью... Нормальное правильное питаніе прежде всего. Старикъ Василій Павлычъ ѣлъ молча, стараясь не смотрѣть на зятя-брюзгу, но Калерія Григорьевна не вытерпѣла и замѣтила:

-- Одинъ-то разъ можно бы и потерпѣть, Илья Антонычъ... Да и время не такое, чтобы ваши бифштексы разбирать.

Это окончательно взорвало корректнаго человѣка.

-- Мамаша, вы думаете, что истинное горе выражается въ томъ, что человѣкъ не долженъ ѣсть? Вы ошибаетесь уже потому, что, разстраивая себѣ питаніе, я этимъ еще не приношу никому пользы... Это вѣдь все однѣ декораціи, что съ горя люди должны морить себя голодомъ.

Съ самаго выхода единственной дочери замужъ, изъ-за аппетита зятя у стариковъ шли непріятности: Калерія Григорьевна была всегда довольна, что зять Илья Антонычъ ѣлъ обстоятельно, много и съ чувствомъ, обнюхивая каждый кусокъ и пускаясь въ длиннѣйшія обсужденія каждаго кушанья. Старушка любила угощать, а зять любилъ покушать. Василій Павлычъ, наоборотъ, не выносилъ "сладкоѣжекъ", а затѣмъ его возмущало то, что "во что ѣстъ такой заморышъ -- не въ коня кормъ". Теперь старикъ внушительно посмотрѣлъ на жену, что въ переводѣ значило: вотъ полюбуйся на своего выкормка.

Эта сцена была прервана появленіемъ доктора, стараго друга дома. Это былъ смѣшной старый нѣмецъ съ длиннымъ носомъ, длинной шеей и длинными руками. Когда-то онъ мечталъ объ ученой карьерѣ, даже о славѣ, но не понималъ разницы между наукой и карьерой. Науку онъ постигъ, а карьеры не сдѣлалъ и остался навсегда вольнопрактикующимъ врачомъ. Его появленію всѣ были рады, хотя всѣ знали, что его присутствіе безполезно.

-- Ну, какъ мы себя чувствуемъ?-- говорилъ докторъ,-- онъ всегда входилъ съ этой фразой.

-- Шура пріѣхала...-- объяснила Калерія Григорьевна.

-- А...-- протянулъ докторъ и долго жевалъ губами, а потомъ прибавилъ:-- это хорошо...

Его тусклые глаза съ красными вѣками остановились на Ильѣ Антонычѣ, и губы еще разъ пожевали. Между ними былъ старинный антагонизмъ, а Илья Антонычъ просто ненавидѣлъ стараго нѣмца, особенно когда тотъ начиналъ невозмутимо тянуть: "Молодой ученый напрасно возмущаетъ себя"... Илья Антонычъ съ перваго появленія въ этомъ домѣ почувствовалъ, что эта нѣмецкая труха не уважаетъ его, и употреблялъ всѣ усилія, чтобы выжить его, но все было напрасно: нѣмецъ обладалъ тягучей выдержкой и не обращалъ на него вниманія. Другой причиной ненависти было то, что нѣмецъ зналъ Александру Васильевну съ дѣтства и неизмѣнно ее любилъ.

-- Не хотите ли вы, Карлъ Иванычъ, закусить съ нами?-- предложила Калерія Григорьевна.

-- О, нѣтъ... Благодарю.

Аккуратный нѣмецъ привыкъ ѣсть дома, облекшись въ любимый старый халатъ.

Онъ прошелъ къ больной и молча пожалъ руку Александры Васильевны. Она сознавала безнадежное положеніе дочери, но все-таки вопросительно-умоляюще посмотрѣла на это безстрастное лицо, чтобы еще разъ прочесть на немъ свой смертный приговоръ. Нѣмецкое лицо не отвѣтило ни однимъ движеніемъ. Больная была рада видѣть Карла Иваныча, который лѣчилъ ее съ дѣтства.

-- Ну, какъ мы себя чувствуемъ?

-- Мнѣ лучше...-- заявила Наташа, стараясь перемѣнить положеніе.-- Какъ мама пріѣхала, такъ и сдѣлалось легче. Вотъ только кашель...

-- А мы его порошкомъ...-- пошутилъ докторъ и сейчасъ же спохватился, что здѣсь не мѣсто шуткамъ.-- Вы хорошо сдѣлали, Шура, что пріѣхали. Да, хорошо.

Съ появленіемъ доктора всѣ дѣйствующія лица драмы были налицо, за исключеніемъ одного, которое оставалось въ Дерптѣ.

Семья Ознобишиныхъ состояла изъ мужа, жены и единственной дочери Шуры. Старикъ Ознобишинъ служилъ механикомъ на одномъ изъ петербургскихъ заводовъ. Это былъ замѣчательно способный человѣкъ, обладавшій изумительной трудоспособностью и еще болѣе выдержкой характера. Образованіе онъ получилъ когда-то въ Технологическомъ институтѣ, но свои знанія получилъ уже послѣ, благодаря практикѣ и усиленному чтенію. Одно ему не давалось -- языки, но и тутъ онъ одолѣлъ самоучкой французскій языкъ, выучивъ весь словарь Рейфа. Эта выдержка въ своемъ спеціальномъ дѣлѣ отразилась въ семьѣ тяжелымъ гнетомъ, хотя Ознобишинъ былъ всегда примѣрнымъ семьяниномъ. Онъ былъ слишкомъ суровъ и требователенъ, что особенно чувствовала на себѣ маленькая Шура. Дѣвочка унаслѣдовала отъ отца его блестящія способности, но не видала той ласки, къ которой тянется дѣтское сердце. Отецъ былъ всегда съ ней строгъ, точно дѣвочка вѣчно въ чемъ-то была виновата,-- можетъ-быть, здѣсь сказывался страхъ избаловать единственнаго ребенка, а можетъ-быть, и свое суровое сиротское дѣтство. Когда Шурѣ было десять лѣтъ, Ознобишинъ уже былъ богатымъ человѣкомъ, такъ что могъ купить собственный домъ на Васильевскомъ Островѣ. Его дѣла въ матеріальномъ отношеніи шли отлично, но у себя дома онъ оставался все такимъ же, какъ и въ тѣ дни, когда женился на Калеріи Григорьевнѣ, круглой сиротѣ, и ничего не имѣлъ. Дома онъ велъ очень замкнутую жизнь и все свободное время проводилъ у себя въ кабинетѣ за домашней работой. Въ школьномъ возрастѣ маленькая Шура занималась съ домашнимъ учителемъ -- отецъ по непонятному упрямству ни за что не хотѣлъ отдать ее въ гимназію. Зато она могла многое читать, потому что у отца была цѣлая библіотека изъ лучшихъ авторовъ и, кромѣ того, онъ выписывалъ журналы. Въ шестнадцать лѣтъ она своимъ умомъ добралась до того, что составляло пульсъ тогдашняго бурнаго времени --это было начало шестидесятыхъ годовъ. Отецъ ничего не имѣлъ и противъ того, чтобы она посѣщала разныя лекціи, въ которыхъ тогда недостатка не было. Здѣсь Шура открыла совершенно новый міръ, а главное, нашла совсѣмъ другихъ людей, другіе интересы и другія стремленія и цѣли, чѣмъ у себя дома.

На лекціяхъ молодая дѣвушка познакомилась со своимъ будущимъ мужемъ Марецкимъ. Онъ тогда только-что кончилъ университетъ и плылъ по теченію, увлекаясь общимъ настроеніемъ. Впослѣдствіи Александра Васильевна много думала объ этомъ и пришла къ убѣжденію, что Илья Антонычъ просто притворялся -- тогда это было для него выгодно. Не видавши людей, она быстро увлеклась молодымъ ученымъ, у котораго были такіе широкіе планы въ будущемъ. Да и спеціальность у него была такая интересная,-- Марецкій готовился по политической экономіи и мѣтилъ далеко. Быстрому сближенію много способствовалъ и тотъ домашній гнетъ, отъ котораго ее могло освободить одно замужество. Отецъ страшно протестовалъ,-- онъ сразу не взлюбилъ молодого ученаго. Противъ него былъ и старый нѣмецъ Карлъ Иванычъ, на правахъ друга дома позволявшій себѣ принимать близкое участіе во всей этой семейной исторіи. Но въ семнадцатилѣтней Шурѣ оказалась упрямая отцовская кровь, и она пошла противъ всѣхъ.

-- Помни, что я никогда не желалъ этого брака,-- заявилъ Василій Павлычъ въ рѣшительную минуту.-- Ты уже настолько большая, что должна понимать, что неудачное замужество нельзя поправить.

И суровый старикъ впослѣдствіи сдержалъ свое слово.

Александрѣ Васильевнѣ очень скоро пришлось разочароваться въ своемъ увлеченіи. У себя дома молодой ученый оказался совсѣмъ другимъ, чѣмъ представлялся ей на лекціяхъ. Это была черствая, мелочная, дрянная натуришка, вся поглощенная только сама собой и все дѣлавшая только для самой себя. Всѣ остальные должны были играть служебную роль, какъ лѣса, когда строятъ громадное зданіе, и больше всѣхъ жена. Вмѣсто широкихъ задачъ и плановъ, вся жизнь сводилась на мелкую угодливость простой экономки, которая должна была дрожать изъ-за каждой пуговицы, изъ-за каждаго испорченнаго соуса и всѣхъ мелочей хозяйства. Возникалъ глубокій семейный разладъ, тѣмъ болѣе тяжелый для Александры Васильевны, что она даже не могла ни съ кѣмъ подѣлиться своимъ горемъ, кромѣ вѣрнаго Карла Иваныча, который самъ отъ души ненавидѣлъ молодого ученаго, потому что совершенно не вѣрилъ ни въ его ученость ни въ таланты.

-- Ничего изъ него не выйдетъ,-- спокойно говорилъ докторъ.-- Не та марка...

Василій Павлычъ не любилъ зятя, какъ мелкаго и пустого человѣка, а докторъ видѣлъ въ немъ ученый пустоцвѣтъ. И дѣйствительно, никакого ученаго изъ Ильи Антоныча не вышло, а онъ кончилъ тѣмъ, что съ грѣхомъ пополамъ примазался къ одному изъ министерствъ, затаивъ въ себѣ злобу противъ всѣхъ и всѣхъ подозрѣвая въ своихъ ученыхъ неудачахъ. Всѣ эти злоключенія вымещались дома, и Илья Антонычъ превратился въ одного изъ тѣхъ деспотовъ, какими способны быть только очень маленькіе и очень ничтожные люди. Александра Васильевна скоро разсмотрѣла свою страшную ошибку и поняла, что отцовскій деспотизмъ промѣняла на деспотизмъ еще худшаго качества -- тамъ была хоть сила, трудъ, а здѣсь одинъ мелкій эгоизмъ маленькаго дрянного человѣчка. И изъ такого положенія не было даже выхода.

Впрочемъ, первый годъ замужества скрасился для нея появленіемъ перваго ребенка. Для нея открылся совершенно новый міръ съ его новыми заботами, интересами и надеждами. Молодая женщина совершенно ушла въ этотъ дѣтскій міръ и на время позабыла о мужѣ. Но, къ несчастію, эти радости продолжались недолго: ребенка унесла одна изъ безчисленныхъ дѣтскихъ болѣзней, которыми такъ богатъ Петербургъ. Вторымъ номеромъ была Наташа. Ея появленіе было связано съ серьезной болѣзнью, которая едва не стоила матери жизни. Именно въ послѣдній періодъ беременности у нея образовался глубокій внутренній нарывъ. Всѣ знаменитости рѣшили въ одинъ голосъ, что для спасенія матери необходимо пожертвовать ребенкомъ, но Александра Васильевна не согласилась на это. Этотъ героизмъ отчасти объяснялся ея грустнымъ семейнымъ положеніемъ. Больше другихъ уговаривалъ ее Карлъ Ивановичъ. Илья Антонычъ былъ, конечно, на сторонѣ науки и удивлялся упрямству жены. Онъ даже негодовалъ на нее и продѣлалъ цѣлый рядъ тяжелыхъ семейныхъ сценъ.

-- Нѣтъ, лучше я умру, а ребенокъ пусть живетъ...-- рѣшила Александра Васильевна.

Операцію прокола нарыва пришлось дѣлать Карлу Иванычу, потому что другіе врачи отказывались, предсказывая полную неудачу. Старикъ со слезами на глазахъ взялся за троакаръ, чувствуя, что малѣйшая неувѣренность въ себѣ будетъ стоить молодой жизни... Къ общему удивленію, операція удалась блестящимъ образомъ, и старый нѣмецъ плакалъ отъ радости. Эта операція осталась гордостью всей его жизни, и онъ съ нѣкоторымъ правомъ смотрѣлъ на Александру Васильевну, какъ на родную дочь, потому что перестрадалъ ее. Она для него навсегда осталась просто Шурой.

Наташа, спасенная героизмомъ матери, родилась здоровенькой, какъ рыбка. Она сдѣлалась сразу любимицей всей семьи, и даже суровый дѣдушка разступался для нея -- внучка видѣла тѣ ласки и нѣжность, которыхъ недоставало матери.

Но этотъ, купленный такой дорогой цѣной ребенокъ, не принесъ съ собой семейнаго счастья, а только служилъ механической связью между супругами. Александра Васильевна сознавала, что не любитъ мужа и никогда не полюбитъ. Она душой принадлежала другому міру и другимъ людямъ.

Вотъ чѣмъ былъ сухой нѣмецъ Карлъ Иванычъ въ жизни Александры Васильевны, и вотъ почему она всегда относилась къ нему съ дочерней нѣжностью. Теперь умиравшая Наташа вызвала съ новой силой все пережитое...

III.

Во весь ростъ проявилъ себя Илья Антонычъ въ тотъ моментъ, когда Александра Васильевна рѣшилась разстаться съ нимъ. Мысль объ этомъ зародилась въ ея головѣ еще въ первый годъ замужества, но ея осуществленіе откладывалось годъ за годомъ изъ-за дѣтей.

-- Я отъ васъ уйду,-- заявила Александра Васильевна черезъ полгода послѣ выхода замужъ.-- Мы слишкомъ различные люди, чтобы жить вмѣстѣ.

-- Это еще мы будемъ посмотрѣть...-- спокойно и зло отвѣтилъ Илья Антонычъ.

-- Я васъ не люблю и повѣрьте, что сдѣлаю по-своему...

Такая откровенность повела только къ тому, что Илья Антонычъ началъ преслѣдовать жену самой мелкой ревностью, подозрительностью и придирками. Онъ донималъ ее мелочами, какъ тѣ паразиты, которыхъ даже невозможно поймать. Это была постоянная травля, безпощадная и злая. Первые два года замужества отнялъ первый ребенокъ, а затѣмъ болѣзнь и появленіе Наташи. Купленный такой дорогой цѣной ребенокъ захватилъ цѣлую полосу жизни, и въ то же время, потихоньку отъ всѣхъ, Александра Васильевна серьезно готовилась къ самостоятельному труду. Жить одной, своимъ трудомъ, было ея завѣтной мечтой, и она твердо шла къ этой цѣли. Пусть только немного подрастетъ Наташа,-- съ ней росли и надежды на другую жизнь.

Наташѣ было ровно шесть лѣтъ, когда Александра Васильевна наконецъ привела въ исполненіе свою завѣтную мечту. Она не могла только представить одного, что ей не отдадутъ Наташу. А ей не отдали... Илья Антонычъ оказался вполнѣ на высотѣ своего положенія и твердо заявилъ свою волю: Наташа будетъ всегда жить со своимъ отцомъ. Если мать ее бросаетъ, то она должна знать, что у нея есть отецъ..

-- Вы забываете, Илья Антонычъ, что я жертвовала своей жизнью для этого ребенка... Вы же первый совѣтовали тогда убить его.

-- Я совершенно не намѣренъ разсуждать съ вами на эту тему. Вы знаете, что я человѣкъ корректный и сумѣю настоять на своемъ... тѣмъ болѣе, что, какъ я догадываюсь, вы уходите къ своему любовнику.

Мольбы и слезы были безсильны, тѣмъ болѣе, что Василій Павлычъ. принялъ сторону своего зятя. Это было одной изъ необъяснимыхъ странностей въ его отношеніяхъ къ дочери. Старикъ припомнилъ ей теперь, что она выходила замужъ противъ его воли.

-- У Наташи есть дѣдушка, который дастъ ей воспитаніе,-- повторялъ упрямый старикъ.-- Дочери у меня нѣтъ, а есть внучка...

Илья Антонычъ воспользовался въ полной мѣрѣ этимъ благопріятнымъ обстоятельствомъ и даже остался жить вмѣстѣ съ тестемъ, какъ примѣрный зять. Онъ теперь разыгрывалъ жертву легкомысленнаго поведенія жены.

Послѣ страшной борьбы Александра Васильевна ушла изъ дому всетаки безъ Наташи. Ей не отдали ребенка, какъ не дали и вида на жительство. Начались безконечныя мытарства и хлопоты по добыванію какого-нибудь паспорта, пока Илья Антонычъ не выдалъ установленнаго для женъ годового свидѣтельства. Это была та волчья воля, съ которой сейчасъ живутъ тысячи такъ называемыхъ соломенныхъ вдовъ. Оставаться дома Александра Васильевна послѣ всего случившагося не могла ни въ какомъ случаѣ: она все равно что умерла для этого дома.

Какъ ни дурно думала о мужѣ Александра Васильевна, но ничего подобнаго не ожидала. Она была близка къ самоубійству. Гдѣ же хотя тѣнь какой-нибудь справедливости? Все выходило такъ безобразно, что она чувствовала, какъ сама начинаетъ сходить съ ума. За нее былъ только одинъ человѣкъ -- это честный нѣмецъ Карлъ Иванычъ.

-- О, это глубокая несправедливость!-- возмущался онъ.-- Глубочайшая несправедливость...

Стараго доктора смущала только мысль о третьемъ лицѣ, которое, дѣйствительно, явилось, хотя и не принимало никакого активнаго участія въ этой драмѣ, какъ лицо безъ всякихъ правъ. Изъ дому Александра Васильевна ушла одна, унося съ собой отцовское проклятіе. Со своимъ новымъ другомъ она сошлась уже потомъ, когда вся домашняя исторія была кончена. Да и другъ тутъ былъ ни при чемъ, потому что окончательное рѣшеніе уйти изъ дому состоялось задолго до его появленія. Однимъ словомъ, тутъ не было и тѣни одной изъ тѣхъ любовныхъ исторій, благодаря которымъ распадаются семьи. Незаконная чета поселилась въ одномъ изъ глухихъ провинціальныхъ городковъ и жила здѣсь "своими средствами", т.-е. домашними уроками и мелкой работой. Изъ своего дома Александра Васильевна ушла буквально въ одномъ платьѣ, потому что Илья Антонычъ удержалъ у себя даже ея приданое. Онъ былъ послѣдователенъ...

Главное дѣйствующее лицо разыгравшейся семейной драмы, "соломенная дѣвочка" Наташа, какъ называлъ ее Карлъ Иванычъ, активнаго участія во всей этой грустной исторіи, конечно, не принимала. Она была серьезна не по лѣтамъ и затаила въ себѣ великую тайну дѣтской любви къ матери.

Что думалъ этотъ дѣтскій мозгъ, что переживало это дѣтское сердце -- оставалось неизвѣстнымъ. Несчастный ребенокъ являлся главнымъ потерпѣвшимъ лицомъ и жилъ въ дѣдовскомъ домѣ, какъ нѣмой укоръ совершавшейся кругомъ него несправедливости. Ее одѣвали, какъ куколку, отецъ заваливалъ дѣтскую дорогими игрушками, а ребенокъ оставался совершенно равнодушнымъ ко всему.

-- Когда я вырасту большая, то уйду къ мамѣ...-- заявила однажды шестилѣтняя Наташа бабушкѣ.-- Мнѣ ничего, ничего не нужно.

Калерія Григорьевна потихоньку жалѣла дочь, но ничего не могла подѣлать, подавленная деспотизмомъ мужа и зятя. Она могла только плакать и писала безконечныя безграмотныя письма дочери, призывая ее вернуться домой. Илья Антонычъ былъ съ ней теперь изысканно-вѣжливъ, предупредителенъ и внимателенъ. Онъ замѣчательно выдерживалъ свою роль и въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ вкрался наконецъ въ полное довѣріе Василія Павлыча. Они теперь дѣйствовали заодно, поддерживая другъ друга.

Четыре года -- какъ много времени въ жизни вообще, а въ жизни ребенка въ особенности. У Наташи была гувернантка, подъ наблюденіемъ которой она и воспитывалась, но привязаться къ которой никакъ не могла. Мысль о матери незримо отдѣляла ребенка отъ людей, съ которыми она была вынуждена жить. Единственный человѣкъ, котораго она любила и съ которымъ могла искренно подѣлиться своими дѣтскими мыслями и чувствами, былъ Карлъ Иванычъ. Она только съ нимъ говорила откровенно, и добрый старикъ для нея замѣнялъ все. Илья Антонычъ обошелъ упрямаго тестя, а добиться любви дочери не могъ... Всѣ знакомые искренно жалѣли этого достойнаго человѣка, а женщины могли только удивляться, какъ можно бросить такого примѣрнаго мужа.

Да, длинныхъ четыре года... За этотъ періодъ Наташа только одинъ разъ встрѣтила мать на улицѣ. Съ дѣвочкой сдѣлалось дурно, и гувернантка получила строгій выговоръ. Во поводу этой исторіи горячо выступилъ въ защиту попранныхъ правъ матери Карлъ Иванычъ.

-- Это величайшая несправедливость!-- повторялъ онъ, запершись въ кабинетѣ Василія Павлыча.-- Да... И не будь я Карлъ Иванычъ Мейеръ, если я видѣлъ что-нибудь подобное. Молодой ученый просто свинья...

Отъ волненія покраснѣлъ даже длинный носъ Карла Иваныча Мейера. Бываютъ такіе люди, которые даже въ драматическіе моменты кажутся смѣшными. На Василія Павлыча этотъ протестъ стараго неподкупнаго друга произвелъ сильное впечатлѣніе. Онъ усомнился въ своей домашней политикѣ и предложилъ компромиссъ:

-- Когда дѣвочкѣ будетъ десять лѣтъ, мы ее помѣстимъ въ одномъ изъ московскихъ институтовъ. Тамъ мать можетъ ее видѣть.

-- И все-таки несправедливо!-- не унимался Карлъ Иванычъ.-- Я посторонній человѣкъ и говорю одну правду.

Такъ дѣвочка и прожила въ дѣдовскомъ домѣ до своего школьнаго возраста. Это былъ красивый здоровый ребенокъ съ страннымъ характеромъ -- всегда молчаливая, всегда послушная, точно хорошенькая игрушка.

Она разсталась съ роднымъ кровомъ безъ особеннаго сожалѣнія и увезла въ Москву мысль о матери, какъ единственную святыню. Помѣщалъ ее въ институтъ отецъ, разыгравшій и тутъ роль невинной жертвы. Онъ освоился со своимъ положеніемъ и даже любовался имъ, какъ хорошій актеръ.

Жизнь въ институтѣ пошла тѣмъ путемъ, какимъ она идетъ въ закрытыхъ женскихъ заведеніяхъ. Собственно Наташа жила отъ одного свиданія съ матерью до другого, хотя и съ ней у нея были очень сдержанныя отношенія. Дѣвочка точно боялась проявить свои наболѣвшія дѣтскія чувства. Она слишкомъ привыкла затаивать въ себѣ каждое душевное движеніе, каждую мысль, да и свиданія происходили при такой обстановкѣ, что невозможно было что-нибудь проявить.

-- Мама, я скоро буду большая... совсѣмъ большая...-- повторяла дѣвочка, считая годы и мѣсяцы своего институтскаго сидѣнья.

Мать замѣчала только одно, что Наташа быстро растетъ, худѣетъ и хорошѣетъ.

Лѣто Наташа проводила съ отцомъ на одной изъ петербургскихъ дачъ, и это было самымъ скучнымъ временемъ. Она не любила отца и держалась съ нимъ дичкомъ, что страшно раздражало корректнаго человѣка.

И такихъ цѣлыхъ шесть лѣтъ...

Оставалось всего два года до выпуска изъ института, о которомъ дѣвушка мечтала, какъ объ освобожденіи, и наконецъ организмъ не выдержалъ. Развилась скоротечная чахотка. Когда больную привезли въ Петербургъ и Карлъ Иванычъ осмотрѣлъ ее, положеніе было уже безнадежно. Старикъ со слезами на глазахъ только покачалъ головой. Передъ нимъ была неразрѣшимая никакой наукой тайна: цвѣтущій молодой организмъ былъ надломленъ никому невѣдомыми причинами. Вѣрнѣе всего, что это была реакція на длившееся въ теченіе десяти лѣтъ душевное настроеніе. А кто можетъ сказать, какими путями и средствами воздѣйствуетъ этотъ душевный міръ на нашъ организмъ? Добросовѣстный старый нѣмецъ могъ только качать своей головой...

-- Нужно выписать мать,-- уже единолично рѣшилъ онъ, не спрашивая ничьего разрѣшенія.-- О, теперь все равно...

И мать прилетѣла, какъ летитъ птица къ выпавшему изъ гнѣзда птенчику. Она теперь сидѣла надъ больной уже вторыя сутки и не знала, что такое сонъ. А "соломенная дѣвочка" все говорила и говорила, ловя послѣднія минуты своей короткой жизни. Она хотѣла вылить всю свою наболѣвшую любовь, чтобы навѣки заснуть на святой материнской груди. И любовь, великая любовь погасала, какъ блуждающій огонекъ, а гадкая маленькая неправда оставалась...

-- Мама, теперь мнѣ лучше...-- тихо прошептала дѣвочка часовъ за пять до своей смерти.-- Мнѣ совсѣмъ легко...

Она такъ и умерла на рукахъ у матери, унеся съ собой въ могилу убившую ее неправду.

1893.

Оставить комментарий Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович (yes@lib.ru) Год: 1893 Обновлено: 07/11/2014. 37k. Статистика. Рассказ: Проза Детские тени	Скачать FB2 Ваша оценка:

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович Соломенная девочка

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Соломенная девочка